Страница:
С фронта вернулись дед Степан, Игнат Петров и еще один мужик, которого плохо знали — он в дальнем конце села жил; почти ста семьям прислали «похоронки». Степан Лексеич шесть раз ранен был, но жив остался; у Петрова сразу обе руки сгорели, когда подбитым танком управлял. До войны слыл он искусным гармонистом, очень ждали его, а вон как вышло!..
Дядя Ваня потом поэтом стал и написал такие стихи, где и про это строчки были:
…Родили Лешку, крестили, незаметно подрос. Сопли вытер, штаны подтянул и в школу пошел.
И в октябрята, и в пионеры взяли его — как и всех! Дед Степан на красный галстук не очень косился, хотя другим пацанам, бывало, и задницу драли верующие родители. Жизнь уже сильно изменилась! Мало теперь кто Богу молился: уже другие «боги» возносились над советской страной и рушились оземь, когда пора на то приходила.
Одному в столице мавзолей отгрохали и на Лешкиной октябрятской звездочке запечатлели, маленьким еще; другого, с усищами стальными, за кремлевской стеной в глубоченную могилу шмякнули — от честных глаз подальше. А уж за ними последыши их заявились, и в партийном Политбюро тогда привычным идейным бесовством промышляли — шибко приятным пустяшной душе.
Да народу, что ни власть — все от Бога! Бабка Харитина, соседка, рассказывала, как «дуже» любили они Хрущева: почти земляк, Украина-то рядом! Была она в Москве, на каком-то слете передовиков, так на ВДНХ близко-близко его видела. Успела крикнуть:
— В нас кукурюза гарно растэ! — не знала, слышал ли он.
Харитина вообще «продвинутая» была: первой додумалась сторожевую собаку в саду на сношенные нейлоновые чулки привязывать, когда их городские модницы привезли. Поясняла:
— А нэ грызэ вона их, бо дуже ж воняють!..
Хрущева Леха не помнил; вот Брежнева, генерального «бровеносца» нашего, уже очень хорошо… как отца родного. Он в его-то «царствие» и родился!
В школе Хорьков учился так себе, в комсомол — как другие, не пошел; после восьмилетки подался в СПТУ, где готовили трактористов и шоферов: куда еще сельскому парню идти? Тем временем и армия «подкралась».
Отслужил, женился, вскоре стал отцом: дочка родилась. Работал в колхозе, между делом попивал и налево погуливал — все как у всех!.. Только жена его выгнала вскоре: попался ненароком.
…Жизнь еще больше менялась. Село впервые зажило богато, поскольку разрешили наконец-то селянам вишней-черешней торговать, яблоками да грушами; полными грузовиками везли их в Курск, Белгород, Воронеж — у всех же сады огромные! Настроили коттеджей, накупили машин, и давай соревноваться, кто богаче и жаднее. Забыли про детей, дебилами растущих, про то, что сами вырастали в мазанках с земляным полом и соломенной крышей; как баран рогами уперлись в это чертово богатство, становясь с каждым днем все сволочнее и сволочнее!..
Хорькову, с его легкой душой, не хотелось оскотиниваться, и двинул он в город; сначала в Курск, потом и в Москву. К тому времени перестройка на людей обрушилась: осевший в Кремле «ставропольский комбайнер» витал в облаках в поисках неведомого народу консенсуса, «развивал мышление», чтобы «начать и углубить».
Ничего там Леха не заработал! Зато чуть в бандиты не угодил… еле сбежал от них; мотался по общагам да съемным коммуналкам, иногда у одиноких бабенок подживался. Про деревню забыл совсем! Стал «пролетарием», то есть пролетал везде: болтался как цветок в проруби, не имея ничего, кроме «собственных цепей» — долгов то бишь.
Пристрастился он тогда газеты читать. В тех газетах вся «правда» была прописана!.. Про все и про всех. Особенно нравились ему газеты патриотические — на тему «Бей жидов, спасай Россию!» Всю «подноготную» патриоты там открывали… правду-матку мясницким ножом резали. И сами поскорее в депутаты, в депутаты! — пока в Думе без них всю икру не съели.
Так и ошивался бы Леха в Москве, да маманя захворала. Отца-то уж давно похоронили! Поехал домой — помочь старушке, а заодно и дом к продаже поправить: наследство, как ни крути! Когда приехал, окулачившиеся уже братья с сестричкой дружно ему большой кукиш показали — в смысле наследства. Но пожить разрешили, пока деньги у него еще есть.
Жена Хорькова давно с другим жила, к дочке на пушечный выстрел не подпускала:
— Шоб рылом своим поганым и близко не светил!
Богатая стала, гордая! — окуркулилась, раздалась как купчиха. Походил Леха, походил к ближней соседке, да так у нее и остался: знакомы с детства, что еще выбирать?
Настена одна с дочкой жила, родителей похоронив уже, а мужа не дождавшись с афганской войны. Сад у нее, однако был, как и спрос на фрукты в городах — куда он денется-то, этот спрос?.. Вот и жили они садом да небольшим, для себя только хозяйством. От колхоза-то давно уже одна память осталась!
Лешку теперь «грамотным» считали, просвещенным: городской — в Москве жил!.. Смешило только сельчан, что говорил он уже на твердую московскую «г», а не «гэкал» по-хохлацки как они. И вместо «шо?» культурно спрашивал: «Че?» Хотя и «дуже», и «гарно» употреблял по-прежнему — реже, может, чем раньше.
По интересующим «политическим» вопросам местная голытьба консультировалась непременно у Лехи, не забывая «крутнуть» его на бутыль самогонки: без нее такие сложные проблемы не могут поддаваться кардинальному решению! Настена не ругалась, так Леха охотно и «просвещал» страждущих — благо, копейка в доме водилась. Авторитет Хорька в кругах сельского околополитического «бомонда» всегда оставался высок и незыблем.
…Силен был Леха в политике! А вот наступление природного катаклизма проглядел.
И сообщали же, что ледники тают, что Сибирь заливает и морозит, что Черное море вширь пошло. Уже и Америке конец, и Европа на ладан дышит... а все как-то не задевало!
