Джордж Элизабет. Великое избaвление

   – Так чего же ты хочешь? Я должен знать, потому что я-то очень хорошо знаю, чего я хочу, и если мы оба не хотим одного и того же, во всем этом нет никакого смысла, тебе ясно, Дэнни? – Изо всех сил Эзра пытался овладеть собой, но он был уже на грани. Еще немного, и он тоже разревется.
   – Я хочу тебя! – прошептала она. Господи, только этого недоставало!
   – Нет, этого ты не хочешь, – печально пробормотал он. – Даже если б ты и вправду хотела меня, даже если бы ты получила меня, ты бы все время напоминала мне о том, что случилось. Я этого больше не вынесу, Дэнни. С меня хватит! – Он с ужасом услышал, как прерывается его голос на каждом слове.
   Девушка подняла голову.
   – Прости меня! – прошептала она, поднимаясь с кровати и направляясь к нему. Лунный свет подчеркивал формы ее тела. Эзра отвернулся. Нежные пальцы нашли в темноте его лицо, скользнули по щеке, забрались в волосы. – Я совсем не думала о том, как плохо тебе, – проговорила она. – Я думала только о себе, Эзра. Прости меня.
   Взгляд мужчины метался по стене, по потолку, по темному квадрату ночного неба за окном. Если он встретится глазами с Дэнни – ему конец.
   – Эзра? – Шепот, точно поцелуй в ночи. Пригладила ему волосы, придвинулась вплотную.
   Он вдыхал пряный запах ее тела, ее соски коснулись его груди. Девушка уронила руку ему на плечо, притягивая все ближе.
   – Нам обоим есть что простить, правда? – уговаривала она.
   Он не мог больше выдержать. И взгляд некуда отвести. Напоследок Эзра успел подумать: видно, суждено ему пропадать, но лучше пропасть, чем оставаться в одиночестве.
 
   Найджел Парриш дожидался, когда полицейские вернутся из гостиной в бар. Пока они ужинали, он сидел в своем любимом уголке, потихоньку наслаждаясь «курвуазье».
   Полицейские вызывали у него такой же интерес, как и все, кто появлялся в деревне. Однако торопиться некуда, с этой парочкой он еще успеет познакомиться. Какие они, право, забавные! Ну и костюмчик на парне – с первого взгляда наповал бьет, даром что полицейский. Найджел тихонько захихикал над собственным каламбуром – не сказать, чтоб особо удачным. Да, этот костюм явно сшит на заказ у дорогого портного, поверх жилетки золотая цепочка от часов, пальто «Барберри» небрежно брошено на спинку стула, – почему это люди, у которых хватает денег на «Барберри», бросают дорогую одежду где ни попадя? – ботинки начищены до глубокого матового сияния. И этот малый из Скотленд-Ярда?
   Женщина больше соответствовала его представлению о полицейских. Невысокая, плотного телосложения, эдакая урна на ножках. Мятый и запачканный костюм плохо сидит на ее фигуре, да и цвет совсем ей не к лицу. Небесно-голубой прекрасен, но только не на тебе, пышечка. Желтая блуза подчеркивает нездоровую бледность да и в юбку заправлена неаккуратно. А на ногах! Ладно, практичные прогулочные ботинки в самый раз для полицейского, но голубые колготки под цвет костюма?! Господи, ну и страшилище! Даже жалко бедняжку. Найджел укоризненно покачал головой и поднялся с места.
   Подойдя к их столику, он начал разговор без лишних церемоний:
   – Скотленд-Ярд? Про Эзру слыхали? «Может, и не слыхал, но сейчас услышу», – подумал Линли, поднимая голову. Новый собеседник стоял перед ним со стаканом в руке, уверенно дожидаясь приглашения за их столик. Сержант Хейверс привычным жестом извлекла блокнот, и Парриш, сочтя это жестом гостеприимства, выдвинул стул и присоединился к компании.
