Харрисон Колин. Кубинский зал

   – О'кей, папа… – Салли встала и повернулась ко мне. – Я только хотела спросить… насколько опасно это было? Ну, находиться в той машине и прочее?… Мне действительно что-то угрожало, или…
   – Да. – Я кивнул. – Угрожало. Но я не знаю – что.
   – А почему вы сами оказались там?
   – Почему?… – Я немного подумал. – Это произошло вопреки моему желанию, Салли.
   – И все-таки почему вы были в той машине?
   – Я пытался помочь Джею Рейни – вытащить его из той сложной ситуации, в которой он оказался.
   – И вам это удалось?
   Я ответил не сразу, ожидая, пока нужные слова сами придут ко мне.
   – Я, собственно, хотела узнать, что было дальше, – уточнила Салли.
   – Дальше?… Джей умер, – сказал я.
   Твой отец умер, подумал я. Умер, и теперь ты никогда его не увидишь.
   – Тот… большой человек? А отчего он умер?
   – Мистер Рейни был болен. Проблемы с легкими.
   – Его… убили?
   – Нет. Я же сказал – он был серьезно болен.
   – Он был хорошим человеком?
   – С ним случилось большое несчастье, – сказал я. – Это было давно. Но он не был плохим, нет…
   – И он не хотел причинить мне вред? Прежде чем ответить, я бросил взгляд на Коулза:
   – Нет. Он ни в коем случае не хотел причинить вред тебе, Салли.
   Похоже, мои слова подействовали. Что-то – какая-то туго натянутая струнка внутри нее ослабла.
   – Вы хотите сказать, что все это было чем-то вроде… ошибки, большой ошибки?
   Я кивнул:
   – Да, чем-то вроде очень большой ошибки, Салли.
   Она слегка пожала плечами.
   – Ну тогда… ладно. – Салли посмотрела на отца. – Я пойду проверю свою электронную почту, хорошо, папа?
   – Конечно, дорогая, конечно.
   – Л ты еще долго?… – спросила она.
   – Нет, а что?
   – Я подумала, что по дороге домой мы могли бы заехать в спортивный магазин.
   – Хорошо, лапа, я понял.
   Салли вышла. Коулз закрыл дверь и повернулся ко мне, не в силах сдержать свой гнев.
   – Ну, Уайет, какая часть вашей истории – вранье? Девяносто девять процентов? Сто?!
   – Чего вы, в конце концов, от меня хотите, Коулз?… – спокойно спросил я.
   – Я хочу знать, почему этот Рейни преследовал мою дочь.
   – Этого я вам не скажу.
   – Что-о?! – Коулз сжал кулаки, и я сразу вспомнил Уилсона Доуна-старшего и то, как однажды он меня почти уничтожил. – Вы что, не понимаете, что я могу обратиться в полицию, и тогда…
   – Понимаю. И тогда мне придется рассказать им все. К сожалению.
   – К сожалению для кого? Для вас, Уайет?…
   Тут я снова вспомнил о своем долге перед Уилсоном Доуном-старшим и его женой, у которых я отнял единственного ребенка; о долге перед своим собственным сыном, которого я предал, когда расстался с ним без борьбы; перед Джеем Рейни, который – не будем забывать об этом! – ни разу не открылся перед дочерью, хотя молчание, несомненно, причиняло ему острую боль. Я вспомнил о своем долге и перед самим Коулзом, и – самое главное – о долге перед Салли. Да, я чувствовал себя обязанным и перед ней просто потому, что она все еще была ребенком, а я был взрослым. И мой долг перед всеми этими людьми и перед самим собой заключался в том, чтобы никогда больше не становиться дикой и неуправляемой силой, которая разлучает родителей и детей. Никогда и ни за что.
   – К сожалению для кого, Уайет?… – повторил Коулз, сердито сверкая глазами. – Кому может повредить правда?
   Я посмотрел на него, заглянул в него – туда, откуда брало начало его робкое стремление знать истину. Коулз недолго выдерживал мой взгляд. Несколько раз моргнув, он отвел глаза.
   – Ну? – глухо спросил он.