Что Америке худо стало, одобрял: поделом, чересчур она загордилась! Что Европа и Кавказ в кризисе, что с юга движется огромная волна беженцев, что воюют там уже — так то далеко, его не касается! В общем, проворонил все, так же как и другие.
Ах, близорукость наша, близорукость!.. Так и «загремел» Леха под мобилизацию, не успев понять: а его-то зачем?
Попал он удачно, в войска МЧС — не на самый фронт! Когда еще под Ростовом стояли, расчищали солдаты участки прошлых обстрелов и помогали русским беженцам эвакуироваться, перевозя их на грузовиках вместе с малыми пожитками. Отправляли и все имеющее ценность — как при обычной эвакуации.
Многие и ехать не хотели, надеясь, что фронт устоит, а потом вперед пойдет. О большой беде мало кто догадывался по-настоящему: слухи о наводнении уже давно гуляли в народе, но им не очень-то верили.
Говорили, что еще несколько лет назад какой-то писатель что-то там написал — будто бы все «по полочкам» разложил, что скоро произойдет. Да никто той книжки не видел! Мало ли, что наврут? Считали, что «писак» всяких слушать не стоит: они что хочешь, насочиняют, лишь бы не работать! Брехня это, ребята, фантазия: ну, подтапливает маленько, но это ж не всемирный потоп!.. Такого большого потопа как в библейские времена уже не будет — нечего и голову себе выдумками забивать.
Так вот и думали, что все происходящее — дело временное и случайное. И Леха так думал… и начальство его так думало… поэтому эвакуацию проводили сначала лишь среди жителей прифронтовой полосы: просто отвозили их подальше от войны. Боялись только того, что придут кавказцы, всех вырежут и все разграбят.
А кавказцы вовсе не для того наступали! Им нужно было уйти как можно дальше и быстрее от разливавшегося моря. И украинцы того же хотели! Умные люди и в Украине, и на Кавказе понимали, что вода не остановится — дальше пойдет. И тут не до грабежа, не до резни… бежать надо — вперед и вперед!
В Москве, на самом «верху», знали намного больше. Книга та действительно вышла, ее сразу взяли на заметку и постарались «замолчать», то есть не давать широкой огласки: вышла и вышла — не обращать внимания! Ни к чему создавать в народе излишнюю и преждевременную панику. Надо выждать, а время покажет, как поступать.
Но к сведению изложенное в книге все равно приняли. И хорошо, что приняли, потому что скоро уже пришлось отдавать распоряжения о начале массового и скрытного строительства коллективных убежищ для спасения людей: на самом деле возникла угроза большого затопления суши и миграции южан на север, к Москве.
Со временем выяснилось, что строительство нужно расширять — обостряющаяся обстановка на юге страны заставила власти полностью верить прогнозам автора книги: они стали сбываться, словно настоящие пророчества. Тут поневоле поверишь!.. Лишней паники все же не допускали.
Ограничили объем информации, сообщаемой населению: незачем всем все знать; приняли меры для предотвращения утечки важных сведений за границу; руководителей дружественных государств негласно предупредили о необходимости подготовки к наступлению масштабного природного катаклизма. Военную активность на Северном Кавказе снизили — надеялись удержать позиции у Ростова, а тем временем собраться с мыслями и разрешить ситуацию.
Такой подход к проблеме был вполне разумен, но решение самых неотложных задач сильно задерживалось неповоротливостью чиновников. Русские всегда так долго запрягают воз!
Лишь когда в одночасье фронт оказался у Воронежа и Белгорода, а небо почернело, приказали эвакуировать всех, но уже по той возможности, какая останется. Больше беспокоились даже не о вывозе людей, а запасов съестного и всего пригодного для поддержания жизни уже эвакуированных: к тому времени построили много новых убежищ, но наполнить их кладовые было нечем. Продолжать строительство дальше не могли из-за наступления ужасной стужи и плановую эвакуацию тогда прекратили.
В тех убежищах поместилась лишь малая, самая малая часть от всего населения России. С неизбежной гибелью остальных пришлось смириться: правительство не Бог, на чудеса не способно.
Лехин спасательный отряд еще раньше отвели за Воронеж. Теперь они разгребали завалы от уже начавшихся землетрясений в разных городах России, оказывали помощь пострадавшим и эвакуировали их из зоны бедствия; продолжали собирать и увозить ценное имущество, продовольствие, помогали персоналу важных и опасных предприятий с их консервацией. Еще дальше ушли от боев.
Хорькова это радовало: Лешка очень боялся и фронта, и будущего развития катастрофы; и за семью не меньше других переживал, но со службы не побежал, раз воевать не погнали. Он благополучно двигался со своим отрядом, старавшимся успеть до прихода отступающих частей рейдовыми командами обшарить всю округу по пути.
Рыться в чужом барахлишке многим нравится — это ведь не в окопе сидеть! Фронтовики так их и называли: «барахольщиками». Да наплевать!.. Зато живые.
Людей и собранное имущество отправляли автотранспортом на крупные сортировочные железнодорожные узлы, откуда дальше увозили эшелонами к местам расположения убежищ; там их опять сортировали — уже другие, и доставляли потом в самые укрытия. Эвакуировали далеко не всех: ресурсов было недостаточно. Что могли, то и делали!
Так вот незаметно, незаметно и добрался мобильный отряд МЧС до самой Тулы, где Леху определили охранять «самый нужный» склад. Часть двинулась дальше, а Хорек остался здесь хозяином.
8
Дядя Ваня потом поэтом стал и написал такие стихи, где и про это строчки были:
Отец Лехин хоть и с горбом был, а женился хорошо: своей хатой зажил; других-то мужиков война поубивала, и такому были рады! Четверых деток он «произвел» — и всю жизнь, до старости развозил по селу хлеб на лошадке: от колхоза работал; отцу и дети потом помогали. По гривеннику за буханку стоил тот хлеб, когда появился Леха на белый свет.
…И давно село не плясало,
И гармонь удалось сберечь!
Только два рукава свисало
У Игната от самых плеч…
…Родили Лешку, крестили, незаметно подрос. Сопли вытер, штаны подтянул и в школу пошел.
И в октябрята, и в пионеры взяли его — как и всех! Дед Степан на красный галстук не очень косился, хотя другим пацанам, бывало, и задницу драли верующие родители. Жизнь уже сильно изменилась! Мало теперь кто Богу молился: уже другие «боги» возносились над советской страной и рушились оземь, когда пора на то приходила.