   – Найджел Парриш, – представился он. Органист, припомнил Линли. На вид Парришу было за сорок, возраст облагородил его лицо: поредевшие темные волосы с сединой на висках были зачесаны наверх, открывая высокий лоб; прямой, хорошей лепки нос придавал лицу значительность, крепкая челюсть и подбородок свидетельствовали о сильной воле. Стройный, невысокого роста. Наружность замечательная, хоть красивым его и не назовешь.
   – Эзра? – повторил Линли.
   Темные глаза Парриша обежали всех присутствовавших в пабе, словно он кого-то ждал.
   – Фармингтон. Местный художник. Каждой деревне полагается свой художник, поэт или писатель, верно? По-моему, исключений почти не бывает. – Парриш пожал узкими плечами. – Эзра – наш представитель в мире искусства. Рисует акварелью, изредка маслом. Не так уж и плохо. Даже сумел продать кое-что в лондонской галерее. Раньше приезжал сюда каждый год на месяц-другой, но теперь он – один из нас. – С улыбочкой Эзра отхлебнул свой напиток. – Эзра, миляга Эзра, – пробормотал он.
   Линли не хотел уподобляться рыбе на крючке.
   – Так что вы хотите сообщить нам об Эзре Фармингтоне, мистер Парриш?
   Парриш вздрогнул, он явно не ожидал столь прямого подхода к делу.
   – Начнем с того, что Эзра – наш деревенский Лотарио; но главное, вам следует знать о том, что произошло на ферме у Тейсов.
   Романтические порывы Эзры нисколько не интересовали Линли, даже если Парриш находил их весьма занимательными.
   – Что же произошло на ферме у Тейсов? – настойчиво спросил он, оставляя в стороне другую намеченную Парришем тему.
   – Ну… – Тут Парриш обнаружил, что его стакан пуст, и это заметно охладило пыл рассказчика.
   – Сержант, – негромко проговорил Линли, не отводя взгляда от собеседника, – принесите мистеру Парришу еще…
   – «Курвуазье», – с улыбкой подсказал Парриш.
   – И мне тоже.
   Хейверс покорно поднялась из-за стола.
   – А ей ничего? – озабоченно сморщил лицо Найджел.
   – Она не пьет.
   – Бедняжка! – Парриш вознаградил вернувшуюся с рюмками в руках Барбару жалостливой улыбкой, отпил глоточек коньяку и вернулся к своему повествованию. – Видите ли, – он доверительно склонился к Линли, – там разыгралась довольно мерзкая сцена. Я знаю об этом только потому, что как раз оказался поблизости. Из-за Усишки.
   – Музыкальный пес, – подхватил Линли.
   – Пардон?
   – Отец Харт говорил нам, что Усишки приходил послушать, как вы играете на органе.
   Парриш расхохотался.
   – Да уж, черт побери! Я себе пальцы до кости сиер, репетируя, а единственный слушатель – фермерский пес. – Органист делал вид, будто его крайне забавляет эта ситуация, но Линли понимал, что беззаботность и добродушие Парриша – лишь притворство, что тот старательно скрывает годами копившуюся горечь, а потому и изображает эдакого рубаху-парня.
   – Стало быть, вы слышали, – продолжал Парриш, вертя в руках рюмку и наслаждаясь игрой цветовых бликов. – С точки зрения музыкальной культуры эта деревня – просто Сахара. По правде сказать, я играю по воскресеньям в церкви Святой Екатерины только для собственного удовольствия. Тут никто фугу от скерцо не отличит. Известно ли вам, что в Святой Екатерине стоит лучший орган Йоркшира? Как вам это нравится? Ватикан, наверное, специально купил его, чтобы поощрить келдейлских католиков. Я-то сам принадлежу к англиканской церкви.
   – А Фармингтои? – уточнил Линли.
   – Эзра? Ззра, по-моему, вообще не религиозен. – Тут он заметил хмурое выражение лица Линли и поспешил исправиться: – Или вы напоминаете мне, что я собирался рассказать об Эзре?
   – Вы угадали, мистер Парриш.
