Ерофеев Венедикт. Русская Красавица

пока на меня дрочится Америка, на мои похоронные принадлежности, я к Америке
своего отношения менять не думаю, а ты как француженка живи своими идеалами!
А тут фотограф X. говорит, что ему наша затея нравится и что пошлости он не
потерпит, а сделает все, как положено, на высоком художественном уровне,
достойном, например, Ренуара. Нет уж, спасибо вам, возразила я, такие
толстожопые и сисястые, как подтаявшее эскимо, пусть остаются в прошлом, а
вы подберите другой ключ, и вообще учтите: моя красота очень русская! И
Ксюша Мочульская, моя Ксюша, говорит: у тебя, солнышко, народная красота! А
американцы, добавляет, все-таки глупые, потому что однажды в Чикаго я
смотрела передачу по местному телевидению, как в зоопарк привезли белого
медведя, и они все обсуждали вопрос белого медведя, обсуждали и никак не
могли обсудить. Но фотограф X., родом из театрального города Ленинграда,
говорит: ну, тогда я знаю, что делать! Только ты не стесняйся, говорит
Ксюша, а чего мне стесняться, товар не залежавшийся, а Ксюша говорит: а
потом будем пить и веселиться, и фотограф говорит: обязательно.
Засучил рукава, сбросил вельветовый пиджачок, лампы расставил, юпитеры
и озарил ярким светом мою зрелую красоту и великолепие, и ахнула Ксюша в
ладошку, дивясь потаенной роскоши, и пришел в изумление бесстрастный
профессионал, повествуя об одиночестве истинной вдовы, о ее печали и робких
попытках успокоения перед трюмо, где трофейные духи стоят вперемежку с
баллонами лаков, и отразилась я на фоне гудящего газоаппарата, удивившего
своей радикальной конструкцией заморского мастурбатора, и открылась я, и
черные тоненькие чулки поднялись в воздух, и оглянулась я в полусумраке,
приветствуя радостного читателя, и плачу, и скорблю, вспоминая безвременно
минувшего супруга, но вот уже раскраснелась от одинокой муки щека, и
участилось неровное дыхание, и прикрылись воспаленные, отуманенные слезами и
думами глазки, и бешеным цветом зажглась рыжая лиса моей шубы, и возвестило
зияние раны, что я, подстреленная вдова, вспомнила нежность супруга и
остаюсь ей верна, а жизнь продолжается, несмотря на печальные
принадлежности, переполох нарядов и тошноту зеленых очей, что вдруг
становятся серыми, сирыми, серыми, и вновь удивлен американский клиент, не
понимающий российских превращений, и так далее, покуда гудящий газоаппарат
не примет меня под свою взрывоопасную опеку и струи воды не сверзятся на
лесные красоты: там земляника спеет в соседстве с иван-да-марьей, там пахнет
елочными иголками, там знойная тишина, излучина реки и косогор, поросший
сосной, чьи цепкие корни похожи на пятерню пианиста, о, мой Дато! но гудящий
газоаппарат гудит и выделяет тепло, которое мне никогда не заменит нежность
супруга, погибшего от трепета романтических будней, охваченного спазмом
Валдайской возвышенности, которого не понял, как ни старался понять,
странствующий маркиз образца тысяча восемьсот тридцать девятого года, но
жизнь продолжается, льется вода, и мыло скользит между пальцев, и пляшет
неустойчивая табуретка, и если тоска не проходит и не пройдет, то боль
затихает, замирает, из горечи лекарства проглоченный стрептоцид растворяется
в сладкое марево, если не запивать, и не нужно запивать, не нужно прятать
слез, пусть ровным и лучезарным потоком! а черные тонкие, безо всяких
кружев, чулки стоят будто рамки некролога, и сквозь ткань траурного рубища
светится закатным светом изгиб, излучина, пыльная дорога, утопая в белых
простынях, черное-белое, белое-черное, и только волосы мои дружны с рыжей
лисицей, и я, поднимая их кончиками пальцев вверх, вверх, скорблю.
