Чосер Джеффри. Кентерберийские рассказы

   Себя убью я, как во время оно,
   Бежа позора, дочь Демотиона
   Себя убила. Грустен, о Седаз,
   Про бедных дочерей твоих рассказ.
   При случае таком же все они
   Свои пресекли молодые дни.
   А девушка-фиванка, смерть которой,
   Прията ею из-за Никанора,
   Бедняжку от бесчестия спасла?
   И та, другая, что на смерть пошла
   Затем, что честь ее была распята
   На ложе македонского солдата?
   Супруга Никерата, ты себя
   Убила тоже, честь свою любя.
   Любимой девушке Алкивиада
   Смерть добровольная была отрадой,
   Чтоб не видать, как, бездыханный, он
   Лежит, в святой земле не схоронен.
   Альцеста, Пенелопа! Нам не надо
   Вам славу петь, – вас знает вся Эллада.
   Когда под Троей пал Протесилай,
   С собой покончила, в загробный край
   За ним решив уйти, Лаодамия.
   Так поступили многие другие.
   Брут Порцией так нежно был любим,
   Что в гроб она сошла бок о бок с ним.
   Все знают Артемизию, – она
   Повсюду в варварских краях славна.
   Царица Тейта чистотой своей
   Пример для верных жен вселенной всей».
   Так Доригена день, другой стонала
   И мысль о смерти без конца ласкала.
   На третью ночь вернулся Арвираг;
   Заметив, что она печальна так,
   Ее спросил он, в чем тому причина,
   И воплем прорвалась ее кручина:
   «Будь проклят моего рожденья час!
   Я так и так – о горе! – поклялась».
   И рассказала мужу то, о чем
   Слыхали вы. Итак, вперед пойдем.
   С улыбкой ласковой и ясной так
   Жену спросил прекрасный Арвираг:
   «Все, Доригена рассказали вы?»
   «Да, Арвираг, но этого, увы,
   Достаточно!» Тогда сказал он ей:
   «Не плачьте! Утро ночи мудреней.
   Быть может, недалек счастливый час;
   Но слову верной быть прошу я вас.
   Клянусь творцом! За вас, моя любовь,
   Скорей пролью я всю до капли кровь,
   Чем допущу, чтобы покрыло тенью
   Вам светлый образ клятвопреступленье.
   Быть верным слову – высший нам закон»,
   И вдруг, заплакав, так продолжил он:
   «Под страхом смерти запрещаю вам
   Кому б то ни было, хотя б друзьям,
   Об этой сообщать беде. А я
   Жить попытаюсь, боль в душе тая.
   Еще одно: пускай не выдаст вас
   Ни складка губ, ни выраженье глаз».
   Затем служанку с пажем он позвал.
   «Супругу отведите, – им сказал, -
   Туда, куда она укажет вам».
   И те, покорствуя его словам,
   Пошли, – куда, не ведая нимало,
   Им госпожа ни слова не сказала.
   И вот Аврелий молодой, тот самый,
   Который так пленен был этой дамой,
   Ее случайно встретил на пути,
   Когда по людной улице пройти
   Она в условленный спешила сад.
   Он шел туда же. Уж с утра свой взгляд
   Не отрывал он от ее окна
   И все следил, не выйдет ли она.
   Случайностью была ль их встреча эта
   Иль рок, – но, радостно слова привета
   К ней обратив, спросил Аврелий так:
   «Куда вы направляете свой шаг?»
   Она ответила, как бы в бреду:
   «По приказанью мужа в сад иду,
   Чтоб выполнить – о горе! – свой обет».
   Аврелий, услыхав ее ответ,
   Был изумлен, и чувство состраданья
   В нем вызвали она, ее стенанья
   И муж ее, достойный Арвираг,
   Жену пославший в сад, – столь ярый враг
   Он был измене клятвенному слову.
   И вот Аврелий, – выхода иного
   Найти не в силах, кроме одного, -
   Решил от вожделенья своего
   Отречься, чтобы рыцарский закон
   Поступком подлым не был оскорблен.
   Он обратился к Доригене так:
   «Сударыня, я вижу: каждый шаг,
   Что делаете вы, для вас постыл
   И столько благородства проявил
