Фазли Герай. Семизвездное небо

   Эти слова прозвучали так взволнованно, что он невольно вздрогнул. Торопливо поднялся с колен, ухватившись рукой за мокрую от росы ветку. Он сделал несколько шагов и, непроизвольно обернувшись, взглянул на бюст, потом на высившийся напротив Бабадаг. И вдруг до его слуха донеслось: "Эй-гей! Кто ты?" Будто отец почувствовал, что он вернулся в родное село. С самокруткой в зубах уста Алмардан, мягко улыбаясь, смотрел на него, Кожа на его шее была морщинистой, дым от папиросы колечками завивался в воздухе. Глаза из-под широких бровей светились улыбкой. "Доброе утро, папа! - Что-то дрогнуло у него в груди. - Почему ты так поступил? Почему покинул этот мир, не оставшись в нем хозяином?" - "Не говори так, сынок. Мир никогда не может быть без хозяина. Когда наступает срок, отцы завешают его сыновьям. Разве ты этого не знаешь?" Да, отец узнал его. Узнал, несмотря на то что в свое время он ушел отсюда на фронт Эльдаром Абасовым, а теперь возвратился Айханом Мамедовым.
   Отец узнал его.
   2
   Если бы Архимед был поэтом, он сказал бы так: "Дайте мне точку вне мира, чтобы я мог показать вам этот мир целиком. Тогда бы вы увидели, какой яркий свет он излучает".
   Когда я был ребенком, я думал, что Бабадаг - мой дедушка. Потому что Бабадаг означает - дедушка-гора. Отец мой потому его так любит, что считает его своим отцом. Каждое утро, проснувшись на рассвете, он тихонько разговаривает с ним.
   И хотя я, вырастая, понял, что это не так, я никак не мог избавиться от мысли о существовании между отцом и Бабадагом какой-то тайны. Как мне было в это верить? По утрам, перед работой, отец обычно подолгу стоял у окна нашей гостиной, смотрящей на Бабадаг, и, дымя самокруткой, о чем-то думал. Я следил через полуоткрытую дверь нашей, моей и Гюльзан, спальни за этим безмолвным утренним диалогом. Я был уверен: мой отец разговаривает со своим отцом - моим дедушкой. В эти минуты загорелое до черноты его лицо казалось мне просветленным.
   В один из жарких июньских дней я проснулся раньше обычного, даже раньше моего отца. Потому что завтра предстоял экзамен по естествознанию. Это был последний экзамен, к нему надо было хорошо подготовиться. Если бы я сдал его успешно, мог бы считать себя уже учеником десятого класса.
   Вскоре проснулся и отец. Он бесшумно прошел в гостиную. Я следил за каждым его шагом с необычайным интересом. Будто хотел подслушать его бессловесный разговор с Бабадагом. Оперевшись рукой об оконную раму, отец оглядел фиолетовую вершину горы, проследил за движением кучившихся облаков в дальнем уголке неба и спокойно произнес:
   - Сегодня будет хорошая погода... Да, все будет хорошо, очень хорошо, иншаллах...
   По тембру его голоса я понял, что он встал в хорошем расположении духа.
   - Да, все будет хорошо, очень хорошо, иншаллах, - повторил он, стоя у окна.
   Неторопливым движением он оторвал клок газеты из-под десятилинейной лампы, что стояла на окне, и долго мял его пальцами. Затем так же неторопливо достал из разукрашенного изящным рисунком кисета щепотку желтого табака и осторожно, но в то же время сноровисто принялся скручивать папиросу. Он приставил ее к стеклу лампы, затянулся и медленно выпустил колечки дыма, а они, отделившись от его прокуренных, пожелтевших усов, устремились в окно, и он, проследив за их полетом, помахал им вслед рукой,
   В это время я увидел маму, которая бесшумно вошла в комнату через открытую боковую дверь и принялась торопливо приводить гостиную в порядок. Застелила обеденный стол у окна скатертью, разгладила складки на ней, поставила на стол сахарницу, вазочку с вареньем. Принесла два стакана чая.
   Отец отпил глоток и, поставив горячий стакан на блюдце, взялся за папиросу. Он сделал затяжку и прислонил папиросу к краю другого блюдца.
