Страница:
Лабастьер поколебался, но, решив, что на покушение это не похоже, шагнул в лаз. То, что это – вход в подземелье, стало понятно сразу: вниз круто спускалась узкая лестница.
– Ты еще не потерял ночного зрения? – проскрипел колдун позади.
– Я все отлично вижу, – отозвался Лабастьер.
– А я, вот, уже нет, – сказал горбун. – И давным-давно. Но я и без этого знаю тут каждую соринку.
Ступенька за ступенькой Лабастьер спускался вниз. Несколько раз ему казалось, что лестница заканчивается тупиком, на самом же деле в этих местах она поворачивала под острым углом.
Легкий запашок, необычный и в то же время знакомый, король почувствовал сразу. Сперва он подумал о т’анге, но память подсказала, что это не тот запах. Такой же неприятный, такой же необычный и такой же знакомый, но не тот. Когда лестница сделала несколько резких поворотов, вонь стала невыносимой. И тогда король вспомнил: так пахло в «Золотом храме». Он не успел додумать эту мысль, когда за очередным поворотом взгляду его открылась дикая картина.
На полу узкой пещеры вплотную друг к другу лежали гигантские куколки. «Думатели», – вспомнил король. Так называл себя его дядюшка Лабастьер III. О думателях, ущербных куколках, которые так и не стали бабочками, Лабастьер знал многое. Это была часть тех знаний, которые он получил, сняв серьгу-блокиратор. Куколки лежали рядами, слегка сокращаясь и шевеля хитиновыми пластинами и жвалами. Кое-где их оболочки обросли плесенью, а кое-где и вовсе прогнили, и в этих местах взгляду открывалась покрытая язвами плоть.
Лабастьер знал, что когда-то давно, на Земле, маака искусственно создавали думателей для выполнения сложнейших математических расчетов, логических операций и прочего интеллектуального труда. Но это было возможно только тогда, когда думатель происходил из семьи, обладвшей телепатическим даром. Только тогда он, лишенный зрения и слуха, мог обучаться, общаясь со своим «оператором», чаще всего – родной матерью. На Безмятежной бабочек-телепатов не было… Кроме короля. Лабастьер с ужасом подумал, что все эти несчастные существа – его родственники. Ведь был же прецедент…
Колдун тем временем прошел вперед, встал на колени перед одним из думателей, наклонился над ним, прижимаясь лицом к глянцевому боку… Лабастьера передернуло.
– Я знаю, о чем ты подумал, – сказал горбун, поднимаясь. – Но ты ошибаешься, король. Твоя семья тут ни при чем.
– Кто же они? Почему они живы?!
– Хороший вопрос для короля-убийцы…
Да, время от времени «думатели» появляются и на Безмятежной. Но, не обладая телепатией, не имея возможности общаться с «оператором», такая куколка-переросток живет недолго. И уже давно, чтобы облегчить муки несчастных, принято умерщвлять таких куколок сразу после обнаружения патологии…
– Ты – телепат? – догадался Лабастьер.
Старик покачал головой и промолвил:
– Выслушай же меня, король.
«Я вылупился на свет нормальной бабочкой, но через некоторое время у меня начал расти горб. Я скрывал это от чужих глаз довольно долго, пока позвоночник не перекосился окончательго, и я не стал настоящим уродом. Но я вовремя сбежал в лес. Ведь бабочки с врожденными патологиями подлежали уничтожению, а мое уродство хоть и проявилось не сразу, но явно было врожденным. А я хотел жить.
Я уже не мог летать, горб не позволял крыльям держаться правильно. Я построил себе хижину и стал коротать дни отшельником. Позднее я понял, как мне повезло, что я выстроил жилище вдали от путей т’ангов, которых тогда тут было еще предостаточно. Целыми днями бродил я по лесу, изучая его. Я многое узнал и многому научился. Но я тосковал по обществу. Я был молод и жаждал любви. Мне хотелось хотя бы изредка просто перекинуться с кем-нибудь словом. Но все это было для меня недостижимой роскошью.
Я часто приходил туда, где кипела работа по строительству колонии, и, оставаясь незамеченным, следил за бабочками, за тем, как они трудятся, как отдыхают, как любят друг друга… Иногда мне хотелось быть с ними, иногда я ненавидел их, иногда хотел умереть…
Однажды я увидел, как несколько бабочек вынесли в лес куколку-переростка и оставили ее на погибель. Раньше я и не думал о том, что это несправедливо, а теперь перетащил ее в свое логово, стал ухаживать за ней и кормить. Я был почти счастлив: в мире появился кто-то, о ком я мог заботиться… Но через неделю куколка умерла. Похоронив, я оплакивал ее несколько дней и зарекся повторять свой глупый поступок.
Но примерно через месяц я вновь наткнулся на выброшенных уродцев. На этот раз их было сразу три. Начался сезон дождей, было холодно, и они беспомощно ворочались в грязи. Я и сам был выброшенным уродцем, и я опять не выдержал. Я по очереди перенес их к себе в дом… Через неделю одна из куколок умерла. Но две остались живыми. Когда их было трое, они, плотно прижавшись, лежали рядом, поперек моего убежища. Когда мертвое тело было вынесено, место позволило мне растащить оставшихся на некоторое расстояние, чтобы им было посвободнее. Но вскоре они сползлись и вновь прижались друг к другу …
Я предположил, что они как-то чувствуют друг друга, и именно это примитивное общение и поддерживает их. Они не умирали, и в моей жизни тоже появилась цель. Каждый день я обходил единственное тогда селение по периметру и, когда куколок-уродов выбрасывали, волок их к себе. Одни из них умирали, другие – нет. При этом оставшиеся в живых всегда жались друг к другу, и я стал подозревать, что они не просто ощущают друг друга, но и как-то общаются.
Я успевал находить для них пищу, кормить их, убирать испражнения… Все эти бедолаги стары почти так же, как я. В какой-то момент куколок с нарушением развития перестали выносить из селения живьем, по-видимому, заметив их исчезновение. Возможно, решили, что их тела пожирают звери, и «из милосердия» стали сперва убивать их…
Наблюдая за своими питомцами, я уверился в том, что они общаются. Стоило мне, например, кольнуть чем-нибудь острым одного из них, как вздрагивали все… Мне хотелось знать, о чем они думают, испытывают ли они благодарность ко мне, как, не имея ни слуха, ни зрения, они представляют себе мир…
Долго не мог я решиться на один дерзкий шаг. Когда мое уродство еще не проявилось до опасной для меня степени, я, вместе с несколькими другими юношами, был свидетелем создания первого свода законов Безмятежной. В «Реестре дозволенных приспособлений» было указано, что строжайше запрещено создавать приборы для чтения чужих мыслей.
