Страница:
В обычных условиях Джон умел владеть собой, сопротивляясь силе собственных навязчивых идей, наваждений, фокусируя всю свою энергию на одной страстно вожделенной цели, что сводило до минимума непоследовательность его поступков. Но стоило ему поддаться мечтательности и впасть в состояние самогипноза, как он тут же начинал разваливаться на части. «Три дня я сижу в одиночестве и ничего не делаю, — рассказывал он официальному биографу „Битлз“ Хантеру Дэвису. — Я почти полностью покидаю собственное тело... Я смотрю на себя с высоты... Я вижу свои руки и понимаю, что они движутся, но это движения робота... На самом деле это очень страшно».
Когда опасения Леннона об утрате связи с реальностью достигали критической точки, он возвращал себя на землю очень простым способом. «Когда дела становились плохи, — признавался он все тому же Хантеру Дэвису, — мне надо было встретиться с остальными». В такие моменты «Битлз» значили для него очень много: они были «такими же, как я». Иными словами, «Битлз» олицетворяли собой ту самую личность, которую постоянно терял в себе Леннон.
Но и эта личность была сама по себе не проще. Самые искушенные наблюдатели разглядели в «Битлз» одного человека с четырьмя лицами. Эта идея очень нравилась и самим музыкантам, но она вызывала вполне закономерный вопрос: каким был этот человек?
Одно из наилучших описаний «Битлз» как коллективного образа принадлежит перу британского поп-критика Ника Кона. Он писал, что самой замечательной чертой группы была ее полная самодостаточность, явившаяся следствием идеальной взаимодополняемости музыкантов: каждый Битл был одновременно и связан со всеми другими, и являлся для каждого его антиподом. «Леннон был грубиян, — анализировал Кон, — Маккартни — красавчик, Ринго — свой в доску, Харрисон — балансер. Если Леннон оказывался бестактным, Маккартни проявлял качества прирожденного дипломата, а когда Харрисон выглядел бестолковым. Леннон блистал умом. Если Ринго казался клоуном, то Харрисон поражал своей мрачностью. И если Маккартни считался виртуозом, то Старр, скорее, был примитивен. И так далее, по кругу... и все это создавало убаюкивающее ощущение целостности». Вот именно. Но в чем был источник этой диалектической взаимодополняемости?
В том, что создателем «Битлз» был Джон Леннон, который скроил их по собственному образу и подобию. В сущности, каждый из эпитетов, используемых Коном для характеристики разных членов группы, мог относиться к одному Леннону. «Битлз» не только впитали в себя все элементы раздробленной личности Джона Леннона, но и достигли, благодаря им, идеальной гармонии, позволившей музыкантам ощутить самодостаточность. Таким образом, растворившись в свое время в «Битлз», Леннон обрел свое "я", теперь же, «разводясь» с ними, он навсегда себя потерял.
Уход Леннона из «Битлз» — психическое самоубийство. Одним взмахом он отрекся от партнера по творчеству и от группы, иными словами, от своего искусства и от своей семьи. Одновременно он потерял контроль над реальностью и вернулся к тому, с чего начинал: он снова был сиротой, одиноко живущим в большом доме в плену у властной женщины. Неудивительно, что у него случился нервный срыв. По словам Дэна Рихтера, "Джон постоянно спрашивал себя: «Кто же теперь обо мне позаботится?»
Очевидно, Иоко. Но и она уже начала задаваться вопросами относительно собственного брака. Иоко вышла замуж за человека, который должен был стать стартовой площадкой для ее взлета к славе и который вместо этого вел себя как больной ребенок, определивший ее на роль матери. Для женщины, которая всю жизнь стремилась избегать материнской ответственности, это было поистине нестерпимо.
Депрессия Джона усугублялась привязанностью к наркотикам. Теперь, когда медовый месяц с героином закончился, Джон захотел от него освободиться. Считая себя способным завязать путем простого воздержания, он предпринял свою первую героическую попытку освободиться от наркотической зависимости в августе 1969 года, когда переехал в новый дом — Титтенхерст-Парк. Три дня он провел привязанным к стулу, оставив свободной только руку, чтобы можно было держать сигарету. Его бросало то в жар, то в холод, и он периодически бился в агонии, умоляя, чтобы его освободили. Позднее он не побоялся с клинической точностью описать свои мучения в песне «Cold Turkey». Это скорее речитатив, нежели мелодия, положенный на бас, бухающий, точно биение сердца, пропущенное через усилитель, и спетый голосом «белого негра», который придавал гласным блюзовое звучание, под вибрирующие «кислотные» аккорды гитары Эрика Клэптона — каждая строфа — как бы новая глава, посвященная отчаянной борьбе Джона Леннона.
Однако Джон не смог преодолеть наркотическую зависимость, и тогда они с Иоко решили обратиться к доктору Майклу Локстону, которого им настоятельно рекомендовал Дэн Рихтер. Рихтер, который не употреблял ни капли алкоголя, а тем более наркотиков, в прежние времена сильно страдал от дурных привычек. Это он открыл метадон, лекарство, которое применялось для дезинтоксикации наркоманов. Как и любой наркотик, начиная с кокаина, новый препарат приводил к почти столь же серьезным последствиям, как героин, для борьбы с которым его прописывали. Через некоторое время Джон и Иоко уже горько жаловались на зависимость от лекарства, которое должно было освободить их от приверженности к наркотикам. 5 марта Леннон с супругой легли в дорогостоящую частную больницу, в которой богатые наркоманы проходили курс дезинтоксикации. Официально было объявлено, что Иоко нуждается в операции в связи с осложнениями после очередного выкидыша. В прессе не было опубликовано ни одной фотографии, посвященной этому событию, что являлось верным признаком того, что британская публика до отвала насытилась «Балладой о Джоне и Иоко». Когда 29 марта звездная парочка вернулась в Титтенхерст, газеты опубликовали сообщение, что Иоко на втором месяце и ребенок должен появиться в октябре.