   - Ну, как ты спала этой ночью, Саялы?
   Мама в это время что-то искала в шкафчике с посудой в нашей с Гюльназ комнате.
   - Хорошо, - ласково ответила она.
   - А ты?
   - А мне что-то не спалось.
   В глазах матери появилась всегдашняя озабоченность.
   - Что случилось, Мардан? Неужто ты так обрадовался новой должности, что она лишила тебя сна?
   Отец на ее ироничный вопрос ответил спокойной улыбкой:
   - А ты как думала, Саялы?
   - А ведь я еще не успела ни о чем подумать.
   И тут я вспомнил о происшедшей в нашей маленькой семье большой перемене - вчера отца избрали председателем сельсовета. Теперь только до меня дошел смысл произнесенных отцом слов: "Все будет хорошо, иншаллах".
   - Как ты думаешь, Саялы, - медленно продолжал отец, - прежде чем взяться за новую работу, не навестить ли мне еще раз Гаяалты?
   - На что тебе теперь Гаяалты, Мардан? Тебя в нашем большом селе в местное правительство выбрали, чтобы ты людям помогал. А ты все еще о своих камнях думаешь!
   По тому, как отец улыбнулся в усы, я почувствовал, что в душе он посмеивается над мамой.
   - Так ты считаешь, что я и есть местное правительство? Значит, только и обязан заботиться о людях Чеменли?...
   - Может, тебя со временем и районным правительством выберут, а киши, а мы об этом и не догадываемся, - рассмеялась мать.
   - Нет, Саялы, ты зря надо мной смеешься... Моя работа потруднее, чем у районного правительства...
   Мама перебила его:
   - Потруднее? Тогда не брался бы за нее. Ведь тебя же никто не заставлял.
   - Так-то оно так, только знаешь, Саялы, не выходят у меня из головы мысли об Агчай, Карачай, Гаяалты, Бешбулаге.
   - Не понимаю я тебя, Мардан. О чем ты?..
   - Да ты хоть имеешь представление, что такое местное правительство? С людьми я, положим, найду общий язык. А как быть с Чеменли, Бабадагом? Как быть с селями, что хотят съесть Сенгергая? Ведь они тоже на человека надеются, на местное правительство. Разве не так? Если в Чеменли пересохнет хоть один родник, я буду считать, что это моя вина, с Карадага придет сель опять я буду виноват.
   - Мардан, - вдруг посерьезнела мать, - мне и в голову не приходило, что у местного правительства может быть столько забот.
   - А раз так, принеси-ка мне мои молоток и мастерок. В детской комнате они, под шкафом.
   - На что тебе молоток и мастерок, а киши?
   - Ты сначала принеси, а потом увидишь, на что они мне, А еще, если нетрудно, достань из сундука шелковый платок.
   - Что это тебе взбрело на ум? - улыбнулась мама, но пошла и принесла сначала молоток и мастерок, а затем открыла сундук и достала оттуда цветастый платок. - Ой, да это же мой девичий платок, еще когда я была невестой...
   Она уже собралась было положить его обратно в сундук, но отец остановил ее.
   - Правда? Вот и хорошо, Саялы! Это как раз то, что нужно. Неси его сюда!..
   Отец подошел к столу. Меня разбирало любопытство. Я приподнялся на кровати, решив узнать, что же произойдет дальше.
   - Вот возьми, Саялы, и заверни все это в платок и положи на дно сундука, - и отец протянул маме молоток и мастерок.
   В ее удивленных глазах я прочитал: не свихнулся ли отец?
   - Что с тобой, Мардан, разве молоток и мастерок заворачивают в шелковые платки?
   - Заворачивают, Саялы, заворачивают. Если бы я мог, я бы в золото их завернул. - Сказав это, отец снова двинулся к окну. - Не только Чеменли, пусть бы весь земной шар отдали в мое распоряжение, а все равно остался бы уста Алмарданом.
   - Ты прав, Мардан. - Мама аккуратно завернула в свой девичий платок молоток с мастерком, которые все еще продолжала держать в руках.
   Отец уже стоя выпил остывший чай и собрался уходить.
