Страница:
Глава десять. Существует ли германская нация?
Рецензия на книгу Edmond Vermeil, Germany's Three Reichs (London: A. Dakers, 1944), опубликована в Time amd Tide, March 24, 1945, pp. 249--250. Хайек отмечает, что "при цитировании я везде опускал курсив, изобилие которого является единственным серьезным недостатком этой во всех остальных отношениях замечательной работы". -- амер. изд. ------------------------------------------------------------------------------
Обычному человеку очень трудно поверить, что все, что он слышал о немцах, может быть правдой, и это почти невозможно для тех, кто непосредственно знаком с определенными сторонами жизни Германии. Тем, кто имеет достоверное представление о преступлениях, совершенных десятками тысяч немцев во время <Второй мировой> войны, трудно поверить, что в этом не проявилась общая природа немецкого народа, и они нередко пытаются забыть все иное, что они знают о Германии. С другой стороны, те, кто когда-либо близко соприкасался с лучшими свойствами немецкой жизни, вопреки всей очевидности пытаются уверить себя, что все, что мы слышим сейчас, есть плод жуткого преувеличения и деяния очень немногих. Все попытки опустить какие-либо факты ради стройности понимания пагубны для понимания проблемы Германии. Любое истинное изображение этого народа должно начинаться с осознания того, что оно включает и крайние противоположности. Громадным достоинством нового обзора немецкой истории, предпринятого профессором Вермейлем, является отсутствие искажений, создаваемых стремлением к фальшивой последовательности. Его книга, представляющая собой последний и наиболее зрелый плод великой сорбонской школы германистики, замечательна во многих отношениях. Она замечательна своим духом, всеобъемлюща по своему интересу, в ней проявлена почти невероятная осведомленность о мельчайших событиях немецкой истории и литературы, и она изумительна способностью проявлять симпатию к довольно-таки странным явлениям. В очень сжатом виде здесь рассмотрен огромный материал, а изобилие кратких напоминаний о мало известных фигурах и событиях есть высокий вклад в образование французского читателя, для которого книга и была написана. Такого рода путеводитель по лесной чаще, который то и дело останавливает нас, чтобы при быстром передвижении мы все-таки могли заметить характерные детали, не может быть легким чтением. Возникающая картина напоминает порой части сложной мозаики, слишком большой, чтобы всю ее можно было охватить взглядом. При всех видимых недостатках, это, может быть, самое подлинное изображение того, что, возможно, не является подлинной целостностью. О чисто исторической части книги нечего сказать за исключением того, что здесь есть все основные ингредиенты современной Германии: от "великолепного, но короткого расцвета городов" в XIV и XV веках до принудительного развития хозяйства при Бисмарке, который на место не существовавшей буржуазии поставил класс nouveaux riches, "отчаянно пытавшихся обрести отсутствовавшие традиции"; интеллектуальное развитие от великой эпохи Лейбница и Баха, или Гете и Бетховена до поздних работ Ницше и Х.С. Чемберлена [Houston Stewart Chamberlain (1855--1297), автор Die Grundlagen des neunzehnten Jahrhunderts (Munich: F. Bruckmann, 1899), переведено на английский как Foundations of the Nineteenth Century (London and New York: John Lane, 1910) -- амер. изд.]; и религиозное развитие от лютеранства до религиозного безразличия, так что объектом обманутого и разочарованного религиозного инстинкта стали "наука, искусство, литература или, наконец, народ, понятый как имперская общность". Даже в тех случаях, когда высказывания ставят в тупик, как, например, замечание о послушном большинстве, на которое Бисмарк рассчитывал, но которого он никогда не имел, или о Гитлере, как о "человеке компромисса, который в этом отношении, быть может, явился преемником Бисмарка", -- по некотором размышлении они оказываются одновременно и верными и поучительными. История Германии, однако, представляет собой только рамку, которая нужна профессору Вермейлю для достижения его главной цели -- "объяснить принципиальную агрессивность" третьего Рейха. Он не облегчает свою задачу, и он определенно не слеп к возвышенным и привлекательным чертам истории Германии. Он даже подчеркивает, что "всегда существовала, и за фасадом гитлеровской империи продолжает существовать гуманистическая Германия", и что "большинство немцев ненавидят превозносимую меньшинством войну, хотя и принимают ее и участвуют в ней". Но все это есть лишь часть аргумента, объясняющего, почему "немцы в качестве организованной нации делаются