   – Эзра. – Парриш все с той же улыбкой отпил глоточек, ища то ли бодрости, то ли утешения. Он понизил голос, и на миг проступил тщательно скрываемый им истинный облик, задумчивый и сумрачный. Но возможность посплетничать тут же его развеселила. – Так, милые мои, давайте припомним. Это было примерно месяц назад. Уильям Тейс вышиб Эзру со своей земли.
   – Он вторгся в частные владения?
   – Вот именно. Если послушать Эзру, так он имеет «право художника» бродить всюду, где ему вздумается. Именно повсюду. Он, видите ли, изучает освещение болота Хай-Келмур. Нечто вроде эксперимента с Руанским собором – пытается изображать его каждые пятнадцать минут при новом освещении.
   – Я знаю картины Моне.
   – Стало быть, вы понимаете, о чем я говорю. Единственный или, во всяком случае, самый короткий путь в Хай-Келмур – через лес позади фермы Гемблер. А путь в лес…
   – Идет через земли Тейса, – подхватил Линли.
   – Вот именно. Я брел по тропинке в компании с Усишки. Он, как обычно, навестил меня, и мне показалось, что старику уже поздно возвращаться домой в одиночестве. Я решил проводить его. Понадеялся, что наша милашка Стефа отвезет его в своей «мини», но ее и след простыл, так что мне пришлось самому отправляться на своих старых больных ногах.
   – У вас нет машины?
   – Сколько-нибудь надежной на ходу нет. Итак, я добрался до фермы, и вот они, голубчики, – прямо на дороге, и, надо сказать, столь славного скандальчика я еще в жизни не видел. Уильям в исподнем…
   – В чем именно?
   – В пижаме, инспектор. Или в халате? – Парриш прищурился на потолок, ища ответа на вопрос. – Да, в халате. Я еще подумал: «Господи, какие же у Уильяма волосатые ноги». Горилла, да и только.
   – Ясно.
   – Эзра стоял перед ним, орал, потрясал кулаком и богохульствовал так, что у бедного набожного Уильяма волосы дыбом встали. Пес тут же принял участие в деле и выдрал клок из штанов Эзры. Пока он занимался штанами, Уильям разорвал на куски три акварели, над которыми Эзра так трясется, а папку с остальными рисунками швырнул прямо в грязь. Это было ужасно. – Парриш уставился в стакан, печальным голосом завершая свою историю, но тут же поднял глаза, по выражению которых слушатели догадались, что Эзра давно напрашивался на такое обращение.
 
   Сержант Хейверс поднялась по ступенькам и скрылась из глаз. Линли потер виски и вошел в холл. В дальнем конце комнаты еще горел свет, освещая склоненную голову Стефы Оделл. Услышав шаги, женщина оторвалась от книги.
   – Мы заставили вас ждать допоздна, чтобы запереть за нами дверь? – всполошился Линли. – Мне так жаль.
   Улыбнувшись, Стефа лениво и изящно потянулась.
   – Не беда, – любезно возразила она. – Я тут задремала над книжкой.
   – Что читаете?
   – Дешевый романчик. – Она тихонько рассмеялась и поднялась на ноги. Ходит без чулок, отметил Линли. Стефа успела переодеться из серого платья, предназначенного для церкви, в грубоватую юбку из твида и свитер. В глубь выреза сбегала серебряная цепочка с единственной речной жемчужиной. – Так я спасаюсь от действительности. Герои романов всегда «живут счастливо до самой смерти». А как вы спасаетесь, инспектор?
   – Боюсь, что никак.
   – И как же вы поступаете с тенями, которые омрачают вашу жизнь?
   – С какими тенями?
   – Вы ищете убийц. Нелегкая работа. Почему вы именно ее выбрали?
   Вот так вопрос. Он хорошо знал ответ: это покаяние, искупление таких грехов, которые вы даже не сумеете понять, Стефа. Вместо этого он сказал:
   – Понятия не имею.
   – Ага. – Она задумчиво кивнула и переменила тему. – Вам посылка. Занес такой противный человечек из Ричмонда. Мне он не представился, но пахнет от него желудочными каплями.
