Доленга-Мостович Тадеуш. Знахарь

   – Панна Марыся! Вы доведете меня до сумасшествия!
   – У меня нет таких намерений. В мои обязанности входит быть вежливой с клиентами, поэтому прошу меня извинить, я должна подмести в магазине, а пыль может повредить вашему драгоценному здоровью, не говоря уж о костюме из Лондона.
   – Что вы говорите? – вскочил он, побледнев.
   – Да-да, я прошу вас.
   – Панна Марыся!
   – Еще что-нибудь завернуть для вас? – наклонилась с улыбкой Марыся.
   Чинский изо всей силы хлестнул веткой по сапогу:
   – Ах, так! Прощайте! Вы не скоро увидите меня!
   – Счастливого пути…
   – Проклятие! – крикнул он и выскочил из магазина.
   Вскочив в седло, он с места пустил лошадь в галоп. Марыся видела в окно, как он, точно сумасшедший, промчался по площади.
   Она села на стул и задумалась. Знала, что поступила правильно, что этого гордеца следовало проучить, но в то же время ей было жаль его.
   – Не скоро его увижу… Возможно, никогда, – вздохнула она. – Тяжело, а может, так оно и лучше.
   На следующий день, когда она пришла открывать магазин, у дверей ее уже ждал лесничий из Людвикова. Он принес письмо. В письме Чинский писал, что она испортила ему все каникулы, что он не ожидал от нее такого превратного истолкования его намерений и что она обидела его и оскорбила. Однако он тут же признавался, что и сам вел себя не очень вежливо и поэтому считает своим долгом извиниться.
   «Для того, чтобы залить эти горькие воспоминания, – писал он в конце, – я еду в Вильно и буду так пить, чтобы меня черт побрал, как того пожелала пани».
   – Будет ли ответ? – спросил лесничий.
   Она заколебалась. Нет, зачем я буду писать ему? И вообще зачем это все?
   – Ответа не будет. Только прошу передать пану, что я желаю ему всего самого хорошего.
   Прошли три недели. Чинский не показывался. Марыся тосковала и даже гадала: приедет ли, зайдет ли в магазин? В конце третьей недели ей пришла телеграмма. Она глазам своим не верила: это была первая в жизни телеграмма, адресованная ей лично.
   «Мир скучен. Жизнь ничего не стоит, как поживает аптекарша? Пани самая красивая девушка в Центральной Европе. Жаль. Лех».
   Три дня спустя в Радолишках раздался треск мотоцикла, объявляя всему местечку, что молодой Чинский возвратился в родные места. Марыся едва успела подбежать к зеркалу и поправить волосы, как он уже был в магазине.
   В сущности, ее обрадовал этот приезд, но она не подала виду: боялась, чтобы Чинский не подумал, будто ей нужна его дружба. Холодный прием снова разозлил его и испортил радость долгожданной встречи.
   Обменявшись с Марысей несколькими ничего не значащими фразами, он сказал:
   – Вы осуждаете мой снобизм, но у снобов есть одно достоинство: они умеют быть вежливыми даже тогда, когда им этого не хочется.
   Ей захотелось сказать, что ему не нужно быть любезным, что своим возвращением и тем, что помнил о ней там, в Кринице, он доставил ей большую радость… Но вместо этого она процедила сквозь зубы:
   – Я знаю, что ваша любезность носит именно такой характер.
   Он посмотрел на нее пронзительным взглядом:
   – О да! Вы правы!..
   – Не сомневаюсь.
   – Тем лучше.
   – Удивительно только, зачем вы прилагаете столько усилий.
   Чинский рассмеялся, как ей показалось, иронически.
   – Вовсе нет. Это происходит автоматически. Видите ли, мое воспитание дало мне возможность довести до автоматизма правила приличия в общении с людьми…
   Девушка опустила голову:
   – Я в восторге.
   Он резко отвернулся, и она не могла видеть его лицо, но была уверена, что в эти минуты оно выражало злобу.
   Но Марысе хотелось мира и согласия. Она понимала, что должна сказать ему что-нибудь доброе, что судит о нем несправедливо и что он уже никогда не вернется, если сейчас не услышит от нее ласкового слова. Она понимала все это, однако не могла решиться на капитуляцию.
   – Прощайте, – сказал он и, не ожидая ответа, быстро вышел.
   Она не расплакалась только потому, что как раз в следующую минуту в магазин вошла покупательница.
