Страница:
— Не молись, не молись, — сказал ей принц. — Лучше-ка садись верхом на эту чушку. А то что Господа гневишь понапрасну?
И полумертвую Ефросинию посадили верхом на таран и принялись лупить по воротам что было сил.
— Андроник, Андроник! — кричали с верха ворот. — Опомнись!
— Андроник, Андроник! Отпусти мою мать! — это молил рыжий Исаак, который, как оказалось, вовсе никуда не бежал. Он ползал за красующимся в седле принцем, колени в кровь были разодраны о щебнистый грунт.
— Отпустить? — хрипел Андроник, успевший потерять голос. — Очень просто! Откройте мне ворота (следовало непереводимое ругательство), и я отпущу вам вашу мать (еще худшая брань)!
Все, однако, ожидали, что ворота все-таки откроются. Опять подбежал пафлагонский стратиарх с сообщением, что эта Ефросиния уже потеряла сознание, держать ее на таране невозможно… Андроник хлестнул коня и умчался куда-то, как сатана.
И тут хлынул дождь, которого так долго все ждали. Сначала крупный и спокойный, он превратился в сплошной непереставаемый поток небесной воды. Армия Андроника стремительно разбегалась, а с нею заложники и мобилизованные крестьяне.
Тогда втихомолку приоткрылись ворота непокорившейся Никеи и диссиденты, захлебываясь от дождя, перетащили к себе и Ефросинию, и валявшееся вокруг оружие, и даже самый таран.
Потерпел утрату и Денис. Он, имевший теперь двух коней, да, по мнению Костаки, обязанный просто завести себе их целую конюшню, взял с собой под Никею старушку Альму, не предвидя там особенных боев.
Теперь бедная верная Альма умирала с вывороченными внутренностями, и не дай Бог вам увидеть глаза умирающей лошади, это страшнее, чем человеческие глаза. Приходилось лошадь зарезать, чтобы хоть мясо не пропало для голодных солдат.
Денис же, хотя стоял ближе всех к незадачливой этой пушке, отделался царапинами, а пострадавший костюм синэтера пришлось заменить на запасную форму какого-то стратиота.
В столицу они вернулись с обозом, отвозившим в Редест по-прежнему парализованного великого доместика. У византийцев, кроме отмеченных выше, был и такой предрассудок: они не смещали с должности раненых и больных, пока сам Бог не приберет или не разгневается царь.
Костаки, раздобывший трофейного коня, посадил Дениса на него, и они с дружиною отправились с пристани домой. (Домой! В особняк в квартале Дафны!)
Несмотря на сравнительно поздний час — солнце висело низко над волнами пролива, — улицы были полны торгующих. Денис, которого ранее целиком поглощали заботы организации осады Никеи, вдруг обратил внимание, что торгующие теперь люди совсем иного класса. Это были не купцы, не профессиональные разносчики — это были внезапно обедневшие чиновники, домовладельцы, учителя, даже попы и диаконы, продававшие по мелочи скудные свои пожитки, чтобы завтра своим детям принести хоть кусок хлеба.
Остановились на углу улицы Виглы, чтобы пропустить шествующий по какому-то поводу крестный ход. Почтенная матрона в простой холщовой накидке, которая могла принадлежать какой-нибудь из ее бывших рабынь, протянула Денису в седле бронзовую статуэтку — пляшущий человечек с козьими рожками.
— Если вы понимаете, господин, — торопилась она, видя, что Денис заинтересовался и рассматривает статуэтку, — а вы, вижу я, человек образованный, это подлинная вещичка из Древней Эллады…
Да, это был Вакх-Дионис, возможно, из века Перикла или даже ранее!.
— Купите, господин! — убеждала она, поспешая за ходом коня. — Эта вещь принадлежала всему нашему роду, ведь мы были язычники. Мы потомки Алкамена из Афин, вы не слышали такого? Дешево отдаю, всего двадцать пять денариев, потому что боюсь, закроются продовольственные лавки…
Денис приказал Костаки уплатить деньги и, поскольку упрямец этот медлил, пришлось на него прикрикнуть. А статуэтку Денис, еще раз полюбовавшись ею, отдал матроне, и та исчезла в водовороте толпы.
Костаки ворчал: покупать всякую всячину? Вон чего только здесь не продается! Домашние коврики, посудины с семейными гербами, жалованные лоры с вензелями царей и цариц. Мелочи вроде статуэток или пудрениц уже не в счет… К тому же эта престарелая барышня завтра все равно сбагрит бронзового козлика кому-нибудь другому, будьте спокойны! Если она не обратила это предприятие в ремесло, то есть психологически нащупывает простака вроде Дениса и разжалобливает его рассказом об Алкамене, театральном мальчике…
— Каждому не поможешь, — заключил он. — На это всего твоего жалованья синэтера не хватит. Надо перевернуть всю эту проклятую империю вверх дном, тогда, может быть, что-нибудь и выйдет…
— Ай спасибо тебе, Костаки Иванович, — отвечал ему Денис, — за твою суровую сермяжную правду. Только лучше бы ты помалкивал и не забывал, чей хлеб ешь.
Дальше они уже без перебранки добрались до своего дворца, Костаки отправился устраивать лошадей, а Денис, отдав плащ и оружие привратнику, стал подниматься по лестнице.
Слышалось знакомое, ежевечернее: «Лей, лей, погорячей» — это домоправительница Суда распаривала свои мозоли. Денис как-то даже с улыбкой подумал, что именно Сулины мозоли и распарки придают уют домашний его казенному очагу. Послали Гавру в Филарицу, узнавать про матушку Софию, да почему Фоти не едет… Опять ни Гавры, ни Фоти!
Но тут что-то неординарное в разговорах Сулы обратило внимание Дениса. «Чего озираешься, черномазая, — кому-то сурово внушала она. — Тебя купила я, и теперь ты слушай моих указов. А то, дрянь, я палку как возьму!»
Денис шагнул в апартаменты домоправительницы и увидел ее в знаменитой тиаре, в которой она, наверное, и спать ложилась, в необозримых юбках, на низенькой скамеечке перед медным тазом с горячей водой. Но не это, не это, конечно, поразило Дениса — перед ним была его бывшая рабыня, теперь служанка его Фоти, которую они шутливо прозывали Черная Света.
— Тинья! — воскликнул Денис. — Ты как здесь? А что с нашей Филарицей?
Тинья, запинаясь и по десять раз повторяя одно и то же, сказала, что с Фоти ничего, только ее одну, Тинью, какие-то конные похитили и в мешок посадили, она же маленькая… И вот сюда продали ее, она и думать не могла, что это дом ее любимого господина, ой какой роскошный дворец!
