Фролов Александр. Хроника глобального бреда

   Работящая, что важно!.. Даже на дом с предприятия работу брала — она металлические подносы расписывала на фабрике народных промыслов. Поставит дома поднос перед собой и быстро-быстро так разными кисточками всякие узоры и цветы выписывает, только успевает краски менять. И такая красота получается, обомлеешь — вот уж дал господь талант! Саша частенько садился рядом и смотрел, как она чудодействует. На фабрике за это немного платили, да неважно: для души же!
   Она намного младше была. Александру признавалась, что неинтересно ей с ровесниками — уж слишком глупые они! Так часто бывает, что девчонок привлекают парни постарше, а то и «женатики».
   К тому времени Орлов со «скорой» уже ушел и удачно занялся предпринимательством: возил контейнерами художественные материалы из Подольска, Москвы, Питера, а в своих городе и области распространял. Детские художественные школы и Школы искусств покупали, местные художники помногу брали. Привозил им краски, кисти, холст, картон, этюдники, мольберты; «карандашики» всякие: пастель, сангину, сепию, бистр, и еще многое другое.
   Дела хорошо шли, денег хватало; для нее старался: одевал «с иголочки», подарками баловал. Жили душа в душу — ни разу не поругались. Уж так любили друг друга!.. Саша, бывало, лежит на диване, газету читает, а она ходит по квартире, домашними делами занимается и еще вполголоса какую-нибудь песенку «мурлычет». Вдруг неожиданно подбежит к нему, обнимет и шепчет:
   — Милый, любимый… боюсь потерять тебя!.. — и нежно-нежно целует, по колючей щеке рукой гладит.
   До самой старости так бы вот жить и радоваться жизни! Да только длилось это блаженство недолгие семь месяцев.
   Однажды долго Жанна с работы не возвращалась, хоть обещала прийти пораньше и на ужин селедочки прикупить: рыбу очень любила, в любом виде. Вечером ее отец приехал:
   — Умерла, — говорит, — Жанна. Не жди, не придет больше... в морге она сейчас — и сам заплакал.
   Через три дня уже похоронили. Лишь потом узнал Александр, что вышло.
   Ее с работы рано отпустили; уже домой шла, да на улице одноклассницу встретила. Та к подругам позвала, вот и пошли они вместе: время-то еще позволяло. Приходят, а там эти вонючки «колются»! Давай и ее уговаривать, чтобы тоже попробовала. Ну, не удержалась она, «попробовала»: с первого же раза — передозировка и внезапная смерть!.. Те свинюшки испугались, быстро выгребли у нее изрядные деньги из сумочки, сняли перстень и сережки из золота, а саму на улицу вынесли. Тогда только прохожие «скорую помощь» вызвали, да уж поздно было.
   Долго «пытал» потом Орлов ее отца, чтобы узнать, где те сволоты живут. Не говорил он ни в какую, хоть и знал; так ответил:
   — Ты молодой еще, тебе жить да жить. Я сам с ними разберусь!
   Понимал, что добром его признание не обойдется, пожалел Сашку. А сам тоже вскоре умер — так вот это дело и повисло.
   Два месяца Орлов тогда от водки «не разгибался»! Работу, учебу — все занятия свои забросил; ничего не делал, только пил. Пьет один и плачет… пьет и плачет. Напьется, забудется, спит тогда; проснется, снова пьет и плачет. Похудел страшно, зарос весь. Наконец, остановился: сколько ж горевать! В зеркало на себя поглядел, ужаснулся. Помылся, побрился, стал нормально есть. Быстро «подбил» все документы по бизнесу, собрал чужие долги, раздал свои и закрыл фирму.
   Все, не для кого стало стараться!.. Ему самому деньги теперь уже ни к чему были, раз ничто не могло повториться. Упустил он свою судьбу! Не зря говорят, что счастье только раз в жизни бывает. Вот и в его жизни оно было: один раз семь месяцев счастья!.. Ясно понимал, что ни с одной другой так же хорошо уже никогда не будет. Да ладно, хоть было! Многим за целую жизнь даже такого малого счастья не досталось — вот кого на самом деле жаль.