   Все это произошло в прошлом году. До конца каникул Лешек не показывался в Радолишках ни разу. Потом пришла долгая холодная зима, а за нею весна. О молодом Чинском, как всегда, сплетничали. До Марыси время от времени доходили разные слухи: вроде был на практике за границей, вроде собирался жениться на дочери барона из Познанского воеводства и ее родители якобы приезжали с визитом в Людвиково.
   Эти новости Марыся воспринимала довольно спокойно. Она понимала, что никаких надежд по отношению к молодому Чинскому питать не может, но, несмотря на это, испытывала к нему какую-то непонятную жалость.
   Зимой в Радолишки привезли кино. Показывали его в помещении пожарной, где, несмотря на пронизывающий холод, все три вечера от публики не было отбоя. Демонстрировались американские фильмы. Пани Шкопкова, хотя не раз слышала рассказы о заслуживающем порицания великосветском распутстве, которое показывали в кино, решилась, наконец, это распутство увидеть собственными глазами и оценить степень его опасности. А поскольку она боялась, что многое не поймет, взяла с собой Марысю, учитывая ее образованность, а также то, что Марыся раньше уже была в кино.
   Марысю еще ребенком, действительно, водили в кино в таких больших городках, как Браслав и Свентяны. Сейчас она пыталась вспомнить содержание фильмов. Один из них ей понравился особенно. В нем рассказывалась история молодой сельской девушки, на которую никто в округе не обращал внимания, считая ее бедной и забитой. Однако, когда она попала в центральный магазин большого города, где ежедневно проходят тысячи покупателей, с ней познакомился и полюбил ее известный богатый художник, который сумел оценить ее красоту, обаяние и другие достоинства.
   «Конечно, – с грустью думала Марыся. – Возможно, в большом городе это может случиться, но, если бы она осталась в деревне, ее судьба была бы печальной».
   Что же касается ее самой, то Марыся знала, что уже никогда не выберется отсюда. А здесь… кто может стать тем мужчиной, который полюбит ее и возьмет в жены?.. Она была в состоянии здраво рассуждать и даже не надеялась, что родители Лешека Чинского согласятся на их брак.
   Ему самому подобная мысль не приходила в голову, да и Марыся не стремилась стать женой этого пана, ведь она выносила из магазина покупки в карету его близким и знакомым. Смогут ли они потом принять ее как равную?
   Совсем иначе она представляла свое будущее, будь пан Лешек простым чиновником, ремесленником, или даже сельским хозяином. О! Тогда все было бы иначе!
   Она видела в нем верх мужской красоты. Ни на фотографиях киноактеров, ни на открытках она не видела более привлекательного парня. Ей нравилось в нем все, даже его высокомерие и самоуверенность, на которые можно было закрыть глаза: ведь будь он скромным рабочим человеком, определенно не задирал бы так высоко нос.
   Наступила весна, и Марыся если и вспоминала о молодом Чинском, то не иначе как о прекрасном сказочном принце.
   Образ этот, однако, занимал в ее воображении постоянное и незыблемое место, куда другим доступ был закрыт наглухо. В округе хватало молодых людей, которые обращали на Марысю внимание, не скрывая своих восторгов. Но она их просто не замечала.
   Подошел жаркий, буйный июнь. Городок, окруженный колышущимся зеленым морем хлебов, сам напоминал букет из вершин могучих тополей, лип и берез, под которыми прилепились, точно скромные цветы, белые и красные домики, едва заметные из-за густо посаженных жасмина и сирени. Казалось, нет на свете более тихого и красивого уголка.
   Солнце сверкало на безоблачном небе, с полей доносился нежный запах разнотравья; на сердце было легко и радостно.
   В будние дни магазин закрывался после семи часов, и к концу дня в нем стояла нестерпимая жара. Высаженные недавно со стороны площади молодые деревца почти не давали тени. Стены нагревались так, что все табачные изделия на день приходилось выносить в подвал из опасения, как бы они не пересохли. Вечером, закрыв магазин и забежав домой, Марыся уходила к реке. Летом через эту речушку могла перейти вброд курица, не замочив своих перьев. Однако в двух местах – возле шоссе и за костелом – речушка образовывала два широких и довольно глубоких пруда. Возле шоссе купались мужчины, а за костелом – женщины, преимущественно молодые девушки.
