Страница:
Чаще всего они похожи в фильме на развлекающихся богатых детишек. Теперь, когда метадон и первобытный крик помогли преодолеть кризис и погасили страсти, они обречены на бесцельные блуждания в преддверии ада. Точно так же, как в детстве Джон играл возле стен приюта для девочек, они с Йоко забавлялись у себя дома с дорогими игрушками и нарядами, изображая прославленных взрослых любовников, голливудских поп-звезд, которые между тем постоянно демонстрируют неловкость и неуместность взаимных заигрываний и объятий, выдавая при этом явную неспособность изобразить настоящую любовь и страсть.
Единственной удачей часового фильма можно считать отрывок, иллюстрирующий заглавную песню. Джон и Йоко, одетые в черные плащи, медленно идут, пробиваясь сквозь густой туман, по дороге, обсаженной деревьями. Они входят в Титтерхерст с первыми вступительными нотами песни. Затем мы видим Джона в белом свитере с короткой стрижкой и гладко выбритого, который поет, сидя за белым роялем, в то время как Йоко, одетая, точно Клеопатра, в длинное белое платье с золотым поясом и повязкой на голове, открывает одни за другими ставни на окнах в огромном салоне, устланном белым ковром. Когда Джон, сидя в своем роскошном доме, поет о том, как чудесно ничего не иметь, комната наполняется светом, и грусть уступает место более радужному будущему. Этот клип стал наиболее часто используемым рекламным роликом Леннонов, которые предстали в нем идеалистами, пытающимися сопротивляться гнетущей атмосфере семидесятых годов благодаря своей вере в то, что мир обязательно станет лучше.
Глава 43
Единственной удачей часового фильма можно считать отрывок, иллюстрирующий заглавную песню. Джон и Йоко, одетые в черные плащи, медленно идут, пробиваясь сквозь густой туман, по дороге, обсаженной деревьями. Они входят в Титтерхерст с первыми вступительными нотами песни. Затем мы видим Джона в белом свитере с короткой стрижкой и гладко выбритого, который поет, сидя за белым роялем, в то время как Йоко, одетая, точно Клеопатра, в длинное белое платье с золотым поясом и повязкой на голове, открывает одни за другими ставни на окнах в огромном салоне, устланном белым ковром. Когда Джон, сидя в своем роскошном доме, поет о том, как чудесно ничего не иметь, комната наполняется светом, и грусть уступает место более радужному будущему. Этот клип стал наиболее часто используемым рекламным роликом Леннонов, которые предстали в нем идеалистами, пытающимися сопротивляться гнетущей атмосфере семидесятых годов благодаря своей вере в то, что мир обязательно станет лучше.
Глава 43
Сорвать «Большое Яблоко»
Ни одно из событий, произошедших с Джоном Ленноном после его женитьбы на Йоко Оно, не внесло в его жизнь столь радикальных перемен, как переезд в Нью-Йорк. «Я должен был родиться в Нью-Йорке, в Гринвич-вилледже», — заявил Джон после того, как поселился здесь. Несмотря на сомнительный комплимент, который отпустил Леннон в адрес «Большого яблока», назвав его «Римом наших дней», город явно смущал его. И в этом нет ничего удивительного, если вспомнить, что даже в Лондоне «Битлз» ощущали себя наивными провинциалами. Ни одному человеку в мире не дано завоевать столицу современного мира так, как «великолепная четверка» покорила в свое время столицу Британии. В Нью-Йорке и без того жили столько звезд, что это заставило бы смутиться и более уверенного в себе человека, нежели раздираемый сомнениями Леннон. Если бы дело было только за ним, он никогда не переселился бы в Великий город, довольствуясь тем, что время от времени любовался бы на него через затемненное заднее стекло своего лимузина. Решением, перевернувшим его жизнь, Джон был обязан Иоко.
У молодой женщины было много причин желать вернуться в город, который она считала своим домом. В отличие от Джона, который ненавидел англичан, но любил Англию, Йоко нечего было делать в стране, где она постоянно подвергалась нападкам со стороны прессы и была объектом презрения публики. Даже если бы дела обстояли иначе, она все равно не смогла бы довольствоваться жизнью среди еще одной небольшой островной нации, такой же, как в Японии. Йоко мечтала быть в центре больших событий, она была из тех, кто считал, что за пределами Манхэттена жизнь прекращается.
Кроме того, у нее, вероятно, были серьезные причины для того, чтобы оторвать Леннона от родины: покуда Джон продолжал жить в Англии, окруженный теми, кто был с ним на протяжении всей жизни, Йоко не могла быть уверенной в том, что сумеет и дальше сохранять над ним свою власть, тогда как эта опасность значительно уменьшалась, стоило ей перетащить его в Нью-Йорк.
Впервые Йоко подала Джону мысль о переезде в Великий город еще в декабре 1970 года, когда они жили в имении у Ронни Хокинса.
Журналист Говард Смит очень удивился, когда Йоко, с которой они были едва знакомы, позвонила ему и повела себя так, будто они давние приятели: «О Говард, сколько же нам пришлось вместе пережить!» А дело было всего лишь в том, что Смит как-то написал несколько добрых слов об искусстве Йоко. «Йоко была убеждена, что если критик похвалил произведение, то лишь потому, что ему понравился автор», — вспоминал журналист. "Она хотела убедить Джона переехать в Нью-Йорк, если удастся получить визу, — продолжал он. — Йоко хотела, чтобы Джон полюбил этот город и у него появилось желание поселиться здесь. Джон боялся оказаться маленькой рыбкой в огромном пруду, а Йоко хотела жить в Штатах и быть в самой гуще событий. Она не прекращала названивать мне и все повторяла: «Я столько рассказывала Джону о тебе» или «Джон от тебя просто в восторге». В конце концов она пригласила меня приехать на ферму к Ронни Хокинсу, и я согласился при условии, что смогу взять у Джона интервью для моего радио-шоу.
