Страница:
Пани Чинская пришла в себя первой и тепло обратилась к сыну:
– Разреши, Лешек, познакомиться с твоей будущей женой.
– Мама! Присмотрись к этой девушке… Я люблю ее больше всех на свете. Но она заслуживает большего!
Марыся стояла, опустив глаза, смущенная и оробевшая.
– Мы с папой, – сказала пани Элеонора, – добавим наши чувства к твоим, сынок, и тогда, может быть, нашей общей любви окажется достаточно.
Она подошла к Марысе, обняла ее и сердечно поцеловала.
– Ты прелестна, дитя мое, и я верю, что твоя юная душа также прекрасна. Я надеюсь, что мы подружимся и у тебя не будет оснований считать меня своей соперницей, хотя мы обе любим одного парня.
Пани Элеонора улыбнулась и нежно погладила покрывшееся румянцем лицо девушки.
– Посмотри на меня, я хочу заглянуть в твои глаза, хочу проверить, сильно ли ты его любишь.
– Ох, сильно, пани! – тихо сказала Марыся.
– Я не пани для тебя, дорогое дитя. Я хочу, чтобы ты считала меня матерью.
Марыся наклонилась и припала губами к рукам этой высокомерной дамы, которая еще недавно была для нее совсем чужой, надменной, пугающей и недосягаемой и которую сейчас она имела право называть матерью.
– Позволь и мне, – пан Чинский протянул к Марысе обе руки, – поблагодарить тебя за счастье нашего сына.
– Это я благодаря ему счастлива! – улыбнулась, несколько осмелев, Марыся.
– Вы посмотрите, какая она красивая! – восторженно воскликнул Лешек, наблюдавший за всем происходящим в состоянии радостного изумления.
– Поздравляю тебя, парень! – похлопал его по плечу отец.
– Заслуженно, правда? – горделиво кивнул головой Лешек. – Но вы ее еще не знаете, а когда узнаете также, как я, то поймете, что она настоящее сокровище, олицетворение чуда!
– Лешек, – засмеялась Марыся, – как тебе не стыдно так обманывать родителей! После такой рекламы мама с папой будут искать во мне необыкновенные достоинства, подтверждающие ее. Тем тягостнее будет разочарование, когда они убедятся, что я простая и глупенькая девушка…
– Твоя скромность, – прервала ее пани Чинская, – уже сама по себе большое достоинство.
– Это не скромность, – покачала головой Марыся. – Прошу вас не думать, будто я не понимаю, кто я и как тяжело мне будет, сколько усилий и труда потребуется приложить, чтобы приблизиться к уровню того круга, в котором вы вращаетесь, чтобы не отталкивать и не позорить Лешека своим образованием и воспитанием. Я откровенно признаюсь – мне страшно, боюсь не справиться с такой задачей. И если, несмотря ни на что, я решилась на все возможные… разочарования… унижения… то только потому, что очень люблю Лешека…
Она говорила быстро, не поднимая глаз, а ее прерывистое дыхание свидетельствовало о том, что она высказывает самые сокровенные и волнующие ее мысли.
Лешек окинул торжествующим взглядом родителей, как бы говоря:
– Видите, какую девушку я выбрал?
– И если сегодня я такая счастливая и гордая, что становлюсь его женой, – продолжала Марыся, – то вовсе не потому, что каждая бедная девушка из магазина мечтает выйти замуж за богатого и красивого мужчину. Я, действительно, радуюсь, что он, зная столько прекрасных панн, равных ему по состоянию и положению, выбрал меня, сироту без роду, без племени. Я счастлива и горда, потому что он – самый благородный и самый замечательный человек, какого я знаю.
Пани Чинская привлекла ее к себе.
– Мы понимаем друг друга, дорогое дитя. И поверь, что мы уже смогли оценить благородство твоих намерений. Не сомневайся, у нас тебя не встретят неприятности, напротив, ты найдешь открытые сердца и самую искреннюю помощь. Не говори больше никогда, дорогая девочка, что ты сирота, ибо с сегодняшнего дня у тебя есть мы и дом, который с этого момента стал и твоим домом.
Марыся снова склонилась к рукам пани Элеоноры, чтобы поцеловать и чтобы спрятать слезы, которые застилали ей глаза:
– Вы такая добрая, – прошептала Марыся. – Я даже не представляла, что пани такая добрая… мама.
Пан Чинский тоже был тронут. Улыбнувшись и крякнув, он сказал:
– Ну а сейчас, раз уж мы вспомнили о существовании нашего дома, я думаю, будет лучше, если мы все вместе туда отправимся. Поможем Марысе упаковать веши, после чего заберем ее в Людвиково.
– Разумеется! – поддержала мужа пани Элеонора. – Нет нужды оставаться здесь дольше.
Марыся снова покраснела, а Лешек сказал:
– Видишь ли, мама… Я боюсь, что моей Марысеньке было бы немножко неловко. В Людвикове столько гостей, людей для нее совершенно чужих…
– Значит, ты хочешь позволить ей остаться здесь? – удивилась пани Чинская.
– Боже упаси! Но у меня есть идея: я бы хотел поехать с Марысей в Вильно.
– Сейчас?.. На праздники?
– До праздников еще пять дней. Нам нужно туда поехать по двум причинам: во-первых, мы должны отблагодарить почтенного Косибу, которого посадили в тюрьму за то, что он спас нам жизнь. Хочу поручить его дело Вацеку Корчинскому. Такой адвокат может выиграть любое дело. Я не прощу себе, если упущу хоть малейшую возможность отблагодарить человека, которому так обязан и который так безгранично привязан к Марысе.
– Да, это очень разумно, – согласилась пани Элеонора.
– А вторая причина заключается в пополнении гардероба моей королевы. Лично я не придаю этому никакого значения, но мне бы хотелось, чтобы среди людвиковских гостей она не чувствовала себя неловко. Надеюсь, что с помощью пани Корчинской мы решим этот вопрос.
– И здесь я согласна с тобой, – кивнула головой пани Чинская. – Но я не могу полностью положиться на вкус пани Корчинской, поэтому поеду с вами сама, чтобы лично заняться таким важным делом.
– Мама! Ты – ангел! – воскликнул Лешек.
Он, действительно, был бесконечно благодарен матери за такое решение. Ему хотелось, чтобы Марыся, перед тем как поехать в Людвиково, сблизилась с кем-нибудь из родных, чтобы ей легче было справиться со своим новым положением. Зная настоящий талант матери в общении с людьми, он не сомневался, что под ее влиянием такая интеллигентная и утонченная девушка, как Марыся, даже за столь короткое время научится многому, и прежде всего, раскованности в общении, что, как правило, в новом обществе дается далеко не каждому.