Одному в столице мавзолей отгрохали и на Лешкиной октябрятской звездочке запечатлели, маленьким еще; другого, с усищами стальными, за кремлевской стеной в глубоченную могилу шмякнули — от честных глаз подальше. А уж за ними последыши их заявились, и в партийном Политбюро тогда привычным идейным бесовством промышляли — шибко приятным пустяшной душе.
Да народу, что ни власть — все от Бога! Бабка Харитина, соседка, рассказывала, как «дуже» любили они Хрущева: почти земляк, Украина-то рядом! Была она в Москве, на каком-то слете передовиков, так на ВДНХ близко-близко его видела. Успела крикнуть:
— В нас кукурюза гарно растэ! — не знала, слышал ли он.
Харитина вообще «продвинутая» была: первой додумалась сторожевую собаку в саду на сношенные нейлоновые чулки привязывать, когда их городские модницы привезли. Поясняла:
— А нэ грызэ вона их, бо дуже ж воняють!..
Хрущева Леха не помнил; вот Брежнева, генерального «бровеносца» нашего, уже очень хорошо… как отца родного. Он в его-то «царствие» и родился!
В школе Хорьков учился так себе, в комсомол — как другие, не пошел; после восьмилетки подался в СПТУ, где готовили трактористов и шоферов: куда еще сельскому парню идти? Тем временем и армия «подкралась».
Отслужил, женился, вскоре стал отцом: дочка родилась. Работал в колхозе, между делом попивал и налево погуливал — все как у всех!.. Только жена его выгнала вскоре: попался ненароком.
…Жизнь еще больше менялась. Село впервые зажило богато, поскольку разрешили наконец-то селянам вишней-черешней торговать, яблоками да грушами; полными грузовиками везли их в Курск, Белгород, Воронеж — у всех же сады огромные! Настроили коттеджей, накупили машин, и давай соревноваться, кто богаче и жаднее. Забыли про детей, дебилами растущих, про то, что сами вырастали в мазанках с земляным полом и соломенной крышей; как баран рогами уперлись в это чертово богатство, становясь с каждым днем все сволочнее и сволочнее!..
Хорькову, с его легкой душой, не хотелось оскотиниваться, и двинул он в город; сначала в Курск, потом и в Москву. К тому времени перестройка на людей обрушилась: осевший в Кремле «ставропольский комбайнер» витал в облаках в поисках неведомого народу консенсуса, «развивал мышление», чтобы «начать и углубить».
Ничего там Леха не заработал! Зато чуть в бандиты не угодил… еле сбежал от них; мотался по общагам да съемным коммуналкам, иногда у одиноких бабенок подживался. Про деревню забыл совсем! Стал «пролетарием», то есть пролетал везде: болтался как цветок в проруби, не имея ничего, кроме «собственных цепей» — долгов то бишь.
Пристрастился он тогда газеты читать. В тех газетах вся «правда» была прописана!.. Про все и про всех. Особенно нравились ему газеты патриотические — на тему «Бей жидов, спасай Россию!» Всю «подноготную» патриоты там открывали… правду-матку мясницким ножом резали. И сами поскорее в депутаты, в депутаты! — пока в Думе без них всю икру не съели.
Так и ошивался бы Леха в Москве, да маманя захворала. Отца-то уж давно похоронили! Поехал домой — помочь старушке, а заодно и дом к продаже поправить: наследство, как ни крути! Когда приехал, окулачившиеся уже братья с сестричкой дружно ему большой кукиш показали — в смысле наследства. Но пожить разрешили, пока деньги у него еще есть.
Жена Хорькова давно с другим жила, к дочке на пушечный выстрел не подпускала:
— Шоб рылом своим поганым и близко не светил!
Богатая стала, гордая! — окуркулилась, раздалась как купчиха. Походил Леха, походил к ближней соседке, да так у нее и остался: знакомы с детства, что еще выбирать?
Настена одна с дочкой жила, родителей похоронив уже, а мужа не дождавшись с афганской войны. Сад у нее, однако был, как и спрос на фрукты в городах — куда он денется-то, этот спрос?.. Вот и жили они садом да небольшим, для себя только хозяйством. От колхоза-то давно уже одна память осталась!
Лешку теперь «грамотным» считали, просвещенным: городской — в Москве жил!.. Смешило только сельчан, что говорил он уже на твердую московскую «г», а не «гэкал» по-хохлацки как они. И вместо «шо?» культурно спрашивал: «Че?» Хотя и «дуже», и «гарно» употреблял по-прежнему — реже, может, чем раньше.
По интересующим «политическим» вопросам местная голытьба консультировалась непременно у Лехи, не забывая «крутнуть» его на бутыль самогонки: без нее такие сложные проблемы не могут поддаваться кардинальному решению! Настена не ругалась, так Леха охотно и «просвещал» страждущих — благо, копейка в доме водилась. Авторитет Хорька в кругах сельского околополитического «бомонда» всегда оставался высок и незыблем.
…Силен был Леха в политике! А вот наступление природного катаклизма проглядел.
И сообщали же, что ледники тают, что Сибирь заливает и морозит, что Черное море вширь пошло. Уже и Америке конец, и Европа на ладан дышит... а все как-то не задевало!
Что Америке худо стало, одобрял: поделом, чересчур она загордилась! Что Европа и Кавказ в кризисе, что с юга движется огромная волна беженцев, что воюют там уже — так то далеко, его не касается! В общем, проворонил все, так же как и другие.
Ах, близорукость наша, близорукость!.. Так и «загремел» Леха под мобилизацию, не успев понять: а его-то зачем?
Попал он удачно, в войска МЧС — не на самый фронт! Когда еще под Ростовом стояли, расчищали солдаты участки прошлых обстрелов и помогали русским беженцам эвакуироваться, перевозя их на грузовиках вместе с малыми пожитками. Отправляли и все имеющее ценность — как при обычной эвакуации.
Многие и ехать не хотели, надеясь, что фронт устоит, а потом вперед пойдет. О большой беде мало кто догадывался по-настоящему: слухи о наводнении уже давно гуляли в народе, но им не очень-то верили.
