Страница:
Хирург сказал, что ему повезло. Цардитский клинок, испачканный грязью Цинтарита, нанес лишь скользящий удар. Не будь этого, он бы погиб, а не стоял здесь в числе тех немногих, кто пережил ту бойню. Однако, глядя поверх оборонительных сооружений на море врагов, собравшихся перед ними, Гестерис раздумывал, не лучше ли ему было умереть тогда. Возглавлять армию во время поражения тяжело. Повторная неудача — прямой повод для самоубийства. А поражение неминуемо.
Весть из Гестерна ободрила его старших командиров и сильно повысила боевой дух собранных для обороны легионов, но надо взглянуть в глаза правде — Дел Аглиос в четырех днях пути от них, а это на два дня больше, чем нужно. А ведь им почти удалось! Легионы передвигались по Атреске, нападая на цардитов и силы мятежников. Они выгадали защитникам Нератарна время, чтобы те смогли усилить укрепления и собрать силы. Стянуть и отремонтировать все орудия, которые удалось найти, вооружить всех граждан, способных держать оружие, и поднять дисциплину в легионах на новую невиданную высоту. Они даже построили отличный тракт, ведущий с севера на юг позади постоянных оборонительных сооружений, чтобы ускорить передвижение. Все было на своих местах — за исключением необходимой численности армии.
Граница Нератарна с Атреской — от южной оконечности озера Айр до крутых склонов хребта Гау — имела в длину всего пятнадцать миль. Участок, где ее пересекал тракт, хорошо укрепили, южнее местность почти всюду была непроходимой для армии. Какой-то крупный геологический катаклизм древности сбросил с Гау целые поля камней, которые легли так, чтобы стать ловушкой для колес, копыт или ног. Дозорные посты и форты располагались по всей границе, и в каждом Гестерис оставил отряды, хотя вероятность крупного вторжения здесь была весьма невелика.
Однако отрезок гостеприимной земли длиной около двух миль необходимо оборонять. Гестерис перекрыл тракт окованными железом воротами, расположил вокруг платформы с артиллерией и галереи, с которых можно сбрасывать кипящее масло и камни. Он приготовил позиции для лучников и безопасные места для отрядов кавалерии и пехоты. На расстоянии мили от тракта по обе стороны существовали еще два форта, и благодаря гражданской войне, которая не прекращалась в Атреске в последние десять лет, они остались целыми и в хорошем состоянии. Однако все это не выдержит давления противника. По крайней мере долго.
Гестерис посмотрел на юг вдоль линии обороны. Он гордился тем, что ему удалось создать за столь краткий срок. Многое было сделано еще до того, как он появился здесь и принял командование. Открытую местность между двумя фортами и воротами на тракте перекрыли стеной из камня и дерева и затем все сооружение забетонировали, сделав в нем бойницы для лучников и платформы для орудий. Но упорного обстрела эта стена не выдержит.
Сразу за стеной установили все остальные катапульты, имевшиеся в распоряжении Гестериса, — сто орудий, сгруппированных по десять. А позади них выстроятся ряды артиллерии и кавалерии, которые сейчас располагались в лагере, загонах и брезентовых укрытиях в нескольких сотнях ярдов далее.
И всего этого будет недостаточно. У него в распоряжении находится двадцать пять тысяч регулярной пехоты и кавалерии легионов. Три тысячи левимов обойдут озеро Айр с севера и предпримут атаки на фланг. И еще есть две или три тысячи фермеров и гончаров из Нератарна. Отважных, но обреченных.
С избранного им наблюдательного пункта на верху ворот тракта Гестерис взглянул на восток. Трудно было поверить своим глазам. Тогда у Цинтарита его неприятно удивила большая численность войск Царда. Здесь его поражал уровень предательства. Несмотря на обрывочные сообщения, доходившие из Атрески, Гестерис цеплялся за веру в то, что алы Конкорда останутся верны клятве. Сегодняшнее утро стало последним доказательством того, что Юран и его ублюдки полностью подчинили себе граждан Атрески.
По всей огромной армии, выстроившейся напротив Гестериса, виднелись плотные группы людей с доспехами и вооружением Конкорда. В увеличительную трубу он разглядел и немалое количество орудий, изготовленных в Конкорде, отчего генералу стало совсем тошно. Но главной язвой, разъедавшей ему кишки, были лица мужчин и женщин, которых он узнавал. Верные ему люди будут умирать от ударов оружия, созданного в Конкорде! Мрачная ярость Гестериса вспыхнула с новой силой.
Генерал снял с глаза повязку, открывая морозному воздуху доступ к ране. Холод обжигал незажившую плоть, которую смазывали бальзамами от заражения и раздражения. Он глубоко вздохнул, наслаждаясь прохладой, распространившейся по его щеке и сжатым челюстям.
— Генерал Гестерис!
Он обернулся, опуская повязку на место. Перед ним стоял гонец, закутанный в меха и, судя по вспотевшему лицу и запаху, только что спешившийся.
— Да? — отозвался Гестерис.
Он поправил ремешок нового шлема с зеленым плюмажем и расправил отделанный мехом плащ затянутыми в перчатки руками. Доспехи были его собственными: их выправили и начистили до блеска. Генералу хотелось, чтобы все видели сохранившиеся на металле шрамы и знали, что они символизируют возрождение надежды, которую сам он не разделял.
— Пробер Арин докладывает, что противник закончил построение. Он извещает, что атака вот-вот начнется.
Гестерис заставил себя улыбнуться.
— Он усердный воин, но он ведь не полагал, что это известие застанет меня врасплох?
Посланец опустил глаза. Гестерис замечал, что в последнее время так происходило часто. Он и прежде никогда не вызывал завистливых взглядов. А теперь на него смотрели либо с нездоровым любопытством, либо с сочувствием. На то и другое ему было наплевать.
— Что еще? Он сообщает новые оценки их численности?
— Его оценка сейчас составляет пятьдесят тысяч, генерал.
— Соответствует моим предположениям, — кивнул Гестерис — Сможешь до него добраться?
— Так точно.
— Пусть действует самостоятельно, но не начинает атаки, пока враг не сосредоточится на наших стенах. Поезжай быстрее.
Посланец ударил себя в грудь правым кулаком и убежал назад, за ворота. Гестерис проводил его взглядом. А потом снова повернулся к врагам. Они выстроились так же, как сделал бы он сам. Лучники и артиллерия впереди, пехота поблизости, чтобы закрыть любой прорыв. А конницы не видно. Несомненно, она патрулирует фланги и линии снабжения.
