Страница:
Покончив с любезностями, старые знакомые перешли к серьезной беседе. Йоко призналась, что обеспокоена поведением Джона, который, по ее словам, собирался последовать совету Гарольда Сайдера, переехать в Калифорнию и оставить ее без гроша. «Ты поможешь мне?» — взмолилась Йоко.
Кляйн улыбнулся и постарался ее успокоить: «Послушай, Йоко, я не думаю, что Джон попытается тебя кинуть, но если такая мысль придет ему в голову, я тебе помогу».
К этому времени Джон снова начал зарабатывать много денег. Чистый доход Леннонов за один только 1974 год составил 951 тысячу долларов. А в 1975 году доходы Джона должны были еще возрасти в соответствии с условиями договора о разделе «Битлз».
Для того чтобы вновь завоевать расположение постоянно отдаляющегося от нее мужа, Йоко полагалась не только на адвокатов, она постоянно искала совета у медиумов. Все, кто составлял тогда окружение Джона Грина, прекрасно помнят несмолкающие трели телефонных звонков. «В то время, когда Йоко поставила себе задачу вернуть мужа, она звонила не переставая, — рассказывает Габе Грюмер, один из учеников Грина. — Если Грин оказывался за столом, ему приходилось откладывать вилку в сторону и в течение десяти минут гадать на картах. Но и после этого она перезванивала каждые четверть часа».
Если все началось с того, что Йоко попросила Грина защитить ее от злых духов, то теперь она потребовала, чтобы он перешел в наступление. Цель операции? Вернуть Джона. На Рождество Йоко буквально прижала Грина к стенке и велела использовать свои способности, с тем чтобы обнаружить местонахождение Джона, с которым ей никак не удавалось связаться.
Джон, Мэй и Джулиан отправились отдохнуть в имение Леви, располагавшееся в Вест Палм-Бич. Когда Джон посетовал на то, что не знает, чем развлечь сына на рождественские каникулы, Леви, считавший себя примерным отцом, пригласил Джона, Мэй и Джулиана во Флориду, где он как раз собирался показать своему одиннадцатилетнему сыну Марку чудеса Дисней-Уорлда.
Когда вся компания во главе с Леви и Джоном Ленноном отправилась в Орландо, никто не удосужился сообщить об этом Йоко, поскольку предполагалось, что они пробудут в Дисней-Уорлде не больше двух дней. И стоило Йоко обнаружить, что Джон вне досягаемости, как она обратилась за помощью к Джону Грину.
Грин понимал, что, если подведет Йоко в такой момент, он рискует потерять самую ценную из клиенток. Естественно, он не собирался читать по разложенным на столе картам название отеля, в котором остановился Джон. У него было направление поиска: он знал о намерении Джона посетить Дисней-Уорлд. Он выяснил, что на территории парка находится один-единственный мотель — «Тики Полинезиан». Грин заявил Йоко, что она найдет Джона именно здесь. Естественно, Леннон запишется не под своим именем, но служащие гостиницы узнают его и передадут ему сообщение.
Йоко немедленно схватила трубку и набрала номер мотеля. Дежурный портье ответил, что в гостинице не зарегистрировано постояльца по имени Джон Леннон. Тогда Йоко объяснила, что Джон — один из гостей Морриса Леви. Мэй Пэн вспоминает, что когда в этот день к вечеру они вернулись в гостиницу, то обнаружили у себя под дверью послание от Йоко Оно.
Первым вопросом Джона, когда он позвонил в Дакоту, был: «Как тебе удалось нас найти?» Йоко захихикала и объяснила, что у нее есть один замечательный приятель, которого зовут Джон Грин и который может разыскать кого угодно. «Лучше держись от него подальше, — прорычал Джон. — Я не люблю, чтобы кто-то сидел у меня на хвосте!»
Глава 57
Глава 58
Кляйн улыбнулся и постарался ее успокоить: «Послушай, Йоко, я не думаю, что Джон попытается тебя кинуть, но если такая мысль придет ему в голову, я тебе помогу».
К этому времени Джон снова начал зарабатывать много денег. Чистый доход Леннонов за один только 1974 год составил 951 тысячу долларов. А в 1975 году доходы Джона должны были еще возрасти в соответствии с условиями договора о разделе «Битлз».
Для того чтобы вновь завоевать расположение постоянно отдаляющегося от нее мужа, Йоко полагалась не только на адвокатов, она постоянно искала совета у медиумов. Все, кто составлял тогда окружение Джона Грина, прекрасно помнят несмолкающие трели телефонных звонков. «В то время, когда Йоко поставила себе задачу вернуть мужа, она звонила не переставая, — рассказывает Габе Грюмер, один из учеников Грина. — Если Грин оказывался за столом, ему приходилось откладывать вилку в сторону и в течение десяти минут гадать на картах. Но и после этого она перезванивала каждые четверть часа».
Если все началось с того, что Йоко попросила Грина защитить ее от злых духов, то теперь она потребовала, чтобы он перешел в наступление. Цель операции? Вернуть Джона. На Рождество Йоко буквально прижала Грина к стенке и велела использовать свои способности, с тем чтобы обнаружить местонахождение Джона, с которым ей никак не удавалось связаться.
Джон, Мэй и Джулиан отправились отдохнуть в имение Леви, располагавшееся в Вест Палм-Бич. Когда Джон посетовал на то, что не знает, чем развлечь сына на рождественские каникулы, Леви, считавший себя примерным отцом, пригласил Джона, Мэй и Джулиана во Флориду, где он как раз собирался показать своему одиннадцатилетнему сыну Марку чудеса Дисней-Уорлда.
Когда вся компания во главе с Леви и Джоном Ленноном отправилась в Орландо, никто не удосужился сообщить об этом Йоко, поскольку предполагалось, что они пробудут в Дисней-Уорлде не больше двух дней. И стоило Йоко обнаружить, что Джон вне досягаемости, как она обратилась за помощью к Джону Грину.
Грин понимал, что, если подведет Йоко в такой момент, он рискует потерять самую ценную из клиенток. Естественно, он не собирался читать по разложенным на столе картам название отеля, в котором остановился Джон. У него было направление поиска: он знал о намерении Джона посетить Дисней-Уорлд. Он выяснил, что на территории парка находится один-единственный мотель — «Тики Полинезиан». Грин заявил Йоко, что она найдет Джона именно здесь. Естественно, Леннон запишется не под своим именем, но служащие гостиницы узнают его и передадут ему сообщение.
