Страница:
Тем временем, опередив приблизижающихся бабочек, из-за угла вылетел антиграв значительно большего размера, чем императорский, и приземлился рядом. Им управлял Дент-Харрул. Лицо его было напряжено и испугано. Он приветственно махнул рукой, но Наан не удостоила его ответом. Машина была шестиместной, но кроме водителя в ней находились еще двое – Лайвар и незнакомая Наан молодая светловолосая самка.
Послядняя с любопытством и, как показалось Наан, с ревностью, уставилась на нее миндалевидными и такими же зелеными, как у Дент-Харрула, глазами. Она и Харрул были вооружены тяжелыми плазмобоями, какие раньше Наан видела только у телохранителей Лабастьера Первого.
– Рад видеть тебя, сестричка! – махнул Дент-Лайвар своим омерзительным крюком-протезом.
Наан ответила ему неопределенным пожатием плеч.
Четверо самцов, облаченных в серые комбинезоны горняков, добравшись, наконец, до места, поспешно перенесли Лабастьера в машину мятежников. Наан тем временем сошла с императорского антиграва, и «горняки», подхватив его, благо весила машина совсем немного, куда-то поволокли.
– Перебирайся к нам, – бросил Лайвар сестре. – Да поскорее. У нас нет ни секунды. Нужно немедленно убираться отсюда. Искать одно из своих тел император начнет именно с этой площади. Уверен, вся имперская охрана уже поднята по тревоге и мчится сюда.
Наан послушно села к заговорщикам, и вновь голова Лабастьера Первого оказалась у нее на коленях. И она увидела на ухе Внука Бога точно такую же серьгу, какую Лайвар дал ей в мнемотеке. Тот поймал ее удивленный взгляд и пояснил.
– Он потерял телепатическую связь с остальными воплощениями, и, даже если он очнется раньше, чем мы рассчитываем, он не сможет сообщить, куда мы движемся… Честно говоря, не ожидал, что ты сделаешь это… – добавил Лайвар уже другим голосом, в то время, как аппарат стремительно ввинчивался в ночное небо. – Надеялся, но не ожидал. – Его агатовый глаз сиял благодарностью и торжеством.
Вместо ответа Наан, ощутившая вдруг непреодолимую усталость, спросила сама:
– Сколько времени он пробудет без сознания?
– Несколько часов.
– Куда мы летим?
– Через лес, в горы. Там, в одной из пещер, расположено наше тайное убежище.
Расчет Лайвара был прост. Спрятать Лабастьера так, чтобы тот не мог определить место своего нахождения и, под угрозой мучительных пыток, диктовать ему свои условия.
«Он не способен прервать телепатическую связь ни с одной из своих частей, – объяснял Лайвар сестре еще в мнемотеке, – как часть твоего тела, рука или нога, не смогут существовать вне тебя, даже если ты этого сильно захочешь».
«У него есть простой выход, – возражала она, – самоубийство».
«Мы позаботимся о том, чтобы он не мог совершить его».
За пределы купола они вырвались без происшествий, и антиграв окутала кромешная тьма, которой никогда не бывает в городе. Низкие яркие звезды делали ее только гуще. Стремительность полета и теплый ветер, омывающий лицо и пузырями раздувающий одежду, почему-то успокаивали Наан.
Время от времени Лайвар и Дент-Харрул о чем-то вполголоса переговаривались между собой, а незнакомая самка хранила молчание, и Наан это вполне устраивало. Она закрыла глаза и попыталась разобраться в себе.
Что заставляет ее совершать дерзкие, ничем не оправданные поступки? Она далека от Лайваровской фанатичной ненависти к императору. Ей неведом и его гибельный азарт. Она не уверена, что контроль за Лабастьером необходим, и уж точно не хочет, чтобы ему причиняли боль. Так в чем же дело? Есть ли какое-то хоть мало-мальски разумное объяснение ее поведению?! Наан решила пересмотреть свой путь с самого начала.
Итак, она – воспитанница Храма невест. Все ли устраивало ее в этом положении? Да… Если бы не то, что быть невестой императора отнюдь не означает, что ты обязательно станешь его женой. Ее приучили верить, что такое положение естественно, но иногда, чаще – бессонными ночами, она приходила в ревнивое исступление от мысли, что Внук Бога выберет не ее…
Но ведь все-таки он выбрал именно ее! Что же не устраивало ее теперь? Может быть, ее расстроило положение ее бывших подруг? Нет. Она никогда не чувствовала сердечной привязанности ни к одной из них, и ей абсолютно безразлично, огорчены ли они… Но… Ей небезразличен тот факт, что жен имеет каждый из тысяч воплощений Лабастьера. Она вспомнила, например, сколь болезненный укол в сердце ощутила она, когда узнала, что старая Дипт-Реиль тоже когда-то была его женой.
Ревность! Вот что движет ею прежде всего. Она хочет владеть Лабастьером единолично и не желает его с кем-то делить! И то, что это ее желание противоречит самой природе ее возлюбленного (да-да, именно возлюбленного!!!) и заставляет ее совершать все те безумные поступки, которые она совершила.
Оглушенная своим открытием Наан открыла глаза и обнаружила, что вокруг уже не так темно, как прежде, что уже различим горизонт и контуры горных кряжей, и что уже простым зрением видно, как колышится под антигравом темное и таинственное море древесных крон.
Если они летят в ту же сторону, откуда когда-то явилась святая Ливьен, то довольно скоро они окажутся недалеко от Пещеры Хелоу. Эта мысль почему-то взволновала Наан.
И еще она обнаружила, что руки ее гладят волосы Лабастьера Первого, а незнакомая зеленоглазая самка продолжает пристально наблюдать за ней. Что ж, пусть. Она ни от кого не собирается скрывать свои чувства.
Все-таки интересно, кто она, эта зеленоглазка, и что привело ее в стан мятежников? Когда-нибудь она узнает это.
Наан вновь прикрыла глаза и подумала вдруг, что еще… Еще, возможно, она хочет детей от Лабастьера… Но она хочет, чтобы это были и ЕЕ дети, а не только ЕГО, как это бывает у него с другими самками. И это – уже полное безумие, ведь он сам однажды рассказал ей, что те изменения, которые он совершил в своем организме – необратимы. А если бы это было и не так, даже по первоначальной своей природе Лабастьер – маака… Наверное, ей нужно было бы полюбить простого самца-махаона, такого, как, например, Дент-Харрул, и стать ему верной и счастливой женой. Но нет, она любит Лабастьера и только Лабастьера. И именно недостижимость счастья и делает ее такой сумасшедшей…
Она расплакалась, прикрыв лицо рукой, так, чтобы никто не заметил ее слез. А вскоре, обессилев, она задремала, сама не заметив того.