Пребывавшего в тяжелой депрессии Джона добил Пол. После нескольких месяцев молчания, проведенных в уединении на ферме в Шотландии, в один прекрасный день Маккартни сообщил, что покидает группу и выпускает свой сольный альбом. Это известие обрушилось на Джона, как гром с ясного неба. Сначала он разозлился, поскольку сам давно уже собирался объявить о своем разрыве с «Битлз», но держал рот на замке в интересах группы. В равной степени удручающим было сознание того, что уход Пола действительно означал, что группе пришел конец. Одно дело если бы о своем уходе заявил двуликий Джон, который в любой момент мог и передумать, — к тому же он только что осознал, насколько сильна его зависимость от «Битлз»; и совсем другое — Пол, который больше всех бился за то, чтобы сохранить группу. Стало очевидно, что на примирение не осталось никакой надежды. И, словно всего этого было недостаточно, выяснилось, что альбом Пола должен был выйти 17 апреля, то есть за три дня до той даты, на которую компания «Юнайтед Артисте» назначила премьеру битловского фильма «Let it be»[160], премьера сопровождалась выходом саундтрек-альбома, состоявшего из незавершенных записей «Битлз», продюсером выступил Фил Спектор. В свою очередь и Ринго объявил о выходе сольного альбома «Sentimental Journey»[161]. В случае, если вся эта продукция одновременно попадала на рынок, «Битлз» оказывались втянутыми в разорительное состязание.
Джон и Джордж послали Ринго, самого нейтрального из всех, на переговоры с Полом. Когда Ринго позвонил в дверь, Пол заставил старого приятеля изложить суть дела, стоя на пороге. Но когда все же допущенный в дом Ринго продолжил свою речь. Пол взорвался. «Он совершенно вышел из себя, — рассказал Ринго. — Он заорал на меня и стал тыкать пальцем мне в лицо. „У меня с вами все кончено!“ — кричал он, и „Вы мне за все заплатите!“ Затем он сказал, чтобы я надел пальто и убирался».
Окончательно добил Джона пресс-релиз, посвященный выходу альбома Пола, который многозначительно назывался «Маккартни» и где Пол один играл на всех инструментах, на которых обычно играли остальные члены группы. Это официальное обращение, появившееся в прессе 10 апреля в форме интервью, произвело мировую сенсацию, поскольку содержало ответы на вопросы, которые были у всех на устах: — Станут ли Пол и Линда Джоном и Йоко? — Нет, они станут Полом и Линдой. — Не скучаете ли вы по другим Битлам и по Джорджу Мартину? Неужели у вас не было такого момента, когда бы вы вдруг подумали: «Жаль, что Ринго не может исполнить вот эту дробь»? — Нет.
— Не думаете ли вы, что авторский дуэт Леннон — Маккартни когда-нибудь снова заработает вместе? — Нет.
— Каково ваше мнение о деятельности Джона по защите мира? О «Плэстик Оно Бэнд»? О Йоко?
— Я люблю Джона и уважаю то, чем он занимается, но это не доставляет мне никакого удовольствия.
«ПОЛ УХОДИТ ИЗ „БИТЛЗ“... БЕЗ ПОЛА „БИТЛЗ“ НЕ СУЩЕСТВУЮТ». Кричащие заголовки газет разнеслись эхом по всему миру, в то время как совершенно неготовая к такому повороту событий публика впала в состояние шока.
Распад «Битлз» драматично символизировал окончание золотой эпохи шестидесятых годов. Теперь ничего больше не оставалось, как попытаться понять причины той катастрофы, которая обрушилась на головы самых любимых в мире музыкантов. По общему мнению, «Битлз» распались потому, что повзрослели, хотя все они давно уже были женаты, у троих были дети, а один успел развестись и снова жениться.
Истинные причины развала «Битлз» были ясно видны в их последнем фильме «Let it be». Хотя Пол смонтировал пленку так, чтобы представить события в приукрашенном виде, в картине явно просматривались скука, усталость и отсутствие взаимопонимания. Здесь не было настоящих диалогов, а пение и игра, за исключением идеально исполненных сольных партий Пола, выглядели просто жалкими. Что касается альбома, то и он был не намного лучше, несмотря на все усилия Фила Спектора. Даже величайший аранжировщик не в состоянии превратить посредственные записи в хиты. Только в одной композиции — «The Long And Winding Road»[162] — Спектор не удержался от того, чтобы сделать объемную оркестровку. Пол горько жаловался на то, что работа была выполнена из рук вон плохо, и тем не менее именно этот диск был удостоен единственного в истории «Битлз» «Оскара» — за лучший саундтрек к фильму. За наградой в Лос-Анджелес от имени «Битлз» летал один Пол.
Глава 41
Когда опасения Леннона об утрате связи с реальностью достигали критической точки, он возвращал себя на землю очень простым способом. «Когда дела становились плохи, — признавался он все тому же Хантеру Дэвису, — мне надо было встретиться с остальными». В такие моменты «Битлз» значили для него очень много: они были «такими же, как я». Иными словами, «Битлз» олицетворяли собой ту самую личность, которую постоянно терял в себе Леннон.
Но и эта личность была сама по себе не проще. Самые искушенные наблюдатели разглядели в «Битлз» одного человека с четырьмя лицами. Эта идея очень нравилась и самим музыкантам, но она вызывала вполне закономерный вопрос: каким был этот человек?
Одно из наилучших описаний «Битлз» как коллективного образа принадлежит перу британского поп-критика Ника Кона. Он писал, что самой замечательной чертой группы была ее полная самодостаточность, явившаяся следствием идеальной взаимодополняемости музыкантов: каждый Битл был одновременно и связан со всеми другими, и являлся для каждого его антиподом. «Леннон был грубиян, — анализировал Кон, — Маккартни — красавчик, Ринго — свой в доску, Харрисон — балансер. Если Леннон оказывался бестактным, Маккартни проявлял качества прирожденного дипломата, а когда Харрисон выглядел бестолковым. Леннон блистал умом. Если Ринго казался клоуном, то Харрисон поражал своей мрачностью. И если Маккартни считался виртуозом, то Старр, скорее, был примитивен. И так далее, по кругу... и все это создавало убаюкивающее ощущение целостности». Вот именно. Но в чем был источник этой диалектической взаимодополняемости?
В том, что создателем «Битлз» был Джон Леннон, который скроил их по собственному образу и подобию. В сущности, каждый из эпитетов, используемых Коном для характеристики разных членов группы, мог относиться к одному Леннону. «Битлз» не только впитали в себя все элементы раздробленной личности Джона Леннона, но и достигли, благодаря им, идеальной гармонии, позволившей музыкантам ощутить самодостаточность. Таким образом, растворившись в свое время в «Битлз», Леннон обрел свое "я", теперь же, «разводясь» с ними, он навсегда себя потерял.