Спустя полчаса Чинские уехали, так как пани Элеонора должна была собраться в дорогу Лешек и Марыся остались. Они собирались выехать через два часа, чтобы встретиться с матерью на вокзале. Тем временем в пристройку зашел старый Прокоп и пригласил обоих на ужин. Тот факт, что молодой хозяин Людвикова берет в жены девушку из-под его крыши, был для него, как он говорил большой честью, поэтому на столе появилась бутылка вишневой наливки, а в адрес молодых хозяин произнес длинную речь насыщенную высказываниями из Священного писания и личными философскими рассуждениями.
На ночной поезд, как правило, приезжало мало пассажиров. Но в тот день, накануне праздников, в зале ожидания собралось много жителей городка, направлявшихся в Вильно за покупками. Появление Лешека с Марысей в сопровождении пани Чинской вызвало понятную сенсацию. Начальник станции счел своим долгом поздороваться с пани Чинской и поинтересоваться:
– Уважаемая пани бежит из наших краев на праздники?
– Нет. Мы возвращаемся через несколько дней, – ответила пани Чинская. – Еду с сыном и будущей невесткой решить кое-какие вопросы.
У начальника от неожиданности отвисла челюсть, а Лешек удовлетворенно улыбнулся и подумал: «Ну, завтра сплетницам будет о чем поговорить и в Радолишках и по всей округе».
ГЛАВА XVIII
– Разреши, Лешек, познакомиться с твоей будущей женой.
– Мама! Присмотрись к этой девушке… Я люблю ее больше всех на свете. Но она заслуживает большего!
Марыся стояла, опустив глаза, смущенная и оробевшая.
– Мы с папой, – сказала пани Элеонора, – добавим наши чувства к твоим, сынок, и тогда, может быть, нашей общей любви окажется достаточно.
Она подошла к Марысе, обняла ее и сердечно поцеловала.
– Ты прелестна, дитя мое, и я верю, что твоя юная душа также прекрасна. Я надеюсь, что мы подружимся и у тебя не будет оснований считать меня своей соперницей, хотя мы обе любим одного парня.
Пани Элеонора улыбнулась и нежно погладила покрывшееся румянцем лицо девушки.
– Посмотри на меня, я хочу заглянуть в твои глаза, хочу проверить, сильно ли ты его любишь.
– Ох, сильно, пани! – тихо сказала Марыся.
– Я не пани для тебя, дорогое дитя. Я хочу, чтобы ты считала меня матерью.
Марыся наклонилась и припала губами к рукам этой высокомерной дамы, которая еще недавно была для нее совсем чужой, надменной, пугающей и недосягаемой и которую сейчас она имела право называть матерью.
– Позволь и мне, – пан Чинский протянул к Марысе обе руки, – поблагодарить тебя за счастье нашего сына.
– Это я благодаря ему счастлива! – улыбнулась, несколько осмелев, Марыся.
– Вы посмотрите, какая она красивая! – восторженно воскликнул Лешек, наблюдавший за всем происходящим в состоянии радостного изумления.
– Поздравляю тебя, парень! – похлопал его по плечу отец.
– Заслуженно, правда? – горделиво кивнул головой Лешек. – Но вы ее еще не знаете, а когда узнаете также, как я, то поймете, что она настоящее сокровище, олицетворение чуда!
– Лешек, – засмеялась Марыся, – как тебе не стыдно так обманывать родителей! После такой рекламы мама с папой будут искать во мне необыкновенные достоинства, подтверждающие ее. Тем тягостнее будет разочарование, когда они убедятся, что я простая и глупенькая девушка…
– Твоя скромность, – прервала ее пани Чинская, – уже сама по себе большое достоинство.
– Это не скромность, – покачала головой Марыся. – Прошу вас не думать, будто я не понимаю, кто я и как тяжело мне будет, сколько усилий и труда потребуется приложить, чтобы приблизиться к уровню того круга, в котором вы вращаетесь, чтобы не отталкивать и не позорить Лешека своим образованием и воспитанием. Я откровенно признаюсь – мне страшно, боюсь не справиться с такой задачей. И если, несмотря ни на что, я решилась на все возможные… разочарования… унижения… то только потому, что очень люблю Лешека…
Она говорила быстро, не поднимая глаз, а ее прерывистое дыхание свидетельствовало о том, что она высказывает самые сокровенные и волнующие ее мысли.
Лешек окинул торжествующим взглядом родителей, как бы говоря:
– Видите, какую девушку я выбрал?
– И если сегодня я такая счастливая и гордая, что становлюсь его женой, – продолжала Марыся, – то вовсе не потому, что каждая бедная девушка из магазина мечтает выйти замуж за богатого и красивого мужчину. Я, действительно, радуюсь, что он, зная столько прекрасных панн, равных ему по состоянию и положению, выбрал меня, сироту без роду, без племени. Я счастлива и горда, потому что он – самый благородный и самый замечательный человек, какого я знаю.
Пани Чинская привлекла ее к себе.
– Мы понимаем друг друга, дорогое дитя. И поверь, что мы уже смогли оценить благородство твоих намерений. Не сомневайся, у нас тебя не встретят неприятности, напротив, ты найдешь открытые сердца и самую искреннюю помощь. Не говори больше никогда, дорогая девочка, что ты сирота, ибо с сегодняшнего дня у тебя есть мы и дом, который с этого момента стал и твоим домом.
Марыся снова склонилась к рукам пани Элеоноры, чтобы поцеловать и чтобы спрятать слезы, которые застилали ей глаза:
– Вы такая добрая, – прошептала Марыся. – Я даже не представляла, что пани такая добрая… мама.
Пан Чинский тоже был тронут. Улыбнувшись и крякнув, он сказал:
– Ну а сейчас, раз уж мы вспомнили о существовании нашего дома, я думаю, будет лучше, если мы все вместе туда отправимся. Поможем Марысе упаковать веши, после чего заберем ее в Людвиково.
– Разумеется! – поддержала мужа пани Элеонора. – Нет нужды оставаться здесь дольше.
Марыся снова покраснела, а Лешек сказал:
– Видишь ли, мама… Я боюсь, что моей Марысеньке было бы немножко неловко. В Людвикове столько гостей, людей для нее совершенно чужих…
– Значит, ты хочешь позволить ей остаться здесь? – удивилась пани Чинская.
– Боже упаси! Но у меня есть идея: я бы хотел поехать с Марысей в Вильно.
– Сейчас?.. На праздники?