«Мы беседовали с Джоном два с половиной часа, и я все записал на пленку, — рассказывал Смит дальше. — Он заявил, что люди не должны курить наркотики, а сам не выпускал из рук косяк. Позже он признался, что делал так затем, чтобы получить визу. Его откровенность изумила меня, но потом я понял, что это было вообще присуще Джону. Он очень легко открывал свою душу перед другими, а Йоко — никогда. Чем дольше продолжалось ваше с ней знакомство, тем подозрительнее она к вам относилась. А Джон в любую секунду был готов рассказать, что у него на уме». В следующий раз Говард услышал голос Йоко в ноябре 1970-го, когда она позвонила, чтобы сообщить о том, что вопрос о переселении окончательно решен.
Как только Джон и Йоко поселились в гостинице «Ридженси», Говард Смит стал их чичероне. Он возил их по магазинам, рекомендовал им лучшие рестораны, знакомил с самыми модными ночными заведениями. Как-то он заказал для Леннонов отдельную кабину в одном из самых модных заведений — «Канзас-Сити у Макса». Их посадили так, что, оставаясь невидимыми снаружи, они могли наблюдать за тем, как развлекается высшее общество Нью-Йорка. «Джону очень понравилось, — вспоминал Говард. — Он обожал такие сборища. А Йоко сразу заподозрила что-то неладное и отгородилась ото всех стеной, стараясь защитить себя и свое эстетическое чувство».
Одним из завсегдатаев у Макса был Энди Уорхол, находившийся в то время в зените славы, которой был обязан главным образом покушением на свою жизнь: в июне 1968 года Валери Соланас чуть не убила его и Марио Амайя. Леннон, будучи рок-звездой, принадлежал к его пантеону, так как Уорхол благоговел перед жизненной силой рока, который олицетворял для него сердцебиение поп-арта. К Йоко Уорхол относился с явным презрением, считая ее чем-то вроде карикатуры на отчаянно скучный, чрезмерно серьезный европейский авангард. Он даже наградил ее самым убийственным из своих эпитетов, назвав «банальной». Тем не менее, что бы он о ней ни думал, он не собирался упускать шанс заработать двадцать пять тысяч долларов за один из своих знаменитых портретов. Поэтому он организовал прием в честь новоявленных нью-йоркцев в надежде получить от них заказ. Однако это оказалось не так-то просто. Когда Энди и Йоко стали торговаться по поводу портрета (а также и по поводу некой сделки по недвижимости в Сохо), успеха не добился ни тот, и ни другая. «А вы говорите о художниках-эксплуататорах! — воскликнул один из близких друзей Уорхола. — С самого первого дня Энди пытался навязать Джону и Йоко заказ на их портрет. Они считали себя настолько знаменитыми, что полагали, что он должен написать его бесплатно. За то, что они разрешат его размножить и заработать на этом много денег. Энди разозлился и стал говорить о Йоко всякие гадости, а Йоко, в свою очередь, поделилась с прессой своими соображениями по поводу окружавшей художника гомосексуальной мафии. Так или иначе, Энди уделял больше внимания Мику Джаггеру, чем Леннону, поскольку жена Джаггера Бианка принадлежала к высшему обществу, которое обожал Энди».
Таким образом, именно из-за Йоко человек, который принес поп-музыку в мир авангарда, и человек, который превознес авангард до поп-арта, были разлучены навсегда. И тем не менее Энди Уорхол вызывал у Джона интерес по той же причине, по которой его привлекал Боб Дилан: обоим янки удалось выйти сухими из воды после покушения на убийство. Уорхол был известнейшим художником, однако, по мнению Леннона, то, что приносило ему славу, было не творчеством, а цветным фото или наведением объектива кинокамеры на спящего человека. «У Энди это здорово получается, — с завистью заметил как-то Джон. — Он ничего не делает — и только ставит свою подпись». Леннон мечтал повторить тот же фокус.
Джону понадобилось три поездки по городу, прежде чем он набрался мужества и выбрался из защитной скорлупы лимузина, чтобы сделать несколько неуверенных шагов по нью-йоркским тротуарам. Это историческое событие произошло 3 июня 1971 года, когда его лимузин остановился на красный свет у перекрестка Шестой авеню и 8-й стрит в самом центре Гринвич-вилледж. Глядя на Леннона, который смотрел через стекло автомобиля, словно узник сквозь решетки камеры, Смит воскликнул: «Так можно с ума сойти! Давайте выйдем и пойдем пешком!» Йоко тут же воспротивилась, но Говард наклонился через нее и закричал водителю: «Том, жди нас через час возле арки!» Затем он открыл дверь и выпустил на волю Джона Леннона, который через несколько минут уже разгуливал по Гринвич-вилледж, вероятно, ощущая себя так, как если бы оказался голым на Пиккадилли-серкус.
Первым объектом, на который Джон обратил свой взор, оказалась витрина обувного магазина, в которой были выставлены кроссовки со звездно-полосатым флагом и такой же расцветки носки. «Боже мой! — Джон был в восторге. — Это надо купить для наших друзей в Англии. Им понравится!» Вся компания ввалилась в магазин, в котором по случаю уик-энда толпилось немало народу. Когда первый же из продавцов взглянул на новых клиентов, он вначале оторопел, а потом заорал: «Это Джон Леннон!» В тот же миг служащие магазина побросали свои коробки и, точно сомнамбулы, потянулись к ним.
Никто из покупателей и не думал возражать: все как завороженные уставились на Битла, зашедшего за покупками. Джон и Йоко, привыкшие к такой реакции, небрежно уселись и начали заказывать умопомрачительное количество товара. Они предложили Говарду и его подружке Саре Керночан не стесняться, сказав, что заплатят за все. Стоило компании оказаться на улице, как Йоко повернулась к Говарду и протянула ему свой внушительных размеров пакет с покупками, а Джон протянул свою сумку Саре. Говард вовсе не привык к тому, чтобы с ним обращались, как с прислугой. «Ты чего это на хрен себе позволяешь?!» — повернулся он к Йоко.
«Мы не можем таскать такие тяжести», — жалобно пробормотала маленькая женщина.
«А я, значит, могу?!» — чуть не задохнулся от злости Смит. Затем он внезапно успокоился и, точно добрая мамочка, предложил: «Если хотите, мы можем поделить тяжесть поровну. Я возьму что-нибудь себе, Сара тоже, — твердо добавил он, — но мы не потащим все, что вы здесь накупили!»