— Ну ты бы объяснила этой даме, что тебя не имели права продавать, что ты похищенная…
— Я говорила им, говорила, они не слушают… Тут сочла необходимым вступиться сама Сула, которая сказала, что купила недавно партию рабов для водяного колеса, а эту чернавку она и не покупала, ее дали просто так, в виде премии, она же, вон, погляди, генерал, уже пузатая, кто-то ее надул, черный или белый. Такие, на сносях, на рынке не котируются. Потом, откуда ей знать, что эта вещь у Дениса же и украдена?
— А что за водяное колесо? — насторожился Денис, побаивавшийся внезапных инициатив своей домоправительницы.
Та напомнила ему, что уже докладывала: в особняке обнаружена целая галерея для зимнего сада. Красавчик протосеваст, чем ограблять народ, лучше бы зимним садом в своей резиденции занялся. Сула размечталась: пальмы бы там в кадках расставить, рододендроны, глицинии, даже розы… «Ах, если бы у меня был свой дом!» Водяное же колесо необходимо, чтобы воду поднимать на верхний этаж, как в садах Семирамиды.
— Да это большие деньги! — прикинул Денис. — Откуда ты их взяла? Это что, твои или мои?
— Твои, твои, всещедрейший… Когда Андроник пришел к власти, он велел из казны всем своим синэтерам раздать по пол-литры чистого золота. Принц платит только золотом!
— Сады Семирамиды! — покачал головою Денис и попросил оставить их с черной Фотинией.
Для него, как и для всех его спутников по былой кувикуле в Большом Дворце, не было секретом, что покойный Ферруччи жил с этой малюткой. В память о добром товарище Ферруччи они были обязаны так же отнестись и к его ребенку.
Денис постарался успокоить бедную Тинью, собственноручно напоил ее горячим молоком. Сула, чувствуя свою вину, тоже просовывала им в дверь то тарелочку со сластями, то яблочко.
И Тинья рассказала, что Фоти давно уже нет в Филарице. Она ушла с богомолками в Гангры Пафлагонские, поклониться мощам великомучеников и запретила следовать за нею…
— Это все поп виноват…
— Какой поп?
— Ну этот, молодой… Кир Валтасар. Он и к ней подбирался, к Тинье. А госпоже Фоти он все шептал, шептал что-то, все исповеди назначал, потом она ушла…
Кир Валтасар! Как много предупреждений уже получил Денис об этом человеке. Кто он, что ему надо?
— А теперь где он?
— Кир Валтасар?
— Да, он.
— Его мужики палками прогнали, они подозревают, что он за деньги показывает агарянам для их набегов тайные тропы в завалах…
Он отпустил Тинью, заверив, что она будет служить только ему лично.
Сидел в своей передней, ничего не делая, гвалт от бурно прожитого дня постепенно от него отходил. Встать, перейти в опочивальню не было сил. Слушал, как в парадных покоях ходила Сула, напевая свои маркитантские песенки. Она все планировала, куда что купить, а что переставить.
Потом послышался с лестницы строгий голос его чернокожего постельничего, который после оплошности с принцессой вообще сделался цербером. Он пытался кого-то не пустить.
Открылась медленно палисандровая дверь, и вошла его белокурая Фоти. Да, да, его Фоти, его Светка! Усталая, запыленная, в дорожном плаще, она даже и на Дениса не смотрела, а прислушивалась к маркитантским песенкам в мраморном зале.
— Кто эта женщина? — спрашивала она.
Глава седьмая
Купы цветов окружали и террасу, на которой Андроник, любитель открытых пространств, расположил свой кабинет. Отдувая усы и заложив руки за спину, он ходил по диагонали, а это было у него признаком доброго расположения. «Что за вызов? — недоумевал Денис. — Вчера же расстались чуть не за полночь. И опять срочный вызов!»
Завидев входящего Дениса, принц обратился к адъютантам. «Где Агиохристофорит? Где этот его поп? Даешь сюда обоих!» А Дениса пригласил посидеть на скамеечке.
Пришел Агиохристофорит и вслед за принцем стал смотреть на входную дверь, словно кого-то ожидая. «Что за цирк! — усмехнулся Денис. — Будто перед выходом знаменитого жонглера». В Византии каждую минуту можно было предполагать какой-нибудь фокус.
А вот и тот, кого ожидают, семенит подобострастно, кланяется. Это действительно поп, ба! Ведь это не кто иной, как кир Валтасар, поп из Филарицы, только в цивильной одежде. По-прежнему у него приветливое лицо, похожее на блинчик, и ангельские глазки. Как же Денису его не знать! Ведь это он расстроил их свадьбу под предлогом, что жених не крещен.
Этой ночью вернувшаяся Фоти устраивала ему то, что называется цирк, и Денис, не будучи формально женатым, испытал все прелести ревности по поводу домоправительницы Сулы. Так думал Денис.
Но дело оказалось сложнее. Ведь он вернулся только что из-под Никеи, где чуть не погиб, где столько довелось ему пережить. Глаза смежались сами собой, на веках пудовый груз навис усталости. А Фоти не давала ему заснуть и к себе не подпускала, все говорила, говорила, а то принималась плакать. Денис с трудом понимал смысл ее речей, кроме всего прочего, и пафлагонский ее диалект отличался от того греческого, которым владел Денис. «Вот приспичило!» — думал он, сдерживая зевоту.
И вдруг его словно прошибло, когда он уразумел неожиданный смысл ее речей:
— У нас скоро будет ребенок.
Всякий сон его как начисто смело. Денис хотел ее как можно нежнее поцеловать, приласкать, сам еще не разобравшись, в этой ситуации хорошо это для него или плохо. Но она билась и трепетала, захлебываясь в слезах. Когда же он, потеряв терпение, воскликнул: «Чего же ты, однако, хочешь? Ведь я радуюсь вместе с тобой!», она заявила:
— Но я не хочу, чтоб у нас с тобою был ребенок.
— Ты с ума сошла, Фоти! Почему?
— Потому, что ты диавол.
Вот как!
Тем временем Андроник вошедшему, чуть ли не вползшему попу повелел встать на колени напротив Дениса и строго ему наказал:
— Смотри, долгополый! Ничего, кроме правды. Мне ничего, кроме абсолютной правды, не требуется, святой отец. А не то в прихожей у меня ждут Ной и Аввалиил, цирюльники, еще более святые отцы. Они знаешь какие мастера головы отстригать?
Окончательно затурканный кир Валтасар моргал глазками, стоя на коленях, а Денису вдруг подумалось: «Очная ставка!»