По тому, как было оборудовано помещение, куда они в конце концов добрались, Наан поняла, что операцию по похищению императора мятежники готовили давно. Рассчитывали ли они при этом на ее помощь? Вряд ли. Скорее всего, они лишь искали удобный случай, и он подвернулся им в лице непокорной, но любимой Невесты…
Комната, находящаяся неглубоко от входа в скальную каверну, была почти правильной сферической формы, вся внутренняя поверхность ее была покрыта чем-то мягким и светло-коричневым, похожим на камышовый ворс, и ничто не позволяло находящемуся там узнику определить, в какой части материка он находится.
Так и не пришедшего в себя Лабастьера положили на пол, и первым делом Лайвар поспешно снял с его уха сережку.
– Честно говоря, я даже не знаю, как на него подействовало бы отсутствие телепатической связи с остальными. Копаясь в его мнемозаписях, я нашел спрятанный глубоко в подсознании панический ужас потери этой связи. Ведь он един с остальными буквально с момента зачатия. Он никогда не был самостоятельной личностью, он всегда был лишь тысячной его частью…
– Это не бабочка, – хмыкнул Дент-Харрул, – это плесень.
– Он не вправе властвовать над нами! – впервые подала голос зеленоглазая самка. И голос этот почти карикатурно не соответствовал ее внешности: он был низким, хрипловатым, и ненависть буквально клокотала в нем. У Наан по спине пробежали мурашки.
…Ожидать, когда император очнется, остался один Лайвар. Наан, несмотря на все ее протесты, заставили удалиться, и вместе с Дент-Харрулом и самкой она, обойдя спрятанный у выхода в пещеру антиграв, выбралась на поверхность.
Утренний воздух был прохладен, и, зябко поеживаясь, Наан огляделась. Только теперь она увидела все то, что от волнения рассмотреть не успела сразу по прибытии.
Раскинувшийся перед ее глазами пейзаж был восхитителен и величав. Пещера находилась у самого подножия горы, вершина которой терялась в заоблачной дымке. Однако и гора эта поднималась не сразу с равнины, а со своебразной, приподнятой над равниной ступеньки. На этой-то ступеньке-плато, покрытой мхами, лишайниками и чахлыми деревцами, и стояла сейчас Наан. Внизу, вдали, буйным зеленым морем раскинулся бескрайний лес.
Наан оглянулась на своих провожатых. Похоже, они тут уже не впервые, и их совершенно не занимают красоты природы. Дент-Харрул собирал в кучку какие-то сухие корешки и веточки, а зеленоглазка с помощью поставленного на минимальную мощность бластера разводила огонь.
Не посчитав нужным сообщать им о своих намерениях, Наан расправила крылья и полетела в сторону края ступени, чтобы лучше рассмотреть то, что находится под ним. Обернувшись, она увидела, что ее спутники прекратили работу и внимательно следят за ней. Однако остановить ее они не пытались. Еще бы, далеко ей без антиграва не улететь.
Подобие свободы порадовало Наан. Ей вовсе не хотелось затевать беседу с Дент-Харрулом. Что же касается самки… Конечно же, Наан было любопытно, кто она и откуда, но навязываться с расспросами она не хотела, в то время как та не выказывала ни малейшего желания знакомиться с ней.
Мелко трепеща крыльями, Наан зависла над самым краем ступени, представляющим собой крутой обрыв из серо-голубого гранита, и вгляделась вниз. Лес с этой позиции был виден лучше, стало различимо, что он не однороден, и кое-где меж крон зияют обширные просветы. По тому, что просветы эти были не зелеными, а радужными, Наан догадалась, что поляны внизу покрыты цветами.
Никогда еще не видела она такого великолепия, и ей нестерпимо захотелось вниз… Там, казалось ей, душа ее успокоится, и чувство вины, чувство неудовлетворенности, ревность и страх перед будущим покинут ее. Она обязательно должна побывать там – в зарослях прекрасных соцветий…
Но нет, не сейчас.
Наан развернулась и полетела обратно.
10
Костер уже пылал, Наан присела перед ним и протянула к нему слегка озябшие ладони.
– Мы будем ждать прямо здесь? – спросила она Дент-Харрула.
Зеленоглазка презрительно усмехнулась, а самец, делая вид, что не заметил язвительности интонации, с которой был задан вопрос, ответил:
– Конечно нет. Я и Дипт-Шиан будем по очереди дежурить тут, а ты и тот, кто из нас будет свободен, будут отдыхать в другом месте. Неподалеку, в другой пещере, есть еще одна обжитая комната.
– То есть я буду все время «отдыхать»? Ну уж нет. Не забывайте, что в плен вы взяли не меня, а императора, и именно я помогла вам в этом. Я не потерплю ограничения свободы.
– А тебя никто не спрашивает, – неприязненно бросила самка.
– Невежливо вмешиваться в чужой разговор, – огрызнулась было Наан, но тут же постаралась говорить более миролюбивым тоном. Было бы неплохо сделать эту самку своей союзницей. – Нас к тому же еще и не познакомили, и я чувствую себя неловко.
Зеленоглазка открыла было рот, явно намереваясь ответить очередной дерзостью, но Дент-Харрул остановил ее движением руки.
– Это Дипт-Шиан, – пояснил он Наан. – Моя жена.
Наан почувствовала, что ее лицо заливает краска. Знает ли Дипт-Шиан о том, как Дент-Харрул «спасал» ее на площади? Если да, то не удивительно тогда, что та не питает к ней особой симпатии.
– Рада знакомству, – пробормотала она, разведя руки в ритуальном приветствии.
– А я – нет, – отрезала Дипт-Шиан и демонстративно отвернулась.
– Не обращай внимания на ее резкость, – вмешался Дент-Харрул. – Она ненавидит императора, а всех его Невест считает продажными тварями. Я не разделяю ее убеждений и не вижу вины Невест в том, что их так воспитывали.
– У каждой бабочки – свои крылья, – прервала его Дипт-Шиан пословицей.
– И Наан сделала свой выбор, она с нами, – возразил Харрул.