   После купания у Марыси еще оставалось достаточно времени, чтобы помочь пани Шкопковой по хозяйствую потом почитать. Книги приходской библиотеки Марыся давно уже все прочла. Прочитала она также и книги из небольшой библиотеки местной школы. Иногда ей случалось взять повесть или томик стихов у кого-нибудь из немногочисленной интеллигенции, проживающей в местечке. Но книг ей постоянно не хватало. Многое из прочитанного она уже знала почти наизусть, а две французские и одну немецкую книги читала чаще других, чтобы не забыть языки.
   Французская – старенький потрепанный томик стихов Мюссе – принадлежала бывшему ксендзу. Как раз эти стихи она держала в руках, когда в магазин зашел старый и милый гость – знахарь с мельницы.
   – Что ты читаешь? – спросил он.
   – Это поэзия, удивительно прекрасная поэзия… Стихи. Но французские.
   – Французские?..
   – Да, дядя. Их написал Мюссе.
   Знахарь повернул книгу к себе, наклонился над ней. и Марысе показалось, что он старается читать, даже губы его шевелились. Но через минуту он выпрямился.
   Лицо его стало бледным, а глаза заволокло туманом.
   – Что с тобой, дядя Антоний? – спросила удивленная и испуганная Марыся.
   – Ничего, ничего… – он покачал головой и сжал виски руками.
   – Сядь, дядя, – она выбежала из-за прилавка и подвинула знахарю стул, – сегодня нестерпимая жара: наверное, поэтому тебе стало плохо.
   – Нет, не волнуйся, девочка. Все прошло.
   – Слава Богу. А то я уж испугалась… А книгу послушай, пожалуйста. Какой красивый язык! Я думаю. что его прелесть особенно хорошо передается в стихах.
   Она перевернула несколько страничек и начала читать. Но если бы хоть на мгновение Марыся оторвала глаза от книги, то тотчас же увидела бы, что с Антонием что-то происходит. А она читала для себя, упиваясь плавностью и звучностью строф, легкостью ритма и трогательным содержанием, чувствами поэта, плачущего над отчаянием двух сердец, неумолимо разделенных слепым капризом судьбы и охваченных слабеющим светом мечты, которая стала их единственным утешением и смыслом существования.
   Закончив читать, она подняла голову и увидела прикованные к ней, но в то же время отсутствующие глаза знахаря.
   – Что с вами? – вскочила она.
   И в это время Марыся услышала, как он повторил, повторил с абсолютной точностью последнюю строфу. Она не могла ошибиться, хотя он говорил хриплым шепотом, очень тихо.
   Пан… пан… – начала она, но Антоний с напряжением, словно пытаясь что-то вспомнить, пробормотал:
   – Да… слепой каприз судьбы… Как дерево, вырванное с корнем… Что это… что это… Он встал и покачнулся.
   – Боже правый! Дядя Антоний! Дядя! – воскликнула она.
   – Темнеет в глазах, кружится голова, – ответил знахарь, тяжело дыша. Кажется, я схожу с ума… Что это за лошади там едут?.. Зачем я сюда пришел?.. За табаком… Скажи мне что-нибудь, прошу тебя… Говори со мной…
   Марыся интуитивно почувствовала, что ему нужно. Она начала быстро говорить, что лошади идут из деревни, наверное, пани Германович приехала за покупками или оплатить панихиду по мужу, что она каждый месяц оплачивает панихиду, что… Она говорила все, что приходило в голову и одновременно держала знахаря за его большие натруженные руки.
   Он постепенно успокаивался, хотя все еще тяжело дышал. Марыся принесла ему стакан воды, и он его с жадностью осушил. Потом она спустилась в подвал за табаком и упаковала его, а поскольку время уже приближалось к семи, она решила, что не отпустит его одного.
   – Посидите, пожалуйста, у меня еще немножко, пока закроется магазин, и я провожу вас, дядя. Хорошо?
   – Зачем же, девочка, я сам пойду.
   – Ну, а если мне хочется прогуляться?
   Хорошо, – согласился он.
   – А может быть вы закурите?.. Я сделаю.
   – Закурю, – кивнул головой знахарь.
   Когда они были уже на шоссе, к нему вернулись силы и душевное равновесие.
   – Со мной случается такое. Наверное, что-то в мозгу. Уже давно, очень давно я не испытывал такого.
   – Даст Бог, больше не повторится, – улыбнулась она приветливо. – Это, наверное, солнце.
   – Нет, дорогая девочка! Это не от солнца.
   – А тогда от чего же?
   Он долго молчал и, наконец, тяжело вздохнув, ответил:
   – Сам не знаю.
   А через минуту добавил:
   – Ты только не спрашивай меня об этом, потому что, как только начну думать, напрягать память, все может повториться снова.
