Страница:
– Привет! – окликнул ее бодрый голос. – Чем могу помочь?
Барбара обернулась и увидела в регистратуре пухленькую даму средних лет, лихо сдвинувшую очки в роговой оправе на затылок, поверх пучка поседевших волос. Приветливая улыбка тут же исчезла, как только Барбара предъявила свое удостоверение. С верхнего этажа по-прежнему лилась музыка.
– Что-нибудь случилось? – забеспокоилась дама. – Вам нужно поговорить с мистером Кларенсом.
– Нет, – возразила Барбара, – возможно, это и не понадобится. Я ищу вот эту молодую женщину. Ее зовут Джиллиан Тейс, но здесь ее могут знать под именем Нелл Грэхем. – Она протянула женщине фотографию, хотя и это было уже лишним – в тот самый момент, когда она произнесла имя, лицо пожилой дамы резко изменилось.
И все же она с готовностью взяла фотографию, взглянула на нее.
– Да, это Нелл, – подтвердила она. Барбара, хотя и была с самого начала уверена в правильности своей догадки, только сейчас испытала настоящий триумф.
– Вы поможете мне ее разыскать? Необходимо найти ее как можно скорее.
– С ней ничего не случилось?
– Мне нужно ее найти, – отрезала Барбара.
– Да, да, конечно. Я понимаю, вы не можете мне ничего сообщить. Только вот… – Женщина нервозно потерла подбородок. – Я позову Джонаса, – порывисто объявила она. – Это его дело.
Прежде чем Барбара успела ее остановить, женщина уже взбежала по ступенькам. Гитарный перебор затих, послышались протестующие голоса, смех, а затем шаги. Секретарша о чем-то взволнованно докладывала, ей отвечал мужской голос.
На лестнице показался мужчина, и Барбара поняла, что именно он сейчас музицировал – гитару он все еще держал в руках. Слишком молод, чтобы принять его за достопочтенного Джорджа Кларенса, однако тоже облачен в сутану. Внешне очень похож на основателя Тестамент Хауса. Должно быть, его сын, решила Барбара. Те же точеные черты лица, высокий и широкий лоб, быстрый взгляд, сразу оценивающий ситуацию. И волосы похожи, непокорные кудри, с которыми ни одна расческа не справится. Ростом он был невысок, плечи узковаты, но его осанка говорила об огромном запасе внутренней силы и уверенности.
Пройдя через холл, он приветливо протянул ей руку.
– Джонас Кларенс, – представился он, крепко сжимая ее ладонь. – Мама сказала мне, что вы разыскиваете Нелл.
Миссис Кларенс сняла очки, только что украшавшие ее затылок. Прислушиваясь к их разговору, она безотчетно покусывала дужку, нахмурившись и быстро переводя взгляд с одного собеседника на другого.
Барбара протянула ему фотографию.
– Это Джиллиан Тейс. Ее отец был убит в Йоркшире три недели назад. Я должна доставить ее на допрос.
Кларенс вроде бы никак не отреагировал на это заявление, только глаза его не могли оторваться от лица Барбары. С усилием он отвел взгляд, посмотрел на какую-то картину на стене, затем на мать.
– Это Нелл, – подтвердил он.
– Джонас! – с сочувствием прошептала она. – Дорогой мой…
Кларенс вернул Барбаре фотографию, продолжая при этом разговор с матерью:
– Однажды это должно было случиться, верно? – Его голос выдал обуревавшую молодого человека тревогу.
– Дорогой, может, мне?.. Ты хочешь?.. Он покачал головой:
– Я все равно собирался уходить. – Теперь он смотрел на Барбару. – Я провожу вас к Нелл. Она – моя жена.
Линли смотрел на нарисованное Эзрой аббатство Келдейл, дивясь, как же он раньше не разглядел простого и ясного смысла этой картины. Красота ее заключалась в строгой простоте и точности деталей, в отказе как-то приукрашивать или романтизировать заброшенные руины, делать из этих развалин не то, чем они были на самом деле – свидетельством ушедших времен, которое, в свою очередь, пожрет грядущее.
Полуразрушенные стены поднимались к пустынному небу, словно пытаясь уйти от неизбежного конца, поджидавшего их внизу, на земле. Камень тщетно боролся с папоротником, упрямо пробивавшимся во все трещины и щели, с полевыми цветами, справлявшими свое торжество на зазубренном крае стены, с травой и дикими злаками, которые в изобилии произрастали на тех самых камнях, где некогда в молитве склонялись монахи.
Ступеньки никуда не вели. Винтовые лестницы, по которым некогда верующие спускались с галереи в монастырскую приемную и из трапезной во двор, теперь были скрыты мхом, едва различимы. Они покорились переменам, которые не лишили их красоты, но придали им иной облик и иное назначение.
Исчезли окна. Там, где в прежние времена витражи пропускали разноцветные лучи, освещавшие алтарь и хоры, неф и боковые приделы, теперь остались лишь зияющие дыры, слепо уставившиеся на окрестный пейзаж. Лишь природа торжествовала свою победу в борьбе со временем.
Как же назвать эти руины аббатства Келдейл? Это разоренные развалины славного прошлого или грозное предупреждение о будущем? Все дело в том, как ты на это смотришь, подумал Линли.
Он вздрогнул, услышав, как возле гостиницы остановился автомобиль, распахнулась дверь, послышалось бормотание нескольких голосов, шаги – особая неровная походка. В комнате уже темнело. Линли включил одну из ламп в тот момент, когда в комнату вошел Сент-Джеймс. Линли предвидел, что его друг приедет один.
Они смотрели друг на друга, разделенные лишь небольшим пространством дешевого ковра, разделенные той бездной, которую создала вина одного из них и физическая боль другого. Оба они помнили о страшных событиях своего прошлого, и, словно спеша укрыться от него, Линли зашел за стойку бара и налил два стакана виски. Пройдя через комнату, он протянул стакан Сент-Джеймсу.
– Куда она ушла? – спросил он.
– Пошла в церковь. Ты же знаешь Дебору – решила напоследок еще раз осмотреть кладбище. Завтра мы уезжаем.
Линли улыбнулся:
– По сравнению со мной ты смельчак. Я бы сбежал от Хэнка в первый же день. Поедете на озера?
– Нет. На день в Йорк, а затем вернемся в Лондон. В понедельник я должен выступать в суде. До тех пор мне нужно еще закончить анализы.
– Жаль, что у вас получилась такая короткая поездка.
– У нас вся жизнь впереди. Дебора это понимает.
Линли кивнул и перевел взгляд с Сент-Джеймса на оконное стекло, в котором отражались они оба – два человека, столь различные внешне, имевшие сложное, но общее прошлое за спиной, и, если только он пожелает, у них и впереди интересное, полноценное общее будущее. Все дело в том, как ты на это смотришь, повторил он себе, допивая виски.