   – Эта правда может повредить тем, кто очень вас любит, – сказал я наконец. – Тем, кому очень нужен заботливый и любящий отец.
   Этого оказалось достаточно. Коулз ничего больше не сказал, хотя я не уверен, что он меня понял. Но я к этому и не стремился. Для меня было достаточно, что он понял главное – что есть вещи, которых ему лучше не знать.
   Немного ссутулившись, Дэвид Коулз вздохнул:
   – Вы хотите, чтобы я вам верил…
   – Я хочу, чтобы вы верили себе, верили тому, что знаете.
   Он немного подумал, потом кивнул – скорее своим мыслям, чем мне.
   – Ну хорошо… Мне кажется, с Салли все в порядке. Во всяком случае, ей очень помогло, что она смогла задать вам свои вопросы.
   – С вашей стороны было очень разумно предложить ей это, – сказал я.
   Дэвид Коулз пробурчал что-то неразборчивое.
   – Как бы там ни было, я решил разорвать договор аренды, – сказал он. – Мы вернемся в Лондон.
   – Как вам будет угодно.
   – Вы являетесь официальным душеприказчиком Рейни?
   – Пожалуй, да, – кивнул я. – Поскольку никого другого все равно нет…
   – Я хотел бы знать, станете вы настаивать на продлении договора или штрафных санкциях?
   – Можете быть спокойны, ни на чем таком я настаивать не буду.
   – Вы оставите мне ваши координаты на случай, если у меня возникнут какие-то вопросы?
   – Разумеется.
   – Я хотел бы еще спросить…
   – Спрашивайте.
   – Сколько времени вы работали на мистера Рейни? Долго?
   – Всего несколько недель.
   – Значит, вы его почти не знали?
   – Да, почти не знал.
   – Он был женат?
   – Нет.
   – А семья у него была?
   – Нет, – ответил я. – У него не было абсолютно никого.
   Коулз задумался, но врожденная порядочность в конце концов возобладала.
   – Это довольно грустно, правда?
   – Пожалуй.
   Коулз поднялся и протянул мне руку:
   – Надеюсь, вы меня простите?… Как отец, я не мог поступить иначе. Ведь когда дело касается твоего ребенка, поневоле становишься…
   – Вам не за что извиняться.
   Мы вместе вышли в большой зал. Салли сидела за одним из компьютеров и что-то печатала. Заметив, что мы уходим, она встала. У нее были такие же, как у Джея, широкие плечи, темные глаза и длинные ноги, но Коулз, к счастью, этого не заметил.
   – До свидания, – вежливо сказала она.
   – До свиданья.
   Потом дверь офиса закрылась за мной, и я никогда больше не видел ни Дэвида, ни Салли. Но я их слышал, потому что задержался на пороге и прислушался.
   – Папа!…
   – Что?
   – Мне скучно.
   – Хочешь, поедем домой?
   – Ты обещал купить мне новую клюшку для хоккея!
   – Хорошо, лапа, купим. Дай мне только убрать на место бумаги. Это недолго.
   – Ах, папа! – капризно воскликнула Салли. – Мне та-ак скучно!…
   Это было именно то, что я надеялся услышать, поэтому я не стал больше задерживаться. Спустившись вниз, я покинул здание. Погода была теплой, и я почти час бродил по улицам, чувствуя странную пустоту внутри. Джей, говорил я себе снова и снова, я сделал это, чтобы защитить ее. Салли незачем знать, кто был ее родной отец, потому что это может разрушить ее отношения с человеком, которого она считает отцом, к тому же настоящий отец теперь все равно для нее потерян. Была ли это истина в обертке из лжи, или наоборот, – этого я не знал, и все же мне казалось, что я поступил правильно. Во всяком случае, эта проблема перестала меня тяготить. Пусть я солгал, но солгал во имя добра, и хотя моя ложь не могла вернуть Уилсона Доуна-младшего, мне казалось, что я хотя бы частично искупил свой грех.