   – Хорошо, дядя Антоний. Мы будем говорить о чем-нибудь другом.
   – Нет-нет, не надо, девочка. Возвращайся. Слишком большой кусок дороги для твоих маленьких ножек.
   – Да что там, они совсем немаленькие. Но если вы хотите остаться один, то я вернусь.
   Остановившись, он улыбнулся, осторожно привлек ее к себе и нежно поцеловал в лоб.
   – Пусть Бог вознаградит тебя, девочка, – сказал тихо и пошел.
   Марыся повернула в сторону городка. Неожиданный жест и поцелуй этого человека не были для нее чем-то неприятным, он не оскорбил ее, а, напротив, успокоил после недавних переживаний. Еще отчетливее она почувствовала, что в этом старом знахаре нашла существо с золотым и близким ей сердцем. Да она была уверена в том, что никто на свете не проявлял к ней столько доброты и милосердия, как он, и, случись с ней какое-нибудь несчастье, он один не откажет ей в помощи.
   Но поняла она еще и то, что этот душевный и добрый человек сам нуждается в помощи, что на него обрушилось какое-то большое несчастье и в его душе происходит непонятная и таинственная борьба.
   Приступ болезни, свидетелем которого она стала в магазине, подсказывал тысячи фантастических предположений. Если подходить серьезно, то ни одно из них не выдерживало критики. Но Марысе казалось, что Антоний Косиба, знахарь с мельницы, весьма загадочная и романтическая фигура. Она видела в нем то князя, скрывающего под сермягой свое достоинство, то несчастного, случайно или в порыве гнева свершившего преступление и в искупление своей вины обрекшего себя на бедность, скитания и служение людям.
   Нет, она не ошибалась, не могла ошибаться, потому что ясно слышала произнесенные им слова французского стихотворения. Простой мужик не смог бы их повторить. А ведь Антоний понимал и смысл стихотворения!.. Как же все это объяснить?..
   «Предположим, – думала она, – что в своих скитаниях он добрался до Франции или Бельгии. Это вполне вероятно. Многие эмигрируют, а потом возвращаются».
   Но такая постановка вопроса и разгадка тайны казались слишком прозаичными. Хотя если все произошло именно так, то откуда такое потрясение? Не скрывается ли тут трагедия?.. Несомненно, стихи напомнили о чем-то, пробудили в знахаре болезненные воспоминания.
   «Это, должно быть, человек необычный», – уверенно отметила про себя Марыся.
   И эта убежденность росла в ней тем сильнее, чем больше деталей, подтверждающих ее мысли, всплывало в памяти. А ведь жизнь этого человека на первый взгляд так похожа на жизнь других простых людей…
   Она была уверена, что напала на след большой, волнующей тайны, и приняла решение раскрыть ее. Марыся еще не знала, каким образом она это сделает, но понимала, что не успокоится, пока не доберется до сути.
   Тем временем, однако, произошли события, которые резко изменили направление ее мыслей и интересов.

ГЛАВА IX

   Ранним июньским утром на рыночной площади остановился большой синий автомобиль. В Радолишках каждый знал, что он принадлежит семье из Людвикова. Автомобиль подъехал к бакалейному магазину Мордки Рабиновича. Из окон лавочки пани Михалины Шкопковой хорошо было видно, как первым вышел старый пан Чинский, за ним пани Чинская и наконец их сын, пан Лешек.
   Марыся отскочила от окна. Она успела лишь заметить, что молодой инженер еще больше похудел. На нем был светлый, пепельного цвета, костюм, в котором он выглядел еще стройнее, чем прежде.
   Она была уверена, что через несколько минут двери откроются и он войдет. Марыся с удивлением отметила, что сердце ее бьется все сильнее, а лицо покрывается румянцем. «А ведь он может подумать, что это вызвано его появлением», – мелькнула у нее мысль.
   Уже не однажды она представляла себе, как примет его. Однако сейчас, когда он находился совсем рядом, в голову не приходило ничего путного. Девушка чувствовала лишь одно: безумную радость от того, что Лешек вернулся.
   Она села за прилавок и принялась за вышивание, тщетно пытаясь сосредоточиться. Ей очень хотелось, чтобы он застал ее за этим занятием.
   – Лучше всего ничего не планировать, – решила она, – а держаться в соответствии с его поведением. А он может войти и попросить только пачку сигарет… Как обычный покупатель.