Нас сильно удивило само предположение о возможности создания такого прибора, и мы спросили об этом королеву Наан. Тогда, на заре нового мира, королевские особы еще запроста общались со своими подданными. И она показала нам этот прибор, назвав его «мнемопроектором» и объяснив, что он позволяет не только читать, но и записывать мысли. Она рассказала, что это один из тех механизмов, которые они с королем вывезли с Земли и которые будут или уничтожены, или надежно спрятаны в известном только королевской семье месте.
Столица еще не была построена полностью, корабль еще не стал «Золотым замком», и я знал, где лежит мнемопроектор, если, конечно, его еще не спрятали и не уничтожили. Но пробраться в корабль я не решался, пока однажды почти все самцы не покинули город, отправившись расчищать Безмятежную от т’ангов.
Вот тогда, ночью, я проскользнул в корабль и выкрал мнемопроектор с двумя обручами-мнемодатчиками. Все прошло так гладко потому, что столица тогда еще не имела внешних врагов и охрана ей была попросту не нужна. Безмятежная тогда была по-настоящему безмятежной.
К тому времени я содержал двенадцать куколок. Как и сейчас, они лежали в четыре ряда по трое, касаясь друг друга боками и торцами. Я натянул обруч на одного из них спереди, со стороны жвал, другой надел на свою голову и включил прибор…
Мир, в который я окунулся, не был похож ни на что. Сначала он состоял лишь из абстрактных фигур и понятий, пронизанных в то же время всем спектром чувств – от любви до отчаяния. Но как только я «тринадцатым блоком» включился в эту систему, состоявшую ранее из дюжины поддерживающих друг друга душ, мои мыслеобразы тут же стали частью этого мира. Он жадно впитывал их в себя и брал на вооружение. И вот уже я стал одной из прекрасных, любящих друг друга бабочек, путешествующих по волшебному, подвластному их желаниям миру…
Мы летали в небесах, цвет которых менялся в зависимости от нашего настроения, мы проникали в недра планеты и лепили скульптуры друг друга из раскаленной магмы, мы конструировали модели вселенных, в которых не было смерти, а время, двигаясь вспять, лишь омолаживало нас. Мы говорили с богом, и он признал нас равными себе…
И в этой модели, ничуть не менее осязаемой, чем реальный мир, имелся маленький изолированный уголок, в котором покоились наши реальные уродливые тела. Которые жрали и испражнялись, и обеспечивать это должен был я. Лишь от меня зависело, будут ли и дальше продолжаться эти волшебные игры разума, и мои подопечные, сосредоточившись на этой задаче, как смогли, решили ее.
Обучив меня медицине и предсказывая будущее, они сделали меня колдуном. Я больше не добывал для них пищу сам, ее стали приносить нам бабочки. И еще мои питомцы продлили мне жизнь: пока живут они, не умру и я. Для этого я сплю среди них, крепко к ним прижимаясь, и они переливают в меня часть своей жизненной энергии. А сами они, замедлив до предела свой метаболизм, будут жить еще очень долго…
Теперь, король, ты знаешь обо мне все. Ты не знаешь лишь того, зачем я позвал тебя».
– Ты позвал меня? – поразился Лабастьер.
– Может быть, я, может быть, они, а, возможно, ты сам позвал нас. Я знал, что ты выйдешь на мою тропу, знал, когда, и я встретил тебя.
– Я и не сомневаюсь, что это не было случайностью.
– Конечно. Так вот, король, я позвал тебя, чтобы сообщить: сегодня решится судьба Безмятежной. Сегодня она повернет свое течение, изменится, чтобы уже никогда не быть прежней. И то, в какую сторону она повернет, зависит от тебя.
– Хватит говорить загадками, колдун. Если тебе есть что сказать, скажи это прямо.
– Тот, кого боялся твой дядя-думатель, не уничтожен.
– Но Земля…
– Земли больше нет. А вот ОН… Он скоро будет здесь.
Лабастьеру не нужно было объяснять, насколько это опасно.
– Мы можем помочь тебе победить, – продолжал колдун, но ты должен поклясться, что когда победа будет одержана, ты выполнишь три наших желания, какими бы странными или ужасными они тебе ни показались.
– А тебе не кажется наглостью, старик, ставить такие условия королю?
– Можешь оскорбиться и уйти прочь. Но уже завтра ОН будет на Безмятежной, а послезавтра будет править ею.
– Чего ты хочешь?
– Я открою это лишь тогда, когда ты вернешься с победой. Но клятву выполнить три наших желания ты должен дать сейчас и публично.
– Где ж я возьму тебе публику, – удивился Лабастьер. И в этот миг позади него раздался крик Ракши:
– Мой король, вы живы?!
5
Это пробуждение было намного легче, чем предыдущее. Грег открыл глаза. Крышка саркофага поползла в сторону. Грег потянулся и почувствовал тяжесть в руках. Искусственная гравитация была включена. Покряхтывая, Грег уселся на своем ложе и спустил ноги вниз.
– Самцы хитры одинаково, независимо от размера, – услышал он голос Миам, обернулся и увидел ее порхающей в метре от него.
– Чем я тебе досадил на этот раз? – спросил он.
– Да нет, ничем. Но твои последние слова окончательно вскружили голову Лиит. «Если что стрясется…» – передразнила она. – Что с тобой могло случиться во время сна?
– Дело не во сне. Гиперпрыжок – штука рискованная. В принципе, есть вероятность выйти из подпространства не в пустоте, а внутри космического тела… – Миам презрительно сморщилась, показывая, сколь, по ее мнению, мала такая возможность, но Грег, не обращая на это внимания, продолжал: – Еще вероятнее оказаться в чрезмерной близости от звезды и превратиться в пепел или быть раздавленным гравитацией…
– Но в этом случае погибли бы мы все, – резонно заметила Миам, – при чем же тогда «Пусть знает, если что стрясется…»?! Однако бедняжка Лиит никаких разумных доводов не слышит. Все это время она была сама не своя…
– И где она сейчас? – спросил Грег, вставая.
– Любуется на сверхновую, зажженную думателем. Она вбила себе в голову, что живым тебя больше не увидит, и я не смогла уговорить ее пойти со мной проверить, как проходит твое пробуждение.
– Как там император? – сменил тему Грег.
– Старательно показывает нам, что мы должны его освободить.
– О’кей, – бросил Грег, – пойдем глянем.