   Отличное описание Ниса, отметил Линли. Стефа зашла за стойку бара. Вторую половину дня она, конечно же, провела, обслуживая посетителей. Здесь пахло воском и элем. Линли сразу же вспомнил Корнуолл. Десятилетний мальчик с волчьим аппетитом уписывает пирожки на ферме у Трефалленов. Вкуснятина какая – мясо и лук в толстой оболочке из теста. Невозможно даже представить себе этот запретный плод в чинной столовой Хоунстоу.
   – Вульгарная пища! – презрительно фыркал отец. Еще бы! Потому-то она ему и нравилась.
   – Вот! – Стефа выложила на стойку большой конверт. – Выпьете со мной стаканчик на ночь?
   – Спасибо, с удовольствием.
   Женщина улыбнулась. Линли отметил, что улыбка стерла морщинки у ее глаз, щеки изящно округлились.
   – Отлично. Садитесь. Вид у вас усталый. Линли выбрал диван поудобнее и раскрыл конверт. Нис даже не попытался рассортировать материал. Три блокнота с записями, еще несколько фотографий Роберты, данные экспертизы – эти бумаги у него уже были – и по-прежнему ни слова об Усишки.
   Стефа Оделл поставила стаканы на стол и устроилась напротив инспектора, положив ноги на сиденье стула.
   – Что произошло с Усишки? – спросил Линли. – Почему о собаке ничего не сказано?
   – Габриэль знает, – ответила Стефа.
   На миг Линли показалось, что это какая-то местная идиома, но он тут же припомнил, что так зовут констебля.
   – Констебль Лэнгстон?
   Стефа кивнула, поднося стакан ко рту длинными, изящными пальцами без колец.
   – Он похоронил Усишки.
   – Где?
   Женщина пожала плечами, отбросила волосы с лица. У Хейверс этот жест получался неуклюжим, у Стефы – очаровательным. Она словно разгоняла темные тени.
   – Не знаю. Наверное, где-то на ферме.
   – Но почему же не проводили вскрытие? – настаивал Линли.
   – Наверное, нужды в этом не было. И так ясно, отчего умер бедняга.
   – Отчего же?
   – Ему перерезали глотку, инспектор.
   Линли принялся пролистывать документы в поисках фотографий. Так вот почему он не видел этого раньше – тело Тейса полностью накрыло тело пса, и рану на шее животного разглядеть было почти невозможно. Он повернул фотографию.
   – Теперь вы понимаете, да?
   – Вы о чем?
   – Можно ли представить себе, чтобы Роберта перерезала глотку Усишки? – Лицо Стефы на миг выразило ужас и отвращение. – Это невозможно. Как хотите, но это просто невозможно. Кроме того, оружие так и не нашли. Не могла же она зарезать бедное животное лезвием топора!
   Прислушиваясь к ее словам, Линли впервые задумался: а что, если жертвой преступления должен был стать пес, а вовсе не его хозяин?
   Предположим, затевалось ограбление. Требовалось убрать пса. Старый, неспособный уже драться, он тем не менее вполне мог поднять шум, если бы на вверенную ему территорию проник посторонний. Итак, с собакой расправились. Однако недостаточно быстро – и Тейс примчался в хлев посмотреть, из-за чего поднялся лай. Тогда пришлось разделаться и с ним. Быть может, размышлял Линли, речь не идет о предумышленном убийстве.
   – Стефа! – задумчиво позвал он, вынимая из кармана фотографию. – Кто это? – Он протянул ей фотографию, найденную в ящике у Роберты.
   – Где вы это нашли?
   – В комнате Роберты. Кто это?
   – Джиллиан Тейс, сестра Роберты. – Стефа легонько постучала пальцем по фотографии, внимательно в нее всматриваясь, – Роберте пришлось хорошенько ее спрятать.
   – Почему?
   – Потому что Уильям вычеркнул Джиллиан из своей жизни, когда она сбежала. Выбросил ее одежду, ее книги, уничтожил все ее фотографии. Развел посреди двора большой костер и сжег ее свидетельство о рождении и все прочие бумаги. Господи, как же Роберта ухитрилась это сохранить? – Не отводя глаз от фотографии, Стефа обращалась скорее к самой себе, чем к собеседнику.