   Ваш муж, которому страшней укор
   Жене во лжи, чем собственный позор,
   Что я готов страдать всю жизнь до гроба,
   Чтоб только вы в согласье жили оба.
   Все обязательства, что я от вас
   В какой бы ни было год, день и час
   Доселе получил, – вам, дорогая
   Сударыня, я ныне возвращаю.
   О вашем обещании клянусь
   Навек забыть и с этим удалюсь
   Из вашей жизни. Я жены честней
   И лучше в жизни не знавал своей.
   О, если бы все жены поступали
   Подобно вам и слово бы держали!
   Тогда бы повод для красивых дел,
   Достойных рыцаря, и паж имел».
   К его ногам она в слезах упала,
   Потом пошла домой и рассказала
   Все мужу, что сказал Аврелий ей.
   Я затрудняюсь описать, ей-ей,
   Как счастлив Арвираг был. Что же дале
   Скажу про них? Как прежде, продолжали
   В согласии взаимном жить они;
   Блаженно, радостно текли их дни.
   В их браке места не было ни гневу,
   Ни ревности, – ее, как королеву,
   Он чтил, она была ему верна.
   Все этим сказано про них сполна.
   Аврелий, потерявший деньги даром,
   Жизнь предавал свою проклятьям ярым:
   «Зачем философу в недобрый час
   Я столько фунтов уплатить зараз
   Пообещал? Продать я принужден
   И вотчину. Увы, я разорен,
   И предстоит мне, край покинув свой,
   Чтоб не срамить родню, пойти с сумой.
   Коль не удастся мне добиться льгот.
   Рассрочить попытаюсь я расчет.
   Философ согласится, может быть,
   Свой гонорар частями получить.
   Я, благодарность чувствуя глубоко,
   В годах не пропущу ни разу срока».
   Он к сундуку пошел, давясь от слез,
   И золото философу отнес -
   Всей суммы половину, остальное
   Рассрочить попросив. К нему с такою
   Он обратился речью: «Господин,
   Людей спросите, – скажут, как один,
   Что никогда не нарушал я слова.
   Как мне ни трудно, выхода иного
   Нет для меня, как долг отдать вам свой,
   Хотя бы я по миру пошел с сумой.
   Но если года на три долг рассрочен
   Мне будет под залог, – меня вы очень
   Обяжете, иначе – не таю -
   Я должен вотчину продать свою».
   Философ, обратив спокойный взор
   К Аврелию, спросил: «Наш договор
   Не выполнил я разве?» Тот в ответ:
   «Он выполнен отлично, спора нет».
   «Добился ты своей заветной цели?»
   «О нет!» – вздохнувши, прошептал Аврелий.
   «Да почему же? Право, не пойму».
   Тогда Аврелий рассказал ему
   Подробно все, что вам уже известно
   И повторять как будто неуместно.
   Он рассказал, что Арвираг скорей
   Готов был мучиться остаток дней,
   Чем допустить, чтобы жена измену
   Свершила клятве, и про Доригену
   Он рассказал, что мужу изменить
   Ей было хуже, чем себя убить.
   Она не знала об отводе глаз
   И по неведенью лишь поклялась.
   «Так жаль их стало мне, что я от мужа
   Ее приняв, нетронутой к нему же
   Тотчас послал, велев идти домой,
   И это – все; рассказ окончен мой».
   Философ так ответил: «Милый брат,
   Поступки ваши громко говорят
   О благородстве. Рыцарь он, ты – паж.
   Но упаси отец небесный наш,
   Чтоб муж науки не был в состоянье
   Вступить в подобное соревнованье.
   Свой долг считай отпущенным, Аврелий.
   Мы словно бы не виделись доселе
   И в первый раз встречаемся с тобой, -
   Я от тебя полушки ни одной
   Взять не хочу за весь мой сложный труд. С меня довольно, что оплачен тут Мой стол. Прощай!» И после этих слов
   Он на коня вскочил и был таков.
   Вам, господа, вопрос один задам:
   Скажите, самым благородным вам
   Кто показался? Повесть же моя
   Пришла к концу, поставил точку я.