невыносимыми". Некоторые отвергнут книгу как раз из-за той строгой справедливости, с которой профессор Вермейль признает и даже подчеркивает все хорошие качества немцев. Но для меня подлинная картина того, как смесь с таким изобилием хороших элементов произвела нацистский ужас, является и более поучительной и более страшной, чем если бы все было нарисовано только черной краской. Заключительная часть книги, под названием "Психологический очерк и будущие перспективы", с описанием характерных различий между германскими племенами и весьма глубоким сравнением Германии и России, представляет собой маленький шедевр, который следовало бы прочесть даже тем, кому не хватит времени на всю книгу. Но самые глубокие размышления появляются в тексте по мере постепенного продвижения к выводам. Одним из самых плодотворных является короткое рассуждение, в котором профессор Вермейль ставит на место обычного для немцев противопоставления между "цивилизацией" и "культурой" истинную оппозицию цивилизации и политики. Мне бы хотелось процитировать множество других, столь же кратких и значительных высказываний, но придется ограничиться лишь одним. Мне кажется, что я верно толкую профессора Вермейля, когда выделяю в качестве главного вывода книги то довольно рано появляющееся заключение, что "Германия никогда не могла быть, не была, а в силу обстоятельств заведомо никогда не будет подлинно национальным государством". Может быть мне лучше проиллюстрировать значение этого вывода указанием на факт, пониманием которым я косвенно обязан профессору Вермейлю, сделавшему для меня наконец ясным то, что я прежде лишь смутно сознавал. Речь идет о фундаментальном различии между национальными чувствами немцев и большинства других народов, по крайней мере, всех более старых народов. Если англичанин, француз или американец по какой либо причине захочет быть в большей степени англичанином, французом или американцем, он посмотрит на близких и постарается быть похожим на них. С немцем все иначе: он строит теорию того, чем должен быть немец, а затем пытается подняться (или опуститься) до своего идеала -сколь бы этот идеал ни был отличен от близких ему людей. Это звучит абсурдно, но вопрос ведь стоит так: а что еще он может сделать? Все было бы просто, если бы он попытался быть баварцем, швабом или пруссаком. Но что представляют или представляли собой характерные черты, общие для большинства немцев? Бесспорно, за последние 70 лет многие качества, которые принято было считать специально прусскими, стали довольно распространенными по всей Германии. Но это не сделало их популярными или желательными даже в Германии, и если они и распространились, то только лишь в силу отчаянного стремления к выработке общего национального характера, которое привело даже тех немцев, которые не принимали ничего в программе Гитлера, к признанию, что есть "кое-что хорошее" в нацистском движении. Именно это отсутствие общих свойств объясняет, почему почти нельзя найти такой добродетели, которую какой-нибудь немец не объявил бы чертой национального характера, и едва ли есть такой грех, который бы они не посчитали своим собственным, если только от этого у них появляется что-то общее. Это страстное стремление стать народом представляется единственной общей чертой современных немцев. Ужасно думать, что, может быть, действительно Гитлер впервые в истории создал единый немецкий народ. Но не следует опасаться, что этого результата уже не изменить, и что восторг перед новым объединителем будет вечной опасностью. Конечно, новый длительный раскол Германии почти наверное поведет к новой вспышке страсти к объединению. Но ведь возможны и лучшие методы предотвращения того, чтобы объединенная Германия не стала вновь невыносимой. Если любое центральное правительство, которое будет в Германии после поражения, на долгое время останется под контролем союзников, и развитие глубокой автономии ее земель сделается для них единственным путем к независимости, и если для этих земель перспектива принятия в западную семью народов будет зависеть от успехов в создании устойчивых представительских институтов, тогда вполне реальна надежда, что без каких-либо формальных запретов на воссоединение они в конце концов удовлетворятся слабыми федеральными узами. Но это будет в конце концов зависеть от схемы организации, которую предложит Западная Европа, то есть от того, в какой степени европейцы сумеют за это время привести в порядок свой общий дом.
Глава одиннадцать. План для Германии
Опубликовано с подзаголовком "Децентрализация создает основу для независимости", The Saturday Review of Literature, June 23, 1945, pp. 7--9, 39--40 -- амер. изд.