«Вот поэтому я и не хотела отпускать лимузин, — захныкала Йоко. — Видишь, как тяжело, когда лимузина нет рядом!»
Говард вновь по-отечески взглянул на нее и наставительным тоном произнес: «Ну посмотри на улицу, Йоко. Посмотри на всех этих людей, каждый из которых что-нибудь несет. Как может такое быть, чтобы они могли нести свои сумки, а ты нет?» Но Йоко все продолжала ныть, пока они наконец не уселись в свою машину на Вашингтон-сквер.
Через несколько дней Говард Смит сообщил Джону, что собирается на интервью с Фрэнком Заппой. «Вот это да! — воскликнул Леннон, к которому словно вернулся мальчишеский задор. — Всегда мечтал с ним познакомиться. Я восхищаюсь этим парнем».
«В каком смысле?» — озадаченно поинтересовался Смит. «Он, по крайней мере, пытается придумать что-то новое в смысле формы, — объяснил Леннон. — Просто невероятно, как ему удается так плотно держать группу, будто это настоящий оркестр. Он привносит в рок дисциплину, на которую никто до него не был способен». «Хочешь поехать со мной?» — предложил Смит. «Я бы очень хотел познакомиться с ним», — повторил Леннон.
Смит тут же постарался вкратце обрисовать Леннонам, каким непростым человеком был знаменитый Заппа.
«Он всегда пассивно-агрессивен, — объяснял он, — и при этом старается сделать так, чтобы собеседник чувствовал себя в его присутствии крайне неловко».
И Джон, Йоко, Говард и его звукооператор направились на Пятую авеню, где располагался полуотель-полуобщежитие для студентов, где на время гастролей остановился тот, кого Смит называл «Бартоком рока».
Когда высокий и мрачный Заппа открыл дверь, Говард поприветствовал его, небрежно сообщив: «Я тут привел кое-кого». Заппа взглянул на Джона и Йоко с деланной невозмутимостью и как можно более небрежно бросил: «О, привет, рад познакомиться». Однако остальные музыканты повели себя иначе. Они повскакали и радостно бросились знакомиться со знаменитостью.
«Леннон отнесся к Фрэнку с огромным уважением, — рассказывал Смит. — Джон будто говорил: „Пусть я и знаменит, зато именно он играет настоящую музыку“. А Йоко вела себя так, словно Фрэнк Заппа украл у нее не только все, что она делала, но даже и то, о чем только мечтала. „Да. Да. Да. — говорила она. — Это я делала еще в 1962 году“. Заппа же игнорировал ее. Ему было плевать на то, что она несла». На самом деле мысли Заппы были заняты вечерним концертом, которому суждено было отметить закрытие величайшего в мире рок-театра «Филлмор Ист». Билл Грэхем был не в состоянии содержать свое заведение и получать прибыль в эпоху, когда гонорары рок-звезд выросли до небес. Когда разговор зашел о предстоящем концерте Говард как бы невзначай заметил, обращаясь к Джону и Йоко: «А почему бы вам не выйти сегодня на сцену вместе с Фрэнком?» Музыканты восторженно зашумели. «Фрэнк смерил меня убийственным взглядом, — признался Смит. — Он никак не мог сообразить, хорошая это была мысль или не очень».
Ответ Джона был вполне прогнозируемым. «Я очень давно не играл, — сказал он. — Я даже не знаю, где вступать! Нам надо порепетировать!»
«Но только не с группой Фрэнка! — резко возразил Говард. — Тебе вообще не надо репетировать!»
Наконец до Фрэнка дошло, что это и в самом деле могло бы быть грандиозно, и он сказал, обращаясь к Леннону: «Я думаю, мы знаем твой репертуар». А ребята из группы закричали: «Ты шутишь! Мы знаем каждую ноту!» — «Я думаю, никаких проблем не будет, — подытожил Фрэнк. — А ты знаешь какие-нибудь из наших вещей?» Затем они с Джоном обсудили некоторые технические детали и окончательно договорились.
Говард чувствовал, что Джон и Йоко ни за что не поднимутся на сцену, если он хотя бы на минуту выпустит их из узды до начала концерта. Заппа предложил им выйти в конце второго отделения, примерно в два часа ночи. Замысел Говарда заключался в том, чтобы привезти их в театр в самую последнюю минуту, чтобы не держать за кулисами. Однако, несмотря на все предосторожности, он видел, что Джон и Йоко стали нервничать уже в тот момент, как покинули студию. "Джон и Йоко жутко переживали. Они напоминали пацанов, которые впервые отправлялись на дело с большими ребятами. Джон был никакой! Ну просто никакой! Да и она была не лучше. Она страшно боялась выйти на сцену с такой по-настоящему художественной группой, как эта. В лимузине, по дороге в гостиницу они только и кричали: «Что же нам надеть? Ты уверен, что у нас есть во что одеться?»
«Какая разница, — отвечал Говард. — Ребята Заппы одеваются во что попало».
Когда звезды подъехали к служебному входу, их провели в ложу, отведенную для звукоинженеров, где они принялись переодеваться. Через какое-то время Джон сказал: «Мы не сможем выйти на сцену, если ты не достанешь нам кокаина!» «И я отправился на поиски торговца, — рассказывал Смит. — На деньги, полученные у Леннона, я купил немного кокаина. Они засадили почти по грамму, и это сработало. Теперь они были готовы к действию. Думаю, без кокаина у них бы вряд ли что-либо получилось».
Случилось так, что местный фотограф из «Филлмор Ист», Эмали Ротшильд, честолюбивая молодая женщина, взяла в тот день напрокат кинокамеру, чтобы во время предстоящего уик-энда сделать фильм о легальных абортах. Когда она поняла, что на сцену собираются выйти Джон и Йоко, то решила втихаря заснять все действо на пленку. Она устроилась недалеко от сцены и, используя широкоугольные линзы, сумела почти полностью запечатлеть на двух одиннадцатиминутных роликах все выступление.