Йоко немедленно схватила трубку и набрала номер мотеля. Дежурный портье ответил, что в гостинице не зарегистрировано постояльца по имени Джон Леннон. Тогда Йоко объяснила, что Джон — один из гостей Морриса Леви. Мэй Пэн вспоминает, что когда в этот день к вечеру они вернулись в гостиницу, то обнаружили у себя под дверью послание от Йоко Оно.
Первым вопросом Джона, когда он позвонил в Дакоту, был: «Как тебе удалось нас найти?» Йоко захихикала и объяснила, что у нее есть один замечательный приятель, которого зовут Джон Грин и который может разыскать кого угодно. «Лучше держись от него подальше, — прорычал Джон. — Я не люблю, чтобы кто-то сидел у меня на хвосте!»
Глава 57
Тяжелый кашель
Никогда прежде Джон и Йоко не были так далеки друг от друга, как в декабре 1974 года. Зная, что для Йоко телефон всегда являлся чем-то вроде спасательного троса, Джон или отказывался отвечать на ее звонки или бросал трубку в середине разговора. Но гораздо больше, чем эти откровенные оскорбления, Йоко беспокоила стабильность в лагере противника, в частности известие о том, что Джон и Мэй собираются купить себе дом в Монтауке. Это означало, что дело приняло серьезный оборот. Наступил момент, когда Йоко должна была перейти в широкомасштабное наступление.
Словно умудренный опытом генерал, она предпочла для начала отступить. Иоко перестала названивать Джону и уехала в Калифорнию, где у нее практически не было знакомых. Вернувшись в Нью-Йорк 10 января 1975 года, она позвонила Джону и объявила, что открыла новый радикальный метод, избавляющий от курения. То же самое обещал в свое время Джону Тони Кокс, когда хотел познакомить его с Доном Хэмриком; мало того, на этот раз Иоко предлагала тот же самый метод — гипноз. Если это не удалось Хэмрику, то почему кто-то другой должен добиться успеха?
Но Леннон не стал поднимать этот вопрос. Он был готов попробовать все, что угодно, лишь бы избавиться от ужасного кашля, который появился у него как следствие двух пачек «Голуаз» в день. Для того чтобы еще больше разжечь интерес Джона, Иоко принялась играть с ним в кошки-мышки: она звонила ему и сообщала, что договорилась о встрече со специалистом по борьбе с табакокурением, а затем перезванивала через пару дней, чтобы сообщить, что встреча перенесена. Так продолжалось в течение двух недель, после чего Мэй Пэн не выдержала и заявила Джону, что Иоко просто его дразнит. Джон не возражал. Ему нравилось, когда его дразнили.
К концу месяца, когда Джону была назначена очередная встреча, у Мэй Пэн возникли опасения насчет этого курса лечения. Она так давно жила в непосредственной близости от Джона и Иоко, что научилась чувствовать малейшие вибрации, возникавшие между двумя сильными личностями. На этот раз она почувствовала, что Иоко исполнена решимости пойти на крайние меры. Когда наступила пятница, 31 января — на этот день была назначена очередная встреча с врачом, а звонка от Иоко, возвещавшего об отмене консультации, не последовало, — Мэй сделалось не по себе. Она попыталась отговорить Джона ехать в Дакоту. Она, которая никогда ни о чем его не просила, сегодня не просто просила — умоляла его остаться дома!
Джон не принял этих увещеваний всерьез и заверил Мэй, что вернется домой к ужину. Назавтра они должны были ехать в Монтаук и еще раз хорошенько осмотреть дом, который собирались купить. А еще через две недели им предстояло отправиться в Новый Орлеан, где Пол уже работал над записью нового альбома, который впоследствии вышел под названием «Venus and Mars». Чтобы добиться этого, Мэй приложила столько усилий! Она была уверена, что стоит Джону оказаться в одной студии с Полом, как свершится то, чего все ожидали с таким нетерпением. Еще в сентябре прошлого года Джон публично признался, что был бы рад снова записываться с «Битлз». Все было готово для этого долгожданного события.
Когда в 10 часов вечера Мэй позвонила в Дакоту и попросила подозвать Джона, она сразу сообразила, что предчувствие ее не обмануло. В доме творилось что-то странное. «Я сейчас не могу с тобой разговаривать! — отрывисто бросила Иоко. — Перезвоню попозже!» И тут же повесила трубку. Мэй прождала Джона всю ночь, но он так и не объявился. В десять утра в субботу она снова набрала номер Иоко и с первых же слов поняла, что Иоко в постели рядом со спящим Джоном. «Нет, я не могу передать ему трубку, — прошептала она. — Джон очень устал. Лечение оказалось чрезвычайно утомительным». Она заверила Мэй, что с Джоном все в порядке, и пообещала, что он перезвонит ей. Ни на этот, ни на следующий день Мэй так и не дождалась его звонка.
И только в понедельник во второй половине дня Мэй неожиданно столкнулась с Джоном, когда вошла в приемную к дантисту, чей кабинет располагался в нескольких кварталах от их квартиры. Мэй хватило одного взгляда, чтобы понять, что с Джоном что-то неладно. «У него были красные, опухшие глаза, — рассказала Мэй. — Он бросил на меня короткий взгляд, и на его лице промелькнуло удивление. Я обратила внимание на расширенные зрачки и на то, что он держал себя как-то странно». (Это описание полностью подтвердил Пит Хэмилл, который отправился на следующий день в Дакоту, чтобы взять у Джона интервью по поводу недавно вышедшего альбома рок-н-роллов. Перед Хэмиллом Леннон предстал «человеком, который только что поднялся с постели после тяжелой болезни». Когда Джон заговорил, его речь была похожа на бормотание пациента после анестезии. «Сейчас ведь 75-й год, так? — с трудом выговорил он, хотя дело было уже в феврале. — И ты пришел сюда именно сегодня, — едва слышно продолжил Джон. — Кажется, я снова переехал сюда. До тех пор, пока все это не закончится — в общем, не знаю». Хэмиллу почудилось, что Джон хотел сказать: «Что же я делаю?» На самом деле он попросил журналиста зайти через несколько дней.)
Мэй дождалась, когда Джон вышел от врача, и спросила, собирается ли он вернуться. Он нахмурил брови и пробормотал: «М-м-м... Хорошо... О'кей». Мэй внимательно смотрела на него, пытаясь понять, что могло случиться. Он напоминал ей одного из зомбиподобных персонажей из фильма «Нашествие похитителей тел». Когда оба, наконец, оказались в квартире, Джон объявил: «Наверное, лучше будет, если я скажу тебе об этом прямо сейчас. Иоко разрешила мне вернуться домой». «Что?!» — воскликнула Мэй.