– До праздников еще пять дней. Нам нужно туда поехать по двум причинам: во-первых, мы должны отблагодарить почтенного Косибу, которого посадили в тюрьму за то, что он спас нам жизнь. Хочу поручить его дело Вацеку Корчинскому. Такой адвокат может выиграть любое дело. Я не прощу себе, если упущу хоть малейшую возможность отблагодарить человека, которому так обязан и который так безгранично привязан к Марысе.
– Да, это очень разумно, – согласилась пани Элеонора.
– А вторая причина заключается в пополнении гардероба моей королевы. Лично я не придаю этому никакого значения, но мне бы хотелось, чтобы среди людвиковских гостей она не чувствовала себя неловко. Надеюсь, что с помощью пани Корчинской мы решим этот вопрос.
– И здесь я согласна с тобой, – кивнула головой пани Чинская. – Но я не могу полностью положиться на вкус пани Корчинской, поэтому поеду с вами сама, чтобы лично заняться таким важным делом.
– Мама! Ты – ангел! – воскликнул Лешек.
Он, действительно, был бесконечно благодарен матери за такое решение. Ему хотелось, чтобы Марыся, перед тем как поехать в Людвиково, сблизилась с кем-нибудь из родных, чтобы ей легче было справиться со своим новым положением. Зная настоящий талант матери в общении с людьми, он не сомневался, что под ее влиянием такая интеллигентная и утонченная девушка, как Марыся, даже за столь короткое время научится многому, и прежде всего, раскованности в общении, что, как правило, в новом обществе дается далеко не каждому.
Спустя полчаса Чинские уехали, так как пани Элеонора должна была собраться в дорогу Лешек и Марыся остались. Они собирались выехать через два часа, чтобы встретиться с матерью на вокзале. Тем временем в пристройку зашел старый Прокоп и пригласил обоих на ужин. Тот факт, что молодой хозяин Людвикова берет в жены девушку из-под его крыши, был для него, как он говорил большой честью, поэтому на столе появилась бутылка вишневой наливки, а в адрес молодых хозяин произнес длинную речь насыщенную высказываниями из Священного писания и личными философскими рассуждениями.
На ночной поезд, как правило, приезжало мало пассажиров. Но в тот день, накануне праздников, в зале ожидания собралось много жителей городка, направлявшихся в Вильно за покупками. Появление Лешека с Марысей в сопровождении пани Чинской вызвало понятную сенсацию. Начальник станции счел своим долгом поздороваться с пани Чинской и поинтересоваться:
– Уважаемая пани бежит из наших краев на праздники?
– Нет. Мы возвращаемся через несколько дней, – ответила пани Чинская. – Еду с сыном и будущей невесткой решить кое-какие вопросы.
У начальника от неожиданности отвисла челюсть, а Лешек удовлетворенно улыбнулся и подумал: «Ну, завтра сплетницам будет о чем поговорить и в Радолишках и по всей округе».
ГЛАВА XVIII
За тюремной пекарней лопнула канализационная труба. Заключенных, приговоры которых еще не вступили в силу, не заставляли работать, но Антоний Косиба сам просился на работу. Он предпочитал тяжелый физический труд, безделью в душной камере, где нужно было выслушивать рассказы соседей о драках, разных воровских операциях и подобных планах на будущее. После таких пустых дней приходили мучительные бессонные ночи. Поэтому, когда нужно было разгружать уголь, очищать двор или крыши домов от снега, носить картофель в кухню, он первым вызывался поработать. Потом, измученный, он засыпал мертвым сном и у него не оставалось времени думать о себе, о Марысе или еще о чем-нибудь.
Приговор он принял с покорностью, безропотно и, хотя считал меру наказания вопиющей несправедливостью, не восставал против него. К несправедливости он привык уже давно. Она не возмущала его, не удивляла, даже не огорчала. Антоний знал, что бедный человек должен привыкнуть к ней, как к слякоти и морозам. Бог, который посылает ненастье, создал также и злых, жестоких, жадных и бесчувственных людей.
От апелляции Антоний Косиба тоже ничего для себя не ждал. Одно лишь мучило его и не давало спать по ночам: как живет без него Марыся?
Правда, зная Прокопа Мельника, он не допускал мысли, что в его доме девушку ожидали неприятности, но ведь для такой девушки, как она, уже само одиночество становится оскорблением… А ведь он столько ей обещал!.. Так красиво представлял, как они заживут под одной крышей. Конечно, пришлось бы брать у больных деньги, особенно у богатых, чтобы приобрести для Марыси книги, которые она так любит, и красивые платья, которые больше подходят к ее нежной красоте, чем простые ситцевые. С утра он работал бы на мельнице, после обеда вместе с ней принимал бы больных, а вечерами Марыся своим звонким голоском читала бы вслух разные стихи и романы.
И вот все мечты лопнули как мыльный пузырь. Три года – это большой срок. За три года многое может измениться. После отбывания наказания он вернется на мельницу, но что если ее уже там не будет?
Что тогда?..
«Тогда снова начнется пустая, бесцельная жизнь. Жизнь не для себя, не для людей и не для Бога, потому что я не дорожу ею, люди унижают, а Бог откуда-то свысока с безразличием смотрит на эту возню.
И что тогда?..
Столько лет я бродил по свету, не имея иной цели, кроме как получить пищу на день и кров на ночь. И вот тогда, когда появился в этой пустыне первый, единственный лучик света, когда я почувствовал в груди живое биение сердца и теплое человеческое чувство, когда понял, что обрел, наконец, цель и потребность в существовании, судьба нанесла удар и все разнесла вдребезги».
Как живо вспоминал он сейчас те страшные минуты, когда Марыся находилась между жизнью и смертью, когда в бессильном отчаянии он сидел возле нее, исчерпав все усилия, потеряв всякую надежду на ее спасение, не в состоянии даже молиться. То же самое он переживал по ночам в тюрьме. Его мысли настойчиво вращались над водоворотом разочарования, который втягивал, поглощал все, что он любил, для чего хотел жить, ради чего стоило жить.
И снова в нем пробуждались туманные, расплывчатые воспоминания. Казалось, что когда-то давно он уже переживал подобное несчастье. Но напрасно Антоний напрягал память: вспоминалось лишь странное имя, которое он, пожалуй, никогда не слышал и в то же время откуда-то знал, – Беата.
Почему это имя постоянно всплывало в его сознании? Почему своим звучанием вызывало тревогу? Что оно означало?..
Антоний Косиба лежал с открытыми глазами на жестком тюремном сеннике и всматривался в темноту, испытывая непреодолимое желание раздвинуть ее и выйти к свету. Но память останавливалась всегда на одних и тех же образах, как перед неприступной стеной.