– Мне кажется странным то, как горячо ты ее защищаешь. И то, как она покраснела и стала прятать глаза, узнав, что я – твоя жена.
Наан смениила опасную тему:
– Я понимаю своего брата, у нашей семьи с Лабастьером Первым особые счеты. Но мне непонятно, за что ВЫ так ненавидите императора. Что движет вами?
Дипт-Шиан, хмыкнув, отвернулась, а Дент-Харрул покачал головой:
– У нас оснований еще больше. Если хочешь, я расскажу тебе нашу историю.
…Харрул и Шиан поженились во время стажировки в клане подводных монтажников Океанополиса.
Клан этот был молодой, созданный волей императора, он не имел еще своих устоявшихся традиций, зато состоял из самых веселых, самых здоровых и самых красивых бабочек, которых когда-либо встречал Харрул. Еще бы: император находил время лично побеседовать с каждым добровольцем, а их были тысячи, «добро» же он давал примерно одному из ста.
Строительство подземных городов не было праздной прихотью Лабастьера, так никто и не считает; большинство уверено, что оно – лишнее подтверждение возросшей мощи бабочек, освоивших не только сушу, но и океанские недра… Это не так. Во всяком случае, не совсем так.
Великой мечтой древних бескрылых учителей Лабастьера был космос, но бескрылые нашли свой предел, так и не сумев вырваться за пределы галактики. Немудрено, что мучимый скукой, проистекающей от знания всего на свете, Внук Бога решил осуществить мечту своих учителей.
Технология бескрылых позволяла решить задачу по преодолению скорости света, но по иронии судьбы, для того чтобы освоить космос, следовало сперва обжить океанские недра… Сверхсветовой полет требовал больших запасов природного полония, содержащегося в слое раскаленной магмы, добраться до которого можно было только со дна океана. Бескрылые не выполнили эту задачу, их захлестнули иные страсти. Лабастьер же последовательно претворял идею в жизнь.
Несмотря на то, что махаоны и маака теперь не враждовали, селиться они все-таки предпочитали порознь. Это было оправдано. Опыт совместных поселений приводил к трагедиям: появлялись смешанные пары, и они были бесплодны. В то же время в грандиозном проекте императора желали участвовать обе великие расы. Потому-то на дне океана и началось строительство сразу двух городов…
(«Двух? – удивилась Наан, – но я всегда считала, что есть только один подводный город – Океанополис маака… И я удивилась, когда ты сказал о стажировке: никогда не слышала, чтобы махаон учился чему-то среди маака…» «В том-то и дело, что сначала городов было два, – кивнул Дент-Харрул печально и почти торжественно, подбросив при этом в костер несколько сухих веточек. – И Шиан стала мне невестой и женой именно в подводном городе махаонов», – говоря это, он нежно коснулся рукой светлых волос зеленоглазки, но та, резко поднявшись, перекинула плазмобой из руки в руку и, бросив, – «Поищу хворост», – расправила крылья для полета. Похоже, ей были тягостны эти воспоминания.)
…Увидел ее Харрул даже несколько раньше, возле цитадели Внука Бога, в ожидании беседы с ним. Толпа соискателей-добровольцев состояла из нескольких сотен самцов и самок, но эта юная светловолосая и такая же зеленоглазая, как и он, самка взволновала воображение Харрула. И он, не решаясь заговорить с нею, загадал: «Если нас обоих допустят к работе под водой, она станет моей женой».
Так в конце концов и случилось.
Но Харрул не сразу узнал, что приглянувшаяся ему блондинка тоже стала подводницей: ее не было в той группе молодых доброволцев, в числе которых он опустился в батискафе в пучину, и это слегка разочаровало его. Но унывать по-настоящему времени не было.
Приникнув с несколькими добровольцами к нижнему иллюминатору, Харрул тщетно вглядывался во тьму внизу, пытаясь не думать о той силе, которая стремится раздавить их отважное суденышко, словно лапа элефанта, мифологического зверя бескрылых, скорлупку муравьинного яйца.
Сперва тьма становилась лишь гуще, но пока еще что-то можно было разглядеть, Харрул дважды замечал какое-то неясное движение рядом с батискафом, а однажды нос к носу с ним в иллюминатор уперлась тупая и злобная рыбья морда. Харрул, как и остальные, отпрянул от стекла, но рыбина, похоже, испугалась не меньше их и исчезла почти сразу.
Тьма сгущалась, но через некоторое время Харрулу показалось, что он видит слабое свечение на самом дне. Пятно света росло и росло до тех пор, пока взгляду притихших молодых махаонов не открылась величественная и прекрасная картина.
Прозрачные стены огромных четырехгранных хрустальных пирамид (их было пять), казались такими тонкими и хрупкими, что не верилось, что в действительности они противостоят навалившемуся на них поистине чудовищному давлению воды. Харрул знал, что перейти из одной пирамиды в другую можно было через тонели, прорубленные еще глубже – в каменистой земной коре. Но этих переходов, само-собой, видно не было, и пирамиды казались обособленными друг от друга драгоценными кристаллами, нечаянно оброненными в воду великанами древности, или же выросшими сами по себе.
Невозможно было заставить поверить себя в то, что эти светящиеся громадины – дело рук маленьких теплокровных бабочек. Но чем ближе опускался батискаф к строениям, тем больше деталей можно было разглядеть внутри. Было, например, видно, что пирамиды разделены на ярусы горизонтальными прозрачными плоскостями. А вскоре стало возможным увидеть и крошечные фигурки бабочек, чаще не летающих, а, за отсутствием достаточного для полетов пространства, передвигающихся пешком – в кущах обильно произрастающей на ярусах зелени.
Харрул ощутил гордость за своих соотечественников… Да и за себя: ведь ему и самому приведется участвовать в строительстве еще семи предусмотренных планом пирамид.
Батискаф опустился на самое дно, на ровную площадку между пирамидами, так, что окружность слегка выдающегося из корпуса нижнего иллюминатора пришлась точно в углубление того же диаметра. Раздалось сочное гудение, и иллюминатор, который был одновременно и крышкой люка, стал отвинчиваться под действием находящихся снаружи механизмов. Затаив дыхание, пассажиры батискафа наблюдали за этим процессом…
Наконец крышка провалилась вниз, с легким хлопком установился баланс давлений, и в проеме люка показалась седая голова пожилого самца. Оглядев вновьприбывших, он усмехнулся:
– Я – Дент-Зайлар, ответственный за ваше распределение. Спускайтесь за мной. – И голова исчезла.