Ища бегущие моменты красоты, X. извивался. Ксюша смотрела на меня с
таким разливом любви, что не могла не запечатлеться бесплотным бликом, и
даже мелькнула на одной из них в роли ангела-утешителя, слетающего на землю,
дабы сообщить, что супруг доставлен в целости и сохранности, и мы обнялись,
и она схоронила в моих волосах ангельское лицо, и только груди дышали
трогательным изъяном, и братья, тыкая в груди, задали вопрос: не Ксенья ли
это Мочульская, сменившая гражданство? Ирина Владимировна! Это, простите, не
идет к вашему лицу, хотя формальных претензий, а раз не имеете, сказала я,
то выпьем, ребята, и близнецы выпили коньячку и в общем и целом понравились
мне, ребята хорошие, и очень внимательно были склонные меня выслушать,
только на Ксюшу осерчали бесповоротно, а фотограф X. был вполне
удовлетворен, и мы стали ждать результатов, как школьницы, а я пела Ксюше
новые куплеты про цыган:
Цыгане любят люто
Твердую валюту... -
и разъезжали на розовом авто, пугая прохожих, а после подоспели
результаты, и они были великолепны, и мы закричали от счастья, так были
красивы эти невиданные картинки, и Ксюша потребовала, чтобы X. отдал
негативы, и он с сожалением расстался с ними и заломил сумму, хотя и по
дружбе, но ссылаясь на долги и неустроенный быт, поскольку недавно разошелся
с женой по причинам принципиального свойства, но вдруг к нему вновь
возвращается любовь к семье, к маленьким детям, однако было поздно, и он,
горюя, отъезжал в свой город и увозил тайну, умоляя не разглашать, и никто
не узнает.
Я тоже собрала Ксюшу в дорогу и на вопрос - как ваша красота там
оказалась, отвечала честно: понятия не имею, потому что даже не догадываюсь,
но я всегда была против, потому что красивая женщина, это, мальчики,
национальное достояние, а не просто дешевка, предназначенная на извоз,
только охотников до нее великое множество, включая Виктора Харитоныча,
который туда и передал. И они говорят: нам нужны русские красавицы! - а я им
на то, посмеиваясь: еще бы! как не нужны! - и они смотрят на меня с
интересом, и я предлагаю: давайте Дружить! А они: почему бы и нет? А это
кто? - И пальцем в Ксюшу, чье умное личико у меня в волосах, а я говорю:
какая, мол, разница? Ну, знакомая... - А они: это Ксенья Мочульская, темная
женщина - что??? - если вы Ксюшу Мочульскую считаете темной женщиной, то
покажите мне светлую! И еще говорю: уж если искать виновника, по причине
которого вышел конфуз, то известен ли вам Виктор Харитоныч? - так Харитоныча
спешила подзаложить, но не из мести, а потому, что негоже на мне плясать и
измываться, когда я потеряла сознание, и потом даже не объясниться! А потому
что сдрейфил и боялся, что Полина, знаете Полину? - его разоблачит как моего
любовника, только не всякий тот любовник, с кем спишь, и тогда, мальчики,
мне стало вдвойне обидно, потому что нельзя так поступать с людьми, а они
поступают.
Ксюша немедленно развила бурную деятельность (увижусь ли я с тобой,
единственная моя?), но дружба дружбой, однако Ивановичи все-таки говорят
по-хорошему: не лучше ли мне отдышаться и отойти от треволнений на родной
стороне, вдали от вредного общества и вдовьей силы Зинаиды Васильевны
(которая, признаются мне, не сахар), а я говорю: вот еще! с какой стати! Я
любила Владимира Сергеевича и страдать за любовь не собираюсь. Наморщили
лбы... Говорите, любовь? - А вы думали! И еще говорю: если будут меня
обижать, за себя не ручаюсь - и намекаю, что в надежном месте сохраняются
еще фотографии, на этот раз наши с ним, потому что, знаете ли, был он
большой выдумщик, как показало патологоанатомическое исследование, да, мы
знаем, сказали братья, только не следует, Ирина Владимировна, размахивать
перед нашими носами тем, чего нет и в заводе, ну, я сказала, для кого нет, а
для кого и найдутся, ледяным голосом, и больше уже не угощаю коньяком, а они
участливо: не нужно так, Ирина Владимировна, а то, в самом деле,
поезжайте-ка отдохнуть, городок не хуже других, потому что хоть Владимир
Сергеевич и большой человек, но подобные инсинуации нанесут окончательный
вред его памяти и наступит ускоренное забвение, а стоит ли вам этому
способствовать, пусть ВСЕ МЫ его помним и чтим замечательные шедевры... Я
вижу: передо мной неглупые ребята, и налила им еще по рюмке.