   - А ты не будешь завтракать?
   - К завтраку я вернусь. Пусть ребята проснутся... Скрипнула дверь, ведущая на веранду.
   Мама тоже ушла на кухню. Я торопливо оделся и подошел к отцовскому "звездному окну". Так же, как он, опершись рукой о раму, посмотрел на Бабадаг. Что же там такого видел отец? Почему каждый раз, когда он вглядывался в гору, у него в глазах появлялся особый блеск. Мне хотелось разгадать эту тайну. Но Бабадаг был самой обыкновенной горой. Снежная вершина сверкала в лучах восходящего солнца. Узкие, пересекающиеся тропинки на заросших густых склонах были безлюдны.
   Над снежной пикой Бабадага, на белом фоне медленно плывущих облаков, кружила какая-то птица. Вдруг она камнем устремилась вниз. Легкие птичьи перья закружились в пыльной буре.
   Я чуть не расплакался, поняв, что не смогу помочь птице, бьющейся в когтях хищного ястреба. Именно в этот момент я услышал волшебные звуки, будто затянул свою песню скитающийся по извилистым тропкам странник. Это была кеманча дяди Мурсала. От волнения волосы зашевелились у меня на голове. Дядя Мурсал не играл на своей старой кеманче, а заставлял ее петь человеческим голосом. Хотя я не мог видеть дядю Мурсала, который играл на веранде своего дома, расположенного значительно выше нашего - в махале Демирчиляр, я легко представлял себе, как он держит кеманчу на колене, как, наклонив голову, прислушивается к ее звуку. Тихий, нежный, тоскливый голос кеманчи отзывался эхом на склонах Бабадага, вливался в отцовское окно, будто окрашивая летнее утро розовым светом. Кеманча рассказывала мне что-то, и я ее понимал, но ответить не мог, потому что мне был неведом ее язык, мне только хотелось ее слушать и слушать.
   Кеманча смолкла, я вышел из дому и пошел к Искендеру.
   Я взобрался в Гаяалты запыхавшись.
   Потоки селя с Карадага недавно прошли по этому склону. Каменистая земля была вся в трещинах. На ней росли только колючки, крепко вцепившись в нее корнями, кизил да лесная мушмула. Я огляделся. Отца не было. "Наверное, пошел в правление", - решил я и медленно зашагал по тропинке в махал Демирчиляр.
   Все вокруг было залито теплым солнечным светом. Окна домов светились всеми цветами радуги. Полевые цветы легонько покачивали нежными лепестками. Ветки деревьев, склонив верхушки, роняли на землю утреннюю росу. А горы уже были спокойными, светлыми, величественными. На изумрудном небе выделялись две точки - это были орлы, они будто парили рядом с солнцем.
   Мне даже показалось в эту минуту, что не только Чеменли - весь мир охвачен тишиной и покоем. И душа моя наполнилась гордостью, я будто впервые увидел родное село: эти дома под красной черепицей, разукрашенные веранды. Вдруг я вспомнил отцовский молоток и мастерок. На большинстве этих домов есть их следы.
   Почти каждый дом в Чеменли украшен фигурками животных и птиц. На крыше наших соседей, на доме Шахназ, - красочные павлины, веером распустившие хвосты. На доме Искендера куда-то бежит маленький олененок, выпучив огромные глаза. Сталкивающиеся закрученными рогами бараны, горные козы, как бы желающие перепрыгнуть через крышу, скачущие с крыши на крышу, с чердака на чердак пушистые белки, лисицы, вот-вот готовые ожить и разбежаться по тесным переулкам нашего села. Эти фигурки служили опознавательными знаками наших безымянных улиц, ненумерованных домов.
   Минуя эти знакомые адреса, я продвигался к верхней части села. Не доходя центра, перед правлением сельсовета я увидел отца, сидевшего на деревянной скамье у больших ворот. Он все так же неторопливо скручивал самокрутку. Он увидел меня и сделал знак рукой, чтобы я подошел.
   - Что с тобой, сынок? - участливо спросил он, внимательно меня оглядывая. При этом он встал, видимо собираясь пересесть на другое место. Куда ты так рано?