Говорили, что еще несколько лет назад какой-то писатель что-то там написал — будто бы все «по полочкам» разложил, что скоро произойдет. Да никто той книжки не видел! Мало ли, что наврут? Считали, что «писак» всяких слушать не стоит: они что хочешь, насочиняют, лишь бы не работать! Брехня это, ребята, фантазия: ну, подтапливает маленько, но это ж не всемирный потоп!.. Такого большого потопа как в библейские времена уже не будет — нечего и голову себе выдумками забивать.
Так вот и думали, что все происходящее — дело временное и случайное. И Леха так думал… и начальство его так думало… поэтому эвакуацию проводили сначала лишь среди жителей прифронтовой полосы: просто отвозили их подальше от войны. Боялись только того, что придут кавказцы, всех вырежут и все разграбят.
А кавказцы вовсе не для того наступали! Им нужно было уйти как можно дальше и быстрее от разливавшегося моря. И украинцы того же хотели! Умные люди и в Украине, и на Кавказе понимали, что вода не остановится — дальше пойдет. И тут не до грабежа, не до резни… бежать надо — вперед и вперед!
В Москве, на самом «верху», знали намного больше. Книга та действительно вышла, ее сразу взяли на заметку и постарались «замолчать», то есть не давать широкой огласки: вышла и вышла — не обращать внимания! Ни к чему создавать в народе излишнюю и преждевременную панику. Надо выждать, а время покажет, как поступать.
Но к сведению изложенное в книге все равно приняли. И хорошо, что приняли, потому что скоро уже пришлось отдавать распоряжения о начале массового и скрытного строительства коллективных убежищ для спасения людей: на самом деле возникла угроза большого затопления суши и миграции южан на север, к Москве.
Со временем выяснилось, что строительство нужно расширять — обостряющаяся обстановка на юге страны заставила власти полностью верить прогнозам автора книги: они стали сбываться, словно настоящие пророчества. Тут поневоле поверишь!.. Лишней паники все же не допускали.
Ограничили объем информации, сообщаемой населению: незачем всем все знать; приняли меры для предотвращения утечки важных сведений за границу; руководителей дружественных государств негласно предупредили о необходимости подготовки к наступлению масштабного природного катаклизма. Военную активность на Северном Кавказе снизили — надеялись удержать позиции у Ростова, а тем временем собраться с мыслями и разрешить ситуацию.
Такой подход к проблеме был вполне разумен, но решение самых неотложных задач сильно задерживалось неповоротливостью чиновников. Русские всегда так долго запрягают воз!
Лишь когда в одночасье фронт оказался у Воронежа и Белгорода, а небо почернело, приказали эвакуировать всех, но уже по той возможности, какая останется. Больше беспокоились даже не о вывозе людей, а запасов съестного и всего пригодного для поддержания жизни уже эвакуированных: к тому времени построили много новых убежищ, но наполнить их кладовые было нечем. Продолжать строительство дальше не могли из-за наступления ужасной стужи и плановую эвакуацию тогда прекратили.
В тех убежищах поместилась лишь малая, самая малая часть от всего населения России. С неизбежной гибелью остальных пришлось смириться: правительство не Бог, на чудеса не способно.
Лехин спасательный отряд еще раньше отвели за Воронеж. Теперь они разгребали завалы от уже начавшихся землетрясений в разных городах России, оказывали помощь пострадавшим и эвакуировали их из зоны бедствия; продолжали собирать и увозить ценное имущество, продовольствие, помогали персоналу важных и опасных предприятий с их консервацией. Еще дальше ушли от боев.
Хорькова это радовало: Лешка очень боялся и фронта, и будущего развития катастрофы; и за семью не меньше других переживал, но со службы не побежал, раз воевать не погнали. Он благополучно двигался со своим отрядом, старавшимся успеть до прихода отступающих частей рейдовыми командами обшарить всю округу по пути.
Рыться в чужом барахлишке многим нравится — это ведь не в окопе сидеть! Фронтовики так их и называли: «барахольщиками». Да наплевать!.. Зато живые.
Людей и собранное имущество отправляли автотранспортом на крупные сортировочные железнодорожные узлы, откуда дальше увозили эшелонами к местам расположения убежищ; там их опять сортировали — уже другие, и доставляли потом в самые укрытия. Эвакуировали далеко не всех: ресурсов было недостаточно. Что могли, то и делали!
Так вот незаметно, незаметно и добрался мобильный отряд МЧС до самой Тулы, где Леху определили охранять «самый нужный» склад. Часть двинулась дальше, а Хорек остался здесь хозяином.
8
Дни и недели в бункере шли незаметно. Скучновато было, но тягостного ощущения бесконечности заточения пока не возникало: знали, что впереди солнечный свет и тепло. Никто не считал дней так, как нетерпеливо считают их солдаты-срочники в ожидании скорой демобилизации: неизвестно ведь, когда вообще здесь будет «дембель»!.. Поэтому берегли нервы.
Однажды Леха, проверявший иногда «градусники», принес вторую бутылку с замерзшим внутри нее спиртом.
— Девяносто, зараза! — комментировал происшедшее. С одной стороны худо — мороз крепчает, с другой — до тепла ближе. Когда-то же будет предел понижению температуры!
Уже несколько месяцев томились солдаты под землей, а Хорьков и того больше. В бункере можно было размяться, подвигаться — хоть бегом бегай! Только темно, со свечкой не разбежишься... да и коридоры короткие.
Пытались вместе делать зарядку, но скоро наскучило: некому же заставлять, как в армии заставляют! А без начальства сам солдат лишний раз не пошеве-елится, так давно заведено: что в тюрьме, что в армии — одно и то же. Веками вырабатывалось!
Сержантское звание Орлова тут и значения-то никакого не имело. Боевой опыт — другое дело; так и у Павла он не меньше: тот вообще офицер! Капитан, только не российской армии.
Жили просто товарищами, никто верх не брал. Кем командовать, Лехой?.. Глупо. Да и он вовсе не телок бессловесный, не подросток — парень боевой!
Здесь жили вместе трое взрослых, даже пожилых, наверное, мужчин.