…Осень и разползшаяся дорога; простая мужицкая телега, запряженная толстобокой маленькой лошадкой… Он лежит на телеге и спит, а головой больно ударяется о доски. От этой боли и толчков он проснулся…
А что было до того?..
Здесь вставала неприступная черная стена беспамятства, за которой скрывалась тайна: какая-то забытая, вычеркнутая из действительности жизнь. Знал он только одно: та жизнь существенно отличалась от настоящей. Она была связана с совершенно другим слоем общества и с загадочным именем – Беата.
В первые годы своих странствий он пытался проникнуть за эту преграду, отрезавшую его памяти доступ к прошлому. Он понимал, что, как и у всех, у него было детство и юность. В беседах со встречавшимися ему людьми он осторожно выяснял, что все помнят свое детство. Сначала он рассказывал о своем странном состоянии, а потом перестал, потому что этому никто не верил. Над ним только смеялись, но допускали, что у него есть основания забыть собственное прошлое. Но сам он продолжал напрягать мозг, продолжал свои бесконечные попытки преодолеть стену забвения. И каждый раз, измучившись, исчерпав себя до конца, почти в бессознательном состоянии возвращался к действительности и клялся себе, что таких попыток больше не будет.
Шли годы. Он привык, смирился со своим положением и отказался от бесплодных усилий вспомнить прошлое. Только иногда какое-нибудь происшествие неожиданно будило в нем смутную тревогу и страх, который испытывает каждый человек перед тайными силами, действующими в глубине его подсознания…
В тот день с раннего утра вместе с несколькими заключенными он занимался откапыванием лопнувшей канализационной трубы. Благодаря оттепели, державшейся уже несколько дней, поверхность земли превратилась в болотистое месиво, зато глубже почва оказалась замерзшей и приходилось работать заступом и киркой.
Около десяти часов со стороны канцелярии подошел старший охранник Юрчак.
– Ого, кажется кого-то вызовут на свидание, – высказал предположение один из заключенных.
Он не ошибался: вызывали Антония Косибу.
– К тебе пришла молодая пара, – объяснил охранник.
– Ко мне?.. Наверное, ошибка!..
– Не болтай, а иди в комнату для свиданий.
Там Антоний еще никогда не был. Его никто не навещал, и сейчас он ломал себе голову над тем, кто бы это мог быть. Если приехали Василь с Зоней, то охранник не назвал бы их так почтительно «паньством».
В первую минуту мрак, царящий в комнатке, разделенной решетками, не позволил ему узнать Марысю, тем более что одета она была не в свое пальтишко и берет, а в элегантную шубу и шляпу. Рядом с ней он увидел молодого Чинского.
Косиба едва преодолел внезапный порыв повернуться и выйти. Предчувствие подсказывало, что его ждет неприятное известие, какой-то неожиданный удар. Почему они вместе и что означает это переодевание Марыси?..
– Дядя Антоний! – позвала девушка. – Дядя меня не узнает?..
– День добрый пан Косиба, – приветствовал его Лешек.
– День добрый, – ответил он тихо.
– Пан Косиба, вам не о чем беспокоиться, – весело произнес Чинский, – скоро все будет улажено. Если бы я раньше узнал о неприятностях, которые свалились из-за нас на вашу голову, то давно занялся бы этим делом. Вам недолго осталось тут находиться. Мы сделаем все, чтобы ускорить апелляцию. Я убежден, что скоро вас выпустят. Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, как в тюрьме…
– Дорогой дядя, вы так похудели, – заметила Марыся.
– А ты похорошела, голубка, – улыбнулся он.
Она кивнула головой в знак согласия:
– Это от счастья.
– От счастья?..
– Да, от большого счастья, которое встретило меня.
– Какое же это счастье? – спросил Косиба.
Марыся взяла Лешека под руку и сказала:
– Он вернулся ко мне, и мы никогда больше не расстанемся.
– Марыся согласилась стать моей женой, – добавил Чинский.
Знахарь схватился двумя руками за решетку, которая разделяла их. Ему показалось, что пол закачался у него под ногами.
– Как это? – подавленно спросил он.
– Да, дядя, – с улыбкой ответила Марыся.
– Лешек вылечился и возвратился из-за границы. Видишь, как несправедлив ты был по отношению к нему. Он меня очень любит, почти так же сильно, как я его…
– Наоборот, – весело прервал ее Лешек, – я значительно сильнее!
– Это невероятно, но скоро наша свадьба! Мы приехали сюда вместе с мамой Лешека. Она купила все эти вещи для меня. Как я тебе нравлюсь, дядя?..
Только сейчас она заметила странную подавленность своего старого друга.
– Дядя, ты рад моему счастью? – спросила Марыся и вдруг поняла: – Какие мы эгоисты! Мы забыли, что ты вынужден тут находиться. Не обижайся!
Знахарь пожал плечами.
– А кто ж обижается… Вот… не ожидал… Дай вам Бог всего самого хорошего…
– Спасибо, большое спасибо, – подхватил Лешек. – Но прошу вас, не беспокойтесь о своей судьбе. Мы поручили ваше дело самому лучшему адвокату в Вильно – Корчинскому. Он утверждает, что сможет освободить пана, а ему можно верить.
Косиба безучастно махнул рукой.
– А, не стоит труда!..
– Что дядя говорит! – обиделась Марыся.
– Ничего не жаль, – уверенно сказал Лешек. – Пан наш – самый большой благодетель. До конца жизни мы не сможем отблагодарить вас. И поверьте, пан Косиба, я расшибусь в лепешку, но вы будете освобождены.
На лице знахаря появилась грустная улыбка.
– Свободен?.. А… зачем мне эта свобода?..
Молодые растерянно посмотрели друг на друга. Лешек покачал головой.
– Ваша подавленность носит временный характер. Не думайте так…
– Почему дядя так говорит?..
– Правильно, голубка, – вздохнул Антоний, – и говорить об этом не стоит. Не о чем говорить. Дай тебе Боже радости и счастья, голубка… Ну, мне пора, прощайте… А мной, старым, не занимайтесь…
Он тяжело поклонился и повернул к двери.
– Пан Косиба! – позвал Лешек.
Но знахарь лишь ускорил шаги и был уже в коридоре. Он шел все быстрее, так что охранник не успевал за ним и рассердился.
– Ты чего так летишь? Помедленней там! Я из-за тебя ноги должен сбивать?
Знахарь замедлил шаги и пошел, низко опустив голову.
– Кто она тебе, эта девушка? – спросил охранник. – Близкая или хорошая знакомая?..