   Когда он повернулся, чтобы изменить положение, я увидел сзади него морщинистую шею. Раньше я как-то не замечал этого. На шее отца, на задубевшей под солнцем бронзовой коже, протянулись перекрещивающиеся глубокие морщины, похожие на трещины в высохшей от жажды земле. Нет, это были даже не трещины, а скорее пирамида из ровно нарезанных черных брусков.
   Эта пирамида так меня поразила, что я не мог отвести от нее глаз.
   Отец как будто понял мое состояние.
   - Молчишь? Видно, и ты, и твоя мама думаете, что я радуюсь новой должности? - тихонько спросил он. - Вот видишь... Раньше всех явился в сельсовет и уселся перед правлением.
   Я не ответил; опустив голову, ждал, что он еще скажет.
   - Садись рядом, - он указал мне место на лавочке, - поговорим немного.
   Я сел.
   - Это хорошее предзнаменование, что, вступая в новую должность, я могу поговорить с тобой. Кто у меня есть на этом свете дороже тебя...
   - Ты мог поговорить со мной и. дома... Что скажут...
   Папиросный дым, выпускаемый сквозь короткие седые усы, смешивался со странной улыбкой на его губах. Отец так ласково посмотрел на меня, так мягко улыбнулся, что я снова ощутил какой-то странный озноб.
   - "Что скажут..." - Отец с легкой иронией повторил мои слова. - Дело не в том, сынок. Кто что скажет - меня мало интересует. Но сегодня, вот здесь, - он рукой дотронулся до своей груди, - будто соорудили мельницу мыслей... Знаешь, Эльдар, ты ходишь в школу, читаешь книги, каждый день что-то узнаешь. В этом нет ничего удивительного. А я с недавнего времени тоже будто сижу на уроке. Или читаю какую-то книгу. Одна мысль рождает другую. Со вчерашнего вечера я столько всего передумал, ты не можешь себе представить...
   - Правильно мама говорит, тебя обрадовала новая должность...
   - Обрадовала? Нет, просто вчера я был совсем другим человеком. Что же произошло? А ничего, это и есть жизнь. Человеку свойственно меняться каждый день, иначе он будет походить на камень или скалу. Недавно я был в Гаяалты. Видел черные расщелины, и сердце у меня разрывалось...
   - Что же делать, это сель, ведь существует поговорка: его сила так же непреодолима, как сила народа.
   - Вот молодец, какое хорошее изречение пришло тебе на ум, сьшок. А я вот хочу, чтобы сила народа превзошла силу селя. Надо нам в Гаяалты разбить такой сад, чтобы эта плешь больше не знала, что такое сель.
   - Сад? Да там же только камень да галька.
   - Камень в человеческих руках тоже кое-что значит. Но нужна вода, много воды. - Отец на мгновение умолк. Он уже забыл о моем присутствии и разговаривал как бы сам с собой. - Хорошо, что сегодня я вышел из дому так рано. Иначе я многое бы потерял.
   - О чем ты? - поинтересовался я.
   - Сегодня утром мир показался мне таким прекрасным, таким ясным... Но он не так совершенен, как нам иной раз кажется. Я заглянул в него поглубже. И понял, что он, как ребенок, нуждается в постоянной заботе...
   В это время из-за его спины послышался приятный голос:
   - Доброе утро, уста!
   Я поднял голову и увидел нашу учительницу Чимназ, которая стояла в нескольких шагах от нас и смотрела на отца со спокойной улыбкой.
   - Извините, теперь вас надо величать не уста, а председатель, поправилась она.
   - Доброе утро, Чимназ-муэллима, доброе утро... - Отец поднялся. Я отошел в сторону. - Добро пожаловать. - Отец хотел было протянуть этой уважаемой в Чеменли учительнице руку, но, взглянув на ее белые, блестящие как мрамор руки, почему-то передумал. - Вы по делу?
   - Я направлялась в школу... - Заметив смущение отца, Чимназ-муэллима решила избавить его от неловкости. - По колечкам папиросного дыма я поняла, что уста Алмардан вышел на работу. Значит, и мне пора...