   Уж сколько талдычат: ни в коем случае не пробовать наркотики! Все знают все об этой гадости и по-прежнему находятся несмышленыши, которые не могут устоять перед соблазном недолгого «кайфа». Зачем?! Ведь это даже не водка: одного раза бывает достаточно, чтобы умереть! А если раз, другой «повезло», то это не значит, что смерть можно обмануть: обратного пути из наркозависимости практически нет, скорая смерть неизбежна! Максимум несколько лет и подойдет твоя «очередь» на кладбище. Вот уж кайф — в сырой могиле, где тебя черви жрут!..
   Это старику может быть все равно, ему пора. А молодому-то зачем? Жить же надо!.. Да мало, что сам умрешь — сколько людей еще обездолишь! Любимого человека, родителей, детей, если есть. Другим-то плевать на тебя, а им нет!.. Им останутся слезы и горькая память на весь остаток пустой уже без тебя жизни.
 
   Александр сам не знал, за что не мог простить себя: не было его рядом с любимой в роковую минуту, не мог он удержать ее тогда от трагической ошибки. И ведь не раз говорили о наркоманах — она сама их так «костерила»!
   Орлов тогда долго не рассусоливал: не дети малые; предупредил без затей, заметив странный блеск в ее глазах:
   — Ты там сама, смотри, не вздумай… почувствую что, выгоню без жалости. Я знаю, наркомана никогда не «переделать!
   Много позже вспоминал этот неясный блеск и не находил покоя от догадок.
   …Может, не в первый раз это было? Может, и раньше потихоньку «подкалывалась» да рассказать боялась? Потому и не устояла перед соблазнительной «затравкой», хотя в его сторону ни разу не подавала повода для подозрений. Даже намека не было, что могла быть заинтересована в этом отношении! Почему тогда говорила, что боится потерять его? Знала, что творится с ней?.. Ведь наркоман навсегда остается наркоманом, даже если остановится! Неужели, правда, что-то было раньше?
   Эта вот неясность и не давала покоя, вновь и вновь терзала душу: неужто проглядел что-то? Почему всерьез не расспросил обо всем… ведь помог бы! Как же мог такое упустить?!
   Что теперь можно было исправить? Ничего. Остались от былого вопросы без ответов, неразрешенная загадка и щемящая боль потери. А еще сознание того, что мог помочь и не помог — будто сам подтолкнул свою единственную к гибели.
 
   Еще кое-что из прошлого тяготило.
   Вот кто бы смог ответить: трудно ли убить?.. Возможны только два ответа — «да» и «нет», оба неудовлетворительны.
   Человека, кстати говоря, убить очень легко! Даже глядя ему прямо в глаза. На фронте Орлов не раз убивал и нисколько не переживал за это. Ведь людей убивают за какую-то вину: солдат стреляет во врага, покусившегося на его страну; палач казнит преступника, нарушившего законы общежития; сумасшедший насильник режет жертву, обвиняя ее в собственных несчастьях. Человек всегда бывает в чем-то виновен, поскольку опорочен присущими ему грязными замыслами.
   И только чистое, подобное ангелу животное невозможно обвинить ни в чем! Хотя бы и собаку, покусавшую неприятного ей человека по той причине, что он просто лишний в ее жизни. Или котенка, нагадившего под дверью потому, что туалетное место для него везде — он так живет по своей природе. Даже медведя, напавшего на грибника: не «шляйся», где не надо, не пугай бедного мишку!.. У животных свои законы и они не тождественны человеческим.
   Вина — это чувство ответственности за грех; понятие греха моральное и религиозное, оно изобретено человеком и сковывает его несвободой. Животное же свободно априори и не нуждается ни в морали, ни в религии, а потому не совершает грехов и безвинно всегда. Тот не знает, как трудно убить безвинное животное, кто этого не делал.
 
   Когда Александр учился в институте, на каникулах часто бывал у отца, жившего в деревне. С его ружьем ходил на охоту, постреливал рябчиков и уток.
   Однажды сбил птицу метким выстрелом, подбежал к ней… а рябчик-то живой! Пытается взлететь и не может, бегает вокруг по траве. Саша поймал его и рассмотрел рану: одна-единственная дробинка перебила крыло; вполне возможно было забрать птицу домой, и лечить, наложив шину. Но зачем?
   Долго сидел на пеньке, держа подранка в руках, и думал, чем можно ему помочь. Рябчик дрожал от страха и боли маленьким горячим тельцем, сердчишко его бешено колотилось под ладонью, а маленький желтый и блестящий глазик с красной каемкой как будто сверлил глаза Орлова, проникая своим взглядом глубоко ему внутрь.