– Спасибо за помощь, Сент-Джеймс, – произнес он, протягивая руку другу. – На вас с Деборой всегда можно положиться.
Джонас Кларенс отвез Барбару в Ислингтон в своем стареньком «моррисе». Дорога была короткой, и всю дорогу Джонас молчал, только побелевшие костяшки пальцев, сжимавших руль, выдавали его тревогу.
Они жили на своеобразной маленькой улочке Кейстоун-кресент, примыкавшей к Каледониан-роуд. В начале проулка было два кафе, торговавших навынос, откуда доносился запах жареной рыбы, чипсов и яичного рулета; в другом конце, ближе к Пентонвилл-роуд, находилась лавка мясника. Этот район города был наполовину индустриальным, наполовину спальным. Фабрика одежды, инструментальный завод и прокат автомобилей оказались посреди улиц, спешивших придать себе респектабельный и даже модный вид.
Такой была и Кейстоун-кресент – узкая дугообразная улочка, по одной стороне которой располагался полукруг домов с одинаковой металлической оградой. Крошечные садики уступили место бетонным площадкам для парковки автомобилей. Кирпичные двухэтажные коттеджи были украшены слуховыми окнами и немного претенциозным орнаментом вдоль гребня крыши. В каждом домике имелся также подвал. На фоне соседних домов, недавно переделанных в соответствии со всеобщим стремлением к «шику», коттедж, перед которым остановил свою машину Джонас Кларенс, казался довольно убогим. Когда-то он мог похвастаться свежей побелкой и зелеными декоративными ставнями, но теперь выглядел угрюмо, тем более что перед ним громоздилось два ящика с неубранным мусором.
– Сюда, – тусклым голосом сказал он.
Открыв калитку, он провел Барбару по узким и крутым ступенькам к двери в квартиру. В отличие от самого здания, явно нуждавшегося в ремонте, эта дверь была надежной, свежеокрашенной, с блестящей медной ручкой. Джонас отпер дверь и жестом пригласил Барбару войти.
Она сразу увидела, сколько сил обитатели этого дома потратили на внутреннюю отделку, словно стараясь провести черту между внешней убогостью здания и свежестью, чистотой, привлекательностью жилых помещений. Стены недавно покрашены, полы покрыты разноцветными коврами, на окнах белые занавески, на подоконниках – цветы; на низком, но длинном стеллаже, тянувшемся вдоль одной стены, – книги, альбомы фотографий, недорогой проигрыватель с пластинками и три старинных кубка. Мебели немного, но каждый предмет обстановки был подобран очень тщательно.
Джонас Кларенс аккуратно поставил гитару и прошел к двери в спальню.
– Нелл! – позвал он.
– Я переодеваюсь, дорогой. Одну минуту! – ответил ему жизнерадостный голос.
Хозяин посмотрел на Барбару. Сержант Хейверс видела, что лицо его становится совсем больным и серым.
– Я должен войти…
– Нет, – возразила Барбара, – подождем здесь. Прошу вас, мистер Кларенс, – настойчиво повторила она, пресекая его попытку пройти к жене.
Джонас опустился на стул. Он двигался с трудом, словно последние двадцать минут его состарили. Он уставился на дверь, из-за которой доносилось веселое мурлыканье, что-то легкомысленное на мотив «Вперед, Христовы воины». Открывались и закрывались ящики комода. Заскрипела дверь платяного шкафа. На миг пение прервалось, послышались шаги. Дверь растворилась, и Джиллиан Тейс вернулась из царства мертвых.
Она казалась копией своей матери, только светлые волосы были коротко, по-мальчишески пострижены. На вид ей можно было дать лет десять, это впечатление усиливал и ее наряд – прямая юбка, темно-синий пуловер, черные ботинки с гольфами. Школьница, возвращающаяся домой.
– Дорогой, я… – При виде Барбары она замерла. – Джонас? Что-то случилось? – Дыханье ее пресеклось, она попыталась нащупать дверную ручку у себя за спиной.
Барбара решительно шагнула вперед.
– Скотленд-Ярд, миссис Кларенс, – пояснила она. – Я должна задать вам несколько вопросов.
– Несколько вопросов? – Девушка вскинула руку к горлу, синие глаза потемнели. – О чем?
– О Джиллиан Тейс, – ответил ее муж, не поднимаясь со стула.
– О ком? – тихо переспросила она.
– О Джиллиан Тейс, – ровным голосом повторил он. – Ее отец был убит в Йоркшире три недели назад, Нелл.
Ослабев, она прислонилась к двери.
– Нелл…
– Нет! – вскрикнула она. Барбара снова шагнула вперед. – Не подходите ко мне! Я не знаю, о чем вы говорите! Я ничего не знаю о Джиллиан Тейс.
– Дайте мне фотографию, – потребовал Джонас, вставая. Барбара передала ему фотографию. Он подошел к жене, коснулся рукой ее руки. – Вот Джиллиан Тейс, – сказал он, но она отворачивалась, не желая взглянуть на фотографию.
– Я не знаю, я ничего не знаю. – Голос ее становился все пронзительней.
– Посмотри, дорогая. – Он ласково заставил ее повернуть голову.
– Нет! – закричала она, вырываясь из его объятий, и бросилась в соседнюю комнату. Послышался стук еще одной двери. Защелкнулась задвижка.
Замечательно, похвалила себя Барбара. Только этого не хватало! Оттолкнув молодого человека, она подошла к двери в ванную. Внутри царило молчание. Барбара подергала ручку. Будь крепче, напористей, напомнила она себе.
– Миссис Кларенс, вы должны выйти! Никакого ответа.
– Миссис Кларенс, выслушайте меня. В убийстве обвиняется ваша сестра Роберта. Она находится в Барнстингемской клинике для душевнобольных. Она не сказала ни слова за эти три недели – только заявила, что это она убила отца. Обезглавила вашего отца, миссис Кларенс – Барбара еще раз подергала ручку. – Обезглавила, миссис Кларенс. Вы меня слышите?
Из-за двери послышался приглушенный вскрик, больше похожий на вой испуганного раненого животного. Барбара с трудом разбирала слова.
– Я же оставила его тебе, Бобби! Господи, неужели ты его потеряла?
Затем обрушился грохот воды.
14
Барбара обернулась и увидела в регистратуре пухленькую даму средних лет, лихо сдвинувшую очки в роговой оправе на затылок, поверх пучка поседевших волос. Приветливая улыбка тут же исчезла, как только Барбара предъявила свое удостоверение. С верхнего этажа по-прежнему лилась музыка.
– Что-нибудь случилось? – забеспокоилась дама. – Вам нужно поговорить с мистером Кларенсом.