Солдаты и катапульты были повсюду, куда достигал его взгляд, с юга и до края озера на севере. Через увеличительную трубу генерал рассмотрел пять разных отрядов пехоты. Несомненно, существовал и мобильный резерв. Гестерис еще раз подумал о том, чтобы отправить всадников и попытаться вывести из строя часть артиллерии, и снова отказался от этой мысли. Лучники выбьют любой отряд, какой он сможет послать. Положение было самым гадким. Их смерть стояла всего в полумиле — и они могли только следить за тем, как она приближается.
Услышав звук, разнесшийся в неподвижном морозном воздухе, Гестерис нахмурился. Они пели. Такого он прежде не слыхал. Это были не бравурные гимны скорой победы, которые будоражили кровь и придавали силы, а что-то более мелодичное. Басовитый рокот десятков тысяч голосов катился по открытому полю. У Гестериса волосы встали дыбом. Звук тек через него, словно неспешная мощь океана.
Песня печали и утраты. Генерал не мог разобрать ни единого слова, но понимал их чувства так ясно, словно у него перед глазами был написанный текст. И тогда он осознал, почему они поют и почему все мужчины и женщины, обороняющие границу, слушают, не пытаясь в ответ начать собственную песню.
— Они считают, что проиграют, — проговорил один из дозорных у ворот, качая головой в такт прекрасной похоронной песне.
— Нет, — отозвался Гестерис. — Они знают, что победят, но понимают, какой ценой. Как и мы, очень многие из них не вернутся домой.
Сожженные города и деревни, урожай и скот, видимо, забирали насильно; трупы мужчин, женщин и детей по обочинам дорог и в тех местах, куда заезжали его разведчики и фуражиры. Некоторые умерли от ран, нанесенных клинками одной из воюющих сторон. Другие замерзли. Самые маленькие явно погибли от голода: армия, отчаянно стремящаяся наполнить свои желудки, не оставила им ничего. На тракте то и дело встречались толпы беженцев, направляющихся в Бискар. Все они были несчастными и ни в чем не повинными людьми. И Роберто понимал, что не может помочь никому из них, поскольку армия хоть и пополнила свои запасы в Гестерне, но больше ничего не получит до окончания сражения. Между уроженцами Атрески и Эстории начались новые трения.
Роберто шел пешком в голове колонны, ведя коня в поводу, чтобы продемонстрировать солидарность с пехотой, которую заставлял передвигаться убийственными темпами. Дел Аглиос понимал, что по тракту необходимо делать тридцать пять миль в день. Этого едва удавалось добиться, поскольку землю уже начали покрывать снег и лед. Он мог бы дать обещание после сражения демобилизовать солдат и отправить их по домам, но слишком у многих домов уже не останется. Настроения среди атресцев были очень мрачные.
— Просто жест доброй воли! — попросил Даваров. — Дай им почувствовать, что тебе не все равно.
— Если они до сих пор этого не поняли, то не поймут никогда, — ответил Роберто. — И я не считаю, что, взяв на руки голодного ребенка, я решу наши проблемы. Я не могу допустить отклонения от цели — и я определенно не могу позволить тратить наши запасы. И, Даваров, мне уже пришлось объявить предупреждение относительно раздачи еды и одеял людям, которые ночами попрошайничают у нашего лагеря. Я хочу, чтобы ты заставил своих людей прислушаться. Мне надоело ставить столько дозорных в караул. Сейчас решается судьба многих народов.
— Не читай мне лекции насчет всеобщего блага, Роберто, — огрызнулся Даваров. Великан из Атрески отвернулся. Роберто знал, с каким трудом тот сдерживает досаду. — Это ведь те люди, которых мы якобы спасаем.
— И ты считаешь, что вид сирот не ранит мне сердце? Ты думаешь, я не жажду помочь этим людям? Изволь меня хоть немного уважать! Но если мы остановимся, чтобы помочь кому-то одному, мы будем морально обязаны помогать всем. Мы не имеем права выбирать. Мы можем решать только, продолжаем ли мы двигаться тем же темпом и выполнять приказ Адвоката. Мы и так оголодаем, замерзнем и вымотаемся до предела, когда доберемся до Нератарна, даже если не будем делиться тем, что помогает нам выжить. И когда мы все-таки туда доберемся, я молю Бога, чтобы мы успели вступить в сражение. И более того — чтобы мы были в таком состоянии, что смогли бы сражаться. Ничто не должно нам помешать.
— Ты приговариваешь людей к смерти.
— Да, это так, — кивнул Роберто. — И когда ты станешь генералом, то будешь жить с этими дерьмовыми решениями так же, как и я.
Даваров отвернулся, но Роберто окликнул его.
— Да, генерал, — угрюмо отозвался Даваров.
— Да, — согласился Роберто, — я генерал. И раз уж мы перешли на официальный тон, позволь мне напомнить, что я не разрешал тебе уйти. И еще, я не спрашивал у тебя совета. Мне понятна твоя озабоченность, но нравится тебе или нет, мы должны думать об общем благе. Ты мне нужен, Даваров. Больше, чем когда бы то ни было. Не отворачивайся от меня сейчас. Скажи своим людям, что надо делать, и напомни им, что если кто-то пожелает нарушить мои правила, то они присоединятся к беженцам, а их рацион разделят между теми, кто в состоянии выполнять мои приказы. Надеюсь, я ясно выразился?
Двое мужчин пристально смотрели друг на друга. Даваров не желал уступать, Дел Аглиос не позволял давить на жалость.
— Можешь идти, — сказал генерал.
Ильев навестил своих раненых, а потом вышел на палубу к тем, кому из-за тесноты в трюме пришлось спать на палубе под открытым небом. Патония устроила навес из парусины, но ночи стояли холодные, а чугунные печки пришлось погасить, когда началась сильная качка. Однако отряды окениев состояли из закаленных моряков, и он не услышал от своих людей ни слова жалобы.
— Хорошо хоть, что цардиты тоже пойдут медленнее, — сказала Патония, подходя к правому борту, откуда Ильев смотрел на флот окетанов.
— Будем надеяться, что шторм ударил по ним два дня назад, иначе нам их не догнать.
— Надежды мало, Карл. Без парусов мы едва делаем семь узлов.
Ильев повернулся спиной к фальшборту и посмотрел на красное лицо капитана. Как и он, она оставила руки открытыми — несмотря на холод, надевала только простую шерстяную тунику и сандалии. Патония недавно подстригла волосы, а руки покрывали неглубокие порезы — напоминания о прорыве с острова.