------------------------------------------------------------------------------
Ни буква закона, ни ложный гуманизм не должны помешать полному возмездию по отношению к виновным немцам. Тысячи, может быть десятки тысяч заслуживают смерти; и никогда в истории поиск виновных не был столь легким. Положение в нацистской иерархии почти заведомо свидетельствует об уровне виновности. Союзникам следует лишь решить, сколь многих они готовы казнить. Если они начнут с главарей нацизма, то почти наверняка они смогут хладнокровно расстрелять гораздо меньше людей, чем следовало бы. Но с точки зрения будущего Германии, да и всего мира, опасность в том, что мы можем дрогнуть перед этой задачей, и, неудовлетворенные местью, мы позволим желанию возмездия влиять на нашу долгосрочную политику, тогда как значение будет иметь только ее эффективность. Немцы ведь так и останутся многочисленным народом, живущим в сердце Европы; и если мы не сможем завоевать их для западной цивилизации, война в длительной перспективе окажется проигранной. Если Германия останется тоталитарной, за ней последует весь европейский континент. Долгосрочная политика возвращения немцев в лоно Западной цивилизации имеет три основных аспекта: политический, экономический и образовательный, или психологический. Последний является, видимо, самым важным. И если я все-таки начинаю с обсуждения желательного политического и экономического устройства, то лишь потому, что убежден, что к проблеме переобучения нужно подходить только косвенно. Но прежде чем приступить к этому, необходимо явным образом отклонить некоторые бытующие заблуждения, в силу которых многие популярные дискуссии тяготеют к крайним, равно неверным решениям. Так же как неверно, что испорченность немецкого ума затрагивает только нацистское меньшинство, или что она есть порождение развития, имевшего место после предыдущей войны, ошибочно и то, что немцы всегда были такими. Существующее состояние умов было создано длительным и постепенным процессом, который для большинства немцев начался 75 лет назад с того, что Бисмарк создал империю. Было бы трудно отрицать, что сотню лет назад большая часть Германии все еще была составной частью западной цивилизации, как правило, неотличимой от других. Но мы должны видеть и тот факт, что сейчас большинство немцев окажутся в той или иной степени зараженными нацистскими идеалами, в том числе большая часть тех, кто уверен, что они-то сделали все, чтобы избежать воздействия нацистской пропаганды. Трудно сомневаться, что в Германии мы почти везде будем находить моральную и интеллектуальную пустыню. В ней обнаружатся изолированные оазисы, малые группы прямых и отважных людей, которые разделяют в основном наши мнения, и при этом их убежденность подверглась таким испытаниям, которых никто из нас не знал. Но эти немногие мужчины и женщины окажутся почти полностью изолированными друг от друга. Для остальной части народа проблемой будут, скорее всего, не какие-либо определенные убеждения, но отсутствие каких-либо убеждений, глубокий скептицизм и цинизм по отношению к любым политическим идеалам, и потрясающее невежество относительно того, что же действительно произошло, и это-то и будет главной проблемой. В начале, по крайней мере, будут в изобилии добрая воля и готовность начать все заново. Заметнее всего окажется бессилие благих намерений, лишенных того объединяющего элемента общих моральных и политических традиций, которые мы воспринимаем как данность, но которые в последние 12 лет были в Германии разрушены так, как трудно себе представить. Это трудное, но не безнадежное положение. Оно было бы безнадежным, если бы в Германии не было ни мужчин, ни женщин, по прежнему приверженных тем взглядам, которым мы желаем победы. Но если в последние два года не все они были убиты, есть все основания полагать, что мы найдем в Германии таких мужчин и таких женщин, и будет их, конечно, немного, но ненамного меньше, чем бывает независимо мыслящих людей в любом народе. На них должна покоиться наша надежда, и для них мы должны создать возможности и условия для возвращения их народа назад в лоно общей европейской цивилизации. Политическая проблема заключается главным образом в том, чтобы отвратить честолюбие немцев от идеала централизованного германского рейха, от идеала нации, объединенной для общего действия -- ведь уже до 1914 года немцы были объединены как ни один другой цивилизованный народ. Кажется, нет сомнений, что мы должны предотвратить повторное возникновение такого высоко централизованного германского рейха, поскольку централизованная и сильно интегрированная Германия всегда будет опасностью для мира. Но здесь мы сталкиваемся с серьезной дилеммой. В длительной перспективе программа непосредственного расчленения Германии и запрета на ее объединение почти непременно обречена на провал. Это был бы надежнейший способ вновь возбудить самый свирепый национализм и превратить воссоединение и централизацию Германии в главную цель всех немцев. Некоторое время мы сможем отражать этот натиск. Но, в конечном счете, обречены на провал любые меры, не опирающиеся на согласие немцев; нам следует подчинить все решения одному основному правилу -- любое успешное установление должно сохраниться и тогда, когда мы не сможем больше поддерживать его силой. Представляется, что эта трудность может быть решена только одним способом: заявить немцам, что любое центральное правительство, которое у них установится, в течение неопределенного времени будет находиться под контролем союзников; что развивая институты представительной демократии в землях, составляющих рейх, они смогут постепенно освободиться от этого контроля; что в ближайшем будущем это останется единственным путем к независимости; и что только от них зависит, когда они смогут этого достичь. Эти отдельные германские государства должны, конечно, включить как те, которые уже давно поглощены Пруссией, так и те, которые сохраняли некоторую автономию до 1933 года. Мало