   Это было бы некрасиво с его стороны. Сама мысль об этом приводила Марысю в уныние, тем более что она начала понимать, что прошлой осенью вела себя по отношению к нему невежливо и несправедливо.
   – Хоть бы ему понадобились сигареты, – подумала она. – Я должна быть приветливой. Только бы скорее пришел…
   Однако он не пришел совсем.
   Спустя четверть часа она осторожно подошла к окну и увидела, что Чинские сели в автомобиль, который развернулся и поехал в сторону Людвикова.
   – Уехал, – произнесла она вслух, и в первое мгновение ей стало нестерпимо больно и стыдно.
   Лишь вечером, лежа в постели, она начала все взвешивать и пришла к выводу, что еще не все потеряно. Наверное, он не зашел к ней из-за того, что спешили родители, а он не захотел привлекать их внимание к своему знакомству с ней, ведь это им бы вряд ли понравилось. И с этими мыслями она спокойно уснула.
   На следующее утро ее взбудоражил знакомый треск мотоцикла. Но, к удивлению Марыси, мотоцикл пересек площадь, промелькнул в окнах и помчался дальше.
   – Может, он еще вернется? – подумала она, хотя знала, что заблуждается.
   Стало совершенно ясно, что Лешек забыл ее и не желает больше ее видеть.
   – Значит, так… – сказала она себе. – Вот и хорошо…
   Но ничего хорошего не было. Вышивать она не могла: дрожали руки. Несколько раз она наколола себе пальцы. В голову лезла всякая дрянь: если поехал по тракту, значит, к Зеновичам. Это очень богатые люди, и у них две дочери-невесты. Одну из них уже давно прочили в жены молодому Чинскому. Но в таком случае сколько же правды было в слухах о дочери барона из Великой Польши?..
   – Хотя, – думала она с горечью, – какая мне разница? Пусть женится на ком хочет. Я желаю ему найти самую подходящую и самую красивую жену. Но все же отвратительно с его стороны, что он не зашел хотя бы на несколько минут. Я же его не съем, и мне от него ничего не надо.
   Чинский возвращался около семи вечера. Двери магазина были открыты, и Марыся стояла на крыльце.
   Он промчался рядом, даже не повернув головы, даже не посмотрев в ее сторону.
   – Может, это и лучше, – успокаивала себя Марыся. – Пани Шкопкова права, что я не должна интересоваться им.
   В тот же вечер начальник местной почты, пан Собек, был приятно удивлен: он встретил возвращающуюся домой панну Марысю, и, когда предложил ей прогуляться с ним до Трех грушек, она согласилась, не задумываясь. В этом не было бы ничего необычного, если бы речь шла о какой-нибудь девушке из Радолишек. Собек относился к той категории мужчин, которые пользуются успехом у прекрасного пола: молодой, интересный, на государственной работе и с перспективной карьерой. Все знали, что его дядя в окружной администрации был важной фигурой. Кроме того, Собек мастерски играл на мандолине, прекрасной, инкрустированной перламутром, с которой, кроме службы, никогда не расставался.
   И мандолина, и достоинства пана Собека, притягивали почти всех молодых девушек. Но было одно неприятное для пана Собека исключение: Марыся по отношению к нему была неизменно вежлива, однако никогда не выражала желания познакомиться с ним поближе, постоянно отказывалась пойти с ним на каток, на прогулку или на вечер.
   Если бы пан Собек был человеком с амбицией, то он давно перестал бы разговаривать с Марысей. Но он был добродушным парнем, без капризов, выдержанным, а поскольку отличался постоянством пристрастий, то время от времени повторял свои предложения.
   И именно в тот день убедился, что выбрал разумную тактику.
   Они шли рядом по хорошо знакомой всем молодым и старым жителям Радолишек дороге к Трем грушкам Эту дорогу аптекарша язвительно называла Коровьим бульваром, потому что по ней гнали на пастбище коров.
   Из окон приходского помещения ксендз видел эту дорогу как на ладони и мог с определенной точностью определить, сколько в следующем году будет оформлено браков и чьих. Достаточно было убедиться, что тот или другой молодой человек все чаще приходит на бульвар с одной и той же панной. В народе это означало, что он с ней ходит, а значит, может состояться свадьба.
   Пан Собек думал только о панне Марысе, о том, что она бедна, но более образованна, отличается от других своими манерами и, конечно, красотой и что такой жены не постыдился бы и государственный чиновник самого высокого ранга. Мысли свои он сопровождал тихим бренчанием на инструменте мелодии модного танго: «Полюбишь ли меня когда-нибудь, Лолита, из всех женщин избранная женщина».