– Нет, – возразила Барбара, – возможно, это и не понадобится. Я ищу вот эту молодую женщину. Ее зовут Джиллиан Тейс, но здесь ее могут знать под именем Нелл Грэхем. – Она протянула женщине фотографию, хотя и это было уже лишним – в тот самый момент, когда она произнесла имя, лицо пожилой дамы резко изменилось.
И все же она с готовностью взяла фотографию, взглянула на нее.
– Да, это Нелл, – подтвердила она. Барбара, хотя и была с самого начала уверена в правильности своей догадки, только сейчас испытала настоящий триумф.
– Вы поможете мне ее разыскать? Необходимо найти ее как можно скорее.
– С ней ничего не случилось?
– Мне нужно ее найти, – отрезала Барбара.
– Да, да, конечно. Я понимаю, вы не можете мне ничего сообщить. Только вот… – Женщина нервозно потерла подбородок. – Я позову Джонаса, – порывисто объявила она. – Это его дело.
Прежде чем Барбара успела ее остановить, женщина уже взбежала по ступенькам. Гитарный перебор затих, послышались протестующие голоса, смех, а затем шаги. Секретарша о чем-то взволнованно докладывала, ей отвечал мужской голос.
На лестнице показался мужчина, и Барбара поняла, что именно он сейчас музицировал – гитару он все еще держал в руках. Слишком молод, чтобы принять его за достопочтенного Джорджа Кларенса, однако тоже облачен в сутану. Внешне очень похож на основателя Тестамент Хауса. Должно быть, его сын, решила Барбара. Те же точеные черты лица, высокий и широкий лоб, быстрый взгляд, сразу оценивающий ситуацию. И волосы похожи, непокорные кудри, с которыми ни одна расческа не справится. Ростом он был невысок, плечи узковаты, но его осанка говорила об огромном запасе внутренней силы и уверенности.
Пройдя через холл, он приветливо протянул ей руку.
– Джонас Кларенс, – представился он, крепко сжимая ее ладонь. – Мама сказала мне, что вы разыскиваете Нелл.
Миссис Кларенс сняла очки, только что украшавшие ее затылок. Прислушиваясь к их разговору, она безотчетно покусывала дужку, нахмурившись и быстро переводя взгляд с одного собеседника на другого.
Барбара протянула ему фотографию.
– Это Джиллиан Тейс. Ее отец был убит в Йоркшире три недели назад. Я должна доставить ее на допрос.
Кларенс вроде бы никак не отреагировал на это заявление, только глаза его не могли оторваться от лица Барбары. С усилием он отвел взгляд, посмотрел на какую-то картину на стене, затем на мать.
– Это Нелл, – подтвердил он.
– Джонас! – с сочувствием прошептала она. – Дорогой мой…
Кларенс вернул Барбаре фотографию, продолжая при этом разговор с матерью:
– Однажды это должно было случиться, верно? – Его голос выдал обуревавшую молодого человека тревогу.
– Дорогой, может, мне?.. Ты хочешь?.. Он покачал головой:
– Я все равно собирался уходить. – Теперь он смотрел на Барбару. – Я провожу вас к Нелл. Она – моя жена.
Линли смотрел на нарисованное Эзрой аббатство Келдейл, дивясь, как же он раньше не разглядел простого и ясного смысла этой картины. Красота ее заключалась в строгой простоте и точности деталей, в отказе как-то приукрашивать или романтизировать заброшенные руины, делать из этих развалин не то, чем они были на самом деле – свидетельством ушедших времен, которое, в свою очередь, пожрет грядущее.
Полуразрушенные стены поднимались к пустынному небу, словно пытаясь уйти от неизбежного конца, поджидавшего их внизу, на земле. Камень тщетно боролся с папоротником, упрямо пробивавшимся во все трещины и щели, с полевыми цветами, справлявшими свое торжество на зазубренном крае стены, с травой и дикими злаками, которые в изобилии произрастали на тех самых камнях, где некогда в молитве склонялись монахи.
Ступеньки никуда не вели. Винтовые лестницы, по которым некогда верующие спускались с галереи в монастырскую приемную и из трапезной во двор, теперь были скрыты мхом, едва различимы. Они покорились переменам, которые не лишили их красоты, но придали им иной облик и иное назначение.
Исчезли окна. Там, где в прежние времена витражи пропускали разноцветные лучи, освещавшие алтарь и хоры, неф и боковые приделы, теперь остались лишь зияющие дыры, слепо уставившиеся на окрестный пейзаж. Лишь природа торжествовала свою победу в борьбе со временем.
Как же назвать эти руины аббатства Келдейл? Это разоренные развалины славного прошлого или грозное предупреждение о будущем? Все дело в том, как ты на это смотришь, подумал Линли.
Он вздрогнул, услышав, как возле гостиницы остановился автомобиль, распахнулась дверь, послышалось бормотание нескольких голосов, шаги – особая неровная походка. В комнате уже темнело. Линли включил одну из ламп в тот момент, когда в комнату вошел Сент-Джеймс. Линли предвидел, что его друг приедет один.
Они смотрели друг на друга, разделенные лишь небольшим пространством дешевого ковра, разделенные той бездной, которую создала вина одного из них и физическая боль другого. Оба они помнили о страшных событиях своего прошлого, и, словно спеша укрыться от него, Линли зашел за стойку бара и налил два стакана виски. Пройдя через комнату, он протянул стакан Сент-Джеймсу.
– Куда она ушла? – спросил он.
– Пошла в церковь. Ты же знаешь Дебору – решила напоследок еще раз осмотреть кладбище. Завтра мы уезжаем.
Линли улыбнулся:
– По сравнению со мной ты смельчак. Я бы сбежал от Хэнка в первый же день. Поедете на озера?
– Нет. На день в Йорк, а затем вернемся в Лондон. В понедельник я должен выступать в суде. До тех пор мне нужно еще закончить анализы.
– Жаль, что у вас получилась такая короткая поездка.
– У нас вся жизнь впереди. Дебора это понимает.
Линли кивнул и перевел взгляд с Сент-Джеймса на оконное стекло, в котором отражались они оба – два человека, столь различные внешне, имевшие сложное, но общее прошлое за спиной, и, если только он пожелает, у них и впереди интересное, полноценное общее будущее. Все дело в том, как ты на это смотришь, повторил он себе, допивая виски.
– Спасибо за помощь, Сент-Джеймс, – произнес он, протягивая руку другу. – На вас с Деборой всегда можно положиться.
Джонас Кларенс отвез Барбару в Ислингтон в своем стареньком «моррисе». Дорога была короткой, и всю дорогу Джонас молчал, только побелевшие костяшки пальцев, сжимавших руль, выдавали его тревогу.