Между тем, Витасик знакомит меня с новыми друзьями, почти сплошь
евреями, что было даже несколько ошеломительно, однако некоторые отнеслись
ко мне с горячим уважением за мою смелость, а я никогда не боялась, только
Юра Федоров все норовил меня обидеть, несмотря на журнал, а Ксюша тогда
очень быстро договорилась, и вот выходит их широко распространенный журнал,
услада для многочисленного мужского читателя, и главное место, и разворот
отводятся мне, со всеми моими снимочками, такая грустная, траурная
композиция, и кое-какие данные, включая:
ИМЯ: Тараканова Ирина Владимировна.
БЮСТ - 36, почему-то в дюймах, сведения липовые, Ксюша взяла из головы.
ТАЛИЯ - 24.
БЕДРА - 36.
РОСТ- 172 (см).
ВЕС - 55 (кг) (теперь разжирела).
ЗНАК - Дева.
МЕСТО РОЖДЕНИЯ: СССР.
ИДЕАЛЬНЫЙ МУЖЧИНА: богатая творческая личность.
ХОББИ: воспитание дошкольных детей (засранка!!!).
Итак, знакомьтесь: ИРИНА ТАРАКАНОВА, которую друзья зовут нежно Ирочка,
скорбит и печалится, а повод непрост: не каждой молодой девушке суждено
подержать в руках содрогающееся от старости тело великого (в масштабах их
деспотической страны) человека, которого Ирочка любовно звала Леонардик (по
имени итальянского художника, архитектора, скульптора, инженера и теоретика
эпохи Возрождения (1452-1519), автора мирового шедевра "Джоконда" (Париж,
Лувр, второй этаж, вход со двора), но гений он или не гений и в чем гений -
вопрос любви, однако Ирочка имела далеко идущие неприятности (буквальный
перевод: неудобства) после его кончины - это факт, признаваемый ее
ближайшими друзьями, которые, в частности, сообщили нам, что ей пришлось
покинуть прекрасно оплачиваемую работу (стольник в месяц я получала!!!), но
не будем затягивать наше представление, вы будете сейчас иметь возможность
сами убедиться, что КРАСОТА ПОБЕЖДАЕТ СМЕРТЬ! (это красиво!).
Насчет стольника было продолжение. Не успел появиться журнальчик, как
ко мне пришли, тоже парой, американец с голландцем. Американцу было под
сорок, красавец. Седоватый, с культурной стриженой бородкой, глаза с
поволокой. Он все кивал, что бы я ни сказала, а иногда заламывал в бессилии
руки и сокрушался, ударяя кулаком по колену. Пришел в шерстяных клетчатых
брюках: сине-зеленых. Голландцец, напротив, по своему внешнему облику
напоминал бандита и подкрашивал усы в черный цвет. Взлохмаченный, курчавый,
он во все стороны блестел очками и бойко чесал по-русски, потому что родился
под Иркутском, и, по крайней мере, трижды надолго удалялся с непонятным
заданием в уборную (а у меня там лампочка, как назло, перегорела!).
Американец мне понравился, только он плохо понимал, но бандит ему помогал.