«Йоко разрешила мне вернуться домой», — еще раз повторил Джон и пошел собирать какие-то личные вещи.
Мэй разрыдалась. Случилось именно то, чего она со страхом ожидала всю прошедшую неделю. Она почувствовала себя совершенно обессиленной. Тем не менее через какое-то время Мэй заставила себя встать и набрать личный номер Йоко. Когда на другом конце провода сняли трубку, Мэй ледяным голосом произнесла: «Поздравляю, Йоко, ты заполучила Джона обратно, и я уверена, что ты будешь счастлива».
Ответ Йоко прозвучал обескураживающе: «Счастлива? Вот уж не знаю, буду ли я теперь вообще когда-нибудь счастлива».
«Ведь именно этого ты добивалась», — возразила Мэй, но Йоко повесила трубку.
Мэй хотела выяснить, что же случилось в Дакоте, но ей удалось вытянуть из Джона лишь то, что новый курс лечения был похож на первобытную терапию. Теперь у Мэй не оставалось сомнений, что Джон подвергся мощному промыванию мозгов, и она понятия не имела, как снять роковые чары. «А когда она сказала тебе, что ты можешь вернуться?» — спросила Мэй.
«Не знаю... просто так получилось, — промямлил Леннон, точно проказник, застигнутый врасплох. — Никто этого не хотел. Просто так вышло само по себе».
«А как же наша любовь? — Мэй задала, наконец, главный вопрос. — Ответь, когда же она кончилась?»
Ответ Джона поразил Мэй не меньше, чем слова Иоко, сказанные несколько мгновений тому назад. «Иоко знает, что я все еще люблю тебя, — сказал Джон. — Она разрешила мне продолжать встречаться с тобой. Она сказала, что согласна быть женой, а ты можешь продолжать быть любовницей». С этими словами он вытащил из кармана пальто два маленьких флакона с какой-то жидкостью. «Иоко прислала тебе подарок, — объяснил он. — Один флакон для тебя, другой — для меня. Она сказала, чтобы я вылил на тебя эту жидкость». Вслед за этим он открыл пузырек и брызнул на Мэй несколько капель отвратительно пахнущего маслянистого вещества. Затем он открыл другой пузырек: масло, предназначенное для Джона, пахло розами. Умащенные благовониями, они улеглись в постель и занялись любовью.
Через какое-то время Джон откинулся и закурил сигарету. «Мне пора», — неожиданно объявил он. Накинув на себя одежду, он подошел к двери и, открыв ее, сказал: «Ни о чем не волнуйся. Завтра я тебе позвоню».
Мэй отнесла свой флакон в лавку, торговавшую волшебными фигурками и амулетами. Владелец магазина понюхал содержимое и объяснил, что это была смесь серы, арроурута и молотого перца чили. «Тот, кто дал вам эту штуку, — предупредил он, — должен здорово вас ненавидеть».
Мэй Пэн так и не узнала подлинной причины столь резкой перемены в поведении Джона Леннона. Еще вчера он казался полностью довольным своей жизнью с Мэй и собирался связать себя с ней еще более крепкими узами, купив для обоих дорогой дом. И вдруг, ни с того ни с сего, он перечеркнул все, чего добился за последние полтора года, и вернулся в исходную точку, где его ждала Иоко. Даже если допустить, что рано или поздно ему было суждено вернуться к Иоко, этому должны были бы предшествовать какие-то события: глубокая депрессия или внезапный приступ неконтролируемого беспокойства, как следствие очевидной и явной опасности. Ввиду отсутствия таковых логично предположить наличие иной причины.
Возможно, ключ к разгадке того, что произошло, заключен в описании самого Леннона. «Меня все время выворачивало, — рассказал он Мэй. — Я постоянно засыпал, а когда просыпался, они снова делали со мной то же самое». Кем были «они» и что «то же самое» они делали?
Эссенциальные масла, содержавшиеся во флаконах, указывают на то, что в этом деле были замешаны Джон Грин и его учитель Джоуи Лукаш. Джоуи считался большим специалистом по волшебным зельям и гипнозу. Еще в 1973 году он хвастал одной из своих учениц, Дороти Декристофер, что вхож в дом Йоко. Кроме того, он поддерживал приятельские отношения с владельцем одной лавочки, схожей с той, куда Мэй обратилась по поводу содержимого своего флакона.
Что касается Джона Грина, то он письменно засвидетельствовал, что познакомился с Джоном Ленноном именно в тот уик-энд. По его словам, ему позвонила Йоко и срывающимся голосом сообщила: «Джон дома! Кажется, он чем-то отравлен!»
Когда полчаса спустя Джон Грин приехал в Дакоту, он был представлен Джону Леннону, у которого не обнаружилось никаких признаков отравления. По словам Грина, Джон жаловался на некие прошлые проблемы, например, на то, что у него украли деньги или что он «утратил вдохновение».
В конечном счете неважно, кто сыграл роль специалиста по борьбе с табакокурением — Джон Грин, Джоуи Лукаш или Джон Доу. Главное было заставить Джона уяснить между двумя приступами рвоты, что пришло время сменить адрес и сказать самому себе: «Йоко разрешила мне вернуться домой».
Словно умудренный опытом генерал, она предпочла для начала отступить. Иоко перестала названивать Джону и уехала в Калифорнию, где у нее практически не было знакомых. Вернувшись в Нью-Йорк 10 января 1975 года, она позвонила Джону и объявила, что открыла новый радикальный метод, избавляющий от курения. То же самое обещал в свое время Джону Тони Кокс, когда хотел познакомить его с Доном Хэмриком; мало того, на этот раз Иоко предлагала тот же самый метод — гипноз. Если это не удалось Хэмрику, то почему кто-то другой должен добиться успеха?
Но Леннон не стал поднимать этот вопрос. Он был готов попробовать все, что угодно, лишь бы избавиться от ужасного кашля, который появился у него как следствие двух пачек «Голуаз» в день. Для того чтобы еще больше разжечь интерес Джона, Иоко принялась играть с ним в кошки-мышки: она звонила ему и сообщала, что договорилась о встрече со специалистом по борьбе с табакокурением, а затем перезванивала через пару дней, чтобы сообщить, что встреча перенесена. Так продолжалось в течение двух недель, после чего Мэй Пэн не выдержала и заявила Джону, что Иоко просто его дразнит. Джон не возражал. Ему нравилось, когда его дразнили.