   – Важнее другой вопрос: почему она ее сохранила?
   – Это понятно. Роберта обожала Джиллиан, бог знает почему. Джиллиан – паршивая овца в семействе. Совершенно отбилась от рук еще подростком. Пила, ругалась, носилась по округе точно безумная, с одной вечеринки на другую. Заводила романы с мужчинами, обдирала их как липку. И однажды ночью, одиннадцать лет назад, сбежала из дому – и не вернулась.
   – Сбежала? – повторил Линли. – Или исчезла?
   Стефа откинулась на спинку стула. Рука ее инстинктивно потянулась к горлу, но женщина быстро опустила ее, не желая выдавать свои чувства.
   – Сбежала! – уверенно повторила она.
   – Почему?
   – Вероятно, не могла ужиться с Уильямом. Он твердых правил, а Джиллиан хотела жить на всю катушку. Наверное, ее кузен Ричард мог бы рассказать вам больше. Между ними что-то было, пока он не уехал. – Стефа поднялась, снова потянулась и направилась к двери. Приостановилась, негромко окликнула: – Инспектор!
   Линли поднял глаза, рассчитывая услышать что-то о Джиллиан Тейс. Женщина с трудом выговорила:
   – Может быть, вы хотите… что-нибудь еще?
   Свет падал из-за ее спины, нимбом подсвечивая волосы. Красивая гладкая кожа. Ласковый взгляд. Как было бы просто. Часок блаженства. Принять, забыться в страсти, достичь желанного забвения.
   – Нет, спасибо, Стефа, – непослушными губами выговорил он.
 
   В отличие от множества рек, бурно стремящихся горы в долину, Кел текла плавно и неторопливо, вилась потихоньку через Келдейл и, миновав разрушенное аббатство, уходила дальше к морю. Река мирно уживалась с деревушкой, почти никогда не выходя из привычных пределов, и слава богу, ведь гостиница и многие дома стояли прямо на берегу.
   Один из этих домов, соединенных с гостиницей мостом, принадлежал Оливии Оделл. Отсюда открывался прекрасный вид на поля и на церковь Святой Екатерины. Самый красивый дом в деревне, с чудным садиком у калитки и лужайкой, спускающейся к реке.
   Линли и Хейверс вошли в эту калитку ранним утром. Доносившийся из-за дома громкий детский плач свидетельствовал, что обитатели дома уже проснулись. Ориентируясь на этот горестный плач, полицейские дошли до черного хода. На ступеньке сидела маленькая девочка. Она вся скрючилась, уткнулась лицом в колени, под ногами у нее валялась скомканная фотография, вырезанная из журнала. По левую руку от девочки пристроился важный селезень, взиравший на хозяйку с пониманием и сочувствием. Достаточно было одного взгляда на голову девочки, чтобы разгадать причину ее скорби: она постриглась – или кто-то ей в этом помог – и густо намазала чем-то липким остатки волос. Прежде ее шевелюра была рыжей и, судя по немногим ускользнувшим от ножниц прядям, завивалась кудряшками. Но теперь головенка девочки, источавшая одуряющий аромат дешевой помады, могла вызвать разве что горький смех.
   Хейверс и Линли молча переглянулись.
   – Доброе утро! – заговорил инспектор. – Ты, наверное, Бриди.
   Девочка подняла голову, подхватила с земли фотографию и отчаянно прижала ее к груди. Селезень тупо замигал.
   – Что случилось? – ласково спросил Линли. Стойкая оборона Бриди рухнула от одного звука этого доброго мужского голоса.
   – Я постригла волосы! – захныкала она. – Я копила деньги, чтобы сходить к Синджи, но она сказала, что из моих волос такая прическа не выйдет, и не стала стричь, и тогда я постриглась сама, а теперь посмотрите на меня, и мама тоже плачет. Я попыталась распрямить их с помощью Ханниной помады, но у меня ничего не получилось! – Плач перешел в икоту.