— Мы гонимся как минимум за сотней парусов, — сказал он. — Это свежие команды, плывут из залива Харрин, не получив повреждений в сражении. Удивляюсь, что тебе хочется их догнать.
— Ну, наверное, мы могли бы повернуть и попытаться перехитрить те две сотни парусов, которые гонятся за нами. Что ты предпочитаешь?
Ильев засмеялся.
— Как же они удивятся, если мы вдруг появимся на горизонте. Но не думаю, что Адвокат поблагодарит нас за это.
— Наверное, нет. — Патония посмотрела мимо Ильева на флот. — Есть известия от отставших судов?
— У нас неплохая численность. Семь каперов окениев, девяносто трирем, сорок атакующих галер. Я был бы очень рад, если бы нас догнали еще суда. Я был бы счастлив услышать песни над океаном, но мы не можем на это рассчитывать.
— Нас недостаточно, так ведь? Если вспомнить, сколько их идет с востока, — проговорила Патония. — Мы не сумеем помешать им добраться до гавани Эсторра раньше нас. Все ждут, что ты что-нибудь придумаешь, ты знаешь?
— Я не адмирал, — тихо проговорил Ильев. — Я просто боец морского отряда, которому дали красивый титул.
— Ни один из флагманов не прорвался, — отозвалась Патония. — Ты самый высокий чин окетанов, способный ходить по палубе.
— Знаю. И ты еще удивляешься, что я так паршиво себя чувствую.
— Я слышала разговоры матросов и других капитанов. Ты тот, на кого все надеются. Ведь это ты составил план прорыва.
— И мы потеряли почти половину кораблей.
— Мы получили шанс, — возразила Патония. — И это все, что мог пожелать любой из нас.
— Ты это называешь шансом? Мы отстаем по меньшей мере на день. До Эсторра всего пять дней, если погода не испортится. Ты можешь провести подсчеты не хуже меня. Ты меня знаешь, Патония, я умею отыгрывать слабые шансы. Но тут… — Он пожал плечами. — Мы их не догоним.
— Но если погода по-настоящему испортится… При плохой погоде мы ходим лучше, чем они. Намного лучше.
— Будем молиться Окетару, но… — Ильев улыбнулся и развел руками. — Нельзя рассчитывать на чудо. И нам прекрасно известно, какая погода обычно бывает посреди Тирронского моря. В чем дело?
— Ни в чем. — На лице Патонии внезапно отразилось смущение. — Так, ирония судьбы, вот и все.
— Не хочешь рассказать подробнее?
— Как-нибудь в другой раз.
— Любое время в ближайшие пять дней меня устроит, — улыбнулся Ильев. — А потом я, наверное, буду занят.
Триарх прислушался к барабанам. Сердцебиение корабля. Он ощутил гребок весел. Нос зарылся в волну. Вода обрызгала палубу. Ильев устремил взгляд на горизонт, гадая, видит ли он там пятна вражеских парусов или это морось туманит ему глаза. Так далеко…
— Сердце Окетара, Патония, неужели этот корабль не может идти быстрее?!
Кован и Ардуций сильно воодушевились перспективой попасть в Эсторр и позабыли, что, в сущности, происходит. Перед их глазами стояли только воображаемые дворцы, акведуки и величественные колоннады. Оссакер подозревал, что они могут опоздать и всего этого не увидеть.
Он сидел и пытался понять, почему чувствует себя отделенным от них, — точно так же, как Миррон. Оссакер слышал, как она плачет у себя в каюте каждую ночь, когда остается одна. Когда меркнет солнечный день и воспоминания о Гориане беспрепятственно возвращаются в ее мысли. Оссакер так и не мог решить, ненавидит Миррон Гориана или тоскует по нему.
Когда он открывал свой разум и смотрел карту ее тела, она казалась спутанной и неясной. Совсем не такой, как у Джереда: его карта была полна решимости и горела ярко, как фонарь в ночи. Оссакер предполагал, что видит эмоции Миррон, но какими бы они ни были, они отнимали у нее силы.
И в этот момент его мысли вдруг прояснились. Сила приходит от понимания и веры в себя. Она не имеет никакого отношения к потребностям других. Только когда ты обладаешь внутренним спокойствием, ты можешь быть по-настоящему полезен так, как того требует Бог.
Оссакер встал с койки и велел разуму вести его. Слабая энергия, растворенная в воздухе, показала ему дорогу к ровному четырехугольнику, заключенному в еще более темную раму — двери каюты. За ней открытый люк в конце кормового трапа ярко сиял смешением жизни и силы. Густая клубящаяся туча, которую он почувствовал, заключала в себя огромные возможности: Арду наверняка наслаждается ее присутствием. Он тот, кто мог превратить ее в нечто разрушительное. Но ему не следовало этого хотеть! В том-то и заключалась проблема.
Мальчик поднялся по трапу и ощутил на лице холодный ветер, бодрящий и пронизанный жизненной энергией. Его чувства прочитали ветер и трансформировали информацию. В лениво перемещающихся следах, которые оставляло для Оссакера все, что двигалось, начиная с птиц и кончая кораблем на воде, он отыскал карты своих друзей. Кован, Ардуций и Джеред стояли слева от него — по левому борту, ближе к носу корабля. Капитан все время напоминал им, что это место называется баком. Ардуций направился к Оссакеру, как только почувствовал его приближение. Его аура была яркой и безмятежной. Порой Оссакер ему так завидовал! Несмотря на хрупкие кости, он такой спокойный и уверенный.
— Осей, почему ты не позвал? Я пришел бы тебе помочь.
— Я вполне могу справиться сам, — ответил Оссакер, моментально раздражаясь из-за того, что его сочли беспомощным. — И потом, как я должен был это сделать? Написать тебе письмо?
— Знаю. Но ты ведь устаешь, когда все время следишь за линиями.
— Настанет день, как ты любишь повторять, Арду, когда тебя не будет рядом. И потом, я всегда мог сам о себе позаботиться.
— Хорошо, — ответил тот. Его голова горела спокойными коричневыми цветами, которые означали, что он уходит от спора. — Просто… ну, ты понимаешь.
— Да, понимаю. И мне тоже жаль.
— Я не говорил, что…
— Мне нужно поговорить с казначеем, — прервал его Оссакер.
— Я весь обратился в слух, Оссакер, — сказал Джеред, помогая ему крепче взяться за фальшборт. — Что тебе нужно?