 
   Неожиданно я обнаружил, что иду по Тридцать третьей улице мимо стейкхауса, но внутрь заходить я не стал. Разбитый керамический горшок с декоративной туей был заменен новым, но он не совсем подходил по цвету и к тому же выглядел вызывающе новым. И все же однажды, когда вечера стали совсем теплыми, я толкнул тяжелую дверь с золотыми буквами на стекле и вошел в ресторан. Здесь все было по-прежнему: панели красного дерева, цветные олеографии на стенах. Все как всегда, словно ничего не случилось. До начала вечернего наплыва посетителей оставался примерно час, и в дальнем углу главного зала орудовал пылесосом уборщик, а метрдотель проверял список зарегистрированных на сегодня столиков. Я сразу заметил, что дверь к Кубинский зал была открыта настежь, и, прежде чем кто-то успел меня остановить, я шагнул к ней и спустился вниз по крутой мраморной лестнице, ожидая снова увидеть обнаженную красотку над баром, пыльные книжные полки, древнего бармена, протирающего тряпкой стойку, и тусклые светильники на стенах.
   Но подвальная комната оказалась выкрашена в неправдоподобно яркий желтый цвет – приветливый и солнечный, словно в детской спальне. Картины, книги – все исчезло. Кафельный пол был застелен новеньким ковровым покрытием, кабинки – снесены, мужской туалет с разобранной стеной сделался продолжением комнаты. Вместо бара я увидел два длинных банкетных стола, накрытых льняными скатертями. На каждом из них красовалась табличка: «Женщины ведут диалог: ежемесячный ужин со знаменитостью». Мгновение спустя я услышал голоса и, повернувшись ко входу, оказался лицом к лицу с группой из полутора десятков профессиональных женщин, которые спешили занять места за столами.
   – Будьте добры, поставьте на каждый стол еще по три бутылки газированной воды, – бросила мне на ходу одна из них.
   Я не стал объяснять, что она ошиблась. Кивнув, я повернулся и поднялся по лестнице в главный обеденный зал. Впрочем, и там я не стал задерживаться, а прошел прямо в кухню, надеясь увидеть Элисон.
   Мне попадалось много знакомых – официанток, раздатчиков, поваров, уборщиков посуды, но ее нигде не было.
   – Чем я могу вам помочь, сэр? – спросила меня одна из официанток.
   – Я ищу Элисон Спаркс.
   – О, она только что была здесь.
   – Может быть, она в своем кабинете?
   – Нет, скорее она сейчас внизу, в одной из кладовок.
   – Вы не проводите меня к ней?
   – Простите, сэр, это…
   – Да, это срочно. И очень важно.
   Мы спустились вниз и долго шли по длинному, обрамленному трубами коридору, пока не добрались до мясохранилища. Дверь хранилища была открыта.
   – Элисон?! – позвала официантка.
   – Я здесь.
   Официантка кивнула мне и упорхнула.
   – Ну, что там еще? – снова послышался раздраженный голос Элисон.
   Я вошел в хранилище. Как и в прошлый раз, на крюках висело около пятидесяти говяжьих туш со штампами поставщиков и чернильными датами на заиндевевших розовых мускулах. Элисон стояла среди них спиной ко мне и внимательно разглядывала пачку накладных. Услышав мои шаги, она обернулась:
   – Билл?
   Я кивнул.
   – Я собиралась тебе звонить.
   – Ты перекрасила Кубинский зал, – сказал я.
   – Я бы сказала иначе.
   – Как?
   – Я уничтожила его, Билл.
   – Стерла в порошок.
   – Почти. Мне не нравится, как он теперь выглядит – правда не нравится, но…
   Последовала неловкая пауза.
   – Ты ничего не хочешь мне сказать?
   – Что, например?
   – Например, ты могла бы рассказать, как все было на самом деле.
   Элисон покачала головой:
   – Право, не знаю… Я ведь тебе рассказывала! Ха позвонил каким-то своим друзьям, они приехали и…
   – И вывезли мусор. Да, это я знаю. Я хотел спросить, что случилось с Джеем.
   Элисон бросила на меня быстрый взгляд, и в ее глазах мелькнула какая-то тень.