Уход Леннона из «Битлз» — психическое самоубийство. Одним взмахом он отрекся от партнера по творчеству и от группы, иными словами, от своего искусства и от своей семьи. Одновременно он потерял контроль над реальностью и вернулся к тому, с чего начинал: он снова был сиротой, одиноко живущим в большом доме в плену у властной женщины. Неудивительно, что у него случился нервный срыв. По словам Дэна Рихтера, "Джон постоянно спрашивал себя: «Кто же теперь обо мне позаботится?»
Очевидно, Иоко. Но и она уже начала задаваться вопросами относительно собственного брака. Иоко вышла замуж за человека, который должен был стать стартовой площадкой для ее взлета к славе и который вместо этого вел себя как больной ребенок, определивший ее на роль матери. Для женщины, которая всю жизнь стремилась избегать материнской ответственности, это было поистине нестерпимо.
Депрессия Джона усугублялась привязанностью к наркотикам. Теперь, когда медовый месяц с героином закончился, Джон захотел от него освободиться. Считая себя способным завязать путем простого воздержания, он предпринял свою первую героическую попытку освободиться от наркотической зависимости в августе 1969 года, когда переехал в новый дом — Титтенхерст-Парк. Три дня он провел привязанным к стулу, оставив свободной только руку, чтобы можно было держать сигарету. Его бросало то в жар, то в холод, и он периодически бился в агонии, умоляя, чтобы его освободили. Позднее он не побоялся с клинической точностью описать свои мучения в песне «Cold Turkey». Это скорее речитатив, нежели мелодия, положенный на бас, бухающий, точно биение сердца, пропущенное через усилитель, и спетый голосом «белого негра», который придавал гласным блюзовое звучание, под вибрирующие «кислотные» аккорды гитары Эрика Клэптона — каждая строфа — как бы новая глава, посвященная отчаянной борьбе Джона Леннона.
Однако Джон не смог преодолеть наркотическую зависимость, и тогда они с Иоко решили обратиться к доктору Майклу Локстону, которого им настоятельно рекомендовал Дэн Рихтер. Рихтер, который не употреблял ни капли алкоголя, а тем более наркотиков, в прежние времена сильно страдал от дурных привычек. Это он открыл метадон, лекарство, которое применялось для дезинтоксикации наркоманов. Как и любой наркотик, начиная с кокаина, новый препарат приводил к почти столь же серьезным последствиям, как героин, для борьбы с которым его прописывали. Через некоторое время Джон и Иоко уже горько жаловались на зависимость от лекарства, которое должно было освободить их от приверженности к наркотикам. 5 марта Леннон с супругой легли в дорогостоящую частную больницу, в которой богатые наркоманы проходили курс дезинтоксикации. Официально было объявлено, что Иоко нуждается в операции в связи с осложнениями после очередного выкидыша. В прессе не было опубликовано ни одной фотографии, посвященной этому событию, что являлось верным признаком того, что британская публика до отвала насытилась «Балладой о Джоне и Иоко». Когда 29 марта звездная парочка вернулась в Титтенхерст, газеты опубликовали сообщение, что Иоко на втором месяце и ребенок должен появиться в октябре.
Пребывавшего в тяжелой депрессии Джона добил Пол. После нескольких месяцев молчания, проведенных в уединении на ферме в Шотландии, в один прекрасный день Маккартни сообщил, что покидает группу и выпускает свой сольный альбом. Это известие обрушилось на Джона, как гром с ясного неба. Сначала он разозлился, поскольку сам давно уже собирался объявить о своем разрыве с «Битлз», но держал рот на замке в интересах группы. В равной степени удручающим было сознание того, что уход Пола действительно означал, что группе пришел конец. Одно дело если бы о своем уходе заявил двуликий Джон, который в любой момент мог и передумать, — к тому же он только что осознал, насколько сильна его зависимость от «Битлз»; и совсем другое — Пол, который больше всех бился за то, чтобы сохранить группу. Стало очевидно, что на примирение не осталось никакой надежды. И, словно всего этого было недостаточно, выяснилось, что альбом Пола должен был выйти 17 апреля, то есть за три дня до той даты, на которую компания «Юнайтед Артисте» назначила премьеру битловского фильма «Let it be»[160], премьера сопровождалась выходом саундтрек-альбома, состоявшего из незавершенных записей «Битлз», продюсером выступил Фил Спектор. В свою очередь и Ринго объявил о выходе сольного альбома «Sentimental Journey»[161]. В случае, если вся эта продукция одновременно попадала на рынок, «Битлз» оказывались втянутыми в разорительное состязание.
Джон и Джордж послали Ринго, самого нейтрального из всех, на переговоры с Полом. Когда Ринго позвонил в дверь, Пол заставил старого приятеля изложить суть дела, стоя на пороге. Но когда все же допущенный в дом Ринго продолжил свою речь. Пол взорвался. «Он совершенно вышел из себя, — рассказал Ринго. — Он заорал на меня и стал тыкать пальцем мне в лицо. „У меня с вами все кончено!“ — кричал он, и „Вы мне за все заплатите!“ Затем он сказал, чтобы я надел пальто и убирался».
Окончательно добил Джона пресс-релиз, посвященный выходу альбома Пола, который многозначительно назывался «Маккартни» и где Пол один играл на всех инструментах, на которых обычно играли остальные члены группы. Это официальное обращение, появившееся в прессе 10 апреля в форме интервью, произвело мировую сенсацию, поскольку содержало ответы на вопросы, которые были у всех на устах: — Станут ли Пол и Линда Джоном и Йоко? — Нет, они станут Полом и Линдой. — Не скучаете ли вы по другим Битлам и по Джорджу Мартину? Неужели у вас не было такого момента, когда бы вы вдруг подумали: «Жаль, что Ринго не может исполнить вот эту дробь»? — Нет.
— Не думаете ли вы, что авторский дуэт Леннон — Маккартни когда-нибудь снова заработает вместе? — Нет.
— Каково ваше мнение о деятельности Джона по защите мира? О «Плэстик Оно Бэнд»? О Йоко?
— Я люблю Джона и уважаю то, чем он занимается, но это не доставляет мне никакого удовольствия.