– Она? – отсутствующим взглядом посмотрел на него знахарь. – Она?.. Разве я могу знать…
– А почему же не можешь?
– Ну, потому что сегодня человек человеку может быть всем, а завтра… никем.
– Она называла тебя дядей.
– Называть можно по-разному. Название – пустой звук.
Охранник даже засопел от злости.
– Ты у меня дофилософствуешься!.. Тьфу!
Мог ли он понять, что происходило в душе этого человека? Мог ли он предположить, что заключенный Антоний Косиба переживал самые тяжелые минуты своей несчастной жизни? Только коридорный и соседи по камере заметили, что знахаря как бы согнул и придавил непосильный груз. Он совсем замолк, всю ночь ворочался на своем сеннике, а утром не вызвался на работу и остался один в камере.
Он не покривил душой, сказав Чинскому, что ему не нужна свобода. Сейчас он не хотел ничего.
После многих лет одиночества среди чужих людей он нашел родственную душу и тут же потерял ее. Когда он познакомился с Марысей и почувствовал симпатию, которую она испытывала к нему, то понял, что эта девушка для него дороже всего на свете и он нашел, наконец, цель своей жизни!
Нет, он никогда не строил в отношении ее никаких планов. Подозрения Зони о его жениховстве казались ему смешными и глупыми. Просто ему хотелось, чтобы Марыся всегда была рядом с ним. Конечно, если бы она захотела стать его женой и он смог обеспечить ей спокойную жизнь, хоть какой-нибудь достаток, а также заботу и защиту от злых языков, то женился бы на ней. Но больше всего ему хотелось, чтобы она просто осталась при нем, пусть бы даже вышла замуж за Василька.
Тогда они жили бы вместе, никогда не расставаясь, и он ежедневно слышал бы ее звонкий голос, видел ее голубые глаза. Марыся согревала бы его старое сердце своей ласковой весенней улыбкой, и каждый день жизни был бы наполнен смыслом…
И вдруг рухнули все надежды. Антоний Косиба не считал, что Марыся найдет свое счастье, став настоящей знатной пани и обзаведясь богатым мужем. Он не любил богатства, хотя не знал почему, не верил в него. Не верил он и молодому Чинскому. В том, что этот барчук полюбил Марысю, не было ничего удивительного. Познакомившись с этой девушкой, никто не мог остаться к ней равнодушным. В Радолишках все молодые люди пытались ухаживать за нею. А то, что Чинский решил жениться на ней, – прихоть панича. Иным путем он не мог ее заполучить. Но сумеет ли, захочет ли принести ей счастье?.. Сможет ли понять, каким огромным сокровищем владеет, оценит ли это сокровище достойным образом, не погубит ли?..
Когда Марыся жила на мельнице, Антоний ни разу не вспоминал о Чинском. Он умышленно молчал, хотя видел глубокую печаль девушки, ее внутренние переживания. Не скрылось от его внимания и мучительное ожидание письма от Лешека. Проходили недели, письма все не было, и в глубине души Антоний радовался. «Потерпит голубка, – думал он, – и забудет. Так для нее будет лучше».
Но Чинскому Косиба не мог простить молчание и резко осуждал его. Ему казалось, что Лешек по возвращении случайно встретил Марысю, о которой давно забыл, и в нем ожил старый каприз. А сколько может продолжаться каприз таких шалопаев?..
Но не только эти опасения мучили Антония Косибу. Мучила знахаря и его собственная беда. Как он будет жить дальше и зачем?.. Марысе, став женой Чинского, не понадобится ни его опека, ни помощь. Она будет жить в другом обществе. «Я даже не смогу видеть ее», – думал он.
Чем больше он размышлял об этом, тем мрачнее становились его мысли: не хотелось жить, хлопотать об изменении приговора, возвращаться в пристройку на мельнице, где так красиво, счастливо и милосердно начинала складываться будущая жизнь, где каждая мелочь, каждый предмет напоминал о Марысе с того момента, когда он вырвал ее из когтей смерти…
– Была моей, только моей, а сейчас ее у меня отняли…
Целыми днями он безучастно сидел в углу камеры, равнодушно раздавая сокамерникам посыпавшиеся на него передачи с едой и табаком.
Так прошли праздничные дни.
После праздников Антония вызвали в канцелярию. Оказалось, пришел его новый защитник, адвокат Корчинский. Это был высокий и довольно полный, хотя еще молодой, брюнет с серьезным лицом и живым проницательным взглядом.
– Ну, пан Косиба, – он протянул руку в приветствии, – я ознакомился с вашим делом. Встречался с коллегой Маклаем, внимательно изучил судебные акты. Я не в восторге от процесса, проведенного первой инстанцией, и думаю, что мы еще поработаем. Если не выиграем дело полностью, хотя я уверен в успехе, то, во всяком случае, скостим срок до нескольких месяцев. Я предпринимал некоторые усилия, чтобы пана уже освободили…
– Это не имеет для меня значения. – пробормотал Косиба.
– Думаю, вы правы, тем более, что апелляционный суд назначен на первое февраля. Остался неполный месяц. Вряд ли стоит возиться с оформлением документов, чтобы вас выпустили под залог на столь короткий срок.
– Но у меня нет средств, чтобы внести залог…
– Пан Чинский хотел оплатить за вас.
– Ненужная забота. Я не нуждаюсь в помощи пана Чинского.
– Почему же?.. Он настроен весьма доброжелательно к вам. Собственно, это понятно, ведь вы спасли жизнь его невесте и, может быть, ему самому. Но вернемся к делу. Я уже собрал материал, которым воспользуюсь при защите. У меня мало времени, поэтому буду краток. Прежде всего, я попросил сделать рентгеновские снимки переломов у Лешека и его невесты. Показывал их многим врачам. Все сходятся в одном: операции, проведенные паном, сделаны не только правильно, но свидетельствуют об исключительных способностях пана. Что касается перелома основания черепа, то эта операция была сделана феноменально. Мне бы хотелось узнать, как и у кого вы этому научились?
Знахарь пожал плечами.
– Я не учился.
– Не скрывайте от меня этих сведений, пан Косиба, – как можно мягче сказал адвокат. – Если хотите, я сохраню их в тайне, но я должен знать. Возможно, вы работали санитаром в какой-нибудь больнице? А может, на войне?..
– Нет.
– Сколько времени вы уже лечите людей? Где вы жили до того, пока не поселились на мельнице под Радолишками?
– Раньше не лечил. Только там начал.
– Хм… Пан не убедит меня в том, что, не имея практики, он смог составить сломанные кости, примитивными инструментами произвести ампутацию и другие подобные операции.
