Иртенина Наталья. Аут

   — Точно! Застыла, как муха в клею.
   — То-то я смотрю!..
   — Там еще какой-то Страшный суд… про симов какая-то хреновина.
   — В том месяце тоже была ну просто охренительная война… Я б сказал, войнушка…
   — Ну и где она была?
   — Вот и я говорю…
   Поощренный поддержкой, председатель возвысил голос до малых степеней справедливого гнева и торжествующего обличения:
   — Этими бестолковыми объяснениями нас лишь вводят в заблуждение. Нам тычут в лицо откровенными фальшивками. Вы только вдумайтесь — восстание симулакрумов! Это же просто бред. Нас пугают фантомами, как малых детей. А все ради чего? Чтобы мы, как трусливые зайцы, забились в норы и не высовывали носа наружу! Но мы не зайцы. Нас пугают, а мы не боимся. Чего нам бояться? Того ли, что мы приблизились к истинной реальности?
   Мужественный смех в толпе сподвижников.
   — Или того, что она, как нас, вероятно, хотят уверить, ужасна и опасна? Страшный суд, говорят они нам. А судьи кто? — ответим мы. Лживые, коварные, самозванные, обманом завладевшие миром — вот кто. На них самих клейма негде ставить. Нам ли их бояться?
   Гробовое молчание в толпе сподвижников.
   Председатель, осознав, что въехал не в ту степь и заврался, ненадолго смолк, делая вид, что рассматривает туман. Хотя ползучий туман его и в самом деле волновал. Чересчур однозначный, людоедский вид был у этого тумана. До пенька ему оставалась лишь пара десятков метров. Берег озера виднелся в этом белом киселе еле приметной чертой.
   — Мы должны выработать стратегию, — сказал председатель решительным тоном. — Есть у кого предложения?
   — Так а че предлагать-то? — почесал в затылке самый видный в толпе — Бугор, облепленный страшными мышцами с головы до пят.
   Следом за ним в затылках зачесались еще несколько человек. Двое или трое в задумчивости задрали глаза к небу. Женщины, в основном молодые девки, шушукались меж собой. Самый маленький из всех — белобрысый и курносый Семик, вытянувшись на носках, выкрикнул:
   — Искать надо… Прореху-то. Эту… которая в завесе.
   Председатель обвел сподвижников пытующим взглядом, но иных предложений не дождался и подвел итог дискуссии:
   — Значит, будем искать. Так, теперь относительно средств и методов…
   Но тут последовало предложение другого рода:
   — Анхель, растудыть твою, закругляй сходку, этот паскудный туман мне сильно не нравится. Щас тут будет как в жопе ни хрена не видать.
   — Значит, переносим обсуждение плана поисков на завтра, — с облегчением подхватил предложение председатель и сразу же спрыгнул с пенька.
   — Почему бы не перенести вообще в другое место? — пробурчал кто-то.
   — Нельзя! — моментально вскинулся председатель. — Нельзя переносить. Священное знание…
   — Смотрите! — вдруг истошно завопил Семик, подпрыгнув на месте, хотя никто не мешал ему смотреть туда, куда он показывал.
   А показывал он наверх. Рука, тычущая в небо над озером, тряслась, дрожью своей заражая всех остальных, кто был на поляне и уже давно кожей, волосами, позвонками ощущал незримое присутствие призраков.
   Дружный вопль разнесся над еще свободным от клочковатой серости пространством поляны и увяз в тумане.
   Призрак спускался с небес на землю. Точнее, на воду, поскольку висел над самой Горькой Лужей, высоко над укрывавшей ее подушкой тумана.
   И для призрака он был чрезвычайно велик. Более того, выглядел он… жутко неподобающе. Если только местная нечисть не обзавелась воздушным корытом для перевозок.
   — Это что за такая канистра летающая? — опомнился первым Семик.
   — Метров сто в обхвате будет, — на глазок оценил кто-то.