Оказалось, так и есть. По приказу Агиохристофорита ровным и благожелательным голосом поп объявил, что тот, кто сидит напротив, не кто иной, как Дионисий, родом из местечка Филарица, что он сын деревенского колдуна, мельника ( «Откуда он это взял!» — невольно ужаснулся Денис). Этот мельник всегда жил на отшибе, у ручья, и его мало кто знал. А сына своего (поп без малейшего колебания указал на Дениса пальцем) он и воспитал как колдуна, чародея… По указу же блаженнодостойныя памяти царя Мануила все водяные и ветряные мельницы без исключения должны были быть разрушены как инструменты бесовские…
Тут Андроник, не прекращая щупать усы и ходить из конца в конец по диагонали, критически хмыкнул, а благоприятный кир Валтасар по-прежнему без запинки, словно читал невидимую книгу, закончил трудное жизнеопиcание отпрыска деревенского колдуна тем, что сообщил:
— Ныне же злодейски совратил нашу духовную дочь отроковицу Фотинию и живет с нею, яко со блудницею…
— Всё? — Андроник приостановил свой бег.
— Всё.
— Всё? — грозно переспросил принц, подходя к нему.
— Всё… — личико кир Валтасара на глазах худело. Андроник замахнулся. Поп повалился лбом, елозил в пыли перед принцем.
— Агиохристофорит! — воззвал принц. — Забери-ка его, но держи милостиво. Он нам еще может пригодиться.
Трепещущего попа увели, а Андроник принялся за свое любимое занятие: смешивал вино в классической пропорции — два к одному. Одну чашу подал Денису, из другой стал пить сам.
— Что скажешь, синэтер? — кивнул он в сторону точки пространства, где только что лгал кир Валтасар.
Денис молчал, а что ответить? Права была та плясунья Теотоки — византийцы без вечного детектива не могут.
— Тогда расскажи о себе сам.
Денис сначала и не знал, что рассказывать. Да и не до этого было сейчас ему. Ночная плачущая Фоти непрерывно стояла перед ним. Но постепенно втягивался, описывал семейный быт — молодую жену отца, директрису на одном из внешнеторговых предприятий. Эта особа везде афишировала свое материнское отношение к пасынку, а Денису она была элементарно неприятна. А мать и отчим, солидный профессор одного из московских вузов!.. Опасался, что слов греческих не хватит, ведь жизнь была все-таки неизмеримо сложнее. Но, оказывается, хватило, даже на такие, как «Всесоюзный Ленинский союз молодежи». Панэносиаки эносис… Всё «эносис» да «эносис», то есть общее, соединенное, союз…
Принц слушал чрезвычайно внимательно, даже для смешивания не отвлекался, поручил это дежурному адъютанту. Задавал наводящие вопросы.
— А кто это Ленин? Это у вас основатель династии? Особенно его интересовали вопросы о партии.
— А кто это, ты говоришь, сказал «орден меченосцев»? А как точнее перевести «партия»? Комма, коммуниста? Вот это здорово придумано, орден меченосцев! А то кого ни придави, сукина сына, он в Никею норовит…
Эфиоп принес ему на блюде сочную кисть винограда, его завтрак. Андроник следил за своей фигурой. Тотчас отделил половину Денису, и нельзя было даже из вежливости отказаться.
Ветерок, прорвавшийся сквозь душистые флоксы, шевелил его усы, а он молитвенно сложил руки:
— Богородица Пречистая, архангел-заступник, где же мне взять людей?
Собственноручно ударил в маленькое серебряное било на письменном столе. В ответ на мелодичный звон из особой двери вышел Евматий Макремволит, как всегда во франтовской рясе и с папкою под мышкой.
— А принес то, что я тебе велел? — поинтересовался принц.
— Да, всесветлейший, она у меня в библиотеке. Я принесу.
— Собрались ли синэтеры?
— Да, они здесь.
В аванзале уже роились, как пчелы, златотканые царедворцы. Денис, пока его оставили в покое, опять мысленно перенесся к ночным разговорам с Фоти.
Она все плакала, как девочка, навзрыд, а он все пытался ее утешать: ну, какой же я диавол? Ну, откуда ты это взяла?
— Я подумала об этом, еще когда мы бежали… Когда ты волка руками разорвал, помнишь? Я подумала, только диавол…
— Или что я некрещеный… Но я крещусь, крещусь, вот нового изберут патриарха.
— Да разве дело в этом, милый! — улыбнулась, будто солнце выглянуло сквозь утихающий дождь. — Многие православные девушки попадают в жены нехристям, детей им рожают. Тот эмир Араслан, с которым мужики наши непрестанно воюют, его же старушка мать христианка…
— Тогда вообще, в чем причина твоей печали, скажи.
— Ах, как ты не поймешь! Если бы ты был просто нехристь, но ты диавол, ди-а-вол… Ты же сам рассказывал, как летел с того света. Я и не понимала, пока один добрый человек меня не просветил. Спрашивает, а что, у твоего мужа (он тебя еще мужем называет), у твоего, мужа при совокуплении семя холодное, как лед? Как, говорит, ты чувствуешь? Конечно, он диавол!
Денис как огорошенный не знал, что и возразить. Против этой напасти у него защиты нет.
— Я уж ходила к мученикам в Гангры… Молила на мощах целебных, пусть я ошибаюсь и ребенка у нас не будет. Нет! Не ошибаюсь я!
А его сверлила мысль — это все тот поп злонамеренный, мордастый! А о каком попе толковала как-то матушка София, будто он сватать пытался еще совсем юную Фоти? А кто-то же ее однажды продал пиратам? А тот поп-сомутитель, о котором говорила черная Тинья?
Глашатай звучно объявил всем синэтерам собираться в мраморном зале.
Тут несколько все же слов о звании синэтера. По преданию, у македонских царей в их древнем, примитивном быте существовали «сотоварищи», «дружки», чтобы за ними в огонь, и в воду, и в медные трубы. Были синэтеры и у первых Комнинов, которые предпочитали походную, лагерную жизнь всякой придворной. Однако звание синэтера, которое сопровождалось неслыханными милостями, иногда давалось только за симпатичную физиономию, и больше ни за что.
Синэтеры Мануила перестали быть ими с кончиною владыки. Но Андроник, имел ли он право избирать синэтеров, ведь он не был императором? Новоизбранные синэтеры шептались об этом, им было неловко, но отказаться от милости принца не решались, тем более что это были люди, съезжавшиеся к нему в Энейон, звавшие его на царство.
Андроник сказал краткую речь:
— Иных уже нет, да поглотит их тартар! Другие далече, как сказал поэт, чтоб его перевернуло самого! Ушел теперь Ватац, прохвост, прощелыга, удрал Лапарда, эта бескорыстная проститутка. Патриарх, святейший патриарх, отец родной, бровеносец, оставил панагию и самовольно ушел в монастырь…
Принц перевел дух, обтер усы рукавом.