К концу месяца, когда Джону была назначена очередная встреча, у Мэй Пэн возникли опасения насчет этого курса лечения. Она так давно жила в непосредственной близости от Джона и Иоко, что научилась чувствовать малейшие вибрации, возникавшие между двумя сильными личностями. На этот раз она почувствовала, что Иоко исполнена решимости пойти на крайние меры. Когда наступила пятница, 31 января — на этот день была назначена очередная встреча с врачом, а звонка от Иоко, возвещавшего об отмене консультации, не последовало, — Мэй сделалось не по себе. Она попыталась отговорить Джона ехать в Дакоту. Она, которая никогда ни о чем его не просила, сегодня не просто просила — умоляла его остаться дома!
Джон не принял этих увещеваний всерьез и заверил Мэй, что вернется домой к ужину. Назавтра они должны были ехать в Монтаук и еще раз хорошенько осмотреть дом, который собирались купить. А еще через две недели им предстояло отправиться в Новый Орлеан, где Пол уже работал над записью нового альбома, который впоследствии вышел под названием «Venus and Mars». Чтобы добиться этого, Мэй приложила столько усилий! Она была уверена, что стоит Джону оказаться в одной студии с Полом, как свершится то, чего все ожидали с таким нетерпением. Еще в сентябре прошлого года Джон публично признался, что был бы рад снова записываться с «Битлз». Все было готово для этого долгожданного события.
Когда в 10 часов вечера Мэй позвонила в Дакоту и попросила подозвать Джона, она сразу сообразила, что предчувствие ее не обмануло. В доме творилось что-то странное. «Я сейчас не могу с тобой разговаривать! — отрывисто бросила Иоко. — Перезвоню попозже!» И тут же повесила трубку. Мэй прождала Джона всю ночь, но он так и не объявился. В десять утра в субботу она снова набрала номер Иоко и с первых же слов поняла, что Иоко в постели рядом со спящим Джоном. «Нет, я не могу передать ему трубку, — прошептала она. — Джон очень устал. Лечение оказалось чрезвычайно утомительным». Она заверила Мэй, что с Джоном все в порядке, и пообещала, что он перезвонит ей. Ни на этот, ни на следующий день Мэй так и не дождалась его звонка.
И только в понедельник во второй половине дня Мэй неожиданно столкнулась с Джоном, когда вошла в приемную к дантисту, чей кабинет располагался в нескольких кварталах от их квартиры. Мэй хватило одного взгляда, чтобы понять, что с Джоном что-то неладно. «У него были красные, опухшие глаза, — рассказала Мэй. — Он бросил на меня короткий взгляд, и на его лице промелькнуло удивление. Я обратила внимание на расширенные зрачки и на то, что он держал себя как-то странно». (Это описание полностью подтвердил Пит Хэмилл, который отправился на следующий день в Дакоту, чтобы взять у Джона интервью по поводу недавно вышедшего альбома рок-н-роллов. Перед Хэмиллом Леннон предстал «человеком, который только что поднялся с постели после тяжелой болезни». Когда Джон заговорил, его речь была похожа на бормотание пациента после анестезии. «Сейчас ведь 75-й год, так? — с трудом выговорил он, хотя дело было уже в феврале. — И ты пришел сюда именно сегодня, — едва слышно продолжил Джон. — Кажется, я снова переехал сюда. До тех пор, пока все это не закончится — в общем, не знаю». Хэмиллу почудилось, что Джон хотел сказать: «Что же я делаю?» На самом деле он попросил журналиста зайти через несколько дней.)
Мэй дождалась, когда Джон вышел от врача, и спросила, собирается ли он вернуться. Он нахмурил брови и пробормотал: «М-м-м... Хорошо... О'кей». Мэй внимательно смотрела на него, пытаясь понять, что могло случиться. Он напоминал ей одного из зомбиподобных персонажей из фильма «Нашествие похитителей тел». Когда оба, наконец, оказались в квартире, Джон объявил: «Наверное, лучше будет, если я скажу тебе об этом прямо сейчас. Иоко разрешила мне вернуться домой». «Что?!» — воскликнула Мэй.
«Йоко разрешила мне вернуться домой», — еще раз повторил Джон и пошел собирать какие-то личные вещи.
Мэй разрыдалась. Случилось именно то, чего она со страхом ожидала всю прошедшую неделю. Она почувствовала себя совершенно обессиленной. Тем не менее через какое-то время Мэй заставила себя встать и набрать личный номер Йоко. Когда на другом конце провода сняли трубку, Мэй ледяным голосом произнесла: «Поздравляю, Йоко, ты заполучила Джона обратно, и я уверена, что ты будешь счастлива».
Ответ Йоко прозвучал обескураживающе: «Счастлива? Вот уж не знаю, буду ли я теперь вообще когда-нибудь счастлива».
«Ведь именно этого ты добивалась», — возразила Мэй, но Йоко повесила трубку.
Мэй хотела выяснить, что же случилось в Дакоте, но ей удалось вытянуть из Джона лишь то, что новый курс лечения был похож на первобытную терапию. Теперь у Мэй не оставалось сомнений, что Джон подвергся мощному промыванию мозгов, и она понятия не имела, как снять роковые чары. «А когда она сказала тебе, что ты можешь вернуться?» — спросила Мэй.
«Не знаю... просто так получилось, — промямлил Леннон, точно проказник, застигнутый врасплох. — Никто этого не хотел. Просто так вышло само по себе».
«А как же наша любовь? — Мэй задала, наконец, главный вопрос. — Ответь, когда же она кончилась?»
Ответ Джона поразил Мэй не меньше, чем слова Иоко, сказанные несколько мгновений тому назад. «Иоко знает, что я все еще люблю тебя, — сказал Джон. — Она разрешила мне продолжать встречаться с тобой. Она сказала, что согласна быть женой, а ты можешь продолжать быть любовницей». С этими словами он вытащил из кармана пальто два маленьких флакона с какой-то жидкостью. «Иоко прислала тебе подарок, — объяснил он. — Один флакон для тебя, другой — для меня. Она сказала, чтобы я вылил на тебя эту жидкость». Вслед за этим он открыл пузырек и брызнул на Мэй несколько капель отвратительно пахнущего маслянистого вещества. Затем он открыл другой пузырек: масло, предназначенное для Джона, пахло розами. Умащенные благовониями, они улеглись в постель и занялись любовью.
Через какое-то время Джон откинулся и закурил сигарету. «Мне пора», — неожиданно объявил он. Накинув на себя одежду, он подошел к двери и, открыв ее, сказал: «Ни о чем не волнуйся. Завтра я тебе позвоню».