   — Да где сто! Двести!
   — И жужжит, — удивился Бугор. — Как пчелка.
   — Анхель, это чего? — хором взвизгнули девушки.
   — Да я откуда? В священном нету. — От возбуждения председатель начал зажевывать слова.
   — Инопланетяне! — у кого-то выскочило заветное словцо, и все дружно подхватили догадку:
   — Корабль! Я такие в виэрках видел.
   — А че он в лужу-то садится? Они че, водоплавающие, эти?
   — Я слышала, что инопланетяне обязательно с хвостами и зеленой, то ли сиреневой кожей. Это так гадко. Но я бы все равно их попробовала. Самец — он же везде самец?
   — А я не собираюсь им доверять. Вдруг они захотят нас завоевать?
   Звездолет медленно опускался в марево тумана. Люди на поляне, сбившись в кучу и не спуская с него глаз, пятились к кромке леса и стоящим там машинам. Но если кому-то и приходила в голову мысль о побеге, то никто не высказывал ее вслух. Нечасто выпадает возможность наблюдать приземление инопланетян. Нет, люди отступали скорее перед туманом, нежели перед своим страхом.
   Туман, кстати говоря, повел себя очень странно. Проглотив больше половины поляны, он остановился, как будто дошел до невидимой стены, которая не пускала его дальше. Стена эта выросла как раз в тот момент, когда инопланетное корыто, толстое, ребристое, заостренное кверху, сверкающее, аккуратно и без лишнего шума плюхнулось в озеро. Поверх слоя тумана осталась торчать его конусообразная верхушка. Высотой корабль был немногим больше полусотни метров.
   Люди теперь уже молча таращились на это чудо. Брюхо звездолета сквозь серые плавающие клочья тумана не просматривалось, и все внимание их было отдано сияющему на солнце конусу, как будто инопланетяне должны были вылезти именно оттуда.
   Внезапно кто-то высказал робкое предположение:
   — Анхель… а вдруг… это… они?
   И сразу по тревожно жмущейся кучке сподвижников покатилось оживление.
   — Ой!
   — Анхель, что нам делать?
   — Они это, точно говорю, у меня интуиция!
   — И я тоже подумал…
   — А я говорил — непременно что-то будет…
   — Бугор, как там у тебя насчет говна?…
   — Значит, у них не будет хвостов?
   — Вот тебе и прореха в завесе…
   — И ты тоже думаешь?…
   Как выяснилось, все одновременно подумали об одном и том же. Как так получилось, никто не знал, да это и несущественно было. Мысли в толпе распространяются мгновенно, это общеизвестно. И вот наконец она, общая мысль, взвилась в воздух:
   — О-пе-ку-ны! Блин. Ну блин. Обосраться и не жить.
   Но попытки срочно разбежаться по машинам и удрать были мгновенно пресечены председателем. Он уже пришел в себя, водрузил на лицо чувство собственного достоинства и, шагнув вперед, произнес наставительную речь:
   — Спокойно. Всем оставаться на местах. Глаза не таращить, рты захлопнуть. Держать марку и не срамиться. Разговаривать буду я. Остальные согласно кивают и молчат. Смотреть в оба, подмечать каждую деталь. Если со мной что — Семик, ты вместо меня председателем.
   — Анхель, нас не…? — испуганно спросила одна из девиц.
   — Кто боится, может считать, что попал сюда по ошибке, и улетать. И не возвращаться. Еще вопросы?
   Вопросов не было. Отдав ценные указания, председатель повернулся к звездолету лицом, к сподвижникам задом, широко расставил ноги, сложил руки на груди и стал ждать. И даже не обернулся на звук улетающей «тарелки». Одной-единственной.
   Туман впереди начал распадаться на части. Густые клочья возле незримой стены явственно отделялись от общей серой массы, скручивались в толстую спираль, как будто кто-то невидимый и огромный выжимал из них воду, и вдруг таяли без следа. Поляна постепенно освобождалась от укутавшего ее одеяла, но берег озера по-прежнему был в плотной дымке.