   Линли кивнул:
   – Ясно. Выглядит и впрямь страшновато, Бриди. А какую прическу ты хотела сделать? – Он с ужасом вспомнил шипы, украшавшие голову Ханны.
   – Вот такую! – Она сунула ему в руку фотографию и вновь зарыдала.
   Линли внимательно всмотрелся в вырезанное из журнала изображение принцессы Уэльской. В черном элегантном вечернем костюме с бриллиантами, безукоризненно аккуратная прическа лежит волосок к волоску.
   – Ну еще бы, – пробормотал он.
   Лишившись фотографии, Бриди попыталась найти утешение у своего селезня. Обняла его, притянула к себе.
   – Тебе-то все равно, правда, Дугал? – спросила она дружка. Дугал в очередной раз замигал и принялся перебирать ее волосы – нет ли тут чего съедобного.
   – Дугал Дак? – уточнил Линли.
   – Ангюс Макдугал Макдак, – ответила девочка, Представив гостям своего товарища, девочка утерла нос рукавом пуловера и пугливо оглянулась на закрытую дверь у себя за спиной. Последняя слеза еще катилась по ее щеке. – Он голоден, ая не могу войти в дом. У меня только мармелад есть. Вкусный, конечно, но это не настоящая еда. Корм там, в доме, а мне туда нельзя.
   – Почему нельзя?
   – Потому что мама сказала – чтоб глаза ее меня не видели, пока я не приведу волосы в порядок, а я не знаю, как это сделать! – Бриди вновь заплакала. Это было искреннее горе. Если срочно ей не помочь, селезень изголодается, правда, судя по его габаритам, диета ему не повредила бы.
   Линли не успел продумать план спасательной кампании; дверь резко распахнулась, и на пороге появилась Оливия Оделл. Она лишь глянула на свою дочку и тоже разрыдалась.
   – Неужели ты еще и это сделала! Господи, поверить не могу! Марш в дом волосы мыть! – С каждым словом ее голос взмывал все выше. Женщина явно была на грани истерики.
   – Как же Дугал?!
   – Бери Дугала с собой! – рыдая, отвечала мать. – Бери и сделай, что я тебе сказала!
   Девочка подхватила селезня, и оба изгнанника вновь вступили в родной дом. Оливия извлекла из кармана кардигана салфетку, высморкалась, трепетно улыбнулась гостям.
   – Какой ужас! – пробормотала она и, едва выдавив эти слова, вновь разразилась слезами. Оставив полицейских на пороге, Оливия побрела в кухню, прислонилась к столу, пряча лицо в ладонях.
   Линли и Хейверс переглянулись и решительно последовали за ней в дом.
   Этот дом разительно отличался от фермы Гемблер. Повсюду виднелись следы бурной жизнедеятельности. Кухня в полном беспорядке, плита заставлена кастрюлями и сковородками, шкафчики распахнуты, и в них не мешало бы прибраться, цветы так и не поставлены в вазу, в раковине скопилась посуда. Пол под ногами липкий, стены нуждаются в свежей краске, вся комната пропахла гарью. Нетрудно было догадаться об источнике этого запаха – обуглившийся гренок лежал на тарелке, мокрый насквозь, словно его второпях залили чаем.
   Из кухни был виден небольшой уголок гостиной, содержавшейся в столь же образцовом порядке. Похоже, Оливия Оделл не сильна в домашнем хозяйстве, да и в воспитании детей тоже, если судить по только что разыгравшейся сцене.
   – Она меня не слушается! – всхлипывала Оливия. – Ей всего девять лет, а уже совершенно отбилась от рук. – Женщина в клочья разодрала салфетку, рассеянно огляделась в поисках новой и, ничего не обнаружив, зарыдала с новой силой.
   Линли извлек из кармана носовой платок.
   – Прошу вас, – предложил он ей.
   – Ох, что за утро, господи! – вздохнула она. Высморкавшись, женщина протерла платком лицо, пригладила пальцами темные волосы и вгляделась в свое отражение в матовой поверхности тостера. Это зрелище исторгло у нее еще один стон, и глаза ее вновь наполнились влагой. – Я выгляжу на пятьдесят лет! Как бы Пол посмеялся надо мной! – И, вроде бы без всякой связи, добавила: – Она хочет походить на принцессу Уэльскую.