Здесь кончается рассказ Франклина

Второй рассказ монахини

 
   Пестунья всех грехов – ее народ
   То называет Праздностью, то Ленью -
   Всех смертных к адовым вратам ведет;
   Лишь тот окажет ей сопротивленье,
   Кто в силах ей противоставить Рвенье.
   И к этому стремиться мы должны,
   Чтоб избежать засады сатаны.
 
   Опутать нас он может постоянно
   Бесчисленными тысячами пут;
   Предайся праздности – и окаянный
   Уж подстерег тебя, он тут как тут.
   Тебя за ворот он – жесток и лют -
   Хватает, и дрожат твои колени.
   Не предавайся ж праздности и лени.
 
   Хоть нас угрозы смерти не страшат,
   Однако разум говорит нам ясно,
   Что праздностью рождается разврат,
   Всех мерзостей источник преопасный.
   Кто власти подчинен ее ужасной,
   Весь день лишь есть, и пить, и спать готов,
   И пожирать плоды чужих трудов.
 
   Чтоб оградить себя от этой власти,
   Которая нас к гибели ведет,
   Решил я житие твое и страсти
   Пересказать, дав близкий перевод.
   Речь о тебе, Цецилия, идет,
   Святая мученица, что к могиле
   Пришла с венком из дивных роз и лилий.
 
   Тебя, всех дев наичистейший цвет,
   О ком святой Бернард писал так чудно
   И без кого нам утешенья нет,
   Прошу я просветить мой разум скудный
   И мне про путь поведать многотрудный
   Той, что снискала рая благодать,
   О чем в легенде можно прочитать.
 
   О дева-мать, рожденная от сына,
   Что грех нам помогаешь побороть,
   Всех милостей источник и причина,
   В чьем лоне воплотился сам господь!
   Так взнесена тобой людская плоть,
   Что сына своего творец вселенной
   В нее облек для этой жизни бренной.
 
   В твоей утробе вечная любовь
   Обличие приобрела людское;
   Она, одета в нашу плоть и кровь,
   Царит над морем, небом и землею,
   Что ей хвалу поют без перебоя;
   Девичьей не утратив чистоты,
   Творца всех тварей породила ты.
 
   Величие в себе соединила
   Ты, дева дев, с такою добротой,
   Что – совершенства дивное светило -
   Взор благодатный обращаешь свой
   Не только к тем, кто с жаркою мольбой
   Лежит у ног твоих, – ты милосердна
   К тем даже, чьи уста замкнула скверна.
 
   Так помоги же, чудо естества,
   Мне, твари, брошенной в юдоль печали!
   Припомни хананеянки слова:
   «Щенки себе все крохи подобрали,
   Что со стола господнего упали».
   Хоть грешен я, меня не оттолкни, ^[243]
   Мне в доблесть веру жаркую вмени.
 
   Без дела вера не мертва ль, однако?
   Даруй мне силу труд исполнить мой,
   Чтоб мог я вырваться из царства мрака,
   О доброты источник неземной!
   Будь мне, молю, заступницей святой
   Там, где творца все славит неустанно,
   О мать Христа, о дочь блаженной Анны!
 
   Твой свет небесный в душу мне пролей, -
   Она лежит больной в темнице тела,
   Придавленная тяжестью страстей,
   Томясь в тенетах плотского удела,
   К тебе, благая, прибегаю смело:
   Ты для страдальцев – пристань и приют,
   Благослови меня начать мой труд.
 
   У вас, читатели, прошу прощенья
   За то, что неискусен мой рассказ,
   Что он не вызывает восхищенья
   Разнообразием своих прикрас.
   Но я его пересказал для вас,
   Легенде следуя, ее словами.
   Коль плох мой труд, его исправьте сами.
 
   Смысл имени Цецилии святой
   Истолковать сначала тут уместно.
   Перевести на наш язык родной
   Его мы можем «лилией небесной».
   Душою целомудренной и честной
   И чистотой, прозрачною до дна,
   Не заслужила ли его она?
 