Они достали длинные узкие блокноты и уставились на меня. А я в кимоно. Они
выразили восхищение моим мужеством. Я весело хохотнула: лучше бы вы выразили
восхищение моей женственностью! Они растерянно улыбнулись: было видно, что
не дошло. Пять минут мы сообща пытались разобраться, что именно я хотела
сказать: голландец понял первый и просиял, и объяснил, как мог, коллеге,
который сочувственно, наконец, ударил по колену и стиснул челюсти, давая
понять, что он тоже понял. Я сказала, что в журнале наврали про зарплату, и
чистосердечно, по-предательски поделилась насчет суммы, а они говорят: то
есть, значит, не в час, а в неделю? - Да не в неделю! - рассердилась я. - Вы
же, говорю, под Иркутском родились! - Что было, то сплыло, - развел руками
этот странный сибирский голландец. - А вы давно тут живете? - спросила
американца. - О, да! - закивал он. - Два и полгода. - Ну! - думаю, однако на
заданные вопросы отвечаю вежливо, а когда разговор зашел о вольности нравов,
заметила, что решительно не одобряю всех этих западных штучек, особенно их
пресловутую революцию, поскольку, говорю, она только все портит, так как
ценность есть ценность, а когда ширпотреб, понимаете? то это против любви
оборачивается, любовь, понимаете? это редкость, и это дорого стоит, не в
материальном, конечно, измерении, а в смысле чувств, понимаете? (понимают),
ну, вот и хорошо, хотите кофе? (не хотят), ну, как хотите, а они спрашивают:
так вы - русофилка, или, может быть, либералка? - Отвечаю прямо: я - никто,
но я за любовь, потому что, - подчеркиваю в своем интервью, - занятие это
божественное (вы люди семейные? - о, да!), ну, вот, я так и знала, но что
обесценивание, инфляция любви, понимаете? наносит неизгладимый вред всему
человечеству, вплоть, может быть, до угрозы войны (удивление), ну, потому
что сил не на что расходовать (американец радостно: сублимация! - и кулаком
по колену), да! и эту вашу революцию, а также всякие там непристойности
нужно вообще отменить, так и напишите (заглядываю в их блокноты),
непристойности, доступные каждому негру, а вы сами этот журнал выписываете?
- моя жена не очень довольна на этот журнал! - сказал красавчик (Господи,
как он мне понравился: смесь Редфорда с Ньюманом!), а голландец сказал, что
он, посмеиваясь, если и покупает, то покупает покрепче, как махорку! ну,
вот, и вообще: любовь надлежит вернуть в век более ранний, если не сказать
девятнадцатый, потому что только там бушевали настоящие страсти и любили
красивых женщин, то есть красавицы были в цене, и никто не посмел бы их
обидеть. Однажды, на одном из балов, данных в Москве, император был
совершенно очарован огненными черными глазами девицы Анны Лопухиной. Она
вскоре была пожалована фрейлиной и приглашена жить в Павловске. Для нее было
устроено особое помещение, нечто вроде дачи. Император являлся туда каждый
вечер с чисто платоническими чувствами восхищения. Но царский брадобрей и
Лопухин-отец лучше знали человеческую натуру и уверенно смотрели в будущее.
В один из вечеров, когда император оказался более предприимчивым, чем
обыкновенно, Лопухина неожиданно разрыдалась, прося оставить ее, и
призналась государю в своей любви в князю Гагарину. Император был поражен,
но его рыцарский характер и врожденное благородство тотчас проявили себя.