– Я не хочу ни в чем убеждать пана адвоката.
– Своим недоверием вы затрудняете мне вашу защиту в суде.
– А разве я просил пана адвоката защищать меня? Мне не нужна защита. Адвокат с интересом посмотрел на него.
– Значит, вы хотите сидеть в тюрьме.
– Мне все равно, – мрачно ответил знахарь.
Адвокат возмутился:
– Зато мне не все равно. Я дал слово и пообещал другу, что вытащу отсюда пана, и я не упущу удобного случая. Не хотите говорить сами, я узнаю у других.
– Не стоит труда, – махнул рукой знахарь. Мне свобода не нужна, а другим до нее дела нет. Буду я в тюрьме или на свободе, никому от этого не прибудет.
– Глупости! Но даже если у вас есть основания рассуждать так, то в интересах справедливости…
– Справедливости нет, – прервал адвоката Косиба. – Почему вы думаете, что она есть?.. Откуда вам известно?..
Адвокат кивнул головой:
– Разумеется, я не говорю об абсолютной справедливости. Может быть, такая и существует, только в нашем сознании нет ни одного критерия, на основании которого можно судить о ее существовании. Я говорил об относительной, человеческой справедливости.
Знахарь рассмеялся:
– Нет никакой. Человеческая?.. Вы видите меня здесь, осужденного на три года. А абсолютная?.. Пан адвокат определенно не найдет критерия ее существования в сознании. Не в сознании ее нужно искать, а в совести. А если человек в этой совести найдет только обиду, оскорбления, если поймет, что вся его жизнь – унижения и боль, тогда где же та абсолютная справедливость? Это не наказание! Нет!.. Наказание приходит за преступление. Остается только обида! Ничем не заслуженная, горькая обида!
Приговор он принял с покорностью, безропотно и, хотя считал меру наказания вопиющей несправедливостью, не восставал против него. К несправедливости он привык уже давно. Она не возмущала его, не удивляла, даже не огорчала. Антоний знал, что бедный человек должен привыкнуть к ней, как к слякоти и морозам. Бог, который посылает ненастье, создал также и злых, жестоких, жадных и бесчувственных людей.
От апелляции Антоний Косиба тоже ничего для себя не ждал. Одно лишь мучило его и не давало спать по ночам: как живет без него Марыся?
Правда, зная Прокопа Мельника, он не допускал мысли, что в его доме девушку ожидали неприятности, но ведь для такой девушки, как она, уже само одиночество становится оскорблением… А ведь он столько ей обещал!.. Так красиво представлял, как они заживут под одной крышей. Конечно, пришлось бы брать у больных деньги, особенно у богатых, чтобы приобрести для Марыси книги, которые она так любит, и красивые платья, которые больше подходят к ее нежной красоте, чем простые ситцевые. С утра он работал бы на мельнице, после обеда вместе с ней принимал бы больных, а вечерами Марыся своим звонким голоском читала бы вслух разные стихи и романы.
И вот все мечты лопнули как мыльный пузырь. Три года – это большой срок. За три года многое может измениться. После отбывания наказания он вернется на мельницу, но что если ее уже там не будет?
Что тогда?..
«Тогда снова начнется пустая, бесцельная жизнь. Жизнь не для себя, не для людей и не для Бога, потому что я не дорожу ею, люди унижают, а Бог откуда-то свысока с безразличием смотрит на эту возню.
И что тогда?..
Столько лет я бродил по свету, не имея иной цели, кроме как получить пищу на день и кров на ночь. И вот тогда, когда появился в этой пустыне первый, единственный лучик света, когда я почувствовал в груди живое биение сердца и теплое человеческое чувство, когда понял, что обрел, наконец, цель и потребность в существовании, судьба нанесла удар и все разнесла вдребезги».
Как живо вспоминал он сейчас те страшные минуты, когда Марыся находилась между жизнью и смертью, когда в бессильном отчаянии он сидел возле нее, исчерпав все усилия, потеряв всякую надежду на ее спасение, не в состоянии даже молиться. То же самое он переживал по ночам в тюрьме. Его мысли настойчиво вращались над водоворотом разочарования, который втягивал, поглощал все, что он любил, для чего хотел жить, ради чего стоило жить.
И снова в нем пробуждались туманные, расплывчатые воспоминания. Казалось, что когда-то давно он уже переживал подобное несчастье. Но напрасно Антоний напрягал память: вспоминалось лишь странное имя, которое он, пожалуй, никогда не слышал и в то же время откуда-то знал, – Беата.
Почему это имя постоянно всплывало в его сознании? Почему своим звучанием вызывало тревогу? Что оно означало?..
Антоний Косиба лежал с открытыми глазами на жестком тюремном сеннике и всматривался в темноту, испытывая непреодолимое желание раздвинуть ее и выйти к свету. Но память останавливалась всегда на одних и тех же образах, как перед неприступной стеной.
…Осень и разползшаяся дорога; простая мужицкая телега, запряженная толстобокой маленькой лошадкой… Он лежит на телеге и спит, а головой больно ударяется о доски. От этой боли и толчков он проснулся…
А что было до того?..
Здесь вставала неприступная черная стена беспамятства, за которой скрывалась тайна: какая-то забытая, вычеркнутая из действительности жизнь. Знал он только одно: та жизнь существенно отличалась от настоящей. Она была связана с совершенно другим слоем общества и с загадочным именем – Беата.
В первые годы своих странствий он пытался проникнуть за эту преграду, отрезавшую его памяти доступ к прошлому. Он понимал, что, как и у всех, у него было детство и юность. В беседах со встречавшимися ему людьми он осторожно выяснял, что все помнят свое детство. Сначала он рассказывал о своем странном состоянии, а потом перестал, потому что этому никто не верил. Над ним только смеялись, но допускали, что у него есть основания забыть собственное прошлое. Но сам он продолжал напрягать мозг, продолжал свои бесконечные попытки преодолеть стену забвения. И каждый раз, измучившись, исчерпав себя до конца, почти в бессознательном состоянии возвращался к действительности и клялся себе, что таких попыток больше не будет.
Шли годы. Он привык, смирился со своим положением и отказался от бесплодных усилий вспомнить прошлое. Только иногда какое-нибудь происшествие неожиданно будило в нем смутную тревогу и страх, который испытывает каждый человек перед тайными силами, действующими в глубине его подсознания…
В тот день с раннего утра вместе с несколькими заключенными он занимался откапыванием лопнувшей канализационной трубы. Благодаря оттепели, державшейся уже несколько дней, поверхность земли превратилась в болотистое месиво, зато глубже почва оказалась замерзшей и приходилось работать заступом и киркой.