Оссакер посмотрел вниз и увидел темные полосы весел на синевато-белом фоне жизни океана. Он почувствовал беспокойство. Сердце у него стало колотиться быстрее, заготовленные слова куда-то испарились.
— Я не могу. — Мальчик крепче вцепился в поручень. — Это неправильно. Я не стану. Я больше так не могу. И не буду.
Джеред опустился перед ним на колени, и Оссакер прочел тревогу в линиях, которые составляли его лицо.
— Успокойся, молодой человек. Не спеши. Скажи мне, что случилось.
Оссакер кивнул.
— Мы должны быть верны себе. Мы можем делать только то дело, ради которого мы родились. Я не смогу делать то, чего вы от нас ожидаете. Я не буду. Всеведущий дал мне жизнь для того, чтобы я помогал людям, лечил их. А не убивал.
Джеред выпрямился.
— Мы уже об этом говорили. То, что случилось на плато, было ошибкой, несчастным случаем. Никто не хотел, чтобы это зашло так далеко. И то, что я прошу тебя сделать теперь, не убивает.
— Миррон тоже убила своим огнем. И вьюга, и снегопад… То же будет с морем и небом, которые вы теперь хотите от нас, они помогут одним людям убивать других. Я больше не стану этого делать. Не могу.
Оссакер видел, что Джеред борется с гневом. Его силуэт напрягся, а цвета мгновенно вспыхнули густо-лиловым, который быстро перешел в коричневый с синеватым оттенком.
— Оссакер, я надеюсь, что ты сказал не то, что мне показалось. Все, что ты любишь, находится в опасности. Вы, трое Восходящих, получили уникальную возможность спасти Конкорд и в то же время доказать свое право на существование тем сомневающимся, кто хотел бы заклеймить вас как еретиков. Какие еще оправдания нужны для тех действий, которые я прошу вас предпринять?
Оссакер почувствовал, что густо покраснел. Он боялся расплакаться.
— Люди нас возненавидят, если мы будем показывать, как легко можем убивать или вызывать ураганы и другие разрушительные стихии. Кто станет доверять нам по-настоящему? Я не могу жить с мыслью, что так много людей колеблется, не зная, должны мы жить или умереть.
— А ты сможешь жить, зная, что из-за твоего отказа действовать были убиты Ступени, твои родители и люди в Вестфаллене?
— Это нечестно, — заявил Кован. Его поддержка стала неожиданной, но очень приятной. — Вы не можете возлагать на него ответственность за это. Цардитское вторжение было вызвано перенапряжением наших сил и поражением при Цинтарите. Вините Адвоката, если уж вам надо кого-то винить.
Джеред глухо зарычал.
— Боже Всеобъемлющий, ты достойный сын своего отца! Мы не говорим о вине. Вторжение произошло. И теперь мы должны использовать все оружие, какое только имеем. Извини, Оссакер, но это включает и тебя.
Оссакер покачал головой.
— Я не стану, — тихо сказал он, стараясь сдержать страх. — Отец Кессиан всегда говорил нам, чтобы мы использовали свои способности только ради мира. На время мы все об этом забыли. Ну а теперь я вспомнил. Я снова проснулся. И никто в Вестфаллене не проклянет меня, если умрет из-за того, что я поступил так, как всегда хотел отец.
Джеред резко поднялся и отвернулся. Оссакер видел, как расцвели линии жизни, пульсировавшие у него в груди, когда он крепко сжал фальшборт.
— Мы в отчаянной беде! — прошипел он, обращаясь уже не к Оссакеру. — Нам надо действовать сообща. Ардуций, ты должен ему об этом сказать. Заставь его понять.
— Он будет делать то, что считает нужным, — покачал головой Ардуций, и у Оссакера потеплело на сердце. — И я поддержу его решение. Если так случится, я буду работать один, этого должно хватить.
— Очень благородно с твоей стороны, — огрызнулся Джеред. — Очень решительно и весьма впечатляет. Не сомневаюсь, что отец Кессиан гордится вами там, где он находится. Но если вы не хотите к нему присоединиться, советую вам передумать. У вас три дня на то, чтобы опомниться.
ГЛАВА 73
Весть из Гестерна ободрила его старших командиров и сильно повысила боевой дух собранных для обороны легионов, но надо взглянуть в глаза правде — Дел Аглиос в четырех днях пути от них, а это на два дня больше, чем нужно. А ведь им почти удалось! Легионы передвигались по Атреске, нападая на цардитов и силы мятежников. Они выгадали защитникам Нератарна время, чтобы те смогли усилить укрепления и собрать силы. Стянуть и отремонтировать все орудия, которые удалось найти, вооружить всех граждан, способных держать оружие, и поднять дисциплину в легионах на новую невиданную высоту. Они даже построили отличный тракт, ведущий с севера на юг позади постоянных оборонительных сооружений, чтобы ускорить передвижение. Все было на своих местах — за исключением необходимой численности армии.
Граница Нератарна с Атреской — от южной оконечности озера Айр до крутых склонов хребта Гау — имела в длину всего пятнадцать миль. Участок, где ее пересекал тракт, хорошо укрепили, южнее местность почти всюду была непроходимой для армии. Какой-то крупный геологический катаклизм древности сбросил с Гау целые поля камней, которые легли так, чтобы стать ловушкой для колес, копыт или ног. Дозорные посты и форты располагались по всей границе, и в каждом Гестерис оставил отряды, хотя вероятность крупного вторжения здесь была весьма невелика.
Однако отрезок гостеприимной земли длиной около двух миль необходимо оборонять. Гестерис перекрыл тракт окованными железом воротами, расположил вокруг платформы с артиллерией и галереи, с которых можно сбрасывать кипящее масло и камни. Он приготовил позиции для лучников и безопасные места для отрядов кавалерии и пехоты. На расстоянии мили от тракта по обе стороны существовали еще два форта, и благодаря гражданской войне, которая не прекращалась в Атреске в последние десять лет, они остались целыми и в хорошем состоянии. Однако все это не выдержит давления противника. По крайней мере долго.
Гестерис посмотрел на юг вдоль линии обороны. Он гордился тем, что ему удалось создать за столь краткий срок. Многое было сделано еще до того, как он появился здесь и принял командование. Открытую местность между двумя фортами и воротами на тракте перекрыли стеной из камня и дерева и затем все сооружение забетонировали, сделав в нем бойницы для лучников и платформы для орудий. Но упорного обстрела эта стена не выдержит.