Мэй отнесла свой флакон в лавку, торговавшую волшебными фигурками и амулетами. Владелец магазина понюхал содержимое и объяснил, что это была смесь серы, арроурута и молотого перца чили. «Тот, кто дал вам эту штуку, — предупредил он, — должен здорово вас ненавидеть».
Мэй Пэн так и не узнала подлинной причины столь резкой перемены в поведении Джона Леннона. Еще вчера он казался полностью довольным своей жизнью с Мэй и собирался связать себя с ней еще более крепкими узами, купив для обоих дорогой дом. И вдруг, ни с того ни с сего, он перечеркнул все, чего добился за последние полтора года, и вернулся в исходную точку, где его ждала Иоко. Даже если допустить, что рано или поздно ему было суждено вернуться к Иоко, этому должны были бы предшествовать какие-то события: глубокая депрессия или внезапный приступ неконтролируемого беспокойства, как следствие очевидной и явной опасности. Ввиду отсутствия таковых логично предположить наличие иной причины.
Возможно, ключ к разгадке того, что произошло, заключен в описании самого Леннона. «Меня все время выворачивало, — рассказал он Мэй. — Я постоянно засыпал, а когда просыпался, они снова делали со мной то же самое». Кем были «они» и что «то же самое» они делали?
Эссенциальные масла, содержавшиеся во флаконах, указывают на то, что в этом деле были замешаны Джон Грин и его учитель Джоуи Лукаш. Джоуи считался большим специалистом по волшебным зельям и гипнозу. Еще в 1973 году он хвастал одной из своих учениц, Дороти Декристофер, что вхож в дом Йоко. Кроме того, он поддерживал приятельские отношения с владельцем одной лавочки, схожей с той, куда Мэй обратилась по поводу содержимого своего флакона.
Что касается Джона Грина, то он письменно засвидетельствовал, что познакомился с Джоном Ленноном именно в тот уик-энд. По его словам, ему позвонила Йоко и срывающимся голосом сообщила: «Джон дома! Кажется, он чем-то отравлен!»
Когда полчаса спустя Джон Грин приехал в Дакоту, он был представлен Джону Леннону, у которого не обнаружилось никаких признаков отравления. По словам Грина, Джон жаловался на некие прошлые проблемы, например, на то, что у него украли деньги или что он «утратил вдохновение».
В конечном счете неважно, кто сыграл роль специалиста по борьбе с табакокурением — Джон Грин, Джоуи Лукаш или Джон Доу. Главное было заставить Джона уяснить между двумя приступами рвоты, что пришло время сменить адрес и сказать самому себе: «Йоко разрешила мне вернуться домой».
Глава 58
Роды
«Мы беременны!» — проворковала Иоко, проскользнув однажды мартовским днем в «черную комнату», где Джон в это время обсуждал запись своего будущего альбома с Бобом Мерсером из компании «И-Эм-Ай». Иоко только что вернулась от гинеколога и не могла не сообщить Джону важную новость. Лицо Леннона озарилось. Приняв поздравления Мерсера, он огорошил его следующим заявлением: «Значит так, Боб, сам видишь, работа на какое-то время откладывается. Следующие девять месяцев я должен посвятить тому, чтобы Иоко смогла родить этого ребенка».
Если разобраться, его решение не было неожиданным. Джон прекрасно понимал, насколько опасной была эта беременность. В прошлом у Иоко было много выкидышей, и Джон вовсе не был уверен, что, после того как уляжется первый всплеск энтузиазма, она согласится пожертвовать девятью месяцами своей жизни и провести их в больничной палате. "Когда я была беременна Шоном, я хотела сделать аборт, — призналась она много лет спустя. — Но Джон сказал: «Мы не будем этого делать». И тогда я ответила: «Хорошо, я рожу ребенка, но после этого всю ответственность за него возьмешь на себя ты». Джон знал также, что она ни за что не позволила бы ему купаться в славе, будучи сама отягченной ролью матери. Таким образом, его решение было вполне разумным: отложить на время мысли об успехе и сосредоточиться на ребенке.
Может быть, Леннон и не отказался бы с такой легкостью от музыкальной деятельности, если бы в тот момент не переживал период спада творческой активности. Полтора месяца назад, когда он оставил Мэй Пэн, он ощущал себя на гребне рок-н-ролла, как в молодые годы: буквально за неделю до того, как покинуть Саттон-плейс, он сочинил две новые песни — «Попкорн» и «Теннесси» (эта вещь была посвящена не американскому штату, а знаменитому драматургу; названия его произведений были умело вплетены в текст песни). Однако стоило Джону перебраться в Дакоту, как он потерял способность сочинять. По многу раз в день он подскакивал к пианино и начинал перебирать аккорды, но муза явно покинула его. К апрелю музицирование свелось к тому, что он целыми днями сидел на кухне у окна и наигрывал на акустической гитаре старые песни «Битлз». Иоко находила это занятие «жалким» и беспокоилась о том, что подумают соседи. Так что эта беременность была очень кстати: она обозначила новую цель в жизни Джона именно в тот момент, когда профессиональные цели казались недостижимыми.
В отличие от Джулиана, которого Джон всегда считал результатом субботней ночи, проведенной в компании с бутылкой виски, второй ребенок был для отца плодом любви, зачатым в момент примирения, которому богатые, мудрые и многоопытные родители прочили великое будущее. Иоко назвала сына Таро — в японских семьях такое имя обычно давали перворожденному ребенку. Шон означает по-ирландски Джон. Было ясно, что в Шоне Оно Таро Джон Леннон усматривал последнюю возможность исполнить свою заветную мечту — все начать сначала. Он собирался предоставить сыну все то, чего так не хватало в детстве ему самому, — удобства, удовольствия, защиту и те возможности, в которых было когда-то отказано ему самому.
Первым делом Джон решил вдохнуть новую жизнь в собственный брак, женившись на Иоко во второй раз. Глядя на жену, которая постоянно хвастала тем, что принадлежит к древнему роду, существовавшему на земле более девятисот лет, Джон захотел построить собственное генеалогическое древо, которое уходило бы корнями в старину. Поэтому он пожелал устроить брачную церемонию друидов, которая символизировала бы его древнекельтское происхождение. Джон Грин, который нередко посещал с компанией своих учеников разные экзотические фестивали, устраиваемые по поводу религиозных праздников самых разных культов, немедленно взялся организовать настоящую друидскую свадьбу.
Он возвел в «белой комнате» алтарь и послал Джона в бакалейную лавку купить свечей, чашу и статую святой Маргарет. В торжественный день Джон и Иоко обменялись кольцами из зеленого нефрита, которые предстояло позже освятить, погрузив в морскую воду. Но очень скоро Джон стал жаловаться на то, что кольцо ему мало.