Он двинулся в рубку, Миам полетела за ним.
Увидев его, Лиит лишь на миг оторвалась от экрана, сердито кивнула и вновь уставилась на сияющий там оранжево-голубой цветок. Грегу показалось, что лицо ее заплакано, и в душе его шевельнулось раскаяние. «Но я же сказал так не для того, чтобы расстроить ее, а наоборот, – оправдался он перед собой мысленно. – И вообще, сейчас не до глупостей».
Он обернулся к Лабастьеру, сидевшему там, где его и оставили. Две вооруженных самки, имен которых Грег не знал, расхаживали поодаль, внимательно наблюдая за своим бывшим супругом. Грег присел перед ним на корточки и осторожным движением снял со рта пленника полоску липкого флуона.
– Развяжи меня, бескрылый! – немедленно потребовал Лабастьер.
– Мне нужны координаты Безмятежной.
– Ты получишь их сразу, как только освободишь меня. Ты не понимаешь! Я едва остаюсь в здравом уме. Быть в одном-единственном теле, смотреть одной парой глаз, чувствовать себя уязвимым и смертным – это и без того тяжелейшая несвобода, а быть при этом еще и связанным – просто невыносимо.
– Ты начнешь мстить мне и самкам.
– Нет! Ты не представляешь, как изменили мою психику столетия ощущения бессмертия. Сейчас, когда я нахожусь в единственной телесной оболочке, для меня нет ничего важнее ее сохранности. Я готов на все, я выполню любые ваши условия, лишь бы вы оставили мне жизнь и дали возможность продлить ее.
– Трус, – презрительно процедила Миам.
– Тебе этого не понять, самка. Ты никогда не была бессмертной.
– Не развязывай его, – сказала Миам Грегу. – Обойдется. Он и так скажет нам все что угодно. Ведь Безмятежная – его единственный шанс сохранить свою жалкую жизнь.
– Если я не буду иметь гарантий, что смогу продолжить ее в новых воплощениях, я не скажу ничего. Одна единственная жизнь для меня – миг, и я не буду за него цепляться.
– Что может послужить для тебя такой гарантией? – спросил Грег, решив, что доводы Лабастьера похожи на правду.
– Доверие. Освободи меня.
Грег кивнул и стал развязывать путы. Самки-часовые вскинули бластеры, но Миам остановила их жестом, пропев что-то на языке бабочек.
– Похоже, только ты, бескрылый, не потерял в этой компании разум, – пробормотал Лабастьер, разминая затекшие кисти рук. – Прежде чем прыгать к Безмятежной, мне нужно нацепить блокиратор. Я не хочу соединять свой разум с разумом короля колонии. Он может оказаться сильнее меня, как сильнее оказался думатель. Тот полностью подавил мою волю, я растворился в нем, и освободился лишь тогда, когда он сгорел в короне Солнца.
– Но ведь мы прыгнули в гиперпространство!
– Он успел сгореть раньше… Мы ушли в подпространство за несколько секунд до взрыва… Ни одно существо на свете не испытывало, наверное, столько боли и страха, сколько испытал за последние несколько дней я.
– Земли больше нет? – спросила Миам изменившимся голосом, по-видимому, впервые по-настоящему осознав произошедшее.
Лабастьер молча кивнул.
– Итак, тебе нужен блокиратор, – вернулся к теме Грег. – А где его взять?
– Я прихватил с собой все, что связано с мнемотехнологиями, – ответил Лабастьер. – На Безмятежной эти приборы воссоздать пока что невозможно.
Оказалось, что блокираторов на корабле несколько десятков. Когда одна из сережек была пристегнута к уху Лабастьера, он спросил Грега:
– Тебе сейчас снова придется уснуть?
– Мы куда-то спешим? – поинтересовался тот.
– Нет, но и особого смысла задерживаться я тоже не вижу. Наше оружие – внезапность.
– Насколько я понимаю, сейчас, когда в твоем ухе это украшение, нам можно не бояться утечки информации? А мне нужно поесть.
– Совсем забыл о прожорливости бескрылых.
Вот это был по-настоящему королевский обед! То, что он состоял сплошь из концентратов и замороженных продуктов, аппетит Грегу не портило. Бабочки с удивлением смотрели на накрытый им стол, но как тот ни уговаривал их отведать человеческой пищи, согласилась это сделать только сменившая гнев на милость Лиит.
Грег сожрал два бифштекса, порцию лягушачьих лапок, рисовый пудинг с земляничным джемом и взбитыми сливками, выдул банку ультра-колы и еле удержался от того, чтобы хлебнуть виски. Ложиться в анабиоз, находясь под воздействием алкоголя, крайне вредно. А похмелья страшнее и представить себе трудно. И без того несварение и метеоризм ему уже обеспечены.
Лиит под неодобрительными взглядами соплеменников попробовала по кусочку всего, что ел Грег, и выглядела при этом абсолютно счастливой.
– Ну, всё! – сказал Грег, отдуваясь. – Теперь я еще в гальюн сбегаю, и можно нырять.
Программируя прыжок по указанным Лабастьером координатам, Грег спросил его:
– Что нас ждет там? Ты решил воевать?
– Не сразу, – отозвался тот. – На планете обжит лишь маленький клочок суши. Мы сядем в глуши, в девственной чаще, чтобы основать там свою, альтернативную колонию. Своего присутствия мы до поры выказывать не будем. Урании и приамы будут усиленно плодиться, и мы будем строить город-крепость.
– И снова они будут рожать тебе сыновей-клонов?
– Ни в коем случае. Неокрепшее сознание новорожденных телепатов будет беспомощно перед нынешнем королем Безмятежной.
– А блокираторы?
– Блокираторы сделали бы их отдельными личностями, а это мне тоже ни к чему. Нет, размножаться я начну только после победы.
– А что будет с людьми?
Лабастьер отвел глаза.
– Это трудный вопрос. Ты можешь сказать уверенно, что твои соплеменники не решат сразу же уничтожить бабочек?
– Не могу, – признался Грег.
– Я посоветовался с Миам и остальными, и вот что мы решили. Для начала мы снова разбудим только тебя. Ведь ты уже стал полноправным членом нашего общества. А потом, когда будут улажены дела бабочек, мы вместе разработаем план возрождения твоей расы. Чтобы это никак не ущемляло наши интересы.
Грег помолчал, обдумывая сказанное. Жестко, но другого варианта нет.