Суворову немедленно посланы были приказания вернуть в Россию князя Гагарина,
очень красивого, хотя и невысокого роста человека. Император наградил его
орденом, сам привел к его возлюбленной и в течение всего дня был искренне
доволен и преисполнен гордости от сознания своего геройского
самопожертвования. Щедрости его не было пределов: он велел купить три дома
на набережной Невы и соединить их в один дворец, который подарил князю
Гагарину. Лопухин-отец был сделан светлейшим князем и назначен
генерал-прокурором Сената - должность чрезвычайно важная, напоминающая
отчасти должность первого лорда казначейства в Англии. Брадобрей был
пожалован в графы и сделан шталмейстером Мальтийского ордена. Он купил себе
дом по соседству с дворцом черноокой княгини Гагариной и поселил в нем свою
любовницу, французскую актрису Шевалье. Офицеры конной гвардии в
ярко-красных мундирах не раз видели, как государь сам привозил его туда и
затем заезжал за ним, возвращаясь от своей любовницы. Когда его величество
со своим августейшим семейством оставил старый дворец и переехал в
Михайловский, княгиня Гагарина, Анна Петровна, покинула дом своего мужа и
была помещена в новом дворце, под самым императорским кабинетом, который
сообщался посредством особой потайной лестницы с ее комнатами, а также с
помещением вышеуказанного брадобрея, который, будучи турчонком, был взят в
плен в Кутаиси. Намек на эти печальные обстоятельства мы находим в
незаслуженно забытом стихотворении Тютчева, кого? ну, Тютчева, русского
поэта! Тютчев! Нет, не так, первая буква Т. Т., как Толя, ну, неважно, Федор
Иванович Тютчев. - Федор Иванович? - закивал красавчик. - Как жаль, что в
Советском Союзе отменили имена-отчества! - Как отменили? Когда? - ужаснулась
я, сраженная новостью. - Я неделю не слушаю радио. У меня батарейки сели! -
Голландец что-то заметил красавчику на непонятном мне голландском языке. -
Ну, их так редко употребляют, - не сдавался американец. - Я был уверен, что
отменили! - Короче, - закончила я, мужчины балдели от шороха и вида
приоткрытой ножки (чуть-чуть приподнимаю кимоно) по щиколотку (показываю
свою щиколотку: не интересует), как будто им всем было максимум по
тринадцать лет! А что теперь? (не интересует). Теперь, говорю, хоть
в-чем-мать-родила ходи, как у вас, например, мода на пляжах, где лежат
вперемежку мужчины и женщины, и что мы наблюдаем, как рассказывает моя
дорогая французская подруга? - Ноль внимания! Как будто вокруг куски
несъедобного мяса! И это, спрашивается, красиво? Нет, говорю, я против
равенства и (опять шевелится!) бесплатного разложения нравов, я за
напряжение и запреты, а в условиях равноправия никакого любовного апогея,
господа, так и запишите, не выйдет! Они поставили закорючки в блокнотах и
провоцируют далее: не хотите ли в наши края переехать? А Ивановичи, со своей
стороны, мне услужливо газеты показывают, а в газетах снимочки усеченные, у
итальянцев даже полоски, будто они меня этими полосками приодели, стесняясь,
и говорят Ивановичи: вы посмотрите, Ирина Владимировна, как использована
ваша красота! Не по назначению! - Ну-ка, говорю, дайте! А они разные вырезки
мне подсовывают и переводят:
РУССКАЯ КРАСАВИЦА БРОСАЕТ ВЫЗОВ!
Сомневаюсь: да верно ли вы переводите? - Верно, - и даже обижаются. Я с
гневом: - Чушь все это! Какой еще вызов? Никакого я вызова не бросала, а вот
то, что оскорбили меня в лучших чувствах любви - это правда, и нет такого
положения, при котором воспрещается любить человека, пусть он даже старше
тебя, а они говорят, полюбуйтесь: ОНА ПОСМЕЛА! - это ехидные сукины дети,
французы, пишут, как всегда, исподтишка, вот шведская стряпня: НА РАНДЕВУ
ЛЮБВИ И ПРОИЗВОЛА, а вот фашисты: ДЕСЯТЬ ФОТОГРАФИЙ, КОТОРЫЕ ПОТРЯСЛИ МИР. -
Неужели, ликую, потрясли? А они, ухмыляясь: никого они не потрясли, грубая
шпрингеровская брехня, это так, чтобы насолить, только вы тоже, Ирина
Владимировна, хороша будете, ну, разве годится, говорят, нашей женщине, что
называется, в калашный ряд, чтобы они всякую гадость про вас писали, ну,
ладно бы, если с цветами, где-то в поле, как в древней Элладе, куда ни шло,
мы против красоты никаких возражений, сами бы поместили на страницах...