Они жили на своеобразной маленькой улочке Кейстоун-кресент, примыкавшей к Каледониан-роуд. В начале проулка было два кафе, торговавших навынос, откуда доносился запах жареной рыбы, чипсов и яичного рулета; в другом конце, ближе к Пентонвилл-роуд, находилась лавка мясника. Этот район города был наполовину индустриальным, наполовину спальным. Фабрика одежды, инструментальный завод и прокат автомобилей оказались посреди улиц, спешивших придать себе респектабельный и даже модный вид.
Такой была и Кейстоун-кресент – узкая дугообразная улочка, по одной стороне которой располагался полукруг домов с одинаковой металлической оградой. Крошечные садики уступили место бетонным площадкам для парковки автомобилей. Кирпичные двухэтажные коттеджи были украшены слуховыми окнами и немного претенциозным орнаментом вдоль гребня крыши. В каждом домике имелся также подвал. На фоне соседних домов, недавно переделанных в соответствии со всеобщим стремлением к «шику», коттедж, перед которым остановил свою машину Джонас Кларенс, казался довольно убогим. Когда-то он мог похвастаться свежей побелкой и зелеными декоративными ставнями, но теперь выглядел угрюмо, тем более что перед ним громоздилось два ящика с неубранным мусором.
– Сюда, – тусклым голосом сказал он.
Открыв калитку, он провел Барбару по узким и крутым ступенькам к двери в квартиру. В отличие от самого здания, явно нуждавшегося в ремонте, эта дверь была надежной, свежеокрашенной, с блестящей медной ручкой. Джонас отпер дверь и жестом пригласил Барбару войти.
Она сразу увидела, сколько сил обитатели этого дома потратили на внутреннюю отделку, словно стараясь провести черту между внешней убогостью здания и свежестью, чистотой, привлекательностью жилых помещений. Стены недавно покрашены, полы покрыты разноцветными коврами, на окнах белые занавески, на подоконниках – цветы; на низком, но длинном стеллаже, тянувшемся вдоль одной стены, – книги, альбомы фотографий, недорогой проигрыватель с пластинками и три старинных кубка. Мебели немного, но каждый предмет обстановки был подобран очень тщательно.
Джонас Кларенс аккуратно поставил гитару и прошел к двери в спальню.
– Нелл! – позвал он.
– Я переодеваюсь, дорогой. Одну минуту! – ответил ему жизнерадостный голос.
Хозяин посмотрел на Барбару. Сержант Хейверс видела, что лицо его становится совсем больным и серым.
– Я должен войти…
– Нет, – возразила Барбара, – подождем здесь. Прошу вас, мистер Кларенс, – настойчиво повторила она, пресекая его попытку пройти к жене.
Джонас опустился на стул. Он двигался с трудом, словно последние двадцать минут его состарили. Он уставился на дверь, из-за которой доносилось веселое мурлыканье, что-то легкомысленное на мотив «Вперед, Христовы воины». Открывались и закрывались ящики комода. Заскрипела дверь платяного шкафа. На миг пение прервалось, послышались шаги. Дверь растворилась, и Джиллиан Тейс вернулась из царства мертвых.
Она казалась копией своей матери, только светлые волосы были коротко, по-мальчишески пострижены. На вид ей можно было дать лет десять, это впечатление усиливал и ее наряд – прямая юбка, темно-синий пуловер, черные ботинки с гольфами. Школьница, возвращающаяся домой.
– Дорогой, я… – При виде Барбары она замерла. – Джонас? Что-то случилось? – Дыханье ее пресеклось, она попыталась нащупать дверную ручку у себя за спиной.
Барбара решительно шагнула вперед.
– Скотленд-Ярд, миссис Кларенс, – пояснила она. – Я должна задать вам несколько вопросов.
– Несколько вопросов? – Девушка вскинула руку к горлу, синие глаза потемнели. – О чем?
– О Джиллиан Тейс, – ответил ее муж, не поднимаясь со стула.
– О ком? – тихо переспросила она.
– О Джиллиан Тейс, – ровным голосом повторил он. – Ее отец был убит в Йоркшире три недели назад, Нелл.
Ослабев, она прислонилась к двери.
– Нелл…
– Нет! – вскрикнула она. Барбара снова шагнула вперед. – Не подходите ко мне! Я не знаю, о чем вы говорите! Я ничего не знаю о Джиллиан Тейс.
– Дайте мне фотографию, – потребовал Джонас, вставая. Барбара передала ему фотографию. Он подошел к жене, коснулся рукой ее руки. – Вот Джиллиан Тейс, – сказал он, но она отворачивалась, не желая взглянуть на фотографию.
– Я не знаю, я ничего не знаю. – Голос ее становился все пронзительней.
– Посмотри, дорогая. – Он ласково заставил ее повернуть голову.
– Нет! – закричала она, вырываясь из его объятий, и бросилась в соседнюю комнату. Послышался стук еще одной двери. Защелкнулась задвижка.
Замечательно, похвалила себя Барбара. Только этого не хватало! Оттолкнув молодого человека, она подошла к двери в ванную. Внутри царило молчание. Барбара подергала ручку. Будь крепче, напористей, напомнила она себе.
– Миссис Кларенс, вы должны выйти! Никакого ответа.
– Миссис Кларенс, выслушайте меня. В убийстве обвиняется ваша сестра Роберта. Она находится в Барнстингемской клинике для душевнобольных. Она не сказала ни слова за эти три недели – только заявила, что это она убила отца. Обезглавила вашего отца, миссис Кларенс – Барбара еще раз подергала ручку. – Обезглавила, миссис Кларенс. Вы меня слышите?
Из-за двери послышался приглушенный вскрик, больше похожий на вой испуганного раненого животного. Барбара с трудом разбирала слова.
– Я же оставила его тебе, Бобби! Господи, неужели ты его потеряла?
Затем обрушился грохот воды.
14
Стать чистой! Чистой! Скорее! Скорее, скорее, скорее! Это случится прямо сейчас, если я не смогу сделаться чистой. В дверь стучат, кричат, стучат, кричат. Все время, без передышки. Кричат и стучат. Но они оба уйдут – им придется уйти, – если я стану чистой-чистой-чистой.
Горячая вода. Очень горячая. Пар поднимается облаками. Я чувствую его на своем лице, Дышу глубоко. Очиститься изнутри.
– Нелл! Нет, нет, нет.
Скользкие ручки на дверцах шкафчика. Открывай! Открывай! Нащупай их дрожащими руками, они спрятаны здесь, под полотенцами. Грубые, жесткие щетки. Деревянные ручки, металлическая щетина, Хорошие щетки, крепкие щетки. Сделают меня чистой.
– Миссис Кларенс! Нет, нет, нет!