Орлов часто вспоминал свое житье в Сибири. Тому, кто там вырос, не знакомы были страхи приезжих, боявшихся сурового климата.
В его детстве, в шестидесятых, мороз в сорок градусов был обычным явлением — недели по две подряд. Когда теплело до минус двадцати, говорили: «Ташкент!» — и обмахивались еще ладонью, как будто истомлены жарой, присущей этому южному городу. Такая «оттепель» длилась недели три, а затем опять нажимало под сорок.
И ничего! И в школу ходили, и во дворе в хоккей играли, и на лыжах по звенящему снежку бегали — как так и надо; малыши только дома сидели, ожидая своей поры закаляться. Поговорка была: «Сибиряк не тот, кто не мерзнет, а тот, кто тепло одевается». И в самом деле: с детских лет ходили в валенках, теплых шубах и шапках, вот и не мерзли.
Зато лето в Сибири жаркое! Тридцать и больше градусов — обычное дело; только покороче оно, чем на западе страны. Но зато сибирский климат намного здоровее! И природа там богатая.
Ребятишками еще изъездили на велосипедах всю округу города Кемерово. Рыбалка была обязательным занятием: не было, наверное, мальчишки, не умевшего плавать и ловить рыбу. И в грибах толк знали.
А детские игры в войну могли длиться бесконечно! Лишь грозными окриками матери загоняли детей на обед или ужин. То и слышалось:
— Сашка, Витька… домой!
С футболом и хоккеем та же история: играли самозабвенно! Были, конечно, и «классики», и «штандер» — это вместе с девчонками; и «догонялки», и «прятки», и прочие игры. Не забывали пацаны и о ножичках, «поджигах», бомбочках всяких — это само собой! Самопал-поджигу «дурой» называли; делом чести было такую самоделку иметь.
В общем, все детство проходило в движении и игровом развитии. Клей не нюхали и по теплотрассам не таились!
Жили скромно. Саша не знал, что его отец — монтажник-высотник, уже тогда зарабатывал по пятьсот рублей в месяц: работа на монтаже опасная!.. А у других выходило по сто, сто пятьдесят.
Почти у всех родители были выходцами из деревень — как правило, дети политических ссыльных или переселенцев с запада России еще царского времени; иные просто приехали на заработки, но опять же из-за Урала: на химических и оборонных предприятиях легко давали квартиру. Эти разных наций родители все были одинаково молоды и работящи, пусть и с небольшим образованием — их дети позже научились уже много большему!
Александр и его друзья много читали, любили мастерить. Покупные, или «магазинные», игрушки были далеко не у всех; по сию пору помнил Орлов свой жестяной, раскрашенный эмалевыми красками трамвайчик за три рубля: до самой школы не было у него игрушки дороже! Деньги-то в семье имелись, но детей ими не баловали... и правильно делали.
Когда пошел в первый класс, умел уже хорошо читать и немного писать, хотя другие еще только учились этому. Вскоре дома заявил:
— Я, наверно, в школу больше не пойду.
Мать с бабкой всполошились:
— Са-ашенька… почему?
— А я уже все умею!
— Да что ты, это только начало! В школе еще многому-многому научат.
— Да?.. А почему не учат?
— Так не все сразу! Ты вот ходи в школу и все-все узнаешь.
Серьезно подумав, ответил:
— Ну, ладно. Только пусть «по правде» учат, а не обманывают!
Тогда, в начальных классах, показав хорошие успехи в учебе, был премирован отцом большим набором «Конструктор» за четыре рубля; вместе со старшим братом собирали множество моделей техники из него. А с жившим рядом одноклассником Вовкой Морозовым каждый вечер лепили из пластилина разных зверей, рыцарей и солдатиков.
Большая коробка пластилина стоила пятьдесят копеек, и их надо было выкроить из платы за школьные завтраки. Зато пластилин был отменный!.. В коробке его брусочки лежали по обеим сторонам, а в середине еще были маленькие пластмассовые ножички, резцы и скребочки.
С Андрюшкой Коробовым не вылазили из библиотеки: отец научил читать Александра в четыре года, и он благодарил его за это всю жизнь. Читали все подряд, выбор был очень большой! Андрей больше нажимал на фантастику и приключения, Саша же — на познавательные книги с уклоном в науку и историю. Конечно, читал и все остальное; заложенные в ту пору ростки знания взошли затем и дали развиться его взрослому миропониманию, а юная жажда познания жизни не оставила потом в покое никогда.
В огромном объеме фактов он смолоду научился быстро «выхватывать» сознанием главные, от которых зависело существование всех остальных — такое умение позволяло уверенно исследовать длинную цепочку взаимосвязанных событий, прогнозировать их развитие и общий итог; он будто разматывал клубок нити, потянув за один ее конец. Именно эта способность, соединенная с накопленными знаниями, дала ему возможность уловить предвестники и назревание глобального катаклизма. Но это было позже, во взрослой жизни.
Спустя многие годы, забавляясь иногда компьютерными «стрелялками», Орлов вспоминал свое бедное и убогое, казалось бы детство, в котором не с чем было наиграться вволю, как с тем же компьютером, например. И не чувствовал отчего-то в нем никакой убогости!.. Напротив, шестидесятые годы осели в его памяти ощущением бесконечного и ослепительного счастья. Мгновенный снимок пережитого: вечное лето и все в нем друзья — просто нет врагов! На небе незаходящее солнце, безграничный мир заманчив и полон чудес.
Так всем видится их детство. Прошлое, говорят, привлекает пожилых тем, что тогда они были молоды и полны сил… да тут не в одной молодости дело! Вот в той эпохе было все-таки что-то особенное, ставшее сердцу дорогим — наверное, это было ощущение свободы полета; оно было у родителей, переживших окрыление «хрущевской оттепели», и передалось детям. Пожалуй, что так!
В детстве формируется база будущих знаний и умений. Орлова удивляло сейчас: ну как успевал учиться в обычной и музыкальной школах, готовить уроки, читать кучи книг, мастерить и еще играть на улице с соседскими пацанами?.. Да еще есть, да еще спать. А вот успевал! В младших классах даже оставался в школе на продленный день, чтобы побольше узнать. Заботилась тогда Родина о своих детях!