Заппа уже в третий раз выходил на бис под непрерывные крики стоящей на ногах публики, когда неожиданно над сценой погас свет. Публика начала было неохотно покидать места, когда свет так же внезапно зажегся, и в течение какого-то времени никто просто не мог поверить собственным глазам. На сцене, как ни в чем не бывало, стояли Джон и Йоко! На Джоне был светлый замшевый костюм и красно-бело-синие кроссовки, которые он купил два дня назад на 8-й стрит, на Йоко — черная блузка, расстегнутая до середины груди, джинсы и широченный ремень. Как только публика узнала Леннонов, зал будто сошел с ума. Зрители залезали на сиденья, вставали на ручки кресел и орали во всю силу своих легких. Заппа наблюдал за публикой, без сомнения думая про себя: «Ну что за придурки! Как будто они что-то понимают в музыке!»
Джон, с красной гитарой в руках и жвачкой во рту, объявил, что сейчас они исполнят песню, с которой он выступал еще в «Кэверн». Несмотря на то, что он был явно не в своей тарелке и говорил в микрофон, точно в переговорную трубу, стоило ему запеть «Well (Baby Please Don't Go)» своим протяжным, жалобным голосом, накладывавшимся на зловещий стук барабанов, как зал мгновенно покорился его мастерству. В этот момент послышался странный, отвлекающий звук, который становился все громче. Этот звук, наподобие расстроенной электрогитары, повторял и искажал каждую из идеальных музыкальных фраз Леннона. Это была Йоко, которая решила поучаствовать в выступлении Джона. Но, странное дело, если ее назойливый голос звучал чужеродно, то внешне она выглядела в тот вечер как никогда соблазнительно. Она была молода, красива, сексуальна, полна экспрессии, а движения ее тела были чувственно грациозны, в то время как Джон всем своим видом давал понять, что дорого заплатил бы за то, чтобы находиться в этот момент где-нибудь в другом месте.
Следующий номер, который заключался в непрерывных выкриках слова «Scumbag!»[173], сопровождавшихся ревом «кислотного» рока, заканчивался длинной кодой, в ходе которой Джон должен был сделать фидбэк, извлекая из гитары ровный понижающийся гул. Попытка выполнить этот простейший прием стоила ему стольких усилий, что он стал похож на бой-скаута, впервые разжигающего костер. Когда, наконец, гитара издала нужные звуки, их перекрыли вопли Йоко, — она никак не могла выбраться из мешка, который накинули ей на голову музыканты. «Ну, все, я вам больше не нужен, так что я отваливаю!» — заявил Джон и проскользнул за кулисы. Йоко долго не могла забыть, как Джон бросил ее одну — совершенно беспомощную — в мешке.
Когда несколько дней спустя Ленноны узнали, что их дебют на нью-йоркской сцене был заснят на пленку, они поспешили прибрать эту пленку к рукам. Эмали Ротшильд была приглашена в «Плазу», где смогла вдоволь налюбоваться суперзнаменитостями. «Я была поражена показным богатством и абсолютным пренебрежением к нему, — вспоминала она. — Всюду была разбросана дорогая одежда, а на телевизоре под пресс-папье лежала стопка стодолларовых купюр высотой в пару дюймов». Когда Ленноны спросили, сколько она хочет за пленку, девушка, осмелев при виде такого безразличия к деньгам, попросила монтажный стол Стейнбек стоимостью примерно двенадцать с половиной тысяч долларов. Джон и Йоко сразу согласились.
Свою нью-йоркскую штаб-квартиру Ленноны устроили на Бродвее, в офисе Аллена Кляйна в «АВКСО», на последнем этаже сорокаодноэтажного здания с бронзовыми стеклами. В это время Джон и Йоко были настолько влюблены в своего менеджера, что пели ему дифирамбы в каждом интервью. «Я люблю его, — говорил обычно Джон. — Благодаря ему я чувствую себя в безопасности... Впервые в жизни у меня действительно появились деньги».
Затем Йоко рассказывала о «творческом начале» и о «гениальности» Кляйна, объясняя, что за внешностью блестящего дельца скрывается «застенчивый и спокойный» человек.
«И такой беззащитный, — подхватывал Джон. — Он вырос сиротой. Представляете, насколько беззащитным может стать человек, у которого в детстве совсем не было опоры?»
Кляйн, со своей стороны, очень гордился собственными успехами в делах «Битлз», которых он ценил гораздо выше хулиганов из «Роллинг Стоунз», кроме того, он все еще не отказался от идеи снова собрать группу, по крайней мере в студии звукозаписи. А пока, вместе с Джоном и Йоко, он составлял счастливейшее трио в мире шоу-бизнеса.
Примерно в это время в офисе Кляйна объявился Джордж Харрисон. У него накопилось много новых песен, которые он хотел показать Джону. Они взяли гитары и уединились в пустой комнате, чтобы спокойно поиграть и попеть. Эл Стеклер, который в тот период был руководителем «Эппл», сидел вместе с ними и наслаждался музыкой, когда неожиданно дверь в комнату распахнулась. «Это была Йоко, — рассказывает Стеклер. — Когда она увидела, что там происходит, то тут же подняла жуткий визг, на что Джон сказал: „А ну катись отсюда к чертовой матери!“ Потом схватил ее, подтащил к двери, опрокинув по дороге стул, вышвырнул в коридор и захлопнул дверь. А затем приятели снова продолжили музицировать».
В июле, после возвращения Леннонов в Англию, произошла целая серия неприятных событий, так что никто не удивился бы, если бы в результате Джон передумал переезжать в Нью-Йорк. Началось с того, что ему отказали в выдаче визы на Сент-Томас, где должен был проходить процесс по предоставлению Йоко права опеки над Киоко. Если бы они были обычной семейной парой, выход из положения был бы прост: Иоко отправилась бы на суд, где требовалось только ее присутствие, а Джон спокойно поджидал бы ее дома. Но Джон не допускал и мысли о разлуке с Йоко. Поэтому Дэн Рихтер придумал хитрость, благодаря которой они сумели обойти иммиграционный запрет. Сначала Ленноны полетели на Антигуа, входивший в состав Британского содружества. Здесь они арендовали маленький самолет до Сент-Томаса. Перед вылетом Рихтер позвонил на радиостанции, расположенные на Виргинских островах, и сообщил, что ожидается прибытие Джона Леннона и что в аэропорту у него могут возникнуть проблемы с иммиграционными властями. И потому Леннон рассчитывает на поддержку своих поклонников. Когда самолет приземлился на Сент-Томасе, его окружила огромная толпа битловских фанатов, так что местные власти предпочли без лишнего шума предоставить Леннону разрешение на въезд в страну.