того, что нет никаких возражений против расчленения Пруссии и возрождения таких государств как Ганновер, Вестфалия или Рейнланд, но это расчленение является существенным залогом успеха любого плана. Не следует бояться, что это породит националистическую реакцию того же рода, что и при непосредственном расчленении самого Рейха. Большая часть граждан этих государств будет приветствовать дезинтеграцию, и традиции независимости там далеко не мертвы. Сроки обретения независимости от прямого контроля со стороны союзников будут, скорее всего, очень различны для разных государств Германии. Расположенные на западе и юго-западе государства вроде Бадена и Вюртемберга, а также старые ганзейские города вроде Гамбурга и Бремена еще хранят достаточный запас демократических традиций и достигнут успеха, скорее всего, в несколько лет. Другим понадобится много больше времени, а некоторым, вроде старой Пруссии, у которой практически нет таких традиций, потребуется очень долгий срок. Сама постепенность процесса, разрыв между сроками обретения независимости различными государствами, будет очень важна. Этот процесс эмансипации должен будет двигаться к такому состоянию дел, при котором контроль союзников все больше будет сводиться к роли правительства федерации или даже конфедерации. Важность этого постепенного процесса передачи власти отдельным государствам в том, что в противном случае контроль со стороны союзников просто поможет подготовить другую крайне централизованную систему управления, которая в конечном итоге будет передана немцам. Такого рода контролируемому союзниками центральному правительству не долго придется полагаться на большую оккупационную армию. Все, что ему понадобится, -правда, понадобится до тех пор, пока оно будет существовать -- это сравнительно небольшие и эффективные ударные силы, для обеспечения покорности не подчиняющихся государств. Нет нужды объявлять что-либо вроде запрета на окончательное объединение германских государств. Тот факт, что они будут созревать для освобождения от контроля союзников в разные сроки, и что большинству из них придется создавать новый порядок самим по себе, когда немалая часть остальных немецких территорий все еще будет под контролем союзников, сам по себе сработает в правильном направлении. Можно надеяться, что к тому времени, когда первое из независимых государств созреет для эмансипации, ему уже не нужно будет превращаться в совершенно независимое государство. Вполне удовлетворительным решением было бы создание к тому времени некой федерации европейских государств, которая была бы готова принимать в свой состав эти государства. Тогда снятие контроля со стороны союзников означало бы просто переход из квази федерации, в которой администрация союзников надзирала за осуществлением "федеральной" власти, в федерацию с негерманскими государствами, в которой равными членами стали бы и германские государства. Таким образом, западные германские государства могли бы постепенно перейти в федерацию, состоящую, скажем, из Бельгии, Голландии и скандинавских стран. Некоторым другим германским государствам можно было бы для начала позволить образовать схожие отношения с Чехословакией, Австрией и, быть может, Швейцарией. Со временем, по мере достижения соответствующего статуса все большим числом германских государств, для сохранения баланса понадобится гораздо более объемлющая европейская федерация с участием Франции и Италии. Но даже если бы эти надежды оказались утопическими, есть хорошие причины ожидать, что после периода раздельного существования отдельные германские государства будут далеки от стремления еще раз растворить свои индивидуальности в высоко централизованном Рейхе. На это можно рассчитывать уже при том условии, что политика союзников, особенно их экономическая политика в переходный период, преуспеет в как можно более тесном соединении отдельных государств с их негерманскими соседями. Это поднимает крайне важную проблему экономической политики и экономического контроля. Похоже, что и здесь существует только один вид эффективного и осуществимого в длительной перспективе контроля: наложить на всю Германию режим свободной торговли. Это существенная часть всего плана, без которого он не сработает; и она решает многие проблемы, которые в противном случае оказываются неразрешимыми. Когда я уподобил власть подчиненного союзникам центрального правительства федеральному правительству, я предполагал, естественно, что оно будет контролировать и торговую политику. Оставить в руках отдельных государств возможность устанавливать условия внешней торговли означало бы предоставление им слишком большой власти над своими системами хозяйства. С другой стороны, сохранить общую тарифную систему для всей немецкой экономики означало бы воссоздание заново централизованной и самодостаточной системы, то есть как раз того, что мы должны предотвратить. Мы хотели бы достичь того, чтобы Германия специализировалась в тех областях, где она сможет внести наибольший вклад в процветание всего мира, и при этом ее хозяйство должно таким образом переплестись с хозяйственными системами других стран, чтобы ее процветание начало непосредственно зависеть от непрерывного обмена товарами с внешним миром. Именно это должен обеспечить режим свободной торговли -- и это должно быть обеспечено с помощью единственной системы контроля, которую невозможно обойти. Таким образом, Германия получит возможность нового процветания, но без того, чтобы опять стать опасной. Ей придется пойти на зависимость от импорта продуктов питания, за которые придется расплачиваться экспортом продуктов обрабатывающей промышленности. Даже если в отдельных отраслях обрабатывающей промышленности германское правительство сможет с помощью тайных субсидий подрывать воздействие режима свободной торговли, оно не сможет осуществлять это для всех важнейших пищевых и сырьевых материалов, которые в условиях свободной торговли производить внутри страны не удастся.
