Страница:
– Ему придется выбирать между Деборой и мертвой собакой?
– Боюсь, что так.
– Тогда лишь чудо поможет нам, сэр.
– Я же волшебник, – угрюмо заметил Линли.
Снова белое платье – больше надеть нечего. Барбара вытащила свой наряд из гардероба и критически осмотрела его. Сюда бы другой пояс, и получится неплохо. Или шейный платок. Взяла ли она с собой шейный платок? Можно даже повязать косынку, которую она обычно набрасывает на голову, это добавит новый оттенок, освежит платье. Тихонько напевая, Барбара проводила инспекцию, свалив свои вещи в кучу на комоде. Наконец ей удалось найти то, что требовалось. Шарфик в красно-белую клетку. Немного смахивает расцветкой на скатерть, но что тут поделаешь.
Подойдя к зеркалу, Барбара не без удовольствия всмотрелась в свое отражение. Деревенский воздух окрасил ее щеки здоровым румянцем, в глазах появился блеск. Она решила, что похорошела оттого, что занимается по-настоящему важным делом.
Ей понравилось самой обходить с расспросами местных жителей. Впервые инспектор полиции позволил ей работать самостоятельно, впервые старший напарник признал, что у нее тоже есть мозги. Это приключение так ободрило Барбару, что только теперь она осознала, насколько ее уверенность в себе была подорвана позорным разжалованием в патрульные. Она пережила тяжелые времена, в ней постоянно кипел гнев, изливаясь безудержными вспышками ярости, сменяясь депрессией: ее сочли недостойной, причислили к низшему разряду.
«К низшему разряду». Маленькие поросячьи глазки Джимми Хейверса глянули на нее из зеркала. Боже, она унаследовала отцовские глаза! Барбара поспешно отвернулась.
Ничего, теперь все пойдет по-другому. Она выбралась на правильный путь, и ничто не помешает ей отныне. Она будет сдавать экзамен на инспектора и на этот раз пройдет испытание. Она точно это знала.
Барбара сняла с себя твидовую юбку, с некоторым усилием стянула пуловер и сбросила ботинки. Пусть ей и не удалось раздобыть информацию о Расселе Маури, но все собеседники принимали ее вполне всерьез. Она представляла здесь Скотленд-Ярд и ничем себя не посрамила: выглядела компетентной, вдумчивой, проницательной. К этому она и стремилась – на равных с коллегами принимать участие в расследовании.
Барбара дополнила свой костюм, легкомысленно обмотав горло шарфиком, и спустилась по ступенькам к гостиную, где ждал ее Линли.
Линли в глубокой задумчивости рассматривал акварель с изображением аббатства. Стефа наблюдала за ним из-за стойки бара. Мужчина и женщина сами казались частью какого-то рисунка, но тут Стефа заметила Барбару.
– Выпьете на дорожку, сержант? – приветливо окликнула она.
– Нет, спасибо. Линли обернулся.
– Хейверс, – произнес он, рассеянно потирая виски. – Готовы к очередному походу в Келдейл-холл?
– Вполне! – ответила она.
– Ну так пошли. – Все так же рассеянно он кивнул на прощание хозяйке, подхватил Барбару под руку и повел ее из комнаты.
– Я думаю, как нам лучше подойти к этому, – заговорил он в машине. – Вам придется отвлекать этих жутких американцев, чтобы они не помешали мне переговорить с Сент-Джеймсом. Справитесь? Мне жаль обрекать вас на такую судьбу, но, боюсь, если старина Хэнк подслушает наш разговор, от него не отвязаться.
– Нет проблем, сэр, – уверенно заявила Барбара. – Я сумею надолго занять его.
– Чем же это? – подозрительно уточнил Линли.
– Он с удовольствием поговорит о себе, любимом.
Линли расхохотался, внезапно помолодев и словно сбросив с себя усталость.
– Да, это должно сработать.
– Послушайте, Барби, – подмигнул Хэнк, – если вы с Томом всерьез занялись расследованием, вам следует провести пару ночек в этой гостинице. Что скажешь, Горошинка? Здесь после темноты такое творится!
Послеобеденная беседа происходила в ореховом зале. Белые брюки Хэнка ослепительно сияли, расшитая латиноамериканская рубашка распахивалась до самой талии, золотая депочка казалась грубой подделкой. Он глубокомысленно подмигивал Барбаре, стоя у камина в вызывающей позе, бессознательно позаимствованной у изображенных на каминной решетке херувимов: одна рука опирается на вплетенную в орнамент каменную примулу, придерживая пальцами стакан с изрядной порцией виски, третьей или четвертой за вечер; другая рука уперта в бок, большой палец засунут за пояс. Не всякий умеет так себя подать.
Его супруга сидела в высоком кресле и печально-виновато поглядывала то на Дебору, то на Барбару. Барбара с удовлетворением отметила, что почти сразу же после обеда Линли и Сент-Джеймс удалились в каменный зал, а миссис Бертон-Томас прилегла на диван и тут же громко захрапела. Правда, храп раздавался столь нерегулярно, что Барбара заподозрила миссис Бертон-Томас в притворстве. А что бедняге оставалось делать? Хэнк разглагольствовал без передышки.
Барбара быстро глянула на Дебору: не сердится ли новобрачная, что муж оставил ее на растерзание Хэнку? На лице молодой женщины играли тени и отблески огня. Она держалась спокойно, но, почувствовав на себе взгляд Барбары, лукаво улыбнулась. Барбара догадалась, что Дебора прекрасно понимает суть происходящего, и подивилась ее великодушию.
Хэнк вновь раскрыл свою пасть, намереваясь подробно описать, что творится в Келдейл-холле с наступлением темноты. Линли и Сент-Джеймс только что вернулись в столовую.
– Во-первых, эти вопли. Третьего дня мне пришлось затворить окно, чтобы избавиться от чертового шума. Вы когда-нибудь слыхали, чтобы павлины так орали?
– Павлины? – переспросила Дебора. – Господи, Саймон, оказывается, это был вовсе не младенец в аббатстве. Ты мне солгал?
– Я ошибся, – покаялся Сент-Джеймс. – Это было так похоже на младенческий плач. Значит, мы напрасно старались отвратить злое предзнаменование?
– Похоже на младенческий крик? – изумленно переспросил Хэнк. – Вы были слишком заняты любовью, вот что я вам скажу. Это павлин орал, да так, что любому оркестру мог фору дать. – Хэнк уселся, расставив колени, опершись локтями на свои жирные ляжки. – Я подошел к окну и думаю: либо ставни закрыть, либо швырнуть в этого крикуна ботинком и вырубить его на месте. Я, знаете ли, бью без промаха. Я вам рассказывал? Нет? Ну, у нас там в Лагуне аллея, помните, где извращенцы из ушей вылезают. – Он приостановился, соображая, придется ли вновь растолковывать эту шуточку, но все поспешили притвориться, что его каламбур как нельзя более забавен, и Хэнк со вздохом удовлетворения продолжал: – Я и напрактиковался, швыряя в них ботинки. Что скажешь, Соломинка? Верно я говорю?