26 июля адвокат Тони Кокса предстал перед судом вместо своего клиента и потребовал, чтобы разбирательство было перенесено в судебную инстанцию Хьюстона, где проживал Тони. Если бы Тони удосужился приехать собственной персоной, он наверняка выиграл бы процесс, представив доказательства того, что Ленноны, которые до этого имели немало проблем с правосудием: наркомания, хранение наркотиков, попытка похищения ребенка, недостойны опекунства над девочкой. Отказавшись от участия в процессе, он сам подрубил сук, на котором сидел, и суд без колебаний решил вопрос об опеке над Киоко в пользу Йоко.
На этот раз триумфаторами из здания суда вышли Джон, Иоко и Дэн Рихтер, которые даже позволили себе по этому поводу двухдневные каникулы на острове. А так как они находились на американской территории, не было никаких причин, которые могли бы помешать им доехать до Нью-Йорка. Однако проблемы начались уже в Сан-Хуане, где им предстояло пересесть на другой самолет. Таможенники настояли на тщательном досмотре необъятного багажа, который постоянно таскал с собой Джон, а иммиграционная служба настояла на личном досмотре. В результате был обнаружен пузырек с таблетками метадона, и Джону приказали раздеться догола. К тому времени, когда Джону удалось убедить таможенников в том, что он имел при себе метадон на вполне законных основаниях, кто-то украл почти весь багаж Леннонов. Вероятно, это событие не стало бы для таких богатых людей, как они, серьезной драмой, если бы не тот факт, что среди похищенных вещей была шкатулка с семейными драгоценностями Иоко, которые она унаследовала от матери. Так что в Нью-Йорк путешественники прибыли с довольно кислой миной.
У молодой женщины было много причин желать вернуться в город, который она считала своим домом. В отличие от Джона, который ненавидел англичан, но любил Англию, Йоко нечего было делать в стране, где она постоянно подвергалась нападкам со стороны прессы и была объектом презрения публики. Даже если бы дела обстояли иначе, она все равно не смогла бы довольствоваться жизнью среди еще одной небольшой островной нации, такой же, как в Японии. Йоко мечтала быть в центре больших событий, она была из тех, кто считал, что за пределами Манхэттена жизнь прекращается.
Кроме того, у нее, вероятно, были серьезные причины для того, чтобы оторвать Леннона от родины: покуда Джон продолжал жить в Англии, окруженный теми, кто был с ним на протяжении всей жизни, Йоко не могла быть уверенной в том, что сумеет и дальше сохранять над ним свою власть, тогда как эта опасность значительно уменьшалась, стоило ей перетащить его в Нью-Йорк.
Впервые Йоко подала Джону мысль о переезде в Великий город еще в декабре 1970 года, когда они жили в имении у Ронни Хокинса.
Журналист Говард Смит очень удивился, когда Йоко, с которой они были едва знакомы, позвонила ему и повела себя так, будто они давние приятели: «О Говард, сколько же нам пришлось вместе пережить!» А дело было всего лишь в том, что Смит как-то написал несколько добрых слов об искусстве Йоко. «Йоко была убеждена, что если критик похвалил произведение, то лишь потому, что ему понравился автор», — вспоминал журналист. "Она хотела убедить Джона переехать в Нью-Йорк, если удастся получить визу, — продолжал он. — Йоко хотела, чтобы Джон полюбил этот город и у него появилось желание поселиться здесь. Джон боялся оказаться маленькой рыбкой в огромном пруду, а Йоко хотела жить в Штатах и быть в самой гуще событий. Она не прекращала названивать мне и все повторяла: «Я столько рассказывала Джону о тебе» или «Джон от тебя просто в восторге». В конце концов она пригласила меня приехать на ферму к Ронни Хокинсу, и я согласился при условии, что смогу взять у Джона интервью для моего радио-шоу.
«Мы беседовали с Джоном два с половиной часа, и я все записал на пленку, — рассказывал Смит дальше. — Он заявил, что люди не должны курить наркотики, а сам не выпускал из рук косяк. Позже он признался, что делал так затем, чтобы получить визу. Его откровенность изумила меня, но потом я понял, что это было вообще присуще Джону. Он очень легко открывал свою душу перед другими, а Йоко — никогда. Чем дольше продолжалось ваше с ней знакомство, тем подозрительнее она к вам относилась. А Джон в любую секунду был готов рассказать, что у него на уме». В следующий раз Говард услышал голос Йоко в ноябре 1970-го, когда она позвонила, чтобы сообщить о том, что вопрос о переселении окончательно решен.
Как только Джон и Йоко поселились в гостинице «Ридженси», Говард Смит стал их чичероне. Он возил их по магазинам, рекомендовал им лучшие рестораны, знакомил с самыми модными ночными заведениями. Как-то он заказал для Леннонов отдельную кабину в одном из самых модных заведений — «Канзас-Сити у Макса». Их посадили так, что, оставаясь невидимыми снаружи, они могли наблюдать за тем, как развлекается высшее общество Нью-Йорка. «Джону очень понравилось, — вспоминал Говард. — Он обожал такие сборища. А Йоко сразу заподозрила что-то неладное и отгородилась ото всех стеной, стараясь защитить себя и свое эстетическое чувство».