– Ладно, – согласился он. – Но давайте чуть-чуть изменим ваш план. Два человека не страшнее для бабочек, чем один. Давайте вы разбудите меня и… – Он хотел сказать «Клэр», так как уже много раз думал об этом… Но внезапно перед его внутренним взором возникло личико Лиит. И этот внутренний взор никак не передавал разницы между его и ее размерами… – И всё, – закончил он. – Я передумал.
Утопив кнопку запуска гиперпространственного привода, Грег кинулся в анабиозный отсек и забрался в саркофаг. Через несколько минут, когда под действием дыхательной смеси сон уже обволакивал сознание, он увидел, что за прозрачной крышкой возле него собрались все пять оставшихся в живых бабочек. Поймав взгляд Лиит, Грег с трудом приподнял руку и чуть заметно пошевелил пальцами.
Лабастьер перелетел к пульту ручного управления саркофагами. Крышка над Грегом отползла чуть в сторону, открыв небольшую щель. «Что происходит?» – с ленивым удивлением подумал Грег.
– Прости нас, бескрылый, – сказала Миам, подлетев к его уху. – Мы обманули тебя. Еще раньше мы решили, что на Безмятежной будить тебя не будем. Сперва мы разрешим собственные проблемы. Без тебя. Это решение принято единогласно, но Лиит захотела разделить с тобой эту участь. Мы разрешили ей. Она уснет вместе с тобой и проснется, когда проснешься ты.
«Если я когда-нибудь проснусь…» – вяло подумал Грег, не имея душевных сил даже на возмущение. Лиит скользнула в щель, и саркофаг вновь герметично закрылся. Грег уснул, чувствуя, как самка покрывает поцелуями его великанские для нее губы.
…Ракши, Лаан и еще пара гвардейцев вломились в усыпальницу думателей с обнаженными саблями и остановились, как вкопанные, оглядываясь по сторонам.
– Он причинил вам вред? – спросил, наконец, Ракши, указывая на колдуна. – Убить его?
– Если ты готов, пойдем наверх, – сказал Лабастьеру колдун, не обращая внимания на непрошеных гостей.
– Спрячьте сабли, – приказал им король. – Мы выходим.
Наверху, в лучах яркого дневного солнца, возле дома колдуна Лабастьер увидел весь свой отряд, состоящий теперь из восьми сороконогов и пятнадцати бабочек, включая самок. Отыскав среди них бледное от волнения лицо Мариэль, он, улыбнувшись, успокаивающе кивнул ей.
– Каждая потерянная минута грозит судьбе Безмятежной, – напомнил Лабастьеру старый маака. – ОН зол на тебя. И есть за что.
Лабастьер кивнул.
– Слушайте все! – крикнул он. – Стойте и слушайте. Я, король Безмятежной, Лабастьер Шестой, находясь в здравом рассудке и твердой памяти, по собственной воле клянусь. Если этот старик, – король указал на колдуна, – своими сведениями действительно спасет сегодня мою колонию от смертельной беды, я выполню три его желания, какими бы странными или страшными они ни оказались. Я не остановлюсь ни перед чем. Королевская клятва – клятва жизни. Если я преступлю ее, я должен умереть от руки того, кому она дана.
Сказав это, Лабастьер чуть помедлил… Затем встал перед колдуном на колени и поцеловал его руку. Королевская свита ахнула.
– Дай мне карту, по которой ты нашел меня! – приказал колдун, когда Лабастьер поднялся.
Король протянул ему флуоновый свиток. Колдун развернул его и, выдавив ногтем крестик в левом верхнем углу карты, сказал:
– Скачите туда во весь опор. Затаитесь. Через два с половиной часа тут сядет корабль с Земли. Убейте всех, кто из него выйдет. Тех же, кто спит в нем, – не трогайте. Спешите! Не медлите ни минуты!
– Вперед! – крикнул Лабастьер, вспорхнув в седло к Умнику. И отряд помчался к указанному колдуном месту.
А уже через час в темнеющем небе Безмятежной засияла сиреневая звезда.
6
– Вот он! – крикнул Лаан, и все обернулись туда, куда тот указывал. Ночное зрение позволило бабочкам увидеть, как огромное тело звездолета медленно опускается в чащу леса позади них – там, где они были минут десять назад. Какая сила делает его движение плавным? Почему они не видели его раньше? Почему он не падает – корабль весом в сотни тонн? Впрочем, как раз этот факт Лабастьера VI не удивил, ведь он видел, как взлетал над Безмятежной «Золотой Замок», и начинался тот полет со столь же неестественно медленного подъема…
Развернувшись, отряд поспешил к месту посадки корабля. Несмотря на то что двигался тот с величественной неторопливостью, масса его была так велика, что король и его свита почувствовали, как колыхнулась почва, да так основательно, что некоторых сороконогов повело с тропы в сторону.
– Оружие к бою! – скомандовал Ракши, и гвардейцы ощетинились смертоносными приспособлениями – и старыми, традиционными, и новыми, сконструированными Тилией и введенными в воинский обиход совсем недавно.
Однако, когда отряд добрался до места, выяснилось, что спешить было не обязательно. Звездолет стоял на поляне леса гигантской безжизненной металлической башней, и никто из него не высаживался.
Отряд спешился.
– Думаю, те, кто к нам пожаловал, хотят дождаться рассвета, – предположил Лабастьер. – Я бы, во всяком случае, на их месте поступил именно так.
Трудно было не согласиться с этим. Если есть возможность оглядеться в незнакомом месте при дневном свете, лучше так и сделать, ведь ночное зрение неполноценно и обманчиво. Выставив караульных наблюдателей, отряд углубился обратно в чащу и стал готовить лагерь. Первым был разбит и тщательно замаскирован королевский шатер, по традиции – квадратный, в котором спальни пар маака и махаонов отделялись друг от друга диагональной перегородкой с клапаном.
Мариэль выглядела встревоженной:
– Рядом с этой копией «Золотого Замка» конструкции Тилии кажутся невинными игрушками… – поделилась она своими опасениями с мужем. – Сколько воинов может прятаться в такой махине? Готовы ли мы к встрече с ними? И чем они вооружены?
– Я прекрасно понимаю твои сомнения, дорогая, – кивнул Лабастьер, стаскивая с себя одежду, от которой за прошедшие сутки его тело уже изрядно устало. – Но я решил довериться колдуну.
– Почему? Я не понимаю, с какой стати ты вверяешь наши жизни в руки этого ужасного существа?! – воскликнула королева.
– Ты еще не потерял ночного зрения? – проскрипел колдун позади.
– Я все отлично вижу, – отозвался Лабастьер.
– А я, вот, уже нет, – сказал горбун. – И давным-давно. Но я и без этого знаю тут каждую соринку.