«ПОЛ УХОДИТ ИЗ „БИТЛЗ“... БЕЗ ПОЛА „БИТЛЗ“ НЕ СУЩЕСТВУЮТ». Кричащие заголовки газет разнеслись эхом по всему миру, в то время как совершенно неготовая к такому повороту событий публика впала в состояние шока.
Распад «Битлз» драматично символизировал окончание золотой эпохи шестидесятых годов. Теперь ничего больше не оставалось, как попытаться понять причины той катастрофы, которая обрушилась на головы самых любимых в мире музыкантов. По общему мнению, «Битлз» распались потому, что повзрослели, хотя все они давно уже были женаты, у троих были дети, а один успел развестись и снова жениться.
Истинные причины развала «Битлз» были ясно видны в их последнем фильме «Let it be». Хотя Пол смонтировал пленку так, чтобы представить события в приукрашенном виде, в картине явно просматривались скука, усталость и отсутствие взаимопонимания. Здесь не было настоящих диалогов, а пение и игра, за исключением идеально исполненных сольных партий Пола, выглядели просто жалкими. Что касается альбома, то и он был не намного лучше, несмотря на все усилия Фила Спектора. Даже величайший аранжировщик не в состоянии превратить посредственные записи в хиты. Только в одной композиции — «The Long And Winding Road»[162] — Спектор не удержался от того, чтобы сделать объемную оркестровку. Пол горько жаловался на то, что работа была выполнена из рук вон плохо, и тем не менее именно этот диск был удостоен единственного в истории «Битлз» «Оскара» — за лучший саундтрек к фильму. За наградой в Лос-Анджелес от имени «Битлз» летал один Пол.
Глава 41
Голливудский целитель
Джон Леннон продолжал кубарем катиться вниз, когда однажды утром спасение само пришло к нему вместе с утренней почтой. Открыв объемистый конверт, обклеенный американскими марками, он вытащил книгу со странным названием «The Primal Scream» («Первобытный крик» (англ.).). «Уже само название заставило мое сердце трепетать, — признавался Джон. — Затем я прочитал свидетельства разных людей, что-то вроде: „Я, Чарли такой-то, занялся этим делом, и вот что со мной приключилось“. И я подумал: „Это я! Это я! Это лучше, чем таблетка ЛСД, да и чувствуешь себя после этого совсем иначе!“ Я сказал себе: „Надо попробовать!“ Но в прошлом я наделал столько глупостей с наркотиками и махариши, поэтому сначала я дал ее почитать Йоко. И она со мной согласилась. Тогда мы взялись за телефон». Всегда готовый купить то, что ему предлагали, Леннон и теперь принял решение, почти не задумываясь. На этот раз ключевым словом для него оказалось слово «крик».
Это слово подействовало, как спусковой крючок, мгновенно высвободив всю силу ассоциативного мышления. Прежде всего он подумал о Йоко, чьим фирменным знаком всегда был крик. Затем ему на память пришли те вопли, которые он исторг из своей глотки за все годы, начиная с «Twist and Shout» — и до последней пластинки «Cold Turkey». Под крики поклонников «Битлз» поднялись на самый пик славы. Так какого черта! Джону даже не надо было читать книгу, чтобы понять, что она предлагает: достаточно было прочесть название. «Я никогда не думал, что когда-нибудь займусь психотерапией, — объяснял он, — если бы не встретил этого обещания освобождающего крика».
Артур Янов, которому собрался довериться Джон, был не психиатром, а сорокашестилетним психологом, который проработал в Лос-Анджелесе целых двадцать лет, прежде чем нашел нужное решение. Он наблюдал за одним молодым пациентом мужского пола, постепенно впадавшим в детство, который катался по полу, крича и всхлипывая, словно маленький ребенок: «Мама! Папа!» Больше всего Янова поразил дикий вопль, который вырвался у пациента в начале приступа, и поведение заново родившегося человека — в конце, когда он заявил: «Я могу чувствовать».
Исходя из этого опыта, Янов основал теорию и разработал практику, которая, по его убеждению, была призвана совершить переворот в деле лечения различных заболеваний. Он утверждал, что первобытным криком можно лечить не только неврозы, но и «гомосексуализм, наркотическую зависимость, алкоголизм, психозы, а также нарушения эндокринной системы, головную боль, язву желудка и астму». Вероятно, тот день, когда Янов услышал в телефонной трубке голос Леннона, который обращался к нему за помощью, был одним из счастливейших в его жизни, поскольку он нуждался в любого рода поддержке, чтобы преодолеть скептицизм своих коллег. С этой целью он уже начал рассылать копии своих публикаций известным личностям, поп-звездам, таким, как Джон Леннон и Мик Джатгер. Янову не понадобилось много времени, чтобы вылететь в Лондон в сопровождении своей очаровательной жены и помощницы Вивиан.
Приезд Янова в Титтенхерст произвел настоящую сенсацию. Вместо очкастого и лысого старика, вроде тех, что практиковали на Харли-стрит, на пороге стоял сорокалетний мужчина, который не только одевался как кинозвезда, но также обладал соответствующей внешностью и обаянием. Самым замечательным было выражение лица, с которым он объявил: «Я, Зигмунд Вильгельм Янов, прилетел за шесть тысяч миль, чтобы вылечить самую великую поп-звезду в мире. Лафайетт, вот и мы!»
Последние сутки Джон и Йоко находились в предвкушении того, чем по прибытии собирался заняться доктор. Они постарались как можно точнее выполнить его инструкции. Во-первых, они не виделись в течение двадцати четырех часов, что явилось для обоих суровым испытанием, равным, вероятно, разделению сиамских близнецов. Во-вторых, они не смотрели телевизор и не говорили по телефону. В-третьих, не курили сигарет (за исключением одной пачки в день для Леннона) и не принимали наркотиков (кроме предписанной дозы метадона). Они были готовы встретиться со своим спасителем. Но Янов с самого начала совершил серьезную ошибку: вместо того чтобы в первую очередь заняться Иоко, он сразу устремился к звезде.