Во время церемонии Джон и Йоко снова стали похожи на детей, играющих во взрослых, которые создали фильм «Imagine», полный торжественно-скучных ритуалов. Однако радость Джона отнюдь не ограничивалась возвращением любимой подружки по играм. Он испытывал огромное облегчение от того, что мог наконец спрятаться за стенами Дакоты. Мэй Пэн, радовавшаяся шумным компаниям знаменитых рокеров, не подозревала, каким тяжелым испытанием оказывались эти вечера для Джона, который воспринимал гостей не только как вторжение в свою частную жизнь, но и как искушение, побуждающее скатиться к саморазрушительному образу жизни, от которого ему только что удалось спастись путем бегства из Калифорнии. Сопротивление этому искушению давалось Джону с таким трудом, что ему было необходимо, чтобы кто-нибудь встал между ним и этим миром, кто-нибудь сказал за него «нет» и взял на себя вину за то, что послал к чертям всех этих милых приятелей. Мэй Пэн в каком-то смысле была таким экраном, но рядом с гранитной монолитностью Йоко Оно она, пожалуй, напоминала лист рисовой бумаги.
Основная причина того, что Джон Леннон покинул рок-сцену, заключалась в его страхе перед жизнью вообще. Он любил работать и развлекаться, умел любить и получал удовольствие от секса, но главным для него всегда была безопасность. Он никогда не оставался в одиночестве и не стремился к тому, чтобы быть себе хозяином. Он постоянно искал защиту за спинами других людей — Мими или Йоко, Эпстайна или Кляйна, кого-нибудь, кто мог бы подсказать ему, что делать. Он мог взбунтоваться против своих ангелов-хранителей и даже бросить их, но та дверь, через которую он уходил, неизменно вела его к аналогичным отношениям с другими людьми. И только один-единственный раз Джон Леннон попытался ступить на пугающую terra incognita ( Незнакомая земля (лат.).), где рядом с ним не оказалось никого, кто мог бы сыграть роль матери-защитницы, — это случилось во время «неудавшегося уик-энда». И именно ужас, который испытывал Джон Леннон перед свободой и независимостью — качествами, столь безрассудно воспетыми в рок-песнях, — вернул его обратно к Йоко, если, конечно, можно сказать, что он вообще ее когда-либо покидал. Позволив Джону вернуться домой, Иоко поставила ряд условий. Вместо того чтобы сразу проскользнуть в супружескую постель, он был отправлен на испытательный срок в «черную комнату». Здесь он проводил большую часть времени, валяясь на матрасе, брошенном на пол, читая книги по магии, сочиняя «Skywriting by Word of Mouth» («Воздушная реклама на словах») (которая оказалась слабее предыдущих юмористических книг Джона, поскольку здесь за гладкими каламбурами не было серьезных тем), смотря телевизор и слушая пластинки. Время от времени он присаживался к своему отделанному черным деревом пианино, предпринимая тщетные попытки сочинить новую песню. Несмотря на то, что Джон давно стремился к покою и тишине монашеской жизни, зрелый мужчина не мог мириться с полным отсутствием сексуальных отношений, на которое добровольно обрекают себя монахи. В этой связи не вызывает удивления тот факт, что уже в мае, спустя всего три месяца после возвращения домой, Джон принял приглашение провести уик-энд в Филадельфии, где ему предложили выступить по радио. «Здорово! Нам с Иоко как раз необходимо побыть врозь!» — воскликнул он, поскольку к этому моменту Йоко отказалась от своего обещания разрешить Джону встречаться с Мэй Пэн.
Вскоре после возвращения в Дакоту Джон вернулся на Сатгон-плейс с одним из ассистентов Иоко — Ионом Хендриксом — и вывез оттуда все вещи, за исключением кровати (на которой спала Мэй), дивана (на котором спал Джулиан) и зеркал, которые Джону просто не удалось снять со стены. Он дошел до того, что утащил все наряды Мэй, которые мог носить сам, оставив ей лишь несколько маек. Тем временем он продолжал ежедневно работать с Мэй в студии, а по вечерам возвращался в пустую квартиру и занимался с ней любовью. Однако как только утехи заканчивались, Джона обуревал страх быть застигнутым врасплох Иоко. Он выпрыгивал из кровати, принимал душ, чтобы смыть с себя постылый запах «другой женщины», и умащивал свое тело ароматическим маслом, которое заказала для него Йоко. Мэй, вспоминая об этом периоде жизни, говорила о «двух Джонах» рядом с ней. На самом деле это был один и тот же человек, разрывавшийся между чувством физического желания и чувством вины.
Когда Леннон объявил Мэй, что она должна освободить квартиру, она пришла в бешенство, поскольку именно из-за него она оставила прежнюю квартиру, за которую была в состоянии платить. Где было ей взять денег теперь, чтобы позволить себе снять квартиру в Нью-Йорке? Когда она пожаловалась, что уже полтора года не получала зарплату, Леннон пообещал посмотреть, что можно сделать, но и пальцем не пошевелил до тех пор, пока Гарольд Сайдер, видя затруднительное положение Мэй, не встал на ее защиту перед Леннонами. Едва с его языка слетело слово «компенсация», Иоко высказалась так: «Я считаю, что она должна быть счастлива от того, что ей предоставилась возможность провести столько времени с Джоном. Это и будет ее компенсация!» Джон спросил у Сайдера, что надо сделать, чтобы все было по-честному. Адвокат объяснил, что по меньшей мере надо выплать Мэй задолженность по зарплате, потому что она никогда не переставала работать на Джона и, кроме того, все это время заботилась о нем. Джону явно не хотелось расставаться с деньгами, но он согласился положить ей зарплату на будущий год в размере 15 тысяч долларов. Естественно, за это ей предстояло ежедневно являться на работу и вести себя по-прежнему, как это было до того, как она стала любовницей Джона.
В апреле Мэй была отправлена в Лондон, поработать в офисе компании «Эппл». Месяц спустя, по возвращении в Нью-Йорк, она была уволена, хотя и продолжала получать зарплату в течение оговоренного периода. Она очень нуждалась, поскольку, когда эта высококвалифицированная специалистка, проработавшая много лет на Леннонов, стала искать работу в отрасли музыкальной грамзаписи, выяснилось, что она попала в черный список. Дело было в том, что контракт Леннона с «И-Эм-Ай» истекал 26 января 1976 года, и конкурирующие компании не теряли надежды заполучить его к себе. Все понимали, что Леннон вряд ли подпишет контракт с той компанией, в которой будет работать Мэй Пэн.