   А можно в этом имени «Дорога
   Для тех, кто слеп», пожалуй, прочитать,
   Ведь многим помогла она у бога
   Снискать себе навеки благодать.
   Позволено еще предполагать,
   Что рядом с небом названа здесь Лия -
   Стремленье совершать дела благие.
 
   Отсутствие душевной слепоты,
   Быть может, это имя означает:
   Что взор ее был полон остроты
   И мудрости, об этом кто не знает?
   Да нет же, имя дивное включает
   Словечко Леос, ^[244]и не зря народ
   Святую небом всех людей зовет.
 
   С народом равнозначно слово это,
   И как нам с неба солнце, и луна,
   И хор созвездий льют потоки света,
   Так, бесконечной святости полна,
   Всем людям в душу свет лила она
   Своею мудростью, своею верой
   И добротой, не ведающей меры.
 
   Как наделяет мудрецов чреда
   Свод неба быстротою и гореньем,
   Так и Цецилия в делах всегда,
   Сердечно каждым дорожа мгновеньем,
   Неутомимым отличалась рвеньем
   И пламенной горела добротой.
   Вот объясненье имени святой.
 
   В семействе благородном, в граде Риме,
   Цецилия узрела божий свет;
   Евангелья лучами неземными
   Был в колыбели дух ее согрет.
   Богобоязненная с юных лет,
   Она молила небо неустанно
   Оставить девственность ее сохранной.
 
   Когда година в брак вступить пришла
   И в храм она, на радость прихожанам,
   Венчаться с женихом своим пошла, -
   Он молод был и звался Валерьяном, -
   Она, охваченная пылом рьяным,
   Под белым платьем с золотой каймой
   Во власяницу стан одела свой.
 
   Внимая пенью музыки органной,
   Цецилия молилась богу так:
   «Остаться чистой дай, чтоб окаянный
   Не мог мной овладеть навеки враг».
   Дабы распятому любви дать знак,
   Пред свадьбой через день она постилась
   И горячо всевышнему молилась.
 
   Когда же новобрачные для сна
   В опочивальню удалились вместе,
   Шепнула мужу на ухо она:
   «О милый мой, внемли своей невесте!
   Я тайну некую тебе по чести
   Должна поведать, но прошу тебя
   Ее не разглашать, меня любя».
 
   Поклялся Валерьян, что тайны этой
   Он никогда не выдаст никому,
   Нигде, ни за какие блага света,
   И молвила тогда она ему:
   «И днем, и сквозь густую ночи тьму
   С собою ангела я чую рядом
   С пылающим любовью горней взглядом.
 
   Заметь он, что тебя ко мне влечет
   Нечистое, земное вожделенье,
   Чтоб защитить меня, он пресечет
   Младую жизнь твою без сожаленья.
   Но если чистое в тебе горенье
   Увидит он, то, как и я, любим
   За чистоту души ты будешь им».
 
   В ответ, руководим господней волей,
   Воскликнул Валерьян: «Твоим словам
   Я не могу довериться, доколе
   Лик ангела я не увижу сам.
   Узрев его, я тайны не предам,
   Но если мил тебе другой мужчина,
   Вас ждет обоих горькая кончина».
 
   Цецилия промолвила в ответ:
   «Его увидишь, и Христовой славы
   Прольется на тебя небесный свет.
   Дорогой Аппиевой от заставы
   Пройдя три мили, в хижине дырявой
   Ты бедняков найдешь. Поведай там
   То, что сейчас тебе я передам.
 
   Скажи, что к ним затем ты послан мною,
   Чтобы святой Урбан тебе помог
   Найти стезю к душевному покою,
   И только переступит он порог,
   Все расскажи ему в кратчайший срок.
   Когда очистит он тебя от скверны,
   Тебе предстанет ангел, страж мой верный».
 
   И Валерьян в дорогу поспешил,
   Как только свет забрезжил, утром рано,
   И за заставой средь святых могил
   Нашел святого старика Урбана.
   Тот, выслушав признанье Валерьяна,
   Весь просиял, и руки вверх простер,
   И увлажненный поднял к небу взор.
 