   Ожидание растягивалось, становясь нудным и неприятным, как зубная боль. Но из тупой, зудящей эта боль стала острой и дергающей, когда в прибрежной дымке появились темные смутные фигуры.
   — Идут!! — взрыднул кто-то.
   — Ага, идут, — подтвердил уверенный в себе, обвешанный мышцами Бугор и тихо, неразборчиво добавил что-то про «утопить в говне».
   Зловещий туман таял все быстрее. Уже ни у кого не оставалось сомнений в том, что его специально нагнали Опекуны. Может, хотели попугать. Или еще чего. Но теперь он перестал быть нужен. Над озером он еще курчавился, но берег очистился полностью.
   И по этому берегу шли люди. Их было приблизительно столько же, сколько и членов тайного ордена, столпившихся возле своих машин. Они шли не спеша. Они улыбались. Их лица были светлы и радостны. Каждым своим движением, каждым шагом и взмахом рук они возвещали конец всех тревог и страхов. Глядя на них, нельзя было усомниться в том, что они принадлежат совсем иному миру. В совсем ином мире знали тайну этого радостного света и улыбающегося бесстрашия. Тайна Опекунов шла впереди них — они несли ее тем, кто желал ее принять.
   Встревоженные физиономии адептов, ищущих Тайну, посветлели в ответ и тоже озарились смущенными улыбками. Председатель незаметно сменил гордую, неприступную позу на вольную, гостеприимную. Девицы снова зашушукались. Бугор перестал играть мышцами и неразборчиво пробормотал что-то насчет «мимо проплыло». Остальные согласно кивали и молчали, как было приказано.
   Когда последняя капля тумана над озером испарилась, открыв взглядам триумфальную махину звездолета, Опекуны остановились. Две группы людей разделял кусок свободного пространства шириной в десять шагов. Председатель Анхель и его сподвижники жадно вглядывались то в нездешние лица гостей, то в возвышающийся посреди не то чтобы очень крупной, но сильно вонючей Лужи силуэт корабля. Нижняя часть его ушла под воду, и было непонятно, почему при посадке не вздыбились волны и не захлестнули береговую линию. Мелкая рябь, как обычно, плескалась на песчаной мели — там же, где плескалась и раньше. Вытеснения воды этакой громадиной странным образом не произошло. Другой странностью был способ передвижения гостей по воде. От корабля до берега было метров шестьдесят. Плавсредства в зоне видимости — после того как убрался туман, хорошей видимости — отсутствовали. Одежда пришельцев была сухой.
   — Они ходят по воде! — прошептал восторженный девичий голос.
   — А одеты совсем как наши мужики, — ответил ему другой девичий голос, не такой восторженный.
   — Цыц вы там! — приструнил девушек Семик.
   — Сам цыц, — отбрила его одна из них, восторженная. — Не видишь — они хотят с нами познакомиться. Мы им нравимся. — И, зазывно глядя, качнула бедрами.
   — Особенно вон тому, в инвалидном кресле, — съязвил Семик.
   И правда, посреди выстроившихся рядком гостей один сидел в коляске. Был он немолод, старше всех других, сух телом и лицом, но смотрел ласково и многообещающе. Заметив, что председатель растерянно ищет, к кому обратиться, он выкатил свою коляску немного вперед и совсем по-простому сказал:
   — Ну вот мы и пришли.
   — Вы пришли, — зачарованно повторил председатель Анхель. — Мы вас ждали.
   Это было не совсем правдой, но кто бы уличил его в этом в такой торжественный миг?
   — Мы тоже ждали встречи с вами, дети мои. Мы ждали, когда вы достаточно созреете, чтобы принять в свои руки то, что наследуете от нас.
   Трепеща и благоговея, председатель подтвердил:
   — Мы готовы принять это.