Сильно нравился ему детский познавательный киножурнал «Хочу все знать!», выпуски которого часто показывали перед основным фильмом на утренних сеансах в районном Дворце Культуры. Там в мультзаставке шустрый паренек в авиационном шлеме вихрем облетал верхом на ракете земной шар и, приземлившись, колол большим молотком орех, вынутый из кармана. На экран с каждым ударом его молотка вылетали по очереди слова «хочу», «все», «знать!»
Ах, как «заводил» этот короткий клип и веселые стишки, звучавшие при его демонстрации:
В головах сейчас одно: деньги, деньги, деньги! Тяжелая мошна тянет вниз, крылья редуцировались за ненадобностью.
Уж как ни похабна, как ни отвратительна была своей идейной ложью старая советская система, но в основах она учила уму-разуму исправно. И черт навечно с той ложью! Сознание, идеология — вторичны; первично бытие, «материя» жизни… идеология после! Только вот фальшиво блестит материя, на современный манер сотканная из денег. Не годится она для детского платья!
Ребенок живет не по лжи, это взрослые все покрывают ложью, и учат ей детей. Так было всегда, но не должно быть всегда!
Противоядие от мелкой лжи бренного человека — вечная и высшая Истина бессмертной Вселенной. Ей надо первой учить, а не правилам подсчета барыша! Нельзя изучение арифметики начинать в первом классе школы, а астрономии и философии в выпускном. Математика действительно царица наук, но и она — лишь инструмент исследования в руках ученого-философа, в какой бы области знания он ни работал. Упор на раннюю подготовку к технологическому образованию утилитарен и противен разуму.
Не нужно знать формулы преобразования куба суммы или квадрата разности чисел, чтобы еще малышом понять величие Космоса и свое место в нем. Резво считать в таком возрасте все равно нечего, потом научат! А вот суметь самому правильно ответить на главные вопросы жизни — куда как важнее для будущей судьбы человека.
«Как жить» и «для чего жить» — это тебе не «куб суммы»!
Был у них в школе чудесный учитель — их классный руководитель Павел Моисеевич Петренко. Бывший военный летчик он, окончив университет, всю жизнь потом преподавал биологию.
Вот с кем можно было говорить и говорить!.. О любых, самых важных для ребят событиях. Простой беседой он общение не ограничивал, предлагал школьникам самим подготовить очередной «классный час» по темам, которые их волнуют. И главным был даже не обзор очередной темы, сделанный одним из учеников, а споры, разгоравшиеся после него.
Мудрый наставник искусно направлял собеседников, чтобы им было еще интереснее; сам сообщал столько нового, что слушали его, чуть ли не открыв рот. А осмысливание продолжалось еще долго! Так он учил думать. И не зря: выпускники из их класса почти все поступили в вузы. Вот какими они стали со своим Учителем!
И Орлов — неспроста пошел в медицинский: сходно с биологией, только еще интересней — о человеке ведь! Хотел после окончания института заниматься научной работой. Да не так гладко все вышло! Ему очень нравилось учиться новому, но не нравилась сама постановка процесса учебы: бесконечные лекции, семинары, коллоквиумы, практические занятия — пережевывание давно известного из года в год, все меньше нового. А кому это нравилось бы? Не доходило еще тогда, что повторение — и в самом деле, «мать учения»!
В то время уже возвращались со службы в армии и на флоте сверстники, «дембеля» — рослые, красивые, сильные! А тут — повседневная рутина. Какой-нибудь чахленький лопоухий «препод» канючит:
— Я вам двойку поставлю... вы у меня зачет не получите!
С ненавистью смотрел на это «чмо» — пародию на человека, и готов был убить гада!.. Еле сдерживался, чтобы не ответить: да пошел ты со своим зачетом!
Не утерпел, с пятого курса ушел в армию. Декан факультета отговаривал:
— Балбес, потерпи год! Пойдешь служить врачом, офицером.
Не слушал:
— Только солдатом! Рядовым.
Не хотел признаться самому себе, что просто устал от учебы и хотел смены жизненной обстановки.
…Хлебнул поначалу немало, как и все первогодки! Но потом выправился, «понял» службу и пришел домой ладненьким сержантом. Служил военным медиком, приобрел пригодившийся в будущем бесценный наживной опыт.
Приравняв четыре курса института к объему программы медицинского училища, выдали ему диплом фельдшера, и стал Александр работать на «скорой помощи».
Растерялся сначала… привык студентом без спешки все обдумывать. А тут думать некогда: человек «кончается»! Понял вскоре, что нужно уметь работать «на автомате», а для этого — не терять времени, набивать руку. Когда все делается само собой, автоматически, тогда и получается хорошо.
Думать уже после «вызова» надо!.. Да побольше. Анализировать: что сделал не так, как правильно? И готовиться к следующему вызову. Хотя всего не предусмотришь: на «скорой» как на гоночной трассе — никогда не знаешь, что будет за следующим поворотом!
Виктор Иванович Кондратьев, заведующий подстанцией, говаривал:
— Береги, Сашка, честь смолоду, а преднизолон для астмы.
И действительно: купируя приступ бронхиальной астмы, иногда так «накувыркаешься» — сил нет! Полсумки лекарств приходится больному «посливать». А зачастую каждая ампулка по счету: пресловутый советский дефицит!
Однажды Леха, проверявший иногда «градусники», принес вторую бутылку с замерзшим внутри нее спиртом.
— Девяносто, зараза! — комментировал происшедшее. С одной стороны худо — мороз крепчает, с другой — до тепла ближе. Когда-то же будет предел понижению температуры!
Уже несколько месяцев томились солдаты под землей, а Хорьков и того больше. В бункере можно было размяться, подвигаться — хоть бегом бегай! Только темно, со свечкой не разбежишься... да и коридоры короткие.
Пытались вместе делать зарядку, но скоро наскучило: некому же заставлять, как в армии заставляют! А без начальства сам солдат лишний раз не пошеве-елится, так давно заведено: что в тюрьме, что в армии — одно и то же. Веками вырабатывалось!
Сержантское звание Орлова тут и значения-то никакого не имело. Боевой опыт — другое дело; так и у Павла он не меньше: тот вообще офицер! Капитан, только не российской армии.