   «Исусе, – он воскликнул, – боже правый
   Всех страждущих опора и оплот,
   Бессмертной веры сеятель и славы,
   Прими из рук моих созревший плод
   Посева, что в Цецилии живет.
   Подобна рвением пчеле примерной,
   Она тебе рабыней служит верной.
 
   Ее супруг, что, словно гордый зверь,
   Готов был прежде драться с миром целым,
   Явился от нее сюда теперь,
   Как агнец, мирен и душой и телом».
   Тут некий старец вдруг в наряде белом
   Вошел и рядом с Валерьяном стал;
   В руках он книгу дивную держал.
 
   У Валерьяна помутилось зренье,
   И он упал, а тот, подняв его,
   Из досточтимой книги начал чтенье:
   «Един господь, создавший естество,
   Един завет и пастырь у всего,
   Что в мире этом, бездной зла объятом».
   Начертаны слова те были златом.
 
   Прочтя их, старец вопросил: «Сему
   Ты веришь или нет, – я жду ответа».
   И Валерьян ответствовал ему:
   «Да, верю, ибо правды выше этой
   На свете нет и нет за гранью света».
   И старец вдруг исчез, как некий сон,
   И Валерьян Урбаном был крещен.
 
   Домой вернувшись в полдня час пригожий,
   Жену застал он в комнате своей,
   И два венка прекрасных ангел божий
   Пред ней держал – из роз и из лилей.
   И вот один венок он подал ей,
   Другой же юному ее супругу;
   Потом обоих их подвел друг к другу.
 
   «Венки храните эти, – молвил он, -
   Ни тел своих, ни душ не оскверняя.
   Не страшен увядания закон
   Цветам, что я принес для вас из рая.
   Им смертью не грозит зима седая.
   Но зримы лишь для тех они, чей дух
   Пороку враг, к земным соблазнам глух.
 
   Ты, Валерьян, за то, что назиданью
   Святому не противился, открой,
   Какое в сердце ты таишь желанье».
   «Есть у меня, – тот молвил, – брат родной,
   Которого люблю я всей душой.
   Я буду счастлив, если и на брате
   Почиет дух небесной благодати».
 
   И ангел рек: «Войдете в райский сад
   Вы оба; вам, за муки в небо взятым,
   Там предстоит отрада из отрад».
   Тут брат Тибурций вдруг предстал пред братом,
   Чудесным пораженный ароматом
   Лилей и роз, дивился в сердце он
   Благоуханию со всех сторон.
 
   «Откуда, – молвил, – в это время года
   Такое благовоние лилей
   И роз могла еще найти природа?
   Когда б я их держал в руке своей,
   Их благовонье не было б сильней.
   Я в сердце благовонье это чую, -
   Оно в меня вдыхает жизнь иную».
 
   «У нас венки, – услышал он в ответ, -
   Из алых роз и белоснежных лилий;
   От глаз твоих сокрыт их нежный цвет,
   Хоть запахом они тебя пленили.
   Но если ты, не пожалев усилий,
   Отыщешь путь, ведущий к небесам,
   Ты будешь видеть их, подобно нам».
 
   Тибурций молвил: «Наяву ль, во сне ли
   Твои слова я слышу, брат родной?»
   «Во сне, – ответил Валерьян, – доселе
   Мы жили, голос истины живой
   Теперь нас пробудил». – «О брат, открой, -
   Вскричал Тибурций, – слов твоих значенье».
   И тот в ответ: «Внемли же объясненью.
 
   Мне ангелом указан к правде путь;
   Отринув идолов душою честной,
   Ты тоже можешь на него свернуть».
   Венки созданием любви небесной
   Считал святой Амвросий, как известно.
   Вот как учитель благородный сей
   О нем глаголет в повести своей.
 
   Чтоб заслужить страстной венец нетленный,
   Цецилия, всевышнему верна,
   Отринула соблазны плоти бренной;
   В признаньях и Тибурций и она
   Нам подтвердили это все сполна.
   С небес тогда создатель всеблагой им
   Чрез ангела послал венки обоим.
 