   Так и не смог ничего придумать. Потому что нечего было придумать! Просто отпустить нельзя — все равно измучится и погибнет. Из жалости решил тогда убить.
   Скрепя сердце, прошептал бедняге:
   — Прости! — и скрутил пальцами шею. Рябчик затрепетал и обмяк.
   Он долго умирал… минуты три — и все поглядывал на Сашу своим маленьким глазиком, надеясь возможно, что тот ослабит нажим. Наконец глаз его замутнел, зрачок замер и расширился; он перестал быть живым.
   Александр сидел еще на пеньке, курил. Радость от поимки добычи давно испарилась, на душе лежал ком: как будто себя убил!.. Сравнение с Раскольниковым, который так же подумал, совершив убийство старухи, было неуместным. Встал, плюнул и пошел в деревню; ружье забросил в чулан и на охоту больше не ходил — только на рыбалку.
   …Рябчика того съели вместе с другими. Суп из них очень вкусный!
 
   Потом много еще убивал: и поросят колол, и птицу рубил, и котят топил. А куда денешься — что, каждый раз соседа звать?.. Взрослым кошкам из той же жалости отрубал головы, когда видел у них симптомы сильного поражения стригучим лишаем; знал, что болезнь эта неизбежно приведет к смерти, сильно намучив сначала бедное животное в течение многих месяцев. Останки закапывал поглубже.
   Когда научился излечивать лишай, по всему району собирал больных животных и оказывал помощь — как будто вину заглаживал перед уже убитыми им. Там лечение-то простое: сделать два укола вакцины и несколько раз смазать специальной мазью; потом обмыть теплой водой с мылом — и кошечка здорова!.. Лечил, да еще в добрые руки передавал.
   Другой бы и связываться не стал — подумаешь, кошка! Как на дурака люди смотрели: взрослый мужик, и валандается с ними!.. А вот чувствовал, что обязан это делать! Ну кто еще им поможет? Ведь живые души, тоже солнышку радуются!
   Научился даже котят на рынке раздавать — все не топить! Да еще непременно устраивал в частные дома к хорошим людям: в городской-то квартире кошке тюрьма, а в частном доме с лужайкой — экое приволье!
 
   Ну что за вина, казалось бы, перед животными?.. Это ж не люди, а так себе… еще народятся!
   — Да вот не «так себе»! — убеждал Орлов кого-то внутри себя. — Люди и сами обойдутся, а животным помогать надо: это мы в их мир вторгаемся, а не они в наш! И вторгаемся совершенно бесчеловечно, забывая о том, что они — наши «меньшие братья». А мы, выходит, старшие!.. Это мы о младших должны думать, раз мы люди! Стоит только перестать помнить об этом, и до дикости — один шаг! Кто тогда о нас позаботится?.. где наши небесные братья? — Нетути! Даже общаться с нами не хотят, «болтаются» черт знает где.
   Наивными, конечно, были эти мысли, почти детскими: скажи такое охотникам, да хоть просто окружающим — засмеют! А он не мог простить себе того давнего бессмысленного убийства; ведь мог и не убивать, если бы вообще на охоту не пошел! И не ходил больше — есть, что ли нечего?.. Да и не в еде вовсе было дело! Просто понял тогда Александр, как хрупка жизнь, как хрупок весь мир вокруг.
   Теперь, в пору глобальной катастрофы, это виделось особенно остро.

7

   Понимание насущной необходимости повседневного милосердия и его образующей душу самоценности появилось у Орлова еще в юношеском возрасте. А закрепилось странным образом в армии!
   Дети и подростки бывают чрезвычайно жестокими, поскольку не отдают себе отчета в поступках, и это происходит потому, что еще мало у них жизненного опыта. С годами этот опыт приходит, появляется и понимание. Худо, когда человек остается неадекватным, став уже взрослым: он создает очень много проблем для окружающих, и собирает на себя все «шишки», часто сыплющиеся с древа обыденной жизни. Но вот армейская служба, казалось бы, самим своим назначением должна воспитывать в юноше суровость и даже жестокость.