   – Она так и сказала, – спокойно согласился Линли. Отодвинув стул от стола, он убрал в сторону газеты и сел. Хейверс, чуть помедлив, последовала его примеру.
   – Почему?! – Оливия адресовала свой вопрос скорее потолку, чем своим собеседникам. – Что я такого сделала? Почему моя дочь вообразила, что единственный путь к счастью – сделаться похожей на принцессу Уэльскую? – Она отчаянно сжимала ладонями лоб. – Уильям бы справился с ней. Как мне быть без него?
   Спеша предотвратить очередной поток слез, Линли постарался отвлечь ее:
   – Девочки всегда выбирают себе кумира, верно?
   – Да! – подхватила Оливия. – Да, да, это верно. – Она принялась скручивать носовой платок во внушающую жалость веревочку. Линли содрогнулся при виде такого надругательства. – Но я понятия не имею, как говорить с этим ребенком, Что бы я ни делала, все у нас заканчивается истерикой. Уильям всегда знал, как надо поступить. Когда он бывал здесь, у нас все шло как нельзя лучше. Стоило ему уйти – и опять мы деремся как кошка с собакой. Что же с нами будет? – Ответа на свой вопрос она не ждала. – Все дело в ее волосах. Она терпеть не может рыжие волосы! Она начала ненавидеть свои волосы раньше, чем научилась говорить. Ничего не понимаю. С какой стати девятилетняя девочка сходит с ума из-за цвета своих волос?
   – Рыжие склонны сходить с ума по любому поводу, – заметил Линли.
   – Ох, это правда! Это правда! Стефа точно такая же. Можно подумать, Бриди ее двойник, а не племянница! – Глубоко вдохнув, Оливия откинулась на спинку стула. В коридоре послышались быстрые шаги. – Укрепи меня, Господи! – взмолилась Оливия.
   Бриди вошла в комнату, предусмотрительно не сняв с головы полотенце. Спеша выполнить материнские указания, девочка помыла голову, не снимая свитер. Насквозь промокшая одежда прилипла к ее плечам и спине. Селезень неторопливо переваливался за ней походкой бывалого Моряка.
   – У него лапка сломана, – пояснила Бриди, заметив, как Линли смотрит на птицу. – Когда он плавает, просто кружится на месте. Я не позволяю ему купаться без присмотра. Прошлым летом мы часто ходили купаться, даже в реке. Мы насыпали плотину, и Дугал так здорово купался – плюхнется в воду и плавает кругами. Да, Дугал? – Селезень одобрительно замигал и ткнулся клювом в пол в поисках съестного.
   – Ну, дай мне поглядеть на тебя, Макбриди, – вздохнула мать. Дочка послушно подошла и сняла полотенце. Ужасное зрелище вновь открылось глазам присутствующих. Глаза Оливии наполнились слезами. Она прикусила губу.
   – Нужно просто малость подровнять, – поспешно вступился Линли. – Как вы считаете, сержант?
   – Да, можно подровнять, – согласилась Барбара.
   – Придется тебе, Бриди, отказаться от мечты сделаться похожей на принцессу Уэльскую. – Губы девочки предательски задрожали, но Линли на полном серьезе продолжал объяснение: – Не забывай, у тебя курчавые волосы, а у нее прямые. Синджи ведь сказала, что не сможет сделать тебе такую прическу.
   – Но она такая хорошенькая! – всхлипнула Бриди.
   – Да, конечно. Но странный это был бы мир, если бы все женщины выглядели точь-в-точь как принцесса, а? Поверь, многие женщины вовсе на нее не похожи и ничуть от этого не проигрывают.
   – Правда? – Бриди бросила последний взгляд на испорченную фотографию. На носу принцессы красовалась большая капля помады.
   – Ты вполне можешь поверить инспектору на слово, – вмешалась Хейверс. Ее интонация ясно говорила: «Он в таких делах дока»,