Рецензия на книгу Edmond Vermeil, Germany's Three Reichs (London: A. Dakers, 1944), опубликована в Time amd Tide, March 24, 1945, pp. 249--250. Хайек отмечает, что "при цитировании я везде опускал курсив, изобилие которого является единственным серьезным недостатком этой во всех остальных отношениях замечательной работы". -- амер. изд. ------------------------------------------------------------------------------
Обычному человеку очень трудно поверить, что все, что он слышал о немцах, может быть правдой, и это почти невозможно для тех, кто непосредственно знаком с определенными сторонами жизни Германии. Тем, кто имеет достоверное представление о преступлениях, совершенных десятками тысяч немцев во время <Второй мировой> войны, трудно поверить, что в этом не проявилась общая природа немецкого народа, и они нередко пытаются забыть все иное, что они знают о Германии. С другой стороны, те, кто когда-либо близко соприкасался с лучшими свойствами немецкой жизни, вопреки всей очевидности пытаются уверить себя, что все, что мы слышим сейчас, есть плод жуткого преувеличения и деяния очень немногих. Все попытки опустить какие-либо факты ради стройности понимания пагубны для понимания проблемы Германии. Любое истинное изображение этого народа должно начинаться с осознания того, что оно включает и крайние противоположности. Громадным достоинством нового обзора немецкой истории, предпринятого профессором Вермейлем, является отсутствие искажений, создаваемых стремлением к фальшивой последовательности. Его книга, представляющая собой последний и наиболее зрелый плод великой сорбонской школы германистики, замечательна во многих отношениях. Она замечательна своим духом, всеобъемлюща по своему интересу, в ней проявлена почти невероятная осведомленность о мельчайших событиях немецкой истории и литературы, и она изумительна способностью проявлять симпатию к довольно-таки странным явлениям. В очень сжатом виде здесь рассмотрен огромный материал, а изобилие кратких напоминаний о мало известных фигурах и событиях есть высокий вклад в образование французского читателя, для которого книга и была написана. Такого рода путеводитель по лесной чаще, который то и дело останавливает нас, чтобы при быстром передвижении мы все-таки могли заметить характерные детали, не может быть легким чтением. Возникающая картина напоминает порой части сложной мозаики, слишком большой, чтобы всю ее можно было охватить взглядом. При всех видимых недостатках, это, может быть, самое подлинное изображение того, что, возможно, не является подлинной целостностью. О чисто исторической части книги нечего сказать за исключением того, что здесь есть все основные ингредиенты современной Германии: от "великолепного, но короткого расцвета городов" в XIV и XV веках до принудительного развития хозяйства при Бисмарке, который на место не существовавшей буржуазии поставил класс nouveaux riches, "отчаянно пытавшихся обрести отсутствовавшие традиции"; интеллектуальное развитие от великой эпохи Лейбница и Баха, или Гете и Бетховена до поздних работ Ницше и Х.С. Чемберлена [Houston Stewart Chamberlain (1855--1297), автор Die Grundlagen des neunzehnten Jahrhunderts (Munich: F. Bruckmann, 1899), переведено на английский как Foundations of the Nineteenth Century (London and New York: John Lane, 1910) -- амер. изд.]; и религиозное развитие от лютеранства до религиозного безразличия, так что объектом обманутого и разочарованного религиозного инстинкта стали "наука, искусство, литература или, наконец, народ, понятый как имперская общность". Даже в тех случаях, когда высказывания ставят в тупик, как, например, замечание о послушном большинстве, на которое Бисмарк рассчитывал, но которого он никогда не имел, или о Гитлере, как о "человеке компромисса, который в этом отношении, быть может, явился преемником Бисмарка", -- по некотором размышлении они оказываются одновременно и верными и поучительными. История Германии, однако, представляет собой только рамку, которая нужна профессору Вермейлю для достижения его главной цели -- "объяснить принципиальную агрессивность" третьего Рейха. Он не облегчает свою задачу, и он определенно не слеп к возвышенным и привлекательным чертам истории Германии. Он даже подчеркивает, что "всегда существовала, и за фасадом гитлеровской империи продолжает существовать гуманистическая Германия", и что "большинство немцев ненавидят превозносимую меньшинством войну, хотя и принимают ее и участвуют в ней". Но все это есть лишь часть аргумента, объясняющего, почему "немцы в качестве организованной нации делаются невыносимыми". Некоторые отвергнут книгу