Тяжелое, загнанное дыхание. Оно наполняет комнату, отдается в ушах. Прекрати, прекрати!
Даже схватившись руками за голову, не остановишь это эхо, даже если бить себя кулаками в лицо, не убьешь этот звук.
– Нелли! Открой дверь! Прошу тебя!
Нет, нет, нет! Сейчас нельзя открывать дверь. Это не поможет. Спастись можно только одним способом. Стать чистой-чистой-чистой. Сперва ботинки. Снять их. Убрать с глаз долой. Теперь носки. Сорви их. Руки совсем не слушаются. Скорей, скорей,скорей!
– Миссис Кларенс, вы меня слышите? Вы слышите, что я вам говорю?
Ничего не слышу, ничего не вижу. Не хочу и не стану. Облако пара входит в меня. Пар выжигает, пар отмывает. Облако пара очистит меня!
– Неужели вы этого хотите, миссис Кларенс? Именно это произойдет с вашей сестрой, если она по-прежнему будет отказываться говорить. Она останется в сумасшедшем доме на всю жизнь. На всю жизнь!
Нет! На все отвечай – «нет»! Главное, ничего им не говорить. Не думать, действовать. Поспеши, вода, поспеши! Очисти меня, вода! Вот она на моих ладонях. Нет, еще недостаточно горячо. Не чувствовать, не видеть. Я не смогу, не смогу очиститься.
«И родила старшая сына, и нарекла ему имя: Моав. Он отец Моавитян доныне. И младшая также родила сына, и нарекла ему имя: Бен-Амми… Вот дым поднимается с земли, как дым из печи… И вышел Лот из Сигора, и стал жить в горе, и с ним две дочери его: ибо он боялся жить в пещере».
– Как запирается эта дверь? На засов? На ключ? Как она запирается?
– Я только…
– Соберитесь, слышите? Будем ломать дверь.
– Нет!
Стучат, стучат, громко, безжалостно. Пусть они уйдут, пусть они уйдут!
– Нелл! Нелл!
Вода повсюду. Я не вижу ее, не чувствую, она недостаточно горяча, она не отмоет меня чисто-чисто-чисто! Мыло и щетки, мыло и щетки! Три сильнее, сильнее, сильнее! Взад-вперед, взад-вперед. Я стану чистой-чистой-чистой!
– Либо ломать, либо вызывать подкрепление. Вы этого хотите? Целый взвод полицейских, чтобы взломать эту дверь?!
– Замолчите! Смотрите, что вы сделали с ней! Нелл!
Отче, благослови меня, ибо я согрешила. Пойми и прости. Глубже вонзайтесь, щетки, глубже вонзайтесь, сделайте меня чистой-чистой-чистой!
– У нас нет выбора! Это уголовное дело, мистер Кларенс, а не супружеская ссора.
– Что вы делаете?! Черт побери, не притрагивайтесь к телефону.
Стук в дверь.
– Нелл!
"Я вышла за него замуж, читатель, и у нас была скромная свадьба – присутствовали только он и я, священник и клерк. Вернувшись из церкви, я прошла на кухню, где Мери готовила ужин, а Джон чистил серебро, и сказала: «Мери, сегодня мы с мистером Рочестером поженились».[5]
– Короче, у вас ровно две минуты, чтобы извлечь ее оттуда, или здесь соберется больше полицейских, чем вы видели за всю свою жизнь.
«Ах ты, кошечка! Нет, погоди! Нет так быстро! Господи, Джилли!»
Джилли умерла. Джилли умерла. Но Нелл чиста-чиста-чиста. Скребите сильнее, щетки, сдирайте кожу, сделайте ее чистой-чистой-чистой.
«Давай, Джилли, давай, девочка! Сегодня никто не будет хмуриться! Давай смеяться, давай с ума сходить. Будем пить и плясать до утра. Соберем компанию, поедем в Уитби. И вино с собой захватим, и еду. Будем плясать голышом на развалинах аббатства. Пусть попробуют схватить нас, Джилли. Нам на всех плевать!»
Стук все громче. Стучат сильно-сильно-сильно! Уши лопаются, лопается сердце. Скреби, скреби кожу дочиста.
– Ничего не выйдет, мистер Кларенс. Мне придется…
– Нет! Заткнитесь, черт побери!
Поздно ночью. Я сказала ей «до свидания». Ты меня слышала? Ты меня видела? Ты нашла его там, где я его положила? Бобби, ты его нашла?
Дерево скрипит, дерево трещит. Нигде не укроешься. Последнее прибежище, пока Лот не нашел меня. Последняя возможность стать чистой-чистой-чистой.
– Господи! Господи, Нелл!
– Я вызову «скорую».
– Нет! Уйдите, оставьте нас.
Руки хватают. Руки скользят. Вода розовая, густая от крови. Руки держат. Кто-то кричит. Заворачивает ее в теплое полотенце, прижимает к себе.
– Нелли! Господи, Нелли!
Прижаться к нему. Услышать его плач. Все позади? Теперь я чиста?
– Вынесите ее из ванной, мистер Кларенс.
– Уходите! Оставьте нас.
– Я не могу этого сделать. Она – главный свидетель в деле об убийстве. Вы же понимаете: ее реакция сама по себе подтверждает это.
– Нет! Вовсе нет! Она не была там! Она была со мной.
– Вы же не рассчитываете, что я вам поверю?
– Нелл! Я не дам им! Не дам!
Слезы, слезы. Глаза болят. Тело сотрясает мука и боль. Довольно! Довольно!
– Джонас!
– Да, дорогая. Что?
– Нелл умерла.
– Тогда он выломал дверь, – завершила отчет Барбара.
Линли потер лоб. Голова раскалывалась на куски. От разговора с Хейверс ему становилось все хуже.
Короткая пауза.
– Хейверс! – окликнул он. Он сам слышал, как резко прозвучал в трубке его голос, он казался сердитым, а не усталым. Барбара с трудом переводила дыхание. Плачет она, что ли?
– Она… Она… – Барбара шумно откашлялась. – Она принимала ванну.
– Принимала ванну? – Неужели Хейверс не понимает, какую несет чепуху? Что же произошло на самом деле?
– Да. Только… Она скребла себя щетками. Металлическими щетками. Вся была в крови.
– Господи! – пробормотал он. – Где она сейчас, Хейверс? Как она?
– Я хотела вызвать «скорую».
– Почему же не вызвали, черт побери?
– Ее муж… он… это я во всем виновата, инспектор. Я решила, что должна обойтись с ней сурово. Я… это я виновата! – Голос ее сорвался.
– Бога ради, Хейверс, держите себя в руках.
– Столько крови! Она разодрала себе все тело этими щетками. Он завернул ее в полотенце. Не отпускал ее. Он плакал. Она сказала, что она умерла.