   - Извините, муэллима, - улыбнулся отец, - можно ли мне задать вам один вопрос? Мой Эльдар действительно отличник или простой зубрила? - И отец хитро посмотрел в мою сторону. Чимназ-муэллима еще мягче улыбнулась:
   - Нет, уста, ваш Эльдар не зубрила, можете в этом не сомневаться. То, что Эльдар знает сегодня, он может повторить через месяц, через несколько месяцев. У него прекрасная память.
   - Извините, муэллима, но какой же это отличник? Что толку перемалывать, как мельница, чужое зерно? Я хочу знать: есть ли у него в бункере свое собственное зерно? Или все это чужое? И что будет, когда кладовая иссякнет?
   Внезапно Чимназ-муэллима расхохоталась, выбившиеся из-под шелкового платка толстые косы ее заколыхались, как ветви сирени, красивые плечи вздрагивали, а цепочка с медальоном на длинной гладкой шее свернулась колечками на ее полуоткрытой груди. Губы раздвинулись, показывая ряд ровных перламутровых зубов.
   - Так вот что вас занимает, уста! А ведь верно, что со дня сотворения мира мельница всегда осаждалась людьми. Взять хотя бы нашего мельника Асада... Стоило его мельнице стать хоть на один день, вы сами знаете, какая толчея возникала в нашем селе.
   - Молодец, муэллима. Вот именно это меня и интересует. Человеческая мельница мыслей не знает ни перебоев, ни остановок - Отец снова взглянул в мою сторону. - Именно об этом я только что толковал с Эльдаром.
   Но я больше не вслушивался в их разговор. Я не мог отвести взгляда от Чимназ-муэллимы. Глядя на ее косы, я вдруг подумал о Шахназ: у нее тоже были такие же толстые косы, точно такие, как у Чимназ-муэллимы. И имена у них были схожими: Чимназ - Шахназ. Потом к этим двум именам добавилось третье Гюльназ.
   - Извините, муэллима, я оторвал вас от дел. - Тихий голос отца отвлек меня от моих мыслей. - Я слыхал, что из Испании осиротевших детей привозят в нашу страну. Это правда?
   - Конечно, об этом пишут в газетах.
   - А нельзя сделать так, чтобы нескольких ребят прислали и к нам в Чеменли?
   - Вот этого я, не знаю.
   - А можно ли как-то узнать? - раздумчиво продолжал отец. - Может быть, письмо написать верховному правительству? Как вы думаете? Мы их здесь вырастим, как родных детей.
   Чимназ-муэллима помолчала, потом обернулась ко мне, будто хотела узнать, что я думаю по этому поводу.
   - Я считаю, что такие вопросы должны решать местные власти. Конечно, можно и в Москву написать...
   Отец больше ничего не сказал. Чимназ-муэллима, попрощавшись с нами, ушла. Отец сидел глубоко задумавшись. Со словами "Искендер ждет меня" я двинулся по дороге, еще раз обернулся - отец все еще сидел, о чем-то думая. Уж не о том ли, что быть председателем сельсовета действительно непростое дело?
   * * *
   Искендер ждал меня. Раскрыв учебник, он положил его перед собой, делая вид, что занимается. Но одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что он с утра ничего не делал.
   - Где ты пропадаешь? Я давно жду тебя.
   - Вижу, вижу, уже до середины учебника добрался.
   - Это просто так, чтобы замести следы.
   - О, так ты действительно отличный конспиратор и разведчик!
   - А ты как думал? Ты, видишь ли, профессором естествознания собрался стать, а я и в разведчики не гожусь?
   Кличку "профессор естествознания" дала мне Чимназ-муэллима, По ее предмету я всегда получал пятерки, поэтому в шутку она меня так и величала.
   До полудня мы прозанимались, и только пришедший на обед Дядя Ашраф от самых ворот поднял такой шум, что мы действительно поняли, что устали, и отбросили учебники.
   - Эй, дети, кто там есть? Рейхан, Хадиджа, Сона...
   Все три сестры Искендера одновременно появились на веранде.
   - Кружку айрана!.. И быстро собирайтесь,
   - Куда? - воскликнули сестры разом.
   - Там и узнаете. А где Искендер?