Одним из завсегдатаев у Макса был Энди Уорхол, находившийся в то время в зените славы, которой был обязан главным образом покушением на свою жизнь: в июне 1968 года Валери Соланас чуть не убила его и Марио Амайя. Леннон, будучи рок-звездой, принадлежал к его пантеону, так как Уорхол благоговел перед жизненной силой рока, который олицетворял для него сердцебиение поп-арта. К Йоко Уорхол относился с явным презрением, считая ее чем-то вроде карикатуры на отчаянно скучный, чрезмерно серьезный европейский авангард. Он даже наградил ее самым убийственным из своих эпитетов, назвав «банальной». Тем не менее, что бы он о ней ни думал, он не собирался упускать шанс заработать двадцать пять тысяч долларов за один из своих знаменитых портретов. Поэтому он организовал прием в честь новоявленных нью-йоркцев в надежде получить от них заказ. Однако это оказалось не так-то просто. Когда Энди и Йоко стали торговаться по поводу портрета (а также и по поводу некой сделки по недвижимости в Сохо), успеха не добился ни тот, и ни другая. «А вы говорите о художниках-эксплуататорах! — воскликнул один из близких друзей Уорхола. — С самого первого дня Энди пытался навязать Джону и Йоко заказ на их портрет. Они считали себя настолько знаменитыми, что полагали, что он должен написать его бесплатно. За то, что они разрешат его размножить и заработать на этом много денег. Энди разозлился и стал говорить о Йоко всякие гадости, а Йоко, в свою очередь, поделилась с прессой своими соображениями по поводу окружавшей художника гомосексуальной мафии. Так или иначе, Энди уделял больше внимания Мику Джаггеру, чем Леннону, поскольку жена Джаггера Бианка принадлежала к высшему обществу, которое обожал Энди».
Таким образом, именно из-за Йоко человек, который принес поп-музыку в мир авангарда, и человек, который превознес авангард до поп-арта, были разлучены навсегда. И тем не менее Энди Уорхол вызывал у Джона интерес по той же причине, по которой его привлекал Боб Дилан: обоим янки удалось выйти сухими из воды после покушения на убийство. Уорхол был известнейшим художником, однако, по мнению Леннона, то, что приносило ему славу, было не творчеством, а цветным фото или наведением объектива кинокамеры на спящего человека. «У Энди это здорово получается, — с завистью заметил как-то Джон. — Он ничего не делает — и только ставит свою подпись». Леннон мечтал повторить тот же фокус.
Джону понадобилось три поездки по городу, прежде чем он набрался мужества и выбрался из защитной скорлупы лимузина, чтобы сделать несколько неуверенных шагов по нью-йоркским тротуарам. Это историческое событие произошло 3 июня 1971 года, когда его лимузин остановился на красный свет у перекрестка Шестой авеню и 8-й стрит в самом центре Гринвич-вилледж. Глядя на Леннона, который смотрел через стекло автомобиля, словно узник сквозь решетки камеры, Смит воскликнул: «Так можно с ума сойти! Давайте выйдем и пойдем пешком!» Йоко тут же воспротивилась, но Говард наклонился через нее и закричал водителю: «Том, жди нас через час возле арки!» Затем он открыл дверь и выпустил на волю Джона Леннона, который через несколько минут уже разгуливал по Гринвич-вилледж, вероятно, ощущая себя так, как если бы оказался голым на Пиккадилли-серкус.
Первым объектом, на который Джон обратил свой взор, оказалась витрина обувного магазина, в которой были выставлены кроссовки со звездно-полосатым флагом и такой же расцветки носки. «Боже мой! — Джон был в восторге. — Это надо купить для наших друзей в Англии. Им понравится!» Вся компания ввалилась в магазин, в котором по случаю уик-энда толпилось немало народу. Когда первый же из продавцов взглянул на новых клиентов, он вначале оторопел, а потом заорал: «Это Джон Леннон!» В тот же миг служащие магазина побросали свои коробки и, точно сомнамбулы, потянулись к ним.
Никто из покупателей и не думал возражать: все как завороженные уставились на Битла, зашедшего за покупками. Джон и Йоко, привыкшие к такой реакции, небрежно уселись и начали заказывать умопомрачительное количество товара. Они предложили Говарду и его подружке Саре Керночан не стесняться, сказав, что заплатят за все. Стоило компании оказаться на улице, как Йоко повернулась к Говарду и протянула ему свой внушительных размеров пакет с покупками, а Джон протянул свою сумку Саре. Говард вовсе не привык к тому, чтобы с ним обращались, как с прислугой. «Ты чего это на хрен себе позволяешь?!» — повернулся он к Йоко.
«Мы не можем таскать такие тяжести», — жалобно пробормотала маленькая женщина.
«А я, значит, могу?!» — чуть не задохнулся от злости Смит. Затем он внезапно успокоился и, точно добрая мамочка, предложил: «Если хотите, мы можем поделить тяжесть поровну. Я возьму что-нибудь себе, Сара тоже, — твердо добавил он, — но мы не потащим все, что вы здесь накупили!»
«Вот поэтому я и не хотела отпускать лимузин, — захныкала Йоко. — Видишь, как тяжело, когда лимузина нет рядом!»
Говард вновь по-отечески взглянул на нее и наставительным тоном произнес: «Ну посмотри на улицу, Йоко. Посмотри на всех этих людей, каждый из которых что-нибудь несет. Как может такое быть, чтобы они могли нести свои сумки, а ты нет?» Но Йоко все продолжала ныть, пока они наконец не уселись в свою машину на Вашингтон-сквер.
Через несколько дней Говард Смит сообщил Джону, что собирается на интервью с Фрэнком Заппой. «Вот это да! — воскликнул Леннон, к которому словно вернулся мальчишеский задор. — Всегда мечтал с ним познакомиться. Я восхищаюсь этим парнем».
«В каком смысле?» — озадаченно поинтересовался Смит. «Он, по крайней мере, пытается придумать что-то новое в смысле формы, — объяснил Леннон. — Просто невероятно, как ему удается так плотно держать группу, будто это настоящий оркестр. Он привносит в рок дисциплину, на которую никто до него не был способен». «Хочешь поехать со мной?» — предложил Смит. «Я бы очень хотел познакомиться с ним», — повторил Леннон.
Смит тут же постарался вкратце обрисовать Леннонам, каким непростым человеком был знаменитый Заппа.
«Он всегда пассивно-агрессивен, — объяснял он, — и при этом старается сделать так, чтобы собеседник чувствовал себя в его присутствии крайне неловко».
И Джон, Йоко, Говард и его звукооператор направились на Пятую авеню, где располагался полуотель-полуобщежитие для студентов, где на время гастролей остановился тот, кого Смит называл «Бартоком рока».
Когда высокий и мрачный Заппа открыл дверь, Говард поприветствовал его, небрежно сообщив: «Я тут привел кое-кого». Заппа взглянул на Джона и Йоко с деланной невозмутимостью и как можно более небрежно бросил: «О, привет, рад познакомиться». Однако остальные музыканты повели себя иначе. Они повскакали и радостно бросились знакомиться со знаменитостью.