   Она и воспитывает! Только многим — жаль, что не всем — она добавляет еще и сознание того, что вести себя жестоко во всех перипетиях жизни нельзя; что жестокость предназначена только для крайних случаев противостояния такому же жестокому противнику. В подобном случае не до сантиментов!.. А пока этот случай не настал, лучше приберечь на будущее свою готовность к силовому конфликту и уж никак не применять ее к тому, кто слабее или не столь решителен. Иначе существует риск и потерять моральное право называться человеком, и получить достойный отпор с естественно вытекающими обстоятельствами: тюрьмы и травматологические отделения всегда открыты для тех, кто беснуется в защите ложно понятой ими «справедливости»!
   Орлову не пришлось в армии ни воевать, ни участвовать в масштабных учениях с применением боевого оружия, как другим солдатам. Род занятий армейского медика не позволяет ему увлекаться этими «взрослыми», но на самом деле совершенно детскими играми: пускай «вояки» стреляют, кому охота, а у медслужбы своих забот хватает! Александру пришлось столкнуться с реальной жестокостью совсем в другом.
   Гражданские доброхоты всегда много говорили о «дедовщине» в армии, жалели тех, кто ее перенес. И правда, жаль таких ребят!.. Орлов встречал по-настоящему искалеченных развлекавшимися «дедами» и не находил оправдания таким забавам; не мог тогда представить, что сам, став старослужащим и сержантом, будет вынужден бить других солдат. А что, спрашивается, делать, если они не собираются подчиняться простым уставным требованиям и при этом не боятся ни нарядов на службу вне очереди, ни заключения на гауптвахту?
   Сам-то он был прилежным солдатом, всегда охотно исполнял требования распорядка, а вот многие иные — ни в какую! Это игнорирование обязанностей шло издалека, из всей эпохи брежневского «застоя». Тогда, во времена всеобщего попустительства и головотяпства многие научились обманывать начальников, исполняя свою работу формально, для «галочки» и «получать», а не зарабатывать честно свои деньги. Такие лентяйские устремления постепенно пробрались и в офицерскую среду. А как только в армию стали призывать и ранее судимых, которые нравственностью, конечно, не блистали, то махровым цветом расцвел полный «пофигизм»: офицеры и прапорщики без конца пили и воровали, солдатам тем более на все было наплевать, лишь бы поскорее вернуться домой.
   Но службу-то надо исполнять! Вот и держался весь порядок только на кулаках сержантов и «дедов».
   В подразделении Орлова было больше сотни солдат и всего трое сержантов: он, Юрка Козлов и молоденький татарин, которого вообще никто не замечал. Били они с Юркой смертным боем неподчинявшихся, да и то еще не всегда добивались должного порядка: как вдвоем на всех «разорваться»?.. Александр однажды даже в дисциплинарный батальон чуть не угодил за то, что отправил в реанимацию госпиталя одного разбушевавшегося ослушника — хорошо, хоть скоро отвязалась от него военная прокуратура, а то бы вся жизнь могла пойти наперекосяк!
   На «гражданке» воли рукам уже не давал, каждый эпизод своего прошлого рукоприкладства вспоминал с сердечной болью от стыда за совершенное. Но это уже потом, через годы, а тогда подобное было во всех частях и казалось, что это никогда не кончится!
   И не кончилось бы, да появился в недавнее уже время хоть один умный министр обороны — Сергей Иванов (позже показавший себя и лучшим — что бы кто ни говорил — кандидатом на президентских выборах 2008 года). Он первым понял, что сержантами должны быть профессионалы-контрактники, как во всем мире: матерого «контрабаса», особенно прошедшего через «горячие точки» скорее послушаются — тогда, может, и без мордобоя обойдется. Раньше-то армией руководили старые генералы, которые о таких «мелочах» солдатской жизни даже не задумывались — им только ракет да танков побольше подавай!
   Но не об этом речь. Бил Орлов солдат, бил… но почему? Да от страха!.. Ведь больше сотни на двоих — чуть дашь слабинку, затопчут! А так хоть сами боятся и распоряжения исполняют. «Деды» тоже от страха первогодков бьют, а не только по собственной извращенной воле: боятся потерять свои значимость и негласные «привилегии». Вот отчего все!
   Офицеры потеряли собственную честь, распустили солдат, вот сержанты и отдувались за них. И как же, впрочем, офицерам было сохранить эту честь, когда у самой высшей власти в стране никогда не было ни стыда, ни совести?.. Рыба с головы гниет!