Около десяти часов со стороны канцелярии подошел старший охранник Юрчак.
– Ого, кажется кого-то вызовут на свидание, – высказал предположение один из заключенных.
Он не ошибался: вызывали Антония Косибу.
– К тебе пришла молодая пара, – объяснил охранник.
– Ко мне?.. Наверное, ошибка!..
– Не болтай, а иди в комнату для свиданий.
Там Антоний еще никогда не был. Его никто не навещал, и сейчас он ломал себе голову над тем, кто бы это мог быть. Если приехали Василь с Зоней, то охранник не назвал бы их так почтительно «паньством».
В первую минуту мрак, царящий в комнатке, разделенной решетками, не позволил ему узнать Марысю, тем более что одета она была не в свое пальтишко и берет, а в элегантную шубу и шляпу. Рядом с ней он увидел молодого Чинского.
Косиба едва преодолел внезапный порыв повернуться и выйти. Предчувствие подсказывало, что его ждет неприятное известие, какой-то неожиданный удар. Почему они вместе и что означает это переодевание Марыси?..
– Дядя Антоний! – позвала девушка. – Дядя меня не узнает?..
– День добрый пан Косиба, – приветствовал его Лешек.
– День добрый, – ответил он тихо.
– Пан Косиба, вам не о чем беспокоиться, – весело произнес Чинский, – скоро все будет улажено. Если бы я раньше узнал о неприятностях, которые свалились из-за нас на вашу голову, то давно занялся бы этим делом. Вам недолго осталось тут находиться. Мы сделаем все, чтобы ускорить апелляцию. Я убежден, что скоро вас выпустят. Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, как в тюрьме…
– Дорогой дядя, вы так похудели, – заметила Марыся.
– А ты похорошела, голубка, – улыбнулся он.
Она кивнула головой в знак согласия:
– Это от счастья.
– От счастья?..
– Да, от большого счастья, которое встретило меня.
– Какое же это счастье? – спросил Косиба.
Марыся взяла Лешека под руку и сказала:
– Он вернулся ко мне, и мы никогда больше не расстанемся.
– Марыся согласилась стать моей женой, – добавил Чинский.
Знахарь схватился двумя руками за решетку, которая разделяла их. Ему показалось, что пол закачался у него под ногами.
– Как это? – подавленно спросил он.
– Да, дядя, – с улыбкой ответила Марыся.
– Лешек вылечился и возвратился из-за границы. Видишь, как несправедлив ты был по отношению к нему. Он меня очень любит, почти так же сильно, как я его…
– Наоборот, – весело прервал ее Лешек, – я значительно сильнее!
– Это невероятно, но скоро наша свадьба! Мы приехали сюда вместе с мамой Лешека. Она купила все эти вещи для меня. Как я тебе нравлюсь, дядя?..
Только сейчас она заметила странную подавленность своего старого друга.
– Дядя, ты рад моему счастью? – спросила Марыся и вдруг поняла: – Какие мы эгоисты! Мы забыли, что ты вынужден тут находиться. Не обижайся!
Знахарь пожал плечами.
– А кто ж обижается… Вот… не ожидал… Дай вам Бог всего самого хорошего…
– Спасибо, большое спасибо, – подхватил Лешек. – Но прошу вас, не беспокойтесь о своей судьбе. Мы поручили ваше дело самому лучшему адвокату в Вильно – Корчинскому. Он утверждает, что сможет освободить пана, а ему можно верить.
Косиба безучастно махнул рукой.
– А, не стоит труда!..
– Что дядя говорит! – обиделась Марыся.
– Ничего не жаль, – уверенно сказал Лешек. – Пан наш – самый большой благодетель. До конца жизни мы не сможем отблагодарить вас. И поверьте, пан Косиба, я расшибусь в лепешку, но вы будете освобождены.
На лице знахаря появилась грустная улыбка.
– Свободен?.. А… зачем мне эта свобода?..
Молодые растерянно посмотрели друг на друга. Лешек покачал головой.
– Ваша подавленность носит временный характер. Не думайте так…
– Почему дядя так говорит?..
– Правильно, голубка, – вздохнул Антоний, – и говорить об этом не стоит. Не о чем говорить. Дай тебе Боже радости и счастья, голубка… Ну, мне пора, прощайте… А мной, старым, не занимайтесь…
Он тяжело поклонился и повернул к двери.
– Пан Косиба! – позвал Лешек.
Но знахарь лишь ускорил шаги и был уже в коридоре. Он шел все быстрее, так что охранник не успевал за ним и рассердился.
– Ты чего так летишь? Помедленней там! Я из-за тебя ноги должен сбивать?
Знахарь замедлил шаги и пошел, низко опустив голову.
– Кто она тебе, эта девушка? – спросил охранник. – Близкая или хорошая знакомая?..
– Она? – отсутствующим взглядом посмотрел на него знахарь. – Она?.. Разве я могу знать…
– А почему же не можешь?
– Ну, потому что сегодня человек человеку может быть всем, а завтра… никем.
– Она называла тебя дядей.
– Называть можно по-разному. Название – пустой звук.
Охранник даже засопел от злости.
– Ты у меня дофилософствуешься!.. Тьфу!
Мог ли он понять, что происходило в душе этого человека? Мог ли он предположить, что заключенный Антоний Косиба переживал самые тяжелые минуты своей несчастной жизни? Только коридорный и соседи по камере заметили, что знахаря как бы согнул и придавил непосильный груз. Он совсем замолк, всю ночь ворочался на своем сеннике, а утром не вызвался на работу и остался один в камере.
Он не покривил душой, сказав Чинскому, что ему не нужна свобода. Сейчас он не хотел ничего.
После многих лет одиночества среди чужих людей он нашел родственную душу и тут же потерял ее. Когда он познакомился с Марысей и почувствовал симпатию, которую она испытывала к нему, то понял, что эта девушка для него дороже всего на свете и он нашел, наконец, цель своей жизни!
Нет, он никогда не строил в отношении ее никаких планов. Подозрения Зони о его жениховстве казались ему смешными и глупыми. Просто ему хотелось, чтобы Марыся всегда была рядом с ним. Конечно, если бы она захотела стать его женой и он смог обеспечить ей спокойную жизнь, хоть какой-нибудь достаток, а также заботу и защиту от злых языков, то женился бы на ней. Но больше всего ему хотелось, чтобы она просто осталась при нем, пусть бы даже вышла замуж за Василька.