как раз из-за той строгой справедливости, с которой профессор Вермейль признает и даже подчеркивает все хорошие качества немцев. Но для меня подлинная картина того, как смесь с таким изобилием хороших элементов произвела нацистский ужас, является и более поучительной и более страшной, чем если бы все было нарисовано только черной краской. Заключительная часть книги, под названием "Психологический очерк и будущие перспективы", с описанием характерных различий между германскими племенами и весьма глубоким сравнением Германии и России, представляет собой маленький шедевр, который следовало бы прочесть даже тем, кому не хватит времени на всю книгу. Но самые глубокие размышления появляются в тексте по мере постепенного продвижения к выводам. Одним из самых плодотворных является короткое рассуждение, в котором профессор Вермейль ставит на место обычного для немцев противопоставления между "цивилизацией" и "культурой" истинную оппозицию цивилизации и политики. Мне бы хотелось процитировать множество других, столь же кратких и значительных высказываний, но придется ограничиться лишь одним. Мне кажется, что я верно толкую профессора Вермейля, когда выделяю в качестве главного вывода книги то довольно рано появляющееся заключение, что "Германия никогда не могла быть, не была, а в силу обстоятельств заведомо никогда не будет подлинно национальным государством". Может быть мне лучше проиллюстрировать значение этого вывода указанием на факт, пониманием которым я косвенно обязан профессору Вермейлю, сделавшему для меня наконец ясным то, что я прежде лишь смутно сознавал. Речь идет о фундаментальном различии между национальными чувствами немцев и большинства других народов, по крайней мере, всех более старых народов. Если англичанин, француз или американец по какой либо причине захочет быть в большей степени англичанином, французом или американцем, он посмотрит на близких и постарается быть похожим на них. С немцем все иначе: он строит теорию того, чем должен быть немец, а затем пытается подняться (или опуститься) до своего идеала -сколь бы этот идеал ни был отличен от близких ему людей. Это звучит абсурдно, но вопрос ведь стоит так: а что еще он может сделать? Все было бы просто, если бы он попытался быть баварцем, швабом или пруссаком. Но что представляют или представляли собой характерные черты, общие для большинства немцев? Бесспорно, за последние 70 лет многие качества, которые принято было считать специально прусскими, стали довольно распространенными по всей Германии. Но это не сделало их популярными или желательными даже в Германии, и если они и распространились, то только лишь в силу отчаянного стремления к выработке общего национального характера, которое привело даже тех немцев, которые не принимали ничего в программе Гитлера, к признанию, что есть "кое-что хорошее" в нацистском движении. Именно это отсутствие общих свойств объясняет, почему почти нельзя найти такой добродетели, которую какой-нибудь немец не объявил бы чертой национального характера, и едва ли есть такой грех, который бы они не посчитали своим собственным, если только от этого у них появляется что-то общее. Это страстное стремление стать народом представляется единственной общей чертой современных немцев. Ужасно думать, что, может быть, действительно Гитлер впервые в истории создал единый немецкий народ. Но не следует опасаться, что этого результата уже не изменить, и что восторг перед новым объединителем будет вечной опасностью. Конечно, новый длительный раскол Германии почти наверное поведет к новой вспышке страсти к объединению. Но ведь возможны и лучшие методы предотвращения того, чтобы объединенная Германия не стала вновь невыносимой. Если любое центральное правительство, которое будет в Германии после поражения, на долгое время останется под контролем союзников, и развитие глубокой автономии ее земель сделается для них единственным путем к независимости, и если для этих земель перспектива принятия в западную семью народов будет зависеть от успехов в создании устойчивых представительских институтов, тогда вполне реальна надежда, что без каких-либо формальных запретов на воссоединение они в конце концов удовлетворятся слабыми федеральными узами. Но это будет в конце концов зависеть от схемы организации, которую предложит Западная Европа, то есть от того, в какой степени европейцы сумеют за это время привести в порядок свой общий дом.
Глава одиннадцать. План для Германии
Опубликовано с подзаголовком "Децентрализация создает основу для независимости", The Saturday Review of Literature, June 23, 1945, pp. 7--9, 39--40 -- амер. изд.