Ступенька за ступенькой Лабастьер спускался вниз. Несколько раз ему казалось, что лестница заканчивается тупиком, на самом же деле в этих местах она поворачивала под острым углом.
Легкий запашок, необычный и в то же время знакомый, король почувствовал сразу. Сперва он подумал о т’анге, но память подсказала, что это не тот запах. Такой же неприятный, такой же необычный и такой же знакомый, но не тот. Когда лестница сделала несколько резких поворотов, вонь стала невыносимой. И тогда король вспомнил: так пахло в «Золотом храме». Он не успел додумать эту мысль, когда за очередным поворотом взгляду его открылась дикая картина.
На полу узкой пещеры вплотную друг к другу лежали гигантские куколки. «Думатели», – вспомнил король. Так называл себя его дядюшка Лабастьер III. О думателях, ущербных куколках, которые так и не стали бабочками, Лабастьер знал многое. Это была часть тех знаний, которые он получил, сняв серьгу-блокиратор. Куколки лежали рядами, слегка сокращаясь и шевеля хитиновыми пластинами и жвалами. Кое-где их оболочки обросли плесенью, а кое-где и вовсе прогнили, и в этих местах взгляду открывалась покрытая язвами плоть.
Лабастьер знал, что когда-то давно, на Земле, маака искусственно создавали думателей для выполнения сложнейших математических расчетов, логических операций и прочего интеллектуального труда. Но это было возможно только тогда, когда думатель происходил из семьи, обладвшей телепатическим даром. Только тогда он, лишенный зрения и слуха, мог обучаться, общаясь со своим «оператором», чаще всего – родной матерью. На Безмятежной бабочек-телепатов не было… Кроме короля. Лабастьер с ужасом подумал, что все эти несчастные существа – его родственники. Ведь был же прецедент…
Колдун тем временем прошел вперед, встал на колени перед одним из думателей, наклонился над ним, прижимаясь лицом к глянцевому боку… Лабастьера передернуло.
– Я знаю, о чем ты подумал, – сказал горбун, поднимаясь. – Но ты ошибаешься, король. Твоя семья тут ни при чем.
– Кто же они? Почему они живы?!
– Хороший вопрос для короля-убийцы…
Да, время от времени «думатели» появляются и на Безмятежной. Но, не обладая телепатией, не имея возможности общаться с «оператором», такая куколка-переросток живет недолго. И уже давно, чтобы облегчить муки несчастных, принято умерщвлять таких куколок сразу после обнаружения патологии…
– Ты – телепат? – догадался Лабастьер.
Старик покачал головой и промолвил:
– Выслушай же меня, король.
«Я вылупился на свет нормальной бабочкой, но через некоторое время у меня начал расти горб. Я скрывал это от чужих глаз довольно долго, пока позвоночник не перекосился окончательго, и я не стал настоящим уродом. Но я вовремя сбежал в лес. Ведь бабочки с врожденными патологиями подлежали уничтожению, а мое уродство хоть и проявилось не сразу, но явно было врожденным. А я хотел жить.
Я уже не мог летать, горб не позволял крыльям держаться правильно. Я построил себе хижину и стал коротать дни отшельником. Позднее я понял, как мне повезло, что я выстроил жилище вдали от путей т’ангов, которых тогда тут было еще предостаточно. Целыми днями бродил я по лесу, изучая его. Я многое узнал и многому научился. Но я тосковал по обществу. Я был молод и жаждал любви. Мне хотелось хотя бы изредка просто перекинуться с кем-нибудь словом. Но все это было для меня недостижимой роскошью.
Я часто приходил туда, где кипела работа по строительству колонии, и, оставаясь незамеченным, следил за бабочками, за тем, как они трудятся, как отдыхают, как любят друг друга… Иногда мне хотелось быть с ними, иногда я ненавидел их, иногда хотел умереть…
Однажды я увидел, как несколько бабочек вынесли в лес куколку-переростка и оставили ее на погибель. Раньше я и не думал о том, что это несправедливо, а теперь перетащил ее в свое логово, стал ухаживать за ней и кормить. Я был почти счастлив: в мире появился кто-то, о ком я мог заботиться… Но через неделю куколка умерла. Похоронив, я оплакивал ее несколько дней и зарекся повторять свой глупый поступок.
Но примерно через месяц я вновь наткнулся на выброшенных уродцев. На этот раз их было сразу три. Начался сезон дождей, было холодно, и они беспомощно ворочались в грязи. Я и сам был выброшенным уродцем, и я опять не выдержал. Я по очереди перенес их к себе в дом… Через неделю одна из куколок умерла. Но две остались живыми. Когда их было трое, они, плотно прижавшись, лежали рядом, поперек моего убежища. Когда мертвое тело было вынесено, место позволило мне растащить оставшихся на некоторое расстояние, чтобы им было посвободнее. Но вскоре они сползлись и вновь прижались друг к другу …
Я предположил, что они как-то чувствуют друг друга, и именно это примитивное общение и поддерживает их. Они не умирали, и в моей жизни тоже появилась цель. Каждый день я обходил единственное тогда селение по периметру и, когда куколок-уродов выбрасывали, волок их к себе. Одни из них умирали, другие – нет. При этом оставшиеся в живых всегда жались друг к другу, и я стал подозревать, что они не просто ощущают друг друга, но и как-то общаются.
Я успевал находить для них пищу, кормить их, убирать испражнения… Все эти бедолаги стары почти так же, как я. В какой-то момент куколок с нарушением развития перестали выносить из селения живьем, по-видимому, заметив их исчезновение. Возможно, решили, что их тела пожирают звери, и «из милосердия» стали сперва убивать их…
Наблюдая за своими питомцами, я уверился в том, что они общаются. Стоило мне, например, кольнуть чем-нибудь острым одного из них, как вздрагивали все… Мне хотелось знать, о чем они думают, испытывают ли они благодарность ко мне, как, не имея ни слуха, ни зрения, они представляют себе мир…
Долго не мог я решиться на один дерзкий шаг. Когда мое уродство еще не проявилось до опасной для меня степени, я, вместе с несколькими другими юношами, был свидетелем создания первого свода законов Безмятежной. В «Реестре дозволенных приспособлений» было указано, что строжайше запрещено создавать приборы для чтения чужих мыслей.