– Боже! – прошептал он.
– Я пошла к телефону. Он пошел за мной. Он…
– Вы в порядке? Он не ударил вас?
– Он вытолкал меня за дверь. Я упала. Все в порядке. Я… я сама виновата. Она вышла из спальни. Я помнила, что мы с вами говорили о ней. Я решила, что нужно проявить твердость. Я не знала. Я и представить себе не могла, что она…
– Хейверс, послушайте!
– Она заперлась в ванной. Кровь в воде. Вода такая горячая! Столько пара! Как она могла вытерпеть это?
– Хейверс!
– Я думала, я справлюсь. На этот раз я загубила дело, верно?
– Разумеется, нет, – возразил он, хотя отнюдь не был уверен, что она не лишила их последнего шанса. – Они остались в той квартире?
– Да. Вызвать кого-нибудь из Ярда?
– Нет! – Линли быстро прикидывал все варианты. Все сложилось крайне неудачно. После стольких лет женщина нашлась – и тут такое! С ума можно сойти от злости! Линли прекрасно понимал, что только с ее помощью он доберется до сути этого дела. Только Джиллиан сумеет дать истолкование той странной картине, которая начала вырисовываться перед ним, едва он столкнулся с шекспировской эпитафией на могиле безымянного младенца.
– Тогда, может быть, я…
– Идите домой. Ложитесь в постель. Я сам разберусь.
– Сэр, пожалуйста. – В голосе ее зазвучала мольба. Но сейчас он не мог ей помочь, не мог даже посочувствовать.
– Делайте, что вам говорят, Хейверс. Идите домой. Ложитесь в постель. Не звоните в Ярд и не возвращайтесь в тот дом. Вам ясно?
– Значит, я…
– Садитесь на утренний поезд и возвращайтесь сюда.
– А как же Джиллиан?
– Я позабочусь о Джиллиан, – угрюмо пообещал он и положил трубку.
Посмотрел еще раз на раскрытую книгу на столе. Он потратил четыре часа, перебирая в уме все приходившие на память строки Шекспира. К сожалению, помнил Линли не так уж много. К елизаветинцам он относился как историк, а не как читатель. Несколько раз за этот вечер Линли пожалел о недостатках своего образования. Если б много лет назад в Оксфорде он решил изучать творчество Великого Барда, загадка была бы уже разгадана.
И все же он наконец нашел нужную цитату и принялся читать и перечитывать строфу, пытаясь выжать некий применимый к двадцатому веку смысл из стихов, написанных в семнадцатом:
Никакого отношения, говорил его разум. Самое существенное, возражала интуиция.
Линли захлопнул книгу. Все теперь зависит от Джиллиан, только она способна открыть истину. Он снял трубку и набрал еще один номер.
Уже после десяти вечера она пробиралась по скудно освещенным улицам Актона. Уэбберли удивился при виде нее, но удивление тут же исчезло, когда он вскрыл присланный Линли конверт. Посмотрел на фотографию, покрутил ее в руках и схватился за телефон. Резко приказал Эдвардсу немедленно явиться и отпустил Барбару, даже не спросив, почему она внезапно появилась в столице, одна, без Линли. Он как будто забыл о ней. А может быть, так оно и есть?
Какая разница, думала она. Наплевать, что бы из этого ни вышло. Она обречена на поражение. Кто она такая? Жирная маленькая свинья, тычется повсюду, воображая себя сыщиком. Ты думала, что знаешь все о Джиллиан Тейс? Ты ведь слышала, как она напевает в соседней комнате, и даже это не помогло тебе догадаться.
Она поглядела на свой дом. Темные окна. У миссис Густавсон, как всегда, на полную мощность работал телевизор, но коттедж, перед которым она стояла, не подавал ни малейших признаков жизни. Не было даже заметно, что его обитателям как-то мешает этот шум. Пусто. Ничего нет.
Ничего нет. В этом-то все дело. Там, внутри, нет ничего, и в особенности нет того единственного, кого ты хотела бы увидеть. Все эти годы ты лелеяла химеру, Барб. Какая нелепая, ненужная растрата времени, растрата жизни!
Она тут же оттолкнула от себя эту мысль, отказалась принять ее. Отперла дверь. Внутри замершего домика ее сразу же поразил запах: вонь немытых тел, застоявшихся ароматов кухни, спертого, неподвижного воздуха, вечного отчаяния. Грязный, несвежий, нездоровый запах. Он был ей приятен. Барбара глубоко вдыхала его. Вот и хорошо, вот и славно.
Захлопнула за собой дверь и прислонилась к ней, дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте. Это здесь, Барб. Здесь все началось. Это поможет тебе ожить.
Она поставила сумку на шаткий столик возле двери и двинулась к лестнице. Едва она добралась до ступенек, как в глаза ей ударил луч света, проникший из гостиной. Любопытство притянуло ее к двери, но гостиная оказалась пустой – этот луч был лишь отблеском дальних фар на стекле, защищавшем портрет. Его портрет. Портрет Тони.
Наперекор самой себе Барбара вошла в комнату, опустилась в отцовское кресло, которое, как и кресло матери, было установлено напротив домашнего святилища. В отблесках вечернего света казалось, что лицо Тони усмехается, а тонкое тело двигается, оживая.
Усталая, сломленная отчаянием, Барбара заставила себя неподвижно смотреть на фотографию, возвращаясь к самым печальным, запретным воспоминаниям: вот Тони лежит, желтый, исхудавший, на узкой больничной койке. Таким он навсегда остался в ее памяти – во все стороны торчат иглы и резиновые трубки, пальцы судорожно теребят одеяло. Голова кажется невероятно большой и уже не держится на исхудавшей шее. Тяжелые веки опустились, скрывают глаза. Потрескавшиеся губы кровоточат.
– Кома! – говорят врачи. – Теперь уже скоро.
Но нет, нет. Еще не сейчас. Пусть сперва он откроет глаза, улыбнется своей летучей улыбкой и шепнет:
– Когда ты рядом, я не боюсь, Барби. Ты не бросишь меня, правда?
Она и впрямь слышала голос Тони в погруженной в темноту гостиной. Она вновь переживала все с самого начала – мучительную скорбь, а затем сокрушительный гнев. Единственное чувство, связывающее ее с жизнью.
Горячая вода. Очень горячая. Пар поднимается облаками. Я чувствую его на своем лице, Дышу глубоко. Очиститься изнутри.
– Нелл! Нет, нет, нет.
Скользкие ручки на дверцах шкафчика. Открывай! Открывай! Нащупай их дрожащими руками, они спрятаны здесь, под полотенцами. Грубые, жесткие щетки. Деревянные ручки, металлическая щетина, Хорошие щетки, крепкие щетки. Сделают меня чистой.