Сразу за стеной установили все остальные катапульты, имевшиеся в распоряжении Гестериса, — сто орудий, сгруппированных по десять. А позади них выстроятся ряды артиллерии и кавалерии, которые сейчас располагались в лагере, загонах и брезентовых укрытиях в нескольких сотнях ярдов далее.
И всего этого будет недостаточно. У него в распоряжении находится двадцать пять тысяч регулярной пехоты и кавалерии легионов. Три тысячи левимов обойдут озеро Айр с севера и предпримут атаки на фланг. И еще есть две или три тысячи фермеров и гончаров из Нератарна. Отважных, но обреченных.
С избранного им наблюдательного пункта на верху ворот тракта Гестерис взглянул на восток. Трудно было поверить своим глазам. Тогда у Цинтарита его неприятно удивила большая численность войск Царда. Здесь его поражал уровень предательства. Несмотря на обрывочные сообщения, доходившие из Атрески, Гестерис цеплялся за веру в то, что алы Конкорда останутся верны клятве. Сегодняшнее утро стало последним доказательством того, что Юран и его ублюдки полностью подчинили себе граждан Атрески.
По всей огромной армии, выстроившейся напротив Гестериса, виднелись плотные группы людей с доспехами и вооружением Конкорда. В увеличительную трубу он разглядел и немалое количество орудий, изготовленных в Конкорде, отчего генералу стало совсем тошно. Но главной язвой, разъедавшей ему кишки, были лица мужчин и женщин, которых он узнавал. Верные ему люди будут умирать от ударов оружия, созданного в Конкорде! Мрачная ярость Гестериса вспыхнула с новой силой.
Генерал снял с глаза повязку, открывая морозному воздуху доступ к ране. Холод обжигал незажившую плоть, которую смазывали бальзамами от заражения и раздражения. Он глубоко вздохнул, наслаждаясь прохладой, распространившейся по его щеке и сжатым челюстям.
— Генерал Гестерис!
Он обернулся, опуская повязку на место. Перед ним стоял гонец, закутанный в меха и, судя по вспотевшему лицу и запаху, только что спешившийся.
— Да? — отозвался Гестерис.
Он поправил ремешок нового шлема с зеленым плюмажем и расправил отделанный мехом плащ затянутыми в перчатки руками. Доспехи были его собственными: их выправили и начистили до блеска. Генералу хотелось, чтобы все видели сохранившиеся на металле шрамы и знали, что они символизируют возрождение надежды, которую сам он не разделял.
— Пробер Арин докладывает, что противник закончил построение. Он извещает, что атака вот-вот начнется.
Гестерис заставил себя улыбнуться.
— Он усердный воин, но он ведь не полагал, что это известие застанет меня врасплох?
Посланец опустил глаза. Гестерис замечал, что в последнее время так происходило часто. Он и прежде никогда не вызывал завистливых взглядов. А теперь на него смотрели либо с нездоровым любопытством, либо с сочувствием. На то и другое ему было наплевать.
— Что еще? Он сообщает новые оценки их численности?
— Его оценка сейчас составляет пятьдесят тысяч, генерал.
— Соответствует моим предположениям, — кивнул Гестерис — Сможешь до него добраться?
— Так точно.
— Пусть действует самостоятельно, но не начинает атаки, пока враг не сосредоточится на наших стенах. Поезжай быстрее.
Посланец ударил себя в грудь правым кулаком и убежал назад, за ворота. Гестерис проводил его взглядом. А потом снова повернулся к врагам. Они выстроились так же, как сделал бы он сам. Лучники и артиллерия впереди, пехота поблизости, чтобы закрыть любой прорыв. А конницы не видно. Несомненно, она патрулирует фланги и линии снабжения.
Солдаты и катапульты были повсюду, куда достигал его взгляд, с юга и до края озера на севере. Через увеличительную трубу генерал рассмотрел пять разных отрядов пехоты. Несомненно, существовал и мобильный резерв. Гестерис еще раз подумал о том, чтобы отправить всадников и попытаться вывести из строя часть артиллерии, и снова отказался от этой мысли. Лучники выбьют любой отряд, какой он сможет послать. Положение было самым гадким. Их смерть стояла всего в полумиле — и они могли только следить за тем, как она приближается.
Услышав звук, разнесшийся в неподвижном морозном воздухе, Гестерис нахмурился. Они пели. Такого он прежде не слыхал. Это были не бравурные гимны скорой победы, которые будоражили кровь и придавали силы, а что-то более мелодичное. Басовитый рокот десятков тысяч голосов катился по открытому полю. У Гестериса волосы встали дыбом. Звук тек через него, словно неспешная мощь океана.
Песня печали и утраты. Генерал не мог разобрать ни единого слова, но понимал их чувства так ясно, словно у него перед глазами был написанный текст. И тогда он осознал, почему они поют и почему все мужчины и женщины, обороняющие границу, слушают, не пытаясь в ответ начать собственную песню.
— Они считают, что проиграют, — проговорил один из дозорных у ворот, качая головой в такт прекрасной похоронной песне.
— Нет, — отозвался Гестерис. — Они знают, что победят, но понимают, какой ценой. Как и мы, очень многие из них не вернутся домой.
* * *
Роберто не имел ни малейшего желания задерживаться для оказания помощи местным жителям, хотя ощущал давление со стороны своих друзей-атресцев: они хотели, чтобы он это сделал. Их страна была разорена. Масштабы разрушений оказались для всех неожиданностью. Пока они шли на юг, к Гестерну, их путь лежал по местам, в которых не побывали цардиты. Но по дороге в Нератарн вдоль тракта им встречались одни только руины.Сожженные города и деревни, урожай и скот, видимо, забирали насильно; трупы мужчин, женщин и детей по обочинам дорог и в тех местах, куда заезжали его разведчики и фуражиры. Некоторые умерли от ран, нанесенных клинками одной из воюющих сторон. Другие замерзли. Самые маленькие явно погибли от голода: армия, отчаянно стремящаяся наполнить свои желудки, не оставила им ничего. На тракте то и дело встречались толпы беженцев, направляющихся в Бискар. Все они были несчастными и ни в чем не повинными людьми. И Роберто понимал, что не может помочь никому из них, поскольку армия хоть и пополнила свои запасы в Гестерне, но больше ничего не получит до окончания сражения. Между уроженцами Атрески и Эстории начались новые трения.