Едва Джон потерял Мэй, его отношение к Йоко стало меняться. Вместо чувства любви, которое он должен был испытывать к женщине, которая защищает его от всех опасностей, Джон почувствовал ненависть, свойственную детям, обманутым в самых сокровенных желаниях. Отныне его жизнь в Дакоте стала напоминать детство, проведенное в доме у тети Мими. По мере того как проходили месяцы, связь Джона с внешним миром становилась все тоньше, он вновь возвращался к одиноким мечтаниям, к самонаблюдению, самоанализу, которые неизбежно пробуждали в его душе прежний протест и жестокость.
Иногда Джон приглашал Йоко поужинать в ресторане, но стоило им устроиться за столиком, как он заказывал бренди «Александер». Дома выпивка была запрещена, но на людях Йоко была не в силах помешать Джону накачиваться спиртным. Чем больше он пил, тем более становился агрессивным. Стараясь избегать публичных сцен, Йоко молча сносила выходки Джона. Иногда он обрушивался на ее аристократическое происхождение, подвергая его вульгарным насмешкам. В другой раз он мог завести волынку о сексуальной неудовлетворенности, объясняя Йоко, что если она не хочет спать с ним сама, то должна по крайней мере позаботиться о том, чтобы подыскать себе подходящую замену в лице каких-нибудь симпатичных девчонок — или мальчишек! Иоко теряла терпение, выскакивала из-за стола и пулей вылетала из ресторана. А Джон был волен отправляться на поиски развлечений.
Если разобраться, его решение не было неожиданным. Джон прекрасно понимал, насколько опасной была эта беременность. В прошлом у Иоко было много выкидышей, и Джон вовсе не был уверен, что, после того как уляжется первый всплеск энтузиазма, она согласится пожертвовать девятью месяцами своей жизни и провести их в больничной палате. "Когда я была беременна Шоном, я хотела сделать аборт, — призналась она много лет спустя. — Но Джон сказал: «Мы не будем этого делать». И тогда я ответила: «Хорошо, я рожу ребенка, но после этого всю ответственность за него возьмешь на себя ты». Джон знал также, что она ни за что не позволила бы ему купаться в славе, будучи сама отягченной ролью матери. Таким образом, его решение было вполне разумным: отложить на время мысли об успехе и сосредоточиться на ребенке.
Может быть, Леннон и не отказался бы с такой легкостью от музыкальной деятельности, если бы в тот момент не переживал период спада творческой активности. Полтора месяца назад, когда он оставил Мэй Пэн, он ощущал себя на гребне рок-н-ролла, как в молодые годы: буквально за неделю до того, как покинуть Саттон-плейс, он сочинил две новые песни — «Попкорн» и «Теннесси» (эта вещь была посвящена не американскому штату, а знаменитому драматургу; названия его произведений были умело вплетены в текст песни). Однако стоило Джону перебраться в Дакоту, как он потерял способность сочинять. По многу раз в день он подскакивал к пианино и начинал перебирать аккорды, но муза явно покинула его. К апрелю музицирование свелось к тому, что он целыми днями сидел на кухне у окна и наигрывал на акустической гитаре старые песни «Битлз». Иоко находила это занятие «жалким» и беспокоилась о том, что подумают соседи. Так что эта беременность была очень кстати: она обозначила новую цель в жизни Джона именно в тот момент, когда профессиональные цели казались недостижимыми.
В отличие от Джулиана, которого Джон всегда считал результатом субботней ночи, проведенной в компании с бутылкой виски, второй ребенок был для отца плодом любви, зачатым в момент примирения, которому богатые, мудрые и многоопытные родители прочили великое будущее. Иоко назвала сына Таро — в японских семьях такое имя обычно давали перворожденному ребенку. Шон означает по-ирландски Джон. Было ясно, что в Шоне Оно Таро Джон Леннон усматривал последнюю возможность исполнить свою заветную мечту — все начать сначала. Он собирался предоставить сыну все то, чего так не хватало в детстве ему самому, — удобства, удовольствия, защиту и те возможности, в которых было когда-то отказано ему самому.
Первым делом Джон решил вдохнуть новую жизнь в собственный брак, женившись на Иоко во второй раз. Глядя на жену, которая постоянно хвастала тем, что принадлежит к древнему роду, существовавшему на земле более девятисот лет, Джон захотел построить собственное генеалогическое древо, которое уходило бы корнями в старину. Поэтому он пожелал устроить брачную церемонию друидов, которая символизировала бы его древнекельтское происхождение. Джон Грин, который нередко посещал с компанией своих учеников разные экзотические фестивали, устраиваемые по поводу религиозных праздников самых разных культов, немедленно взялся организовать настоящую друидскую свадьбу.
Он возвел в «белой комнате» алтарь и послал Джона в бакалейную лавку купить свечей, чашу и статую святой Маргарет. В торжественный день Джон и Иоко обменялись кольцами из зеленого нефрита, которые предстояло позже освятить, погрузив в морскую воду. Но очень скоро Джон стал жаловаться на то, что кольцо ему мало.
Во время церемонии Джон и Йоко снова стали похожи на детей, играющих во взрослых, которые создали фильм «Imagine», полный торжественно-скучных ритуалов. Однако радость Джона отнюдь не ограничивалась возвращением любимой подружки по играм. Он испытывал огромное облегчение от того, что мог наконец спрятаться за стенами Дакоты. Мэй Пэн, радовавшаяся шумным компаниям знаменитых рокеров, не подозревала, каким тяжелым испытанием оказывались эти вечера для Джона, который воспринимал гостей не только как вторжение в свою частную жизнь, но и как искушение, побуждающее скатиться к саморазрушительному образу жизни, от которого ему только что удалось спастись путем бегства из Калифорнии. Сопротивление этому искушению давалось Джону с таким трудом, что ему было необходимо, чтобы кто-нибудь встал между ним и этим миром, кто-нибудь сказал за него «нет» и взял на себя вину за то, что послал к чертям всех этих милых приятелей. Мэй Пэн в каком-то смысле была таким экраном, но рядом с гранитной монолитностью Йоко Оно она, пожалуй, напоминала лист рисовой бумаги.