— Даже тезка мой, даже тезка Андроник Ангел, которому я давал грамоту «Вот посылаю ангела моего…». Поразительно вот что, никто из бегущих в Никею даже не объявляет, из-за чего бежит. Просто бегут, и всё тут! Кажется, и Исаак рыжий тоже все-таки убежал, обиделся, наверное, за мамашу…
— Я тут, всевысочайший, я тут! — раздался откуда-то снизу, словно из-под стола, шутовской голос. Никто не знал, смеяться или плакать.
Служители под руководством Евматия внесли аналой и расположили на нем книгу, освободив ее от пеленаний и завязок. Это была все та же старинная пергаменная книга, Евангелие Апракос, правда переписанное еретиками, но слывущее фамильной книгой Комнинов. Служители воскурили ладан, зажгли свечи, замахали кадилами.
— Я не заставлю вас переприсягать, — миролюбиво сказал принц. — В конце концов это дело совести каждого. Но я велел доставить именно ту книгу, тот экземпляр, на котором мы клялись друг другу в Энейоне. И пусть каждый по очереди над ним скажет молитву Господню, «Отче наш…». И всё.
Обряд начался, а Денис, отойдя в сторону, думал о своем. Фоти сказала, кроме всего прочего, говорят, тут в столице есть бабушка одна, вещунья, она снадобья делает, чтобы не рожать…
Подкатился к нему Агиохристофорит, вихляя жирным пузом. «Ты не обижаешься, — начал, — за этого попа? Это не я, не я, клянусь диаволом…» Опять — диаволом? А Агиохристофорит нашептывал, пока принц был отвлечен молитвой синэтеров:
— Погоди, он тебе испытание устроит покруче, чем через того мерзкого попа…
На сей раз это просторное многосводчатое помещение, эргастирии, палаты чародея при дворце. Хотя хозяина не оказалось на месте, жизнь в эргастирии шла колесом. Добрая сотня лампад горела, освещая самые отдаленные уголки. Видно было что высокий покровитель не скупится на науку чародейства.
Это был целый цех, где одни что-то чертили, другие долбили, стучали молоточками, рисовали на распяленных козлиных шкурах. Третьи, наконец, сквозь узкие бойницы в сводах наблюдали небо.
Завидев вошедшего принца и его свиту, подбежал горбатый помощник Сикидита, тот самый, который был с ним в Никее… Весь он был обмотан, обвязан бинтами — после взрыва той несчастной протопушки. Кланялся с великим усердием, принцу стоило труда его остановить.
— Где хозяин?
— Он поднялся на большую башню Юстинианы.
— Что-нибудь наблюдать?
— Нет, он прыгает.
— Как прыгает?
— Он вчера вычислил, всевысочайший, что, если спрыгнуть с зонтиком диаметром в три пяди…
— Послушайте, вы что, тут все с ума сошли?
— Никак нет, всещедрейший, это наука.
— А если он того… — Андроник выразительно повертел ладонью.
Горбатый не знал, что сказать, за него произнес Денис: «Сикидиты приходят и уходят, а наука остается…» — и не сумел удержаться от ухмылки.
— Но, но, но, — возразил грозно принц. — Сикидит нам еще ой как необходим!
Принц послал Пупаку, чтоб он свел прыгателя назад на грешную землю, а сам с интересом рассматривал экспонаты.
И тут Денис увидел хрустальный куб или, вернее, параллелепипед, поставленный вертикально, точно такой же, из которого он бежал сам и освободил свою Фоти. Сердце встрепенулось и тут же успокоилось, потому что любимая Фоти осталась ждать его в благоустроенном дворце.
Но эта женщина была чем-то ужасно похожа на ту Фоти, которая некогда спала в таком же стекле. Та же пышная, золотая корона волос, пластический изгиб обнаженной талии. Крепко замкнуты веки с полосками ресниц, а нежнейший ротик приоткрыт и там видны зубки.
— Вот это да! — пришел в восторг Андроник. — Это королева с рынка блондинок. Впрочем, синэтер, говорят, у тебя жена тоже классная блондинка, хотя и дочь простого стратиота. Но ты же мне ее не показываешь, ха-ха-ха! Наверное, боишься, что отобью.
А Денис по своей аналитической привычке провел четкую разницу со своей Фоти — у этой мелкие черты лица, как у лисенка, крохотные ладошки и ступни ног (а у его Фоти крестьянские, крупные).
— Моя Эйрини, — увлекшись, говорит принц, — не хуже, а, скорее, даже лучше… Да теперь кому достанется, стрючку какому-то. Вот был бы, синэтер…
— Что? — почти машинально спрашивает Денис, хотя отлично понимает, о чем идет речь.
— Ничего, — усмехается Андроник. И опять, как ни в чем не бывало, обращается к кубу: — Эта какая-то не наша, миниатюрная очень. Иноземка, что ли?
И вдруг Дениса осенила догадка — да ведь это же генуэзка, из рода Колумбусов, как ее звали? Бьянка, сестра Ферруччи, невеста корабельщика Амадея. Он так и сказал принцу:
— Это подружка того самого Амадея.
— Вот она где! — принц стремительно переместился к кубу. — Как бы нам разбойника этого ею заманить? А хороша девка! — принц похлопал по стеклу и принюхался. — Постой, это она, что ли, тут припахивает? Сикидит, чума тебя разбери, да она же у тебя дохлая, совсем протухла!
Как раз в этот момент Пупака привел Сикидита, который вбежал, как рассерженная крыса, недовольный тем, что его отвлекли от экспериментов. Подбежал к стеклу, стал ковырять его пальцем. Подали больше света, стало и вправду видно, что несчастная мертва…
— Ай, ошибся я в расчетах, — подытожил чародей. А горбатому закричал: — Убери ее на помойку, слышишь?
«Преступник! — подумал о нем Денис. — А он тут у них в героях ходит… Впрочем, препарирование трупов в учебных целях широко применяется и у нас».
Сикидит кланялся высоким посетителям, только дойдя до Дениса высокомерно на него взглянул и кланяться не стал. Отпустил всех работающих, и эргастирий обезлюдел, остались только высшие.
И полумертвую Ефросинию посадили верхом на таран и принялись лупить по воротам что было сил.
— Андроник, Андроник! — кричали с верха ворот. — Опомнись!
— Андроник, Андроник! Отпусти мою мать! — это молил рыжий Исаак, который, как оказалось, вовсе никуда не бежал. Он ползал за красующимся в седле принцем, колени в кровь были разодраны о щебнистый грунт.
— Отпустить? — хрипел Андроник, успевший потерять голос. — Очень просто! Откройте мне ворота (следовало непереводимое ругательство), и я отпущу вам вашу мать (еще худшая брань)!