Роберто шел пешком в голове колонны, ведя коня в поводу, чтобы продемонстрировать солидарность с пехотой, которую заставлял передвигаться убийственными темпами. Дел Аглиос понимал, что по тракту необходимо делать тридцать пять миль в день. Этого едва удавалось добиться, поскольку землю уже начали покрывать снег и лед. Он мог бы дать обещание после сражения демобилизовать солдат и отправить их по домам, но слишком у многих домов уже не останется. Настроения среди атресцев были очень мрачные.
— Просто жест доброй воли! — попросил Даваров. — Дай им почувствовать, что тебе не все равно.
— Если они до сих пор этого не поняли, то не поймут никогда, — ответил Роберто. — И я не считаю, что, взяв на руки голодного ребенка, я решу наши проблемы. Я не могу допустить отклонения от цели — и я определенно не могу позволить тратить наши запасы. И, Даваров, мне уже пришлось объявить предупреждение относительно раздачи еды и одеял людям, которые ночами попрошайничают у нашего лагеря. Я хочу, чтобы ты заставил своих людей прислушаться. Мне надоело ставить столько дозорных в караул. Сейчас решается судьба многих народов.
— Не читай мне лекции насчет всеобщего блага, Роберто, — огрызнулся Даваров. Великан из Атрески отвернулся. Роберто знал, с каким трудом тот сдерживает досаду. — Это ведь те люди, которых мы якобы спасаем.
— И ты считаешь, что вид сирот не ранит мне сердце? Ты думаешь, я не жажду помочь этим людям? Изволь меня хоть немного уважать! Но если мы остановимся, чтобы помочь кому-то одному, мы будем морально обязаны помогать всем. Мы не имеем права выбирать. Мы можем решать только, продолжаем ли мы двигаться тем же темпом и выполнять приказ Адвоката. Мы и так оголодаем, замерзнем и вымотаемся до предела, когда доберемся до Нератарна, даже если не будем делиться тем, что помогает нам выжить. И когда мы все-таки туда доберемся, я молю Бога, чтобы мы успели вступить в сражение. И более того — чтобы мы были в таком состоянии, что смогли бы сражаться. Ничто не должно нам помешать.
— Ты приговариваешь людей к смерти.
— Да, это так, — кивнул Роберто. — И когда ты станешь генералом, то будешь жить с этими дерьмовыми решениями так же, как и я.
Даваров отвернулся, но Роберто окликнул его.
— Да, генерал, — угрюмо отозвался Даваров.
— Да, — согласился Роберто, — я генерал. И раз уж мы перешли на официальный тон, позволь мне напомнить, что я не разрешал тебе уйти. И еще, я не спрашивал у тебя совета. Мне понятна твоя озабоченность, но нравится тебе или нет, мы должны думать об общем благе. Ты мне нужен, Даваров. Больше, чем когда бы то ни было. Не отворачивайся от меня сейчас. Скажи своим людям, что надо делать, и напомни им, что если кто-то пожелает нарушить мои правила, то они присоединятся к беженцам, а их рацион разделят между теми, кто в состоянии выполнять мои приказы. Надеюсь, я ясно выразился?
Двое мужчин пристально смотрели друг на друга. Даваров не желал уступать, Дел Аглиос не позволял давить на жалость.
— Можешь идти, — сказал генерал.
* * *
В открытом море о тумане можно было только мечтать. Со свинцово-серого неба валил снег, а ветер, гнавший тучи, предвещал трудное плавание. Волны уже достигали шести футов и грозили увеличиться.Ильев навестил своих раненых, а потом вышел на палубу к тем, кому из-за тесноты в трюме пришлось спать на палубе под открытым небом. Патония устроила навес из парусины, но ночи стояли холодные, а чугунные печки пришлось погасить, когда началась сильная качка. Однако отряды окениев состояли из закаленных моряков, и он не услышал от своих людей ни слова жалобы.
— Хорошо хоть, что цардиты тоже пойдут медленнее, — сказала Патония, подходя к правому борту, откуда Ильев смотрел на флот окетанов.
— Будем надеяться, что шторм ударил по ним два дня назад, иначе нам их не догнать.
— Надежды мало, Карл. Без парусов мы едва делаем семь узлов.
Ильев повернулся спиной к фальшборту и посмотрел на красное лицо капитана. Как и он, она оставила руки открытыми — несмотря на холод, надевала только простую шерстяную тунику и сандалии. Патония недавно подстригла волосы, а руки покрывали неглубокие порезы — напоминания о прорыве с острова.
— Мы гонимся как минимум за сотней парусов, — сказал он. — Это свежие команды, плывут из залива Харрин, не получив повреждений в сражении. Удивляюсь, что тебе хочется их догнать.
— Ну, наверное, мы могли бы повернуть и попытаться перехитрить те две сотни парусов, которые гонятся за нами. Что ты предпочитаешь?
Ильев засмеялся.
— Как же они удивятся, если мы вдруг появимся на горизонте. Но не думаю, что Адвокат поблагодарит нас за это.
— Наверное, нет. — Патония посмотрела мимо Ильева на флот. — Есть известия от отставших судов?
— У нас неплохая численность. Семь каперов окениев, девяносто трирем, сорок атакующих галер. Я был бы очень рад, если бы нас догнали еще суда. Я был бы счастлив услышать песни над океаном, но мы не можем на это рассчитывать.
— Нас недостаточно, так ведь? Если вспомнить, сколько их идет с востока, — проговорила Патония. — Мы не сумеем помешать им добраться до гавани Эсторра раньше нас. Все ждут, что ты что-нибудь придумаешь, ты знаешь?
— Я не адмирал, — тихо проговорил Ильев. — Я просто боец морского отряда, которому дали красивый титул.
— Ни один из флагманов не прорвался, — отозвалась Патония. — Ты самый высокий чин окетанов, способный ходить по палубе.
— Знаю. И ты еще удивляешься, что я так паршиво себя чувствую.
— Я слышала разговоры матросов и других капитанов. Ты тот, на кого все надеются. Ведь это ты составил план прорыва.
— И мы потеряли почти половину кораблей.
— Мы получили шанс, — возразила Патония. — И это все, что мог пожелать любой из нас.
— Ты это называешь шансом? Мы отстаем по меньшей мере на день. До Эсторра всего пять дней, если погода не испортится. Ты можешь провести подсчеты не хуже меня. Ты меня знаешь, Патония, я умею отыгрывать слабые шансы. Но тут… — Он пожал плечами. — Мы их не догоним.
— Но если погода по-настоящему испортится… При плохой погоде мы ходим лучше, чем они. Намного лучше.