Нас сильно удивило само предположение о возможности создания такого прибора, и мы спросили об этом королеву Наан. Тогда, на заре нового мира, королевские особы еще запроста общались со своими подданными. И она показала нам этот прибор, назвав его «мнемопроектором» и объяснив, что он позволяет не только читать, но и записывать мысли. Она рассказала, что это один из тех механизмов, которые они с королем вывезли с Земли и которые будут или уничтожены, или надежно спрятаны в известном только королевской семье месте.
Столица еще не была построена полностью, корабль еще не стал «Золотым замком», и я знал, где лежит мнемопроектор, если, конечно, его еще не спрятали и не уничтожили. Но пробраться в корабль я не решался, пока однажды почти все самцы не покинули город, отправившись расчищать Безмятежную от т’ангов.
Вот тогда, ночью, я проскользнул в корабль и выкрал мнемопроектор с двумя обручами-мнемодатчиками. Все прошло так гладко потому, что столица тогда еще не имела внешних врагов и охрана ей была попросту не нужна. Безмятежная тогда была по-настоящему безмятежной.
К тому времени я содержал двенадцать куколок. Как и сейчас, они лежали в четыре ряда по трое, касаясь друг друга боками и торцами. Я натянул обруч на одного из них спереди, со стороны жвал, другой надел на свою голову и включил прибор…
Мир, в который я окунулся, не был похож ни на что. Сначала он состоял лишь из абстрактных фигур и понятий, пронизанных в то же время всем спектром чувств – от любви до отчаяния. Но как только я «тринадцатым блоком» включился в эту систему, состоявшую ранее из дюжины поддерживающих друг друга душ, мои мыслеобразы тут же стали частью этого мира. Он жадно впитывал их в себя и брал на вооружение. И вот уже я стал одной из прекрасных, любящих друг друга бабочек, путешествующих по волшебному, подвластному их желаниям миру…
Мы летали в небесах, цвет которых менялся в зависимости от нашего настроения, мы проникали в недра планеты и лепили скульптуры друг друга из раскаленной магмы, мы конструировали модели вселенных, в которых не было смерти, а время, двигаясь вспять, лишь омолаживало нас. Мы говорили с богом, и он признал нас равными себе…
И в этой модели, ничуть не менее осязаемой, чем реальный мир, имелся маленький изолированный уголок, в котором покоились наши реальные уродливые тела. Которые жрали и испражнялись, и обеспечивать это должен был я. Лишь от меня зависело, будут ли и дальше продолжаться эти волшебные игры разума, и мои подопечные, сосредоточившись на этой задаче, как смогли, решили ее.
Обучив меня медицине и предсказывая будущее, они сделали меня колдуном. Я больше не добывал для них пищу сам, ее стали приносить нам бабочки. И еще мои питомцы продлили мне жизнь: пока живут они, не умру и я. Для этого я сплю среди них, крепко к ним прижимаясь, и они переливают в меня часть своей жизненной энергии. А сами они, замедлив до предела свой метаболизм, будут жить еще очень долго…
Теперь, король, ты знаешь обо мне все. Ты не знаешь лишь того, зачем я позвал тебя».
– Ты позвал меня? – поразился Лабастьер.
– Может быть, я, может быть, они, а, возможно, ты сам позвал нас. Я знал, что ты выйдешь на мою тропу, знал, когда, и я встретил тебя.
– Я и не сомневаюсь, что это не было случайностью.
– Конечно. Так вот, король, я позвал тебя, чтобы сообщить: сегодня решится судьба Безмятежной. Сегодня она повернет свое течение, изменится, чтобы уже никогда не быть прежней. И то, в какую сторону она повернет, зависит от тебя.
– Хватит говорить загадками, колдун. Если тебе есть что сказать, скажи это прямо.
– Тот, кого боялся твой дядя-думатель, не уничтожен.
– Но Земля…
– Земли больше нет. А вот ОН… Он скоро будет здесь.
Лабастьеру не нужно было объяснять, насколько это опасно.
– Мы можем помочь тебе победить, – продолжал колдун, но ты должен поклясться, что когда победа будет одержана, ты выполнишь три наших желания, какими бы странными или ужасными они тебе ни показались.
– А тебе не кажется наглостью, старик, ставить такие условия королю?
– Можешь оскорбиться и уйти прочь. Но уже завтра ОН будет на Безмятежной, а послезавтра будет править ею.
– Чего ты хочешь?
– Я открою это лишь тогда, когда ты вернешься с победой. Но клятву выполнить три наших желания ты должен дать сейчас и публично.
– Где ж я возьму тебе публику, – удивился Лабастьер. И в этот миг позади него раздался крик Ракши:
– Мой король, вы живы?!
5
Есть ли дело лесному змею
До пронизанных синью небес?
Нет? Зачем же, покинув землю,
Он на верхнюю ветку влез?
Брюхом к солнцу разлегшись, дремлет,
Сновиденья полны чудес…«Книга стабильности» махаон, т. XVIII, песнь IV; «Трилистник» (избранное).
Это пробуждение было намного легче, чем предыдущее. Грег открыл глаза. Крышка саркофага поползла в сторону. Грег потянулся и почувствовал тяжесть в руках. Искусственная гравитация была включена. Покряхтывая, Грег уселся на своем ложе и спустил ноги вниз.
– Самцы хитры одинаково, независимо от размера, – услышал он голос Миам, обернулся и увидел ее порхающей в метре от него.
– Чем я тебе досадил на этот раз? – спросил он.
– Да нет, ничем. Но твои последние слова окончательно вскружили голову Лиит. «Если что стрясется…» – передразнила она. – Что с тобой могло случиться во время сна?
– Дело не во сне. Гиперпрыжок – штука рискованная. В принципе, есть вероятность выйти из подпространства не в пустоте, а внутри космического тела… – Миам презрительно сморщилась, показывая, сколь, по ее мнению, мала такая возможность, но Грег, не обращая на это внимания, продолжал: – Еще вероятнее оказаться в чрезмерной близости от звезды и превратиться в пепел или быть раздавленным гравитацией…
– Но в этом случае погибли бы мы все, – резонно заметила Миам, – при чем же тогда «Пусть знает, если что стрясется…»?! Однако бедняжка Лиит никаких разумных доводов не слышит. Все это время она была сама не своя…
– И где она сейчас? – спросил Грег, вставая.
– Любуется на сверхновую, зажженную думателем. Она вбила себе в голову, что живым тебя больше не увидит, и я не смогла уговорить ее пойти со мной проверить, как проходит твое пробуждение.
– Как там император? – сменил тему Грег.
– Старательно показывает нам, что мы должны его освободить.
– О’кей, – бросил Грег, – пойдем глянем.
Он двинулся в рубку, Миам полетела за ним.