Тогда они жили бы вместе, никогда не расставаясь, и он ежедневно слышал бы ее звонкий голос, видел ее голубые глаза. Марыся согревала бы его старое сердце своей ласковой весенней улыбкой, и каждый день жизни был бы наполнен смыслом…
И вдруг рухнули все надежды. Антоний Косиба не считал, что Марыся найдет свое счастье, став настоящей знатной пани и обзаведясь богатым мужем. Он не любил богатства, хотя не знал почему, не верил в него. Не верил он и молодому Чинскому. В том, что этот барчук полюбил Марысю, не было ничего удивительного. Познакомившись с этой девушкой, никто не мог остаться к ней равнодушным. В Радолишках все молодые люди пытались ухаживать за нею. А то, что Чинский решил жениться на ней, – прихоть панича. Иным путем он не мог ее заполучить. Но сумеет ли, захочет ли принести ей счастье?.. Сможет ли понять, каким огромным сокровищем владеет, оценит ли это сокровище достойным образом, не погубит ли?..
Когда Марыся жила на мельнице, Антоний ни разу не вспоминал о Чинском. Он умышленно молчал, хотя видел глубокую печаль девушки, ее внутренние переживания. Не скрылось от его внимания и мучительное ожидание письма от Лешека. Проходили недели, письма все не было, и в глубине души Антоний радовался. «Потерпит голубка, – думал он, – и забудет. Так для нее будет лучше».
Но Чинскому Косиба не мог простить молчание и резко осуждал его. Ему казалось, что Лешек по возвращении случайно встретил Марысю, о которой давно забыл, и в нем ожил старый каприз. А сколько может продолжаться каприз таких шалопаев?..
Но не только эти опасения мучили Антония Косибу. Мучила знахаря и его собственная беда. Как он будет жить дальше и зачем?.. Марысе, став женой Чинского, не понадобится ни его опека, ни помощь. Она будет жить в другом обществе. «Я даже не смогу видеть ее», – думал он.
Чем больше он размышлял об этом, тем мрачнее становились его мысли: не хотелось жить, хлопотать об изменении приговора, возвращаться в пристройку на мельнице, где так красиво, счастливо и милосердно начинала складываться будущая жизнь, где каждая мелочь, каждый предмет напоминал о Марысе с того момента, когда он вырвал ее из когтей смерти…
– Была моей, только моей, а сейчас ее у меня отняли…
Целыми днями он безучастно сидел в углу камеры, равнодушно раздавая сокамерникам посыпавшиеся на него передачи с едой и табаком.
Так прошли праздничные дни.
После праздников Антония вызвали в канцелярию. Оказалось, пришел его новый защитник, адвокат Корчинский. Это был высокий и довольно полный, хотя еще молодой, брюнет с серьезным лицом и живым проницательным взглядом.
– Ну, пан Косиба, – он протянул руку в приветствии, – я ознакомился с вашим делом. Встречался с коллегой Маклаем, внимательно изучил судебные акты. Я не в восторге от процесса, проведенного первой инстанцией, и думаю, что мы еще поработаем. Если не выиграем дело полностью, хотя я уверен в успехе, то, во всяком случае, скостим срок до нескольких месяцев. Я предпринимал некоторые усилия, чтобы пана уже освободили…
– Это не имеет для меня значения. – пробормотал Косиба.
– Думаю, вы правы, тем более, что апелляционный суд назначен на первое февраля. Остался неполный месяц. Вряд ли стоит возиться с оформлением документов, чтобы вас выпустили под залог на столь короткий срок.
– Но у меня нет средств, чтобы внести залог…
– Пан Чинский хотел оплатить за вас.
– Ненужная забота. Я не нуждаюсь в помощи пана Чинского.
– Почему же?.. Он настроен весьма доброжелательно к вам. Собственно, это понятно, ведь вы спасли жизнь его невесте и, может быть, ему самому. Но вернемся к делу. Я уже собрал материал, которым воспользуюсь при защите. У меня мало времени, поэтому буду краток. Прежде всего, я попросил сделать рентгеновские снимки переломов у Лешека и его невесты. Показывал их многим врачам. Все сходятся в одном: операции, проведенные паном, сделаны не только правильно, но свидетельствуют об исключительных способностях пана. Что касается перелома основания черепа, то эта операция была сделана феноменально. Мне бы хотелось узнать, как и у кого вы этому научились?
Знахарь пожал плечами.
– Я не учился.
– Не скрывайте от меня этих сведений, пан Косиба, – как можно мягче сказал адвокат. – Если хотите, я сохраню их в тайне, но я должен знать. Возможно, вы работали санитаром в какой-нибудь больнице? А может, на войне?..
– Нет.
– Сколько времени вы уже лечите людей? Где вы жили до того, пока не поселились на мельнице под Радолишками?
– Раньше не лечил. Только там начал.
– Хм… Пан не убедит меня в том, что, не имея практики, он смог составить сломанные кости, примитивными инструментами произвести ампутацию и другие подобные операции.
– Я не хочу ни в чем убеждать пана адвоката.
– Своим недоверием вы затрудняете мне вашу защиту в суде.
– А разве я просил пана адвоката защищать меня? Мне не нужна защита. Адвокат с интересом посмотрел на него.
– Значит, вы хотите сидеть в тюрьме.
– Мне все равно, – мрачно ответил знахарь.
Адвокат возмутился:
– Зато мне не все равно. Я дал слово и пообещал другу, что вытащу отсюда пана, и я не упущу удобного случая. Не хотите говорить сами, я узнаю у других.
– Не стоит труда, – махнул рукой знахарь. Мне свобода не нужна, а другим до нее дела нет. Буду я в тюрьме или на свободе, никому от этого не прибудет.
– Глупости! Но даже если у вас есть основания рассуждать так, то в интересах справедливости…
– Справедливости нет, – прервал адвоката Косиба. – Почему вы думаете, что она есть?.. Откуда вам известно?..
Адвокат кивнул головой:
– Разумеется, я не говорю об абсолютной справедливости. Может быть, такая и существует, только в нашем сознании нет ни одного критерия, на основании которого можно судить о ее существовании. Я говорил об относительной, человеческой справедливости.
Знахарь рассмеялся:
– Нет никакой. Человеческая?.. Вы видите меня здесь, осужденного на три года. А абсолютная?.. Пан адвокат определенно не найдет критерия ее существования в сознании. Не в сознании ее нужно искать, а в совести. А если человек в этой совести найдет только обиду, оскорбления, если поймет, что вся его жизнь – унижения и боль, тогда где же та абсолютная справедливость? Это не наказание! Нет!.. Наказание приходит за преступление. Остается только обида! Ничем не заслуженная, горькая обида!