Едва новобранцы очутились в Океанополисе, как тут же их развели по местам работ. Никто здесь не собирался тратить свое время на то, чтобы водить их из купола в купол в качестве праздных зевак… В курс дела им предстояло входить самостоятельно.
К магме с полонием пробивались, буря скважины прямо под пирамидами. Хотя наличие этого вещества именно в этом месте пока что и было лишь предположительным. Бурение шло круглосуточно, но реального результата пока не наблюдалось.
Харрул быстро втянулся в работу, тем паче, что была она скорее увлекательной, нежели тяжелой. Его молчаливый, но улыбчивый напарник Дент-Наймар управлял подводным вездеходом, сам же Харрул, вставив руки в специальные отверстия, распоряжался движениями наружных манипуляторов, при помощи которых подгонял друг к другу и скреплял между собой прозрачные блоки новой пирамиды.
На его объекте работало семь таких машин, и Харрулу было приятно замечать, что изо дня в день груда строительных материалов мало-помалу приобретает определенную стройную форму. Но в еще больший восторг приводили его живые организмы, которыми кишело дно. Когда-то давным-давно бескрылые, убив самих себя, прихватили в небытие и большинство сухопутных видов животного царства. Более того, они уничтожили и самою сушу, оставив бабочкам лишь ничтожный клочок ее… Но, похоже, трагедия почти не коснулась морских недр.
Тысячи видов водорослей, корралов, моллюсков, головоногих и рыб окружали строителей Океанополиса, поражая их великолепием красок, разнообразием форм и не обделяя своим вниманием ни единого движения вездеходов. Некоторые из них пробовали машины на ощупь, а то и на зуб, но, убедившись, что расколоть хитинопластовый панцирь невозможно, быстро теряли к ним интерес…
Если бы Харрул своими глазами не видел всего этого удивительного многообразия, он никогда не поверил бы в то, что оно возможно. В своей изобретательности природа дошла, например, до того, что создала рыбу, к голове которой был приделан небольшой фонарик!.. Иногда Харрул жалел, что своей строительной специальности не предпочел профессию гидробиолога.
Нравился Харрулу и тот нарочитый аскетизм, котрый буквально во всем проявляли отважные подводники. Он напоминал порядки Города махаон древности, о которых он знал из мнемолитературы. Каждый тут имел свое место и свою задачу, о развлечениях и отдыхе, напротив, не вспоминал никто… Ему, как ни странно, нравилось даже то, что тут он не мог летать. Это было романтично: не летать в банальном лазоревом небе, а ползать по беспросветному дну океана…
Он строил. Большая же часть жителей подводного города занималась бурением скважин на участках предполагаемых залежей полония. Поначалу Харрул не мог привыкнуть к непрекращающейся легкой вибрации стен пирамиды, но вскоре перестал замечать ее, и позднее, уже на суше, он нередко ловил себя на том, что не может заснуть именно от того, что неосознно пытается уловить привычную дрожь жилища.
Тут не происходило смены дня и ночи, и отсчет времени был достаточно условен. Вскоре Харрул уже не мог ответить даже самому себе, как долго он находится здесь. Порой ему казалось, что именно на дне океана он провел всю свою жизнь, а суша, родительское гнездо – не более, чем фантастические сны… Тем удивительнее ему было узнать, что с момента его прибытия сюда и до появления очередной партии добровольцев прошел всего лишь месяц…
В этой-то партии и спустилась в Океанополис та юная светловолосая зеленоглазая самка, на которую он обратил внимание на площади, возле цитадели Внука Бога, и которую уже успел позабыть.
Он увидел ее, когда новички, с любопытством таращась во все стороны и благоговейно перешептываясь, цепочкой шли по соединительному подземному коридору за старейшиной Океанополиса Дент-Зайларом. Сам Харрул как раз собирался на смену и шел в обратную сторону – к шлюзам. Его глаза встретились со взглядом самки, и он остолбенел. А та, неожиданно улыбнувшись ему, приветливо помахала рукой.
Неужели там, на суше, она тоже приметила его?
Он ответил ей дружеским жестом и вдруг понял, что прелестная девушка смотрит на него не столько с интересом, сколько с нескрываемым восхищением. «Нет, – понял он, – она не заметила его на суше, среди таких же доброволцев, как и она сама; там он ее не заинтересовал… А сейчас она приняла его за подводника-старожила… Что ж, он не будет ее разубеждать».
…По специальности Шиан была клаустроботаником, то есть занималась выращиванием растений в условиях герметично замкнутого помещения. Зелень в ярусных оранжереях требовала ухода, и штат ботаников в Океанополисе был довольно велик. Харрулу не составило труда выяснить, к какой из оранжерей прикомандировали Шиан, и вскоре он «случайно» столкнулся с ней. Девушка явно обрадовалась встрече, они разговорились, а затем стали видеться ежедневно.
Наблюдая за ними, коллеги не раз подшучивали над его стеснительностью. Еще наверху, на суше, Харрул много раз слышал о том, что во взаимоотношениях с противоположным полом аскетизм подводников выражается в крайней, почти циничной, простоте. Считалось, что на ухаживания тут времени нет, и если самка нравится самцу, он просто предлагает ей переселиться в его спальную ячейку. Но если та отвечала отказом, самец должен был раз и навсегда оставить свои притязания.
Харрул был бы рад воспользоваться этой удобной традицией, и часто, оставаясь в одиночестве, он на разные лады повторял: «Шиан, а не пора ли нам начать жить вместе?..», «Шиан, мы уже давно не личинки, и моя плоть требует тебя…» Однако что он станет делать, если вопрос этот окажется преждевременным, и она ответит отказом? Стоило им встретиться вновь, как его решимость улетучивалась, и он лепетал что-нибудь вроде: «Ты обещала показать мне магнолии на шестом ярусе…» И они отправлялись на очередную экскурсию.
Но однажды этот порядок нарушила сама зеленоглазка. «Мимозы?! – насмешливо воскликнула она в ответ на его предложение глянуть на эти цветы. – Хорошо! Я не против. Но учти, если ты прямо сейчас в конце концов не возьмешь меня, я отыщу для этой цели кого-нибудь другого. Я не собираюсь возвращаться на сушу девственницей».
Вскоре они стали официальными супругами, а так как отношения самцов и самок тут крайне редко заканчивались браком, их свадьба стала настоящим праздником для всего в Океанополиса.