Увидев его, Лиит лишь на миг оторвалась от экрана, сердито кивнула и вновь уставилась на сияющий там оранжево-голубой цветок. Грегу показалось, что лицо ее заплакано, и в душе его шевельнулось раскаяние. «Но я же сказал так не для того, чтобы расстроить ее, а наоборот, – оправдался он перед собой мысленно. – И вообще, сейчас не до глупостей».
Он обернулся к Лабастьеру, сидевшему там, где его и оставили. Две вооруженных самки, имен которых Грег не знал, расхаживали поодаль, внимательно наблюдая за своим бывшим супругом. Грег присел перед ним на корточки и осторожным движением снял со рта пленника полоску липкого флуона.
– Развяжи меня, бескрылый! – немедленно потребовал Лабастьер.
– Мне нужны координаты Безмятежной.
– Ты получишь их сразу, как только освободишь меня. Ты не понимаешь! Я едва остаюсь в здравом уме. Быть в одном-единственном теле, смотреть одной парой глаз, чувствовать себя уязвимым и смертным – это и без того тяжелейшая несвобода, а быть при этом еще и связанным – просто невыносимо.
– Ты начнешь мстить мне и самкам.
– Нет! Ты не представляешь, как изменили мою психику столетия ощущения бессмертия. Сейчас, когда я нахожусь в единственной телесной оболочке, для меня нет ничего важнее ее сохранности. Я готов на все, я выполню любые ваши условия, лишь бы вы оставили мне жизнь и дали возможность продлить ее.
– Трус, – презрительно процедила Миам.
– Тебе этого не понять, самка. Ты никогда не была бессмертной.
– Не развязывай его, – сказала Миам Грегу. – Обойдется. Он и так скажет нам все что угодно. Ведь Безмятежная – его единственный шанс сохранить свою жалкую жизнь.
– Если я не буду иметь гарантий, что смогу продолжить ее в новых воплощениях, я не скажу ничего. Одна единственная жизнь для меня – миг, и я не буду за него цепляться.
– Что может послужить для тебя такой гарантией? – спросил Грег, решив, что доводы Лабастьера похожи на правду.
– Доверие. Освободи меня.
Грег кивнул и стал развязывать путы. Самки-часовые вскинули бластеры, но Миам остановила их жестом, пропев что-то на языке бабочек.
– Похоже, только ты, бескрылый, не потерял в этой компании разум, – пробормотал Лабастьер, разминая затекшие кисти рук. – Прежде чем прыгать к Безмятежной, мне нужно нацепить блокиратор. Я не хочу соединять свой разум с разумом короля колонии. Он может оказаться сильнее меня, как сильнее оказался думатель. Тот полностью подавил мою волю, я растворился в нем, и освободился лишь тогда, когда он сгорел в короне Солнца.
– Но ведь мы прыгнули в гиперпространство!
– Он успел сгореть раньше… Мы ушли в подпространство за несколько секунд до взрыва… Ни одно существо на свете не испытывало, наверное, столько боли и страха, сколько испытал за последние несколько дней я.
– Земли больше нет? – спросила Миам изменившимся голосом, по-видимому, впервые по-настоящему осознав произошедшее.
Лабастьер молча кивнул.
– Итак, тебе нужен блокиратор, – вернулся к теме Грег. – А где его взять?
– Я прихватил с собой все, что связано с мнемотехнологиями, – ответил Лабастьер. – На Безмятежной эти приборы воссоздать пока что невозможно.
Оказалось, что блокираторов на корабле несколько десятков. Когда одна из сережек была пристегнута к уху Лабастьера, он спросил Грега:
– Тебе сейчас снова придется уснуть?
– Мы куда-то спешим? – поинтересовался тот.
– Нет, но и особого смысла задерживаться я тоже не вижу. Наше оружие – внезапность.
– Насколько я понимаю, сейчас, когда в твоем ухе это украшение, нам можно не бояться утечки информации? А мне нужно поесть.
– Совсем забыл о прожорливости бескрылых.
Вот это был по-настоящему королевский обед! То, что он состоял сплошь из концентратов и замороженных продуктов, аппетит Грегу не портило. Бабочки с удивлением смотрели на накрытый им стол, но как тот ни уговаривал их отведать человеческой пищи, согласилась это сделать только сменившая гнев на милость Лиит.
Грег сожрал два бифштекса, порцию лягушачьих лапок, рисовый пудинг с земляничным джемом и взбитыми сливками, выдул банку ультра-колы и еле удержался от того, чтобы хлебнуть виски. Ложиться в анабиоз, находясь под воздействием алкоголя, крайне вредно. А похмелья страшнее и представить себе трудно. И без того несварение и метеоризм ему уже обеспечены.
Лиит под неодобрительными взглядами соплеменников попробовала по кусочку всего, что ел Грег, и выглядела при этом абсолютно счастливой.
– Ну, всё! – сказал Грег, отдуваясь. – Теперь я еще в гальюн сбегаю, и можно нырять.
Программируя прыжок по указанным Лабастьером координатам, Грег спросил его:
– Что нас ждет там? Ты решил воевать?
– Не сразу, – отозвался тот. – На планете обжит лишь маленький клочок суши. Мы сядем в глуши, в девственной чаще, чтобы основать там свою, альтернативную колонию. Своего присутствия мы до поры выказывать не будем. Урании и приамы будут усиленно плодиться, и мы будем строить город-крепость.
– И снова они будут рожать тебе сыновей-клонов?
– Ни в коем случае. Неокрепшее сознание новорожденных телепатов будет беспомощно перед нынешнем королем Безмятежной.
– А блокираторы?
– Блокираторы сделали бы их отдельными личностями, а это мне тоже ни к чему. Нет, размножаться я начну только после победы.
– А что будет с людьми?
Лабастьер отвел глаза.
– Это трудный вопрос. Ты можешь сказать уверенно, что твои соплеменники не решат сразу же уничтожить бабочек?
– Не могу, – признался Грег.
– Я посоветовался с Миам и остальными, и вот что мы решили. Для начала мы снова разбудим только тебя. Ведь ты уже стал полноправным членом нашего общества. А потом, когда будут улажены дела бабочек, мы вместе разработаем план возрождения твоей расы. Чтобы это никак не ущемляло наши интересы.
Грег помолчал, обдумывая сказанное. Жестко, но другого варианта нет.
– Ладно, – согласился он. – Но давайте чуть-чуть изменим ваш план. Два человека не страшнее для бабочек, чем один. Давайте вы разбудите меня и… – Он хотел сказать «Клэр», так как уже много раз думал об этом… Но внезапно перед его внутренним взором возникло личико Лиит. И этот внутренний взор никак не передавал разницы между его и ее размерами… – И всё, – закончил он. – Я передумал.