   И тут взгляд его случайно упал на корабль, торчащий скалой посреди темных, непрозрачных вод Горькой Лужи. Председатель вздрогнул, моргнул и совершенно невежественно вытаращился на озеро. Звездолет на глазах уменьшался в росте. Он тонул! Его засасывала пучина проклятого водоема!
   Анхель вытянул руку, испуганно показывая пальцем на творящуюся беду. Старый Опекун не обернулся — он смотрел так же ласково и спокойно, и тень волнения не смела лечь на его лицо. И никто из них не обернулся. Зато позади председателя раздалось дружное разноголосое «А-ах!».
   — Тот, кто готов принять Тайну, не должен отвлекаться на мелочи, дети мои, — благодушно произнес старый Опекун.
   — Но… вы же… — попытался объяснить Анхель и не смог.
   — Хочешь сказать, что без него мы не сможем вернуться назад?
   Председатель закивал — именно это он и хотел сказать.
   Звездолет между тем погрузился в вонючую трясину уже на две трети. По темной воде от него расползались странные разноцветные круги.
   — Но он нам не понадобится. Ведь мы не собираемся возвращаться.
   И теперь уже закивали Опекуны — все два десятка. Они кивали и улыбались, улыбались и кивали.
   — Оттуда, где мы пребывали, мы принесли Тайну, — продолжал старый Опекун. — Мы отдадим ее вам, и она останется с вами навсегда. Мы исполним свое назначение и станем свободны. Навсегда.
   — Навсегда, — тихим эхом откликнулись два десятка пришельцев.
   — Мы готовы, — самоотверженно заявил председатель.
   — Готовы, — нестройным эхом отозвались семнадцать его сподвижников.
   — Это особенная Тайна, — предупредил Опекун. — Ее нельзя высказать на словах. Она бессловесна и невещественна.
   — Как же мы ее узнаем? — обескураженно спросил Председатель и оглянулся на своих, ища поддержки.
   Свои молчали и согласно кивали, как было приказано.
   — Ее можно принять только непосредственно в мозг, — охотно разъяснил Опекун.
   — Как так? — Председатель растерялся еще больше. Даже судьба гордого звездолета перестала его волновать. А бездонная Лужа тем временем без малейшего бульканья или чавканья сожрала звездолет с потрохами. Только разноцветные круги замерли на воде, будто покрыв ее радужной пленкой. И опять мелкая рябь плескалась на прибрежном песочке.
   — Так, чтобы вы могли увидеть ее в себе, — сказал Опекун, — осознавать ее внутри себя. Правда, это возможно лишь короткое время. Только в момент передачи.
   — А потом? — беспокойно спросил Анхель.
   — А потом ты сольешься с ней и перестанешь ее видеть. Но она будет видеть тебя. Так ты готов?
   — Да.
   — Прекрасно. Я сам передам тебе Тайну. Твои люди получат ее от моих людей. Давай-ка отойдем в сторонку, чтобы нам не мешали. Принятие пищи — весьма интимный процесс.
   Коляска быстро заскользила по траве. Анхель торопливо догнал ее.
   — Какой пищи? — спросил он изумленно.
   — Вот этой самой. — Старый Опекун постучал себя пальцем по лбу и пояснил: — Духовной.
   — А-а. — Анхель оглянулся на сотоварищей. Их точно так же по одному утаскивали в сторонку другие Опекуны. — А что будет с ва…
   — Молчи, — строго велел ему старый Опекун.
   Анхель повиновался. Он почувствовал, как молчание вошло в него, ровно гвоздь в стену, и даже если бы он попытался раскрыть рот, то не сумел бы. Более того, он даже двинуться не мог. Стоял в шаге от инвалидной коляски, уставясь на Опекуна, и что-то смутное созревало в мыслях. Потом он увидел, как от тела Опекуна потянулись к нему тонкие, белые, невесомые нити-паутинки — прорастали прямо сквозь одежду и маленькими змейками вились в воздухе, а затем впивались в его собственную плоть — в лицо, голову, грудь. Он задрожал. Укусы змеек не чувствовались, но то смутное в мыслях наконец оформилось в отчетливое и страшное: «Обман!!».