Через два часа Янов поставил диагноз: «Джон просто-напросто вообще не функционировал. Он нуждался в помощи». То же самое касалось и Йоко. Однако в его понятии «помощь» не ограничивалась сладкими речами и поглаживанием рук, вовсе нет! «Я считаю, что единственный способ избавиться от невроза заключается в том, чтобы атаковать его с силой и жестокостью», — заявил доктор. Словно истинный Роммель диванной войны, Янов брал быка за рога с самой первой встречи с противником и, в отличие от остальных терапевтов, растягивавших процесс лечения на годы, старался завершить полный разгром врага в рекордные сроки: интенсивный курс продолжался у него три недели, а долгосрочный — шесть месяцев. В самом крайнем случае лечение могло быть продлено до года.
Для того чтобы добиться столь быстрых результатов, доктору приходилось действовать радикальными методами. Пациента было необходимо вырвать из привычной среды обитания и подвергнуть чувственным, эмоциональным и познавательным лишениям. Янов настоял на том, чтобы Джон и Йоко были разделены, поэтому они сняли номера в соседних гостиницах. Поощряемые к тому, чтобы дать волю собственным желаниям, оба они неожиданно воспылали необычайной страстью к мороженому. Дэн Рихтер вспоминал, что заказывал его ящиками, причем самых разных сортов, но особенно — шоколадное для Джона и ванильное с орехами для Йоко.
Вскоре Янов начал вмешиваться в семейные дела Леннонов. Когда Джон рассказал ему о своем двойственном отношении к Джулиану, которого не видел с прошлого июля, Янов стал настаивать на том, чтобы преступный отец поехал проведать сына. Здесь доктор совершил свою вторую ошибку: визиту резко воспротивилась Иоко. «Будет несправедливо, если ты поедешь повидаться с Джулианом, в то время как я не могу увидеться с Киоко», — заявила она Джону. Вероятно, Йоко опасалась, что в свете проблем, возникших в их семейной жизни, Джону могла прийти в голову мысль вернуться к Синтии. Кто лучше нее знал, насколько внушаем Джон Леннон? Тем не менее опасаться здесь было абсолютно нечего, поскольку теперь, разведясь с Синтией, Джон не мог поверить, что прожил с ней столько лет. Кроме того, Синтия должна была вот-вот выйти замуж за Роберто Бассанини, который недавно открыл в Лондоне свой ресторан.
Джулиан, вероятно, здорово перепугался, когда увидел отца на ступенях нового дома Синтии в Кенсингтоне. Когда Джон, поиграв с сыном, спустился вниз, подошло время чаепития. В этот момент раздался телефонный звонок. Это была Вэл Уайлд, домработница из Титтенхерста: Иоко грозилась покончить с собой, потому что Джона слишком долго не было. Джон бросил телефонную трубку и выскочил на улицу. «Быстрее, поехали! — закричал он Лесу Энтони. — Эта идиотка собралась покончить с собой!»
Доехав до Титтенхерста, Джон и Лес бросились вверх по лестнице в спальню. «Она лежала в постели с таким видом, словно уже была на пороге смерти, — вспоминает Энтони. — Лично я считаю, что она придуривалась, но это был хорошо разыгранный спектакль, после которого Джон больше к Синтии не ездил».
Инцидент не смутил доктора Янова, который продолжил ежедневные сеансы, прервав их только в середине апреля, когда смог, наконец, убедить Джона и Иоко поехать с ним в Лос-Анджелес.
Помимо крика, важное место в методике лечения отводилось плачу. Арт и Вивиан Янов и сами постоянно плакали. Например, во время какого-нибудь важного интервью с корреспондентом крупного журнала Вивиан могла коснуться близкого ее сердцу сюжета, и слезы начинали течь у нее из глаз ручьем. Эти слезы символизировали основную идею Янова: «В самой глубине души вы остаетесь маленьким грустным ребенком. Так почему бы вам не признать это и не открыть свою душу?»
Плач был так же присущ Леннону, как и крик. И если бы Джон решил перевернуть весь белый свет в поисках хорошего психотерапевта, то не смог бы найти для себя более подходящего человека, чем Арт Янов. Этот лекарь был еще и музыкантом — он играл на трубе и боготворил Майлса Дэвиса. Кроме того, Янов занимался политикой и даже баллотировался в местные органы власти в Палм-Спрингз. Он настаивал на том, чтобы Ленноны продолжали заниматься политической деятельностью, и они прислушивались к его советам.
Курс первобытной терапии заключался в следующем. Сначала Янов готовил пациента в ходе индивидуальных сеансов, где использовал традиционную фрейдовскую технику «чистого экрана», только вместо беспорядочного потока мыслей и чувств он ориентировал пациента на разыгрывание тех сцен из детства, которые казались ему наиболее значительными.
Однако наибольшего эффекта Янову удавалось достичь во время групповых занятий. Три раза в неделю в одном из просторных офисов, расположенных в доме 900 по Сансет-драйв, собиралось до тридцати пациентов. Утреннее занятие в субботу проводил сам Янов, и оно считалось кульминационным.
Его пациенты — молодые мужчины и женщины, представители среднего класса — приходили в одежде, удобной для физических занятий, точно собирались в каком-нибудь гимнастическом зале в Беверли-Хиллз. Они принимали разные позы, стоя, сидя или лежа на покрытом ковром полу. Янов, одетый в рубашку и брюки, спрашивал: «Итак, есть желающие?» И кто-нибудь начинал рассказывать беспокоившую его историю из собственного детства. А все остальные принимались плакать и кричать. В одном конце зала двое крепких ребят, бьющихся в истерике, молотили кулаками по каменной стене, в другом — женщина зрелого возраста, одетая в гимнастическое трико, сворачивалась в позе эмбриона и принималась сосать палец. Мужчина в годах и с брюшком внезапно принимался кричать столь пронзительно, что все его полное тело вибрировало в такт. Под звуки все более усиливавшихся криков «Мама! Папа!» Янов переходил от одного пациента к другому, словно врач из отделения «Скорой помощи».
Кому-то он помогал глубже погрузиться в собственную истерию, другому делал знак, означавший, что тот уже достиг предела. Ассистенты ходили по залу, вытирая у пациентов слезы или делая замечания, которые вызывали новую вспышку эмоций. Крики, плач и неистовство продолжались по два часа без перерыва, так что помещение напоминало детский сад, наполненный детьми-переростками, впавшими в истерику.