 
   Все чаще теперь думал Александр о том, что в новой жизни после катастрофы не должно быть места тем порядкам, какие были в ней раньше: не должно быть никакой парламентской демократии, которой он сам раньше так безмятежно доверял, и которая фактически вела весь мир к гибели!.. Цивилизация и так рухнула, но это скоро случилось бы и без всякой катастрофы.
   Стоило понимать, что именно демократия своим провозглашаемым стремлением к всеобщей свободе самым парадоксальным образом потворствует распространению порочных идей тоталитаризма и оказывается неспособной вовремя — пока это еще возможно — загасить поднятое ими пламя борьбы за новое устройство жизни. Именно демократии мир обязан рождением и пышным расцветом двух чудовищ: нацистского и коммунистического фашизма. Она же провоцировала и появление нового — уже исламского фашизма, который неизбежно разнес бы планету в пух и прах!
   Сам термин «фашизм» происходит от итальянского слова «фаши», что означает «пучок», «связка»; в нем отражена суть единовластия сильной партии над всем обществом, которое лучше всего характеризуется широко известным девизом, подходящим для любой тоталитарной партии: «Один за всех и все за одного!» Фашизм возникает только там, где происходит борьба политических партий, то есть в государствах с большей или меньшей парламентской свободой. Парламентаризм присутствует во всем мире и от этого всегда сохраняется возможность случайной победы крайне правой партии где-нибудь, когда-нибудь; и стоит только подобной партии хоть где-то получить власть, как она немедленно найдет союзников повсюду, и расширение тоталитарного влияния во все мыслимые пределы Земли станет тогда непременным.
   Что мешает любой партии, имеющей большой вес в каком-либо государстве стать тоталитарной, фашистской?.. Да ничто! Американская демократия в последнее время перед катастрофой уже мало отличалась от тоталитаризма — диктат США над всем миром, великодержавный шовинизм Америки не оставляли в этом сомнения.
   И в Российской Федерации сложилось нечто похожее. Что мешало партии «Единая Россия» стать фашистской? Опять же ничто! Более того, эта партия в недавнем прошлом уже успела проявить свои фашистские наклонности — достаточно двух примеров, чтобы это понять.
   Первый пример: мэр Волгограда Ищенко давно погряз в коррупции, но уголовное дело против него возбудили только тогда, когда он отказался назначить на «хлебные» должности предложенных ему членов партии «Единая Россия», в которой сам и состоял. Ничего странного: не подчинился партийной дисциплине — пожалуй в тюрьму!
   Второй пример: газета «Саратовский вестник» была закрыта тогда, когда ее журналисты позволили себе едкую критику «Единой России». А как же: партию власти кусать нельзя — зубы выбьет!
   И подобных примеров немало. Это ли были не предвестники нарождавшегося в предкатастрофной России однопартийного бюрократического, читай — воровского, фашизма? Вот еще новость: такого фашизма никто и представить себе не мог!.. При этом главу партии «Родина» Дмитрия Рогозина единороссы обвиняли в нацизме и имперских замашках за то, что он пытался укреплять соборность русского народа как важный фактор воспитания патриотизма. А суть дела была, собственно, не в этом — он тоже позволял себе критиковать тоталитарную партию!
   Чиновничий коррупционно-воровской тоталитаризм не мог, конечно, просуществовать долго, но он стал бы прологом к самому ярому нацизму обозленного народа. Именно национал-социалистический фашизм имел шансы в любую минуту взметнуться очистительным пламенем в чудовищно разграбленной и униженной России, и тогда неизбежным стало бы фатальное столкновение двух великих держав: еврейской Америки и славянской России. К этому, и ничему иному прямо привели бы «невинные» игры в демократию. Другого исхода быть не могло!
   И в США, и в России не хватало лишь харизматического лидера, способного выступить с ультраправой программой, а именно: мирового владычества в Штатах и русского нацизма у нас. Основатель ЛДПР Владимир Жириновский с этой ролью справиться не смог, да и не хотел, не являясь фашистом по сути, но если бы такой лидер все же появился, остановить его тогда было бы некому!.. Фашизма можно и нужно ждать во всех уголках планеты до тех пор, пока будут существовать борьба партий и сами партии.