   Панна Марыся поняла тонкий намек танго и догадалась о намерениях виртуоза. Она была благодарна ему за выбор, но, к сожалению, не могла разделить настроение своего партнера. Она умышленно пошла на прогулку с паном Собеком, чтобы отвлечься, чтобы убедить себя, что кроме пана Лешека существуют на свете и другие парни. Она уговаривала себя, что Собек добрый человек и она не должна отталкивать его, что он был бы подходящим для нее мужем. Он не пил, не скандалил, не «летал» на мотоцикле, а главное – отличался исключительным постоянством, чего не скажешь о других. Что из того, что он не интеллигент, что у него простые манеры. Это еще ни о чем не говорит…
   Однако ни эти аргументы, ни прогулка под луной, ни романтическое настроение, скрашенное музыкой и беседой, не дали никаких результатов. Марыся вернулась домой разочарованной, грустной и решила больше никогда ни с паном Собеком, ни с кем другим к Трем грушкам не ходить.
   Ночью ей снился страшный сон: она видела себя и молодого Чинского. Они мчались на мотоцикле с огромной скоростью, спасаясь от пожара, который настигал их. Вдруг перед ними открылась пропасть, и они свалились вниз на каменистое дно… И было много крови, а он сказал: «Из-за тебя умираю».
   Она почувствовала, что тоже умирает, и стала звать на помощь.
   Когда она открыла глаза и окончательно проснулась, то увидела склонившуюся над ней пани Шкопкову.
   – Сон – мечта! Бог – вера! – говорила она. – Что тебе снилось? Ты так кричала…
   В первую минуту Марыся хотела рассказать, что ей привиделось, но, вспомнив, что пани Шкопкова умеет толковать сны, предпочла промолчать. Возможно, сон означал что-нибудь неблагоприятное для пана Чинского, которого пани Шкопкова и так не любила, даже готова была при случае бросить ему пару колких слов.
   – Я кричала?.. Сама не знаю почему, – ответила Марыся. – Может, и снилось что. Сны так легко забываются.
   Марыся, однако, не забыла. На следующее утро. когда увидела лошадей из Людвикова и пана Леха на бричке, аж вздрогнула. Она была уверена, что на этот раз он зайдет.
   Но она снова ошиблась. За сигаретами он прислал конюха!
   Вероятно, он упорно избегал встречи с ней. Дальнейший ход событий подтвердил это со всей определенностью. Не было дня, чтобы пан Лешек не приезжал в местечко или не проезжал через него. Иногда в бричке. иногда верхом, а чаще всего на мотоцикле. В прошлом году он никогда так часто не появлялся здесь. Сейчас, наверное, делал это назло Марысе, а может, по какой другой причине, которую Марыся не могла разгадать. Когда он проезжал мимо без мотоциклетных очков, Марыся увидела, что лицо его похудело, вытянулось и приобрело угрюмое выражение.
   – Возможно, с ним произошло что-нибудь неприятное? – забеспокоилась она и тотчас отругала себя за неуместное беспокойство: – По какому праву и зачем я об этом переживаю?
   В конце концов, ею овладела апатия. Она уже не вскакивала при звуке мотора или цоканья копыт и старалась вообще ничего этого не слышать.
   И когда были потеряны остатки надежды, произошло вот что.
   Двадцать четвертого июня с утра в магазине было много народу, как всегда в день именин ксендза: все покупали поздравительные письма – школьники, дети из приюта и другие. Только около девяти часов покупатели разошлись и у нее появилось время спуститься в подвал за табачными изделиями, чтобы хоть несколько пачек положить в витрину. Она взяла их в подол халатика и по крутой лесенке поднялась наверх. Повернулась – и сердце, казалось, остановилось: в двух шагах от нее стоял Лешек.
   Она не помнила, вскрикнула ли, уронила ли на пол пачки сигарет. Марыся почувствовала, как Вселенная обрушилась на нее и вращается с невообразимой скоростью, увлекая ее за собой. Наверное, она упала бы, не держи ее Лешек в своих объятиях.
   Сколько раз потом она пыталась минута за минутой, мгновение за мгновением воскресить в памяти то удивительное, поглотившее ее состояние, и не могла. Помнила только пронзительный, как бы гневный взгляд его черных глаз, а потом почти мучительные объятия и беспорядочный поток слов, которые будоражили ее и пьянили, хотя смысла их она в тот момент не улавливала.