Жили просто товарищами, никто верх не брал. Кем командовать, Лехой?.. Глупо. Да и он вовсе не телок бессловесный, не подросток — парень боевой!
Здесь жили вместе трое взрослых, даже пожилых, наверное, мужчин.
Орлов часто вспоминал свое житье в Сибири. Тому, кто там вырос, не знакомы были страхи приезжих, боявшихся сурового климата.
В его детстве, в шестидесятых, мороз в сорок градусов был обычным явлением — недели по две подряд. Когда теплело до минус двадцати, говорили: «Ташкент!» — и обмахивались еще ладонью, как будто истомлены жарой, присущей этому южному городу. Такая «оттепель» длилась недели три, а затем опять нажимало под сорок.
И ничего! И в школу ходили, и во дворе в хоккей играли, и на лыжах по звенящему снежку бегали — как так и надо; малыши только дома сидели, ожидая своей поры закаляться. Поговорка была: «Сибиряк не тот, кто не мерзнет, а тот, кто тепло одевается». И в самом деле: с детских лет ходили в валенках, теплых шубах и шапках, вот и не мерзли.
Зато лето в Сибири жаркое! Тридцать и больше градусов — обычное дело; только покороче оно, чем на западе страны. Но зато сибирский климат намного здоровее! И природа там богатая.
Ребятишками еще изъездили на велосипедах всю округу города Кемерово. Рыбалка была обязательным занятием: не было, наверное, мальчишки, не умевшего плавать и ловить рыбу. И в грибах толк знали.
А детские игры в войну могли длиться бесконечно! Лишь грозными окриками матери загоняли детей на обед или ужин. То и слышалось:
— Сашка, Витька… домой!
С футболом и хоккеем та же история: играли самозабвенно! Были, конечно, и «классики», и «штандер» — это вместе с девчонками; и «догонялки», и «прятки», и прочие игры. Не забывали пацаны и о ножичках, «поджигах», бомбочках всяких — это само собой! Самопал-поджигу «дурой» называли; делом чести было такую самоделку иметь.
В общем, все детство проходило в движении и игровом развитии. Клей не нюхали и по теплотрассам не таились!
Жили скромно. Саша не знал, что его отец — монтажник-высотник, уже тогда зарабатывал по пятьсот рублей в месяц: работа на монтаже опасная!.. А у других выходило по сто, сто пятьдесят.
Почти у всех родители были выходцами из деревень — как правило, дети политических ссыльных или переселенцев с запада России еще царского времени; иные просто приехали на заработки, но опять же из-за Урала: на химических и оборонных предприятиях легко давали квартиру. Эти разных наций родители все были одинаково молоды и работящи, пусть и с небольшим образованием — их дети позже научились уже много большему!
Александр и его друзья много читали, любили мастерить. Покупные, или «магазинные», игрушки были далеко не у всех; по сию пору помнил Орлов свой жестяной, раскрашенный эмалевыми красками трамвайчик за три рубля: до самой школы не было у него игрушки дороже! Деньги-то в семье имелись, но детей ими не баловали... и правильно делали.
Когда пошел в первый класс, умел уже хорошо читать и немного писать, хотя другие еще только учились этому. Вскоре дома заявил:
— Я, наверно, в школу больше не пойду.
Мать с бабкой всполошились:
— Са-ашенька… почему?
— А я уже все умею!
— Да что ты, это только начало! В школе еще многому-многому научат.
— Да?.. А почему не учат?
— Так не все сразу! Ты вот ходи в школу и все-все узнаешь.
Серьезно подумав, ответил:
— Ну, ладно. Только пусть «по правде» учат, а не обманывают!
Тогда, в начальных классах, показав хорошие успехи в учебе, был премирован отцом большим набором «Конструктор» за четыре рубля; вместе со старшим братом собирали множество моделей техники из него. А с жившим рядом одноклассником Вовкой Морозовым каждый вечер лепили из пластилина разных зверей, рыцарей и солдатиков.
Большая коробка пластилина стоила пятьдесят копеек, и их надо было выкроить из платы за школьные завтраки. Зато пластилин был отменный!.. В коробке его брусочки лежали по обеим сторонам, а в середине еще были маленькие пластмассовые ножички, резцы и скребочки.
С Андрюшкой Коробовым не вылазили из библиотеки: отец научил читать Александра в четыре года, и он благодарил его за это всю жизнь. Читали все подряд, выбор был очень большой! Андрей больше нажимал на фантастику и приключения, Саша же — на познавательные книги с уклоном в науку и историю. Конечно, читал и все остальное; заложенные в ту пору ростки знания взошли затем и дали развиться его взрослому миропониманию, а юная жажда познания жизни не оставила потом в покое никогда.
В огромном объеме фактов он смолоду научился быстро «выхватывать» сознанием главные, от которых зависело существование всех остальных — такое умение позволяло уверенно исследовать длинную цепочку взаимосвязанных событий, прогнозировать их развитие и общий итог; он будто разматывал клубок нити, потянув за один ее конец. Именно эта способность, соединенная с накопленными знаниями, дала ему возможность уловить предвестники и назревание глобального катаклизма. Но это было позже, во взрослой жизни.
Спустя многие годы, забавляясь иногда компьютерными «стрелялками», Орлов вспоминал свое бедное и убогое, казалось бы детство, в котором не с чем было наиграться вволю, как с тем же компьютером, например. И не чувствовал отчего-то в нем никакой убогости!.. Напротив, шестидесятые годы осели в его памяти ощущением бесконечного и ослепительного счастья. Мгновенный снимок пережитого: вечное лето и все в нем друзья — просто нет врагов! На небе незаходящее солнце, безграничный мир заманчив и полон чудес.
Так всем видится их детство. Прошлое, говорят, привлекает пожилых тем, что тогда они были молоды и полны сил… да тут не в одной молодости дело! Вот в той эпохе было все-таки что-то особенное, ставшее сердцу дорогим — наверное, это было ощущение свободы полета; оно было у родителей, переживших окрыление «хрущевской оттепели», и передалось детям. Пожалуй, что так!
В детстве формируется база будущих знаний и умений. Орлова удивляло сейчас: ну как успевал учиться в обычной и музыкальной школах, готовить уроки, читать кучи книг, мастерить и еще играть на улице с соседскими пацанами?.. Да еще есть, да еще спать. А вот успевал! В младших классах даже оставался в школе на продленный день, чтобы побольше узнать. Заботилась тогда Родина о своих детях!