— Будем молиться Окетару, но… — Ильев улыбнулся и развел руками. — Нельзя рассчитывать на чудо. И нам прекрасно известно, какая погода обычно бывает посреди Тирронского моря. В чем дело?
— Ни в чем. — На лице Патонии внезапно отразилось смущение. — Так, ирония судьбы, вот и все.
— Не хочешь рассказать подробнее?
— Как-нибудь в другой раз.
— Любое время в ближайшие пять дней меня устроит, — улыбнулся Ильев. — А потом я, наверное, буду занят.
Триарх прислушался к барабанам. Сердцебиение корабля. Он ощутил гребок весел. Нос зарылся в волну. Вода обрызгала палубу. Ильев устремил взгляд на горизонт, гадая, видит ли он там пятна вражеских парусов или это морось туманит ему глаза. Так далеко…
— Сердце Окетара, Патония, неужели этот корабль не может идти быстрее?!
* * *
Оссакер сидел в привычной для себя темноте и ждал, когда пройдут смятение и растерянность. Он первый раз за целую вечность получил место и возможность поразмышлять — так, как он любил. За время, прошедшее с того дня, как они отплыли из Киррийской гавани, мальчик почти ни с кем не разговаривал.Кован и Ардуций сильно воодушевились перспективой попасть в Эсторр и позабыли, что, в сущности, происходит. Перед их глазами стояли только воображаемые дворцы, акведуки и величественные колоннады. Оссакер подозревал, что они могут опоздать и всего этого не увидеть.
Он сидел и пытался понять, почему чувствует себя отделенным от них, — точно так же, как Миррон. Оссакер слышал, как она плачет у себя в каюте каждую ночь, когда остается одна. Когда меркнет солнечный день и воспоминания о Гориане беспрепятственно возвращаются в ее мысли. Оссакер так и не мог решить, ненавидит Миррон Гориана или тоскует по нему.
Когда он открывал свой разум и смотрел карту ее тела, она казалась спутанной и неясной. Совсем не такой, как у Джереда: его карта была полна решимости и горела ярко, как фонарь в ночи. Оссакер предполагал, что видит эмоции Миррон, но какими бы они ни были, они отнимали у нее силы.
И в этот момент его мысли вдруг прояснились. Сила приходит от понимания и веры в себя. Она не имеет никакого отношения к потребностям других. Только когда ты обладаешь внутренним спокойствием, ты можешь быть по-настоящему полезен так, как того требует Бог.
Оссакер встал с койки и велел разуму вести его. Слабая энергия, растворенная в воздухе, показала ему дорогу к ровному четырехугольнику, заключенному в еще более темную раму — двери каюты. За ней открытый люк в конце кормового трапа ярко сиял смешением жизни и силы. Густая клубящаяся туча, которую он почувствовал, заключала в себя огромные возможности: Арду наверняка наслаждается ее присутствием. Он тот, кто мог превратить ее в нечто разрушительное. Но ему не следовало этого хотеть! В том-то и заключалась проблема.
Мальчик поднялся по трапу и ощутил на лице холодный ветер, бодрящий и пронизанный жизненной энергией. Его чувства прочитали ветер и трансформировали информацию. В лениво перемещающихся следах, которые оставляло для Оссакера все, что двигалось, начиная с птиц и кончая кораблем на воде, он отыскал карты своих друзей. Кован, Ардуций и Джеред стояли слева от него — по левому борту, ближе к носу корабля. Капитан все время напоминал им, что это место называется баком. Ардуций направился к Оссакеру, как только почувствовал его приближение. Его аура была яркой и безмятежной. Порой Оссакер ему так завидовал! Несмотря на хрупкие кости, он такой спокойный и уверенный.
— Осей, почему ты не позвал? Я пришел бы тебе помочь.
— Я вполне могу справиться сам, — ответил Оссакер, моментально раздражаясь из-за того, что его сочли беспомощным. — И потом, как я должен был это сделать? Написать тебе письмо?
— Знаю. Но ты ведь устаешь, когда все время следишь за линиями.
— Настанет день, как ты любишь повторять, Арду, когда тебя не будет рядом. И потом, я всегда мог сам о себе позаботиться.
— Хорошо, — ответил тот. Его голова горела спокойными коричневыми цветами, которые означали, что он уходит от спора. — Просто… ну, ты понимаешь.
— Да, понимаю. И мне тоже жаль.
— Я не говорил, что…
— Мне нужно поговорить с казначеем, — прервал его Оссакер.
— Я весь обратился в слух, Оссакер, — сказал Джеред, помогая ему крепче взяться за фальшборт. — Что тебе нужно?
Оссакер посмотрел вниз и увидел темные полосы весел на синевато-белом фоне жизни океана. Он почувствовал беспокойство. Сердце у него стало колотиться быстрее, заготовленные слова куда-то испарились.
— Я не могу. — Мальчик крепче вцепился в поручень. — Это неправильно. Я не стану. Я больше так не могу. И не буду.
Джеред опустился перед ним на колени, и Оссакер прочел тревогу в линиях, которые составляли его лицо.
— Успокойся, молодой человек. Не спеши. Скажи мне, что случилось.
Оссакер кивнул.
— Мы должны быть верны себе. Мы можем делать только то дело, ради которого мы родились. Я не смогу делать то, чего вы от нас ожидаете. Я не буду. Всеведущий дал мне жизнь для того, чтобы я помогал людям, лечил их. А не убивал.
Джеред выпрямился.
— Мы уже об этом говорили. То, что случилось на плато, было ошибкой, несчастным случаем. Никто не хотел, чтобы это зашло так далеко. И то, что я прошу тебя сделать теперь, не убивает.
— Миррон тоже убила своим огнем. И вьюга, и снегопад… То же будет с морем и небом, которые вы теперь хотите от нас, они помогут одним людям убивать других. Я больше не стану этого делать. Не могу.
Оссакер видел, что Джеред борется с гневом. Его силуэт напрягся, а цвета мгновенно вспыхнули густо-лиловым, который быстро перешел в коричневый с синеватым оттенком.
— Оссакер, я надеюсь, что ты сказал не то, что мне показалось. Все, что ты любишь, находится в опасности. Вы, трое Восходящих, получили уникальную возможность спасти Конкорд и в то же время доказать свое право на существование тем сомневающимся, кто хотел бы заклеймить вас как еретиков. Какие еще оправдания нужны для тех действий, которые я прошу вас предпринять?
Оссакер почувствовал, что густо покраснел. Он боялся расплакаться.