   Был обращен супруг и брат его
   Младою девственницей для начала.
   Вот чистоты святое торжество!
   Тибурцию Цецилья доказала,
   Что идолы глухие стоят мало,
   Что им живое слово не дано
   И бросить их пора уже давно.
 
   «Кто думает иначе, – тот ничуть, -
   Ответил юноша, – не лучше зверя».
   Она его поцеловала в грудь
   И молвила: «Мне братом будь по вере!
   Перед тобой открыты в небо двери».
   Потом, к нему приблизившись на шаг,
   Она ему еще сказала так:
 
   «Как мне стать брата твоего супругой
   Велел закон Христовой доброты,
   Так я в тебе нашла сегодня друга,
   Когда от идолов отрекся ты.
   Себя смирив обетом чистоты,
   Прими крещенье – и прозревшим взглядом
   Увидишь ангела с собою рядом».
 
   Тибурций молвил: «Дорогой мой брат,
   Куда пойду я, перед кем предстану?»
   А тот в ответ: «Спокоен будь и рад,
   Я к папе поведу тебя Урбану».
   Тибурций, подошедши к Валерьяну,
   Воскликнул: «Странны мне твои слова,
   И верю я ушам своим едва.
 
   Ты не о том ли говоришь Урбане,
   Что, к смерти осужденный столько раз,
   Живет в норах, – подобно дикой лани,
   От человеческих скрываясь глаз?
   Его бы на костре сожгли тотчас,
   Когда б могли найти, и в это пламя
   Мы, как сообщники, попали б сами.
 
   Покуда, в небеса вперяя взор,
   В глуби мы ищем истинного бога,
   Тут, на земле, поглотит нас костер».
   Цецилия его прервала строго:
   «Поверь, тогда лишь стоила бы много
   Земная жизнь, исполненная зла,
   Когда б она единственной была.
 
   Но есть иная жизнь в ином пределе,
   Которая не ведает конца.
   Нам к этой жизни, как к блаженной цели,
   Путь кажет сын небесного отца,
   Благого вседержителя-творца,
   Чей дух святой бессмертною душою
   От века наделяет все земное
   .
   Благая и торжественная весть
   Принесена на землю божьим сыном.
   Что, кроме этой, жизнь иная есть».
   «Сестра, – вскричал Тибурций, – ты единым
   Не назвала ли бога властелином?
   Я понял, что один над нами бог, -
   А ты мне говоришь теперь о трех».
   Она на это: «Слушай разъясненье:
 
   Как состоит разумный дух людской
   Из памяти, ума, воображенья,
   Так может быть присущ состав тройной
   И божеству, Тибурций дорогой».
   Затем ему Цецилья в поученье
   Про жизнь Христа, про все его мученья
 
   Поведала, про гибель на кресте:
   О том сказала, как людскому роду,
   Погрязшему в грехе и суете,
   Сын божий вечную предрек свободу.
   И вот Тибурций, что впервые сроду
   О сыне божьем услыхал рассказ,
   К Урбану с братом двинулся тотчас.
 
   Урбан, вознесши господу молитву,
   Крестил его и рыцарем дал стать,
   Всегда готовым на святую битву.
   На юношу такая благодать
   Тогда сошла, что мог он созерцать
   Всечасно ангела; ни на мгновенье
   Его не покидало провиденье.
 
   Всех знамений, что дал им свет Христов,
   Не перечислить, – было их немало.
   Но день пришел, когда в конце концов
   Их городская стража разыскала.
   Префект Алмахий, допросив сначала,
   Их к статуе Юпитера послал
   И слово им в напутствие сказал:
 
   «С тех головы долой, кто богу Рима
   Не пожелает жертву принести».
   Потом, корникулярия ^[245]Максима
   Призвав, ему велел их отвести;
   Святых на их страдальческом пути
   Сопровождая, тот душой умильной
   Им сострадал и слезы лил обильно.
 
   Когда он слово услыхал святых,
   От них велел он катам отступиться,
   Затем позвал к себе он на дом их.
   И не успело солнце закатиться,
   Как светом веры озарились лица
   У катов и Максима, – их сердца
   Очистили святые до конца.
 