экспортного календаря, поддакивает Николай Иванович, или даже... нашли бы
место! мы тоже, знаете ли, за смелость... вот... вы думаете, мы не
понимаем?.. мы сами боремся с инерцией вкуса... если бы только от нас
зависело... вы даже не представляете!.. всего боятся!.. а с цветами, ты как
думаешь? а? где-нибудь на пригорке или у ручья, в камышах... я думаю: то,
что надо!.. вот и я про то... я бы сам в ванной повесил (смеются)... но про
стольник - это вы, Ирина Владимировна, сплоховали! Зачем? Не понимаю. Сор из
избы. Мелочность какая-то... А жена бы не возражала, если бы в ванной?.. это
твоя бы возражала, а моя -современная... но есть все-таки священные вещи...
издевательство над трауром... да, это уж ни в какие ворота!.. и кто это вас
надоумил, Ирина Владимировна?.. у вас, простите, между ног все видно... Это,
Ирина Владимировна, извините за откровенность, неэтично... Вы все-таки
женщина... - Неэтично? - взвилась я. - А этично меня за любовь с работы
вышибать?! Это, по-вашему, этично, да?! - Качают головами: это не мы... мы -
вот (указывают на значки с перышками), мы - пишем... но Зинаиду Васильевну
тоже нужно понять... мы подумаем... кстати! если эти опять приставать будут
(пряча вырезки в портфель), гоните их подальше, Ирина Владимировна, хорошо
(обещаю), без них разберемся (прощаясь), и только я их выпроводила, звонят:
на ломаном языке, ну, я, конечно, не могу не оказать гостеприимства:
встречаю радостно в кимоно, а дворик у нас неприхотливый, можно сказать,
пролетарский... Ой, не могу! Брыкается, сукин сын!


14


Вдруг шесть самых-самых красавиц Америки, вот их имена: Патти У., Ким
С. (мисс не то Аризона, не то Аляска), Нэнси Р. (четырнадцатилетняя девчонка
с капризным ртом), Наташа В. (русского происхождения, которая впоследствии
утонет у берегов Флориды), Карин Ч. (потрясающие волосы) и шоколадная
Биверли А. (мне довелось увидеть их групповой портрет, когда они съехались в
один нью-йоркский бассейн и расположились у кромки изумрудной воды в.
решительных и непринужденных позах боевых соратниц Джеймса Бонда, Наташа В.
даже с биноклем в руках, облокотившись на белые поручни, а на маечке Карин
Ч. видны серебристые инициалы I. Т., а шоколадная Биверли угрожающе скалит
креольские зубы, чтобы меня подбодрить), направили ядовито-любезный протест
из 222 слов с требованием меня не обижать, а, напротив, выражают восторг по
поводу моей славянской отваги и шарма и предупреждают, что если Виктор
Харитоныч и подобные ему фаллократы будут и впредь, то они поставят на ноги
всех своих старых друзей и покровителей (включая трех нефтяных магнатов,
тридцать пять сенаторов, семь нобелевских лауреатов, Артура Миллера,
портовых рабочих Восточного побережья, канадских авиадиспетчеров, мозговой
трест НАСА, а также командование 6-го Средиземноморского флота) и будут
настоятельно их просить не дружить с моими недругами, и вместе с тем попутно
узнаю, что их красота приносит им в среднем доход в триста долларов в час (в
час!) и что они поэтому очень богатые, а Патти У. просто миллионерша. Ритуля
звонит мне по телефону и, не в силах сдержаться, неосторожно кричит в
трубку, что по радио об этом в последних известиях, а я в платке, с
пылесосом в руках, лицо серое, бросаюсь к "Спидоле" с отломанной ручкой, и
действительно: передают, я даже вся взмокла, ну, думаю, полный пиздец!