Послядняя с любопытством и, как показалось Наан, с ревностью, уставилась на нее миндалевидными и такими же зелеными, как у Дент-Харрула, глазами. Она и Харрул были вооружены тяжелыми плазмобоями, какие раньше Наан видела только у телохранителей Лабастьера Первого.
– Рад видеть тебя, сестричка! – махнул Дент-Лайвар своим омерзительным крюком-протезом.
Наан ответила ему неопределенным пожатием плеч.
Четверо самцов, облаченных в серые комбинезоны горняков, добравшись, наконец, до места, поспешно перенесли Лабастьера в машину мятежников. Наан тем временем сошла с императорского антиграва, и «горняки», подхватив его, благо весила машина совсем немного, куда-то поволокли.
– Перебирайся к нам, – бросил Лайвар сестре. – Да поскорее. У нас нет ни секунды. Нужно немедленно убираться отсюда. Искать одно из своих тел император начнет именно с этой площади. Уверен, вся имперская охрана уже поднята по тревоге и мчится сюда.
Наан послушно села к заговорщикам, и вновь голова Лабастьера Первого оказалась у нее на коленях. И она увидела на ухе Внука Бога точно такую же серьгу, какую Лайвар дал ей в мнемотеке. Тот поймал ее удивленный взгляд и пояснил.
– Он потерял телепатическую связь с остальными воплощениями, и, даже если он очнется раньше, чем мы рассчитываем, он не сможет сообщить, куда мы движемся… Честно говоря, не ожидал, что ты сделаешь это… – добавил Лайвар уже другим голосом, в то время, как аппарат стремительно ввинчивался в ночное небо. – Надеялся, но не ожидал. – Его агатовый глаз сиял благодарностью и торжеством.
Вместо ответа Наан, ощутившая вдруг непреодолимую усталость, спросила сама:
– Сколько времени он пробудет без сознания?
– Несколько часов.
– Куда мы летим?
– Через лес, в горы. Там, в одной из пещер, расположено наше тайное убежище.
Расчет Лайвара был прост. Спрятать Лабастьера так, чтобы тот не мог определить место своего нахождения и, под угрозой мучительных пыток, диктовать ему свои условия.
«Он не способен прервать телепатическую связь ни с одной из своих частей, – объяснял Лайвар сестре еще в мнемотеке, – как часть твоего тела, рука или нога, не смогут существовать вне тебя, даже если ты этого сильно захочешь».
«У него есть простой выход, – возражала она, – самоубийство».
«Мы позаботимся о том, чтобы он не мог совершить его».
За пределы купола они вырвались без происшествий, и антиграв окутала кромешная тьма, которой никогда не бывает в городе. Низкие яркие звезды делали ее только гуще. Стремительность полета и теплый ветер, омывающий лицо и пузырями раздувающий одежду, почему-то успокаивали Наан.
Время от времени Лайвар и Дент-Харрул о чем-то вполголоса переговаривались между собой, а незнакомая самка хранила молчание, и Наан это вполне устраивало. Она закрыла глаза и попыталась разобраться в себе.
Что заставляет ее совершать дерзкие, ничем не оправданные поступки? Она далека от Лайваровской фанатичной ненависти к императору. Ей неведом и его гибельный азарт. Она не уверена, что контроль за Лабастьером необходим, и уж точно не хочет, чтобы ему причиняли боль. Так в чем же дело? Есть ли какое-то хоть мало-мальски разумное объяснение ее поведению?! Наан решила пересмотреть свой путь с самого начала.
Итак, она – воспитанница Храма невест. Все ли устраивало ее в этом положении? Да… Если бы не то, что быть невестой императора отнюдь не означает, что ты обязательно станешь его женой. Ее приучили верить, что такое положение естественно, но иногда, чаще – бессонными ночами, она приходила в ревнивое исступление от мысли, что Внук Бога выберет не ее…
Но ведь все-таки он выбрал именно ее! Что же не устраивало ее теперь? Может быть, ее расстроило положение ее бывших подруг? Нет. Она никогда не чувствовала сердечной привязанности ни к одной из них, и ей абсолютно безразлично, огорчены ли они… Но… Ей небезразличен тот факт, что жен имеет каждый из тысяч воплощений Лабастьера. Она вспомнила, например, сколь болезненный укол в сердце ощутила она, когда узнала, что старая Дипт-Реиль тоже когда-то была его женой.
Ревность! Вот что движет ею прежде всего. Она хочет владеть Лабастьером единолично и не желает его с кем-то делить! И то, что это ее желание противоречит самой природе ее возлюбленного (да-да, именно возлюбленного!!!) и заставляет ее совершать все те безумные поступки, которые она совершила.
Оглушенная своим открытием Наан открыла глаза и обнаружила, что вокруг уже не так темно, как прежде, что уже различим горизонт и контуры горных кряжей, и что уже простым зрением видно, как колышится под антигравом темное и таинственное море древесных крон.
Если они летят в ту же сторону, откуда когда-то явилась святая Ливьен, то довольно скоро они окажутся недалеко от Пещеры Хелоу. Эта мысль почему-то взволновала Наан.
И еще она обнаружила, что руки ее гладят волосы Лабастьера Первого, а незнакомая зеленоглазая самка продолжает пристально наблюдать за ней. Что ж, пусть. Она ни от кого не собирается скрывать свои чувства.
Все-таки интересно, кто она, эта зеленоглазка, и что привело ее в стан мятежников? Когда-нибудь она узнает это.
Наан вновь прикрыла глаза и подумала вдруг, что еще… Еще, возможно, она хочет детей от Лабастьера… Но она хочет, чтобы это были и ЕЕ дети, а не только ЕГО, как это бывает у него с другими самками. И это – уже полное безумие, ведь он сам однажды рассказал ей, что те изменения, которые он совершил в своем организме – необратимы. А если бы это было и не так, даже по первоначальной своей природе Лабастьер – маака… Наверное, ей нужно было бы полюбить простого самца-махаона, такого, как, например, Дент-Харрул, и стать ему верной и счастливой женой. Но нет, она любит Лабастьера и только Лабастьера. И именно недостижимость счастья и делает ее такой сумасшедшей…
Она расплакалась, прикрыв лицо рукой, так, чтобы никто не заметил ее слез. А вскоре, обессилев, она задремала, сама не заметив того.