Сильно нравился ему детский познавательный киножурнал «Хочу все знать!», выпуски которого часто показывали перед основным фильмом на утренних сеансах в районном Дворце Культуры. Там в мультзаставке шустрый паренек в авиационном шлеме вихрем облетал верхом на ракете земной шар и, приземлившись, колол большим молотком орех, вынутый из кармана. На экран с каждым ударом его молотка вылетали по очереди слова «хочу», «все», «знать!»
Ах, как «заводил» этот короткий клип и веселые стишки, звучавшие при его демонстрации:
С горечью смотрел Александр на потерянных ребят восьмидесятых и девяностых годов: они уже не знали, чем занять себя — несчастные, искалеченные уродцы!.. Неуклюжие реформаторы дали им самую полную свободу, но в спешке как-то забыли обучить высокому полету. И те беспомощно ползали теперь по земле, «торчали» от разного дурмана, даже не догадываясь о том, что и они рождены летать! В них не заложили элементарную базу учения, которая исподволь прорастает потом некими крыльями за спиной, побуждающими жить и взлетать в небеса — к счастью познания мира и слияния с живой бесконечной Вселенной.
Орешек знаний тверд, но все же
Мы не привыкли отступать.
Нам расколоть его поможет
Киножурнал «Хочу… все… знать!»
В головах сейчас одно: деньги, деньги, деньги! Тяжелая мошна тянет вниз, крылья редуцировались за ненадобностью.
Уж как ни похабна, как ни отвратительна была своей идейной ложью старая советская система, но в основах она учила уму-разуму исправно. И черт навечно с той ложью! Сознание, идеология — вторичны; первично бытие, «материя» жизни… идеология после! Только вот фальшиво блестит материя, на современный манер сотканная из денег. Не годится она для детского платья!
Ребенок живет не по лжи, это взрослые все покрывают ложью, и учат ей детей. Так было всегда, но не должно быть всегда!
Противоядие от мелкой лжи бренного человека — вечная и высшая Истина бессмертной Вселенной. Ей надо первой учить, а не правилам подсчета барыша! Нельзя изучение арифметики начинать в первом классе школы, а астрономии и философии в выпускном. Математика действительно царица наук, но и она — лишь инструмент исследования в руках ученого-философа, в какой бы области знания он ни работал. Упор на раннюю подготовку к технологическому образованию утилитарен и противен разуму.
Не нужно знать формулы преобразования куба суммы или квадрата разности чисел, чтобы еще малышом понять величие Космоса и свое место в нем. Резво считать в таком возрасте все равно нечего, потом научат! А вот суметь самому правильно ответить на главные вопросы жизни — куда как важнее для будущей судьбы человека.
«Как жить» и «для чего жить» — это тебе не «куб суммы»!
Был у них в школе чудесный учитель — их классный руководитель Павел Моисеевич Петренко. Бывший военный летчик он, окончив университет, всю жизнь потом преподавал биологию.
Вот с кем можно было говорить и говорить!.. О любых, самых важных для ребят событиях. Простой беседой он общение не ограничивал, предлагал школьникам самим подготовить очередной «классный час» по темам, которые их волнуют. И главным был даже не обзор очередной темы, сделанный одним из учеников, а споры, разгоравшиеся после него.
Мудрый наставник искусно направлял собеседников, чтобы им было еще интереснее; сам сообщал столько нового, что слушали его, чуть ли не открыв рот. А осмысливание продолжалось еще долго! Так он учил думать. И не зря: выпускники из их класса почти все поступили в вузы. Вот какими они стали со своим Учителем!
И Орлов — неспроста пошел в медицинский: сходно с биологией, только еще интересней — о человеке ведь! Хотел после окончания института заниматься научной работой. Да не так гладко все вышло! Ему очень нравилось учиться новому, но не нравилась сама постановка процесса учебы: бесконечные лекции, семинары, коллоквиумы, практические занятия — пережевывание давно известного из года в год, все меньше нового. А кому это нравилось бы? Не доходило еще тогда, что повторение — и в самом деле, «мать учения»!
В то время уже возвращались со службы в армии и на флоте сверстники, «дембеля» — рослые, красивые, сильные! А тут — повседневная рутина. Какой-нибудь чахленький лопоухий «препод» канючит:
— Я вам двойку поставлю... вы у меня зачет не получите!
С ненавистью смотрел на это «чмо» — пародию на человека, и готов был убить гада!.. Еле сдерживался, чтобы не ответить: да пошел ты со своим зачетом!
Не утерпел, с пятого курса ушел в армию. Декан факультета отговаривал:
— Балбес, потерпи год! Пойдешь служить врачом, офицером.
Не слушал:
— Только солдатом! Рядовым.
Не хотел признаться самому себе, что просто устал от учебы и хотел смены жизненной обстановки.
…Хлебнул поначалу немало, как и все первогодки! Но потом выправился, «понял» службу и пришел домой ладненьким сержантом. Служил военным медиком, приобрел пригодившийся в будущем бесценный наживной опыт.
Приравняв четыре курса института к объему программы медицинского училища, выдали ему диплом фельдшера, и стал Александр работать на «скорой помощи».
Растерялся сначала… привык студентом без спешки все обдумывать. А тут думать некогда: человек «кончается»! Понял вскоре, что нужно уметь работать «на автомате», а для этого — не терять времени, набивать руку. Когда все делается само собой, автоматически, тогда и получается хорошо.
Думать уже после «вызова» надо!.. Да побольше. Анализировать: что сделал не так, как правильно? И готовиться к следующему вызову. Хотя всего не предусмотришь: на «скорой» как на гоночной трассе — никогда не знаешь, что будет за следующим поворотом!
Виктор Иванович Кондратьев, заведующий подстанцией, говаривал:
— Береги, Сашка, честь смолоду, а преднизолон для астмы.
И действительно: купируя приступ бронхиальной астмы, иногда так «накувыркаешься» — сил нет! Полсумки лекарств приходится больному «посливать». А зачастую каждая ампулка по счету: пресловутый советский дефицит!