Бобби Дерет, сын крупного магната по недвижимости с Таймс-сквер, проходил курс лечения летом 1970 года. Он вспоминает, с каким удивлением, впервые переступив порог этого «серпентария», узнал среди странных его обитателей Джона Леннона и Иоко Оно. Джон, скрючившись на полу, резко раскачивался взад и вперед, испуская крики и стоны и громко взывая к матери и отцу. Иоко лежала вытянувшись и дрожала.
В субботу занятие завершалось сеансом традиционной групповой терапии, во время которого такие пациенты, как Дерет, получали возможность открыто расспросить Джона и Йоко об их эмоциональных проблемах. По словам Дерста, Джона мучили две основные темы: мать и религия. Джон был убежден, что мать любила его, а отец явился причиной их разлуки. В частности, он рассказывал один случай, когда Фредди, который всегда относился к религии как к «опиуму для народа», не пустил его с Джулией в церковь. Перечислив все свои обиды против отца, Джон неизменно спрашивал сам себя: «И что же я теперь делаю? Я даю ему деньги!»
Когда около полудня сеанс заканчивался, все пациенты отправлялись в ближайшую забегаловку подкрепиться гамбургерами, которые были любимой пищей Леннона в Америке. И хотя Леннон неизменно поражал окружающих своей скромностью и простотой, в арендованный им дом на Бель-Эр они с Йоко возвращались на собственном лимузине. «Мы посещали сеанс, чтобы хорошенько наораться, а затем возвращались домой и плавали в бассейне, — вспоминал Джон, рассказывая о монотонности четырехмесячного пребывания в Америке. — Мы чувствовали себя так, словно выкурили приличный косяк или приняли хорошую дозу ЛСД, когда расслаблялись в воде, и все было чудесно. А потом снова начинался дефанс — словно заканчивался кайф от косяка или „кислоты“, и требовалась новая доза».
Когда-то в Индии Мэджик Алекс помог Леннону прозреть и убежать из того места, где он был так счастлив и где ему отлично работалось. В Лос-Анджелесе таким человеком стала Йоко. «Янов стал для Джона папой, — рассказывала она много позже. — У меня тоже раньше был папа... но я убедилась в его лицемерии. Поэтому я всегда цинично отношусь ко всему, что преподносится как нечто великое и чудесное, — будь то гуру или первобытный крик». Йоко заявляла, что спасла Джона от незавидной участи, так как Янов хотел использовать его, засняв на видео сеансы с их участием. На самом деле в помещениях Первобытного института еще до появления там Леннонов были установлены видеокамеры, а пациенты, которые не желали быть заснятыми, могли выбрать себе место вне поля обзора камер, что с самого начала делали Джон и Йоко. Так что причина внезапного бурного разрыва Леннонов с Яновым была не в камерах. Истина оказалась намного проще. «Я могу вам сказать, — откровенно признавался Аллен Кляйн, — что Янов советовал Джону оставить Йоко».
«Янов был крепким орешком, — рассказывал Леннон. — Но до Йоко ему было далеко. Она внимательно наблюдала за всеми его действиями и скоро научилась делать то же самое лучше него». Она и сама хвасталась этим: «Я проводила с ним первобытную терапию. Я наблюдала, как он возвращался к детским воспоминаниям. Я была в курсе его самых сокровенных страхов». Кроме того, Йоко повезло. В самом разгаре ее борьбы против Янова она обрела неожиданного союзника в лице иммиграционной службы США, которая отказалась продлить Леннонам визу. В сентябре, за месяц до тридцатилетия Джона, они вернулись в Англию.
Несмотря на то, что Джон Леннон находился на излечении только четыре месяца, он вышел из серьезнейшей нервной депрессии, узнал о себе много такого, чего не забыл уже до самой смерти, и накопил материал для одного из наиболее удачных своих альбомов, так как, по обыкновению, все эмоции и откровения, пришедшие к нему во время терапии, выразил в новых песнях. Даже расставшись с Яновым, он продолжал в течение многих месяцев ежедневно заниматься первобытным криком, говоря: «Это (первобытная терапия. -А. Г.) было самым важным в моей жизни после рождения и встречи с Йоко». Чего бы ни стоили методы доктора Янова, Джон совершил ошибку, резко прервав курс лечения, ставший, как оказалось, его последним шансом решить умственные и эмоциональные проблемы, которым было суждено разрушить его жизнь. Кроме того, Янов предупредил Леннона об опасности резкого отказа от терапии, прежде чем найдена крышка, позволяющая захлопнуть «ящик Пандоры», который распахнулся в ходе лечения. Эта опасность стала очевидной уже в тот момент, когда Джон вновь встретился лицом к лицу со своим отцом.
Это слово подействовало, как спусковой крючок, мгновенно высвободив всю силу ассоциативного мышления. Прежде всего он подумал о Йоко, чьим фирменным знаком всегда был крик. Затем ему на память пришли те вопли, которые он исторг из своей глотки за все годы, начиная с «Twist and Shout» — и до последней пластинки «Cold Turkey». Под крики поклонников «Битлз» поднялись на самый пик славы. Так какого черта! Джону даже не надо было читать книгу, чтобы понять, что она предлагает: достаточно было прочесть название. «Я никогда не думал, что когда-нибудь займусь психотерапией, — объяснял он, — если бы не встретил этого обещания освобождающего крика».
Артур Янов, которому собрался довериться Джон, был не психиатром, а сорокашестилетним психологом, который проработал в Лос-Анджелесе целых двадцать лет, прежде чем нашел нужное решение. Он наблюдал за одним молодым пациентом мужского пола, постепенно впадавшим в детство, который катался по полу, крича и всхлипывая, словно маленький ребенок: «Мама! Папа!» Больше всего Янова поразил дикий вопль, который вырвался у пациента в начале приступа, и поведение заново родившегося человека — в конце, когда он заявил: «Я могу чувствовать».
Исходя из этого опыта, Янов основал теорию и разработал практику, которая, по его убеждению, была призвана совершить переворот в деле лечения различных заболеваний. Он утверждал, что первобытным криком можно лечить не только неврозы, но и «гомосексуализм, наркотическую зависимость, алкоголизм, психозы, а также нарушения эндокринной системы, головную боль, язву желудка и астму». Вероятно, тот день, когда Янов услышал в телефонной трубке голос Леннона, который обращался к нему за помощью, был одним из счастливейших в его жизни, поскольку он нуждался в любого рода поддержке, чтобы преодолеть скептицизм своих коллег. С этой целью он уже начал рассылать копии своих публикаций известным личностям, поп-звездам, таким, как Джон Леннон и Мик Джатгер. Янову не понадобилось много времени, чтобы вылететь в Лондон в сопровождении своей очаровательной жены и помощницы Вивиан.