По тому, как было оборудовано помещение, куда они в конце концов добрались, Наан поняла, что операцию по похищению императора мятежники готовили давно. Рассчитывали ли они при этом на ее помощь? Вряд ли. Скорее всего, они лишь искали удобный случай, и он подвернулся им в лице непокорной, но любимой Невесты…
Комната, находящаяся неглубоко от входа в скальную каверну, была почти правильной сферической формы, вся внутренняя поверхность ее была покрыта чем-то мягким и светло-коричневым, похожим на камышовый ворс, и ничто не позволяло находящемуся там узнику определить, в какой части материка он находится.
Так и не пришедшего в себя Лабастьера положили на пол, и первым делом Лайвар поспешно снял с его уха сережку.
– Честно говоря, я даже не знаю, как на него подействовало бы отсутствие телепатической связи с остальными. Копаясь в его мнемозаписях, я нашел спрятанный глубоко в подсознании панический ужас потери этой связи. Ведь он един с остальными буквально с момента зачатия. Он никогда не был самостоятельной личностью, он всегда был лишь тысячной его частью…
– Это не бабочка, – хмыкнул Дент-Харрул, – это плесень.
– Он не вправе властвовать над нами! – впервые подала голос зеленоглазая самка. И голос этот почти карикатурно не соответствовал ее внешности: он был низким, хрипловатым, и ненависть буквально клокотала в нем. У Наан по спине пробежали мурашки.
…Ожидать, когда император очнется, остался один Лайвар. Наан, несмотря на все ее протесты, заставили удалиться, и вместе с Дент-Харрулом и самкой она, обойдя спрятанный у выхода в пещеру антиграв, выбралась на поверхность.
Утренний воздух был прохладен, и, зябко поеживаясь, Наан огляделась. Только теперь она увидела все то, что от волнения рассмотреть не успела сразу по прибытии.
Раскинувшийся перед ее глазами пейзаж был восхитителен и величав. Пещера находилась у самого подножия горы, вершина которой терялась в заоблачной дымке. Однако и гора эта поднималась не сразу с равнины, а со своебразной, приподнятой над равниной ступеньки. На этой-то ступеньке-плато, покрытой мхами, лишайниками и чахлыми деревцами, и стояла сейчас Наан. Внизу, вдали, буйным зеленым морем раскинулся бескрайний лес.
Наан оглянулась на своих провожатых. Похоже, они тут уже не впервые, и их совершенно не занимают красоты природы. Дент-Харрул собирал в кучку какие-то сухие корешки и веточки, а зеленоглазка с помощью поставленного на минимальную мощность бластера разводила огонь.
Не посчитав нужным сообщать им о своих намерениях, Наан расправила крылья и полетела в сторону края ступени, чтобы лучше рассмотреть то, что находится под ним. Обернувшись, она увидела, что ее спутники прекратили работу и внимательно следят за ней. Однако остановить ее они не пытались. Еще бы, далеко ей без антиграва не улететь.
Подобие свободы порадовало Наан. Ей вовсе не хотелось затевать беседу с Дент-Харрулом. Что же касается самки… Конечно же, Наан было любопытно, кто она и откуда, но навязываться с расспросами она не хотела, в то время как та не выказывала ни малейшего желания знакомиться с ней.
Мелко трепеща крыльями, Наан зависла над самым краем ступени, представляющим собой крутой обрыв из серо-голубого гранита, и вгляделась вниз. Лес с этой позиции был виден лучше, стало различимо, что он не однороден, и кое-где меж крон зияют обширные просветы. По тому, что просветы эти были не зелеными, а радужными, Наан догадалась, что поляны внизу покрыты цветами.
Никогда еще не видела она такого великолепия, и ей нестерпимо захотелось вниз… Там, казалось ей, душа ее успокоится, и чувство вины, чувство неудовлетворенности, ревность и страх перед будущим покинут ее. Она обязательно должна побывать там – в зарослях прекрасных соцветий…
Но нет, не сейчас.
Наан развернулась и полетела обратно.
10
Был бы ты птицей, ты мог бы летать
У самых звезд, в облаках.
Был бы ты рыбой, ты мог бы плясать
В бурных морских волнах.
Если ж ты бабочка, можешь мечтать;
И на яву, и в снах.«Книга стабильности» махаон, т. I, песнь XVI; учебная мнемотека Храма Невест провинции Фоли.
Костер уже пылал, Наан присела перед ним и протянула к нему слегка озябшие ладони.
– Мы будем ждать прямо здесь? – спросила она Дент-Харрула.
Зеленоглазка презрительно усмехнулась, а самец, делая вид, что не заметил язвительности интонации, с которой был задан вопрос, ответил:
– Конечно нет. Я и Дипт-Шиан будем по очереди дежурить тут, а ты и тот, кто из нас будет свободен, будут отдыхать в другом месте. Неподалеку, в другой пещере, есть еще одна обжитая комната.
– То есть я буду все время «отдыхать»? Ну уж нет. Не забывайте, что в плен вы взяли не меня, а императора, и именно я помогла вам в этом. Я не потерплю ограничения свободы.
– А тебя никто не спрашивает, – неприязненно бросила самка.
– Невежливо вмешиваться в чужой разговор, – огрызнулась было Наан, но тут же постаралась говорить более миролюбивым тоном. Было бы неплохо сделать эту самку своей союзницей. – Нас к тому же еще и не познакомили, и я чувствую себя неловко.
Зеленоглазка открыла было рот, явно намереваясь ответить очередной дерзостью, но Дент-Харрул остановил ее движением руки.
– Это Дипт-Шиан, – пояснил он Наан. – Моя жена.
Наан почувствовала, что ее лицо заливает краска. Знает ли Дипт-Шиан о том, как Дент-Харрул «спасал» ее на площади? Если да, то не удивительно тогда, что та не питает к ней особой симпатии.
– Рада знакомству, – пробормотала она, разведя руки в ритуальном приветствии.
– А я – нет, – отрезала Дипт-Шиан и демонстративно отвернулась.
– Не обращай внимания на ее резкость, – вмешался Дент-Харрул. – Она ненавидит императора, а всех его Невест считает продажными тварями. Я не разделяю ее убеждений и не вижу вины Невест в том, что их так воспитывали.
– У каждой бабочки – свои крылья, – прервала его Дипт-Шиан пословицей.
– И Наан сделала свой выбор, она с нами, – возразил Харрул.