– Верно, милый, – подтвердила Джо-Джо. – Он во что угодно с первого раза попадет, – засвидетельствовала она.
– Не сомневаюсь, – угрюмо пробормотал Линли.
Хэнк обнажил в улыбке зубы с новенькими коронками.
– И вот подхожу я к окну, думаю, сейчас вмажу чертовой птице, но тут замечаю кое-что покрупнее этой пташки.
– Неужели еще кто-то орал? – поинтересовался Линли.
– Да нет. Орал-то павлин, но я обнаружил во дворе кого-то еще. – Он дожидался взволнованных вопросов, но слушатели замерли в почтительном молчании. – Ладно, ладно, – расхохотался он и, чуть понизив голос, сообщил: – Дэнни и ее хахаль… как его, Аира, Иезекииль…
– Эзра?
– Точно! Целуются, как два голубка. Ага. «Решили воздухом подышать?!» – крикнул я им. Мужик как взвоет.
Все вежливо улыбнулись. Джо-Джо поглядывала на собеседников заискивающе, словно жаждущий ласки щенок.
– Но это еще не все. – Тут Хэнк снова приглушил раскаты своего голоса. – Оказалось, девица-то вовсе не Дэнни. Парень – Эзра, точно. – Он улыбнулся, торжествуя: теперь уж всем придется внимательно его выслушать.
– Еще бренди, Дебора? – предложил Сент-Джеймс.
– Спасибо.
Хэнк завертелся в кресле.
– Теперь он принялся за Анжелину. Представляете?! – Американец зашелся от смеха, хлопая себя в такт по коленке. – Этот Эзра – тот еще петушок, ребята. Не знаю, как у него с этим делом, но старается он вовсю! – Хэнк отхлебнул из стакана. – Сегодня я попытался кое на что намекнуть Анжелине, но эту девчонку не прошибешь. Даже глазом не моргнула. Я вам говорю, Том, если хотите быть в курсе, надо вам тут поселиться. – Он испустил очередной вздох удовлетворения, поправляя на брюхе тяжелую золотую цепь. – ЛЮБОВЬ! Великое дело! Ничто так не действует на ум, как ЛЮБОВЬ! Вы согласны со мной, а, Сай?
– Да, у меня уже много лет голова идет кругом, – подтвердил Сент-Джеймс.
Хэнк ухмыльнулся.
– Смолоду втрескались, а? – Он фамильярно ткнул пальцем в Дебору. – Давно с ним хороводитесь?
– С детства, – не дрогнув, отвечала она.
– С детства? – Хэнк большими шагами пересек комнату и раздобыл еще бренди. Миссис Бертон-Томас громко всхрапнула, когда он проходил мимо нее. – Школьная любовь, как у нас с Горошинкой, а? Помнишь, Горошинка? Малость того-сего-сами-знаете-чего на заднем сиденье. У вас тут есть кинотеатры для автомобилистов?
– Полагаю, этот феномен присущ исключительно вашей стране, – заметил Сент-Джеймс.
– Чего? – Пожав плечами, Хэнк опустился в кресло. Бренди выплеснулось на белые штаны.
Это его ничуть не взволновало. – В школе познакомились?
– Нет. Мы познакомились в доме моей матери. – Саймон и Дебора обменялись заговорщическими взглядами.
– А, она вас и свела, так? Нас с Горошиной тоже специально познакомили. У нас с тобой есть кое-что общее, Сай.
– Вообще-то я родилась в доме его матери, – вежливо уточнила Дебора, – но выросла я в доме Саймона в Лондоне.
Хэнк обеспокоенно нахмурился.
– Слыхала, Горошинка? Так вы родственники, что ли? Двоюродные? – Легко было угадать, что мысленно он перебирает все ужасы близкородственных браков – гемофилия, вырождение…
– Вовсе нет. Мой отец… как ты называешь моего папу? Он твой лакей, камердинер или дворецкий?
– Он мой тесть, – сказал Саймон.
– Представляешь, Горошинка? – с благоговейным ужасом вопросил Хэнк. – Вот это романтика.
Это было так внезапно, неожиданно. Придется как-то приспосабливаться. У Линли оказалось слишком много граней, словно у бриллианта, обработанного рукой умелого ювелира. Каждый раз он поворачивался к ней новой стороной.
Он влюблен в Дебору. Это очевидно. Это можно понять. Но… влюблен в дочь слуги? Барбара тщетно пыталась переварить эту новость. «Как могло подобное случиться с ним?» – дивилась она. Казалось, этот человек полностью контролирует свои чувства и свою жизнь. Как же он допустил, чтобы с ним такое стряслось?
Теперь она могла истолковать странное поведение Линли на свадьбе у Сент-Джеймса. Он вовсе не спешил отделаться от нее, Барбары, напротив, он торопился уйти от зрелища, причинявшего ему боль, не видеть, как любимая им женщина празднует свадьбу с другим.
И она понимала, почему из этих двоих Дебора выбрала Сент-Джеймса. Собственно, ей, наверное, и выбирать не пришлось, ведь Линли никогда бы не опустился до того, чтобы объясниться ей в любви и предложить брак. Разве Линли мог жениться на дочери слуги? Все его генеалогическое древо содрогнулось бы от корней до самой кроны.
И тем не менее он мечтал жениться на Деборе, и теперь он страдал, завидуя Сент-Джеймсу, который отважился пренебречь нелепым предрассудком, помешавшим самому Линли добиться счастья.
Как сказал Сент-Джеймс? «Мой тесть»? Два коротких слова уничтожили социальные барьеры, отделявшие его от жены.
Вот потому-то она и любит его, догадалась Барбара.
На обратном пути она исподтишка наблюдала за Линли. Каково это – знать, что ему не хватило мужества удержать Дебору, мучиться от того, что любви он предпочел титул и семейную спесь? Как же он терзается теперь, как презирает себя! Как он горестно одинок!
Линли почувствовал на себе ее взгляд.
– Вы сегодня хорошо поработали, сержант. Особенно в гостиной. Четверть часа удерживать Хэнка на месте – да за это можно и к медали представить.
Эта похвала согрела ее, словно глоток спиртного.
– Благодарю вас, сэр. Сент-Джеймс согласился помочь?
– Да, он согласился.
Он согласился, мысленно повторил Линли и цыкнул языком, выражая этим звуком презрение к самому себе. Папка с делом небрежно валялась на тумбочке у кровати. Линли уронил поверх документов свои очки, потер глаза и взбил подушки, чтобы удобнее было на них опираться.
Дебора заранее рассказала все мужу. Это было совершенно ясно. У Саймона был готов ответ на случай, если Линли попросит о помощи. Сент-Джеймс сразу же сказал: «Ну конечно же, Томми. Что надо сделать?»
Разве он мог ожидать от них другого! Дебора еще утром угадала, как беспокоится Линли из-за зашедшего в тупик расследования, и поспешила подготовить Сент-Джеймса, чтобы тот помог ему, и Сент-Джеймс, конечно же, согласился без колебаний. Малейшее колебание – и Линли вновь бы ощутил бремя вины, вновь бы ожил тот неукротимый раненый тигр, которого все трое старались усыпить.
Откинувшись на подушки, Линли устало прикрыл глаза. Утомленный разум скользил в прошлое, к счастливым воспоминаниям. Обворожительные картины прежних радостей, не омраченных ни болью, ни виной.
– Мне кажется, вы нуждаетесь в Оделл, инспектор, – шепнула Стефа.
12
– Боюсь, что так.
– Тогда лишь чудо поможет нам, сэр.
– Я же волшебник, – угрюмо заметил Линли.
Снова белое платье – больше надеть нечего. Барбара вытащила свой наряд из гардероба и критически осмотрела его. Сюда бы другой пояс, и получится неплохо. Или шейный платок. Взяла ли она с собой шейный платок? Можно даже повязать косынку, которую она обычно набрасывает на голову, это добавит новый оттенок, освежит платье. Тихонько напевая, Барбара проводила инспекцию, свалив свои вещи в кучу на комоде. Наконец ей удалось найти то, что требовалось. Шарфик в красно-белую клетку. Немного смахивает расцветкой на скатерть, но что тут поделаешь.
Подойдя к зеркалу, Барбара не без удовольствия всмотрелась в свое отражение. Деревенский воздух окрасил ее щеки здоровым румянцем, в глазах появился блеск. Она решила, что похорошела оттого, что занимается по-настоящему важным делом.
Ей понравилось самой обходить с расспросами местных жителей. Впервые инспектор полиции позволил ей работать самостоятельно, впервые старший напарник признал, что у нее тоже есть мозги. Это приключение так ободрило Барбару, что только теперь она осознала, насколько ее уверенность в себе была подорвана позорным разжалованием в патрульные. Она пережила тяжелые времена, в ней постоянно кипел гнев, изливаясь безудержными вспышками ярости, сменяясь депрессией: ее сочли недостойной, причислили к низшему разряду.
«К низшему разряду». Маленькие поросячьи глазки Джимми Хейверса глянули на нее из зеркала. Боже, она унаследовала отцовские глаза! Барбара поспешно отвернулась.
Ничего, теперь все пойдет по-другому. Она выбралась на правильный путь, и ничто не помешает ей отныне. Она будет сдавать экзамен на инспектора и на этот раз пройдет испытание. Она точно это знала.
Барбара сняла с себя твидовую юбку, с некоторым усилием стянула пуловер и сбросила ботинки. Пусть ей и не удалось раздобыть информацию о Расселе Маури, но все собеседники принимали ее вполне всерьез. Она представляла здесь Скотленд-Ярд и ничем себя не посрамила: выглядела компетентной, вдумчивой, проницательной. К этому она и стремилась – на равных с коллегами принимать участие в расследовании.
Барбара дополнила свой костюм, легкомысленно обмотав горло шарфиком, и спустилась по ступенькам к гостиную, где ждал ее Линли.
Линли в глубокой задумчивости рассматривал акварель с изображением аббатства. Стефа наблюдала за ним из-за стойки бара. Мужчина и женщина сами казались частью какого-то рисунка, но тут Стефа заметила Барбару.
– Выпьете на дорожку, сержант? – приветливо окликнула она.
– Нет, спасибо. Линли обернулся.
– Хейверс, – произнес он, рассеянно потирая виски. – Готовы к очередному походу в Келдейл-холл?
– Вполне! – ответила она.
– Ну так пошли. – Все так же рассеянно он кивнул на прощание хозяйке, подхватил Барбару под руку и повел ее из комнаты.
– Я думаю, как нам лучше подойти к этому, – заговорил он в машине. – Вам придется отвлекать этих жутких американцев, чтобы они не помешали мне переговорить с Сент-Джеймсом. Справитесь? Мне жаль обрекать вас на такую судьбу, но, боюсь, если старина Хэнк подслушает наш разговор, от него не отвязаться.
– Нет проблем, сэр, – уверенно заявила Барбара. – Я сумею надолго занять его.
– Чем же это? – подозрительно уточнил Линли.
– Он с удовольствием поговорит о себе, любимом.
Линли расхохотался, внезапно помолодев и словно сбросив с себя усталость.
– Да, это должно сработать.
– Послушайте, Барби, – подмигнул Хэнк, – если вы с Томом всерьез занялись расследованием, вам следует провести пару ночек в этой гостинице. Что скажешь, Горошинка? Здесь после темноты такое творится!
Послеобеденная беседа происходила в ореховом зале. Белые брюки Хэнка ослепительно сияли, расшитая латиноамериканская рубашка распахивалась до самой талии, золотая депочка казалась грубой подделкой. Он глубокомысленно подмигивал Барбаре, стоя у камина в вызывающей позе, бессознательно позаимствованной у изображенных на каминной решетке херувимов: одна рука опирается на вплетенную в орнамент каменную примулу, придерживая пальцами стакан с изрядной порцией виски, третьей или четвертой за вечер; другая рука уперта в бок, большой палец засунут за пояс. Не всякий умеет так себя подать.
Его супруга сидела в высоком кресле и печально-виновато поглядывала то на Дебору, то на Барбару. Барбара с удовлетворением отметила, что почти сразу же после обеда Линли и Сент-Джеймс удалились в каменный зал, а миссис Бертон-Томас прилегла на диван и тут же громко захрапела. Правда, храп раздавался столь нерегулярно, что Барбара заподозрила миссис Бертон-Томас в притворстве. А что бедняге оставалось делать? Хэнк разглагольствовал без передышки.
Барбара быстро глянула на Дебору: не сердится ли новобрачная, что муж оставил ее на растерзание Хэнку? На лице молодой женщины играли тени и отблески огня. Она держалась спокойно, но, почувствовав на себе взгляд Барбары, лукаво улыбнулась. Барбара догадалась, что Дебора прекрасно понимает суть происходящего, и подивилась ее великодушию.
Хэнк вновь раскрыл свою пасть, намереваясь подробно описать, что творится в Келдейл-холле с наступлением темноты. Линли и Сент-Джеймс только что вернулись в столовую.
– Во-первых, эти вопли. Третьего дня мне пришлось затворить окно, чтобы избавиться от чертового шума. Вы когда-нибудь слыхали, чтобы павлины так орали?
– Павлины? – переспросила Дебора. – Господи, Саймон, оказывается, это был вовсе не младенец в аббатстве. Ты мне солгал?
– Я ошибся, – покаялся Сент-Джеймс. – Это было так похоже на младенческий плач. Значит, мы напрасно старались отвратить злое предзнаменование?
– Похоже на младенческий крик? – изумленно переспросил Хэнк. – Вы были слишком заняты любовью, вот что я вам скажу. Это павлин орал, да так, что любому оркестру мог фору дать. – Хэнк уселся, расставив колени, опершись локтями на свои жирные ляжки. – Я подошел к окну и думаю: либо ставни закрыть, либо швырнуть в этого крикуна ботинком и вырубить его на месте. Я, знаете ли, бью без промаха. Я вам рассказывал? Нет? Ну, у нас там в Лагуне аллея, помните, где извращенцы из ушей вылезают. – Он приостановился, соображая, придется ли вновь растолковывать эту шуточку, но все поспешили притвориться, что его каламбур как нельзя более забавен, и Хэнк со вздохом удовлетворения продолжал: – Я и напрактиковался, швыряя в них ботинки. Что скажешь, Соломинка? Верно я говорю?
– Верно, милый, – подтвердила Джо-Джо. – Он во что угодно с первого раза попадет, – засвидетельствовала она.
– Не сомневаюсь, – угрюмо пробормотал Линли.
Хэнк обнажил в улыбке зубы с новенькими коронками.
– И вот подхожу я к окну, думаю, сейчас вмажу чертовой птице, но тут замечаю кое-что покрупнее этой пташки.
– Неужели еще кто-то орал? – поинтересовался Линли.
– Да нет. Орал-то павлин, но я обнаружил во дворе кого-то еще. – Он дожидался взволнованных вопросов, но слушатели замерли в почтительном молчании. – Ладно, ладно, – расхохотался он и, чуть понизив голос, сообщил: – Дэнни и ее хахаль… как его, Аира, Иезекииль…
– Эзра?
– Точно! Целуются, как два голубка. Ага. «Решили воздухом подышать?!» – крикнул я им. Мужик как взвоет.
Все вежливо улыбнулись. Джо-Джо поглядывала на собеседников заискивающе, словно жаждущий ласки щенок.
– Но это еще не все. – Тут Хэнк снова приглушил раскаты своего голоса. – Оказалось, девица-то вовсе не Дэнни. Парень – Эзра, точно. – Он улыбнулся, торжествуя: теперь уж всем придется внимательно его выслушать.
– Еще бренди, Дебора? – предложил Сент-Джеймс.
– Спасибо.
Хэнк завертелся в кресле.
– Теперь он принялся за Анжелину. Представляете?! – Американец зашелся от смеха, хлопая себя в такт по коленке. – Этот Эзра – тот еще петушок, ребята. Не знаю, как у него с этим делом, но старается он вовсю! – Хэнк отхлебнул из стакана. – Сегодня я попытался кое на что намекнуть Анжелине, но эту девчонку не прошибешь. Даже глазом не моргнула. Я вам говорю, Том, если хотите быть в курсе, надо вам тут поселиться. – Он испустил очередной вздох удовлетворения, поправляя на брюхе тяжелую золотую цепь. – ЛЮБОВЬ! Великое дело! Ничто так не действует на ум, как ЛЮБОВЬ! Вы согласны со мной, а, Сай?
– Да, у меня уже много лет голова идет кругом, – подтвердил Сент-Джеймс.
Хэнк ухмыльнулся.
– Смолоду втрескались, а? – Он фамильярно ткнул пальцем в Дебору. – Давно с ним хороводитесь?
– С детства, – не дрогнув, отвечала она.
– С детства? – Хэнк большими шагами пересек комнату и раздобыл еще бренди. Миссис Бертон-Томас громко всхрапнула, когда он проходил мимо нее. – Школьная любовь, как у нас с Горошинкой, а? Помнишь, Горошинка? Малость того-сего-сами-знаете-чего на заднем сиденье. У вас тут есть кинотеатры для автомобилистов?
– Полагаю, этот феномен присущ исключительно вашей стране, – заметил Сент-Джеймс.
– Чего? – Пожав плечами, Хэнк опустился в кресло. Бренди выплеснулось на белые штаны.
Это его ничуть не взволновало. – В школе познакомились?
– Нет. Мы познакомились в доме моей матери. – Саймон и Дебора обменялись заговорщическими взглядами.
– А, она вас и свела, так? Нас с Горошиной тоже специально познакомили. У нас с тобой есть кое-что общее, Сай.
– Вообще-то я родилась в доме его матери, – вежливо уточнила Дебора, – но выросла я в доме Саймона в Лондоне.
Хэнк обеспокоенно нахмурился.
– Слыхала, Горошинка? Так вы родственники, что ли? Двоюродные? – Легко было угадать, что мысленно он перебирает все ужасы близкородственных браков – гемофилия, вырождение…
– Вовсе нет. Мой отец… как ты называешь моего папу? Он твой лакей, камердинер или дворецкий?
– Он мой тесть, – сказал Саймон.
– Представляешь, Горошинка? – с благоговейным ужасом вопросил Хэнк. – Вот это романтика.
Это было так внезапно, неожиданно. Придется как-то приспосабливаться. У Линли оказалось слишком много граней, словно у бриллианта, обработанного рукой умелого ювелира. Каждый раз он поворачивался к ней новой стороной.
Он влюблен в Дебору. Это очевидно. Это можно понять. Но… влюблен в дочь слуги? Барбара тщетно пыталась переварить эту новость. «Как могло подобное случиться с ним?» – дивилась она. Казалось, этот человек полностью контролирует свои чувства и свою жизнь. Как же он допустил, чтобы с ним такое стряслось?
Теперь она могла истолковать странное поведение Линли на свадьбе у Сент-Джеймса. Он вовсе не спешил отделаться от нее, Барбары, напротив, он торопился уйти от зрелища, причинявшего ему боль, не видеть, как любимая им женщина празднует свадьбу с другим.
И она понимала, почему из этих двоих Дебора выбрала Сент-Джеймса. Собственно, ей, наверное, и выбирать не пришлось, ведь Линли никогда бы не опустился до того, чтобы объясниться ей в любви и предложить брак. Разве Линли мог жениться на дочери слуги? Все его генеалогическое древо содрогнулось бы от корней до самой кроны.
И тем не менее он мечтал жениться на Деборе, и теперь он страдал, завидуя Сент-Джеймсу, который отважился пренебречь нелепым предрассудком, помешавшим самому Линли добиться счастья.
Как сказал Сент-Джеймс? «Мой тесть»? Два коротких слова уничтожили социальные барьеры, отделявшие его от жены.
Вот потому-то она и любит его, догадалась Барбара.
На обратном пути она исподтишка наблюдала за Линли. Каково это – знать, что ему не хватило мужества удержать Дебору, мучиться от того, что любви он предпочел титул и семейную спесь? Как же он терзается теперь, как презирает себя! Как он горестно одинок!
Линли почувствовал на себе ее взгляд.
– Вы сегодня хорошо поработали, сержант. Особенно в гостиной. Четверть часа удерживать Хэнка на месте – да за это можно и к медали представить.
Эта похвала согрела ее, словно глоток спиртного.
– Благодарю вас, сэр. Сент-Джеймс согласился помочь?
– Да, он согласился.
Он согласился, мысленно повторил Линли и цыкнул языком, выражая этим звуком презрение к самому себе. Папка с делом небрежно валялась на тумбочке у кровати. Линли уронил поверх документов свои очки, потер глаза и взбил подушки, чтобы удобнее было на них опираться.
Дебора заранее рассказала все мужу. Это было совершенно ясно. У Саймона был готов ответ на случай, если Линли попросит о помощи. Сент-Джеймс сразу же сказал: «Ну конечно же, Томми. Что надо сделать?»
Разве он мог ожидать от них другого! Дебора еще утром угадала, как беспокоится Линли из-за зашедшего в тупик расследования, и поспешила подготовить Сент-Джеймса, чтобы тот помог ему, и Сент-Джеймс, конечно же, согласился без колебаний. Малейшее колебание – и Линли вновь бы ощутил бремя вины, вновь бы ожил тот неукротимый раненый тигр, которого все трое старались усыпить.
Откинувшись на подушки, Линли устало прикрыл глаза. Утомленный разум скользил в прошлое, к счастливым воспоминаниям. Обворожительные картины прежних радостей, не омраченных ни болью, ни виной.
Нежеланно, непрошено выплыли из подсознания строки Драйдена. Линли заглушил их, загнал обратно, полностью сосредоточившись на этом усилии. Он даже не слышал, как отворилась дверь и кто-то подошел вплотную к его кровати. Он не замечал постороннего присутствия, пока прохладная рука не коснулась его щеки.
Таис близ царя сидит,
Любовь очей, востока диво;
Как роза – юный цвет ланит,
И полон страсти взор стыдливый.
Блаженная чета!
Величие с красою!
Лишь бранному герою,
Лишь смелому в боях наградой красота![4]
– Мне кажется, вы нуждаетесь в Оделл, инспектор, – шепнула Стефа.
12
Он ошарашенно уставился на нее. Он ждал, что светская маска вернется на его лицо, что перед вечерней посетительницей предстанет знакомый всему лондонскому свету повеса, который весело смеется, ночи напролет танцует и на каждое слово готов дать легкий и остроумный ответ. Но этого не случилось: явление Стефы, материализовавшейся из ниоткуда, разрушило последнюю линию обороны. Он разом утратил все навыки волокитства – единственное, что он сумел, это бестрепетно встретить взгляд ее прекрасных глаз.
Нужно было обрести чувство реальности, убедиться, что женщина не грезится ему, не порождена воспоминаниями. Протянув руку, Линли коснулся пышных волос. Какие мягкие, удивился он.
Поймав его руку, Стефа поцеловала ладонь, запястье. Ее язык тихонько заскользил по его пальцам.
– Позволь мне любить тебя сегодня. Позволь мне разогнать тени.
Она говорила едва слышным шепотом. Ее голос, казалось, тоже был частью сна. Но нежные руки скользили по его щекам, подбородку и шее, и, когда Стефа склонилась над ним и он ощутил сладость ее рта и прикосновение языка, Линли понял, что она – самая животрепещущая реальность, она – настоящее, пытающееся изгнать прошлое.
Он хотел бежать прочь от этого натиска, укрыться в том блаженном воспоминании, которое служило ему броней весь последний год, весь год, когда желание было мертво, тоска сделалась глухой, а жизнь – пустой и бессмысленной. Но женщина не позволила ему уклониться, она целенаправленно уничтожала защищавшие его доспехи, и Линли чувствовал не сладостное избавление, а ужас перед необходимостью душой и телом слиться с другим человеком.
Он не мог, просто не мог. Нельзя допустить, чтобы это произошло. Он отчаянно хватался за последние остатки своей брони, тщетно мечтая стать прежним, бесчувственным, полуживым, каким он был лишь полчаса назад, но этого мертвеца вытеснял другой, настоящий – нежный и уязвимый человек, что всегда прятался в нем.
– Расскажи мне про Пола.
Стефа приподнялась на локте, прикоснулась пальцем к его губам, обвела их. Свет ласкал ее волосы, ее плечи и грудь. Она млечно светилась, она источала едва уловимый аромат девонских фиалок.
– Зачем?
– Затем, что я хочу больше знать о тебе. Затем, что он – твой брат. Затем, что он умер.
Она отвела глаза.
– Что сказал тебе Найджел?
– Что смерть Пола все изменила.
– Так и есть.
– Бриди сказала, что он ушел, не попрощавшись.
Стефа вновь опустилась рядом с ним, и он обнял ее.
– Пол покончил с собой, Томас, – прошептала она, дрожа всем телом. Он теснее прижал ее к себе. – Бриди не говорили об этом. Мы все говорим, что он умер от болезни Хантингтона, В каком-то смысле так оно и есть. Эта болезнь убила его. Ты видел когда-нибудь человека, пораженного этим недугом? Похоже на пляску святого Вита. Человек не может управлять своим телом. Дергается, спотыкается, все время падает. А под конец и разум изменяет. Пол этого не допустил. Пол не такой! – Голос ее пресекся. Стефа с трудом перевела дыхание. Рука Линли скользнула к ее волосам, затем он прижался к ним губами.
– Бедняга!
– Он был еще способен понять, что больше не узнает свою жену, не помнит имени своего ребенка, не управляет собственным телом. У него оставалось еще достаточно разума, чтобы понять – наступило время умереть. – Она сглотнула. – Я помогла ему. Это был мой долг. Мы ведь с ним близнецы.
– Этого я не знал.
– Найджел не говорил?
– Нет. Найджел влюблен в тебя, ведь так?
– Да, – без всякого притворства отвечала она.
– Он приехал в Келдейл из-за тебя? Она кивнула.
– Мы вместе учились в университете. Все трое – Найджел, Пол и я. Когда-то я даже собиралась выйти за Найджела. Он не был тогда таким злым. Это я довела его. Но теперь я не могу выйти замуж.
– Почему?
– Потому что болезнь Хантингтона передается по наследству. Я – носитель. Я не хочу наградить этим ребенка. Довольно и того, что каждый раз, когда Бриди спотыкается или что-то роняет, мы думаем – она тоже унаследовала эту чертову болезнь. Не знаю, что бы я делала, если бы такое случилось с моим ребенком. Наверное, с ума бы сошла от тревоги.
– Вам не обязательно заводить детей. Можно усыновить.
– Да, разумеется. Найджел все время об этом твердит. Но я не вижу никакого смысла в браке, коли я не могу родить ребенка. Своего собственного здорового ребенка.
– Тот малыш, брошенный в аббатстве, был здоровым?
Стефа приподнялась, пристально всматриваясь в его лицо.
– Вы снова при исполнении, инспектор? Не слишком-то подходящий момент для этого, а?
Он сумрачно усмехнулся.
– Извини. Что-то вроде условного рефлекса. – И упрямо повторил: – Так девочка была здоровенькой?
– Откуда ты знаешь о младенце? Нет, не отвечай. Ясно: об этом говорят в Келдейл-холле.
– Похоже, сбылась местная легенда.
– Вроде того. Бертон-Томасы по всякому поводу твердили, что в гостинице можно иногда расслышать доносящийся из аббатства плач младенца. Подозреваю, на самом деле все проще: ветер завывает, попадая в щель между северным приделом разрушенного храма и главным нефом. Так бывает несколько раз в год.
– Откуда ты знаешь?
– Мы с братом еще подростками как-то провели там пару недель, пока не установили, откуда доносится этот звук. Разумеется, Бертон-Томасов мы разочаровывать не стали. По правде сказать, вой ветра не так уж и похож на плач младенца.
– Что же было с младенцем?
– Не даешь уклониться от темы? – Стефа прислонилась щекой к его груди. – Я мало что знаю об этом. Прошло уже три года. Отец Харт нашел девочку, поднял переполох, Габриэлю Лэнгстону пришлось расследовать эту историю.
Бедняга Габриэль! Ему так ничего и не удалось выяснить. Прошло несколько недель, возмущение улеглось. На похоронах присутствовала почти вся деревня; на том и делу конец. Печальная история.
– Тебе стало легче, когда она закончилась?
– Конечно. Ужасы мне не по душе. Я не впускаю их в свою жизнь. Я хочу заполнить ее смехом и безумным весельем.
– Наверное, других чувств ты просто-напросто боишься.
– Да. Но больше всего я боюсь прийти к тому, к чему пришла Оливия: вложить в человека всю душу и потерять его. Я не могу даже находиться с ней рядом. Пол умер, и она навеки погрузилась в траур. Я не хочу сделаться такой, как она. Ни за что! – Последние слова она произносила с силой и гневом, но глаза ее сияли непролитыми слезами. – Пожалуйста, Томас! – шепнула она, и тело его ответило, гибкое, как ртуть, расплавленное желанием.
Он потянул ее к себе, ощутил ее страсть и жар, услышал радостный вскрик и понял, что тени до поры отступили.
– А как же Бриди?
– В каком смысле?
– Она так одинока. Похоже, этот селезень – ее единственный друг.
Стефа рассмеялась. Свернувшись на боку, она легонько терлась о него спиной.
– Бриди у нас особенная, верно?
– Оливия совсем ею не занимается. Бриди растет как круглая сирота.
– Оливия прежде была другой. Но Бриди слишком похожа на Пола. Как две капли воды. Оливии тяжело даже смотреть на нее. Она так и не справилась с этой утратой. Наверное, она никогда с ней не справится.
– Так чего же ради она задумала вновь выйти замуж?
– Ради Бриди. Пол был строгим отцом. Оливия считала, что обязана кем-то заменить его. Уильям был готов занять его место. – Стефа говорила все медленнее, проваливаясь в сон, – Не знаю, чего она ждала от этого брака для самой себя. Но мне кажется, больше всего она мечтала о том, чтобы кто-то занялся Бриди. Могло бы получиться неплохо. Уильям умел справляться с Бриди. И Роберта была добра к ней.
– Бриди говорит, что и ты к ней добра.
– В самом деле? Мне удалось привести в порядок ее волосы. Вот обезьянка! Боюсь, больше я ни на что не способна.
– Ты сумела прогнать призраков, – прошептал он нежно, – ты справилась даже с этим.
Но Стефа уже спала.
На этот раз, проснувшись, Линли не сомневался в реальности происходящего. Она так и уснула, по-детски свернувшись, поджав коленки и пристроив под подбородок оба кулачка. Во сне Стефа хмурилась. Прядь волос щекотала ей губы. Линли невольно улыбнулся.
Бросил взгляд на часы. Около семи. Наклонившись, поцеловал обнаженное плечо. Женщина тут же открыла глаза, такие ясные, будто она и не спала вовсе. Погладила его по щеке, притянула его лицо к своему.
Линли принялся целовать ее рот, затем шею, добрался до груди и скорее почувствовал, чем услышал, как она затаила дыхание. Провел рукой вдоль всего стройного тела. Стефа вздохнула.
– Томас! – Он поднял голову, поглядел в сияющие глаза. – Мне пора.
– Нет еще.
– Погляди на часы.
– Еще минутку. – Он снова склонился к ней, ее руки запутались в его волосах.
– Ты… я… о, господи. – Стефа смущенно рассмеялась. Ее тело предало ее. Томас улыбнулся.
– Что ж, иди, если спешишь.
Она поднялась, поцеловала его на прощанье и скрылась в ванной. Томас остался в постели, наслаждаясь удовлетворением, какого он уже не надеялся вновь испытать, прислушиваясь к привычным звукам, доносившимся из душа. Как это он ухитрился прожить целый год в одиночестве? Женщина вернулась к нему, улыбаясь, расчесывая его щеткой спутавшиеся волосы. Подхватила серый халат и начала надевать его, грациозно изогнувшись.
И в этот момент в предательском свете раннего утра он увидел на ее теле несомненный признак того, что у этой женщины было когда-то дитя.
Барбара поднялась только тогда, когда услышала, как тихонько отворилась и снова захлопнулась дверь в комнату Линли. До тех пор она лежала на боку, напряженно глядя в одну точку, скрежеща зубами так, что челюсть не на шутку разболелась. Семь часов подряд, с тех пор, как в комнате Линли начали раздаваться тихие шорохи и звуки, она мечтала лишиться всех чувств, оглохнуть, онеметь.
На негнущихся ногах Барбара подошла к окну и тупо уставилась на утреннюю улицу. Деревня казалась вымершей, ни красок, ни звуков. Так и должно быть, решила Барбара.
Хуже всего было прислушиваться к скрипу кровати, к этому ритмичному, без слов обо всем говорящему звуку. Он повторялся вновь и вновь – Барбара готова была завопить, ударить кулаком в стену, лишь бы положить этому конец. Однако наступившее молчание показалось ей еще хуже. Тишина била в уши тяжкими ударами, пока Барбара не догадалась наконец, что ее оглушает стук собственного сердца. И вновь заскрипела кровать. Конца этому не предвиделось. И негромкий женский вскрик.
Горячей сухой рукой Барбара коснулась окна и вздрогнула, ощутив влажную холодную поверхность стекла. Пальцы бессильно скользнули, оставив мокрые полосы. Барбара смотрела на эти следы так, словно то были важные улики.
Итак, покончено с безответной любовью к Деборе. Господи, да она, наверное, с ума сошла. Можно ли было подумать, что Линли – не тот, кем она изначально его считала. Грубый жеребец, бык-производитель, ненасытный самец, готовый доказывать свою мужскую силу любой женщине, которая повстречается на его пути.
Ладно, нынче ночью вы были на высоте, инспектор. Вознесли ее в рай три, а то и четыре раза, верно? Золотой мальчик, ничего не скажешь.
Барбара тихо и невесело рассмеялась. Приятно как-никак увериться, что она не ошиблась в этом человеке. Блудливый кот, гоняющийся за любой юбкой, ловко прикрывающийся аристократической утонченностью высшей знати. Но человеческую природу не скроешь. Поскреби самую малость, и правда выйдет на свет.
В соседней комнате загрохотала вода, звук резко обрушившихся струй показался Барбаре овацией в честь Линли. Покачнувшись, она отвернулась от окна и приняла решение. Теперь она знала, что нужно сделать сегодня.
Нужно было обрести чувство реальности, убедиться, что женщина не грезится ему, не порождена воспоминаниями. Протянув руку, Линли коснулся пышных волос. Какие мягкие, удивился он.
Поймав его руку, Стефа поцеловала ладонь, запястье. Ее язык тихонько заскользил по его пальцам.
– Позволь мне любить тебя сегодня. Позволь мне разогнать тени.
Она говорила едва слышным шепотом. Ее голос, казалось, тоже был частью сна. Но нежные руки скользили по его щекам, подбородку и шее, и, когда Стефа склонилась над ним и он ощутил сладость ее рта и прикосновение языка, Линли понял, что она – самая животрепещущая реальность, она – настоящее, пытающееся изгнать прошлое.
Он хотел бежать прочь от этого натиска, укрыться в том блаженном воспоминании, которое служило ему броней весь последний год, весь год, когда желание было мертво, тоска сделалась глухой, а жизнь – пустой и бессмысленной. Но женщина не позволила ему уклониться, она целенаправленно уничтожала защищавшие его доспехи, и Линли чувствовал не сладостное избавление, а ужас перед необходимостью душой и телом слиться с другим человеком.
Он не мог, просто не мог. Нельзя допустить, чтобы это произошло. Он отчаянно хватался за последние остатки своей брони, тщетно мечтая стать прежним, бесчувственным, полуживым, каким он был лишь полчаса назад, но этого мертвеца вытеснял другой, настоящий – нежный и уязвимый человек, что всегда прятался в нем.
– Расскажи мне про Пола.
Стефа приподнялась на локте, прикоснулась пальцем к его губам, обвела их. Свет ласкал ее волосы, ее плечи и грудь. Она млечно светилась, она источала едва уловимый аромат девонских фиалок.
– Зачем?
– Затем, что я хочу больше знать о тебе. Затем, что он – твой брат. Затем, что он умер.
Она отвела глаза.
– Что сказал тебе Найджел?
– Что смерть Пола все изменила.
– Так и есть.
– Бриди сказала, что он ушел, не попрощавшись.
Стефа вновь опустилась рядом с ним, и он обнял ее.
– Пол покончил с собой, Томас, – прошептала она, дрожа всем телом. Он теснее прижал ее к себе. – Бриди не говорили об этом. Мы все говорим, что он умер от болезни Хантингтона, В каком-то смысле так оно и есть. Эта болезнь убила его. Ты видел когда-нибудь человека, пораженного этим недугом? Похоже на пляску святого Вита. Человек не может управлять своим телом. Дергается, спотыкается, все время падает. А под конец и разум изменяет. Пол этого не допустил. Пол не такой! – Голос ее пресекся. Стефа с трудом перевела дыхание. Рука Линли скользнула к ее волосам, затем он прижался к ним губами.
– Бедняга!
– Он был еще способен понять, что больше не узнает свою жену, не помнит имени своего ребенка, не управляет собственным телом. У него оставалось еще достаточно разума, чтобы понять – наступило время умереть. – Она сглотнула. – Я помогла ему. Это был мой долг. Мы ведь с ним близнецы.
– Этого я не знал.
– Найджел не говорил?
– Нет. Найджел влюблен в тебя, ведь так?
– Да, – без всякого притворства отвечала она.
– Он приехал в Келдейл из-за тебя? Она кивнула.
– Мы вместе учились в университете. Все трое – Найджел, Пол и я. Когда-то я даже собиралась выйти за Найджела. Он не был тогда таким злым. Это я довела его. Но теперь я не могу выйти замуж.
– Почему?
– Потому что болезнь Хантингтона передается по наследству. Я – носитель. Я не хочу наградить этим ребенка. Довольно и того, что каждый раз, когда Бриди спотыкается или что-то роняет, мы думаем – она тоже унаследовала эту чертову болезнь. Не знаю, что бы я делала, если бы такое случилось с моим ребенком. Наверное, с ума бы сошла от тревоги.
– Вам не обязательно заводить детей. Можно усыновить.
– Да, разумеется. Найджел все время об этом твердит. Но я не вижу никакого смысла в браке, коли я не могу родить ребенка. Своего собственного здорового ребенка.
– Тот малыш, брошенный в аббатстве, был здоровым?
Стефа приподнялась, пристально всматриваясь в его лицо.
– Вы снова при исполнении, инспектор? Не слишком-то подходящий момент для этого, а?
Он сумрачно усмехнулся.
– Извини. Что-то вроде условного рефлекса. – И упрямо повторил: – Так девочка была здоровенькой?
– Откуда ты знаешь о младенце? Нет, не отвечай. Ясно: об этом говорят в Келдейл-холле.
– Похоже, сбылась местная легенда.
– Вроде того. Бертон-Томасы по всякому поводу твердили, что в гостинице можно иногда расслышать доносящийся из аббатства плач младенца. Подозреваю, на самом деле все проще: ветер завывает, попадая в щель между северным приделом разрушенного храма и главным нефом. Так бывает несколько раз в год.
– Откуда ты знаешь?
– Мы с братом еще подростками как-то провели там пару недель, пока не установили, откуда доносится этот звук. Разумеется, Бертон-Томасов мы разочаровывать не стали. По правде сказать, вой ветра не так уж и похож на плач младенца.
– Что же было с младенцем?
– Не даешь уклониться от темы? – Стефа прислонилась щекой к его груди. – Я мало что знаю об этом. Прошло уже три года. Отец Харт нашел девочку, поднял переполох, Габриэлю Лэнгстону пришлось расследовать эту историю.
Бедняга Габриэль! Ему так ничего и не удалось выяснить. Прошло несколько недель, возмущение улеглось. На похоронах присутствовала почти вся деревня; на том и делу конец. Печальная история.
– Тебе стало легче, когда она закончилась?
– Конечно. Ужасы мне не по душе. Я не впускаю их в свою жизнь. Я хочу заполнить ее смехом и безумным весельем.
– Наверное, других чувств ты просто-напросто боишься.
– Да. Но больше всего я боюсь прийти к тому, к чему пришла Оливия: вложить в человека всю душу и потерять его. Я не могу даже находиться с ней рядом. Пол умер, и она навеки погрузилась в траур. Я не хочу сделаться такой, как она. Ни за что! – Последние слова она произносила с силой и гневом, но глаза ее сияли непролитыми слезами. – Пожалуйста, Томас! – шепнула она, и тело его ответило, гибкое, как ртуть, расплавленное желанием.
Он потянул ее к себе, ощутил ее страсть и жар, услышал радостный вскрик и понял, что тени до поры отступили.
– А как же Бриди?
– В каком смысле?
– Она так одинока. Похоже, этот селезень – ее единственный друг.
Стефа рассмеялась. Свернувшись на боку, она легонько терлась о него спиной.
– Бриди у нас особенная, верно?
– Оливия совсем ею не занимается. Бриди растет как круглая сирота.
– Оливия прежде была другой. Но Бриди слишком похожа на Пола. Как две капли воды. Оливии тяжело даже смотреть на нее. Она так и не справилась с этой утратой. Наверное, она никогда с ней не справится.
– Так чего же ради она задумала вновь выйти замуж?
– Ради Бриди. Пол был строгим отцом. Оливия считала, что обязана кем-то заменить его. Уильям был готов занять его место. – Стефа говорила все медленнее, проваливаясь в сон, – Не знаю, чего она ждала от этого брака для самой себя. Но мне кажется, больше всего она мечтала о том, чтобы кто-то занялся Бриди. Могло бы получиться неплохо. Уильям умел справляться с Бриди. И Роберта была добра к ней.
– Бриди говорит, что и ты к ней добра.
– В самом деле? Мне удалось привести в порядок ее волосы. Вот обезьянка! Боюсь, больше я ни на что не способна.
– Ты сумела прогнать призраков, – прошептал он нежно, – ты справилась даже с этим.
Но Стефа уже спала.
На этот раз, проснувшись, Линли не сомневался в реальности происходящего. Она так и уснула, по-детски свернувшись, поджав коленки и пристроив под подбородок оба кулачка. Во сне Стефа хмурилась. Прядь волос щекотала ей губы. Линли невольно улыбнулся.
Бросил взгляд на часы. Около семи. Наклонившись, поцеловал обнаженное плечо. Женщина тут же открыла глаза, такие ясные, будто она и не спала вовсе. Погладила его по щеке, притянула его лицо к своему.
Линли принялся целовать ее рот, затем шею, добрался до груди и скорее почувствовал, чем услышал, как она затаила дыхание. Провел рукой вдоль всего стройного тела. Стефа вздохнула.
– Томас! – Он поднял голову, поглядел в сияющие глаза. – Мне пора.
– Нет еще.
– Погляди на часы.
– Еще минутку. – Он снова склонился к ней, ее руки запутались в его волосах.
– Ты… я… о, господи. – Стефа смущенно рассмеялась. Ее тело предало ее. Томас улыбнулся.
– Что ж, иди, если спешишь.
Она поднялась, поцеловала его на прощанье и скрылась в ванной. Томас остался в постели, наслаждаясь удовлетворением, какого он уже не надеялся вновь испытать, прислушиваясь к привычным звукам, доносившимся из душа. Как это он ухитрился прожить целый год в одиночестве? Женщина вернулась к нему, улыбаясь, расчесывая его щеткой спутавшиеся волосы. Подхватила серый халат и начала надевать его, грациозно изогнувшись.
И в этот момент в предательском свете раннего утра он увидел на ее теле несомненный признак того, что у этой женщины было когда-то дитя.
Барбара поднялась только тогда, когда услышала, как тихонько отворилась и снова захлопнулась дверь в комнату Линли. До тех пор она лежала на боку, напряженно глядя в одну точку, скрежеща зубами так, что челюсть не на шутку разболелась. Семь часов подряд, с тех пор, как в комнате Линли начали раздаваться тихие шорохи и звуки, она мечтала лишиться всех чувств, оглохнуть, онеметь.
На негнущихся ногах Барбара подошла к окну и тупо уставилась на утреннюю улицу. Деревня казалась вымершей, ни красок, ни звуков. Так и должно быть, решила Барбара.
Хуже всего было прислушиваться к скрипу кровати, к этому ритмичному, без слов обо всем говорящему звуку. Он повторялся вновь и вновь – Барбара готова была завопить, ударить кулаком в стену, лишь бы положить этому конец. Однако наступившее молчание показалось ей еще хуже. Тишина била в уши тяжкими ударами, пока Барбара не догадалась наконец, что ее оглушает стук собственного сердца. И вновь заскрипела кровать. Конца этому не предвиделось. И негромкий женский вскрик.
Горячей сухой рукой Барбара коснулась окна и вздрогнула, ощутив влажную холодную поверхность стекла. Пальцы бессильно скользнули, оставив мокрые полосы. Барбара смотрела на эти следы так, словно то были важные улики.
Итак, покончено с безответной любовью к Деборе. Господи, да она, наверное, с ума сошла. Можно ли было подумать, что Линли – не тот, кем она изначально его считала. Грубый жеребец, бык-производитель, ненасытный самец, готовый доказывать свою мужскую силу любой женщине, которая повстречается на его пути.
Ладно, нынче ночью вы были на высоте, инспектор. Вознесли ее в рай три, а то и четыре раза, верно? Золотой мальчик, ничего не скажешь.
Барбара тихо и невесело рассмеялась. Приятно как-никак увериться, что она не ошиблась в этом человеке. Блудливый кот, гоняющийся за любой юбкой, ловко прикрывающийся аристократической утонченностью высшей знати. Но человеческую природу не скроешь. Поскреби самую малость, и правда выйдет на свет.
В соседней комнате загрохотала вода, звук резко обрушившихся струй показался Барбаре овацией в честь Линли. Покачнувшись, она отвернулась от окна и приняла решение. Теперь она знала, что нужно сделать сегодня.