— Люди нас возненавидят, если мы будем показывать, как легко можем убивать или вызывать ураганы и другие разрушительные стихии. Кто станет доверять нам по-настоящему? Я не могу жить с мыслью, что так много людей колеблется, не зная, должны мы жить или умереть.
— А ты сможешь жить, зная, что из-за твоего отказа действовать были убиты Ступени, твои родители и люди в Вестфаллене?
— Это нечестно, — заявил Кован. Его поддержка стала неожиданной, но очень приятной. — Вы не можете возлагать на него ответственность за это. Цардитское вторжение было вызвано перенапряжением наших сил и поражением при Цинтарите. Вините Адвоката, если уж вам надо кого-то винить.
Джеред глухо зарычал.
— Боже Всеобъемлющий, ты достойный сын своего отца! Мы не говорим о вине. Вторжение произошло. И теперь мы должны использовать все оружие, какое только имеем. Извини, Оссакер, но это включает и тебя.
Оссакер покачал головой.
— Я не стану, — тихо сказал он, стараясь сдержать страх. — Отец Кессиан всегда говорил нам, чтобы мы использовали свои способности только ради мира. На время мы все об этом забыли. Ну а теперь я вспомнил. Я снова проснулся. И никто в Вестфаллене не проклянет меня, если умрет из-за того, что я поступил так, как всегда хотел отец.
Джеред резко поднялся и отвернулся. Оссакер видел, как расцвели линии жизни, пульсировавшие у него в груди, когда он крепко сжал фальшборт.
— Мы в отчаянной беде! — прошипел он, обращаясь уже не к Оссакеру. — Нам надо действовать сообща. Ардуций, ты должен ему об этом сказать. Заставь его понять.
— Он будет делать то, что считает нужным, — покачал головой Ардуций, и у Оссакера потеплело на сердце. — И я поддержу его решение. Если так случится, я буду работать один, этого должно хватить.
— Очень благородно с твоей стороны, — огрызнулся Джеред. — Очень решительно и весьма впечатляет. Не сомневаюсь, что отец Кессиан гордится вами там, где он находится. Но если вы не хотите к нему присоединиться, советую вам передумать. У вас три дня на то, чтобы опомниться.
ГЛАВА 73
848-й Божественный цикл, 17-й день от рождения дуса, 15-й год истинного Восхождения
Гестерис бежал по шаткой галерее. Камни из цардитских катапульт непрерывно летели к поврежденной стене. Накануне они едва их касались. Это было просто пристрелкой для вражеских катапульт и тренировкой для лучников. Но на рассвете серого, холодного и снежного дня пение прозвучало в последний раз, и цардиты принялись за дело всерьез.
— Стоять на местах! Ни шагу назад! Отступать некуда.
Гестерис посмотрел, как падают камни. Цардиты сосредоточили обстрел на участке стены длиной четыре сотни ярдов и надвратной башне. Камни весом и один и два таланта разбивались об укрепления, построенные легионерами, а над их головами пролетали горящие снаряды. Направление и дальность полета были не слишком точными, но на земле, за спиной у Гестериса, они наносили немалый урон.
— Я хочу, чтобы они видели нас на стенах! Пусть знают, что шаг вперед означает стрелу в глаз! Держитесь! Я с вами!
Легионеры стояли под мощными ударами. На платформах артиллеристы крутили вороты, отводя рукояти катапульт. Гестерис по-прежнему вел огонь только из тех орудий, которые видел противник. Те, что стояли на земле, находились за пределами дальности стрельбы, и он хотел оставить хоть что-то в запасе, чтобы сбить атаку, когда она начнется.
Цардиты выстроились позади катапульт, дожидаясь первых разрушений. И в течение часа укрепления выдерживали все, что обрушили на них враги. Но теперь методичный обстрел тяжелыми камнями начал сказываться. Хотя южная сторона обороны оставалась относительно спокойной, северный участок обстреливался все более яростно. Новые орудия передвигали для того, чтобы бить по найденным слабым участкам, и Гестерис приготовил свой резерв к неизбежному.
Справа и слева от него продолжали стрелять оставшиеся у него катапульты и тяжелые баллисты. Он потерял треть из них, но тридцать все еще посылали снаряды. Камни падали на землю перед противником или пропахивали борозды между орудиями. Болты отскакивали от земли. Всего один камень попал в цель. Он ударил прямо по катапульте, разбив ее на части и разбросав команду. Солдаты радостно закричали.
Гестерис бежал по шаткой галерее. Камни из цардитских катапульт непрерывно летели к поврежденной стене. Накануне они едва их касались. Это было просто пристрелкой для вражеских катапульт и тренировкой для лучников. Но на рассвете серого, холодного и снежного дня пение прозвучало в последний раз, и цардиты принялись за дело всерьез.
— Стоять на местах! Ни шагу назад! Отступать некуда.
Гестерис посмотрел, как падают камни. Цардиты сосредоточили обстрел на участке стены длиной четыре сотни ярдов и надвратной башне. Камни весом и один и два таланта разбивались об укрепления, построенные легионерами, а над их головами пролетали горящие снаряды. Направление и дальность полета были не слишком точными, но на земле, за спиной у Гестериса, они наносили немалый урон.
— Я хочу, чтобы они видели нас на стенах! Пусть знают, что шаг вперед означает стрелу в глаз! Держитесь! Я с вами!
Легионеры стояли под мощными ударами. На платформах артиллеристы крутили вороты, отводя рукояти катапульт. Гестерис по-прежнему вел огонь только из тех орудий, которые видел противник. Те, что стояли на земле, находились за пределами дальности стрельбы, и он хотел оставить хоть что-то в запасе, чтобы сбить атаку, когда она начнется.
Цардиты выстроились позади катапульт, дожидаясь первых разрушений. И в течение часа укрепления выдерживали все, что обрушили на них враги. Но теперь методичный обстрел тяжелыми камнями начал сказываться. Хотя южная сторона обороны оставалась относительно спокойной, северный участок обстреливался все более яростно. Новые орудия передвигали для того, чтобы бить по найденным слабым участкам, и Гестерис приготовил свой резерв к неизбежному.
Справа и слева от него продолжали стрелять оставшиеся у него катапульты и тяжелые баллисты. Он потерял треть из них, но тридцать все еще посылали снаряды. Камни падали на землю перед противником или пропахивали борозды между орудиями. Болты отскакивали от земли. Всего один камень попал в цель. Он ударил прямо по катапульте, разбив ее на части и разбросав команду. Солдаты радостно закричали.