   – Я хочу знать, как он умер. Ты сказала, что он просто «взял и ушел», но это ложь. Он не забрал свой джип и не вернулся к себе на квартиру. И он умер в той же одежде, в какой был в тот вечер.
   – Но я действительно не знаю, что с ним случилось, Билл.
   – Он съел суси с рыбой?
   – Я не знаю.
   – Ты видела, как он ее ел?
   – Нет.
   – Ты видела, как он упал?
   – Нет.
   – Ты видела его после того, как он упал?
   – Да.
   – А видела ты его после того как он умер?
   Элисон не ответила.
   – Значит, видела.
   – Да.
   – И ты видела, как «друзья» Ха его увозят?
   Молчание.
   – Ты видела, как увозят его и меня?
   Снова ничего.
   Ей явно не хотелось думать о том, что меня можно было спасти, и я мог бы ненавидеть ее за это. Но в конце концов я все-таки выжил. И, как и остальные, я был по-своему виноват. Мы все были повязаны предательством, порожденным нашими же эгоистическими желаниями.
   – Скажи мне, Элисон, как умер Джей на самом деле.
   – Я не знаю.
   – Элисон, вспомни! Ха приготовил восемь лепешек-суси. Дэнни и Гейб съели по две каждый. Еще две съел Г. Д. Две лепешки осталось. Одну съел я. Когда я отключился, последняя порция лежала на тарелке перед Джеем. Так съел он ее или нет?
   – Нет.
   – И он нормально себя чувствовал, когда «уходил»?
   – Он немного нетвердо держался на ногах, но в целом… в целом все было в порядке.
   – Что значит – «нетвердо держался на ногах»? Ведь он не пил!
   – И тем не менее его шатало, словно он очень устал. Я знаю, с ним это иногда бывает.
   Я ничего не сказал – только молча смотрел на нее. Элисон нервно облизнула губы.
   – Я поднялась наверх, чтобы, как всегда, открыть ресторан. Повара, официанты, подсобные рабочие – все уже были на месте. Ха тоже был со мной, но…
   – Он думал, что убил меня?
   – Да. Случайно. Он сказал, что дал тебе слишком много рыбы. Ха убедил меня, что твой мозг необратимо разрушен и что ты умрешь в… в фургоне. – Она так и не решилась произнести слово «мусоровоз».
   – Похоже, Ха все рассчитал, – сказал я. – Кстати, где он сейчас?
   – Я же сказала тебе – я не знаю!
   – Он удрал?
   – Да, Ха уехал практически сразу. Той же ночью.
   – Ты не собираешься его искать?
   Элисон покачала головой, как мне показалось – печально.
   – Почему нет?
   – Я понятия не имею, где он может быть, – вот почему.
   – Как его звали? Я имею в виду полное имя… Если знать имя и фамилию, можно попытаться найти через…
   – Я не знаю.
   – Не знаешь?! Скажи хотя бы, Ха – это имя или фамилия?
   – Понятия не имею.
   – Но ведь ты взяла его к себе на работу и должна была…
   – Я платила ему наличными, в конверте. Мы не подписывали никаких документов.
   Я задумался:
   – Ха – это его настоящее имя?
   Мои слова заставили ее улыбнуться.
   – Откуда мне знать?
   – Гхм… Значит, с китайской экзотикой покончено?
   – Значит, покончено.
   – Ну, хорошо… – Я решил вернуться к интересовавшему меня предмету. – Где был Джей, когда вы с Ха поднялись наверх, чтобы открыть ресторан?
   – Сидел за столом. У него в руке была сигара.
   – И он… закурил ее? Ты видела?!
   – Нет.
   – То есть это был последний раз, когда ты его видела?… Я имею в виду – живым?
   Глаза Элисон затуманились, и она несколько раз моргнула.
   – Говори же!…
   Она кивнула:
   – Да. Когда минут десять назад мы вернулись, он был уже мертв. Он лежал на полу и… не дышал. Совсем.
   – А сигара? Где была сигара? Он ее закурил? Какой у нее был кончик – обгорелый или…
   – Я не… Честно говоря, я не обратила внимания. Сам понимаешь, мне было не до того. Может быть, он и закурил, я не видела.
   Элисон чего-то недоговаривала – я понял это практически сразу.
   – Знаешь, – печально продолжила она, – на днях я видела эту девочку возле своего дома. Она очень похожа на Джея.
   Я никак не мог понять, почему рассказ Элисон о Джее и сигаре вызывает у меня столько сомнений. Я хотел ей верить – и не мог.
   – Ты знал? – спросила она.
   – Да, знал. Хотя и не с самого начала.
   – Она жила прямо напротив меня. – Казалось, теперь Элисон разговаривает сама с собой. – Он хотел найти ее…
   – Погоди, – перебил я. – Что же все-таки случилось с последней лепешкой суси?
   Элисон качнулась назад – и как-то внезапно очутилась в моих объятиях.
   – Я ее съела, – сказала она.
   Элисон Спаркс плакала, прижавшись ко мне. Да-да, несгибаемая «железная» Элисон всхлипывала, спрятав лицо у меня на груди.
   – Джей умер… И я думала, что ты тоже умер, потому что у тебя изо рта шла пена. И этот негр – Ламонт, он был мертв, и я просто не знала, то делать. Должно быть, я растерялась, к тому же я очень расстроилась из-за девочки, его дочери. Я поняла, почему Джей сделал все это, почему он… Нет, я на него больше не сердилась, но все это было так печально и грустно, что мне захотелось просто умереть – умереть вместе с ним.
   – И тогда ты…
   – Я схватила его рыбу и съела, но Ха закричал на меня, схватил за шею и заставил наклониться. Потом он сунул мне в рот два пальца, чтобы меня вырвало, но я сопротивлялась и, кажется, ударила его. Но Ха все равно был сильнее – он взял ложку и просунул мне глубоко в горло, и я…
   Громко всхлипывая, она снова прижалась ко мне, и я машинально обнял ее. Я не знал, что и подумать. Я и не верил ей, и содрогался от ужаса при мысли о том, что Элисон едва не погибла. Да, я тоже съел свою порцию добровольно, но я-то верил, что доза яда, содержащаяся в ней, не опасна. Но она оказалась опасна – смертельно опасна, во всяком случае – почти. Можно сказать, что я выжил только благодаря чуду. Но лепешка, которая досталась Джею, наверняка была смертоносной. Ха с самого начала намеревался убить его – в этом у меня не было никаких сомнений. Но за что? За то, что он предал Элисон? За то, что навлек беду на ее ресторан? Вряд ли я когда-нибудь это узнаю.
   Я осторожно отстранил Элисон. Прислонившись к стене, она продолжала судорожно вздрагивать от рыданий; так я ее и оставил. Выйдя из мясохранилища, я прошел по коридору, поднялся по лестнице в кухню, пересек главный обеденный зал и направился к выходу из ресторана. Прежде чем покинуть его навсегда, я, однако, не удержался и решил в последний раз заглянуть в Кубинский зал, который назывался теперь Цветочным салоном. Подходя к двери, я рисовал в своем воображении прежний его облик – стенные панели лоснящегося красного дерева, черно-белый, как шахматная доска, плиточный пол, пыльные книги на полках… Но тут снизу до меня донесся лошадиный смех Женщин, Которые Вели Диалог, и я понял, что будет гораздо лучше, если я не стану спускаться вниз.
   Я повернулся к выходу – и лицом к лицу столкнулся с одетым в шикарный костюм престарелым нью-йоркским литератором, который только что прибыл. Трезвый он все еще мог производить впечатление.
   – Я здесь читаю лекцию, – сказал он мне, не сомневаясь, что его узнали. – Меня, наверное, уже ждут?
   Я оглядел его надменно приподнятые седые брови и поразительно похожие на настоящие зубы.
   – Это вы – Приглашенная Знаменитость?
   – Да. – Он, похоже, спешил.
   – Вниз по лестнице. – Я показал на дверь в Кубинский зал. – Вы, кажется, там уже бывали.
   – Да, бывал. – Он кивнул. – Слава богу, администрация наконец-то отказалась от своей глупой игры в загадки.
   Я не улыбнулся – для этого у меня было слишком подавленное настроение. Толкнув дверь, я вышел на улицу. У каждого человека, который живет в Нью-Йорке достаточно долго, есть места, которых он избегает. Одним из таких мест отныне стал для меня стейкхаус на Тридцать третьей улице.
 
   Прошла еще неделя или две; я с головой ушел в бумажную работу на своем новом месте в фирме Татхилла и был почти счастлив. Даже больше чем счастлив – я испытывал невероятное облегчение. Дэн Татхилл сумел сохранить деловые контакты и связи, и нанятые им молодые сотрудники с энтузиазмом осваивали высшие эшелоны бизнеса. Мы с Дэном – два «старика» – тихонечко посмеивались между собой, зная, что эти «молодые да рьяные» сделают нас богатыми. Впрочем, Дэн уже был богат. Мне тоже оставалось ждать не слишком долго: Дэн твердо обещал в ближайшем будущем сделать меня своим партнером, чтобы на этой основе расширять фирму. Я не имел ничего против: для меня это был новый шанс, новая весна после долгой, затяжной зимы – лучшее из всего, что может предложить человеку большой город. Кроме этого, у меня была еще одна причина радоваться: Джудит позвонила мне из Италии и сказала, что они с Тимоти вернутся в Нью-Йорк уже в следующем месяце.
   Тем временем встал вопрос о наследстве Джея. Он не оставил письменного завещания, и суд попросил меня, как его последнего адвоката, распорядиться наследуемым имуществом согласно закону. Дело обещало быть долгим, но когда я позвонил Марте Хэллок и спросил, кто является ближайшим из оставшихся в живых родственников Джея, она ответила:
   – Я.
   – Как бы вы хотели распорядиться имуществом наследодателя? – спросил я.
   – Я хочу, чтобы вы продали это здание на Рид-стрит.
   – А как поступить с вырученными деньгами? Как мне передать их вам?
   Она откашлялась.
   – Мне не нужны деньги, мистер Уайет. Передайте их нашему местному земельному фонду. Он скупает поля, свободные земельные участки и превращает их в заповедники. Несколько миллионов могут существенно помочь делу.
   Я подумал о детстве Джея, которое прошло в этих самых полях, и мне показалось, что такое помещение денег будет для него лучшим памятником.
   – Да, и выделите какую-то сумму семье, – добавила Марта Хэллок. – Лучше всего – половину.
   – Семье? – переспросил я.
   – Вдове Хершела, – уточнила Марта. – Вычтите из вырученных денег ваш гонорар, разделите остаток пополам и отдайте половину миссис Джоунз.
   В тот же день я позвонил миссис Джоунз и сказал, что вскоре она, вероятно, получит весьма значительную сумму. Старая чернокожая женщина была очень благодарна.
   – Вы знаете, – сказала она, – недавно мы потеряли одного из наших мальчиков!
   – Мне очень жаль, миссис Джоунз, – сказал я. Мне действительно было жаль. Я мог бы сказать, что она совершила ошибку и что ее племянник погиб только потому, что она сделала его своим союзником, но ведь с другой стороны, желание миссис Джоунз – как и мотивы самого Г. Д. – были вполне справедливыми. К тому же никто из них не мог себе и представить, что его вмешательство закончится куском ядовитой рыбы, поданной в частном зале стейкхауса нелегальным китайским иммигрантом. Никто из них не мог даже вообразить ничего подобного, поэтому я ограничился тем, что еще раз выразил миссис Джоунз свои соболезнования и тихо повесил трубку.
 
   И все это время я ждал звонка из полиции. Как ни крути, я был очевидцем нескольких убийств, знал, как совершались самые настоящие преступления. Я убеждал себя, что даже если я помогу раскрыть эти дела, мертвых все равно не вернуть, а истина может только подвергнуть опасности и меня самого, и еще многих. Конечно, думал я главным образом о себе – отрицать это было бы глупо, однако я знал, что если я пойду в полицию, каждое сказанное мной слово вызовет десятки вопросов и не пройдет и нескольких дней, как Салли Коулз будет вызвана на допрос. А если это случится, она очень скоро узнает, что мужчина в лимузине, просивший разрешения прикоснуться к ее уху, приходится ей родным отцом. Или вернее – приходился, что еще хуже. И Дэвид Коулз, который кормил, одевал и любил ее как родную на протяжении почти полутора десятков лет, узнает – как узнают это и Салли, и весь мир, – что на самом деле она вовсе не его дочь. И тогда отец лишится дочери, а дочь потеряет отца.
   Звонка все не было и не было, однако я не мог чувствовать себя свободным. Я был заражен микробом страха, уязвлен тревожащим, как заноза, ощущением, что по крайней мере одна загадка так и осталась неразрешенной. И вот в один прекрасный день меня вдруг осенило. Я вспомнил…
   В пластиковом пакете с вещами Джея, который я хранил в сейфе в своем кабинете, по-прежнему лежала книжечка спичек из Кубинского зала. Насколько мне было известно, Джей побывал в нем только дважды – когда мы подписывали договор с Марсено и в свой последний день. В первый раз Джей не брал спичек. Я, во всяком случае, этого не видел, а ведь я был с ним постоянно, за исключением тех двадцати минут, которые понадобились мне, чтобы просмотреть документы.
   Открыв сейф, замок которого был настроен на дату рождения Тимоти, я достал из пакета спички. В прошлый раз мне не пришло в голову открыть маленькую, покоробившуюся от воды книжечку, но сейчас я это сделал.
   То, что я увидел, ни один суд не счел бы неопровержимым доказательством, но для меня было довольно и этого. Одной спички не хватало. Джей зажег ее, а книжечку машинально опустил в карман. Я ясно представлял, как он оглядел Кубинский зал, увидел три трупа и своего верного адвоката, лежащего на полу без сознания (губы в пене, глаза закатились), и спросил себя, что ждет его самого. Джей только что попрощался, возможно – навсегда, со своей дочерью, так и не открывшись ей. И, как будто этого было мало, судьба приготовила ему еще один удар – карту с обозначением места, где все эти годы была похоронена его мать. Джей был умным человеком, и я ни минуты не сомневаюсь – он сразу понял, что означает эта карта, понял, что его мать умерла той же страшной смертью, какой едва избежал он сам.
   Я совершенно уверен, что этого вполне достаточно, чтобы убить человека, лишить его последней надежды – особенно человека, который знает, что обречен. Его схватка со смертью была окончена – отныне Джей мог только ждать конца, ждать, пока удушье сделает свое дело. И тогда он совершил решительный, я бы даже сказал – величественный и благородный жест, который, к сожалению, никто не видел.
   В Кубинском зале каждый мог взять с полки гаванскую сигару. И хотя табак был превосходным, плотный, ароматный, обманчивый дым, ползший вдоль панелей красного дерева, обволакивавший пейзажи на стенах и поднимавшийся к потолку из гофрированного железа, вполне мог убить такого человека, как Джей, – особенно если вдохнуть его поглубже в легкие и держать там, стиснув губы и зажав нос, до тех пор, пока больные, истерзанные бронхи не начнут спазматически сокращаться и распухать. И даже если секунд через тридцать Джей повалился на пол и, покраснев от напряжения и широко раскрыв рот, принялся судорожно глотать живительный воздух, это уже не могло его спасти.
   Да, к этому моменту уже ничего нельзя было изменить или поправить. Джей тяжело повалился на пол, и сигара (которую Ха, ни о чем не подозревая, несомненно, вымел с другим мусором) выпала у него из пальцев. Он катался по черно-белой плитке Кубинского зала, задыхался, страдал, хрипел в последней мучительной агонии. Человек с низким объемом форсированного выдоха впадает в острую кислородную недостаточность практически мгновенно. Когда снижается содержание кислорода в крови, человек теряет сознание, но внутренние органы продолжают требовать воздуха, воздуха, воздуха, и частота сердечных сокращений резко возрастает. Это, однако, приводит лишь к повышенному расходу остатков кислорода, и очень скоро все основные функции организма замирают. В легких нарастает процесс, известный как «каскадная ферментная недостаточность». Через каких-нибудь пнть-шесть минут мозг, отравленный продуктами химических реакций, уже необратимо поврежден, а вскоре наступает и смерть.
   Да, зная то, что было известно мне о моем бывшем клиенте Джее Рейни; зная, что в книжечке картонных спичек, которую я до сих пор храню, одной спички недоставало, я могу почти со стопроцентной уверенностью утверждать, что он предпочел быстро покончить с собой, не дожидаясь, пока жизнь будет медленно у него отнята. Вот почему мне трудно относиться к этому поступку Джея иначе как к последнему акту самоутверждения и торжества воли, как к последнему подарку самому себе, хотя для всех тех, кто знал его хотя бы недолгое время, уход Джея Рейни был и остается настоящей трагедией.
 
   Джудит обещала позвонить, как только они с Тимми приедут и поселятся в одном из городских отелей. Я постоянно думал об этом, но суеверно готовился к худшему, убеждая себя, что рассчитывать сразу на многое было бы с моей стороны как минимум глупо. «Мне будет очень приятно снова вернуться в город, – добавила она, и мне послышались в ее голосе. мечтательные нотки. – Тимоти очень хочется поскорее увидеться с тобой».
   Как только они прилетели, я начал ждать ее звонка. Джудит, конечно, нервничала; я тоже не находил себе места от беспокойства. Наконец поздно вечером раздался долгожданный звонок.
   – Я хочу встретиться с тобой, – сказал я. Ответ Джудит был достаточно осторожным.
   – Я не знаю, Билл. Случилось так много всякого… – проговорила она.
   Я не мог с этим не согласиться.
   – Значит, ты снова работаешь?
   – Да, недавно я получил работу в новой фирме, – сказал я. Мои слова неожиданно прозвучали очень солидно – намного солиднее, чем дело обстояло в действительности, – и Джудит издала удивленное восклицание.
   – Впрочем, – добавил я, – восемьсот пятьдесят миллионов мне все равно не заработать.
   – Да, конечно, – вздохнула она, но развивать эту тему не стала.
   Я лихорадочно раздумывал, что бы еще сказать.
   – Знаешь, Билл, – снова заговорила Джудит, – мне кажется, я совершила большую ошибку.
   – Да.
   – Ты с кем-нибудь встречаешься? – осторожно поинтересовалась она.
   Прежде чем ответить, я немного помедлил:
   – Да, встречаюсь.
   – Ox…! – вырвалось у нее. – А ты… Я понимаю, что это не мое дело, но… Ты можешь сказать, кто она?
   – Моту.
   – Кто же?…
   – Ты, – сказал я. – Я встречаюсь с тобой. Завтра в три часа в кафе-кондитерской отеля «Плаза», о'кей?
   Я не сомневался – Джудит было очень приятно это услышать. Все-таки когда-то я хорошо ее знал и мог догадаться, о чем она думает, по звуку ее дыхания.
   – Хорошо… Это хорошо, – сказала она, и я подумал, как приятно будет снова увидеть ее, заглянуть ей в глаза – высмотреть ее в толпе, выделить среди суеты и многолюдья, остановиться перед ней – и обнять.
   И я оказался прав. На следующий день, едва увидев меня за столиком, они сразу двинулись ко мне. Джудит шагала решительно и твердо, а у Тимми на руке была та самая бейсбольная перчатка, которую я ему прислал, и он подбрасывал и ловил маленький кожаный мячик. Я поднялся им навстречу, обнял. Тело Джудит было знакомым и родным, и тело Тимоти тоже, хотя за время, что мы не виделись, он очень вырос. Я крепко прижал его к своей груди, чувствуя на себе взгляд Джудит. Прощение – вот все, что требовалось от каждого из нас. А может быть, и нет, может быть, я ошибался. Может быть, это было что-то вне нас – и помимо нас, что-то невообразимое, непредставимое. В конце концов, на свете случаются порой и куда более странные вещи.
   Иногда их еще зовут чудесами…