   - Я здесь.
   Вместе с Искендером вышел на веранду и я.
   - Ну и ну!.. Тут по приказу председателя Алмардана все село с ног сбилось, а вы, как наседки, сидите по углам.
   - А что случилось? - взволнованно спросил я.
   - Отец твой собрал народ, даже из районного центра приехали. Во главе с самим райкомом. Говорят, собрание.
   На открытой площадке перед Бешбулагом яблоку негде упасть. Вдоль изгородей, в воротах, на дороге сельские жители с нетерпением ждали чего-то. Здесь были все - и дети, и взрослые. Ребятишки устроились на заборах, облепили деревья. Их наблюдательные пункты были наиболее удобными, поскольку оттуда была видна только что сооруженная трибуна внизу - перед Бешбулагом. Мы с Искендером влезли на кривую ветку большого каштана.
   Митинг начался. Сначала слово предоставили прибывшему из районного центра седовласому человеку. Наверное, это и был тот самый секретарь райкома, о котором говорил дядя Ашраф. Когда он заговорил, все стихло.
   - Товарищи! Мы собрались здесь для того, чтобы выразить свою солидарность героическому испанскому народу. Когда сегодня утром уважаемый Алмардан-киши позвонил мне и высказал свои мысли по этому поводу, я очень обрадовался. Отрадно, что ваш новый председатель начал свою деятельность, оратор, слегка улыбнувшись, взглянул на безмолвно стоявшего рядом моего отца, - с такого значительного, я бы сказал, интернационального шага. Вы знаете, что в Испании сейчас пылают города и села. Народ поднялся на борьбу против контрреволюции и международного фашизма. Все свободолюбивые народы мира на стороне мужественного испанского народа. И в первую очередь советский народ, который протягивает Испании руку помощи...
   Площадь наполнилась аплодисментами, и я только сейчас сообразил, о чем отец говорил утром с Чимназ-муэллимой, и понял, почему он был так взволнован. А теперь вот так же дрожал голос этого седовласого человека.
   - Испанская революция - это один из факелов мировой революции. Враги хотят погасить его. Потому что они боятся революционного пламени. Боятся, подобно тому, как летучие мыши боятся света.
   Волнение передалось и мне. Я обернулся и посмотрел на Искендера.
   - Слышишь? Как хорошо говорит этот человек!
   - Тсс! Давай послушаем, что еще скажут... Я еще крепче уцепился за каштановую ветку.
   - Слово предоставляется представительнице молодой интеллигенции Чеменли Салиме.
   Услыхав это имя, я впился глазами в трибуну. Салима была дочерью нашего фаэтонщика Салима. Она училась в Ленинграде. Я слышал, что она приехала в Чеменли на летние каникулы, но саму ее не видел.
   Салима, рассыпав по плечам густые волосы, приблизилась к разукрашенной трибуне. Площадь притихла. Я разглядывал ее сквозь листья каштана.
   - Мы, советская молодежь, юноши и девушки...
   Я почему-то очень хорошо относился к Салиме, гордился тем, что она учится в Ленинграде и через два-три года вернется врачом в Чеменли. И отец всегда, когда речь заходила о Салиме, с гордостью говорил: "Это первая ласточка нашего Чеменли".
   Выступление Салимы часто прерывалось аплодисментами. Она закончила его такими словами:
   - От имени молодежи села я заверяю патриотов Испании, что мы всегда с ними. Если понадобится, мы готовы взяться за оружие и сражаться в рядах интернациональных бригад.
   Она еще что-то говорила, но в грохоте аплодисментов я ничего не расслышал. Понял только, что в Испании есть интернациональные бригады. Интересно, всех ли добровольцев принимают в те бригады?
   Наконец слово предоставили моему отцу. Увидев, как он медленно приближается к трибуне, я хотел спрыгнуть с дерева и укрыться в ближайшем кустарнике, но Искендер схватил меня за руку:
   - Куда ты? Боишься, что отец и тебя вслед за Салимой пошлет в Испанию?
   - Нет, я боюсь другого. Он сейчас начнет рассказывать о мельнице мыслей и о том, как целый день она эти мысли перемалывает.