Приезд Янова в Титтенхерст произвел настоящую сенсацию. Вместо очкастого и лысого старика, вроде тех, что практиковали на Харли-стрит, на пороге стоял сорокалетний мужчина, который не только одевался как кинозвезда, но также обладал соответствующей внешностью и обаянием. Самым замечательным было выражение лица, с которым он объявил: «Я, Зигмунд Вильгельм Янов, прилетел за шесть тысяч миль, чтобы вылечить самую великую поп-звезду в мире. Лафайетт, вот и мы!»
Последние сутки Джон и Йоко находились в предвкушении того, чем по прибытии собирался заняться доктор. Они постарались как можно точнее выполнить его инструкции. Во-первых, они не виделись в течение двадцати четырех часов, что явилось для обоих суровым испытанием, равным, вероятно, разделению сиамских близнецов. Во-вторых, они не смотрели телевизор и не говорили по телефону. В-третьих, не курили сигарет (за исключением одной пачки в день для Леннона) и не принимали наркотиков (кроме предписанной дозы метадона). Они были готовы встретиться со своим спасителем. Но Янов с самого начала совершил серьезную ошибку: вместо того чтобы в первую очередь заняться Иоко, он сразу устремился к звезде.
Через два часа Янов поставил диагноз: «Джон просто-напросто вообще не функционировал. Он нуждался в помощи». То же самое касалось и Йоко. Однако в его понятии «помощь» не ограничивалась сладкими речами и поглаживанием рук, вовсе нет! «Я считаю, что единственный способ избавиться от невроза заключается в том, чтобы атаковать его с силой и жестокостью», — заявил доктор. Словно истинный Роммель диванной войны, Янов брал быка за рога с самой первой встречи с противником и, в отличие от остальных терапевтов, растягивавших процесс лечения на годы, старался завершить полный разгром врага в рекордные сроки: интенсивный курс продолжался у него три недели, а долгосрочный — шесть месяцев. В самом крайнем случае лечение могло быть продлено до года.
Для того чтобы добиться столь быстрых результатов, доктору приходилось действовать радикальными методами. Пациента было необходимо вырвать из привычной среды обитания и подвергнуть чувственным, эмоциональным и познавательным лишениям. Янов настоял на том, чтобы Джон и Йоко были разделены, поэтому они сняли номера в соседних гостиницах. Поощряемые к тому, чтобы дать волю собственным желаниям, оба они неожиданно воспылали необычайной страстью к мороженому. Дэн Рихтер вспоминал, что заказывал его ящиками, причем самых разных сортов, но особенно — шоколадное для Джона и ванильное с орехами для Йоко.
Вскоре Янов начал вмешиваться в семейные дела Леннонов. Когда Джон рассказал ему о своем двойственном отношении к Джулиану, которого не видел с прошлого июля, Янов стал настаивать на том, чтобы преступный отец поехал проведать сына. Здесь доктор совершил свою вторую ошибку: визиту резко воспротивилась Иоко. «Будет несправедливо, если ты поедешь повидаться с Джулианом, в то время как я не могу увидеться с Киоко», — заявила она Джону. Вероятно, Йоко опасалась, что в свете проблем, возникших в их семейной жизни, Джону могла прийти в голову мысль вернуться к Синтии. Кто лучше нее знал, насколько внушаем Джон Леннон? Тем не менее опасаться здесь было абсолютно нечего, поскольку теперь, разведясь с Синтией, Джон не мог поверить, что прожил с ней столько лет. Кроме того, Синтия должна была вот-вот выйти замуж за Роберто Бассанини, который недавно открыл в Лондоне свой ресторан.
Джулиан, вероятно, здорово перепугался, когда увидел отца на ступенях нового дома Синтии в Кенсингтоне. Когда Джон, поиграв с сыном, спустился вниз, подошло время чаепития. В этот момент раздался телефонный звонок. Это была Вэл Уайлд, домработница из Титтенхерста: Иоко грозилась покончить с собой, потому что Джона слишком долго не было. Джон бросил телефонную трубку и выскочил на улицу. «Быстрее, поехали! — закричал он Лесу Энтони. — Эта идиотка собралась покончить с собой!»
Доехав до Титтенхерста, Джон и Лес бросились вверх по лестнице в спальню. «Она лежала в постели с таким видом, словно уже была на пороге смерти, — вспоминает Энтони. — Лично я считаю, что она придуривалась, но это был хорошо разыгранный спектакль, после которого Джон больше к Синтии не ездил».
Инцидент не смутил доктора Янова, который продолжил ежедневные сеансы, прервав их только в середине апреля, когда смог, наконец, убедить Джона и Иоко поехать с ним в Лос-Анджелес.
Помимо крика, важное место в методике лечения отводилось плачу. Арт и Вивиан Янов и сами постоянно плакали. Например, во время какого-нибудь важного интервью с корреспондентом крупного журнала Вивиан могла коснуться близкого ее сердцу сюжета, и слезы начинали течь у нее из глаз ручьем. Эти слезы символизировали основную идею Янова: «В самой глубине души вы остаетесь маленьким грустным ребенком. Так почему бы вам не признать это и не открыть свою душу?»
Плач был так же присущ Леннону, как и крик. И если бы Джон решил перевернуть весь белый свет в поисках хорошего психотерапевта, то не смог бы найти для себя более подходящего человека, чем Арт Янов. Этот лекарь был еще и музыкантом — он играл на трубе и боготворил Майлса Дэвиса. Кроме того, Янов занимался политикой и даже баллотировался в местные органы власти в Палм-Спрингз. Он настаивал на том, чтобы Ленноны продолжали заниматься политической деятельностью, и они прислушивались к его советам.
Курс первобытной терапии заключался в следующем. Сначала Янов готовил пациента в ходе индивидуальных сеансов, где использовал традиционную фрейдовскую технику «чистого экрана», только вместо беспорядочного потока мыслей и чувств он ориентировал пациента на разыгрывание тех сцен из детства, которые казались ему наиболее значительными.