   Но даже дернуться было невозможно. Белая дрянь, проникшая в мозг, начала щекотать его. Ощущение было препаскудным. Казалось, дрянь жрет его мозги, заглатывает, пропускает сквозь себя и выкидывает наружу. Дрянь рыла в его голове нору — так ему казалось. Большую, размером с череп. В этой норе могла бы поместиться Тайна. Анхелю стало смешно. Тайна была тут, в его голове. Выгрызенные мозги были Тайной. И ее можно было видеть в себе. Осознавать в себе. Но лишь короткое время. Анхель хохотал, сливаясь телом и душой с Тайной, и скоро перестал ее видеть в себе. Но она теперь видела его. Она видела, как он, роняя слюни, мелко хихикает и корчит рожи. И она захихикала вместе с ним. Им обоим было очень смешно.
   Вскоре хихикала уже вся поляна. Каждый на свой лад. Одна из девиц визжала, катаясь по земле. Бугор, вздыбив страшные мышцы, голыми руками, с ревом крушил сосны. Пытался крушить. Семик яростно запихивал в рот землю, давился, отплевывался, снова пихал. Двое сцепились и колошматили друг дружку. Кто-то ползал по траве на четвереньках и скулил.
   Все были заняты своим делом. И никто не заметил, как исчезли с поляны Опекуны.
   Вместе с ними пропали и все «тарелки».

Глава 17

   Двумя часами ранее в подземном бункере Морла случился скандал между мужчиной и женщиной. Пол кухонного помещения устлали осколки посуды, не разбившиеся тарелки и чашки, ложки и вилки, разделочные доски. Когда закончился доступный инвентарь, в качестве метательных орудий в ход пошли прошлогодние луковицы, зелено-бурые помидоры, снятые недавно для дозревания дома, свежая редиска. В цель все это попадало лишь изредка, но главным тут было не попадание, а самовыражение. Поэтому эффект все-таки имелся.
   — …кто ты такой, чтоб держать меня в этом поганом крысятнике? — надрывалась, с провизгом в гневном голосе, спецагентка Фейри. — Я не собираюсь тут вечно тухнуть. Отдай сейчас же ключи. Я все равно сбегу. Вот тебе, получай, еще получай! Почему это я не могу выйти из этого вонючего клоповника? Я принадлежу ордену, а не тебе лично и не твоему мерзкому…
   — Заткнись сейчас же, дура! — орал в ответ Камил, бомбардируемый драгоценными дарами огорода и оттого тоже гневный. — Я сказал, будешь сидеть дома, значит, будешь сидеть! И нечего шляться где попало! Не трогай мои томаты!!!
   — Ах не трогать твои томаты! Да пошел ты знаешь куда! Дай мне машину, или я все тут разнесу к черту!..
   Против бешеного нрава подруги Камил был бессилен. Причиной скандала было ее желание слетать на очередное орденское сборище у Горькой Лужи. Но Морл ясно дал понять — там что-то будет. Такое, что лучше не соваться. И не только там. А ей, видите ли, приспичило обрадовать своим присутствием братьев по разуму, тщеславие хвостом распустить. Толстяк знал наверняка — объявившись там, она будет строить загадочные выражения лица, давая понять, что ей известно много больше, чем другим, и, чего доброго, попытается устроить переворот. Скинет председателя с его пенька, и сама встанет на его место. Потому что дура. Бешеная гордячка. Возомнила, что ближе всех подошла к этой… грани истинного-неистинного. Что-то там ей хозяин наплел такое.
