Страница:
могут заработать подобные сверхлюди: богатая жизнь, красивые
женщины, красивые дома... все, что пожелаешь.
Барон согласно кивал:
-- То, что имеют у себя дома сардукары.
-- Рекруты со временем начинают верить, что место, подобное
Салузе Второй, почетно, поскольку оно произвело на свет их --
элиту. Рядовые сардукары во многих отношениях ведут такую же
жизнь, что и члены Великих домов.
-- Что за мысль! -- прошептал барон.
-- Вы начинаете прозревать, -- сказал Хават.
-- Где же это началось? -- спросил барон.
-- А откуда берет начало дом Коррино? Были ли на Салузе
Второй люди до того, как император послал туда первую партию
заключенных? Бьюсь об заклад, что даже герцог Лето, ваш сводный
кузен, не задумывался над этим. Задавать подобные вопросы
рискованно.
В глазах барона засветилось понимание.
-- Тайна Салузы Второй тщательно охраняется. Используется
любая выдумка, чтобы...
-- А что там скрывать? -- вставил Хават. -- Что у
падишаха-императора есть планета-тюрьма? Это и так всем
известно. Что у него есть...
-- Граф Фенринг! -- выдохнул барон.
Хават замолчал, озадаченно глядя на барона.
-- Что "граф Фенринг"?
-- Несколько лет назад, -- припомнил барон, -- этот
имперский хлыщ прибыл на день рождения моего племянника в
качестве официального наблюдателя и для того, чтобы... мм...
чтобы завершить деловые переговоры между императором и мной.
-- И что же?
-- Я, помнится, сказал что-то насчет создания планеты-тюрьмы
на Арраки. Фенринг...
-- Что же, буквально, вы сказали? -- спросил Хават.
-- Это было довольно давно и...
-- Мой господин барон, если вы желаете извлечь из моего
служения вам пользу, вы должны снабдить меня соответствующей
информацией. Записывался ли этот разговор?
Лицо барона потемнело от гнева.
-- Ты дотошен, как Питер! Я не люблю...
-- Питера с вами больше нет, мой господин, -- сказал Хават.
-- Кстати, что с ним случилось на самом деле?
-- Он стал слишком много себе позволять! -- фыркнул барон.
-- Вы уверяли меня, что не бросаетесь полезными людьми, --
сказал Хават. -- Собираетесь ли вы и дальше запугивать меня
бесполезными угрозами и посулами? Мы обсуждали, что вы сказали
Фен рингу.
Барон с трудом овладел собой. "Придет время, и я припомню,
как ты вел себя со мной!" -- подумал он.
-- Одну минутку, -- сказал барон, возвращаясь памятью к
встрече в большом холле. Это помогло ему отчетливо вспомнить
то, что происходило в тот день в конусе молчания. -- Я сказал
что-то насчет другого решения проблемы Арраки и о том, что
планета-тюрьма императора вдохновляет меня на соперничество с
ним.
"Ведьмина кровь!" -- выругался про себя Хават.
-- А что сказал Фенринг?
-- Именно тогда он начал расспрашивать меня о тебе.
Хават откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
-- Так вот почему они начали следить за Арраки, -- сказал
он. "Что ж, что сделано, то сделано". Он открыл глаза. --
Теперь они, должно быть, наводнили шпионами всю планету. Два
года?
-- Но мое невинное предположение конечно же не могло...
-- В глазах императора ничто не может быть невинным! Каковы
были ваши инструкции Раббану?
-- Они заключались лишь в том, чтобы заставить Арраки
бояться нас.
Хават покачал головой.
-- Теперь у вас есть два выхода, барон. Вы можете перебить
всех туземцев или...
-- Потратить на это все силы?
-- А вы предпочитаете, чтобы император и Великие дома,
которые пойдут за ним, примчались сюда и вычистили весь Гъеди
Прайм, как перезрелую тыкву?
Барон внимательно посмотрел в лицо ментата:
-- Они не посмеют!
-- Вы уверены в этом?
Губы барона дрогнули.
-- Что вы предлагаете?
-- Оставить в покое вашего дорогого племянника Раббана.
-- Как оставить... -- барон непонимающе уставился на Хавата.
-- Не шлите ему больше людей и вообще никакой помощи. На его
послания отвечайте, что слышали о его ужасных способах
правления на Арраки и намерены при первой же возможности
поправить дело. Я устрою так, что некоторые ваши послания
попадут в руки имперских шпионов.
-- Но как быть со спайсом, с годовым доходом, с...
-- Требуйте свою часть, но будьте умеренны в своих
требованиях. Запросите у Раббана твердо установленную сумму. Мы
можем...
Барон протестующе поднял руку.
-- Но как я могу быть уверенным в том, что мой вечно
недовольный племянник не...
-- На Арраки еще остались наши шпионы. Сообщите Раббану, что
он или соглашается на ту долю спайса, которую вы для себя
установили, или будет смещен.
-- Я знаю своего племянника, -- сказал барон. -- Такие меры
заставят его лишь усилить репрессии против населения Арраки.
-- Разумеется! -- воскликнул Хават. -- Вам и не нужно, чтобы
они прекратились! Вам лишь нужно сохранить в чистоте свои руки.
Пусть Раббан создает для вас Салузу Вторую -- вам даже не
придется посылать ему заключенных: к его услугам все население
Арраки. Если Раббан будет преследовать людей, чтобы выколотить
из них вашу долю, то императору не нужно будет искать других
причин. Для того чтобы подвергать планету мучениям, такой
причины вполне достаточно. А вы, барон, ни словом, ни делом не
должны показать, что другая причина все же существует.
Барон не смог скрыть своего восхищения.
-- Да, Хават, ты хитрец. Ну а как же мы переберемся на
Арраки и извлечем пользу из того, что подготовит Раббан?
-- Это самое простое, барон. Если с каждым годом вы будете
завышать свою долю, очень быстро создастся критическая
ситуация. Когда количество продукции резко сократится, вы
сможете отстранить Раббана и занять его место... чтобы
исправить положение.
-- Подходяще, -- сказал барон. -- Но я могу почувствовать
себя усталым от всего этого и подготовлю себе замену. Этот
другой и подготовит для меня Арраки.
Хават испытующе всматривался в круглое лицо собеседника.
Наконец он медленно кивнул.
-- Фейд-Раус! -- сказал он. -- Вот она, причина теперешних
репрессий! Вы и сами хитрец, барон. Возможно, нам удастся
соединить оба этих плана. Да, ваш Фейд-Раус поедет на Арраки
как спаситель. Он сможет поладить с народом.
Барон улыбнулся. И спросил себя: "Интересно, как это
стыкуется с собственными планами Хавата?"
Видя, что разговор окончен, Хават встал и вышел из комнаты с
красными стенами. По пути он думал о тех тревожащих его
недомолвках, которые сквозили в каждом донесении с Арраки. Этот
новый религиозный вождь, на которого намекал Гурни Хэллек из
своего укромного места среди контрабандистов, этот Муаддиб...
"Возможно, мне не стоило советовать барону позволить этой
религии расцветать пышным цветом? -- сказал он себе. -- Но
хорошо известно, что репрессии создают благоприятную почву для
процветания религии".
И он подумал о донесениях Хэллека, о военной тактике
Свободных. В ней было много от самого Хэллека... и от Айдахо...
и даже от него, Хавата.
"Выжил ли Айдахо?" -- спросил он себя.
Это был праздный вопрос. Он еще не спрашивал себя, возможно
ли, чтобы смог выжить Пол. Он знал, однако: барон убежден, что
все Атридесы мертвы. Ведьма Бене Гессерит была его оружием, как
признался сам барон. А это могло означать лишь конец всего --
даже собственного сына этой женщины.
"Какую же смертельную ненависть она должна была питать к
Атридесам, -- подумал он. -- Она сравнима лишь с моей
ненавистью к барону. Будет ли мой удар таким же сокрушительным,
каким был ее удар?"
Чего бы мы ни коснулись, всему присуще одно качество,
являющееся частью нашей вселенной, а именно: симметрия,
элегантность и грация -- качества, которые всегда есть в
истинном произведении искусства. Вы можете найти их в смене
времен года, в том, как скользят по склонам пески, в строении
куста и его листьев. Мы пытаемся воспроизвести эти качества в
нашей жизни и в нашем обществе, ища ритмы и формы. Да, можно
понимать опасность целиком, до последних деталей. Ясно, что
пределы чего бы то ни было сохраняют свою стойкость. При
подобной безупречности все движется к смерти.
Принцесса Ирулэн.
Собрание высказываний Муаддиба.
Пол Муаддиб помнил, что он ел что-то с примесью спайса. Он
цеплялся за это воспоминание, потому что оно было исходной
точкой и, придерживаясь ее, он мог говорить себе, что его
мгновенно возникшее знание было только сном.
"Я -- сцена для происходящих процессов, -- сказал он себе.
-- "Я жертва несовершенного зрения, расового сознания и его
ужасной цели".
Он не мог отделаться от страха, что преступил пределы своих
возможностей, затерялся во времени, где прошлое, будущее и
настоящее настолько перепутались, что их стало невозможно
отличить друг от друга. Это было нечто вроде усталости зрения,
и возникло оно, он это понимал, от постоянной необходимости
сохранять в себе предвидение будущего, как род памяти, тогда
как память связана с прошлым.
"Чани приготовила для меня эту еду", -- вспомнил он.
Но Чани с их сыном -- Лето Вторым -- была далеко, спрятанная
в одном из новых, содержащихся в строгой тайне сьетчей, в
полной безопасности.
Или всему этому только еще предстояло случиться?
Нет, уверял он себя, ибо Алия Странная, его сестра, уехала
туда вместе с его матерью и с Чани -- далеко на юг, где солнце
было горячим и куда было двадцать тамперов езды. Они
отправились в паланкине Преподобной матери, установленном на
спине дикого Создателя.
Он отвратился мыслями от возможности путешествия на
гигантском черве и спросил себя: "Может быть, Алии только еще
предстоит родиться?"
"Я участвовал в раззии, -- припомнил Пол. -- Мы совершили
вылазку, чтобы освободить воду из тел наших мертвых в Арракине.
И я нашел останки своего отца в погребальном костре. Я почтил
его память и поместил череп отца в Скалу Свободных, ту, что
смотрит на Хверг Пасс".
Или это только еще будет?
"Мои раны -- реальность, -- убеждал себя Пол. -- Мои шрамы
-- реальность. Гробница с останками моего отца -- реальность".
Все еще оставаясь в полудремотном состоянии. Пол вспомнил,
что Хара, жена Джемиза, входила к нему без приглашения, чтобы
сообщить, что в коридоре сьетча драка. Прежде чем женщины и
дети были отправлены далеко на юг, все жили в промежуточном
сьетче. Хара стояла у входа во внутреннюю комнату, и черные
крылья ее волос удерживались цепочкой из водных колец. Она
раздвинула занавеси у входа и сказала, что Чани кого-то убила.
"Это было на самом деле, -- сказал себе Пол. -- Это
реальность, а не порождение временных изменений".
Пол вспомнил, что выбежал в коридор и нашел Чани, стоящую в
коридоре под желтым глоуглобом. На ней было блестящее голубое
одеяние с отброшенным на спину капюшоном. Тонкие черты лица
застыли в напряжении. Она вложила криснож в ножны. Группа людей
поспешно удалялась по коридору, унося труп.
И Пол вспомнил, как подумал тогда: "Всегда можно узнать, что
несут мертвое тело".
Водные кольца Чани, которые она, оставаясь в сьетче, носила
на повязанной вокруг шеи ленте, звякнули, когда она обернулась
к Полу.
-- Чани, что это?
-- Я уничтожила того, кто пришел вызвать тебя на бой, Узул.
-- Ты его убила?!
-- Да. Но, возможно, мне следовало бы оставить его для Хары.
(И Пол вспомнил, как стоящие вокруг них люди согласно закивали.
Даже Хара рассмеялась).
-- Но ведь он пришел бросить вызов мне?
-- Ты сам учил меня своему сверхъестественному искусству,
Узул.
-- Конечно! Но тебе не следовало бы...
-- Я рождена в пустыне, Узул. Я знаю, как пользоваться
крисножом.
Он подавил гнев и попытался говорить спокойно:
-- Все это так, Чани, но...
-- Я больше не ребенок, который охотится в сьетче при свете
ручных глоуглобов на скорпионов. Я не играю в игры, Узул.
Пол, удивленный непонятной ему яростью, которая угадывалась
под внешним спокойствием, пристально посмотрел на нее.
-- Как боец он ничего не стоил, Узул, -- пояснила Чани. --
Ради такого, как он, я не стала отрывать тебя от твоих
размышлений. -- Она подошла ближе, глядя на него исподлобья: --
Кроме того, не сердись, любимый... Когда станет известно о том,
что бросившему вызов придется смотреть в лицо мне и принять
позорную смерть от руки женщины Муаддиба, не много найдется
желающих бросить вызов ему самому, -- чуть слышно проговорила
она...
"Да, -- сказал себе Пол. -- Все так и было. Прошлое было
правдивым. Число желающих проверить остроту клинка Муаддиба
сошло на нет".
Где-то, за пределами мира грез, послышался слабый намек на
движение, крик ночной, птицы.
"Я грежу, -- сказал себе Пол. -- На меня повлияла еда со
спайсом".
И все же его не покидало чувство покинутости. Он спросил
себя, не могло ли случиться так, что его Ра-дух унесся в
какой-то мир, где, как верили Свободные, он ведет свое истинное
существование -- в алам алмитал, мир образов, в метафизическое
царство, где не действовало ни одно физическое ограничение. И
ему был ведом страх при мысли о таком месте, потому что снятие
всех ограничений означало исчезновение всех точек опоры.
Оказавшись среди метафизического ландшафта, он не смог бы
сориентироваться и сказать: "Я есть "Я", потому что я здесь".
Его мать однажды сказала: "Свободные разделяются на группы в
зависимости от того, как они относятся к тебе".
"Теперь я, должно быть, пробуждаюсь", -- сказал себе Пол.
Ибо это было в действительности -- слова, произнесенные его
матерью, леди Джессикой, теперь Преподобной матерью Свободных,
проходили через реальность.
Джессика с благоговением относилась к религиозным связям
между ней и Свободными, Пол это знал. Ей не нравилось, что люди
обоих сьетчей и грабены воспринимают Муаддиба как ЕГО. И она
без устали расспрашивала людей из разных племен, рассылала
сайадинских шпионов, собирала воедино их сведения и размышляла
над ними.
Она цитировала ему аксиому Бене Гессерит: "Когда религия и
политика идут в одной упряжке, те, кто ею правит, верят в то,
что никто не сможет встать на их пути. Их скачка становится все
более безрассудной: быстрее, быстрее и быстрее! Они отбрасывают
все мысли о возможных препятствиях и забывают о том, что
человек, ослепленный скоростью, видит обрыв лишь тогда, когда
уже поздно что-то сделать".
Пол вспомнил, как сидел в апартаментах своей матери, во
внутренней комнате, где царил полумрак от свисающих повсюду
темных занавесей, расписанных сценами из мифологии Свободных.
Он сидел там, слушал ее и отмечал, как она вела наблюдения. А
делала она это непрерывно, даже тогда, когда ее глаза были
опущены. В уголках ее рта появились новые морщинки, но волосы
по-прежнему были похожи на отполированную бронзу. В глубине ее
широко расставленных зеленых глаз притаилась вызванная спайсом
бездонная синева.
-- Религия Свободных проста и практична, -- сказал он.
-- Ничто, относящееся к религии, не может быть простым, --
предупредила она.
Но Пол, видевший мрачное будущее, которое все еще угрожало
им, почувствовал, как в нем поднимается гнев. Его ответ был
лаконичен:
-- Религия объединяет наши силы.
Но дух разлада и противоречий не покидал его весь тот день.
Это был день церемонии обрезания маленького Лето. Причины
растерянности Джессики были отчасти понятны Полу. Она никогда
не признавала его "юношеский брак" с Чани. Но Чани произвела на
свет сына Атридесов, и Джессика не сочла возможным отвергать
ребенка и его мать.
Наконец, шевельнувшись под его взглядом, Джессика сказала:
-- Ты считаешь меня противоестественной матерью?
-- Конечно же нет.
-- Я замечаю, как ты смотришь на меня, когда я бываю с
Алией. История твоей сестры тебе тоже непонятна.
-- Я знаю, почему Алия такая необычная, -- сказал он. -- Она
была еще не рождена, когда ты изменяла Воду Жизни. Она...
-- Ты не можешь знать этого! -- сердито оборвала его мать.
И Пол, внезапно ощутивший невозможность выразить полученное
из Времени знание, сказал лишь одно:
-- Я не считаю тебя противоестественной.
Она поняла его страдания:
-- Есть одно обстоятельство, сын.
-- Какое?
-- Я по-настоящему люблю твою Чани. Я принимаю ее.
"Это было на самом деле так, -- подумал Пол. -- Я ясно видел
это в измененном Времени.
Возвращение уверенности дало ему новую зацепку в реальном
мире. Частицы истинной реальности начали проникать в его
сознание сквозь оболочку грез. Внезапно он осознал, что
находится в пустынном лагере, эрге. Чани установила на песчаном
полу их стилтент, чтобы они могли побыть друг с другом, --
Чани, его душа. Чани, его сихайя, нежная, как весна пустыни.
Чани, возникшая из недр далекого юга.
Теперь он вспомнил, что, когда приходила пора сна, она пела
ему песню песков:
О, моя душа,
Не мечтай о рае в эту ночь:
Клянусь Шаи-Хулудом,
Ты попадешь туда,
Послушная моей любви.
Еще она пела песню любовников, ласкающих друг друга на
песке:
Расскажи мне о твоих глазах,
А я расскажу тебе о твоем сердце.
Расскажи мне о твоих ногах,
А я расскажу тебе о твоих руках.
Расскажи мне о твоих снах,
А я расскажу тебе о твоей походке.
Скажи мне, чего ты хочешь,
А я скажу, что тебе нужно.
Ритм этой песни воспроизводил размеренную поступь людей,
бредущих по песку, напоминая чуть слышный шелест песка под их
ногами.
Он услышал, как под другим тентом кто-то наигрывает на
бализете. И он вспомнил о Гурни Хэллеке. В его снах лицо Гурни
мелькало среди членов отряда контрабандистов; этот Гурни не
видел его. Пола, и знал о Нем только то, что он -- сын убитого
герцога, жертва Харконненов.
Стиль игры музыканта, его недюжинное мастерство воссоздали в
памяти Пола образ того, кто играл на бализете сейчас. Это был
Чат Прыгун, капитан федайкинов, команды смерти, охраняющей
Муаддиба.
"Мы в пустыне, -- вспоминал Пол. -- Мы в центральном эрге,
недалеко от патрулей Харконненов. Мне предстоит идти по пескам,
приманить Создателя и взобраться на него, доказав тем самым,
что я ловок и смел, как настоящий Свободный".
Он нащупал пистолет и нож, спрятанные за поясом, и
почувствовал, как сгустилась вокруг него тишина. Это была
особая тишина перед рассветом, когда ночные птицы замолкали, а
существа, бодрствующие днем, еще не бросили вызов своему
врагу-солнцу.
-- Ты должен пробежать по пескам при свете дня, чтобы
Шаи-Хулуд увидел тебя и узнал, что в тебе нет страха перед ним,
-- сказал Стилгар.
Пол сел, чувствуя слабость в не защищенном стилсьютом теле.
Как ни осторожны были его движения, Чани все же услышала их. Из
мрака тента раздался ее голос:
-- Еще не совсем рассвело, любимый.
-- Сихайя! -- сказал он почти весело.
-- Ты называешь меня своей "Весной пустыни", -- сказала она,
-- но сегодня я -- нечто другое. Я -- сайадина, которая должна
наблюдать за правильностью соблюдения церемонии.
Он начал прилаживать стилсьют.
-- Ты сказала мне однажды слова из Китаб ал-Ибара, -- сказал
он. -- Ты сказала мне: "Женщина -- это поле, иди же к своему
полю и возделывай его".
-- Я мать твоего первенца, -- согласилась она.
В полутьме он видел, что она следит за каждым его движением,
за тем, как он отлаживает на себе стилсьют для выхода в
открытую пустыню.
-- Тебе бы следовало полностью использовать время отдыха, --
в ее голосе была любовь.
-- Сайадина-наблюдательница не должна ограждать или
предостерегать испытуемого, -- напомнил он.
Она прижалась к нему и коснулась ладонью его щеки.
-- Сегодня я и сайадина, и женщина.
-- Тебе бы следовало передать обязанности наблюдения
другому, -- сказал он.
-- Ожидание тягостно -- я лучше буду рядом.
Прежде чем закрыть лицо, он поцеловал ее ладонь, потом
приладил маску, повернулся и вышел из-под тента...
Прохладный воздух был еще сухой, в нем чувствовался аромат
росы.
Но был в воздухе и другой запах, запах спайсовых масс,
доносящийся с северо-востока, и этот запах сказал Полу о
приближении Создателя.
Пол вышел на открытое пространство, остановился и стряхнул с
мускулов сонное оцепенение. Над восточным горизонтом слабо
засветилась зеленая полоска. Тенты его отряда казались в
полутьме маленькими дюнами. Слева от себя он различил движение
и понял, что люди из охраны увидели его пробуждение.
Они знали, какой опасности он смотрит сегодня в лицо, --
каждый Свободный прошел через нее. Теперь они оставляли ему эти
последние минуты одиночества с тем, чтобы он смог себя
приготовить. Я должен сделать это сегодня", -- твердо сказал он
себе.
Он подумал об обретенной им силе, об отцах, присылающих к
нему своих сыновей, чтобы он обучал их своим способам битвы; о
стариках, внимавших ему на советах и следовавших его планам; о
людях, возвращающихся из похода, чтобы подарить ему величайшую
для Свободных похвалу: "Твой план удался, Муаддиб".
И все же самый слабый и самый низкорослый из
воинов-Свободных мог сделать то, чего никогда еще не делал Пол.
Он знал эту разницу, и его самолюбие страдало от этого.
Он не ездил верхом на Создателе. Вместе с другими он
участвовал в учебных поездках и рейдах, но самостоятельного
путешествия он не совершал ни разу, и пока он не сделает этого,
мир его возможностей будет отличаться от возможностей
остальных. Ни один истинный Свободный не мог смириться с таким
положением дел. Он должен это сделать сам, он должен проехать
на черве через великие южные земли -- территорию в двадцать
тамперов, лежащую за эргом, -- не прибегая к помощи паланкина,
которым пользовалась Преподобная мать, раненые и больные.
Память вернула его к ночной борьбе со своим внутренним "Я".
Он усмотрел в ней странную параллель: если он одержит верх над
Создателем, власть его упрочится; если он одержит верх над
внутренним зрением, упрочится мера власти в нем самом. Но и над
тем, и над другим простиралось скрытое во мгле пространство.
Великая Смута, в которой, казалось, заблудились все Вселенные.
Разница в путях постигаемых им Вселенных смущала его:
четкость мешалась с нечеткостью. И все же, рождаясь и становясь
реальностью, видение получало собственную жизнь, оно росло и
ширилось, варьируясь лишь незначительно. Ужасная цель
оставалась. Расовое сознание оставалось. И над всем этим
продолжала маячить тень джихада, кровавого и дикого.
Чани подошла к нему, крепко обхватив себя руками и искоса
поглядывая на него, как делала всегда, когда хотела изучить его
настроение.
-- Расскажи мне о воде твоего родного края, Узул, --
попросила она его, как когда-то давно.
Он видел, что она пытается отвлечь, его, рассеять его
напряженность перед смертельным испытанием. Уже рассвело, и он
отметил, что некоторые из его федайкинов уже складывают тенты.
-- Я бы предпочел, чтобы ты рассказала мне о сьетче и о
нашем сыне, -- сказал он. -- Наш Лето по-прежнему командует
своей бабушкой?
-- Он командует Алией. И очень быстро растет -- из него
получится сильный воин.
-- А как там, на юге?
-- Когда помчишься на Создателе, увидишь все сам.
-- Но я хотел бы увидеть это сначала твоими глазами.
-- Там очень пустынно.
Он дотронулся до ее лба -- в том месте, где его не закрывал
капюшон.
-- Почему ты не хочешь говорить о сьетче?
-- Я уже сказала: сьетч кажется заброшенным местом, когда
там нет мужчин. Это только место работы. Мы работаем на
фабриках и в мастерских. Нужно готовить оружие, выращивать
траву, чтобы управлять погодой, собирать спайс для взяток.
Нужно обсаживать дюны, чтобы заставить их цвести и не дать им
двигаться. Нужно ткать материю и ковры, запасаться топливом.
Нужно учить детей, внушая им, что сила племени не может
исчезнуть.
-- Значит, в сьетче нет ничего радостного?
-- Дети -- радость. Мы следим за соблюдением ритуалов. У нас
достаточно еды. Иногда одна из нас может поехать на север,
чтобы разделить ложе со своим мужчиной: жизнь должна
продолжаться.
-- А моя сестра Алия? Как ее воспринимают люди?
Чани повернулась к нему во все усиливающемся свете дня.
-- Мы поговорим об этом в другой раз, любимый.
-- Лучше поговорим об этом сейчас.
-- Тебе следует беречь силы для испытания.
Он видел, что затронул нечто чувствительное, слышал сомнения
в ее голосе.
-- Неизвестность доставляет больше тревог, -- возразил он.
Тогда она сказал:
-- Бывают недоразумения из-за странности Алии. Женщины
боятся, видя, что ребенок, еще младенец, говорит... о вещах,
знать которые следует только взрослым. Они не понимают, что
Алия претерпела изменения во чреве матери, которые сделали ее
взрослой.
-- Были какие-нибудь неприятности? -- спросил он и подумал:
"В своих видениях я видел, что с Алией будут неприятности".
Чани посмотрела вбок, на растущую полосу света над
горизонтом.
-- Некоторые из женщин потребовали от Преподобной матери,
чтобы она изгнала демонов из своей дочери. Они все время
повторяли цитату из Библии: "Да не позволь ведьме жить среди
нас!"
-- И что же моя мать?
-- Она изложила священный закон и отослала женщин назад. Она
сказала: "Если Алия возбуждает беспокойство, то это ошибка тех,
кто наделен властью. Они должны предвидеть беспокойство и
предупредить его". И она попыталась объяснить, как повлияли на
Алию изменения во чреве.
"С Алией может произойти несчастье", -- подумал Пол.
Налетевший ветер бросил ему в лицо горсточку песка,
пахнувшего спайсом.
-- Эл Сайал, песчаный дождь, провозвестник утра, -- сказал
Пол.
Он посмотрел на серый пустынный ландшафт, ландшафт,
достойный всяческой жалости, на пески, создававшие сами себя.
Сухая полоса прочертила темный угол на юге -- знак того, что
шторм создает там свой статический заряд. Прогремел долго не
смолкающий раскат грома.
-- Голос, устрашающий землю, -- прошептала Чани.
Большая часть его людей уже сложила свои тенты. Все вокруг
него шло согласно раз заведенному порядку, не требовавшему
распоряжений.
"Отдавай настолько меньше приказов, насколько это возможно",
-- учил его когда-то отец... когда-то, давным-давно. -- "И если
женщины, красивые дома... все, что пожелаешь.
Барон согласно кивал:
-- То, что имеют у себя дома сардукары.
-- Рекруты со временем начинают верить, что место, подобное
Салузе Второй, почетно, поскольку оно произвело на свет их --
элиту. Рядовые сардукары во многих отношениях ведут такую же
жизнь, что и члены Великих домов.
-- Что за мысль! -- прошептал барон.
-- Вы начинаете прозревать, -- сказал Хават.
-- Где же это началось? -- спросил барон.
-- А откуда берет начало дом Коррино? Были ли на Салузе
Второй люди до того, как император послал туда первую партию
заключенных? Бьюсь об заклад, что даже герцог Лето, ваш сводный
кузен, не задумывался над этим. Задавать подобные вопросы
рискованно.
В глазах барона засветилось понимание.
-- Тайна Салузы Второй тщательно охраняется. Используется
любая выдумка, чтобы...
-- А что там скрывать? -- вставил Хават. -- Что у
падишаха-императора есть планета-тюрьма? Это и так всем
известно. Что у него есть...
-- Граф Фенринг! -- выдохнул барон.
Хават замолчал, озадаченно глядя на барона.
-- Что "граф Фенринг"?
-- Несколько лет назад, -- припомнил барон, -- этот
имперский хлыщ прибыл на день рождения моего племянника в
качестве официального наблюдателя и для того, чтобы... мм...
чтобы завершить деловые переговоры между императором и мной.
-- И что же?
-- Я, помнится, сказал что-то насчет создания планеты-тюрьмы
на Арраки. Фенринг...
-- Что же, буквально, вы сказали? -- спросил Хават.
-- Это было довольно давно и...
-- Мой господин барон, если вы желаете извлечь из моего
служения вам пользу, вы должны снабдить меня соответствующей
информацией. Записывался ли этот разговор?
Лицо барона потемнело от гнева.
-- Ты дотошен, как Питер! Я не люблю...
-- Питера с вами больше нет, мой господин, -- сказал Хават.
-- Кстати, что с ним случилось на самом деле?
-- Он стал слишком много себе позволять! -- фыркнул барон.
-- Вы уверяли меня, что не бросаетесь полезными людьми, --
сказал Хават. -- Собираетесь ли вы и дальше запугивать меня
бесполезными угрозами и посулами? Мы обсуждали, что вы сказали
Фен рингу.
Барон с трудом овладел собой. "Придет время, и я припомню,
как ты вел себя со мной!" -- подумал он.
-- Одну минутку, -- сказал барон, возвращаясь памятью к
встрече в большом холле. Это помогло ему отчетливо вспомнить
то, что происходило в тот день в конусе молчания. -- Я сказал
что-то насчет другого решения проблемы Арраки и о том, что
планета-тюрьма императора вдохновляет меня на соперничество с
ним.
"Ведьмина кровь!" -- выругался про себя Хават.
-- А что сказал Фенринг?
-- Именно тогда он начал расспрашивать меня о тебе.
Хават откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
-- Так вот почему они начали следить за Арраки, -- сказал
он. "Что ж, что сделано, то сделано". Он открыл глаза. --
Теперь они, должно быть, наводнили шпионами всю планету. Два
года?
-- Но мое невинное предположение конечно же не могло...
-- В глазах императора ничто не может быть невинным! Каковы
были ваши инструкции Раббану?
-- Они заключались лишь в том, чтобы заставить Арраки
бояться нас.
Хават покачал головой.
-- Теперь у вас есть два выхода, барон. Вы можете перебить
всех туземцев или...
-- Потратить на это все силы?
-- А вы предпочитаете, чтобы император и Великие дома,
которые пойдут за ним, примчались сюда и вычистили весь Гъеди
Прайм, как перезрелую тыкву?
Барон внимательно посмотрел в лицо ментата:
-- Они не посмеют!
-- Вы уверены в этом?
Губы барона дрогнули.
-- Что вы предлагаете?
-- Оставить в покое вашего дорогого племянника Раббана.
-- Как оставить... -- барон непонимающе уставился на Хавата.
-- Не шлите ему больше людей и вообще никакой помощи. На его
послания отвечайте, что слышали о его ужасных способах
правления на Арраки и намерены при первой же возможности
поправить дело. Я устрою так, что некоторые ваши послания
попадут в руки имперских шпионов.
-- Но как быть со спайсом, с годовым доходом, с...
-- Требуйте свою часть, но будьте умеренны в своих
требованиях. Запросите у Раббана твердо установленную сумму. Мы
можем...
Барон протестующе поднял руку.
-- Но как я могу быть уверенным в том, что мой вечно
недовольный племянник не...
-- На Арраки еще остались наши шпионы. Сообщите Раббану, что
он или соглашается на ту долю спайса, которую вы для себя
установили, или будет смещен.
-- Я знаю своего племянника, -- сказал барон. -- Такие меры
заставят его лишь усилить репрессии против населения Арраки.
-- Разумеется! -- воскликнул Хават. -- Вам и не нужно, чтобы
они прекратились! Вам лишь нужно сохранить в чистоте свои руки.
Пусть Раббан создает для вас Салузу Вторую -- вам даже не
придется посылать ему заключенных: к его услугам все население
Арраки. Если Раббан будет преследовать людей, чтобы выколотить
из них вашу долю, то императору не нужно будет искать других
причин. Для того чтобы подвергать планету мучениям, такой
причины вполне достаточно. А вы, барон, ни словом, ни делом не
должны показать, что другая причина все же существует.
Барон не смог скрыть своего восхищения.
-- Да, Хават, ты хитрец. Ну а как же мы переберемся на
Арраки и извлечем пользу из того, что подготовит Раббан?
-- Это самое простое, барон. Если с каждым годом вы будете
завышать свою долю, очень быстро создастся критическая
ситуация. Когда количество продукции резко сократится, вы
сможете отстранить Раббана и занять его место... чтобы
исправить положение.
-- Подходяще, -- сказал барон. -- Но я могу почувствовать
себя усталым от всего этого и подготовлю себе замену. Этот
другой и подготовит для меня Арраки.
Хават испытующе всматривался в круглое лицо собеседника.
Наконец он медленно кивнул.
-- Фейд-Раус! -- сказал он. -- Вот она, причина теперешних
репрессий! Вы и сами хитрец, барон. Возможно, нам удастся
соединить оба этих плана. Да, ваш Фейд-Раус поедет на Арраки
как спаситель. Он сможет поладить с народом.
Барон улыбнулся. И спросил себя: "Интересно, как это
стыкуется с собственными планами Хавата?"
Видя, что разговор окончен, Хават встал и вышел из комнаты с
красными стенами. По пути он думал о тех тревожащих его
недомолвках, которые сквозили в каждом донесении с Арраки. Этот
новый религиозный вождь, на которого намекал Гурни Хэллек из
своего укромного места среди контрабандистов, этот Муаддиб...
"Возможно, мне не стоило советовать барону позволить этой
религии расцветать пышным цветом? -- сказал он себе. -- Но
хорошо известно, что репрессии создают благоприятную почву для
процветания религии".
И он подумал о донесениях Хэллека, о военной тактике
Свободных. В ней было много от самого Хэллека... и от Айдахо...
и даже от него, Хавата.
"Выжил ли Айдахо?" -- спросил он себя.
Это был праздный вопрос. Он еще не спрашивал себя, возможно
ли, чтобы смог выжить Пол. Он знал, однако: барон убежден, что
все Атридесы мертвы. Ведьма Бене Гессерит была его оружием, как
признался сам барон. А это могло означать лишь конец всего --
даже собственного сына этой женщины.
"Какую же смертельную ненависть она должна была питать к
Атридесам, -- подумал он. -- Она сравнима лишь с моей
ненавистью к барону. Будет ли мой удар таким же сокрушительным,
каким был ее удар?"
Чего бы мы ни коснулись, всему присуще одно качество,
являющееся частью нашей вселенной, а именно: симметрия,
элегантность и грация -- качества, которые всегда есть в
истинном произведении искусства. Вы можете найти их в смене
времен года, в том, как скользят по склонам пески, в строении
куста и его листьев. Мы пытаемся воспроизвести эти качества в
нашей жизни и в нашем обществе, ища ритмы и формы. Да, можно
понимать опасность целиком, до последних деталей. Ясно, что
пределы чего бы то ни было сохраняют свою стойкость. При
подобной безупречности все движется к смерти.
Принцесса Ирулэн.
Собрание высказываний Муаддиба.
Пол Муаддиб помнил, что он ел что-то с примесью спайса. Он
цеплялся за это воспоминание, потому что оно было исходной
точкой и, придерживаясь ее, он мог говорить себе, что его
мгновенно возникшее знание было только сном.
"Я -- сцена для происходящих процессов, -- сказал он себе.
-- "Я жертва несовершенного зрения, расового сознания и его
ужасной цели".
Он не мог отделаться от страха, что преступил пределы своих
возможностей, затерялся во времени, где прошлое, будущее и
настоящее настолько перепутались, что их стало невозможно
отличить друг от друга. Это было нечто вроде усталости зрения,
и возникло оно, он это понимал, от постоянной необходимости
сохранять в себе предвидение будущего, как род памяти, тогда
как память связана с прошлым.
"Чани приготовила для меня эту еду", -- вспомнил он.
Но Чани с их сыном -- Лето Вторым -- была далеко, спрятанная
в одном из новых, содержащихся в строгой тайне сьетчей, в
полной безопасности.
Или всему этому только еще предстояло случиться?
Нет, уверял он себя, ибо Алия Странная, его сестра, уехала
туда вместе с его матерью и с Чани -- далеко на юг, где солнце
было горячим и куда было двадцать тамперов езды. Они
отправились в паланкине Преподобной матери, установленном на
спине дикого Создателя.
Он отвратился мыслями от возможности путешествия на
гигантском черве и спросил себя: "Может быть, Алии только еще
предстоит родиться?"
"Я участвовал в раззии, -- припомнил Пол. -- Мы совершили
вылазку, чтобы освободить воду из тел наших мертвых в Арракине.
И я нашел останки своего отца в погребальном костре. Я почтил
его память и поместил череп отца в Скалу Свободных, ту, что
смотрит на Хверг Пасс".
Или это только еще будет?
"Мои раны -- реальность, -- убеждал себя Пол. -- Мои шрамы
-- реальность. Гробница с останками моего отца -- реальность".
Все еще оставаясь в полудремотном состоянии. Пол вспомнил,
что Хара, жена Джемиза, входила к нему без приглашения, чтобы
сообщить, что в коридоре сьетча драка. Прежде чем женщины и
дети были отправлены далеко на юг, все жили в промежуточном
сьетче. Хара стояла у входа во внутреннюю комнату, и черные
крылья ее волос удерживались цепочкой из водных колец. Она
раздвинула занавеси у входа и сказала, что Чани кого-то убила.
"Это было на самом деле, -- сказал себе Пол. -- Это
реальность, а не порождение временных изменений".
Пол вспомнил, что выбежал в коридор и нашел Чани, стоящую в
коридоре под желтым глоуглобом. На ней было блестящее голубое
одеяние с отброшенным на спину капюшоном. Тонкие черты лица
застыли в напряжении. Она вложила криснож в ножны. Группа людей
поспешно удалялась по коридору, унося труп.
И Пол вспомнил, как подумал тогда: "Всегда можно узнать, что
несут мертвое тело".
Водные кольца Чани, которые она, оставаясь в сьетче, носила
на повязанной вокруг шеи ленте, звякнули, когда она обернулась
к Полу.
-- Чани, что это?
-- Я уничтожила того, кто пришел вызвать тебя на бой, Узул.
-- Ты его убила?!
-- Да. Но, возможно, мне следовало бы оставить его для Хары.
(И Пол вспомнил, как стоящие вокруг них люди согласно закивали.
Даже Хара рассмеялась).
-- Но ведь он пришел бросить вызов мне?
-- Ты сам учил меня своему сверхъестественному искусству,
Узул.
-- Конечно! Но тебе не следовало бы...
-- Я рождена в пустыне, Узул. Я знаю, как пользоваться
крисножом.
Он подавил гнев и попытался говорить спокойно:
-- Все это так, Чани, но...
-- Я больше не ребенок, который охотится в сьетче при свете
ручных глоуглобов на скорпионов. Я не играю в игры, Узул.
Пол, удивленный непонятной ему яростью, которая угадывалась
под внешним спокойствием, пристально посмотрел на нее.
-- Как боец он ничего не стоил, Узул, -- пояснила Чани. --
Ради такого, как он, я не стала отрывать тебя от твоих
размышлений. -- Она подошла ближе, глядя на него исподлобья: --
Кроме того, не сердись, любимый... Когда станет известно о том,
что бросившему вызов придется смотреть в лицо мне и принять
позорную смерть от руки женщины Муаддиба, не много найдется
желающих бросить вызов ему самому, -- чуть слышно проговорила
она...
"Да, -- сказал себе Пол. -- Все так и было. Прошлое было
правдивым. Число желающих проверить остроту клинка Муаддиба
сошло на нет".
Где-то, за пределами мира грез, послышался слабый намек на
движение, крик ночной, птицы.
"Я грежу, -- сказал себе Пол. -- На меня повлияла еда со
спайсом".
И все же его не покидало чувство покинутости. Он спросил
себя, не могло ли случиться так, что его Ра-дух унесся в
какой-то мир, где, как верили Свободные, он ведет свое истинное
существование -- в алам алмитал, мир образов, в метафизическое
царство, где не действовало ни одно физическое ограничение. И
ему был ведом страх при мысли о таком месте, потому что снятие
всех ограничений означало исчезновение всех точек опоры.
Оказавшись среди метафизического ландшафта, он не смог бы
сориентироваться и сказать: "Я есть "Я", потому что я здесь".
Его мать однажды сказала: "Свободные разделяются на группы в
зависимости от того, как они относятся к тебе".
"Теперь я, должно быть, пробуждаюсь", -- сказал себе Пол.
Ибо это было в действительности -- слова, произнесенные его
матерью, леди Джессикой, теперь Преподобной матерью Свободных,
проходили через реальность.
Джессика с благоговением относилась к религиозным связям
между ней и Свободными, Пол это знал. Ей не нравилось, что люди
обоих сьетчей и грабены воспринимают Муаддиба как ЕГО. И она
без устали расспрашивала людей из разных племен, рассылала
сайадинских шпионов, собирала воедино их сведения и размышляла
над ними.
Она цитировала ему аксиому Бене Гессерит: "Когда религия и
политика идут в одной упряжке, те, кто ею правит, верят в то,
что никто не сможет встать на их пути. Их скачка становится все
более безрассудной: быстрее, быстрее и быстрее! Они отбрасывают
все мысли о возможных препятствиях и забывают о том, что
человек, ослепленный скоростью, видит обрыв лишь тогда, когда
уже поздно что-то сделать".
Пол вспомнил, как сидел в апартаментах своей матери, во
внутренней комнате, где царил полумрак от свисающих повсюду
темных занавесей, расписанных сценами из мифологии Свободных.
Он сидел там, слушал ее и отмечал, как она вела наблюдения. А
делала она это непрерывно, даже тогда, когда ее глаза были
опущены. В уголках ее рта появились новые морщинки, но волосы
по-прежнему были похожи на отполированную бронзу. В глубине ее
широко расставленных зеленых глаз притаилась вызванная спайсом
бездонная синева.
-- Религия Свободных проста и практична, -- сказал он.
-- Ничто, относящееся к религии, не может быть простым, --
предупредила она.
Но Пол, видевший мрачное будущее, которое все еще угрожало
им, почувствовал, как в нем поднимается гнев. Его ответ был
лаконичен:
-- Религия объединяет наши силы.
Но дух разлада и противоречий не покидал его весь тот день.
Это был день церемонии обрезания маленького Лето. Причины
растерянности Джессики были отчасти понятны Полу. Она никогда
не признавала его "юношеский брак" с Чани. Но Чани произвела на
свет сына Атридесов, и Джессика не сочла возможным отвергать
ребенка и его мать.
Наконец, шевельнувшись под его взглядом, Джессика сказала:
-- Ты считаешь меня противоестественной матерью?
-- Конечно же нет.
-- Я замечаю, как ты смотришь на меня, когда я бываю с
Алией. История твоей сестры тебе тоже непонятна.
-- Я знаю, почему Алия такая необычная, -- сказал он. -- Она
была еще не рождена, когда ты изменяла Воду Жизни. Она...
-- Ты не можешь знать этого! -- сердито оборвала его мать.
И Пол, внезапно ощутивший невозможность выразить полученное
из Времени знание, сказал лишь одно:
-- Я не считаю тебя противоестественной.
Она поняла его страдания:
-- Есть одно обстоятельство, сын.
-- Какое?
-- Я по-настоящему люблю твою Чани. Я принимаю ее.
"Это было на самом деле так, -- подумал Пол. -- Я ясно видел
это в измененном Времени.
Возвращение уверенности дало ему новую зацепку в реальном
мире. Частицы истинной реальности начали проникать в его
сознание сквозь оболочку грез. Внезапно он осознал, что
находится в пустынном лагере, эрге. Чани установила на песчаном
полу их стилтент, чтобы они могли побыть друг с другом, --
Чани, его душа. Чани, его сихайя, нежная, как весна пустыни.
Чани, возникшая из недр далекого юга.
Теперь он вспомнил, что, когда приходила пора сна, она пела
ему песню песков:
О, моя душа,
Не мечтай о рае в эту ночь:
Клянусь Шаи-Хулудом,
Ты попадешь туда,
Послушная моей любви.
Еще она пела песню любовников, ласкающих друг друга на
песке:
Расскажи мне о твоих глазах,
А я расскажу тебе о твоем сердце.
Расскажи мне о твоих ногах,
А я расскажу тебе о твоих руках.
Расскажи мне о твоих снах,
А я расскажу тебе о твоей походке.
Скажи мне, чего ты хочешь,
А я скажу, что тебе нужно.
Ритм этой песни воспроизводил размеренную поступь людей,
бредущих по песку, напоминая чуть слышный шелест песка под их
ногами.
Он услышал, как под другим тентом кто-то наигрывает на
бализете. И он вспомнил о Гурни Хэллеке. В его снах лицо Гурни
мелькало среди членов отряда контрабандистов; этот Гурни не
видел его. Пола, и знал о Нем только то, что он -- сын убитого
герцога, жертва Харконненов.
Стиль игры музыканта, его недюжинное мастерство воссоздали в
памяти Пола образ того, кто играл на бализете сейчас. Это был
Чат Прыгун, капитан федайкинов, команды смерти, охраняющей
Муаддиба.
"Мы в пустыне, -- вспоминал Пол. -- Мы в центральном эрге,
недалеко от патрулей Харконненов. Мне предстоит идти по пескам,
приманить Создателя и взобраться на него, доказав тем самым,
что я ловок и смел, как настоящий Свободный".
Он нащупал пистолет и нож, спрятанные за поясом, и
почувствовал, как сгустилась вокруг него тишина. Это была
особая тишина перед рассветом, когда ночные птицы замолкали, а
существа, бодрствующие днем, еще не бросили вызов своему
врагу-солнцу.
-- Ты должен пробежать по пескам при свете дня, чтобы
Шаи-Хулуд увидел тебя и узнал, что в тебе нет страха перед ним,
-- сказал Стилгар.
Пол сел, чувствуя слабость в не защищенном стилсьютом теле.
Как ни осторожны были его движения, Чани все же услышала их. Из
мрака тента раздался ее голос:
-- Еще не совсем рассвело, любимый.
-- Сихайя! -- сказал он почти весело.
-- Ты называешь меня своей "Весной пустыни", -- сказала она,
-- но сегодня я -- нечто другое. Я -- сайадина, которая должна
наблюдать за правильностью соблюдения церемонии.
Он начал прилаживать стилсьют.
-- Ты сказала мне однажды слова из Китаб ал-Ибара, -- сказал
он. -- Ты сказала мне: "Женщина -- это поле, иди же к своему
полю и возделывай его".
-- Я мать твоего первенца, -- согласилась она.
В полутьме он видел, что она следит за каждым его движением,
за тем, как он отлаживает на себе стилсьют для выхода в
открытую пустыню.
-- Тебе бы следовало полностью использовать время отдыха, --
в ее голосе была любовь.
-- Сайадина-наблюдательница не должна ограждать или
предостерегать испытуемого, -- напомнил он.
Она прижалась к нему и коснулась ладонью его щеки.
-- Сегодня я и сайадина, и женщина.
-- Тебе бы следовало передать обязанности наблюдения
другому, -- сказал он.
-- Ожидание тягостно -- я лучше буду рядом.
Прежде чем закрыть лицо, он поцеловал ее ладонь, потом
приладил маску, повернулся и вышел из-под тента...
Прохладный воздух был еще сухой, в нем чувствовался аромат
росы.
Но был в воздухе и другой запах, запах спайсовых масс,
доносящийся с северо-востока, и этот запах сказал Полу о
приближении Создателя.
Пол вышел на открытое пространство, остановился и стряхнул с
мускулов сонное оцепенение. Над восточным горизонтом слабо
засветилась зеленая полоска. Тенты его отряда казались в
полутьме маленькими дюнами. Слева от себя он различил движение
и понял, что люди из охраны увидели его пробуждение.
Они знали, какой опасности он смотрит сегодня в лицо, --
каждый Свободный прошел через нее. Теперь они оставляли ему эти
последние минуты одиночества с тем, чтобы он смог себя
приготовить. Я должен сделать это сегодня", -- твердо сказал он
себе.
Он подумал об обретенной им силе, об отцах, присылающих к
нему своих сыновей, чтобы он обучал их своим способам битвы; о
стариках, внимавших ему на советах и следовавших его планам; о
людях, возвращающихся из похода, чтобы подарить ему величайшую
для Свободных похвалу: "Твой план удался, Муаддиб".
И все же самый слабый и самый низкорослый из
воинов-Свободных мог сделать то, чего никогда еще не делал Пол.
Он знал эту разницу, и его самолюбие страдало от этого.
Он не ездил верхом на Создателе. Вместе с другими он
участвовал в учебных поездках и рейдах, но самостоятельного
путешествия он не совершал ни разу, и пока он не сделает этого,
мир его возможностей будет отличаться от возможностей
остальных. Ни один истинный Свободный не мог смириться с таким
положением дел. Он должен это сделать сам, он должен проехать
на черве через великие южные земли -- территорию в двадцать
тамперов, лежащую за эргом, -- не прибегая к помощи паланкина,
которым пользовалась Преподобная мать, раненые и больные.
Память вернула его к ночной борьбе со своим внутренним "Я".
Он усмотрел в ней странную параллель: если он одержит верх над
Создателем, власть его упрочится; если он одержит верх над
внутренним зрением, упрочится мера власти в нем самом. Но и над
тем, и над другим простиралось скрытое во мгле пространство.
Великая Смута, в которой, казалось, заблудились все Вселенные.
Разница в путях постигаемых им Вселенных смущала его:
четкость мешалась с нечеткостью. И все же, рождаясь и становясь
реальностью, видение получало собственную жизнь, оно росло и
ширилось, варьируясь лишь незначительно. Ужасная цель
оставалась. Расовое сознание оставалось. И над всем этим
продолжала маячить тень джихада, кровавого и дикого.
Чани подошла к нему, крепко обхватив себя руками и искоса
поглядывая на него, как делала всегда, когда хотела изучить его
настроение.
-- Расскажи мне о воде твоего родного края, Узул, --
попросила она его, как когда-то давно.
Он видел, что она пытается отвлечь, его, рассеять его
напряженность перед смертельным испытанием. Уже рассвело, и он
отметил, что некоторые из его федайкинов уже складывают тенты.
-- Я бы предпочел, чтобы ты рассказала мне о сьетче и о
нашем сыне, -- сказал он. -- Наш Лето по-прежнему командует
своей бабушкой?
-- Он командует Алией. И очень быстро растет -- из него
получится сильный воин.
-- А как там, на юге?
-- Когда помчишься на Создателе, увидишь все сам.
-- Но я хотел бы увидеть это сначала твоими глазами.
-- Там очень пустынно.
Он дотронулся до ее лба -- в том месте, где его не закрывал
капюшон.
-- Почему ты не хочешь говорить о сьетче?
-- Я уже сказала: сьетч кажется заброшенным местом, когда
там нет мужчин. Это только место работы. Мы работаем на
фабриках и в мастерских. Нужно готовить оружие, выращивать
траву, чтобы управлять погодой, собирать спайс для взяток.
Нужно обсаживать дюны, чтобы заставить их цвести и не дать им
двигаться. Нужно ткать материю и ковры, запасаться топливом.
Нужно учить детей, внушая им, что сила племени не может
исчезнуть.
-- Значит, в сьетче нет ничего радостного?
-- Дети -- радость. Мы следим за соблюдением ритуалов. У нас
достаточно еды. Иногда одна из нас может поехать на север,
чтобы разделить ложе со своим мужчиной: жизнь должна
продолжаться.
-- А моя сестра Алия? Как ее воспринимают люди?
Чани повернулась к нему во все усиливающемся свете дня.
-- Мы поговорим об этом в другой раз, любимый.
-- Лучше поговорим об этом сейчас.
-- Тебе следует беречь силы для испытания.
Он видел, что затронул нечто чувствительное, слышал сомнения
в ее голосе.
-- Неизвестность доставляет больше тревог, -- возразил он.
Тогда она сказал:
-- Бывают недоразумения из-за странности Алии. Женщины
боятся, видя, что ребенок, еще младенец, говорит... о вещах,
знать которые следует только взрослым. Они не понимают, что
Алия претерпела изменения во чреве матери, которые сделали ее
взрослой.
-- Были какие-нибудь неприятности? -- спросил он и подумал:
"В своих видениях я видел, что с Алией будут неприятности".
Чани посмотрела вбок, на растущую полосу света над
горизонтом.
-- Некоторые из женщин потребовали от Преподобной матери,
чтобы она изгнала демонов из своей дочери. Они все время
повторяли цитату из Библии: "Да не позволь ведьме жить среди
нас!"
-- И что же моя мать?
-- Она изложила священный закон и отослала женщин назад. Она
сказала: "Если Алия возбуждает беспокойство, то это ошибка тех,
кто наделен властью. Они должны предвидеть беспокойство и
предупредить его". И она попыталась объяснить, как повлияли на
Алию изменения во чреве.
"С Алией может произойти несчастье", -- подумал Пол.
Налетевший ветер бросил ему в лицо горсточку песка,
пахнувшего спайсом.
-- Эл Сайал, песчаный дождь, провозвестник утра, -- сказал
Пол.
Он посмотрел на серый пустынный ландшафт, ландшафт,
достойный всяческой жалости, на пески, создававшие сами себя.
Сухая полоса прочертила темный угол на юге -- знак того, что
шторм создает там свой статический заряд. Прогремел долго не
смолкающий раскат грома.
-- Голос, устрашающий землю, -- прошептала Чани.
Большая часть его людей уже сложила свои тенты. Все вокруг
него шло согласно раз заведенному порядку, не требовавшему
распоряжений.
"Отдавай настолько меньше приказов, насколько это возможно",
-- учил его когда-то отец... когда-то, давным-давно. -- "И если