Страница:
уж ты отдал какой-то приказ, ты не должен отступать от него".
Свободные инстинктивно придерживались этого правила.
Хозяин Воды завел утреннюю песню, и голос его был отчетливо
слышен в тиши.
-- Кто может отвести руку ангела смерти? Как решит
Шаи-Хулуд, так тому и быть.
Пол слушал, узнавая слова, потому что этими же словами
начиналась песня смерти, эти слова повторяли его федайкины из
отряда смерти перед тем, как броситься в бои.
"Появится ли сегодня в скале новая гробница, отмечающая уход
еще л одной души? -- спросил себя Пол. -- Будут ли
останавливаться здесь люди, добавляя еще по камню, вспоминая
умершего Муаддиба?"
Он знал, что подобная возможность существует в числе других
на линиях будущего, отходящего от его положения во временном
пространстве. Несовершенство видения мешало ему. Чем больше
сопротивлялся он своей ужасной цели, чем яростнее боролся
против джихада, тем беспорядочнее становились его предвидения.
Все его будущее становилось подобно реке, несущейся к бездне.
То было хаотичное "переплетение связей, а за ним -- туман и
облака.
-- Стилгар уже близко, -- сказала Чани. -- Теперь я должна
покинуть тебя, любимый: теперь я -- сайадина и обязана следить
за ритуалом, чтобы о нем можно было дать правдивое сообщение в
хронике. -- Она посмотрела на него, и на какое-то мгновение
самообладание изменило ей. Однако она тут же взяла себя в руки.
-- Когда все кончится, я приготовлю тебе завтрак своими руками,
-- сказала она и ушла.
Стилгар шел к ним по песку, и легкое облако пыли вилось
вокруг него. Взгляд кажущихся двумя черными провалами глаз был
устремлен на Пола. Казалось, что и его черная борода,
мелькавшая под маской стилсьюта, и морщины впалых щек были
высечены ветром, как борозды на камнях.
Другой человек нее на древке знамя Пола -- зеленое с черным
знамя с водой племени в древке, -- ставшее уже легендой края. С
некоторым оттенком гордости Пол подумал: "Я не могу сделать
даже самой простой вещи без того, чтобы она не вошла в легенду.
Они запомнят все: и как я приветствовал Стилгара, и все другие
мои движения. Жизнь ли, смерть ли -- все станет легендой. Я не
имею права умирать. Если я умру, от -- меня останется только
легенда, и тогда ничто уже не сможет остановить джихад".
Стилгар воткнул древко в песок возле Пола и опустил руки.
Синие-всинем глаза хранили все то же непроницаемое выражение. И
Пол подумал о том, что его собственные глаза уже начали вбирать
в себя этот цвет.
-- Они отрицают наше право на хайру! -- сурово произнес
Стилгар, как того требовал ритуал.
Пол ответил ему так, как учила его Чани:
-- Кто может отрицать право Свободного ходить или ездить
там, где он захочет?
-- Я -- наиб, -- сказал Стилгар, -- и никогда не сдаюсь
врагу живым. Я -- нога треножника смерти, который уничтожает
наших врагов.
Воцарилось молчание.
Пол посмотрел на других Свободных, которые сгрудились на
песке за спиной Стилгара. Они стояли неподвижно -- молчаливый
символ того, что Свободные -- это люди, чья жизнь состоит из
смерти; это народ, все дни которого наполнены только скорбью и
гневом, если не считать той мечты, которой заразил их перед
смертью Льет-Кайнз.
-- Где Бог, который поведет нас через просторы пустыни? --
вопрошал Стилгар.
-- Он всегда с нами, -- нараспев отвечали Свободные.
Стилгар расправил плечи, подошел к Полу и тихо проговорил:
-- А теперь запомни то, что я тебе скажу. Делай это просто и
прямо, никаких фантазий. Наши сыновья проделывают это в
двенадцать лет, а тебе на шесть лет больше. Но ты не рожден для
этой жизни и поэтому будь осторожен. Не нужно показывать никому
свою храбрость: мы и так знаем, что ты храбр. Все, что ты
должен сделать, это вызвать Создателя и оседлать его.
-- Я запомню.
-- Постарайся. Я не хочу, чтобы мои уроки пропали даром.
Из-под своего плаща Стилгар достал пластиковую палку
примерно в метр длиной. Один конец ее был заострен, на другом
имелась трещотка.
-- Я сам сделал этот тампер. Возьми его, он хорош.
Принимая тампер. Пол ощутил теплую и гладкую поверхность
пластика.
-- Твои крючья у Шишакли, -- сказал Стилгар. -- Он передаст
их тебе вон у той дюны. -- Он указал направо. -- Вызови
большого Создателя, Узул, покажи нам пример.
Пол отметил необычное выражение голоса Стилгара. Оно было
двойственным, как будто с ним говорил и человек, соблюдающий
ритуал, и друг, беспокоящийся о нем.
В это мгновение солнце показалось из-за горизонта, внезапно
брызнув лучами. Небо осветилось серебристо-голубым светом,
который предупреждал, что день будет даже для Арраки
исключительно сухим и знойным.
-- Наступило время палящего зноя, -- сказал Стилгар. Теперь
это был только человек, исполняющий ритуал. -- Иди, Узул,
оседлай Создателя и путешествуй по песку, как подобает вождю
людей.
Пол отсалютовал своему знамени, отметив, что теперь, когда
исчез предрассветный ветер, зеленый с черным флаг повис
безжизненными складками. Он повернулся к дюне, на которую
указывал Стилгар, -- грязно-коричневому склону с С-образной
вершиной. Большая часть людей отряда уже двигалась в
противоположном направлении, взбираясь на другие дюны,
окружающие лагерь.
На пути Пола осталась лишь одна завернутая в плащ фигура:
Шишакли, капитан команды федайкинов; из под его маски и
стилсьюта виднелись одни глаза.
Как только Пол приблизился к нему, Шишакли протянул ему две
тонкие стрелы, в полтора метра длиной, с острыми блестящими
крючьями на одном конце и зажимами на другом.
Пол, согласно ритуалу, принял их в левую руку.
-- Это мои собственные крючья, -- голос Шишакли прозвучал
хрипло, -- они никогда еще меня не подводили.
Пол кивнул, храня, как требовалось, молчание, и пошел мимо
капитана вверх по склону дюны. Оказавшись на вершине, он
оглянулся и увидел, что люди, сгрудившиеся на соседних
вершинах, похожи в своих развевающихся плащах на рой крылатых
насекомых. Теперь он стоял на песчаном гребне один, и лишь
линия горизонта, плоская и неподвижная, простиралась перед ним.
Стилгар выбрал для него хорошую дюну: более высокая, чем те,
что ее окружали, она была хорошим местом для наблюдения.
Наклонившись, Пол погрузил тампер глубоко в песок, с
подветренной стороны дюны, чтобы максимально увеличить
расстояние передачи звука. Потом он помедлил, вспоминая
насущные уроки и вопросы жизни и смерти, которые встали перед
ним вплотную.
Когда он нажал на задвижку, тампер, будто очнувшись, начал
свое "ламп! ламп! ламп!". Гигантский червь -- Создатель --
должен услышать эти звуки и начать свое движение к их
источнику. Пол знал, что, обладая крючьями, он может взобраться
на самый верхний изгиб на спине Создателя: и пока передний край
кольца-сегмента держится открытым с помощью крюка, червь не
станет стремиться закопаться в песок. Напротив, он постарается
держать свое гигантское тело как можно дальше от поверхности
песка, чтобы защитить открытый сегмент от попадания песка,
раздражающего самую чувствительную часть туловища.
"Я -- песчаный наездник", -- сказал себе Пол.
Он посмотрел на крючья, зажатые в его левой руке, и подумал
о том, что стоит ему зацепиться ими за выступ огромного бока
чудовища, как оно развернется и направится туда, куда нужно
ему. Полу. Он видел, как это делается, -- ему помогали
взбираться на червя для короткой тренировочной поездки. На
пойманном черве можно было мчаться до тех пор, пока он не
ляжет, выдохнувшийся и неподвижный, на песок, и тогда нужно
будет вызывать нового Создателя.
Когда он выдержит это испытание, думал Пол, он сможет
совершить двадцатитамперную поездку в южную часть планеты, где
живут спрятанные от погромов женщины и дети Свободных и где он
сможет отдохнуть и восстановить силы.
Он поднял голову и посмотрел в сторону юга, напомнив себе о
том, что вызов Создателя из территории, находящейся в
непосредственной близости к эргу, чреват неожиданностями: еще
неизвестно, как поведет себя в этих условиях Создатель.
"Ты должен точно рассчитать размеры Создателя, -- объяснил
ему Стилгар. -- Ты должен стоять достаточно близко к нему --
чтобы суметь взобраться на него на ходу, но и не так близко,
чтобы он мог тебя проглотить.
Внезапно решившись. Пол освободил запор тампера. Клапан
задвигался, и звук, похожий на барабанный бой, разнесся по
пескам: "Ламп... ламп... ламп..."
Он выпрямился и, глядя на горизонт, вспомнил слова Стилгара:
"Внимательно следи за знаками приближения червя. Помни, что
приближение его к там перу редко бывает незаметным. В то же
время держи ухо востро: его обычно раньше слышишь, чем видишь".
И предостерегающие слова Чан и, которые она шептала ночью,
когда ее переполнял страх за него, тоже всплыли в его памяти:
"Когда встанешь на пути Создателя, схоронись под своим плащом и
весь, до последней своей жилки, уподобься песку, неподвижной
застывшей дюне".
Пристально вглядываясь в горизонт, он слушал и наблюдал, как
его учили Свободные.
Оно пришло с юго-востока -- отдаленное шипение, шелест
песка. Потом он увидел далекий след приближающегося чудовища и
понял, что никогда не видел Создателя столь огромного, никогда
даже не слышал о том, что бывают такие черви. Полу показалось,
что его длина достигает полмили, а в том месте, где была его
голова, песок вздымался, подобно высокой горе.
"Ничего подобного я не видел ни в сновидениях, ни в жизни",
-- сказал себе Пол. Он поспешил занять место на пути червя,
думая теперь лишь о том, чего требовала от него эта минута.
"Держи под контролем финансы и суд. Остальное можешь
отдать толпе" -- таков был совет падишахаимператора. А еще он
говорил: "Если хочешь получить прибыль, нужно править толпой".
В этих словах содержится истина, но я спрашиваю себя: "Что есть
толпа? И что есть правитель?"
Принцесса Ирулэн.
Пробуждение Арраки. Секретное послание Муаддиба
ландсраату.
В сознании Джессики таилась непрошеная мысль: "Пол может в
любую минуту начать испытание наездника песка. От меня захотят
скрыть этот факт, но он очевиден. Вот и Чани уехала по
какому-то таинственному поручению".
Джессика сидела в своей комнате, пользуясь минутами отдыха
между часами ночных бдений. Комната была уютная, хотя и
поменьше той, которая у нее была в сьетче Табр до их побега от
погрома. Но и здесь были толстые ковры на полу, мягкие подушки,
низкий столик под рукой, разноцветные драпировки на стенах и
глоуглобы над головой, дававшие мягкий золотистый свет. В
комнате стоял тот тяжелый кислый запах сьетча Свободных,
который теперь ассоциировался в ее представлении с
безопасностью.
И все же, она это знала, ей никогда не удастся преодолеть
такое ощущение, что она находится в чужом доме. Ей все время
казалось, что ковры и занавеси что-то таят от нес.
В комнату проник слабый отголосок ритмичных звуков. Джессика
догадалась, что это празднуются роды. Возможно, Сабийи -- ее
время было близко. И еще знала Джессика, что скоро она увидит и
самого ребенка -- синеглазого младенца принесут к Преподобной
матери для благословения. Она знала также, что ее дочь Алия
будет присутствовать на празднестве и даст матери о нем отчет.
Время ночной Молитвы о расставании еще не подошло, а
начинать празднование рождения до того, как будет проведена
церемония скорби по рабам Поритрина, Бела Тегузы, Россана и
Хармонтепа, было нельзя.
Джессика вздохнула. Она поняла, что пытается уйти от мыслей
о своем сыне и тех опасностях, в лицо которым он смотрит, -- о
замаскированных ловушках, полных отравленных колючек. О набегах
Харконненов (хотя они и сделались более редкими после того, как
Свободные преподнесли им славный урок с помощью нового оружия,
что дал им Пол); о естественных опасностях пустыни в лице
Создателей, безводья и песчаных штормов.
Она подумала, не велеть ли принести кофе, и вместе с этой
мыслью пришла другая, часто возникавшая у нее: о парадоксе
образа жизни Свободных. Как славно им живется в их пещерах по
сравнению с тем, как живут синки и пеоны, и в то же время
насколько больше трудностей им приходится переносить во время
хайров в открытой пустыне в сравнении с крепостными
Харконненов.
Темная рука высунулась из-за занавеса, поставила на столик
чашку кофе и исчезла. От чашки исходил густой аромат спайсового
кофе.
"Дар от празднующих родины", -- подумала Джессика.
Она взяла кофе и, улыбнувшись про себя, сделала глоток. В
каком еще другом обществе в нашей Вселенной женщина моего
положения согласилась бы принять неведомый напиток и могла бы
без опаски его попробовать? Теперь я могла бы, конечно,
изменить яд, прежде чем он причинил бы мне вред, но ведь дающий
не знает этого.
Она выпила кофе, чувствуя, как горячий и восхитительный на
вкус напиток возвращает ей энергию и силу.
Какое другое общество могло бы с такой естественностью
заботиться о ее уединении и комфорте: ее не хотели побеспокоить
даже на минуту. Уважение и любовь -- со слабым оттенком страха
-- стояли за этим даром, думала Джессика.
И еще одна деталь привлекла ее внимание: только она успела
подумать о кофе, как тот немедленно появился. Никакой телепатии
за этим не было, она знала, что это было тау, единство сьетча,
понимание, вызванное той порцией спайса, которую получали все
его члены. Подавляющее большинство людей не могло и надеяться
на возникновение в себе той ясности, которую вызывал спайс в
ней: их не учили, не готовили к этому. То, чего они не понимали
или не хотели знать, их сознание просто отказывалось принимать.
И все же они чувствовали и действовали как единый организм,
хотя мысль о таком единстве никогда не приходила им в голову.
"Закончил ли Пол испытание на песке? -- спросила себя
Джессика. --
Он очень способный, но неудача может постигнуть и более
способного".
Ожидание...
"Какая тоска! -- подумала она. -- Можно прождать очень
долго, пока тоска не овладеет всем твоим существом".
В их жизни были все виды ожидания.
"Мы пробыли здесь более двух лет, -- подумала она. -- И
пройдет по крайней мере в два раза больше времени, прежде чем
мы сможем хотя бы надеяться на избавление Арраки от правителя
Харконненов, скотины Раббана".
-- Преподобная мать?
Голос, доносившийся из-за занавесей, принадлежал Харе,
другой женщине Пола.
-- Да, Хара?
Занавеси раздвинулись, и вошла Хара. На ней были обычные в
сьетче сандалии и красно-желтое одеяние, оставляющее открытыми
руки почти до плеч. Смазанные маслом черные волосы, плотно
прилегающие к голове, были разделены пробором посередине и
свисали ей на грудь подобно двум крылам. Лицо с крупными
хищными чертами было нахмурено.
За Харой стояла Алия, двухлетняя дочь Джессики.
Джессика всегда поражалась ее сходству с Полом, когда он был
в том же возрасте: те же широко раскрытые вопрошающие глаза,
темные волосы, твердая линия рта. Но была и некоторая разница,
и касалась она того, что так смущало в ней взрослых. Ребенок,
совсем еще младенец, держался с удивительным для ее возраста
спокойствием и уверенностью. Взрослые удивлялись и поражались,
когда она смеялась, услышав двусмысленные, одним лишь им
понятные выражения. Или же они ловили себя на том, что, слушая
ее по-детски шепелявый, неопределившийся голосок, обнаруживают
в ее словах тонкий намек, никак не соответствующий тому опыту,
располагать которым может ребенок ее возраста.
-- Алия, -- позвала ее Джессика.
Девочка подбежала к лежавшей возле матери подушке,
опустилась на нее и схватила руку матери. Физический контакт
сразу же восстановил ту духовную близость, которая установилась
у них еще до рождения Алии. Дело было не в общих мыслях, хотя
они и возникали, если контакт происходил в те минуты, когда
Джессика изменяла для церемонии спайсовый яд. Это было
мгновенное познание другой живой особи, нечто более глубокое и
острое, чем просто телепатия. Это было эмоциональное единение,
связанное с симпатической нервной системой.
Памятуя о том, что Хара -- другая женщина Пола,
хранительница его домашнего очага, Джессика приветствовала ее в
подобающей случаю, хотя и сдержанной манере:
-- Субакх ул кухар, Хара? Хорошо ли ты провела ночь?
В той же традиционной манере Хара ответила:
-- Субакх ун нар. У меня все хорошо.
Голос Хары, лишенный всякого выражения, звучал ровно и
безучастно. Джессика ощутила исходящее от Алии удивление.
-- Ганима моего брата недовольна мной, -- чуть шепеляво
произнесла девочка.
Джессика отметила слово, которым Алия назвала Хару --
"ганима", означавшее: "нечто, приобретенное в битве", а
произнесенное с особым выражением -- "нечто такое, что не
использовалось больше по своему прямому назначению". Что-то
вроде копья, используемого для крепления занавесок.
Хара хмуро посмотрела на ребенка:
-- Не надо меня оскорблять, дитя: я знаю свое место.
-- Что ты сегодня делала, Алия? -- спросила Джессика.
Хара ответила:
-- Сегодня она не только отказалась играть с другими детьми,
но и без разрешения вторглась туда, где...
-- Я спряталась за занавесями и смотрела, как рождается
ребенок Сабийи, -- перебила Алия. -- Это -- мальчик. Он все
кричал и кричал. Ну и легкие! Когда он накричался так, что...
-- Она подошла и дотронулась до него, -- докончила за нее
Хара. -- И он перестал кричать. Каждый знает, что дитя
Свободного, если он родится в сьетче, должен накричаться при
рождении, потому что он больше никогда кричать не сможет, иначе
он выдаст нас во время хайры.
-- Он уже накричался, -- объяснила Алия. -- Я просто хотела
послушать его искру, его жизнь, вот и все. А когда она ощутила
меня, он больше не захотел кричать.
-- Это вызвало среди людей много толков, -- сказала Хара.
-- Мальчик Сабийи здоров? -- спросила Джессика. Они видела:
что-то взволновало Хару, и хотела знать, что это такое.
-- Здоров так, как этого может желать мать, -- ответила
Хара. -- Они знают, что Алия не причинила ему вреда. Они не
обратили особого внимания на то, что она его трогала. Он сразу
успокоился, и вид у него был довольный. Дело в том... -- Хара
запнулась.
-- Дело в странностях моей дочери, не так ли? -- спросила
Джессика. -- Дело в том, что она знает много такого, чего не
положено знать в ее возрасте. Она знает даже о прошлой жизни.
-- Как она может знать о том, что ребенок похож на Митху с
Бела Тегузы? -- с горячностью в голосе спросила Хара.
-- Но он действительно похож! -- стояла на своем Алия. --
Мальчик Сабийи выглядит точно так же, как выглядел сын Митхи.
-- Алия! -- прикрикнула на нее Джессика. -- Я тебя
предупреждала...
-- Но, мама, я это видела, и это правда, и...
Джессика покачала головой, видя на лице Хары выражение
беспокойства.
"Кого я родила? -- спросила она себя. -- Дочь, которая с
рождения знает все, что знаю я сама и даже больше, все, что
влилось в нее из проходов, открытых мне Преподобной матерью на
церемонии Семени".
-- Дело не только в том, что она говорит, -- продолжала
Хара, -- но и в том, как она сидит, как она смотрит на скалы,
не двигая ни одним мускулом на лице, или на пальце, или...
-- Всему этому учат в школе Бене Гессерит, -- сказала
Джессика. -- Тебе об этом известно, Хара. Неужели ты хочешь
отказать дочери в праве на наследственность?
-- Преподобная мать! Ты знаешь, что сама я не придаю этому
никакого значения, -- сказала Хара. -- Но люди в сьетче
шушукаются, и я вижу в этом опасность. Они говорят, что твоя
дочь -- ведьма, что другие дети не хотят с ней играть, что...
-- Разве у нее так мало общего с другими детьми? --
удивилась Джессика. -- Она не ведьма, просто она...
-- Я знаю это!
Джессику поразила страстность, прозвучавшая в голосе Хары.
Она посмотрела на Алию. Ребенок казался погруженным в свои
мысли, всем своим видом выражая... ожидание. Джессика снова
перевела взгляд на Хару.
-- Я чту тебя как члена семьи моего сына, -- сказала
Джессика. Алия потерлась о ее руку. -- Ты можешь открыто
говорить обо всем, что тебя беспокоит.
-- Скоро я перестану быть членом семьи твоего сына, --
сказала Хара. -- Я долго ждала этого дня -- ради моих сыновей,
ради специального обучения, которое они получали как сыновья
Узула. Я мало что могу им дать: всем известно, что я не делю
ложе с твоим сыном.
Алия снова шевельнулась возле матери, полусонная, теплая.
-- И все же ты была доброй спутницей для моего сына, --
сказала Джессика. И поскольку эта мысль была в ней всегда, она
повторила про себя сказанные вслух слова: "Спутницей, не
женой..." Потом Джессика обратилась мыслями к главному, к тому,
о чем говорили сейчас в сьетче: связь ее сына и Чани
превратилась в нечто постоянное, в брак.
"Я люблю Чани", -- подумала Джессика и тут же напомнила себе
о том, что нужды знатных домов могут расходиться с любовью.
Браки у них преследуют другие цели, нежели удовлетворение
чувств.
-- Думаешь, я не знаю, какие планы ты строишь для своего
сына? -- спросила вдруг Хара.
-- Что ты имеешь в виду? -- голос Джессики прозвучал
непривычно резко.
-- Ты хочешь объединить под ним все племена, -- сказала
Хара.
-- Разве это плохо?
-- Я вижу в этом опасность для Пола... и Алия -- часть этой
опасности.
Алия еще ближе придвинулась к матери. Теперь глаза ее были
широко раскрыты: она внимательно изучала Хару.
-- Я наблюдала за вами обеими, когда вы вместе, -- сказала
Хара, -- я видела, как вы касаетесь друг друга. Алия подобна
моей собственной плоти, потому что она сестра того, кто для
меня все равно что брат. Я наблюдала за ней и охраняла ее со
времени раззии, когда мы перебрались сюда, с того времени,
когда она была совсем младенцем. И я многое за ней замечала.
Джессика почувствовала, как в сидящей рядом Алии начинает
расти беспокойство.
-- Ты знаешь, о чем я говорю, -- сказала Хара. -- О том, что
ей известно все наперед, о чем мы собираемся с ней говорить.
Когда здесь был младенец, в таком возрасте понимающий водную
дисциплину? И у какого ребенка первыми словами, обращенными к
няне, были: "Я люблю тебя, Хара"?
Алия подняла голову и посмотрела на мать.
-- Я обладаю силой разума. Преподобная мать, -- проговорила
Хара. -- Я могла бы быть сайадиной. Я видела то, что видела.
-- Хара... -- Джессика пожала плечами. -- Я не знаю, что
тебе сказать. -- И она поняла, что эти, такие затертые, слова
точно передают ее чувства.
Алия выпрямилась и расправила плечи. Джессика почувствовала,
что время ожидания истекло, пришло время для решения и печали.
-- Мы совершили ошибку, -- заявила Алия. -- Теперь нам нужна
Хара.
-- Это случилось на обряде Семени, когда ты изменяла Воду
Жизни, а Алия была внутри тебя, в твоем чреве, -- напомнила
Хара.
"Нужна Хара?" -- спросила себя Джессика.
-- Кто, кроме тебя, может говорить с людьми и заставить их
понимать меня? -- настаивала Алия.
-- Чего же ты от нее хочешь? -- спросила Джессика,
-- Она сама знает, что делать, -- возразила Алия.
-- Я расскажу им правду, -- подхватила Хара. Ее лицо
внезапно стало старым и печальным, на оливковой коже резче
обозначились морщины. -- Я расскажу им, что Алия только кажется
маленькой девочкой, на самом же деле она никогда не была
ребенком.
Алия покачала головой. Слезы бежали по ее щекам, а Джессика
чувствовала такую печаль, как будто скорбь дочери заставила
забыть обо всем на свете.
-- Я знаю, что я урод, -- прошептала Алия.
Слышать подобные слова из уст ребенка было нестерпимо.
-- Ты не урод! -- воскликнула Хара. -- Кто осмелился назвать
тебя уродом?
И снова Джессика поразилась страстности голоса Хары. Вдруг
она поняла, что суждение Алии верно -- Хара действительно им
нужна. Племя поймет Хару, и слова ее, и чувства, ибо было
очевидно, что она любит Алию так, как будто та была ее
собственной дочерью.
-- Кто сказал тебе это? -- повторила этот вопрос Хара.
-- Никто.
Краем материнской абы Алия вытерла слезы и разгладила платье
в том месте, где смяла его.
-- Тогда не смей так говорить! -- воскликнула Хара.
-- Я не буду.
-- А теперь, -- сказала Хара, -- расскажи мне, что с тобой
произошло, чтобы я могла рассказать об этом всем остальным.
Алия посмотрела на мать. Джессика кивнула.
-- Однажды я проснулась, -- начала Алия. -- Это было похоже
на пробуждение ото сна, если не считать того, что я не помнила,
когда заснула. Это было в теплом и темном месте. И я
испугалась.
Слушая картавый голос дочери, Джессика вспомнила тот день в
пещере.
-- Я попыталась бежать, но бежать было некуда. Потом я
увидела искру -- не то чтобы настоящую... Просто искра была
там, со мной, и я чувствовала то, что она хотела мне
передать... успокаивала меня, сообщала мне, что все будет
хорошо... Это была моя мать.
Хара вытерла глаза и ободряюще кивнула Алии. И все же -- как
отметила Джессика -- в ее глазах была дикость Свободной женщины
и настороженность, как будто глаза тоже пытались услышать
рассказ Алии.
И Джессика подумала: "А что мы, собственно, знаем о том, как
на самом деле происходит мыслительный процесс подобного
существа... с учетом его собственного опыта, воспитания и
наследственности?"
-- Как раз тогда, когда я почувствовала себя уверенно и в
безопасности, -- сказала Алия, -- появилась еще одна искра...
Тут-то все и случилось. Другой искрой была старая Преподобная
мать. Они с моей мамой... обменивались жизнями, и я была там, с
ними, и видела это. Потом все кончилось, и я стала ими, потом
еще другими -- оставаясь собой... Только мне понадобилось много
времени, чтобы снова себя найти: других было так много...
-- Это было очень жестоко, -- сказала Джессика. -- Ни одно
существо не должно пробуждаться к жизни подобным образом. Самое
удивительное то, что ты смогла принять это.
-- А что мне оставалось делать! -- возразила Алия. -- Я не
Свободные инстинктивно придерживались этого правила.
Хозяин Воды завел утреннюю песню, и голос его был отчетливо
слышен в тиши.
-- Кто может отвести руку ангела смерти? Как решит
Шаи-Хулуд, так тому и быть.
Пол слушал, узнавая слова, потому что этими же словами
начиналась песня смерти, эти слова повторяли его федайкины из
отряда смерти перед тем, как броситься в бои.
"Появится ли сегодня в скале новая гробница, отмечающая уход
еще л одной души? -- спросил себя Пол. -- Будут ли
останавливаться здесь люди, добавляя еще по камню, вспоминая
умершего Муаддиба?"
Он знал, что подобная возможность существует в числе других
на линиях будущего, отходящего от его положения во временном
пространстве. Несовершенство видения мешало ему. Чем больше
сопротивлялся он своей ужасной цели, чем яростнее боролся
против джихада, тем беспорядочнее становились его предвидения.
Все его будущее становилось подобно реке, несущейся к бездне.
То было хаотичное "переплетение связей, а за ним -- туман и
облака.
-- Стилгар уже близко, -- сказала Чани. -- Теперь я должна
покинуть тебя, любимый: теперь я -- сайадина и обязана следить
за ритуалом, чтобы о нем можно было дать правдивое сообщение в
хронике. -- Она посмотрела на него, и на какое-то мгновение
самообладание изменило ей. Однако она тут же взяла себя в руки.
-- Когда все кончится, я приготовлю тебе завтрак своими руками,
-- сказала она и ушла.
Стилгар шел к ним по песку, и легкое облако пыли вилось
вокруг него. Взгляд кажущихся двумя черными провалами глаз был
устремлен на Пола. Казалось, что и его черная борода,
мелькавшая под маской стилсьюта, и морщины впалых щек были
высечены ветром, как борозды на камнях.
Другой человек нее на древке знамя Пола -- зеленое с черным
знамя с водой племени в древке, -- ставшее уже легендой края. С
некоторым оттенком гордости Пол подумал: "Я не могу сделать
даже самой простой вещи без того, чтобы она не вошла в легенду.
Они запомнят все: и как я приветствовал Стилгара, и все другие
мои движения. Жизнь ли, смерть ли -- все станет легендой. Я не
имею права умирать. Если я умру, от -- меня останется только
легенда, и тогда ничто уже не сможет остановить джихад".
Стилгар воткнул древко в песок возле Пола и опустил руки.
Синие-всинем глаза хранили все то же непроницаемое выражение. И
Пол подумал о том, что его собственные глаза уже начали вбирать
в себя этот цвет.
-- Они отрицают наше право на хайру! -- сурово произнес
Стилгар, как того требовал ритуал.
Пол ответил ему так, как учила его Чани:
-- Кто может отрицать право Свободного ходить или ездить
там, где он захочет?
-- Я -- наиб, -- сказал Стилгар, -- и никогда не сдаюсь
врагу живым. Я -- нога треножника смерти, который уничтожает
наших врагов.
Воцарилось молчание.
Пол посмотрел на других Свободных, которые сгрудились на
песке за спиной Стилгара. Они стояли неподвижно -- молчаливый
символ того, что Свободные -- это люди, чья жизнь состоит из
смерти; это народ, все дни которого наполнены только скорбью и
гневом, если не считать той мечты, которой заразил их перед
смертью Льет-Кайнз.
-- Где Бог, который поведет нас через просторы пустыни? --
вопрошал Стилгар.
-- Он всегда с нами, -- нараспев отвечали Свободные.
Стилгар расправил плечи, подошел к Полу и тихо проговорил:
-- А теперь запомни то, что я тебе скажу. Делай это просто и
прямо, никаких фантазий. Наши сыновья проделывают это в
двенадцать лет, а тебе на шесть лет больше. Но ты не рожден для
этой жизни и поэтому будь осторожен. Не нужно показывать никому
свою храбрость: мы и так знаем, что ты храбр. Все, что ты
должен сделать, это вызвать Создателя и оседлать его.
-- Я запомню.
-- Постарайся. Я не хочу, чтобы мои уроки пропали даром.
Из-под своего плаща Стилгар достал пластиковую палку
примерно в метр длиной. Один конец ее был заострен, на другом
имелась трещотка.
-- Я сам сделал этот тампер. Возьми его, он хорош.
Принимая тампер. Пол ощутил теплую и гладкую поверхность
пластика.
-- Твои крючья у Шишакли, -- сказал Стилгар. -- Он передаст
их тебе вон у той дюны. -- Он указал направо. -- Вызови
большого Создателя, Узул, покажи нам пример.
Пол отметил необычное выражение голоса Стилгара. Оно было
двойственным, как будто с ним говорил и человек, соблюдающий
ритуал, и друг, беспокоящийся о нем.
В это мгновение солнце показалось из-за горизонта, внезапно
брызнув лучами. Небо осветилось серебристо-голубым светом,
который предупреждал, что день будет даже для Арраки
исключительно сухим и знойным.
-- Наступило время палящего зноя, -- сказал Стилгар. Теперь
это был только человек, исполняющий ритуал. -- Иди, Узул,
оседлай Создателя и путешествуй по песку, как подобает вождю
людей.
Пол отсалютовал своему знамени, отметив, что теперь, когда
исчез предрассветный ветер, зеленый с черным флаг повис
безжизненными складками. Он повернулся к дюне, на которую
указывал Стилгар, -- грязно-коричневому склону с С-образной
вершиной. Большая часть людей отряда уже двигалась в
противоположном направлении, взбираясь на другие дюны,
окружающие лагерь.
На пути Пола осталась лишь одна завернутая в плащ фигура:
Шишакли, капитан команды федайкинов; из под его маски и
стилсьюта виднелись одни глаза.
Как только Пол приблизился к нему, Шишакли протянул ему две
тонкие стрелы, в полтора метра длиной, с острыми блестящими
крючьями на одном конце и зажимами на другом.
Пол, согласно ритуалу, принял их в левую руку.
-- Это мои собственные крючья, -- голос Шишакли прозвучал
хрипло, -- они никогда еще меня не подводили.
Пол кивнул, храня, как требовалось, молчание, и пошел мимо
капитана вверх по склону дюны. Оказавшись на вершине, он
оглянулся и увидел, что люди, сгрудившиеся на соседних
вершинах, похожи в своих развевающихся плащах на рой крылатых
насекомых. Теперь он стоял на песчаном гребне один, и лишь
линия горизонта, плоская и неподвижная, простиралась перед ним.
Стилгар выбрал для него хорошую дюну: более высокая, чем те,
что ее окружали, она была хорошим местом для наблюдения.
Наклонившись, Пол погрузил тампер глубоко в песок, с
подветренной стороны дюны, чтобы максимально увеличить
расстояние передачи звука. Потом он помедлил, вспоминая
насущные уроки и вопросы жизни и смерти, которые встали перед
ним вплотную.
Когда он нажал на задвижку, тампер, будто очнувшись, начал
свое "ламп! ламп! ламп!". Гигантский червь -- Создатель --
должен услышать эти звуки и начать свое движение к их
источнику. Пол знал, что, обладая крючьями, он может взобраться
на самый верхний изгиб на спине Создателя: и пока передний край
кольца-сегмента держится открытым с помощью крюка, червь не
станет стремиться закопаться в песок. Напротив, он постарается
держать свое гигантское тело как можно дальше от поверхности
песка, чтобы защитить открытый сегмент от попадания песка,
раздражающего самую чувствительную часть туловища.
"Я -- песчаный наездник", -- сказал себе Пол.
Он посмотрел на крючья, зажатые в его левой руке, и подумал
о том, что стоит ему зацепиться ими за выступ огромного бока
чудовища, как оно развернется и направится туда, куда нужно
ему. Полу. Он видел, как это делается, -- ему помогали
взбираться на червя для короткой тренировочной поездки. На
пойманном черве можно было мчаться до тех пор, пока он не
ляжет, выдохнувшийся и неподвижный, на песок, и тогда нужно
будет вызывать нового Создателя.
Когда он выдержит это испытание, думал Пол, он сможет
совершить двадцатитамперную поездку в южную часть планеты, где
живут спрятанные от погромов женщины и дети Свободных и где он
сможет отдохнуть и восстановить силы.
Он поднял голову и посмотрел в сторону юга, напомнив себе о
том, что вызов Создателя из территории, находящейся в
непосредственной близости к эргу, чреват неожиданностями: еще
неизвестно, как поведет себя в этих условиях Создатель.
"Ты должен точно рассчитать размеры Создателя, -- объяснил
ему Стилгар. -- Ты должен стоять достаточно близко к нему --
чтобы суметь взобраться на него на ходу, но и не так близко,
чтобы он мог тебя проглотить.
Внезапно решившись. Пол освободил запор тампера. Клапан
задвигался, и звук, похожий на барабанный бой, разнесся по
пескам: "Ламп... ламп... ламп..."
Он выпрямился и, глядя на горизонт, вспомнил слова Стилгара:
"Внимательно следи за знаками приближения червя. Помни, что
приближение его к там перу редко бывает незаметным. В то же
время держи ухо востро: его обычно раньше слышишь, чем видишь".
И предостерегающие слова Чан и, которые она шептала ночью,
когда ее переполнял страх за него, тоже всплыли в его памяти:
"Когда встанешь на пути Создателя, схоронись под своим плащом и
весь, до последней своей жилки, уподобься песку, неподвижной
застывшей дюне".
Пристально вглядываясь в горизонт, он слушал и наблюдал, как
его учили Свободные.
Оно пришло с юго-востока -- отдаленное шипение, шелест
песка. Потом он увидел далекий след приближающегося чудовища и
понял, что никогда не видел Создателя столь огромного, никогда
даже не слышал о том, что бывают такие черви. Полу показалось,
что его длина достигает полмили, а в том месте, где была его
голова, песок вздымался, подобно высокой горе.
"Ничего подобного я не видел ни в сновидениях, ни в жизни",
-- сказал себе Пол. Он поспешил занять место на пути червя,
думая теперь лишь о том, чего требовала от него эта минута.
"Держи под контролем финансы и суд. Остальное можешь
отдать толпе" -- таков был совет падишахаимператора. А еще он
говорил: "Если хочешь получить прибыль, нужно править толпой".
В этих словах содержится истина, но я спрашиваю себя: "Что есть
толпа? И что есть правитель?"
Принцесса Ирулэн.
Пробуждение Арраки. Секретное послание Муаддиба
ландсраату.
В сознании Джессики таилась непрошеная мысль: "Пол может в
любую минуту начать испытание наездника песка. От меня захотят
скрыть этот факт, но он очевиден. Вот и Чани уехала по
какому-то таинственному поручению".
Джессика сидела в своей комнате, пользуясь минутами отдыха
между часами ночных бдений. Комната была уютная, хотя и
поменьше той, которая у нее была в сьетче Табр до их побега от
погрома. Но и здесь были толстые ковры на полу, мягкие подушки,
низкий столик под рукой, разноцветные драпировки на стенах и
глоуглобы над головой, дававшие мягкий золотистый свет. В
комнате стоял тот тяжелый кислый запах сьетча Свободных,
который теперь ассоциировался в ее представлении с
безопасностью.
И все же, она это знала, ей никогда не удастся преодолеть
такое ощущение, что она находится в чужом доме. Ей все время
казалось, что ковры и занавеси что-то таят от нес.
В комнату проник слабый отголосок ритмичных звуков. Джессика
догадалась, что это празднуются роды. Возможно, Сабийи -- ее
время было близко. И еще знала Джессика, что скоро она увидит и
самого ребенка -- синеглазого младенца принесут к Преподобной
матери для благословения. Она знала также, что ее дочь Алия
будет присутствовать на празднестве и даст матери о нем отчет.
Время ночной Молитвы о расставании еще не подошло, а
начинать празднование рождения до того, как будет проведена
церемония скорби по рабам Поритрина, Бела Тегузы, Россана и
Хармонтепа, было нельзя.
Джессика вздохнула. Она поняла, что пытается уйти от мыслей
о своем сыне и тех опасностях, в лицо которым он смотрит, -- о
замаскированных ловушках, полных отравленных колючек. О набегах
Харконненов (хотя они и сделались более редкими после того, как
Свободные преподнесли им славный урок с помощью нового оружия,
что дал им Пол); о естественных опасностях пустыни в лице
Создателей, безводья и песчаных штормов.
Она подумала, не велеть ли принести кофе, и вместе с этой
мыслью пришла другая, часто возникавшая у нее: о парадоксе
образа жизни Свободных. Как славно им живется в их пещерах по
сравнению с тем, как живут синки и пеоны, и в то же время
насколько больше трудностей им приходится переносить во время
хайров в открытой пустыне в сравнении с крепостными
Харконненов.
Темная рука высунулась из-за занавеса, поставила на столик
чашку кофе и исчезла. От чашки исходил густой аромат спайсового
кофе.
"Дар от празднующих родины", -- подумала Джессика.
Она взяла кофе и, улыбнувшись про себя, сделала глоток. В
каком еще другом обществе в нашей Вселенной женщина моего
положения согласилась бы принять неведомый напиток и могла бы
без опаски его попробовать? Теперь я могла бы, конечно,
изменить яд, прежде чем он причинил бы мне вред, но ведь дающий
не знает этого.
Она выпила кофе, чувствуя, как горячий и восхитительный на
вкус напиток возвращает ей энергию и силу.
Какое другое общество могло бы с такой естественностью
заботиться о ее уединении и комфорте: ее не хотели побеспокоить
даже на минуту. Уважение и любовь -- со слабым оттенком страха
-- стояли за этим даром, думала Джессика.
И еще одна деталь привлекла ее внимание: только она успела
подумать о кофе, как тот немедленно появился. Никакой телепатии
за этим не было, она знала, что это было тау, единство сьетча,
понимание, вызванное той порцией спайса, которую получали все
его члены. Подавляющее большинство людей не могло и надеяться
на возникновение в себе той ясности, которую вызывал спайс в
ней: их не учили, не готовили к этому. То, чего они не понимали
или не хотели знать, их сознание просто отказывалось принимать.
И все же они чувствовали и действовали как единый организм,
хотя мысль о таком единстве никогда не приходила им в голову.
"Закончил ли Пол испытание на песке? -- спросила себя
Джессика. --
Он очень способный, но неудача может постигнуть и более
способного".
Ожидание...
"Какая тоска! -- подумала она. -- Можно прождать очень
долго, пока тоска не овладеет всем твоим существом".
В их жизни были все виды ожидания.
"Мы пробыли здесь более двух лет, -- подумала она. -- И
пройдет по крайней мере в два раза больше времени, прежде чем
мы сможем хотя бы надеяться на избавление Арраки от правителя
Харконненов, скотины Раббана".
-- Преподобная мать?
Голос, доносившийся из-за занавесей, принадлежал Харе,
другой женщине Пола.
-- Да, Хара?
Занавеси раздвинулись, и вошла Хара. На ней были обычные в
сьетче сандалии и красно-желтое одеяние, оставляющее открытыми
руки почти до плеч. Смазанные маслом черные волосы, плотно
прилегающие к голове, были разделены пробором посередине и
свисали ей на грудь подобно двум крылам. Лицо с крупными
хищными чертами было нахмурено.
За Харой стояла Алия, двухлетняя дочь Джессики.
Джессика всегда поражалась ее сходству с Полом, когда он был
в том же возрасте: те же широко раскрытые вопрошающие глаза,
темные волосы, твердая линия рта. Но была и некоторая разница,
и касалась она того, что так смущало в ней взрослых. Ребенок,
совсем еще младенец, держался с удивительным для ее возраста
спокойствием и уверенностью. Взрослые удивлялись и поражались,
когда она смеялась, услышав двусмысленные, одним лишь им
понятные выражения. Или же они ловили себя на том, что, слушая
ее по-детски шепелявый, неопределившийся голосок, обнаруживают
в ее словах тонкий намек, никак не соответствующий тому опыту,
располагать которым может ребенок ее возраста.
-- Алия, -- позвала ее Джессика.
Девочка подбежала к лежавшей возле матери подушке,
опустилась на нее и схватила руку матери. Физический контакт
сразу же восстановил ту духовную близость, которая установилась
у них еще до рождения Алии. Дело было не в общих мыслях, хотя
они и возникали, если контакт происходил в те минуты, когда
Джессика изменяла для церемонии спайсовый яд. Это было
мгновенное познание другой живой особи, нечто более глубокое и
острое, чем просто телепатия. Это было эмоциональное единение,
связанное с симпатической нервной системой.
Памятуя о том, что Хара -- другая женщина Пола,
хранительница его домашнего очага, Джессика приветствовала ее в
подобающей случаю, хотя и сдержанной манере:
-- Субакх ул кухар, Хара? Хорошо ли ты провела ночь?
В той же традиционной манере Хара ответила:
-- Субакх ун нар. У меня все хорошо.
Голос Хары, лишенный всякого выражения, звучал ровно и
безучастно. Джессика ощутила исходящее от Алии удивление.
-- Ганима моего брата недовольна мной, -- чуть шепеляво
произнесла девочка.
Джессика отметила слово, которым Алия назвала Хару --
"ганима", означавшее: "нечто, приобретенное в битве", а
произнесенное с особым выражением -- "нечто такое, что не
использовалось больше по своему прямому назначению". Что-то
вроде копья, используемого для крепления занавесок.
Хара хмуро посмотрела на ребенка:
-- Не надо меня оскорблять, дитя: я знаю свое место.
-- Что ты сегодня делала, Алия? -- спросила Джессика.
Хара ответила:
-- Сегодня она не только отказалась играть с другими детьми,
но и без разрешения вторглась туда, где...
-- Я спряталась за занавесями и смотрела, как рождается
ребенок Сабийи, -- перебила Алия. -- Это -- мальчик. Он все
кричал и кричал. Ну и легкие! Когда он накричался так, что...
-- Она подошла и дотронулась до него, -- докончила за нее
Хара. -- И он перестал кричать. Каждый знает, что дитя
Свободного, если он родится в сьетче, должен накричаться при
рождении, потому что он больше никогда кричать не сможет, иначе
он выдаст нас во время хайры.
-- Он уже накричался, -- объяснила Алия. -- Я просто хотела
послушать его искру, его жизнь, вот и все. А когда она ощутила
меня, он больше не захотел кричать.
-- Это вызвало среди людей много толков, -- сказала Хара.
-- Мальчик Сабийи здоров? -- спросила Джессика. Они видела:
что-то взволновало Хару, и хотела знать, что это такое.
-- Здоров так, как этого может желать мать, -- ответила
Хара. -- Они знают, что Алия не причинила ему вреда. Они не
обратили особого внимания на то, что она его трогала. Он сразу
успокоился, и вид у него был довольный. Дело в том... -- Хара
запнулась.
-- Дело в странностях моей дочери, не так ли? -- спросила
Джессика. -- Дело в том, что она знает много такого, чего не
положено знать в ее возрасте. Она знает даже о прошлой жизни.
-- Как она может знать о том, что ребенок похож на Митху с
Бела Тегузы? -- с горячностью в голосе спросила Хара.
-- Но он действительно похож! -- стояла на своем Алия. --
Мальчик Сабийи выглядит точно так же, как выглядел сын Митхи.
-- Алия! -- прикрикнула на нее Джессика. -- Я тебя
предупреждала...
-- Но, мама, я это видела, и это правда, и...
Джессика покачала головой, видя на лице Хары выражение
беспокойства.
"Кого я родила? -- спросила она себя. -- Дочь, которая с
рождения знает все, что знаю я сама и даже больше, все, что
влилось в нее из проходов, открытых мне Преподобной матерью на
церемонии Семени".
-- Дело не только в том, что она говорит, -- продолжала
Хара, -- но и в том, как она сидит, как она смотрит на скалы,
не двигая ни одним мускулом на лице, или на пальце, или...
-- Всему этому учат в школе Бене Гессерит, -- сказала
Джессика. -- Тебе об этом известно, Хара. Неужели ты хочешь
отказать дочери в праве на наследственность?
-- Преподобная мать! Ты знаешь, что сама я не придаю этому
никакого значения, -- сказала Хара. -- Но люди в сьетче
шушукаются, и я вижу в этом опасность. Они говорят, что твоя
дочь -- ведьма, что другие дети не хотят с ней играть, что...
-- Разве у нее так мало общего с другими детьми? --
удивилась Джессика. -- Она не ведьма, просто она...
-- Я знаю это!
Джессику поразила страстность, прозвучавшая в голосе Хары.
Она посмотрела на Алию. Ребенок казался погруженным в свои
мысли, всем своим видом выражая... ожидание. Джессика снова
перевела взгляд на Хару.
-- Я чту тебя как члена семьи моего сына, -- сказала
Джессика. Алия потерлась о ее руку. -- Ты можешь открыто
говорить обо всем, что тебя беспокоит.
-- Скоро я перестану быть членом семьи твоего сына, --
сказала Хара. -- Я долго ждала этого дня -- ради моих сыновей,
ради специального обучения, которое они получали как сыновья
Узула. Я мало что могу им дать: всем известно, что я не делю
ложе с твоим сыном.
Алия снова шевельнулась возле матери, полусонная, теплая.
-- И все же ты была доброй спутницей для моего сына, --
сказала Джессика. И поскольку эта мысль была в ней всегда, она
повторила про себя сказанные вслух слова: "Спутницей, не
женой..." Потом Джессика обратилась мыслями к главному, к тому,
о чем говорили сейчас в сьетче: связь ее сына и Чани
превратилась в нечто постоянное, в брак.
"Я люблю Чани", -- подумала Джессика и тут же напомнила себе
о том, что нужды знатных домов могут расходиться с любовью.
Браки у них преследуют другие цели, нежели удовлетворение
чувств.
-- Думаешь, я не знаю, какие планы ты строишь для своего
сына? -- спросила вдруг Хара.
-- Что ты имеешь в виду? -- голос Джессики прозвучал
непривычно резко.
-- Ты хочешь объединить под ним все племена, -- сказала
Хара.
-- Разве это плохо?
-- Я вижу в этом опасность для Пола... и Алия -- часть этой
опасности.
Алия еще ближе придвинулась к матери. Теперь глаза ее были
широко раскрыты: она внимательно изучала Хару.
-- Я наблюдала за вами обеими, когда вы вместе, -- сказала
Хара, -- я видела, как вы касаетесь друг друга. Алия подобна
моей собственной плоти, потому что она сестра того, кто для
меня все равно что брат. Я наблюдала за ней и охраняла ее со
времени раззии, когда мы перебрались сюда, с того времени,
когда она была совсем младенцем. И я многое за ней замечала.
Джессика почувствовала, как в сидящей рядом Алии начинает
расти беспокойство.
-- Ты знаешь, о чем я говорю, -- сказала Хара. -- О том, что
ей известно все наперед, о чем мы собираемся с ней говорить.
Когда здесь был младенец, в таком возрасте понимающий водную
дисциплину? И у какого ребенка первыми словами, обращенными к
няне, были: "Я люблю тебя, Хара"?
Алия подняла голову и посмотрела на мать.
-- Я обладаю силой разума. Преподобная мать, -- проговорила
Хара. -- Я могла бы быть сайадиной. Я видела то, что видела.
-- Хара... -- Джессика пожала плечами. -- Я не знаю, что
тебе сказать. -- И она поняла, что эти, такие затертые, слова
точно передают ее чувства.
Алия выпрямилась и расправила плечи. Джессика почувствовала,
что время ожидания истекло, пришло время для решения и печали.
-- Мы совершили ошибку, -- заявила Алия. -- Теперь нам нужна
Хара.
-- Это случилось на обряде Семени, когда ты изменяла Воду
Жизни, а Алия была внутри тебя, в твоем чреве, -- напомнила
Хара.
"Нужна Хара?" -- спросила себя Джессика.
-- Кто, кроме тебя, может говорить с людьми и заставить их
понимать меня? -- настаивала Алия.
-- Чего же ты от нее хочешь? -- спросила Джессика,
-- Она сама знает, что делать, -- возразила Алия.
-- Я расскажу им правду, -- подхватила Хара. Ее лицо
внезапно стало старым и печальным, на оливковой коже резче
обозначились морщины. -- Я расскажу им, что Алия только кажется
маленькой девочкой, на самом же деле она никогда не была
ребенком.
Алия покачала головой. Слезы бежали по ее щекам, а Джессика
чувствовала такую печаль, как будто скорбь дочери заставила
забыть обо всем на свете.
-- Я знаю, что я урод, -- прошептала Алия.
Слышать подобные слова из уст ребенка было нестерпимо.
-- Ты не урод! -- воскликнула Хара. -- Кто осмелился назвать
тебя уродом?
И снова Джессика поразилась страстности голоса Хары. Вдруг
она поняла, что суждение Алии верно -- Хара действительно им
нужна. Племя поймет Хару, и слова ее, и чувства, ибо было
очевидно, что она любит Алию так, как будто та была ее
собственной дочерью.
-- Кто сказал тебе это? -- повторила этот вопрос Хара.
-- Никто.
Краем материнской абы Алия вытерла слезы и разгладила платье
в том месте, где смяла его.
-- Тогда не смей так говорить! -- воскликнула Хара.
-- Я не буду.
-- А теперь, -- сказала Хара, -- расскажи мне, что с тобой
произошло, чтобы я могла рассказать об этом всем остальным.
Алия посмотрела на мать. Джессика кивнула.
-- Однажды я проснулась, -- начала Алия. -- Это было похоже
на пробуждение ото сна, если не считать того, что я не помнила,
когда заснула. Это было в теплом и темном месте. И я
испугалась.
Слушая картавый голос дочери, Джессика вспомнила тот день в
пещере.
-- Я попыталась бежать, но бежать было некуда. Потом я
увидела искру -- не то чтобы настоящую... Просто искра была
там, со мной, и я чувствовала то, что она хотела мне
передать... успокаивала меня, сообщала мне, что все будет
хорошо... Это была моя мать.
Хара вытерла глаза и ободряюще кивнула Алии. И все же -- как
отметила Джессика -- в ее глазах была дикость Свободной женщины
и настороженность, как будто глаза тоже пытались услышать
рассказ Алии.
И Джессика подумала: "А что мы, собственно, знаем о том, как
на самом деле происходит мыслительный процесс подобного
существа... с учетом его собственного опыта, воспитания и
наследственности?"
-- Как раз тогда, когда я почувствовала себя уверенно и в
безопасности, -- сказала Алия, -- появилась еще одна искра...
Тут-то все и случилось. Другой искрой была старая Преподобная
мать. Они с моей мамой... обменивались жизнями, и я была там, с
ними, и видела это. Потом все кончилось, и я стала ими, потом
еще другими -- оставаясь собой... Только мне понадобилось много
времени, чтобы снова себя найти: других было так много...
-- Это было очень жестоко, -- сказала Джессика. -- Ни одно
существо не должно пробуждаться к жизни подобным образом. Самое
удивительное то, что ты смогла принять это.
-- А что мне оставалось делать! -- возразила Алия. -- Я не