«Леннон отнесся к Фрэнку с огромным уважением, — рассказывал Смит. — Джон будто говорил: „Пусть я и знаменит, зато именно он играет настоящую музыку“. А Йоко вела себя так, словно Фрэнк Заппа украл у нее не только все, что она делала, но даже и то, о чем только мечтала. „Да. Да. Да. — говорила она. — Это я делала еще в 1962 году“. Заппа же игнорировал ее. Ему было плевать на то, что она несла». На самом деле мысли Заппы были заняты вечерним концертом, которому суждено было отметить закрытие величайшего в мире рок-театра «Филлмор Ист». Билл Грэхем был не в состоянии содержать свое заведение и получать прибыль в эпоху, когда гонорары рок-звезд выросли до небес. Когда разговор зашел о предстоящем концерте Говард как бы невзначай заметил, обращаясь к Джону и Йоко: «А почему бы вам не выйти сегодня на сцену вместе с Фрэнком?» Музыканты восторженно зашумели. «Фрэнк смерил меня убийственным взглядом, — признался Смит. — Он никак не мог сообразить, хорошая это была мысль или не очень».
Ответ Джона был вполне прогнозируемым. «Я очень давно не играл, — сказал он. — Я даже не знаю, где вступать! Нам надо порепетировать!»
«Но только не с группой Фрэнка! — резко возразил Говард. — Тебе вообще не надо репетировать!»
Наконец до Фрэнка дошло, что это и в самом деле могло бы быть грандиозно, и он сказал, обращаясь к Леннону: «Я думаю, мы знаем твой репертуар». А ребята из группы закричали: «Ты шутишь! Мы знаем каждую ноту!» — «Я думаю, никаких проблем не будет, — подытожил Фрэнк. — А ты знаешь какие-нибудь из наших вещей?» Затем они с Джоном обсудили некоторые технические детали и окончательно договорились.
Говард чувствовал, что Джон и Йоко ни за что не поднимутся на сцену, если он хотя бы на минуту выпустит их из узды до начала концерта. Заппа предложил им выйти в конце второго отделения, примерно в два часа ночи. Замысел Говарда заключался в том, чтобы привезти их в театр в самую последнюю минуту, чтобы не держать за кулисами. Однако, несмотря на все предосторожности, он видел, что Джон и Йоко стали нервничать уже в тот момент, как покинули студию. "Джон и Йоко жутко переживали. Они напоминали пацанов, которые впервые отправлялись на дело с большими ребятами. Джон был никакой! Ну просто никакой! Да и она была не лучше. Она страшно боялась выйти на сцену с такой по-настоящему художественной группой, как эта. В лимузине, по дороге в гостиницу они только и кричали: «Что же нам надеть? Ты уверен, что у нас есть во что одеться?»
«Какая разница, — отвечал Говард. — Ребята Заппы одеваются во что попало».
Когда звезды подъехали к служебному входу, их провели в ложу, отведенную для звукоинженеров, где они принялись переодеваться. Через какое-то время Джон сказал: «Мы не сможем выйти на сцену, если ты не достанешь нам кокаина!» «И я отправился на поиски торговца, — рассказывал Смит. — На деньги, полученные у Леннона, я купил немного кокаина. Они засадили почти по грамму, и это сработало. Теперь они были готовы к действию. Думаю, без кокаина у них бы вряд ли что-либо получилось».
Случилось так, что местный фотограф из «Филлмор Ист», Эмали Ротшильд, честолюбивая молодая женщина, взяла в тот день напрокат кинокамеру, чтобы во время предстоящего уик-энда сделать фильм о легальных абортах. Когда она поняла, что на сцену собираются выйти Джон и Йоко, то решила втихаря заснять все действо на пленку. Она устроилась недалеко от сцены и, используя широкоугольные линзы, сумела почти полностью запечатлеть на двух одиннадцатиминутных роликах все выступление.
Заппа уже в третий раз выходил на бис под непрерывные крики стоящей на ногах публики, когда неожиданно над сценой погас свет. Публика начала было неохотно покидать места, когда свет так же внезапно зажегся, и в течение какого-то времени никто просто не мог поверить собственным глазам. На сцене, как ни в чем не бывало, стояли Джон и Йоко! На Джоне был светлый замшевый костюм и красно-бело-синие кроссовки, которые он купил два дня назад на 8-й стрит, на Йоко — черная блузка, расстегнутая до середины груди, джинсы и широченный ремень. Как только публика узнала Леннонов, зал будто сошел с ума. Зрители залезали на сиденья, вставали на ручки кресел и орали во всю силу своих легких. Заппа наблюдал за публикой, без сомнения думая про себя: «Ну что за придурки! Как будто они что-то понимают в музыке!»
Джон, с красной гитарой в руках и жвачкой во рту, объявил, что сейчас они исполнят песню, с которой он выступал еще в «Кэверн». Несмотря на то, что он был явно не в своей тарелке и говорил в микрофон, точно в переговорную трубу, стоило ему запеть «Well (Baby Please Don't Go)» своим протяжным, жалобным голосом, накладывавшимся на зловещий стук барабанов, как зал мгновенно покорился его мастерству. В этот момент послышался странный, отвлекающий звук, который становился все громче. Этот звук, наподобие расстроенной электрогитары, повторял и искажал каждую из идеальных музыкальных фраз Леннона. Это была Йоко, которая решила поучаствовать в выступлении Джона. Но, странное дело, если ее назойливый голос звучал чужеродно, то внешне она выглядела в тот вечер как никогда соблазнительно. Она была молода, красива, сексуальна, полна экспрессии, а движения ее тела были чувственно грациозны, в то время как Джон всем своим видом давал понять, что дорого заплатил бы за то, чтобы находиться в этот момент где-нибудь в другом месте.