Однако вместо этого наутро меня навещают Сережа и Коля Ивановичи, при
полном параде, в бежевых югославских костюмах, безукоризненный запах
горьковатой туалетной воды, ботинки сияют, и очень вежливые, и говорят, что
они зря времени не теряли и обнаружили наличие производственной ошибки, что,
конечно, не очень красиво показывать то, что можно показывать только одному
родному и близкому человеку, но что со мной тоже обошлись неправильно, в
обход норм, и вина ложится на Виктора Харитоныча, которого занесло от
излишнего усердия, и пусть отдувается сам, так как назначен отписать
вспыльчивым красоткам письмо, где должен будет со всей откровенностью
рассказать, хотя это не их дело, но раз уж интересуются, что я ушла с работы
по собственному желанию от травмы, полученной во время смерти, а они, со
своей стороны, предпримут меры, напишут статью, если только я буду
способствовать, хотя другого выхода у меня нет. А я сижу, как вдова, и
тереблю бахрому скатерти, и повторяю, кусая ногти: - Он бы меня защитил,
если был бы жив! Он бы меня защитил... Он так меня любил! - Так и запишем, и
достают из карманов шариковые ручки, и начинают писать, как Ильф и Петров,
хотя я им еще ничего не сказала, а они вдруг сказали: а не хотели бы вы
сами, Ирина Владимировна, написать письмецо этим ретивым дурочкам: мол,
спасибо вам за заботу, за ласку, только зря, мол, волнуетесь, купаясь в
бассейне, потому что со мной все в порядке и сведения у вас непроверенные, а
я на это отвечаю Виктору Харитонычу: это где же со мной, Витек, все в
порядке? Ошибаешься. А он нахохлился и говорит: ладно, хрен с тобой, ты
видишь, что ты со мной сделала, никогда в жизни не писал я писем в Америку и
вообще не любитель писать, и дедулю, старого человека, не сберегла от
инфаркта, а я ему: дедуля тоже на твоей, Витек, совести, переволновался во
время выступления, когда вы стращали меня каким-то мертвым генералом, а он
говорит: ладно, не будем об этом, не знаешь подноготную, так и молчи, а ты,
говорю, не груби, раз влип, сиди, не чирикай, а он взял лист белой бумаги,
прицелил перо и, вздыхая, вывел округлым почерком:


УВАЖАЕМЫЕ АМЕРИКАНСКИЕ БЛЯДИ И ПРОБЛЯДИ!


Как вам стало известно... Как нам стало известно... До нас дошло ваше
письмо... ваше письмо... Должен сказать... Оно нас неприятно... неприятно...
в то время, как наш коллектив... Должен сказать... Зачем? Зачем все это?..
Зачем вы не в свои дела?.. Вы - пешки в большой игре... Я тоже не молодой
человек...
Он безнадежно задумался. Он с отвращением отложил золотое вечное перо,
не сам он, признался, придумал меня мучить, а его научили, а я сказала почти
что примирительно: давай, Витек, не будем ссориться, пиши лучше свое письмо,
а я пошла, а он мне: погоди! Я, набычился, соскучился по тебе, замены не
нашел, так с женой и остался... Ой, врешь! Мне известно, с кем ты время
проводил по кабакам, от Маргариты, что ли? а я говорю: тебе какое дело! Не
верь ей, а жена у меня, сама знаешь, песок сыпется, не спеши, Ира, приляг на
диванчик, ага, говорю, на диванчик, на котором концы отдавала, пока ты с
Полиной торжествовал ваш позор, фиг тебе, разбежался! А он мимо ушей: ты,
наверное, на мели? или эти стервы тебе миллион прислали? ничего они мне не
прислали, даже на дубленку не разорились, но твоих грязных денег не возьму,
и не думай, подотрись ими, раз лишние есть.
И завыл он, козлиная морда, от моих слов, обойдешься! ему обидно, а мне
тоже горько, он настаивает, а я говорю со смешком: обратно в контору
примешь? Хоть сейчас, отвечает, только, говорит, не сразу, потерпи, пусть
немного шум спадет, чтобы не вышло, что под давлением, а я говорю: ну, и не
надо, я свой стольник и так заработаю, не беспокойся, а он и не беспокоится:
ты из-за меня знаменитой стала, а я из-за тебя дурацкое письмо пишу, злобно
нахлобучил колпачок на свой паркер, и выгляжу в идиотском свете, сам,
говорю, виноват, пойми, не по собственной воле, посоветовали, это, говорит,