Основная причина того, что Джон Леннон покинул рок-сцену, заключалась в его страхе перед жизнью вообще. Он любил работать и развлекаться, умел любить и получал удовольствие от секса, но главным для него всегда была безопасность. Он никогда не оставался в одиночестве и не стремился к тому, чтобы быть себе хозяином. Он постоянно искал защиту за спинами других людей — Мими или Йоко, Эпстайна или Кляйна, кого-нибудь, кто мог бы подсказать ему, что делать. Он мог взбунтоваться против своих ангелов-хранителей и даже бросить их, но та дверь, через которую он уходил, неизменно вела его к аналогичным отношениям с другими людьми. И только один-единственный раз Джон Леннон попытался ступить на пугающую terra incognita ( Незнакомая земля (лат.).), где рядом с ним не оказалось никого, кто мог бы сыграть роль матери-защитницы, — это случилось во время «неудавшегося уик-энда». И именно ужас, который испытывал Джон Леннон перед свободой и независимостью — качествами, столь безрассудно воспетыми в рок-песнях, — вернул его обратно к Йоко, если, конечно, можно сказать, что он вообще ее когда-либо покидал. Позволив Джону вернуться домой, Иоко поставила ряд условий. Вместо того чтобы сразу проскользнуть в супружескую постель, он был отправлен на испытательный срок в «черную комнату». Здесь он проводил большую часть времени, валяясь на матрасе, брошенном на пол, читая книги по магии, сочиняя «Skywriting by Word of Mouth» («Воздушная реклама на словах») (которая оказалась слабее предыдущих юмористических книг Джона, поскольку здесь за гладкими каламбурами не было серьезных тем), смотря телевизор и слушая пластинки. Время от времени он присаживался к своему отделанному черным деревом пианино, предпринимая тщетные попытки сочинить новую песню. Несмотря на то, что Джон давно стремился к покою и тишине монашеской жизни, зрелый мужчина не мог мириться с полным отсутствием сексуальных отношений, на которое добровольно обрекают себя монахи. В этой связи не вызывает удивления тот факт, что уже в мае, спустя всего три месяца после возвращения домой, Джон принял приглашение провести уик-энд в Филадельфии, где ему предложили выступить по радио. «Здорово! Нам с Иоко как раз необходимо побыть врозь!» — воскликнул он, поскольку к этому моменту Йоко отказалась от своего обещания разрешить Джону встречаться с Мэй Пэн.
Вскоре после возвращения в Дакоту Джон вернулся на Сатгон-плейс с одним из ассистентов Иоко — Ионом Хендриксом — и вывез оттуда все вещи, за исключением кровати (на которой спала Мэй), дивана (на котором спал Джулиан) и зеркал, которые Джону просто не удалось снять со стены. Он дошел до того, что утащил все наряды Мэй, которые мог носить сам, оставив ей лишь несколько маек. Тем временем он продолжал ежедневно работать с Мэй в студии, а по вечерам возвращался в пустую квартиру и занимался с ней любовью. Однако как только утехи заканчивались, Джона обуревал страх быть застигнутым врасплох Иоко. Он выпрыгивал из кровати, принимал душ, чтобы смыть с себя постылый запах «другой женщины», и умащивал свое тело ароматическим маслом, которое заказала для него Йоко. Мэй, вспоминая об этом периоде жизни, говорила о «двух Джонах» рядом с ней. На самом деле это был один и тот же человек, разрывавшийся между чувством физического желания и чувством вины.
Когда Леннон объявил Мэй, что она должна освободить квартиру, она пришла в бешенство, поскольку именно из-за него она оставила прежнюю квартиру, за которую была в состоянии платить. Где было ей взять денег теперь, чтобы позволить себе снять квартиру в Нью-Йорке? Когда она пожаловалась, что уже полтора года не получала зарплату, Леннон пообещал посмотреть, что можно сделать, но и пальцем не пошевелил до тех пор, пока Гарольд Сайдер, видя затруднительное положение Мэй, не встал на ее защиту перед Леннонами. Едва с его языка слетело слово «компенсация», Иоко высказалась так: «Я считаю, что она должна быть счастлива от того, что ей предоставилась возможность провести столько времени с Джоном. Это и будет ее компенсация!» Джон спросил у Сайдера, что надо сделать, чтобы все было по-честному. Адвокат объяснил, что по меньшей мере надо выплать Мэй задолженность по зарплате, потому что она никогда не переставала работать на Джона и, кроме того, все это время заботилась о нем. Джону явно не хотелось расставаться с деньгами, но он согласился положить ей зарплату на будущий год в размере 15 тысяч долларов. Естественно, за это ей предстояло ежедневно являться на работу и вести себя по-прежнему, как это было до того, как она стала любовницей Джона.
В апреле Мэй была отправлена в Лондон, поработать в офисе компании «Эппл». Месяц спустя, по возвращении в Нью-Йорк, она была уволена, хотя и продолжала получать зарплату в течение оговоренного периода. Она очень нуждалась, поскольку, когда эта высококвалифицированная специалистка, проработавшая много лет на Леннонов, стала искать работу в отрасли музыкальной грамзаписи, выяснилось, что она попала в черный список. Дело было в том, что контракт Леннона с «И-Эм-Ай» истекал 26 января 1976 года, и конкурирующие компании не теряли надежды заполучить его к себе. Все понимали, что Леннон вряд ли подпишет контракт с той компанией, в которой будет работать Мэй Пэн.
Едва Джон потерял Мэй, его отношение к Йоко стало меняться. Вместо чувства любви, которое он должен был испытывать к женщине, которая защищает его от всех опасностей, Джон почувствовал ненависть, свойственную детям, обманутым в самых сокровенных желаниях. Отныне его жизнь в Дакоте стала напоминать детство, проведенное в доме у тети Мими. По мере того как проходили месяцы, связь Джона с внешним миром становилась все тоньше, он вновь возвращался к одиноким мечтаниям, к самонаблюдению, самоанализу, которые неизбежно пробуждали в его душе прежний протест и жестокость.
Иногда Джон приглашал Йоко поужинать в ресторане, но стоило им устроиться за столиком, как он заказывал бренди «Александер». Дома выпивка была запрещена, но на людях Йоко была не в силах помешать Джону накачиваться спиртным. Чем больше он пил, тем более становился агрессивным. Стараясь избегать публичных сцен, Йоко молча сносила выходки Джона. Иногда он обрушивался на ее аристократическое происхождение, подвергая его вульгарным насмешкам. В другой раз он мог завести волынку о сексуальной неудовлетворенности, объясняя Йоко, что если она не хочет спать с ним сама, то должна по крайней мере позаботиться о том, чтобы подыскать себе подходящую замену в лице каких-нибудь симпатичных девчонок — или мальчишек! Иоко теряла терпение, выскакивала из-за стола и пулей вылетала из ресторана. А Джон был волен отправляться на поиски развлечений.