   Цецилья позже, под ночным покровом,
   Священников к Максиму привела
   И вновь крещенным именем Христовым
   Промолвила, душою весела:
   «Оставьте ваши темные дела,
   Оружьем света препояшьтесь ныне,
   О рыцари небесной благостыни!
 
   Вы можете гордиться, о друзья,
   Одержанной победою отменной.
   Вам в небе справедливый судия,
   Все видящий из глуби сокровенной,
   Венец готовит радости нетленной».
   Как только голос девственницы стих,
   На площадь братьев повели святых.
 
   На площади они ни воскурений,
   Ни жертвы идолу не вознесли;
   Благочестиво преклонив колени,
   Они беседу с господом вели,
   Далекие от помыслов земли,
   И отсекла их головы секира,
   И души их взнеслись к владыке мира.
 
   Потом Максим, присутствовавший там,
   В слезах сказал, что видел, как вспарили
   Бессмертные их души к небесам
   Под сенью светлых ангельских воскрылий.
   И те слова премногих обратили.
   Префектом к бичеваныо присужден,
   Под плетью отдал богу душу он.
 
   Цецилия его похоронила
   Под камнем, где покоился супруг
   И где Тибурция была могила.
   А вслед за тем велел Алмахий вдруг
   Отряду воинов своих и слуг
   Цецилью привести для воскуренья
   Пред идолом и жертвоприношенья.
 
   Но воины и слуги, как один,
   Уверовали все в ее ученье
   И, плача, восклицали: «Божий сын -
   Бог истинный, и только в нем спасенье.
   В него мы верим, раз он в услуженье
   Таких рабынь имеет, как она;
   Отныне пытка нам уж не страшна».
 
   Префект потребовал, чтобы святая
   Пред ним тотчас предстала, и едва
   Она вошла, он, голос возвышая:
   «Ты что за женщина?» – спросил сперва.
   «Патрицианка родом и вдова», -
   С достоинством Цецилья отвечала.
   «Да нет же, веру назови сначала!»
 
   «Зачем же ты вопрос поставил так,
   Чтоб им предполагалось два ответа?
   Так задает вопросы лишь простак».
   Префект Алмахий, в гордости задетый,
   Спросил ее: «Откуда резкость эта?»
   «Откуда? – молвила Цецилья. – Внушена
   Мне совестью и верою она».
 
   «А не страшит тебя, – спросил Алмахий, -
   Префекта власть?» Она ж ему в ответ:
   «Земная власть держать не может в страхе
   Того, кому открылся правды свет.
   Ведь ничего в ней, кроме спеси, нет,
   Как в пузыре: проткни его иглою -
   И сморщенный комок перед тобою».
 
   «Ты на плохом пути стоишь сейчас, -
   Он молвил, – и упорствуешь напрасно;
   Про августейший слышала приказ?
   Смерть христианам! – говорит он ясно. -
   В том только случае, коль ты согласна
   Немедленно отречься от Христа,
   Жизнь у тебя не будет отнята».
 
   «И государи могут в заблужденье
   Впасть, как и все, – ответила она -
   Несправедливы ваши обвиненья.
   Скажи, в чем наша состоит вина?
   Не в том ли, что душа у нас полна
   Любви к Христу, что мы всегда готовы
   Святое имя защищать Христово?
 
   Дороже жизни имя это нам».
   Префект ответил, помолчав немного:
   «Иль нашим жертву принести богам,
   Или от вашего отречься бога
   Должна ты, – вот к спасению дорога».
   С улыбкой, осветившей ей уста,
   Ответила любимица Христа:
 
   «Судья мой, принуждая к отреченью
   От горней чистоты, меня ты сам
   На тяжкое толкаешь преступленье. -
   Лукавит он, – ужель не ясно вам?
   Ведь это видно по его глазам».
   «Молчи! – вскричал префект, – ни слова боле!
   Про власть мою ты не слыхала, что ли?
 
   Что воле ты подчинена моей,
   Тебе – скажи! – ужели неизвестно?