   Но отец заговорил о другом:
   - Люди! Вы знаете, что я никогда не бывал дальше нашего ущелья Агчай. Но если глубоко вдуматься, мне известен каждый уголок в мире. Вот и Испанию я как будто видел своими глазами. Почему я так говорю? Потому, что этот мир принадлежит людям и человек является его хозяином. Но какой человек? Тот, что с мозолистыми руками и совестливым сердцем. И в Испании потому идет война, что люди с мозолистыми руками хотят стать хозяевами своей страны, как мы стали хозяевами своей. И наш долг помочь братьям. Вспомните годы гражданской войны. Страна задыхалась в тисках голода и нищеты. В такой момент Ленин, прежде всего, думал о детях. Почему?.. - Его голос потонул в аплодисментах. - Потому, - продолжал он после того, как толпа успокоилась, что дети - будущее мира, будущие хозяева земли. К ним принадлежат и испанские дети. А на них с неба вместо дождя сыплются пули. - Отец неожиданно обернулся к стоявшему рядом седовласому мужчине - секретарю райкома: - Товарищ Исмаилзаде, у нас к вам есть просьба. Напишите в Москву, пусть присылают и к нам в Чеменли испанских ребятишек. Мы их как родных примем...
   Последние слова отца потонули в гуле голосов. Я тоже разволновался от сияющих отцовских глаз, от слов, которые он произнес.
   Я схватил Искендера за руку:
   - Идем! Я больше не могу здесь оставаться.
   - Куда? Какие занятия сейчас полезут в голову?
   - Все равно пошли! Знаешь куда - на водопад.
   - Пошли!
   Мне захотелось совершить что-то необычное. Но и холодные струи водопада Нуран не погасили жар моего сердца.
   - Послушай, Искендер, знаешь что... Давай убежим в Испанию.
   - В Испанию? - взволнованно произнес он. - Дай руку! Только за эту идею тебе надо поставить памятник на Бешбулаге.
   * * *
   - Положи правую руку мне на голову, Эльдар! - преградил мне дорогу Толстяк Насиб, как только я первым вышел из класса.
   Я удивленно посмотрел на него. Экзаменационный листок я держал в руке.
   - Что, пятерку получил?
   - Прошу тебя, Эльдар, положи правую руку мне на голову! Мне хотя бы троечку.
   Я выдернул свою руку из его пухлой ладони, мне стало противно.
   Мне обязательно надо было дождаться Искендера. Все знали, что, пока он не сдаст экзамен, я домой не уйду. А он только что вошел в класс, и мне ничего не оставалось, как прогуливаться по коридору.
   Наконец дверь класса отворилась. Не успел Искендер переступить порог, как я схватил его за руку и, даже не успев спросить, что получил, потащил за собой:
   - Скорее!
   Мы выбежали на безлюдный двор, а оттуда - на щебеночную сельскую дорогу. Только тут мы смогли перевести дух.
   - Ну, что будем делать? Пойдем врозь?
   - А мне домой не заходить? Прямо так и двинемся? Я ведь их дома оставил...
   - Оба? - тихо спросил я.
   - Да, оба...
   - Тогда ты беги домой. И мой захвати...
   - Хорошо...
   - Где встречаемся?
   - Мы же условились, у камня Алмардана.
   - Хорошо. Я там буду тебя ждать.
   Мы расстались. Искендер побежал наверх, в верхнюю часть села. А я спустился вниз - под Гылынджгая, к махалу Сенгер. Я бежал до самого родника, что был ниже нашего дома, над сельской дорогой. Здесь у ивы, которая прикрывала родник, словно огромный зонт, мне захотелось напиться холодной воды. Родник журчал, но его песня не была похожа на звуки кеманчи дяди Мурсала, она была прозрачна, как светлые глаза моего отца. Ведь этот родник когда-то открыл мой отец. Как-то он приметил, что с солнечной стороны Карадага, из-под скалы Кеклик, бьет родничок, и своей киркой пробил ему выход наружу. А потом посадил рядом иву. Вот почему в нашем селе этот родник называют то "родником Гюльназ", то "родником Эльдара", то есть моим или моей сестры.