– Мне кажется странным то, как горячо ты ее защищаешь. И то, как она покраснела и стала прятать глаза, узнав, что я – твоя жена.
Наан смениила опасную тему:
– Я понимаю своего брата, у нашей семьи с Лабастьером Первым особые счеты. Но мне непонятно, за что ВЫ так ненавидите императора. Что движет вами?
Дипт-Шиан, хмыкнув, отвернулась, а Дент-Харрул покачал головой:
– У нас оснований еще больше. Если хочешь, я расскажу тебе нашу историю.
…Харрул и Шиан поженились во время стажировки в клане подводных монтажников Океанополиса.
Клан этот был молодой, созданный волей императора, он не имел еще своих устоявшихся традиций, зато состоял из самых веселых, самых здоровых и самых красивых бабочек, которых когда-либо встречал Харрул. Еще бы: император находил время лично побеседовать с каждым добровольцем, а их были тысячи, «добро» же он давал примерно одному из ста.
Строительство подземных городов не было праздной прихотью Лабастьера, так никто и не считает; большинство уверено, что оно – лишнее подтверждение возросшей мощи бабочек, освоивших не только сушу, но и океанские недра… Это не так. Во всяком случае, не совсем так.
Великой мечтой древних бескрылых учителей Лабастьера был космос, но бескрылые нашли свой предел, так и не сумев вырваться за пределы галактики. Немудрено, что мучимый скукой, проистекающей от знания всего на свете, Внук Бога решил осуществить мечту своих учителей.
Технология бескрылых позволяла решить задачу по преодолению скорости света, но по иронии судьбы, для того чтобы освоить космос, следовало сперва обжить океанские недра… Сверхсветовой полет требовал больших запасов природного полония, содержащегося в слое раскаленной магмы, добраться до которого можно было только со дна океана. Бескрылые не выполнили эту задачу, их захлестнули иные страсти. Лабастьер же последовательно претворял идею в жизнь.
Несмотря на то, что махаоны и маака теперь не враждовали, селиться они все-таки предпочитали порознь. Это было оправдано. Опыт совместных поселений приводил к трагедиям: появлялись смешанные пары, и они были бесплодны. В то же время в грандиозном проекте императора желали участвовать обе великие расы. Потому-то на дне океана и началось строительство сразу двух городов…
(«Двух? – удивилась Наан, – но я всегда считала, что есть только один подводный город – Океанополис маака… И я удивилась, когда ты сказал о стажировке: никогда не слышала, чтобы махаон учился чему-то среди маака…» «В том-то и дело, что сначала городов было два, – кивнул Дент-Харрул печально и почти торжественно, подбросив при этом в костер несколько сухих веточек. – И Шиан стала мне невестой и женой именно в подводном городе махаонов», – говоря это, он нежно коснулся рукой светлых волос зеленоглазки, но та, резко поднявшись, перекинула плазмобой из руки в руку и, бросив, – «Поищу хворост», – расправила крылья для полета. Похоже, ей были тягостны эти воспоминания.)
…Увидел ее Харрул даже несколько раньше, возле цитадели Внука Бога, в ожидании беседы с ним. Толпа соискателей-добровольцев состояла из нескольких сотен самцов и самок, но эта юная светловолосая и такая же зеленоглазая, как и он, самка взволновала воображение Харрула. И он, не решаясь заговорить с нею, загадал: «Если нас обоих допустят к работе под водой, она станет моей женой».
Так в конце концов и случилось.
Но Харрул не сразу узнал, что приглянувшаяся ему блондинка тоже стала подводницей: ее не было в той группе молодых доброволцев, в числе которых он опустился в батискафе в пучину, и это слегка разочаровало его. Но унывать по-настоящему времени не было.
Приникнув с несколькими добровольцами к нижнему иллюминатору, Харрул тщетно вглядывался во тьму внизу, пытаясь не думать о той силе, которая стремится раздавить их отважное суденышко, словно лапа элефанта, мифологического зверя бескрылых, скорлупку муравьинного яйца.
Сперва тьма становилась лишь гуще, но пока еще что-то можно было разглядеть, Харрул дважды замечал какое-то неясное движение рядом с батискафом, а однажды нос к носу с ним в иллюминатор уперлась тупая и злобная рыбья морда. Харрул, как и остальные, отпрянул от стекла, но рыбина, похоже, испугалась не меньше их и исчезла почти сразу.
Тьма сгущалась, но через некоторое время Харрулу показалось, что он видит слабое свечение на самом дне. Пятно света росло и росло до тех пор, пока взгляду притихших молодых махаонов не открылась величественная и прекрасная картина.
Прозрачные стены огромных четырехгранных хрустальных пирамид (их было пять), казались такими тонкими и хрупкими, что не верилось, что в действительности они противостоят навалившемуся на них поистине чудовищному давлению воды. Харрул знал, что перейти из одной пирамиды в другую можно было через тонели, прорубленные еще глубже – в каменистой земной коре. Но этих переходов, само-собой, видно не было, и пирамиды казались обособленными друг от друга драгоценными кристаллами, нечаянно оброненными в воду великанами древности, или же выросшими сами по себе.
Невозможно было заставить поверить себя в то, что эти светящиеся громадины – дело рук маленьких теплокровных бабочек. Но чем ближе опускался батискаф к строениям, тем больше деталей можно было разглядеть внутри. Было, например, видно, что пирамиды разделены на ярусы горизонтальными прозрачными плоскостями. А вскоре стало возможным увидеть и крошечные фигурки бабочек, чаще не летающих, а, за отсутствием достаточного для полетов пространства, передвигающихся пешком – в кущах обильно произрастающей на ярусах зелени.
Харрул ощутил гордость за своих соотечественников… Да и за себя: ведь ему и самому приведется участвовать в строительстве еще семи предусмотренных планом пирамид.
Батискаф опустился на самое дно, на ровную площадку между пирамидами, так, что окружность слегка выдающегося из корпуса нижнего иллюминатора пришлась точно в углубление того же диаметра. Раздалось сочное гудение, и иллюминатор, который был одновременно и крышкой люка, стал отвинчиваться под действием находящихся снаружи механизмов. Затаив дыхание, пассажиры батискафа наблюдали за этим процессом…
Наконец крышка провалилась вниз, с легким хлопком установился баланс давлений, и в проеме люка показалась седая голова пожилого самца. Оглядев вновьприбывших, он усмехнулся:
– Я – Дент-Зайлар, ответственный за ваше распределение. Спускайтесь за мной. – И голова исчезла.