Однако наибольшего эффекта Янову удавалось достичь во время групповых занятий. Три раза в неделю в одном из просторных офисов, расположенных в доме 900 по Сансет-драйв, собиралось до тридцати пациентов. Утреннее занятие в субботу проводил сам Янов, и оно считалось кульминационным.
Его пациенты — молодые мужчины и женщины, представители среднего класса — приходили в одежде, удобной для физических занятий, точно собирались в каком-нибудь гимнастическом зале в Беверли-Хиллз. Они принимали разные позы, стоя, сидя или лежа на покрытом ковром полу. Янов, одетый в рубашку и брюки, спрашивал: «Итак, есть желающие?» И кто-нибудь начинал рассказывать беспокоившую его историю из собственного детства. А все остальные принимались плакать и кричать. В одном конце зала двое крепких ребят, бьющихся в истерике, молотили кулаками по каменной стене, в другом — женщина зрелого возраста, одетая в гимнастическое трико, сворачивалась в позе эмбриона и принималась сосать палец. Мужчина в годах и с брюшком внезапно принимался кричать столь пронзительно, что все его полное тело вибрировало в такт. Под звуки все более усиливавшихся криков «Мама! Папа!» Янов переходил от одного пациента к другому, словно врач из отделения «Скорой помощи».
Кому-то он помогал глубже погрузиться в собственную истерию, другому делал знак, означавший, что тот уже достиг предела. Ассистенты ходили по залу, вытирая у пациентов слезы или делая замечания, которые вызывали новую вспышку эмоций. Крики, плач и неистовство продолжались по два часа без перерыва, так что помещение напоминало детский сад, наполненный детьми-переростками, впавшими в истерику.
Бобби Дерет, сын крупного магната по недвижимости с Таймс-сквер, проходил курс лечения летом 1970 года. Он вспоминает, с каким удивлением, впервые переступив порог этого «серпентария», узнал среди странных его обитателей Джона Леннона и Иоко Оно. Джон, скрючившись на полу, резко раскачивался взад и вперед, испуская крики и стоны и громко взывая к матери и отцу. Иоко лежала вытянувшись и дрожала.
В субботу занятие завершалось сеансом традиционной групповой терапии, во время которого такие пациенты, как Дерет, получали возможность открыто расспросить Джона и Йоко об их эмоциональных проблемах. По словам Дерста, Джона мучили две основные темы: мать и религия. Джон был убежден, что мать любила его, а отец явился причиной их разлуки. В частности, он рассказывал один случай, когда Фредди, который всегда относился к религии как к «опиуму для народа», не пустил его с Джулией в церковь. Перечислив все свои обиды против отца, Джон неизменно спрашивал сам себя: «И что же я теперь делаю? Я даю ему деньги!»
Когда около полудня сеанс заканчивался, все пациенты отправлялись в ближайшую забегаловку подкрепиться гамбургерами, которые были любимой пищей Леннона в Америке. И хотя Леннон неизменно поражал окружающих своей скромностью и простотой, в арендованный им дом на Бель-Эр они с Йоко возвращались на собственном лимузине. «Мы посещали сеанс, чтобы хорошенько наораться, а затем возвращались домой и плавали в бассейне, — вспоминал Джон, рассказывая о монотонности четырехмесячного пребывания в Америке. — Мы чувствовали себя так, словно выкурили приличный косяк или приняли хорошую дозу ЛСД, когда расслаблялись в воде, и все было чудесно. А потом снова начинался дефанс — словно заканчивался кайф от косяка или „кислоты“, и требовалась новая доза».
Когда-то в Индии Мэджик Алекс помог Леннону прозреть и убежать из того места, где он был так счастлив и где ему отлично работалось. В Лос-Анджелесе таким человеком стала Йоко. «Янов стал для Джона папой, — рассказывала она много позже. — У меня тоже раньше был папа... но я убедилась в его лицемерии. Поэтому я всегда цинично отношусь ко всему, что преподносится как нечто великое и чудесное, — будь то гуру или первобытный крик». Йоко заявляла, что спасла Джона от незавидной участи, так как Янов хотел использовать его, засняв на видео сеансы с их участием. На самом деле в помещениях Первобытного института еще до появления там Леннонов были установлены видеокамеры, а пациенты, которые не желали быть заснятыми, могли выбрать себе место вне поля обзора камер, что с самого начала делали Джон и Йоко. Так что причина внезапного бурного разрыва Леннонов с Яновым была не в камерах. Истина оказалась намного проще. «Я могу вам сказать, — откровенно признавался Аллен Кляйн, — что Янов советовал Джону оставить Йоко».
«Янов был крепким орешком, — рассказывал Леннон. — Но до Йоко ему было далеко. Она внимательно наблюдала за всеми его действиями и скоро научилась делать то же самое лучше него». Она и сама хвасталась этим: «Я проводила с ним первобытную терапию. Я наблюдала, как он возвращался к детским воспоминаниям. Я была в курсе его самых сокровенных страхов». Кроме того, Йоко повезло. В самом разгаре ее борьбы против Янова она обрела неожиданного союзника в лице иммиграционной службы США, которая отказалась продлить Леннонам визу. В сентябре, за месяц до тридцатилетия Джона, они вернулись в Англию.
Несмотря на то, что Джон Леннон находился на излечении только четыре месяца, он вышел из серьезнейшей нервной депрессии, узнал о себе много такого, чего не забыл уже до самой смерти, и накопил материал для одного из наиболее удачных своих альбомов, так как, по обыкновению, все эмоции и откровения, пришедшие к нему во время терапии, выразил в новых песнях. Даже расставшись с Яновым, он продолжал в течение многих месяцев ежедневно заниматься первобытным криком, говоря: «Это (первобытная терапия. -А. Г.) было самым важным в моей жизни после рождения и встречи с Йоко». Чего бы ни стоили методы доктора Янова, Джон совершил ошибку, резко прервав курс лечения, ставший, как оказалось, его последним шансом решить умственные и эмоциональные проблемы, которым было суждено разрушить его жизнь. Кроме того, Янов предупредил Леннона об опасности резкого отказа от терапии, прежде чем найдена крышка, позволяющая захлопнуть «ящик Пандоры», который распахнулся в ходе лечения. Эта опасность стала очевидной уже в тот момент, когда Джон вновь встретился лицом к лицу со своим отцом.