Следующий номер, который заключался в непрерывных выкриках слова «Scumbag!»[173], сопровождавшихся ревом «кислотного» рока, заканчивался длинной кодой, в ходе которой Джон должен был сделать фидбэк, извлекая из гитары ровный понижающийся гул. Попытка выполнить этот простейший прием стоила ему стольких усилий, что он стал похож на бой-скаута, впервые разжигающего костер. Когда, наконец, гитара издала нужные звуки, их перекрыли вопли Йоко, — она никак не могла выбраться из мешка, который накинули ей на голову музыканты. «Ну, все, я вам больше не нужен, так что я отваливаю!» — заявил Джон и проскользнул за кулисы. Йоко долго не могла забыть, как Джон бросил ее одну — совершенно беспомощную — в мешке.
Когда несколько дней спустя Ленноны узнали, что их дебют на нью-йоркской сцене был заснят на пленку, они поспешили прибрать эту пленку к рукам. Эмали Ротшильд была приглашена в «Плазу», где смогла вдоволь налюбоваться суперзнаменитостями. «Я была поражена показным богатством и абсолютным пренебрежением к нему, — вспоминала она. — Всюду была разбросана дорогая одежда, а на телевизоре под пресс-папье лежала стопка стодолларовых купюр высотой в пару дюймов». Когда Ленноны спросили, сколько она хочет за пленку, девушка, осмелев при виде такого безразличия к деньгам, попросила монтажный стол Стейнбек стоимостью примерно двенадцать с половиной тысяч долларов. Джон и Йоко сразу согласились.
Свою нью-йоркскую штаб-квартиру Ленноны устроили на Бродвее, в офисе Аллена Кляйна в «АВКСО», на последнем этаже сорокаодноэтажного здания с бронзовыми стеклами. В это время Джон и Йоко были настолько влюблены в своего менеджера, что пели ему дифирамбы в каждом интервью. «Я люблю его, — говорил обычно Джон. — Благодаря ему я чувствую себя в безопасности... Впервые в жизни у меня действительно появились деньги».
Затем Йоко рассказывала о «творческом начале» и о «гениальности» Кляйна, объясняя, что за внешностью блестящего дельца скрывается «застенчивый и спокойный» человек.
«И такой беззащитный, — подхватывал Джон. — Он вырос сиротой. Представляете, насколько беззащитным может стать человек, у которого в детстве совсем не было опоры?»
Кляйн, со своей стороны, очень гордился собственными успехами в делах «Битлз», которых он ценил гораздо выше хулиганов из «Роллинг Стоунз», кроме того, он все еще не отказался от идеи снова собрать группу, по крайней мере в студии звукозаписи. А пока, вместе с Джоном и Йоко, он составлял счастливейшее трио в мире шоу-бизнеса.
Примерно в это время в офисе Кляйна объявился Джордж Харрисон. У него накопилось много новых песен, которые он хотел показать Джону. Они взяли гитары и уединились в пустой комнате, чтобы спокойно поиграть и попеть. Эл Стеклер, который в тот период был руководителем «Эппл», сидел вместе с ними и наслаждался музыкой, когда неожиданно дверь в комнату распахнулась. «Это была Йоко, — рассказывает Стеклер. — Когда она увидела, что там происходит, то тут же подняла жуткий визг, на что Джон сказал: „А ну катись отсюда к чертовой матери!“ Потом схватил ее, подтащил к двери, опрокинув по дороге стул, вышвырнул в коридор и захлопнул дверь. А затем приятели снова продолжили музицировать».
В июле, после возвращения Леннонов в Англию, произошла целая серия неприятных событий, так что никто не удивился бы, если бы в результате Джон передумал переезжать в Нью-Йорк. Началось с того, что ему отказали в выдаче визы на Сент-Томас, где должен был проходить процесс по предоставлению Йоко права опеки над Киоко. Если бы они были обычной семейной парой, выход из положения был бы прост: Иоко отправилась бы на суд, где требовалось только ее присутствие, а Джон спокойно поджидал бы ее дома. Но Джон не допускал и мысли о разлуке с Йоко. Поэтому Дэн Рихтер придумал хитрость, благодаря которой они сумели обойти иммиграционный запрет. Сначала Ленноны полетели на Антигуа, входивший в состав Британского содружества. Здесь они арендовали маленький самолет до Сент-Томаса. Перед вылетом Рихтер позвонил на радиостанции, расположенные на Виргинских островах, и сообщил, что ожидается прибытие Джона Леннона и что в аэропорту у него могут возникнуть проблемы с иммиграционными властями. И потому Леннон рассчитывает на поддержку своих поклонников. Когда самолет приземлился на Сент-Томасе, его окружила огромная толпа битловских фанатов, так что местные власти предпочли без лишнего шума предоставить Леннону разрешение на въезд в страну.
26 июля адвокат Тони Кокса предстал перед судом вместо своего клиента и потребовал, чтобы разбирательство было перенесено в судебную инстанцию Хьюстона, где проживал Тони. Если бы Тони удосужился приехать собственной персоной, он наверняка выиграл бы процесс, представив доказательства того, что Ленноны, которые до этого имели немало проблем с правосудием: наркомания, хранение наркотиков, попытка похищения ребенка, недостойны опекунства над девочкой. Отказавшись от участия в процессе, он сам подрубил сук, на котором сидел, и суд без колебаний решил вопрос об опеке над Киоко в пользу Йоко.
На этот раз триумфаторами из здания суда вышли Джон, Иоко и Дэн Рихтер, которые даже позволили себе по этому поводу двухдневные каникулы на острове. А так как они находились на американской территории, не было никаких причин, которые могли бы помешать им доехать до Нью-Йорка. Однако проблемы начались уже в Сан-Хуане, где им предстояло пересесть на другой самолет. Таможенники настояли на тщательном досмотре необъятного багажа, который постоянно таскал с собой Джон, а иммиграционная служба настояла на личном досмотре. В результате был обнаружен пузырек с таблетками метадона, и Джону приказали раздеться догола. К тому времени, когда Джону удалось убедить таможенников в том, что он имел при себе метадон на вполне законных основаниях, кто-то украл почти весь багаж Леннонов. Вероятно, это событие не стало бы для таких богатых людей, как они, серьезной драмой, если бы не тот факт, что среди похищенных вещей была шкатулка с семейными драгоценностями Иоко, которые она унаследовала от матери. Так что в Нью-Йорк путешественники прибыли с довольно кислой миной.