   Но дура-то она дурой, только… Чем больше она становилась бешенее и дурее, тем сильнее толстяка тянуло к ней. И это была не любовь-морковь. Камил знал, что не умеет любить. Неспособен, и точка. Да и как такую бешеную любить прикажете? Нет, это было другое. В постели она неистовствовала так, что его вихрем носило по всем кругам рая. Просто глядя на нее, он мог впасть в сомнамбулизм и не помнить потом, куда потерялись целых полчаса. Мысли о домике в горах, дебелой хозяйке и пузатых отпрысках сменились еще более странными мыслями. Однажды ему наяву привиделась дикая картина. Он видел ее, обнаженную, лежащую на голой земле. Она была огромна — голова покоилась в распадке высоких скал, тело подмяло под себя великую равнину, пересеченную полноводными реками, бесстыдно раскинутые ноги до колен уходили в глубь океана. Черный треугольник над лоном был похож на заколдованный лес. В нем жило древнее племя змеев-осеменителей. Когда-то они вошли в ее лоно, а затем вышли. С тех пор у нее не прекращались роды. Ее лоно продолжало извергать из себя целые толпы людей — крошечных, по сравнению с их великой матерью, человечков, которые расселялись по свету, загаживали землю, плодили жутких богов и рвали друг другу глотки.
   Видение потрясло толстяка. Он поймал себя на том, что с того дня начал побаиваться неистовой и грудастой Фейри, великой матери во плоти. Но и тянуть к ней его стало в три раза сильнее. Как аркан на шее, привязанный к седлу скачущей кобылы. И после каждой ее встречи с Морлом веревка натягивалась будто струна звенящая. Кобыла Фейри неслась вскачь, и Камил стал опасаться за ее рассудок. А заодно и свой — потому что ее бешенство не только не укрощалось, но и делалось заразительным.
   — Поставь на место табуретку, дура!!
   Бум.
   Табуретка вломилась в стену и кусками осыпалась на пол.
   — Ах так!!
   — Да, так! И еще раз так!!
   Бум. И снова мимо. Но это было уже чересчур.
   — Пока не отопрешь ангар…
   — Сдохнуть захотела на своей Луже?! — трубным гласом взревел толстяк, наливаясь кровью.
   И осекся. Так и застыл — побагровевший, взмокший от ярости, с выпученными красными глазами.
   — Повтори, что ты сказал? — уронив последнюю табуретку, потребовала Фейри.
   — Я сказал, не пущу, — увильнул толстяк.
   — А если вдвоем? — Она поменяла тактику.
   — Нет. — Толстяк достал носовой платок и принялся утираться.
   Фейри села на табуретку, опустила руки между колен. Глаза прищуренно глядели исподлобья — мрачно и презрительно.
   — Боишься сдохнуть? — уточнила она.
   Толстяк перестал вытираться, на миг замер, потом набрал побольше воздуху в грудь.
   — ДА-А!!! — Рев получился оглушительнее даже предыдущего трубного гласа.
   — Почему? — поморщившись, спросила девушка. — Что там будет?
   — Пришествие Опекунов будет! — орал Камил, пускаясь во все тяжкие. Ему осточертело выслушивать ее вопли и уворачиваться от снарядов. Легче просто разъяснить девушке ситуацию.
   — Откуда знаешь? — напряглась она.
   — Откуда мне еще знать, если не из священного знания? — зло язвил толстяк.
   Фейри сощурилась еще больше. Глаза стали как узкие щели, из-за которых целится снайпер.
   — Ну-ну, и о чем там еще говорится?
   Толстяк вздохнул и принялся плести околесицу:
   — Горькая Лужа — это портал. Точка соприкосновения ложной реальности с истинной. Через это озеро в наш мир приходят Опекуны. Раз в полгода.
   — Зачем? Что им нужно? — быстро спросила девушка.
   — Они… забирают с собой тех, кто… сама догадайся кого… для своих опытов. Подопытные в живых не остаются.
   Фейри распахнула глаза, озарившись догадкой.
   — Это они — учредители ордена?