------------------------------------------------------------------------------
Ни буква закона, ни ложный гуманизм не должны помешать полному возмездию по отношению к виновным немцам. Тысячи, может быть десятки тысяч заслуживают смерти; и никогда в истории поиск виновных не был столь легким. Положение в нацистской иерархии почти заведомо свидетельствует об уровне виновности. Союзникам следует лишь решить, сколь многих они готовы казнить. Если они начнут с главарей нацизма, то почти наверняка они смогут хладнокровно расстрелять гораздо меньше людей, чем следовало бы. Но с точки зрения будущего Германии, да и всего мира, опасность в том, что мы можем дрогнуть перед этой задачей, и, неудовлетворенные местью, мы позволим желанию возмездия влиять на нашу долгосрочную политику, тогда как значение будет иметь только ее эффективность. Немцы ведь так и останутся многочисленным народом, живущим в сердце Европы; и если мы не сможем завоевать их для западной цивилизации, война в длительной перспективе окажется проигранной. Если Германия останется тоталитарной, за ней последует весь европейский континент. Долгосрочная политика возвращения немцев в лоно Западной цивилизации имеет три основных аспекта: политический, экономический и образовательный, или психологический. Последний является, видимо, самым важным. И если я все-таки начинаю с обсуждения желательного политического и экономического устройства, то лишь потому, что убежден, что к проблеме переобучения нужно подходить только косвенно. Но прежде чем приступить к этому, необходимо явным образом отклонить некоторые бытующие заблуждения, в силу которых многие популярные дискуссии тяготеют к крайним, равно неверным решениям. Так же как неверно, что испорченность немецкого ума затрагивает только нацистское меньшинство, или что она есть порождение развития, имевшего место после предыдущей войны, ошибочно и то, что немцы всегда были такими. Существующее состояние умов было создано длительным и постепенным процессом, который для большинства немцев начался 75 лет назад с того, что Бисмарк создал империю. Было бы трудно отрицать, что сотню лет назад большая часть Германии все еще была составной частью западной цивилизации, как правило, неотличимой от других. Но мы должны видеть и тот факт, что сейчас большинство немцев окажутся в той или иной степени зараженными нацистскими идеалами, в том числе большая часть тех, кто уверен, что они-то сделали все, чтобы избежать воздействия нацистской пропаганды. Трудно сомневаться, что в Германии мы почти везде будем находить моральную и интеллектуальную пустыню. В ней обнаружатся изолированные оазисы, малые группы прямых и отважных людей, которые разделяют в основном наши мнения, и при этом их убежденность подверглась таким испытаниям, которых никто из нас не знал. Но эти немногие мужчины и женщины окажутся почти полностью изолированными друг от друга. Для остальной части народа проблемой будут, скорее всего, не какие-либо определенные убеждения, но отсутствие каких-либо убеждений, глубокий скептицизм и цинизм по отношению к любым политическим идеалам, и потрясающее невежество относительно того, что же действительно произошло, и это-то и будет главной проблемой. В начале, по крайней мере, будут в изобилии добрая воля и готовность начать все заново. Заметнее всего окажется бессилие благих намерений, лишенных того объединяющего элемента общих моральных и политических традиций, которые мы воспринимаем как данность, но которые в последние 12 лет были в Германии разрушены так, как трудно себе представить. Это трудное, но не безнадежное положение. Оно было бы безнадежным, если бы в Германии не было ни мужчин, ни женщин, по прежнему приверженных тем взглядам, которым мы желаем победы. Но если в последние два года не все они были убиты, есть все основания полагать, что мы найдем в Германии таких мужчин и таких женщин, и будет их, конечно, немного, но ненамного меньше, чем бывает независимо мыслящих людей в любом народе. На них должна покоиться наша надежда, и для них мы должны создать возможности и условия для возвращения их народа назад в лоно общей европейской цивилизации. Политическая проблема заключается главным образом в том, чтобы отвратить честолюбие немцев от идеала централизованного германского рейха, от идеала нации, объединенной для общего действия -- ведь уже до 1914 года немцы были объединены как ни один другой цивилизованный народ. Кажется, нет сомнений, что мы должны предотвратить повторное возникновение такого высоко централизованного германского рейха, поскольку централизованная и сильно интегрированная Германия всегда будет опасностью для мира. Но здесь мы сталкиваемся с серьезной дилеммой. В длительной перспективе программа непосредственного расчленения Германии и запрета на ее объединение почти непременно обречена на провал. Это был бы надежнейший способ вновь возбудить самый свирепый национализм и превратить воссоединение и централизацию Германии в главную цель всех немцев. Некоторое время мы сможем отражать этот натиск. Но, в конечном счете, обречены на провал любые меры, не опирающиеся на согласие немцев; нам следует подчинить все решения одному основному правилу -- любое успешное установление должно сохраниться и тогда, когда мы не сможем больше поддерживать его силой. Представляется, что эта трудность может быть решена только одним способом: заявить немцам, что любое центральное правительство, которое у них установится, в течение неопределенного времени будет находиться под контролем союзников; что развивая институты представительной демократии в землях, составляющих рейх, они смогут постепенно освободиться от этого контроля; что в ближайшем будущем это останется единственным путем к независимости; и что только от них зависит, когда они смогут этого достичь. Эти отдельные германские государства должны, конечно, включить как те, которые уже давно поглощены Пруссией, так и те, которые сохраняли некоторую автономию до 1933 года. Мало