Утопив кнопку запуска гиперпространственного привода, Грег кинулся в анабиозный отсек и забрался в саркофаг. Через несколько минут, когда под действием дыхательной смеси сон уже обволакивал сознание, он увидел, что за прозрачной крышкой возле него собрались все пять оставшихся в живых бабочек. Поймав взгляд Лиит, Грег с трудом приподнял руку и чуть заметно пошевелил пальцами.
Лабастьер перелетел к пульту ручного управления саркофагами. Крышка над Грегом отползла чуть в сторону, открыв небольшую щель. «Что происходит?» – с ленивым удивлением подумал Грег.
– Прости нас, бескрылый, – сказала Миам, подлетев к его уху. – Мы обманули тебя. Еще раньше мы решили, что на Безмятежной будить тебя не будем. Сперва мы разрешим собственные проблемы. Без тебя. Это решение принято единогласно, но Лиит захотела разделить с тобой эту участь. Мы разрешили ей. Она уснет вместе с тобой и проснется, когда проснешься ты.
«Если я когда-нибудь проснусь…» – вяло подумал Грег, не имея душевных сил даже на возмущение. Лиит скользнула в щель, и саркофаг вновь герметично закрылся. Грег уснул, чувствуя, как самка покрывает поцелуями его великанские для нее губы.
…Ракши, Лаан и еще пара гвардейцев вломились в усыпальницу думателей с обнаженными саблями и остановились, как вкопанные, оглядываясь по сторонам.
– Он причинил вам вред? – спросил, наконец, Ракши, указывая на колдуна. – Убить его?
– Если ты готов, пойдем наверх, – сказал Лабастьеру колдун, не обращая внимания на непрошеных гостей.
– Спрячьте сабли, – приказал им король. – Мы выходим.
Наверху, в лучах яркого дневного солнца, возле дома колдуна Лабастьер увидел весь свой отряд, состоящий теперь из восьми сороконогов и пятнадцати бабочек, включая самок. Отыскав среди них бледное от волнения лицо Мариэль, он, улыбнувшись, успокаивающе кивнул ей.
– Каждая потерянная минута грозит судьбе Безмятежной, – напомнил Лабастьеру старый маака. – ОН зол на тебя. И есть за что.
Лабастьер кивнул.
– Слушайте все! – крикнул он. – Стойте и слушайте. Я, король Безмятежной, Лабастьер Шестой, находясь в здравом рассудке и твердой памяти, по собственной воле клянусь. Если этот старик, – король указал на колдуна, – своими сведениями действительно спасет сегодня мою колонию от смертельной беды, я выполню три его желания, какими бы странными или страшными они ни оказались. Я не остановлюсь ни перед чем. Королевская клятва – клятва жизни. Если я преступлю ее, я должен умереть от руки того, кому она дана.
Сказав это, Лабастьер чуть помедлил… Затем встал перед колдуном на колени и поцеловал его руку. Королевская свита ахнула.
– Дай мне карту, по которой ты нашел меня! – приказал колдун, когда Лабастьер поднялся.
Король протянул ему флуоновый свиток. Колдун развернул его и, выдавив ногтем крестик в левом верхнем углу карты, сказал:
– Скачите туда во весь опор. Затаитесь. Через два с половиной часа тут сядет корабль с Земли. Убейте всех, кто из него выйдет. Тех же, кто спит в нем, – не трогайте. Спешите! Не медлите ни минуты!
– Вперед! – крикнул Лабастьер, вспорхнув в седло к Умнику. И отряд помчался к указанному колдуном месту.
А уже через час в темнеющем небе Безмятежной засияла сиреневая звезда.
6
Жухлые, жухлые травы вокруг,
Нет стебелька живого.
Травы мертвы, но меж ними паук
Сплел свой узор суровый.
Очень надеется он, что вдруг
Жизнь возродится снова.«Книга стабильности» махаон, т. X, песнь III; «Трилистник» (избранное).
– Вот он! – крикнул Лаан, и все обернулись туда, куда тот указывал. Ночное зрение позволило бабочкам увидеть, как огромное тело звездолета медленно опускается в чащу леса позади них – там, где они были минут десять назад. Какая сила делает его движение плавным? Почему они не видели его раньше? Почему он не падает – корабль весом в сотни тонн? Впрочем, как раз этот факт Лабастьера VI не удивил, ведь он видел, как взлетал над Безмятежной «Золотой Замок», и начинался тот полет со столь же неестественно медленного подъема…
Развернувшись, отряд поспешил к месту посадки корабля. Несмотря на то что двигался тот с величественной неторопливостью, масса его была так велика, что король и его свита почувствовали, как колыхнулась почва, да так основательно, что некоторых сороконогов повело с тропы в сторону.
– Оружие к бою! – скомандовал Ракши, и гвардейцы ощетинились смертоносными приспособлениями – и старыми, традиционными, и новыми, сконструированными Тилией и введенными в воинский обиход совсем недавно.
Однако, когда отряд добрался до места, выяснилось, что спешить было не обязательно. Звездолет стоял на поляне леса гигантской безжизненной металлической башней, и никто из него не высаживался.
Отряд спешился.
– Думаю, те, кто к нам пожаловал, хотят дождаться рассвета, – предположил Лабастьер. – Я бы, во всяком случае, на их месте поступил именно так.
Трудно было не согласиться с этим. Если есть возможность оглядеться в незнакомом месте при дневном свете, лучше так и сделать, ведь ночное зрение неполноценно и обманчиво. Выставив караульных наблюдателей, отряд углубился обратно в чащу и стал готовить лагерь. Первым был разбит и тщательно замаскирован королевский шатер, по традиции – квадратный, в котором спальни пар маака и махаонов отделялись друг от друга диагональной перегородкой с клапаном.
Мариэль выглядела встревоженной:
– Рядом с этой копией «Золотого Замка» конструкции Тилии кажутся невинными игрушками… – поделилась она своими опасениями с мужем. – Сколько воинов может прятаться в такой махине? Готовы ли мы к встрече с ними? И чем они вооружены?
– Я прекрасно понимаю твои сомнения, дорогая, – кивнул Лабастьер, стаскивая с себя одежду, от которой за прошедшие сутки его тело уже изрядно устало. – Но я решил довериться колдуну.
– Почему? Я не понимаю, с какой стати ты вверяешь наши жизни в руки этого ужасного существа?! – воскликнула королева.