   — Разумеется, — с усмешкой подхватил догадку толстяк. — Они не могут долго находится в нашей реальности и отлавливать по одному нужное им количество людей. Поэтому они просто запускают сюда кое-какую информацию, и дальше уже эта информация сама работает. Под видом священного знания ордена письменоносцев. И место собраний для ордена там особо оговорено. Им остается только отслеживать процесс. Вот так вот, дорогуша.
   — Отслеживать, — нахмурясь, повторила Фейри. — С помощью слепого?
   — Именно.
   — И тебя? — Взгляд волчицы.
   Толстяк понял, что заврался. Но отступать было некуда. Поэтому он смолчал. Девушка ответила за него.
   — Я не видела на твоем теле священного… — Она запнулась. — Но ты знаешь намного больше, чем другие. Слишком много. Ты подосланный. Ты гнусный, старый, вонючий ЗАСРАНЕЦ!!! — Взвизгнув на последнем слове, она вскочила с табуретки, схватила ее за ножку и заняла оборонительную позицию в углу кухни.
   Но толстяк не собирался на нее нападать. Он утомленно опустился на корточки и стал подбирать луковицы, лопнувшие и уцелевшие помидорины и редиску, складывая их на стол. Демонстрация миролюбия подействовала лишь частично. Фейри выпустила оружие, но из угла не вышла и смотрела по-прежнему зверем.
   — Можешь называть меня кем и чем угодно, — разрешил толстяк. — Меня от этого меньше не станет. Я тебе, дуреха, жизнь спасаю, а ты тут позы раскорячиваешь. Я вашему убогому ордену ничего плохого не сделал. Наоборот даже. Одну глупую бабу напичкал сведениями и от смерти уберег.
   — Чтобы два вонючих и гнусных козла могли ей попеременно вставлять в любое время суток, — злобилась она.
   — Предпочитаешь отдаться на опыты? — пропыхтел толстяк, вытаскивая закатившиеся под стол овощи.
   — Их надо предупредить, — отрывисто бросила Фейри. — Открой ангар.
   Камил вылез из-под стола и посмотрел на нее как на сумасшедшую.
   — Ну я же и говорю — совершенно глупая баба. Другая бы на твоем месте у меня на груди разрыдалась. — И заорал, топая ногами и размахивая рукой с пригоршней редиски: — Прекрати мне тут позы демонстрировать! Никуда я тебя не выпущу, дуру этакую. Дома сиди и крестиком вышивай!
   Фейри покинула свой оборонительный угол, аккуратно раздавила ногой неподобранный томат, потом подошла почти вплотную к толстяку. И сказала, чеканя каждое слово:
   — Загорать хочу, милый. Это мне можно?
   Она была здоровая девка, выше его на полголовы, с крупными, мускулистыми руками. И хотя он был сильнее, ее непредсказуемость могла все же перевесить его силу. Поэтому он на всякий случай отошел от нее на два шага, подумал и, наконец, огласил свое решение:
   — На крыше.
   — Замечательно, милый.
   — Пошли. — Он крепко ухватил ее за локоть и повел впереди себя.
   — Мне нужно надеть купальник.
   — Он тебе не понадобится, — угрюмо отказал Камил. На ходу стащил с кресла, стоявшего в коридоре, покрывало и вручил его девушке с лаконичным комментарием: — Лежанка.
   Она громко фыркнула.
   — Месть идиота.
   — У меня нет уже времени с тобой возиться.
   — Ну так не возись.
   — Не дождешься.
   На крышу надо было забираться по витой узкой лесенке, декоративно отделанной деревом. По-видимому, прежний хозяин дома любил проводить там время, иначе вряд ли бы стал так заботиться о красе лестницы. Но сама крыша давно уже пустовала и захламлялась лесным мусором. Когда они выбрались наверх, Фейри наморщила нос, поддела ногой сухую ветку, прошлась по лужицам, еще не высохшим после вчерашнего дождя, и брезгливо изрекла: