Страница:
Но оставленные им фрагменты автобиографии частично отвечают на этот вопрос. Он по чисто личным причинам так и не получил кафедру в университетах немецкоязычных стран в 1920-х годах или до 1933 года, тогда как множество других, бесспорно менее достойных, их получали. Такой профессор был бы украшением любого университета. Но инстинктивное чувство профессоров, что он не вполне подходит к их кругу, не было вполне ошибочным. При том, что его знание предмета превосходило знания большинства коллег, он никогда не был настоящим специалистом. Когда я оглядываю историю социальных наук в поисках подобной фигуры, я не нахожу ее среди профессоров, и даже Адам Смит здесь не годится; его следует сравнивать с мыслителями типа Вольтера или Монтескье, Токвилля или Джона Стюарта Милля. Такое понимание я приобрел, конечно, только с годами. Но когда более 50 лет назад я пытался объяснить положение Мизеса Уэсли Клеру Митчеллу приблизительно в тех же словах, я встретил -- видимо вполне объяснимый -- лишь вежливый иронический скептицизм. Его работам свойственно глобальное истолкование социального развития, и в отличие от немногих сравнимых с ним современников, таких как Макс Вебер, с которым его связывали редкостные отношения взаимного уважения, преимуществом Мизеса было неподдельное знание экономической теории. Предлагаемые здесь мемуары [имеется в виду текст Erinnerungen Ludwig von Mises, op. cit. -- амер. изд.] рассказывают о его развитии, положении и взглядах гораздо больше, чем я знаю или был бы способен рассказать. Я могу только попытаться дополнить или подтвердить информацию о десяти годах его жизни в Вене, когда я был тесно связан с ним. Довольно характерно, что я появился у него не как студент, но как свежеиспеченный доктор права и государственный служащий, его подчиненный в одном из этих временных особых учреждениях, созданных ради выполнения положений Сент-Жерменского договора о мире. Рекомендательное письмо от моего университетского учителя Фридриха фон Визера [о Визере см. главу 3 данного издания -- амер. изд.], который характеризовал меня как очень обещающего молодого экономиста, Мизес встретил улыбкой и замечанием, что он никогда не видел меня на своих лекциях. Но когда он обнаружил, что мои знания вполне удовлетворительны, и что я действительно интересуюсь экономической теорией, он стал оказывать мне всяческое содействие и сделал возможной мою длительную поездку в Соединенные Штаты (до появления Рокфеллеровских стипендий), которая так во многом мне помогла. [О поездке Хайека в Соединенные Штаты в 1923--1924 гг. см. Пролог к части 1. -- амер. изд.] Но хотя в первые годы нашего общения я ежедневно видел его на службе, у меня не было ни малейшего подозрения, что он готовит свою великую книгу о социализме, которая после публикации в 1922 году решительно меня изменила. Только летом 1924 года после возвращения из Америки я был допущен в этот круг, который уже существовал некоторое время и через который научная работа Мизеса в Вене в основном и оказывала влияние. "Семинар Мизеса", как мы называли эти вечерние дискуссии, проходившие каждые две недели в его служебном кабинете, детально описан в его мемуарах, хотя Мизес и не упоминает регулярное продолжение официальной части дискуссий, длившееся до поздней ночи в одном из Венских кафе. Как он совершенно верно отмечает, это не были учебные заседания, но вольные дискуссии, которыми руководил старший товарищ, и остальные разделяли далеко не все его взгляды. Строго говоря, только Фриц Махлуп был по настоящему студентом Мизеса. Что касается остальных, то из постоянных участников лишь Ричард Стригль [о Стигле см. главу 6 -- амер. изд.], Готтфрид Хаберлер, Оскар Моргенштерн, Элен Лайзер [Helene Lieser позднее была секретарем Международной экономической ассоциации в Париже -- амер. изд.] и Марта Стефания Браун [Marta Stephanie Braun, позднее Browne, преподавала в Бруклинском колледже и Нью-Йоркском университете -- амер. изд.] были специалистами в экономике. Рано умершие Эвальд Шамс [о Шамсе см. главу 6 -амер. изд.] и Лео Ш°нфельд, принадлежавшие к тому же очень одаренному промежуточному поколению, что и Ричард Стригль, никогда не были, сколько я знаю, постоянными участниками мизесовского семинара. Но социологи, философы и историки вроде Альфреда Шютца, Феликса Кауфмана и Фридриха Энгель-Яноши [Friedrich Engel-Janosi (1893--1978) -- амер. изд.] были столь же активны в дискуссиях, которые часто вращались вокруг проблем методов социальных наук, и редко концентрировались на специальных проблемах экономической теории (если не считать проблем субъективной теории ценности). Но вопросы экономической политики обсуждались часто, и всегда с точки зрения воздействия различных систем социальной философии. [Некоторые из участников семинара Мизеса опубликовали свои воспоминания в Wirtschaftpolitische Blatter, vol. 4, April 1981. -- амер. изд.] Все это казалось редким умственным развлечением для человека, который в течении дня был полностью загружен насущными политическими и экономическими проблемами, и который был лучше информирован в вопросах повседневной политики, современной истории и общего идеологического развития, чем большинство других. Над чем он работал, не знал даже я, хотя и видел его в эти годы почти ежедневно; он никогда не говорил об этом. Я знал только от его секретаря, что время от времени он перепечатывал тексты, написанные его отчетливым почерком. Но многие из его работ вплоть до публикации существовали только в таком рукописном виде, а одна важная статья считалась долгое время утерянной, пока ее не откопали в бумагах редактора журнала. До его женитьбы никто ничего не знал о том, как он работает. До окончания работы он никогда не говорил о ней. Хотя он знал о моей постоянной готовности помочь ему, только однажды он попросил меня сверить цитату, когда я упомянул, что намерен в библиотеке просмотреть труд по каноническому праву. У него никогда не было научного помощника, по крайней мере в Вене. Он занимался преимущественно теми проблемами, по которым считал ошибочным господствующее мнение. У читателей /ї/ может возникнуть впечатление, что он был предубежден против немецкой социальной науки как таковой. Это, безусловно, не так, хотя с течением времени в нем развилось некое объяснимое раздражение. При этом он ценил крупных немецких теоретиков предыдущих поколений -- Тюнена, Германна, Мангольдта или Госсена -- выше, чем большинство своих коллег-современников, да и знал их гораздо лучше. Впрочем, и среди современников он высоко ставил ряд отдельных фигур, таких как Дитцель, П°ль, Адольф Вебер и Пассов, а также социолога Леопольда фон Визе и, в первую очередь, Макса Вебера, тесные научные связи с которым у него установились в краткий период его преподавания в Венском университете весной 1918 года, и эти связи могли бы оказаться очень плодотворными, если бы не ранняя смерть Вебера. Но в целом, бесспорно, что у него не могло быть ничего кроме презрения к большинству профессоров, занимавших кафедры в германских университетах и претендовавших на роль теоретиков-экономистов. Мизес не преувеличивал бедственность положения в экономической теории, как ее преподавали члены исторической школы. Сколь низко упал уровень теоретического мышления в Германии видно из того факта, что понадобилось упрощенное и грубое изложение проблем шведом Густавом Касселем -- впрочем, вполне заслуженного ученого -чтобы опять возродить в Германии интерес к теории. Будучи человеком изысканно вежливым и способным к величайшему самоконтролю (который иногда давал трещины), Мизес не был человеком, способным скрывать свое презрение к кому-либо. Это усиливало его изоляцию как среди профессиональных экономистов, так и в тех Венских кругах, с которыми у него были научные и профессиональные связи. Когда он отказался от идей прогрессистской социальной политики, он стал чужаком для своих коллег и студентов. Даже четверть века спустя я сталкивался с отголосками гнева и обиды на показавшийся неожиданным разрыв с господствовавшими в академической среде начала века идеалами, когда, например, его сокурсник Ф.Х. Вейсс (издатель сокращенного собрания работ Б°м-Баверка) рассказывал мне об этом событии с нескрываемым возмущением, явно имея в виду предостеречь меня от аналогичного предательства "социальных" ценностей и от чрезмерной симпатии к "отжившему" либерализму. Если бы Карл Менгер не вышел сравнительно рано в отставку, а Б°м-Баверк не умер столь молодым, вполне возможно, что Мизес нашел бы у них поддержку. Но единственный остававшийся в живых основатель австрийской школы, мой досточтимый учитель Фридрих фон Визер, сам был по убеждениям скорее фабианцем; он гордился тем, что, как он считал, своими работами над теорией предельной полезности ему удалось научно обосновать разумность прогрессивного налогообложения доходов. Возврат Мизеса к классическому либерализму не был простой реакцией на господствовавшие в то время тенденции. У него полностью отсутствовала приспособляемость его блистательного товарища по семинару Йозефа Шумпетера [о Шумпетере см. главу 5 -- амер. изд.], который всегда быстро приноравливался к новым интеллектуальным веяниям; впрочем, у Мизеса не было и характерной для Шумпетера страсти к epater le bourgeois. Мне представляется, что два эти важнейших представителя третьего поколения ведущих австрийских экономистов (Шумпетера не приходится считать членом австрийской школы в собственном смысле слова), при всем взаимном интеллектуальном уважении, действовали друг другу на нервы. Сегодня Мизес и его ученики считаются представителями австрийской школы, и это вполне оправданно, хотя он представляет лишь одну из ветвей, начало которым положили ученики Менгера и его близкие друзья Евгений фон Б°м-Баверк и Фридрих фон Визер. Я признаю это не без сопротивления, потому что ожидал гораздо большего от традиции Визера, которую пытался развить его преемник Ганс Майер. Эти ожидания пока что не сбылись, хотя еще сохраняется возможность, что эта традиция окажется в будущем более плодотворной, чем была до сих пор. Сегодня австрийская школа сохраняет активность почти исключительно в Соединенных Штатах и состоит из последователей Мизеса, развивавшего наследие Б°м-Баверка, а человек, на которого Визер возлагал столь большие надежды и который наследовал его кафедру [имеется в виду Ганс Майер -- амер. изд.], так и не исполнил обещаний. [Хайек недооценивает здесь собственное влияние на современную австрийскую школу, которое не вполне совпадает с влиянием Мизеса. Об этом см. Введение к данному тому. -- амер. изд.] Мизес так и остался чужаком в академическом мире, потому что он никогда не занимал кафедры в немецко-говорящих странах, и до 50 с лишним лет должен был посвящать большую часть своего времени ненаучной деятельности. Его изоляции в общественной жизни и в роли представителя большого социально-философского направления способствовали и другие факторы. В первой трети этого века еврейский интеллектуал, защищавший социалистические идеи, имел свое бесспорное место в обществе. Сходным образом еврейский банкир или делец, который защищал капитализм (что само по себе было нехорошо!), также обладал некоторыми естественными правами на существование. Но еврейский интеллектуал, который оправдывал капитализм, казался большинству чем-то чудовищным и неестественным, чем-то пребывающим вне всяких категорий, с чем неизвестно как обращаться. Его бесспорное знание предмета производило впечатление, и в трудных экономических ситуациях с ним приходилось советоваться, но его советы редко понимали и использовали. Большей частью в нем видели эксцентричного чудака, "устаревшие" идеи которого "сегодня" совершенно непрактичны. Очень немногие наблюдатели понимали, что за многие годы напряженной работы он создал собственную систему социальной философии, да отдаленные наблюдатели, пожалуй, и не в состоянии были этого понять до 1940 года, когда он в Nationalokonomie впервые представил свою систему идей в целостном виде, но в это время читатели в Австрии и Германии были уже недостижимы для него. За пределами малого круга молодых теоретиков, которые встречались в его рабочем кабинете, и ряда высоко одаренных друзей в деловом мире, которых равно заботило будущее и о которых он упоминает в своих мемуарах, он встречал общее понимание только у отдельных иностранных гостей, таких как франкфуртский банкир Альберт Ханн, работы которого по денежной теории, впрочем, он высмеивал как грехи молодости. Но даже им приходилось нелегко. В поддержку своих идеи он приводил порой не вполне законченные аргументы, хотя, по некотором размышлении, становилось ясно, что он был прав. Но когда он сам был вполне убежден в собственных выводах, сформулированных отчетливым и ясным языком -- дар, которым он превосходно владел -- он приходил к выводу, что остальным также следовало бы все понять, и что только их предрассудки и упрямство им в этом мешают. Слишком долго он был лишен возможности обсуждать проблемы с равными по интеллектуальному развитию, которые бы разделяли его основные нравственные принципы, а потому и не сознавал, что даже небольшие различия в неявных предположениях могут вести к совершенно различным результатам. Это проявлялось в некоторой раздражительности, в готовности предположить нежелание понять, тогда как на деле имело место честное непонимание его аргументов. Должен признать, что и я не всегда сразу признавал полную убедительность его аргументов, и только постепенно приходил к выводу, что он большей частью прав, и что, по некотором размышлении, можно найти опущенные им доводы. Размышляя о схватках, в которых ему пришлось участвовать, я понимаю также, что порой он крепко преувеличивал, утверждая, например, априорный характер экономической теории, и здесь я не могу следовать за ним. Новым друзьям Мизеса, узнавшим его уже смягченным женитьбой и успехом в Америке, резкие вспышки гнева и раздражения, прорывающиеся в мемуарах, написанных в период величайшей горечи и безнадежности, могут показаться шокирующими. [Erinnerungen Мизеса была написана в конце 1940 года, вскоре после его бегства из Европы в Соединенные Штаты. -- амер. изд.] Но тот Мизес, который говорит в этой книге, есть тот самый Мизес, которого мы знали в Вене в 1920-х годах, лишенный, конечно, тактичной сдержанности, неизменно свойственной ему в личном общении, но честно и открыто выражающий то, что он думал и чувствовал. Это до известной степени объясняет пренебрежение условностями, хотя и не оправдывает его. Мы, знавшие его лучше, порой гневались из-за того, что ему не дают кафедру, но в глубине души мы этому не удивлялись. Он слишком сильно критиковал представителей той профессии, в ряды которой хотел получить доступ, чтобы быть принятыми ими. Он сражался против того течения в интеллектуальной жизни, которое сейчас идет на убыль, в том числе и благодаря его усилиям, но тогда оно было слишком могущественным, чтобы ему мог противостоять один человек. Венцы так никогда и не поняли, что среди них жил один из величайших мыслителей нашего времени. [Полную библиографию работ Мизеса смотри в Erinnerungen von Ludwig von Mises, op. cit., pp. 92--109; David Gordon, Ludwig von Mises: An Annotated Bibliography (Auburn, Ala.: Ludwig von Mises Institute, 1988); и Betina Bien Greaves, "The Contribution of Ludwig von Mises in the Fields of Money, Credit and Banking", in Mises's On the Manipulation of Money and Credit, ed. Percy L. Greaves, Jr. (Dobbs Ferry, N.Y.: Free Market Books, 1978), pp. 281--288, перевод Geldweertstabilisierung und Konjunkturpolitik, и двух других статей. -- амер. изд.]
Глава пять. Джозеф Шумпетер (1883-1950)
Методологический индивидуализм [Опубликовано как Предисловие к Joseph Schumpeter, Methodological Individualism (Brussels: Institutum Europaeum, 1980), которое представляет собой частичный перевод работы Шумпетера Das Wesen und der Hauptinhalt der theoretischen Nationalokonomie (Leipzig: Duncker & Humblot, 1908) -- амер. изд.]
В 1908 году, когда в возрасте 25 лет Йозеф Шумпетер опубликовал свою Wesen und der Hauptinhalt der theoretischen Nationalokonomie, блеск изложения привлек к нему большое внимание. Произвело впечатление и то, что, хотя он получил образование в Венском университете и был ведущим участником знаменитого семинара Эйгена фон Б°м-Баверка, он также усвоил учение Леона Вальраса, на которого в австрийской школе обращали мало внимания, и принял позитивистский подход к науке, развитый австрийским физиком Эрнстом Махом [о влиянии Маха см. главу 7 этого тома -- амер. изд.]. С течением времени он еще дальше отошел от принципов австрийской школы, так что стало неясно, оправдано ли по прежнему числить его членом этой группы.
Шумпетер был в очень большой степени "мастером своего дела", а не одним из "путаников" или "разгадывателей шарад", которые следуют своим собственным идеям [о "мастерах своего дела" и "разгадывателях шарад" см. статью Хайека "Two Types of Mind" in The Trend of Economic Thinking, vol. 3 of The Collected Works of F.A.Hayek -- амер. изд.]; он был очень отзывчив к идеям, господствовавшим в его окружении, и к интеллектуальным модам своего поколения. Особенно отчетливо это видно в этой совершенно менгеровской главе его первой книги, которая впервые появляется на английском языке и является классическим изложением взглядов, позднее им отброшенных. Многие из его учеников будут изумлены тем, что энтузиаст макроэкономического подхода и один из основателей эконометрического движения был автором одного из самых отчетливых изложений идей "методологического индивидуализма", свойственного австрийской школе. Он даже нашел имя для этого подхода и осудил использование статистических агрегатов как не имеющее научного оправдания.
Как мне представляется, именно понятное нежелание видеть распространение работы, в которой излагаются прежние, отброшенные взгляды, стало причиной того, что эта его первая книга не была переведена. Нежелание публиковать свою блистательную первую книгу, не говоря уже о ее переводе, можно, пожалуй, объяснить тем, что его собственные взгляды были изложены только во второй книге о Theorie der wirtschaftlichen Entwicklung [Joseph Schumpeter, Theorie der wirtschaftlichen Entwicklung (Теория экономического развития), op. cit. -амер. изд.], которая появилась через четыре года после первой. Но хотя сам автор, пожалуй, и не стал бы больше защищать идеи своей первой работы, они достаточно существенны для понимания развития экономической теории. Вклад Шумпетера в развитие традиции австрийской школы достаточно оригинален и заслуживает публикации.
История экономического анализа [Рецензия на книгу Шумпетера History of Economic Analysis, op. cit., опубликована под названием "Schumpeter on the History of Economics" в Stidies in Philosophy, Politics and Economics, op. cit., pp. 339--341. Сокращенный вариант был опубликован в The Freeman, November 1954, p. 60. History of Economic Analysis и через 35 лет после публикации остается образцовым источником. Работа Шумпетера обладает особым интересом и важностью для представителей австрийской школы тем, что изменяет акценты в историографии экономической мысли. Прежние историки отсчитывали развитие экономической теории от Адама Смита и классической школы, и только в 1950-х годах этот подход был оспорен книгой Шумпетера, работой Raymond de Roover "Scholastic Economics: Survival and Influence from the Sixteenth Century to Adam Smith", Quarterly Journal of Economics, vol. 69, May 1955, pp. 161--190, репринтное издание в его же Business, Banking and Economic Thought, op. cit., pp. 306--335, а также работой Emil Kauder, "Genesis of the Marginal Utility Theory from the End of the Eighteenth Century", Economic Journal, vol. 63, September 1953, pp. 638--650. Эти работы стимулировали оживление интереса к экономическим работам схоластов, к традиции, которую игнорировала британская классическая политическая экономия, но которая была очень важна на ранних этапах развития австрийской школы. Смотри также ссылки в работе Murray N. Rothbard, "New Light on the Prehistory of the Austrian School" в изданном Эдвином Доланом сборнике The Foundations of Modern Austrian Economics (Kansas City, Mo.: Sheed & Ward, 1976), pp. 52--74 -- амер. изд.]
Среди множества книг по истории экономической мысли хороших не так уж много, и большей частью они представляют собой краткие наброски. Настоящая трагедия, что покойному профессору Шумпетеру не удалось завершить работу, для которой он был подготовлен как никто другой. Почти 40 лет назад, уже имея репутацию оригинального теоретика, он опубликовал блистательный очерк развития экономической теории, который многие оценили как наивысшее достижение, но сам он был столь мало удовлетворен результатом, что не позволил издать английский перевод текста. За 9 или 10 лет до своей смерти (1950 год) он начал переработку этой ранней работы, и результатом стал монументальный труд, не имеющий равных в этой области, но так и не завершенный автором к моменту смерти. Ему удалось рассмотреть почти все, что он считал достойным анализа, и в опубликованной версии совсем немного лакун. Но многое осталось в форме черновых набросков, и весь текст должен был, видимо, подвергнуться тщательной редактуре. Список первоначальных источников, на систематическом анализе которых построена работа, просто поразителен, и свидетельствует об энциклопедических знаниях, далеко выходящих за сферу собственно экономической мысли. Если бы, как явно намеревался автор, вторичные источники были подвергнуты столь же основательному анализу, как и первичные, мы имели бы труд, обычно осуществляемый целым коллективом авторов. Вдова автора, сама по себе являвшаяся уважаемым экономистом [Elisabeth Boody Schumpeter опубликовала English Overseas Trade Statistics, 1697--1808 (Oxford: Clarendon Press, 1960), а также издала книгу The Industrialisation of Japan and Manchuko, 1930--1940 (New York: Macmillan, 1940) -- амер. изд.], начала готовить рукопись к публикации, пытаясь все издать в том виде, как это предполагал ее муж. Но госпожа Шумпетер также умерла до окончания работы, и к изданию книгу подготовили друзья и ученики автора.
Другие ученые, естественно, не согласятся с автором во многих частностях, но по мере чтения книги все опасения бледнеют на фоне возникающей внушительной панорамы. Как бы то ни было, в краткой рецензии не уместно более подробно рассматривать те мелкие недочеты, которые, конечно же, устранил бы и сам автор, проживи он дольше. Мы же попробуем только обозначить, к чему же, собственно, он стремился, и чего достиг.
Книга задумана как история экономической науки в строгом значении этого слова, а не как история политической экономии. [Здесь Хайек использует, видимо, классификацию Лайонела Роббинса. В своем знаменитом Essay on the Nature and Significanse of Economic Science (второе издание, London: Macmillan, 1935) Роббинс определяет экономическую теорию (economics) как "науку, которая изучает поведение человека в отношении целей и скудных средств, имеющих альтернативное использование", а более старый термин "политическая экономия" обозначает прикладные области, рассматриваемые в его позднейшей работе The Economic Basis of Class Conflict and Other Essays in Political Economy (London: Macmillan, 1939): монополию, протекционизм, планирование, правительственную фискальную политику и т.п. Сам Шумпетер считал экономическую историю, статистику и "теорию" частью "экономического анализа", куда не входили прикладные вопросы и то, что он называл "экономической социологией" (History of Economic Analysis, op. cit., chapter 2). -- амер. изд.] Но поскольку развитие экономической теории еще менее, чем в любой другой науке, постижимо без знания политических, социологических и интеллектуальных обстоятельств, направлявших внимание исследователей в том или ином направлении, нам предлагают мастерский анализ ситуаций, которые делают книгу чем-то гораздо большим, чем историей одной ветви знания. И хотя Шумпетер держался очень своеобразных и порой непопулярных взглядов, он великолепнейшим образом сумел в этой книге отодвинуть в сторону свои личные предпочтения. Просто поразительно его стремление воздать должное каждому подлинному достижению, недооцененному прежде, и найти в обстоятельствах времени оправдание даже самым несостоятельным аргументам. Тех, кто знаком с его общетеоретическими взглядами, не удивит, что его героями являются Квисней, Курно и Вальрас ("величайшие экономисты ... в области чистой теории"), и что он оценивает Адама Смита, Рикардо и даже Маршалла гораздо ниже, чем принято. [Francois Quesnay (1694--1774), французский юрист и врач, автор Tableau Economique <1758>, который уподобил циркуляцию богатства в государстве потоку крови в живом теле. Шумпетеровская Theory of Economic Development, op. cit., начинается с "кругового потока хозяйственной жизни". Давид Рикардо (1772--1823), финансист и протеже Джеймса Милля, автор работы On the Principles of Political Economy and Taxation <1817>, которая вошла в полное собрание сочинений в качестве первого тома The Works and Correspondence of David Ricardo (Cambridge: Cambridge University Press, for the Royal Economic Society, 1951--1955). -- амер. изд.] Его оценки большей частью справедливы и могут быть подкреплены хорошими аргументами. Большим достоинством является должная оценка значительной роли таких людей, как Кантильон [Richard Cantillon (1680--1734), ирландский банкир, работа Essai sur la nature du commerce en general появилась только посмертно в 1755 г. Эссе Хайека о Кантильоне см. в The Trend of Economic Thinking, op. cit. О Кантильоне как "прото-австрийце" писал Robert F. Hebert, "Was Richard Cantillon an Austrian Economist?", Journal of Libertarian Studies, vol. 7, no. 2, Fall 1985, а также другие статьи в этом номере журнала. -- амер. изд.], Сеньор [Nassau William Senior (1790--1864), профессор политической экономии Оксфордского университета. Его представления о методе экономической науки довольно похожи на те, которые позднее развивал Мизес; см. об этом Мюррея Н. Роттбарда, ?In Defense of "Extreme Apriorism"?, Southern Economic Journal, vol. 23, January 1957, pp. 314--320, особенно примечание 2 -- амер. изд.] и Б°м-Баверк, и на фоне этого представляется малозначимым случайное преувеличение роли такой второстепенной, хотя и не лишеннной значимости фигуры, как Роберт Торренс. [Robbert Torrens (1780--1864), лидер английской монетарной школы. См. эссе Хайека "The Dispute Between the Currency School and the Banking School, 1821--1848", глава 12 of the Trend of Economic Thinking, op. cit. -- амер. изд.] Пожалуй, даже серьезное внимание к Карлу Марксу оправдано если не вкладом последнего в экономическую теорию, то уж его ранними попытками внедрить в экономический анализ учет социологических факторов -- а эта сторона его работ была явно привлекательна для Шумпетера. Тот факт, что Шумпетер порой интересовался социологией почти так же, как чистой экономической теорией, сильно сказывается на характере его последней работы, в которой встречаются замечательные очерки по социологии науки. Они стимулируют, даже когда с ними нельзя полностью согласиться. Читатели этого журнала будут, пожалуй, раздражены той ненужной и даже презрительной манерой, с которой Шумпетер отзывается об идеях XIX века -либерализме, индивидуализме и идеологии laissez-faire. Но им следует помнить, что все это исходит от автора, который не хуже всякого иного знал, что энергия капиталистической эволюции "истощается, потому что современное государство способно разрушить или парализовать ее движущие силы", но при этом не мог отказать себе в удовольствии epater les bourgeois.
Методологический индивидуализм [Опубликовано как Предисловие к Joseph Schumpeter, Methodological Individualism (Brussels: Institutum Europaeum, 1980), которое представляет собой частичный перевод работы Шумпетера Das Wesen und der Hauptinhalt der theoretischen Nationalokonomie (Leipzig: Duncker & Humblot, 1908) -- амер. изд.]
В 1908 году, когда в возрасте 25 лет Йозеф Шумпетер опубликовал свою Wesen und der Hauptinhalt der theoretischen Nationalokonomie, блеск изложения привлек к нему большое внимание. Произвело впечатление и то, что, хотя он получил образование в Венском университете и был ведущим участником знаменитого семинара Эйгена фон Б°м-Баверка, он также усвоил учение Леона Вальраса, на которого в австрийской школе обращали мало внимания, и принял позитивистский подход к науке, развитый австрийским физиком Эрнстом Махом [о влиянии Маха см. главу 7 этого тома -- амер. изд.]. С течением времени он еще дальше отошел от принципов австрийской школы, так что стало неясно, оправдано ли по прежнему числить его членом этой группы.
Шумпетер был в очень большой степени "мастером своего дела", а не одним из "путаников" или "разгадывателей шарад", которые следуют своим собственным идеям [о "мастерах своего дела" и "разгадывателях шарад" см. статью Хайека "Two Types of Mind" in The Trend of Economic Thinking, vol. 3 of The Collected Works of F.A.Hayek -- амер. изд.]; он был очень отзывчив к идеям, господствовавшим в его окружении, и к интеллектуальным модам своего поколения. Особенно отчетливо это видно в этой совершенно менгеровской главе его первой книги, которая впервые появляется на английском языке и является классическим изложением взглядов, позднее им отброшенных. Многие из его учеников будут изумлены тем, что энтузиаст макроэкономического подхода и один из основателей эконометрического движения был автором одного из самых отчетливых изложений идей "методологического индивидуализма", свойственного австрийской школе. Он даже нашел имя для этого подхода и осудил использование статистических агрегатов как не имеющее научного оправдания.
Как мне представляется, именно понятное нежелание видеть распространение работы, в которой излагаются прежние, отброшенные взгляды, стало причиной того, что эта его первая книга не была переведена. Нежелание публиковать свою блистательную первую книгу, не говоря уже о ее переводе, можно, пожалуй, объяснить тем, что его собственные взгляды были изложены только во второй книге о Theorie der wirtschaftlichen Entwicklung [Joseph Schumpeter, Theorie der wirtschaftlichen Entwicklung (Теория экономического развития), op. cit. -амер. изд.], которая появилась через четыре года после первой. Но хотя сам автор, пожалуй, и не стал бы больше защищать идеи своей первой работы, они достаточно существенны для понимания развития экономической теории. Вклад Шумпетера в развитие традиции австрийской школы достаточно оригинален и заслуживает публикации.
История экономического анализа [Рецензия на книгу Шумпетера History of Economic Analysis, op. cit., опубликована под названием "Schumpeter on the History of Economics" в Stidies in Philosophy, Politics and Economics, op. cit., pp. 339--341. Сокращенный вариант был опубликован в The Freeman, November 1954, p. 60. History of Economic Analysis и через 35 лет после публикации остается образцовым источником. Работа Шумпетера обладает особым интересом и важностью для представителей австрийской школы тем, что изменяет акценты в историографии экономической мысли. Прежние историки отсчитывали развитие экономической теории от Адама Смита и классической школы, и только в 1950-х годах этот подход был оспорен книгой Шумпетера, работой Raymond de Roover "Scholastic Economics: Survival and Influence from the Sixteenth Century to Adam Smith", Quarterly Journal of Economics, vol. 69, May 1955, pp. 161--190, репринтное издание в его же Business, Banking and Economic Thought, op. cit., pp. 306--335, а также работой Emil Kauder, "Genesis of the Marginal Utility Theory from the End of the Eighteenth Century", Economic Journal, vol. 63, September 1953, pp. 638--650. Эти работы стимулировали оживление интереса к экономическим работам схоластов, к традиции, которую игнорировала британская классическая политическая экономия, но которая была очень важна на ранних этапах развития австрийской школы. Смотри также ссылки в работе Murray N. Rothbard, "New Light on the Prehistory of the Austrian School" в изданном Эдвином Доланом сборнике The Foundations of Modern Austrian Economics (Kansas City, Mo.: Sheed & Ward, 1976), pp. 52--74 -- амер. изд.]
Среди множества книг по истории экономической мысли хороших не так уж много, и большей частью они представляют собой краткие наброски. Настоящая трагедия, что покойному профессору Шумпетеру не удалось завершить работу, для которой он был подготовлен как никто другой. Почти 40 лет назад, уже имея репутацию оригинального теоретика, он опубликовал блистательный очерк развития экономической теории, который многие оценили как наивысшее достижение, но сам он был столь мало удовлетворен результатом, что не позволил издать английский перевод текста. За 9 или 10 лет до своей смерти (1950 год) он начал переработку этой ранней работы, и результатом стал монументальный труд, не имеющий равных в этой области, но так и не завершенный автором к моменту смерти. Ему удалось рассмотреть почти все, что он считал достойным анализа, и в опубликованной версии совсем немного лакун. Но многое осталось в форме черновых набросков, и весь текст должен был, видимо, подвергнуться тщательной редактуре. Список первоначальных источников, на систематическом анализе которых построена работа, просто поразителен, и свидетельствует об энциклопедических знаниях, далеко выходящих за сферу собственно экономической мысли. Если бы, как явно намеревался автор, вторичные источники были подвергнуты столь же основательному анализу, как и первичные, мы имели бы труд, обычно осуществляемый целым коллективом авторов. Вдова автора, сама по себе являвшаяся уважаемым экономистом [Elisabeth Boody Schumpeter опубликовала English Overseas Trade Statistics, 1697--1808 (Oxford: Clarendon Press, 1960), а также издала книгу The Industrialisation of Japan and Manchuko, 1930--1940 (New York: Macmillan, 1940) -- амер. изд.], начала готовить рукопись к публикации, пытаясь все издать в том виде, как это предполагал ее муж. Но госпожа Шумпетер также умерла до окончания работы, и к изданию книгу подготовили друзья и ученики автора.
Другие ученые, естественно, не согласятся с автором во многих частностях, но по мере чтения книги все опасения бледнеют на фоне возникающей внушительной панорамы. Как бы то ни было, в краткой рецензии не уместно более подробно рассматривать те мелкие недочеты, которые, конечно же, устранил бы и сам автор, проживи он дольше. Мы же попробуем только обозначить, к чему же, собственно, он стремился, и чего достиг.
Книга задумана как история экономической науки в строгом значении этого слова, а не как история политической экономии. [Здесь Хайек использует, видимо, классификацию Лайонела Роббинса. В своем знаменитом Essay on the Nature and Significanse of Economic Science (второе издание, London: Macmillan, 1935) Роббинс определяет экономическую теорию (economics) как "науку, которая изучает поведение человека в отношении целей и скудных средств, имеющих альтернативное использование", а более старый термин "политическая экономия" обозначает прикладные области, рассматриваемые в его позднейшей работе The Economic Basis of Class Conflict and Other Essays in Political Economy (London: Macmillan, 1939): монополию, протекционизм, планирование, правительственную фискальную политику и т.п. Сам Шумпетер считал экономическую историю, статистику и "теорию" частью "экономического анализа", куда не входили прикладные вопросы и то, что он называл "экономической социологией" (History of Economic Analysis, op. cit., chapter 2). -- амер. изд.] Но поскольку развитие экономической теории еще менее, чем в любой другой науке, постижимо без знания политических, социологических и интеллектуальных обстоятельств, направлявших внимание исследователей в том или ином направлении, нам предлагают мастерский анализ ситуаций, которые делают книгу чем-то гораздо большим, чем историей одной ветви знания. И хотя Шумпетер держался очень своеобразных и порой непопулярных взглядов, он великолепнейшим образом сумел в этой книге отодвинуть в сторону свои личные предпочтения. Просто поразительно его стремление воздать должное каждому подлинному достижению, недооцененному прежде, и найти в обстоятельствах времени оправдание даже самым несостоятельным аргументам. Тех, кто знаком с его общетеоретическими взглядами, не удивит, что его героями являются Квисней, Курно и Вальрас ("величайшие экономисты ... в области чистой теории"), и что он оценивает Адама Смита, Рикардо и даже Маршалла гораздо ниже, чем принято. [Francois Quesnay (1694--1774), французский юрист и врач, автор Tableau Economique <1758>, который уподобил циркуляцию богатства в государстве потоку крови в живом теле. Шумпетеровская Theory of Economic Development, op. cit., начинается с "кругового потока хозяйственной жизни". Давид Рикардо (1772--1823), финансист и протеже Джеймса Милля, автор работы On the Principles of Political Economy and Taxation <1817>, которая вошла в полное собрание сочинений в качестве первого тома The Works and Correspondence of David Ricardo (Cambridge: Cambridge University Press, for the Royal Economic Society, 1951--1955). -- амер. изд.] Его оценки большей частью справедливы и могут быть подкреплены хорошими аргументами. Большим достоинством является должная оценка значительной роли таких людей, как Кантильон [Richard Cantillon (1680--1734), ирландский банкир, работа Essai sur la nature du commerce en general появилась только посмертно в 1755 г. Эссе Хайека о Кантильоне см. в The Trend of Economic Thinking, op. cit. О Кантильоне как "прото-австрийце" писал Robert F. Hebert, "Was Richard Cantillon an Austrian Economist?", Journal of Libertarian Studies, vol. 7, no. 2, Fall 1985, а также другие статьи в этом номере журнала. -- амер. изд.], Сеньор [Nassau William Senior (1790--1864), профессор политической экономии Оксфордского университета. Его представления о методе экономической науки довольно похожи на те, которые позднее развивал Мизес; см. об этом Мюррея Н. Роттбарда, ?In Defense of "Extreme Apriorism"?, Southern Economic Journal, vol. 23, January 1957, pp. 314--320, особенно примечание 2 -- амер. изд.] и Б°м-Баверк, и на фоне этого представляется малозначимым случайное преувеличение роли такой второстепенной, хотя и не лишеннной значимости фигуры, как Роберт Торренс. [Robbert Torrens (1780--1864), лидер английской монетарной школы. См. эссе Хайека "The Dispute Between the Currency School and the Banking School, 1821--1848", глава 12 of the Trend of Economic Thinking, op. cit. -- амер. изд.] Пожалуй, даже серьезное внимание к Карлу Марксу оправдано если не вкладом последнего в экономическую теорию, то уж его ранними попытками внедрить в экономический анализ учет социологических факторов -- а эта сторона его работ была явно привлекательна для Шумпетера. Тот факт, что Шумпетер порой интересовался социологией почти так же, как чистой экономической теорией, сильно сказывается на характере его последней работы, в которой встречаются замечательные очерки по социологии науки. Они стимулируют, даже когда с ними нельзя полностью согласиться. Читатели этого журнала будут, пожалуй, раздражены той ненужной и даже презрительной манерой, с которой Шумпетер отзывается об идеях XIX века -либерализме, индивидуализме и идеологии laissez-faire. Но им следует помнить, что все это исходит от автора, который не хуже всякого иного знал, что энергия капиталистической эволюции "истощается, потому что современное государство способно разрушить или парализовать ее движущие силы", но при этом не мог отказать себе в удовольствии epater les bourgeois.