того, что нет никаких возражений против расчленения Пруссии и возрождения таких государств как Ганновер, Вестфалия или Рейнланд, но это расчленение является существенным залогом успеха любого плана. Не следует бояться, что это породит националистическую реакцию того же рода, что и при непосредственном расчленении самого Рейха. Большая часть граждан этих государств будет приветствовать дезинтеграцию, и традиции независимости там далеко не мертвы. Сроки обретения независимости от прямого контроля со стороны союзников будут, скорее всего, очень различны для разных государств Германии. Расположенные на западе и юго-западе государства вроде Бадена и Вюртемберга, а также старые ганзейские города вроде Гамбурга и Бремена еще хранят достаточный запас демократических традиций и достигнут успеха, скорее всего, в несколько лет. Другим понадобится много больше времени, а некоторым, вроде старой Пруссии, у которой практически нет таких традиций, потребуется очень долгий срок. Сама постепенность процесса, разрыв между сроками обретения независимости различными государствами, будет очень важна. Этот процесс эмансипации должен будет двигаться к такому состоянию дел, при котором контроль союзников все больше будет сводиться к роли правительства федерации или даже конфедерации. Важность этого постепенного процесса передачи власти отдельным государствам в том, что в противном случае контроль со стороны союзников просто поможет подготовить другую крайне централизованную систему управления, которая в конечном итоге будет передана немцам. Такого рода контролируемому союзниками центральному правительству не долго придется полагаться на большую оккупационную армию. Все, что ему понадобится, -правда, понадобится до тех пор, пока оно будет существовать -- это сравнительно небольшие и эффективные ударные силы, для обеспечения покорности не подчиняющихся государств. Нет нужды объявлять что-либо вроде запрета на окончательное объединение германских государств. Тот факт, что они будут созревать для освобождения от контроля союзников в разные сроки, и что большинству из них придется создавать новый порядок самим по себе, когда немалая часть остальных немецких территорий все еще будет под контролем союзников, сам по себе сработает в правильном направлении. Можно надеяться, что к тому времени, когда первое из независимых государств созреет для эмансипации, ему уже не нужно будет превращаться в совершенно независимое государство. Вполне удовлетворительным решением было бы создание к тому времени некой федерации европейских государств, которая была бы готова принимать в свой состав эти государства. Тогда снятие контроля со стороны союзников означало бы просто переход из квази федерации, в которой администрация союзников надзирала за осуществлением "федеральной" власти, в федерацию с негерманскими государствами, в которой равными членами стали бы и германские государства. Таким образом, западные германские государства могли бы постепенно перейти в федерацию, состоящую, скажем, из Бельгии, Голландии и скандинавских стран. Некоторым другим германским государствам можно было бы для начала позволить образовать схожие отношения с Чехословакией, Австрией и, быть может, Швейцарией. Со временем, по мере достижения соответствующего статуса все большим числом германских государств, для сохранения баланса понадобится гораздо более объемлющая европейская федерация с участием Франции и Италии. Но даже если бы эти надежды оказались утопическими, есть хорошие причины ожидать, что после периода раздельного существования отдельные германские государства будут далеки от стремления еще раз растворить свои индивидуальности в высоко централизованном Рейхе. На это можно рассчитывать уже при том условии, что политика союзников, особенно их экономическая политика в переходный период, преуспеет в как можно более тесном соединении отдельных государств с их негерманскими соседями. Это поднимает крайне важную проблему экономической политики и экономического контроля. Похоже, что и здесь существует только один вид эффективного и осуществимого в длительной перспективе контроля: наложить на всю Германию режим свободной торговли. Это существенная часть всего плана, без которого он не сработает; и она решает многие проблемы, которые в противном случае оказываются неразрешимыми. Когда я уподобил власть подчиненного союзникам центрального правительства федеральному правительству, я предполагал, естественно, что оно будет контролировать и торговую политику. Оставить в руках отдельных государств возможность устанавливать условия внешней торговли означало бы предоставление им слишком большой власти над своими системами хозяйства. С другой стороны, сохранить общую тарифную систему для всей немецкой экономики означало бы воссоздание заново централизованной и самодостаточной системы, то есть как раз того, что мы должны предотвратить. Мы хотели бы достичь того, чтобы Германия специализировалась в тех областях, где она сможет внести наибольший вклад в процветание всего мира, и при этом ее хозяйство должно таким образом переплестись с хозяйственными системами других стран, чтобы ее процветание начало непосредственно зависеть от непрерывного обмена товарами с внешним миром. Именно это должен обеспечить режим свободной торговли -- и это должно быть обеспечено с помощью единственной системы контроля, которую невозможно обойти. Таким образом, Германия получит возможность нового процветания, но без того, чтобы опять стать опасной. Ей придется пойти на зависимость от импорта продуктов питания, за которые придется расплачиваться экспортом продуктов обрабатывающей промышленности. Даже если в отдельных отраслях обрабатывающей промышленности германское правительство сможет с помощью тайных субсидий подрывать воздействие режима свободной торговли, оно не сможет осуществлять это для всех важнейших пищевых и сырьевых материалов, которые в условиях свободной торговли производить внутри страны не удастся.