Все, однако, ожидали, что ворота все-таки откроются. Опять подбежал пафлагонский стратиарх с сообщением, что эта Ефросиния уже потеряла сознание, держать ее на таране невозможно… Андроник хлестнул коня и умчался куда-то, как сатана.
И тут хлынул дождь, которого так долго все ждали. Сначала крупный и спокойный, он превратился в сплошной непереставаемый поток небесной воды. Армия Андроника стремительно разбегалась, а с нею заложники и мобилизованные крестьяне.
Тогда втихомолку приоткрылись ворота непокорившейся Никеи и диссиденты, захлебываясь от дождя, перетащили к себе и Ефросинию, и валявшееся вокруг оружие, и даже самый таран.
12
Последствия от взрыва протопушки оказались более ощутимыми, чем это виделось сначала. Среди многочисленных жертв был и великий доместик Врана, нелегкая его принесла как раз в момент выстрела приехать хлопотать за заложниц. Он, правда, был жив, но лишился языка, не мог ни встать, ни сесть, смотрел жалостливо выцветшими старческими глазами. «Контузия», — как врач определил бы Денис. Но византийцы этого не понимали, они склонны были все валить на злого духа, который, по их мнению, сидел в той протопушке.Потерпел утрату и Денис. Он, имевший теперь двух коней, да, по мнению Костаки, обязанный просто завести себе их целую конюшню, взял с собой под Никею старушку Альму, не предвидя там особенных боев.
Теперь бедная верная Альма умирала с вывороченными внутренностями, и не дай Бог вам увидеть глаза умирающей лошади, это страшнее, чем человеческие глаза. Приходилось лошадь зарезать, чтобы хоть мясо не пропало для голодных солдат.
Денис же, хотя стоял ближе всех к незадачливой этой пушке, отделался царапинами, а пострадавший костюм синэтера пришлось заменить на запасную форму какого-то стратиота.
В столицу они вернулись с обозом, отвозившим в Редест по-прежнему парализованного великого доместика. У византийцев, кроме отмеченных выше, был и такой предрассудок: они не смещали с должности раненых и больных, пока сам Бог не приберет или не разгневается царь.
Костаки, раздобывший трофейного коня, посадил Дениса на него, и они с дружиною отправились с пристани домой. (Домой! В особняк в квартале Дафны!)
Несмотря на сравнительно поздний час — солнце висело низко над волнами пролива, — улицы были полны торгующих. Денис, которого ранее целиком поглощали заботы организации осады Никеи, вдруг обратил внимание, что торгующие теперь люди совсем иного класса. Это были не купцы, не профессиональные разносчики — это были внезапно обедневшие чиновники, домовладельцы, учителя, даже попы и диаконы, продававшие по мелочи скудные свои пожитки, чтобы завтра своим детям принести хоть кусок хлеба.
Остановились на углу улицы Виглы, чтобы пропустить шествующий по какому-то поводу крестный ход. Почтенная матрона в простой холщовой накидке, которая могла принадлежать какой-нибудь из ее бывших рабынь, протянула Денису в седле бронзовую статуэтку — пляшущий человечек с козьими рожками.
— Если вы понимаете, господин, — торопилась она, видя, что Денис заинтересовался и рассматривает статуэтку, — а вы, вижу я, человек образованный, это подлинная вещичка из Древней Эллады…
Да, это был Вакх-Дионис, возможно, из века Перикла или даже ранее!.
— Купите, господин! — убеждала она, поспешая за ходом коня. — Эта вещь принадлежала всему нашему роду, ведь мы были язычники. Мы потомки Алкамена из Афин, вы не слышали такого? Дешево отдаю, всего двадцать пять денариев, потому что боюсь, закроются продовольственные лавки…
Денис приказал Костаки уплатить деньги и, поскольку упрямец этот медлил, пришлось на него прикрикнуть. А статуэтку Денис, еще раз полюбовавшись ею, отдал матроне, и та исчезла в водовороте толпы.
Костаки ворчал: покупать всякую всячину? Вон чего только здесь не продается! Домашние коврики, посудины с семейными гербами, жалованные лоры с вензелями царей и цариц. Мелочи вроде статуэток или пудрениц уже не в счет… К тому же эта престарелая барышня завтра все равно сбагрит бронзового козлика кому-нибудь другому, будьте спокойны! Если она не обратила это предприятие в ремесло, то есть психологически нащупывает простака вроде Дениса и разжалобливает его рассказом об Алкамене, театральном мальчике…
— Каждому не поможешь, — заключил он. — На это всего твоего жалованья синэтера не хватит. Надо перевернуть всю эту проклятую империю вверх дном, тогда, может быть, что-нибудь и выйдет…
— Ай спасибо тебе, Костаки Иванович, — отвечал ему Денис, — за твою суровую сермяжную правду. Только лучше бы ты помалкивал и не забывал, чей хлеб ешь.
Дальше они уже без перебранки добрались до своего дворца, Костаки отправился устраивать лошадей, а Денис, отдав плащ и оружие привратнику, стал подниматься по лестнице.
Слышалось знакомое, ежевечернее: «Лей, лей, погорячей» — это домоправительница Суда распаривала свои мозоли. Денис как-то даже с улыбкой подумал, что именно Сулины мозоли и распарки придают уют домашний его казенному очагу. Послали Гавру в Филарицу, узнавать про матушку Софию, да почему Фоти не едет… Опять ни Гавры, ни Фоти!
Но тут что-то неординарное в разговорах Сулы обратило внимание Дениса. «Чего озираешься, черномазая, — кому-то сурово внушала она. — Тебя купила я, и теперь ты слушай моих указов. А то, дрянь, я палку как возьму!»
Денис шагнул в апартаменты домоправительницы и увидел ее в знаменитой тиаре, в которой она, наверное, и спать ложилась, в необозримых юбках, на низенькой скамеечке перед медным тазом с горячей водой. Но не это, не это, конечно, поразило Дениса — перед ним была его бывшая рабыня, теперь служанка его Фоти, которую они шутливо прозывали Черная Света.
— Тинья! — воскликнул Денис. — Ты как здесь? А что с нашей Филарицей?
Тинья, запинаясь и по десять раз повторяя одно и то же, сказала, что с Фоти ничего, только ее одну, Тинью, какие-то конные похитили и в мешок посадили, она же маленькая… И вот сюда продали ее, она и думать не могла, что это дом ее любимого господина, ой какой роскошный дворец!
— Ну ты бы объяснила этой даме, что тебя не имели права продавать, что ты похищенная…
— Я говорила им, говорила, они не слушают… Тут сочла необходимым вступиться сама Сула, которая сказала, что купила недавно партию рабов для водяного колеса, а эту чернавку она и не покупала, ее дали просто так, в виде премии, она же, вон, погляди, генерал, уже пузатая, кто-то ее надул, черный или белый. Такие, на сносях, на рынке не котируются. Потом, откуда ей знать, что эта вещь у Дениса же и украдена?
— А что за водяное колесо? — насторожился Денис, побаивавшийся внезапных инициатив своей домоправительницы.
Та напомнила ему, что уже докладывала: в особняке обнаружена целая галерея для зимнего сада. Красавчик протосеваст, чем ограблять народ, лучше бы зимним садом в своей резиденции занялся. Сула размечталась: пальмы бы там в кадках расставить, рододендроны, глицинии, даже розы… «Ах, если бы у меня был свой дом!» Водяное же колесо необходимо, чтобы воду поднимать на верхний этаж, как в садах Семирамиды.
— Да это большие деньги! — прикинул Денис. — Откуда ты их взяла? Это что, твои или мои?
— Твои, твои, всещедрейший… Когда Андроник пришел к власти, он велел из казны всем своим синэтерам раздать по пол-литры чистого золота. Принц платит только золотом!
— Сады Семирамиды! — покачал головою Денис и попросил оставить их с черной Фотинией.
Для него, как и для всех его спутников по былой кувикуле в Большом Дворце, не было секретом, что покойный Ферруччи жил с этой малюткой. В память о добром товарище Ферруччи они были обязаны так же отнестись и к его ребенку.
Денис постарался успокоить бедную Тинью, собственноручно напоил ее горячим молоком. Сула, чувствуя свою вину, тоже просовывала им в дверь то тарелочку со сластями, то яблочко.
И Тинья рассказала, что Фоти давно уже нет в Филарице. Она ушла с богомолками в Гангры Пафлагонские, поклониться мощам великомучеников и запретила следовать за нею…
— Это все поп виноват…
— Какой поп?
— Ну этот, молодой… Кир Валтасар. Он и к ней подбирался, к Тинье. А госпоже Фоти он все шептал, шептал что-то, все исповеди назначал, потом она ушла…
Кир Валтасар! Как много предупреждений уже получил Денис об этом человеке. Кто он, что ему надо?
— А теперь где он?
— Кир Валтасар?
— Да, он.
— Его мужики палками прогнали, они подозревают, что он за деньги показывает агарянам для их набегов тайные тропы в завалах…
Он отпустил Тинью, заверив, что она будет служить только ему лично.
Сидел в своей передней, ничего не делая, гвалт от бурно прожитого дня постепенно от него отходил. Встать, перейти в опочивальню не было сил. Слушал, как в парадных покоях ходила Сула, напевая свои маркитантские песенки. Она все планировала, куда что купить, а что переставить.
Потом послышался с лестницы строгий голос его чернокожего постельничего, который после оплошности с принцессой вообще сделался цербером. Он пытался кого-то не пустить.
Открылась медленно палисандровая дверь, и вошла его белокурая Фоти. Да, да, его Фоти, его Светка! Усталая, запыленная, в дорожном плаще, она даже и на Дениса не смотрела, а прислушивалась к маркитантским песенкам в мраморном зале.
— Кто эта женщина? — спрашивала она.
Глава седьмая
СКОРПИОН СКОРПИОНУ СКОРПИОН
1
Сменилась утренняя стража, когда синэтер Денис, внезапно вызванный, входил во дворец. Цвели флоксы, было время флоксов. Подобно сказочным девам в белых и светло-розовых нарядах, они со всех сторон заглядывали в окна и галереи. Их упоительный аромат плыл по залам, усиливая сходство с райским садом.Купы цветов окружали и террасу, на которой Андроник, любитель открытых пространств, расположил свой кабинет. Отдувая усы и заложив руки за спину, он ходил по диагонали, а это было у него признаком доброго расположения. «Что за вызов? — недоумевал Денис. — Вчера же расстались чуть не за полночь. И опять срочный вызов!»
Завидев входящего Дениса, принц обратился к адъютантам. «Где Агиохристофорит? Где этот его поп? Даешь сюда обоих!» А Дениса пригласил посидеть на скамеечке.
Пришел Агиохристофорит и вслед за принцем стал смотреть на входную дверь, словно кого-то ожидая. «Что за цирк! — усмехнулся Денис. — Будто перед выходом знаменитого жонглера». В Византии каждую минуту можно было предполагать какой-нибудь фокус.
А вот и тот, кого ожидают, семенит подобострастно, кланяется. Это действительно поп, ба! Ведь это не кто иной, как кир Валтасар, поп из Филарицы, только в цивильной одежде. По-прежнему у него приветливое лицо, похожее на блинчик, и ангельские глазки. Как же Денису его не знать! Ведь это он расстроил их свадьбу под предлогом, что жених не крещен.
Этой ночью вернувшаяся Фоти устраивала ему то, что называется цирк, и Денис, не будучи формально женатым, испытал все прелести ревности по поводу домоправительницы Сулы. Так думал Денис.
Но дело оказалось сложнее. Ведь он вернулся только что из-под Никеи, где чуть не погиб, где столько довелось ему пережить. Глаза смежались сами собой, на веках пудовый груз навис усталости. А Фоти не давала ему заснуть и к себе не подпускала, все говорила, говорила, а то принималась плакать. Денис с трудом понимал смысл ее речей, кроме всего прочего, и пафлагонский ее диалект отличался от того греческого, которым владел Денис. «Вот приспичило!» — думал он, сдерживая зевоту.
И вдруг его словно прошибло, когда он уразумел неожиданный смысл ее речей:
— У нас скоро будет ребенок.
Всякий сон его как начисто смело. Денис хотел ее как можно нежнее поцеловать, приласкать, сам еще не разобравшись, в этой ситуации хорошо это для него или плохо. Но она билась и трепетала, захлебываясь в слезах. Когда же он, потеряв терпение, воскликнул: «Чего же ты, однако, хочешь? Ведь я радуюсь вместе с тобой!», она заявила:
— Но я не хочу, чтоб у нас с тобою был ребенок.
— Ты с ума сошла, Фоти! Почему?
— Потому, что ты диавол.
Вот как!
Тем временем Андроник вошедшему, чуть ли не вползшему попу повелел встать на колени напротив Дениса и строго ему наказал:
— Смотри, долгополый! Ничего, кроме правды. Мне ничего, кроме абсолютной правды, не требуется, святой отец. А не то в прихожей у меня ждут Ной и Аввалиил, цирюльники, еще более святые отцы. Они знаешь какие мастера головы отстригать?
Окончательно затурканный кир Валтасар моргал глазками, стоя на коленях, а Денису вдруг подумалось: «Очная ставка!»
Оказалось, так и есть. По приказу Агиохристофорита ровным и благожелательным голосом поп объявил, что тот, кто сидит напротив, не кто иной, как Дионисий, родом из местечка Филарица, что он сын деревенского колдуна, мельника ( «Откуда он это взял!» — невольно ужаснулся Денис). Этот мельник всегда жил на отшибе, у ручья, и его мало кто знал. А сына своего (поп без малейшего колебания указал на Дениса пальцем) он и воспитал как колдуна, чародея… По указу же блаженнодостойныя памяти царя Мануила все водяные и ветряные мельницы без исключения должны были быть разрушены как инструменты бесовские…
Тут Андроник, не прекращая щупать усы и ходить из конца в конец по диагонали, критически хмыкнул, а благоприятный кир Валтасар по-прежнему без запинки, словно читал невидимую книгу, закончил трудное жизнеопиcание отпрыска деревенского колдуна тем, что сообщил:
— Ныне же злодейски совратил нашу духовную дочь отроковицу Фотинию и живет с нею, яко со блудницею…
— Всё? — Андроник приостановил свой бег.
— Всё.
— Всё? — грозно переспросил принц, подходя к нему.
— Всё… — личико кир Валтасара на глазах худело. Андроник замахнулся. Поп повалился лбом, елозил в пыли перед принцем.
— Агиохристофорит! — воззвал принц. — Забери-ка его, но держи милостиво. Он нам еще может пригодиться.
Трепещущего попа увели, а Андроник принялся за свое любимое занятие: смешивал вино в классической пропорции — два к одному. Одну чашу подал Денису, из другой стал пить сам.
— Что скажешь, синэтер? — кивнул он в сторону точки пространства, где только что лгал кир Валтасар.
Денис молчал, а что ответить? Права была та плясунья Теотоки — византийцы без вечного детектива не могут.
— Тогда расскажи о себе сам.
Денис сначала и не знал, что рассказывать. Да и не до этого было сейчас ему. Ночная плачущая Фоти непрерывно стояла перед ним. Но постепенно втягивался, описывал семейный быт — молодую жену отца, директрису на одном из внешнеторговых предприятий. Эта особа везде афишировала свое материнское отношение к пасынку, а Денису она была элементарно неприятна. А мать и отчим, солидный профессор одного из московских вузов!.. Опасался, что слов греческих не хватит, ведь жизнь была все-таки неизмеримо сложнее. Но, оказывается, хватило, даже на такие, как «Всесоюзный Ленинский союз молодежи». Панэносиаки эносис… Всё «эносис» да «эносис», то есть общее, соединенное, союз…
Принц слушал чрезвычайно внимательно, даже для смешивания не отвлекался, поручил это дежурному адъютанту. Задавал наводящие вопросы.
— А кто это Ленин? Это у вас основатель династии? Особенно его интересовали вопросы о партии.
— А кто это, ты говоришь, сказал «орден меченосцев»? А как точнее перевести «партия»? Комма, коммуниста? Вот это здорово придумано, орден меченосцев! А то кого ни придави, сукина сына, он в Никею норовит…
Эфиоп принес ему на блюде сочную кисть винограда, его завтрак. Андроник следил за своей фигурой. Тотчас отделил половину Денису, и нельзя было даже из вежливости отказаться.
Ветерок, прорвавшийся сквозь душистые флоксы, шевелил его усы, а он молитвенно сложил руки:
— Богородица Пречистая, архангел-заступник, где же мне взять людей?
Собственноручно ударил в маленькое серебряное било на письменном столе. В ответ на мелодичный звон из особой двери вышел Евматий Макремволит, как всегда во франтовской рясе и с папкою под мышкой.
— А принес то, что я тебе велел? — поинтересовался принц.
— Да, всесветлейший, она у меня в библиотеке. Я принесу.
— Собрались ли синэтеры?
— Да, они здесь.
В аванзале уже роились, как пчелы, златотканые царедворцы. Денис, пока его оставили в покое, опять мысленно перенесся к ночным разговорам с Фоти.
Она все плакала, как девочка, навзрыд, а он все пытался ее утешать: ну, какой же я диавол? Ну, откуда ты это взяла?
— Я подумала об этом, еще когда мы бежали… Когда ты волка руками разорвал, помнишь? Я подумала, только диавол…
— Или что я некрещеный… Но я крещусь, крещусь, вот нового изберут патриарха.
— Да разве дело в этом, милый! — улыбнулась, будто солнце выглянуло сквозь утихающий дождь. — Многие православные девушки попадают в жены нехристям, детей им рожают. Тот эмир Араслан, с которым мужики наши непрестанно воюют, его же старушка мать христианка…
— Тогда вообще, в чем причина твоей печали, скажи.
— Ах, как ты не поймешь! Если бы ты был просто нехристь, но ты диавол, ди-а-вол… Ты же сам рассказывал, как летел с того света. Я и не понимала, пока один добрый человек меня не просветил. Спрашивает, а что, у твоего мужа (он тебя еще мужем называет), у твоего, мужа при совокуплении семя холодное, как лед? Как, говорит, ты чувствуешь? Конечно, он диавол!
Денис как огорошенный не знал, что и возразить. Против этой напасти у него защиты нет.
— Я уж ходила к мученикам в Гангры… Молила на мощах целебных, пусть я ошибаюсь и ребенка у нас не будет. Нет! Не ошибаюсь я!
А его сверлила мысль — это все тот поп злонамеренный, мордастый! А о каком попе толковала как-то матушка София, будто он сватать пытался еще совсем юную Фоти? А кто-то же ее однажды продал пиратам? А тот поп-сомутитель, о котором говорила черная Тинья?
Глашатай звучно объявил всем синэтерам собираться в мраморном зале.
Тут несколько все же слов о звании синэтера. По преданию, у македонских царей в их древнем, примитивном быте существовали «сотоварищи», «дружки», чтобы за ними в огонь, и в воду, и в медные трубы. Были синэтеры и у первых Комнинов, которые предпочитали походную, лагерную жизнь всякой придворной. Однако звание синэтера, которое сопровождалось неслыханными милостями, иногда давалось только за симпатичную физиономию, и больше ни за что.
Синэтеры Мануила перестали быть ими с кончиною владыки. Но Андроник, имел ли он право избирать синэтеров, ведь он не был императором? Новоизбранные синэтеры шептались об этом, им было неловко, но отказаться от милости принца не решались, тем более что это были люди, съезжавшиеся к нему в Энейон, звавшие его на царство.
Андроник сказал краткую речь:
— Иных уже нет, да поглотит их тартар! Другие далече, как сказал поэт, чтоб его перевернуло самого! Ушел теперь Ватац, прохвост, прощелыга, удрал Лапарда, эта бескорыстная проститутка. Патриарх, святейший патриарх, отец родной, бровеносец, оставил панагию и самовольно ушел в монастырь…
Принц перевел дух, обтер усы рукавом.
— Даже тезка мой, даже тезка Андроник Ангел, которому я давал грамоту «Вот посылаю ангела моего…». Поразительно вот что, никто из бегущих в Никею даже не объявляет, из-за чего бежит. Просто бегут, и всё тут! Кажется, и Исаак рыжий тоже все-таки убежал, обиделся, наверное, за мамашу…
— Я тут, всевысочайший, я тут! — раздался откуда-то снизу, словно из-под стола, шутовской голос. Никто не знал, смеяться или плакать.
Служители под руководством Евматия внесли аналой и расположили на нем книгу, освободив ее от пеленаний и завязок. Это была все та же старинная пергаменная книга, Евангелие Апракос, правда переписанное еретиками, но слывущее фамильной книгой Комнинов. Служители воскурили ладан, зажгли свечи, замахали кадилами.
— Я не заставлю вас переприсягать, — миролюбиво сказал принц. — В конце концов это дело совести каждого. Но я велел доставить именно ту книгу, тот экземпляр, на котором мы клялись друг другу в Энейоне. И пусть каждый по очереди над ним скажет молитву Господню, «Отче наш…». И всё.
Обряд начался, а Денис, отойдя в сторону, думал о своем. Фоти сказала, кроме всего прочего, говорят, тут в столице есть бабушка одна, вещунья, она снадобья делает, чтобы не рожать…
Подкатился к нему Агиохристофорит, вихляя жирным пузом. «Ты не обижаешься, — начал, — за этого попа? Это не я, не я, клянусь диаволом…» Опять — диаволом? А Агиохристофорит нашептывал, пока принц был отвлечен молитвой синэтеров:
— Погоди, он тебе испытание устроит покруче, чем через того мерзкого попа…
2
Все те же пустынные, мрачные, сводчатые коридоры Большого Дворца, где расположены всякие царские службы — зверинец, конюшня, склад пиротехники… Отсюда Денис бежал с Фоти из чародейской эргастирии той страшной зимой, и ничего не изменилось! А вот и само логово безумного старца Сикидита.На сей раз это просторное многосводчатое помещение, эргастирии, палаты чародея при дворце. Хотя хозяина не оказалось на месте, жизнь в эргастирии шла колесом. Добрая сотня лампад горела, освещая самые отдаленные уголки. Видно было что высокий покровитель не скупится на науку чародейства.
Это был целый цех, где одни что-то чертили, другие долбили, стучали молоточками, рисовали на распяленных козлиных шкурах. Третьи, наконец, сквозь узкие бойницы в сводах наблюдали небо.
Завидев вошедшего принца и его свиту, подбежал горбатый помощник Сикидита, тот самый, который был с ним в Никее… Весь он был обмотан, обвязан бинтами — после взрыва той несчастной протопушки. Кланялся с великим усердием, принцу стоило труда его остановить.
— Где хозяин?
— Он поднялся на большую башню Юстинианы.
— Что-нибудь наблюдать?
— Нет, он прыгает.
— Как прыгает?
— Он вчера вычислил, всевысочайший, что, если спрыгнуть с зонтиком диаметром в три пяди…
— Послушайте, вы что, тут все с ума сошли?
— Никак нет, всещедрейший, это наука.
— А если он того… — Андроник выразительно повертел ладонью.
Горбатый не знал, что сказать, за него произнес Денис: «Сикидиты приходят и уходят, а наука остается…» — и не сумел удержаться от ухмылки.
— Но, но, но, — возразил грозно принц. — Сикидит нам еще ой как необходим!
Принц послал Пупаку, чтоб он свел прыгателя назад на грешную землю, а сам с интересом рассматривал экспонаты.
И тут Денис увидел хрустальный куб или, вернее, параллелепипед, поставленный вертикально, точно такой же, из которого он бежал сам и освободил свою Фоти. Сердце встрепенулось и тут же успокоилось, потому что любимая Фоти осталась ждать его в благоустроенном дворце.
Но эта женщина была чем-то ужасно похожа на ту Фоти, которая некогда спала в таком же стекле. Та же пышная, золотая корона волос, пластический изгиб обнаженной талии. Крепко замкнуты веки с полосками ресниц, а нежнейший ротик приоткрыт и там видны зубки.
— Вот это да! — пришел в восторг Андроник. — Это королева с рынка блондинок. Впрочем, синэтер, говорят, у тебя жена тоже классная блондинка, хотя и дочь простого стратиота. Но ты же мне ее не показываешь, ха-ха-ха! Наверное, боишься, что отобью.
А Денис по своей аналитической привычке провел четкую разницу со своей Фоти — у этой мелкие черты лица, как у лисенка, крохотные ладошки и ступни ног (а у его Фоти крестьянские, крупные).
— Моя Эйрини, — увлекшись, говорит принц, — не хуже, а, скорее, даже лучше… Да теперь кому достанется, стрючку какому-то. Вот был бы, синэтер…
— Что? — почти машинально спрашивает Денис, хотя отлично понимает, о чем идет речь.
— Ничего, — усмехается Андроник. И опять, как ни в чем не бывало, обращается к кубу: — Эта какая-то не наша, миниатюрная очень. Иноземка, что ли?
И вдруг Дениса осенила догадка — да ведь это же генуэзка, из рода Колумбусов, как ее звали? Бьянка, сестра Ферруччи, невеста корабельщика Амадея. Он так и сказал принцу:
— Это подружка того самого Амадея.
— Вот она где! — принц стремительно переместился к кубу. — Как бы нам разбойника этого ею заманить? А хороша девка! — принц похлопал по стеклу и принюхался. — Постой, это она, что ли, тут припахивает? Сикидит, чума тебя разбери, да она же у тебя дохлая, совсем протухла!
Как раз в этот момент Пупака привел Сикидита, который вбежал, как рассерженная крыса, недовольный тем, что его отвлекли от экспериментов. Подбежал к стеклу, стал ковырять его пальцем. Подали больше света, стало и вправду видно, что несчастная мертва…
— Ай, ошибся я в расчетах, — подытожил чародей. А горбатому закричал: — Убери ее на помойку, слышишь?
«Преступник! — подумал о нем Денис. — А он тут у них в героях ходит… Впрочем, препарирование трупов в учебных целях широко применяется и у нас».
Сикидит кланялся высоким посетителям, только дойдя до Дениса высокомерно на него взглянул и кланяться не стал. Отпустил всех работающих, и эргастирий обезлюдел, остались только высшие.