Едва новобранцы очутились в Океанополисе, как тут же их развели по местам работ. Никто здесь не собирался тратить свое время на то, чтобы водить их из купола в купол в качестве праздных зевак… В курс дела им предстояло входить самостоятельно.
К магме с полонием пробивались, буря скважины прямо под пирамидами. Хотя наличие этого вещества именно в этом месте пока что и было лишь предположительным. Бурение шло круглосуточно, но реального результата пока не наблюдалось.
Харрул быстро втянулся в работу, тем паче, что была она скорее увлекательной, нежели тяжелой. Его молчаливый, но улыбчивый напарник Дент-Наймар управлял подводным вездеходом, сам же Харрул, вставив руки в специальные отверстия, распоряжался движениями наружных манипуляторов, при помощи которых подгонял друг к другу и скреплял между собой прозрачные блоки новой пирамиды.
На его объекте работало семь таких машин, и Харрулу было приятно замечать, что изо дня в день груда строительных материалов мало-помалу приобретает определенную стройную форму. Но в еще больший восторг приводили его живые организмы, которыми кишело дно. Когда-то давным-давно бескрылые, убив самих себя, прихватили в небытие и большинство сухопутных видов животного царства. Более того, они уничтожили и самою сушу, оставив бабочкам лишь ничтожный клочок ее… Но, похоже, трагедия почти не коснулась морских недр.
Тысячи видов водорослей, корралов, моллюсков, головоногих и рыб окружали строителей Океанополиса, поражая их великолепием красок, разнообразием форм и не обделяя своим вниманием ни единого движения вездеходов. Некоторые из них пробовали машины на ощупь, а то и на зуб, но, убедившись, что расколоть хитинопластовый панцирь невозможно, быстро теряли к ним интерес…
Если бы Харрул своими глазами не видел всего этого удивительного многообразия, он никогда не поверил бы в то, что оно возможно. В своей изобретательности природа дошла, например, до того, что создала рыбу, к голове которой был приделан небольшой фонарик!.. Иногда Харрул жалел, что своей строительной специальности не предпочел профессию гидробиолога.
Нравился Харрулу и тот нарочитый аскетизм, котрый буквально во всем проявляли отважные подводники. Он напоминал порядки Города махаон древности, о которых он знал из мнемолитературы. Каждый тут имел свое место и свою задачу, о развлечениях и отдыхе, напротив, не вспоминал никто… Ему, как ни странно, нравилось даже то, что тут он не мог летать. Это было романтично: не летать в банальном лазоревом небе, а ползать по беспросветному дну океана…
Он строил. Большая же часть жителей подводного города занималась бурением скважин на участках предполагаемых залежей полония. Поначалу Харрул не мог привыкнуть к непрекращающейся легкой вибрации стен пирамиды, но вскоре перестал замечать ее, и позднее, уже на суше, он нередко ловил себя на том, что не может заснуть именно от того, что неосознно пытается уловить привычную дрожь жилища.
Тут не происходило смены дня и ночи, и отсчет времени был достаточно условен. Вскоре Харрул уже не мог ответить даже самому себе, как долго он находится здесь. Порой ему казалось, что именно на дне океана он провел всю свою жизнь, а суша, родительское гнездо – не более, чем фантастические сны… Тем удивительнее ему было узнать, что с момента его прибытия сюда и до появления очередной партии добровольцев прошел всего лишь месяц…
В этой-то партии и спустилась в Океанополис та юная светловолосая зеленоглазая самка, на которую он обратил внимание на площади, возле цитадели Внука Бога, и которую уже успел позабыть.
Он увидел ее, когда новички, с любопытством таращась во все стороны и благоговейно перешептываясь, цепочкой шли по соединительному подземному коридору за старейшиной Океанополиса Дент-Зайларом. Сам Харрул как раз собирался на смену и шел в обратную сторону – к шлюзам. Его глаза встретились со взглядом самки, и он остолбенел. А та, неожиданно улыбнувшись ему, приветливо помахала рукой.
Неужели там, на суше, она тоже приметила его?
Он ответил ей дружеским жестом и вдруг понял, что прелестная девушка смотрит на него не столько с интересом, сколько с нескрываемым восхищением. «Нет, – понял он, – она не заметила его на суше, среди таких же доброволцев, как и она сама; там он ее не заинтересовал… А сейчас она приняла его за подводника-старожила… Что ж, он не будет ее разубеждать».
…По специальности Шиан была клаустроботаником, то есть занималась выращиванием растений в условиях герметично замкнутого помещения. Зелень в ярусных оранжереях требовала ухода, и штат ботаников в Океанополисе был довольно велик. Харрулу не составило труда выяснить, к какой из оранжерей прикомандировали Шиан, и вскоре он «случайно» столкнулся с ней. Девушка явно обрадовалась встрече, они разговорились, а затем стали видеться ежедневно.
Наблюдая за ними, коллеги не раз подшучивали над его стеснительностью. Еще наверху, на суше, Харрул много раз слышал о том, что во взаимоотношениях с противоположным полом аскетизм подводников выражается в крайней, почти циничной, простоте. Считалось, что на ухаживания тут времени нет, и если самка нравится самцу, он просто предлагает ей переселиться в его спальную ячейку. Но если та отвечала отказом, самец должен был раз и навсегда оставить свои притязания.
Харрул был бы рад воспользоваться этой удобной традицией, и часто, оставаясь в одиночестве, он на разные лады повторял: «Шиан, а не пора ли нам начать жить вместе?..», «Шиан, мы уже давно не личинки, и моя плоть требует тебя…» Однако что он станет делать, если вопрос этот окажется преждевременным, и она ответит отказом? Стоило им встретиться вновь, как его решимость улетучивалась, и он лепетал что-нибудь вроде: «Ты обещала показать мне магнолии на шестом ярусе…» И они отправлялись на очередную экскурсию.
Но однажды этот порядок нарушила сама зеленоглазка. «Мимозы?! – насмешливо воскликнула она в ответ на его предложение глянуть на эти цветы. – Хорошо! Я не против. Но учти, если ты прямо сейчас в конце концов не возьмешь меня, я отыщу для этой цели кого-нибудь другого. Я не собираюсь возвращаться на сушу девственницей».
Вскоре они стали официальными супругами, а так как отношения самцов и самок тут крайне редко заканчивались браком, их свадьба стала настоящим праздником для всего в Океанополиса.