   В кайзеровской Германии не было фашистов, но они немедленно появились, как только там поднялись ростки демократического сорняка. В России большевики узурпировали власть вскоре после того, как демократия смогла устранить безвольного представителя наследственной династии самодержцев, но погрязла затем в болтовне и коррупции, расписавшись в полном бессилии навести порядок в стране.
   Есть единственный и надежный способ избежать будущего фашизма: прекратить деятельность любых политических партий всюду и навсегда! Пора вернуться к единственно возможной и верной — имперской форме государственного правления с тем, чтобы посредством процесса глобализации перейти к постепенному созданию общечеловеческого государства: Империи жителей Земли. И не имеет значения, кто будет править локальными империями; пусть монархами будут цезари или президенты, но и те, и другие защитят мир от главного — угрозы партийного фашизма. Чем раньше люди это поймут, тем лучше; не стоит только слушать мнений демократических словоблудов и крикунов.
   Другое дело, что это должны быть просвещенные империи с просвещенными правителями, понимающими порочность любых позывов к угнетению народов. Для «непонятливых» рецепт лекарства против отравляющего действия тоталитарных устремлений прост: всеобъемлющая и повсеместная свобода прессы; говоря шире, средства массовой информации должны заместить парламент («говорильню» по-французски) в его дискуссионных и контрольных функциях. Можно закрыть глаза на недостаточное присутствие других прав и свобод гражданина империи, но он всегда должен иметь неограниченное право высказывать свое мнение. Мошенники от демократии ратуют за свободу прессы и ее же боятся как огня, потому что она открывает любую ложь, в том числе и ложь партийно-парламентского демократизма.
   Демократическое правление отличается чрезвычайно выраженными слабостью, безответственностью и вседозволенностью; оно позволяет процветать аферистическому капиталу, возлагая при этом огромнейшие непроизводительные затраты на плечи простых налогоплательщиков. А ведь ничто не мешает существовать и развиваться нормальному, вменяемому капитализму в имперском государстве!.. Ущербность старого монархического строя заключалась лишь в наследственной или преемственной передаче власти (рано или поздно пожизненным главой государства становился глупец), но достаточно ввести в действие принцип обязательной выборности самодержца народом, и уже одно это способно преобразить имперское правление!
   Партийный парламентаризм служит тотальному рабству погрязших в удовольствиях людей, прикрытому звонкими лозунгами о свободе и процветании, и не имеет дальнейшего пути развития. Это болотная трясина, тупик человечества!.. Пандемократизм неизбежно ведет и приводит к тоталитаризму всегда и везде и не может являться идеальной и окончательной формой всемирно признанной власти. Еще Уинстон Черчилль говорил о том, что демократический строй отвратителен, но лучшего историей не придумано.
   Так надо придумать… нельзя не придумать! Недопустимо старые болезни тащить в новое общество — пусть они останутся в прошлом.
   — Лешка прав, — думал Орлов. — Вооруженный народ, а не парламент должен стать противовесом единовластию: он всегда поддержит хорошего правителя и удержит от произвола плохого. Следует не сталкивать в искусственном противоборстве исполнительную и законодательную ветви власти, тянущие ее «одеяло» каждая на себя, а открыть широкую дорогу естественному единению и плодотворному сотрудничеству правителя и народа. Бесполезного для современной эпохи «балласта», каким являлось дворянское сословие — атрибут классического монархизма, все равно уже не существует, и в «демократической» России скорее бюрократическая партия «Единая Россия», не к ночи будь помянута, больше всего напоминала захребетное дворянство, как и любая правящая партия.
   Император — не обязательно абсолютный и наследственный монарх. Это всего лишь повелитель, исполняющий волю народа (от латинского «импераро» — повелеваю); можно называть его хоть консулом, хоть тираном, хоть опять президентом — суть от этого не изменится. Главное заключается в системе государственного устройства.
   В предкатастрофной России глава государства вполне уже мог выступить в роли просвещенного самодержца. Не хватало лишь двух шагов на пути возрождения здоровой полноценной империи: упразднения парламентов всех уровней и разрешения свободного приобретения и ношения огнестрельного оружия гражданами (исключая, конечно, неграждан РФ, а также психически нездоровых и ранее судимых). Похожие идеи высказывал в прошлом умный публицист Михаил Веллер.