– Миссис Кларенс! Нет, нет, нет!
Тяжелое, загнанное дыхание. Оно наполняет комнату, отдается в ушах. Прекрати, прекрати!
Даже схватившись руками за голову, не остановишь это эхо, даже если бить себя кулаками в лицо, не убьешь этот звук.
– Нелли! Открой дверь! Прошу тебя!
Нет, нет, нет! Сейчас нельзя открывать дверь. Это не поможет. Спастись можно только одним способом. Стать чистой-чистой-чистой. Сперва ботинки. Снять их. Убрать с глаз долой. Теперь носки. Сорви их. Руки совсем не слушаются. Скорей, скорей,скорей!
– Миссис Кларенс, вы меня слышите? Вы слышите, что я вам говорю?
Ничего не слышу, ничего не вижу. Не хочу и не стану. Облако пара входит в меня. Пар выжигает, пар отмывает. Облако пара очистит меня!
– Неужели вы этого хотите, миссис Кларенс? Именно это произойдет с вашей сестрой, если она по-прежнему будет отказываться говорить. Она останется в сумасшедшем доме на всю жизнь. На всю жизнь!
Нет! На все отвечай – «нет»! Главное, ничего им не говорить. Не думать, действовать. Поспеши, вода, поспеши! Очисти меня, вода! Вот она на моих ладонях. Нет, еще недостаточно горячо. Не чувствовать, не видеть. Я не смогу, не смогу очиститься.
«И родила старшая сына, и нарекла ему имя: Моав. Он отец Моавитян доныне. И младшая также родила сына, и нарекла ему имя: Бен-Амми… Вот дым поднимается с земли, как дым из печи… И вышел Лот из Сигора, и стал жить в горе, и с ним две дочери его: ибо он боялся жить в пещере».
– Как запирается эта дверь? На засов? На ключ? Как она запирается?
– Я только…
– Соберитесь, слышите? Будем ломать дверь.
– Нет!
Стучат, стучат, громко, безжалостно. Пусть они уйдут, пусть они уйдут!
– Нелл! Нелл!
Вода повсюду. Я не вижу ее, не чувствую, она недостаточно горяча, она не отмоет меня чисто-чисто-чисто! Мыло и щетки, мыло и щетки! Три сильнее, сильнее, сильнее! Взад-вперед, взад-вперед. Я стану чистой-чистой-чистой!
– Либо ломать, либо вызывать подкрепление. Вы этого хотите? Целый взвод полицейских, чтобы взломать эту дверь?!
– Замолчите! Смотрите, что вы сделали с ней! Нелл!
Отче, благослови меня, ибо я согрешила. Пойми и прости. Глубже вонзайтесь, щетки, глубже вонзайтесь, сделайте меня чистой-чистой-чистой!
– У нас нет выбора! Это уголовное дело, мистер Кларенс, а не супружеская ссора.
– Что вы делаете?! Черт побери, не притрагивайтесь к телефону.
Стук в дверь.
– Нелл!
"Я вышла за него замуж, читатель, и у нас была скромная свадьба – присутствовали только он и я, священник и клерк. Вернувшись из церкви, я прошла на кухню, где Мери готовила ужин, а Джон чистил серебро, и сказала: «Мери, сегодня мы с мистером Рочестером поженились».[5]
– Короче, у вас ровно две минуты, чтобы извлечь ее оттуда, или здесь соберется больше полицейских, чем вы видели за всю свою жизнь.
«Ах ты, кошечка! Нет, погоди! Нет так быстро! Господи, Джилли!»
Джилли умерла. Джилли умерла. Но Нелл чиста-чиста-чиста. Скребите сильнее, щетки, сдирайте кожу, сделайте ее чистой-чистой-чистой.
«Давай, Джилли, давай, девочка! Сегодня никто не будет хмуриться! Давай смеяться, давай с ума сходить. Будем пить и плясать до утра. Соберем компанию, поедем в Уитби. И вино с собой захватим, и еду. Будем плясать голышом на развалинах аббатства. Пусть попробуют схватить нас, Джилли. Нам на всех плевать!»
Стук все громче. Стучат сильно-сильно-сильно! Уши лопаются, лопается сердце. Скреби, скреби кожу дочиста.
– Ничего не выйдет, мистер Кларенс. Мне придется…
– Нет! Заткнитесь, черт побери!
Поздно ночью. Я сказала ей «до свидания». Ты меня слышала? Ты меня видела? Ты нашла его там, где я его положила? Бобби, ты его нашла?
Дерево скрипит, дерево трещит. Нигде не укроешься. Последнее прибежище, пока Лот не нашел меня. Последняя возможность стать чистой-чистой-чистой.
– Господи! Господи, Нелл!
– Я вызову «скорую».
– Нет! Уйдите, оставьте нас.
Руки хватают. Руки скользят. Вода розовая, густая от крови. Руки держат. Кто-то кричит. Заворачивает ее в теплое полотенце, прижимает к себе.
– Нелли! Господи, Нелли!
Прижаться к нему. Услышать его плач. Все позади? Теперь я чиста?
– Вынесите ее из ванной, мистер Кларенс.
– Уходите! Оставьте нас.
– Я не могу этого сделать. Она – главный свидетель в деле об убийстве. Вы же понимаете: ее реакция сама по себе подтверждает это.
– Нет! Вовсе нет! Она не была там! Она была со мной.
– Вы же не рассчитываете, что я вам поверю?
– Нелл! Я не дам им! Не дам!
Слезы, слезы. Глаза болят. Тело сотрясает мука и боль. Довольно! Довольно!
– Джонас!
– Да, дорогая. Что?
– Нелл умерла.
– Тогда он выломал дверь, – завершила отчет Барбара.
Линли потер лоб. Голова раскалывалась на куски. От разговора с Хейверс ему становилось все хуже.
Короткая пауза.
– Хейверс! – окликнул он. Он сам слышал, как резко прозвучал в трубке его голос, он казался сердитым, а не усталым. Барбара с трудом переводила дыхание. Плачет она, что ли?
– Она… Она… – Барбара шумно откашлялась. – Она принимала ванну.
– Принимала ванну? – Неужели Хейверс не понимает, какую несет чепуху? Что же произошло на самом деле?
– Да. Только… Она скребла себя щетками. Металлическими щетками. Вся была в крови.
– Господи! – пробормотал он. – Где она сейчас, Хейверс? Как она?
– Я хотела вызвать «скорую».
– Почему же не вызвали, черт побери?
– Ее муж… он… это я во всем виновата, инспектор. Я решила, что должна обойтись с ней сурово. Я… это я виновата! – Голос ее сорвался.
– Бога ради, Хейверс, держите себя в руках.
– Столько крови! Она разодрала себе все тело этими щетками. Он завернул ее в полотенце. Не отпускал ее. Он плакал. Она сказала, что она умерла.
– Боже! – прошептал он.
– Я пошла к телефону. Он пошел за мной. Он…
– Вы в порядке? Он не ударил вас?
– Он вытолкал меня за дверь. Я упала. Все в порядке. Я… я сама виновата. Она вышла из спальни. Я помнила, что мы с вами говорили о ней. Я решила, что нужно проявить твердость. Я не знала. Я и представить себе не могла, что она…
– Хейверс, послушайте!
– Она заперлась в ванной. Кровь в воде. Вода такая горячая! Столько пара! Как она могла вытерпеть это?
– Хейверс!
– Я думала, я справлюсь. На этот раз я загубила дело, верно?
– Разумеется, нет, – возразил он, хотя отнюдь не был уверен, что она не лишила их последнего шанса. – Они остались в той квартире?
– Да. Вызвать кого-нибудь из Ярда?
– Нет! – Линли быстро прикидывал все варианты. Все сложилось крайне неудачно. После стольких лет женщина нашлась – и тут такое! С ума можно сойти от злости! Линли прекрасно понимал, что только с ее помощью он доберется до сути этого дела. Только Джиллиан сумеет дать истолкование той странной картине, которая начала вырисовываться перед ним, едва он столкнулся с шекспировской эпитафией на могиле безымянного младенца.
– Тогда, может быть, я…
– Идите домой. Ложитесь в постель. Я сам разберусь.
– Сэр, пожалуйста. – В голосе ее зазвучала мольба. Но сейчас он не мог ей помочь, не мог даже посочувствовать.
– Делайте, что вам говорят, Хейверс. Идите домой. Ложитесь в постель. Не звоните в Ярд и не возвращайтесь в тот дом. Вам ясно?
– Значит, я…
– Садитесь на утренний поезд и возвращайтесь сюда.
– А как же Джиллиан?
– Я позабочусь о Джиллиан, – угрюмо пообещал он и положил трубку.
Посмотрел еще раз на раскрытую книгу на столе. Он потратил четыре часа, перебирая в уме все приходившие на память строки Шекспира. К сожалению, помнил Линли не так уж много. К елизаветинцам он относился как историк, а не как читатель. Несколько раз за этот вечер Линли пожалел о недостатках своего образования. Если б много лет назад в Оксфорде он решил изучать творчество Великого Барда, загадка была бы уже разгадана.
И все же он наконец нашел нужную цитату и принялся читать и перечитывать строфу, пытаясь выжать некий применимый к двадцатому веку смысл из стихов, написанных в семнадцатом:
«Он дает смысл и жизни, и смерти», – сказал священник. Какое отношение имеют слова Перикла, царя Тирского, к заброшенной могиле в Келдейле? И какое отношение эта могила имеет к смерти фермера?
Убийство и разврат – одно с другим
Так неразлучны, как огонь и дым.[6]
Никакого отношения, говорил его разум. Самое существенное, возражала интуиция.
Линли захлопнул книгу. Все теперь зависит от Джиллиан, только она способна открыть истину. Он снял трубку и набрал еще один номер.
Уже после десяти вечера она пробиралась по скудно освещенным улицам Актона. Уэбберли удивился при виде нее, но удивление тут же исчезло, когда он вскрыл присланный Линли конверт. Посмотрел на фотографию, покрутил ее в руках и схватился за телефон. Резко приказал Эдвардсу немедленно явиться и отпустил Барбару, даже не спросив, почему она внезапно появилась в столице, одна, без Линли. Он как будто забыл о ней. А может быть, так оно и есть?
Какая разница, думала она. Наплевать, что бы из этого ни вышло. Она обречена на поражение. Кто она такая? Жирная маленькая свинья, тычется повсюду, воображая себя сыщиком. Ты думала, что знаешь все о Джиллиан Тейс? Ты ведь слышала, как она напевает в соседней комнате, и даже это не помогло тебе догадаться.
Она поглядела на свой дом. Темные окна. У миссис Густавсон, как всегда, на полную мощность работал телевизор, но коттедж, перед которым она стояла, не подавал ни малейших признаков жизни. Не было даже заметно, что его обитателям как-то мешает этот шум. Пусто. Ничего нет.
Ничего нет. В этом-то все дело. Там, внутри, нет ничего, и в особенности нет того единственного, кого ты хотела бы увидеть. Все эти годы ты лелеяла химеру, Барб. Какая нелепая, ненужная растрата времени, растрата жизни!
Она тут же оттолкнула от себя эту мысль, отказалась принять ее. Отперла дверь. Внутри замершего домика ее сразу же поразил запах: вонь немытых тел, застоявшихся ароматов кухни, спертого, неподвижного воздуха, вечного отчаяния. Грязный, несвежий, нездоровый запах. Он был ей приятен. Барбара глубоко вдыхала его. Вот и хорошо, вот и славно.
Захлопнула за собой дверь и прислонилась к ней, дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте. Это здесь, Барб. Здесь все началось. Это поможет тебе ожить.
Она поставила сумку на шаткий столик возле двери и двинулась к лестнице. Едва она добралась до ступенек, как в глаза ей ударил луч света, проникший из гостиной. Любопытство притянуло ее к двери, но гостиная оказалась пустой – этот луч был лишь отблеском дальних фар на стекле, защищавшем портрет. Его портрет. Портрет Тони.
Наперекор самой себе Барбара вошла в комнату, опустилась в отцовское кресло, которое, как и кресло матери, было установлено напротив домашнего святилища. В отблесках вечернего света казалось, что лицо Тони усмехается, а тонкое тело двигается, оживая.
Усталая, сломленная отчаянием, Барбара заставила себя неподвижно смотреть на фотографию, возвращаясь к самым печальным, запретным воспоминаниям: вот Тони лежит, желтый, исхудавший, на узкой больничной койке. Таким он навсегда остался в ее памяти – во все стороны торчат иглы и резиновые трубки, пальцы судорожно теребят одеяло. Голова кажется невероятно большой и уже не держится на исхудавшей шее. Тяжелые веки опустились, скрывают глаза. Потрескавшиеся губы кровоточат.
– Кома! – говорят врачи. – Теперь уже скоро.
Но нет, нет. Еще не сейчас. Пусть сперва он откроет глаза, улыбнется своей летучей улыбкой и шепнет:
– Когда ты рядом, я не боюсь, Барби. Ты не бросишь меня, правда?
Она и впрямь слышала голос Тони в погруженной в темноту гостиной. Она вновь переживала все с самого начала – мучительную скорбь, а затем сокрушительный гнев. Единственное чувство, связывающее ее с жизнью.