Страница:
Ее приветствовали Арман и Софи, каждый по-своему: Арман, улыбаясь чуть снисходительно, как улыбаются детям, требующим особого отношения, а Софи — нервно, как бы заранее предполагая, что мачеха обязательно отыщет в ней недостатки, и это несмотря на то, что я заранее уверила ее в бесконечной доброте и благожелательности своей матери.
Они должны были пожениться на следующей неделе, церемония бракосочетания должна была состояться в церкви замка. Мне хотелось поскорее расспросить о том, что происходило в Эверсли, но возможность поговорить с матерью предоставилась лишь вечером.
Мы ужинали в столовой, и я заметила, что замок произвел на мать то же впечатление, что и на меня, — она была потрясена и очарована им. Когда мы встали из-за стола, она попросила меня зайти в комнату, заранее приготовленную для нее.
— С момента моего приезда мы едва успели переброситься парой слов, — сказала она.
Когда мы наконец остались вдвоем и мама закрыла дверь, я заметила, что с ее лица исчезло выражение радости. У меня появились дурные предчувствия, видимо, не все было так хорошо, как могло показаться.
Я сказала:
— Мне предстоит узнать очень многое. Как дела в Эверсли? Что ты собираешься с ним делать?
— Именно это я и хотела бы объяснить тебе. О нем позаботятся…
Она вновь заколебалась.
— Что-нибудь случилось? — спросила я.
— Нет, нет. Все прекрасно уладилось. Лотти, я передала права на Эверсли Дикону.
— 01 — я улыбнулась. — Именно этого он и хотел, само собой разумеется, это наилучшее решение проблемы.
— Да, — повторила она следом за мной. — Именно этого он и хотел, и это лучшее решение проблемы.
— Значит… у него будет Эверсли и остается Клаверинг. Я думаю, большую часть времени он будет проводить в Эверсли. Он любит его, к тому же Дикон — один из членов семьи. Если бы дядя Карл не был столь эксцентричен, он сам передал бы наследство Дикону.
— Ну что ж, так в конце концов и получилось, а у меня, Лотти, есть для тебя письмо.
— Письмо!
Она долго копалась, доставая письмо, а затем протянула его мне с таким видом, словно это было опасное оружие.
— Это от Дикона! — воскликнула я.
— Да, — ответила она, — оно все объяснит. Я обняла ее и расцеловала. Мне хотелось поскорее прочитать письмо, но я не собиралась браться за него до тех пор, пока не останусь одна, а раз мать просила поговорить с ней, я не могла покинуть ее немедленно.
— Ты просто чудная! — воскликнула я. — Все получили то, что хотели! А ты ведь счастлива, правда, мама? Ведь ты действительно любишь его?
— Я всегда любила Жерара.
— Все это так романтично… как в сказке: «И после этого они жили долго и счастливо». Очень приятно узнать, что время от времени такое все же случается.
— Мы собираемся жить счастливо… После всех этих лет. И этот дом, Лотти, будет и твоим домом Ты знаешь об этом.
Я нахмурилась:
— Ну, видимо, так. Но я собираюсь посетить своих родственников в Англии. Полагаю, бабушка будет жить в Эверсли вместе с матерью Дикона.
— Конечно, они не смогут жить без него, а Эверсли достаточно большой дом. Они не будут путаться у него под ногами.
Я улыбалась. До чего же все удачно сложилось. Я отправлюсь в Эверсли, и там меня будет ждать он. Я сжимала в руке письмо и изо всех сил сдерживалась, чтобы тут же не вскрыть его.
Видимо, мама понимала мое состояние, потому что сказала:
— Ну что ж, это все, что я собиралась тебе рассказать.
— Мамочка, — ответила я, — я так рада видеть тебя здесь. Это самое интересное и красивое место, какое только можно себе представить. Я просто влюблена в него. И как чудесно, что вы с графом, наконец, обрели счастье.
— Он очень тебя любит. Ты очаровала его с первого взгляда.
— Мне он тоже нравится. Спокойной ночи, мама. Увидимся утром. Нам нужно еще о многом поговорить.
— Спокойной ночи, дитя мое, — сказала она, — и всегда помни, что все, что я делала, я делала ради твоего блага.
— Я знаю об этом. Спокойной ночи. И я вышла.
Оказавшись в своей комнате, я тут же вскрыла конверт.
«Моя милая, славная Лотти,
Когда ты будешь читать это письмо, Эверсли уже будет принадлежать мне. Это было похоже на чудо. Из ниоткуда явился сказочный принц, унес твою мать в свой романтический замок, а она оставила мне Эверсли.
Разве это может не волновать? Я часто вспоминаю тебя и наш маленький роман. Он доставил тебе удовольствие, не так ли? Это наша маленькая игра? Мы делали вид, будто не помним о том, что ты всего лишь дитя, и, следует признать, иногда ты выглядела, взрослее своего возраста. Но факты — упрямая вещь. Теперь ты будешь жить во Франции. Ты будешь встречаться с интересными людьми, поскольку, как я полагаю, граф живет весьма яркой жизнью. Я очень рад тому, что тебе предстоит пережить еще немало интересного.
Вскоре мы обустроимся в Эверсли вместе с моей матерью и твоей бабушкой. Ведь это наше родовое гнездо, не так ли? Здесь жили многие поколения рода Эверсли… так что даже когда я женюсь, они останутся здесь. Видимо, это произойдет довольно скоро. Я действительно гораздо старше тебя, Лотти, и мне уже пора остепениться, особенно теперь, когда у меня есть Эверсли и связанные с этим обязанности.
Благословляю тебя, дорогая Лотти. Надеюсь, ты не забудешь, как мило мы проводили когда-то время.
Дикон»
Я вновь и вновь перечитывала письмо. Что он имел в виду? В моей голове постоянно вертелись три факта. Теперь Эверсли принадлежит ему. Я еще ребенок. Вскоре он собирается жениться.
Все было кончено. Дикон больше не любит меня, я ему не нужна. Он писал мне так, будто все происходившее между нами было лишь забавной игрой.
Теперь мне стало все ясно. Ему нужен был именно Эверсли. И когда он получил его, в его будущем для меня не было места.
За всю свою жизнь я никогда не чувствовала себя такой жалкой. Я бросилась на кровать и уставилась в потолок.
Все кончено. Теперь у Дикона не было необходимости жениться на мне, чтобы получить желаемое.
Значит… он обманул меня.
СВОДНИЦА
Они должны были пожениться на следующей неделе, церемония бракосочетания должна была состояться в церкви замка. Мне хотелось поскорее расспросить о том, что происходило в Эверсли, но возможность поговорить с матерью предоставилась лишь вечером.
Мы ужинали в столовой, и я заметила, что замок произвел на мать то же впечатление, что и на меня, — она была потрясена и очарована им. Когда мы встали из-за стола, она попросила меня зайти в комнату, заранее приготовленную для нее.
— С момента моего приезда мы едва успели переброситься парой слов, — сказала она.
Когда мы наконец остались вдвоем и мама закрыла дверь, я заметила, что с ее лица исчезло выражение радости. У меня появились дурные предчувствия, видимо, не все было так хорошо, как могло показаться.
Я сказала:
— Мне предстоит узнать очень многое. Как дела в Эверсли? Что ты собираешься с ним делать?
— Именно это я и хотела бы объяснить тебе. О нем позаботятся…
Она вновь заколебалась.
— Что-нибудь случилось? — спросила я.
— Нет, нет. Все прекрасно уладилось. Лотти, я передала права на Эверсли Дикону.
— 01 — я улыбнулась. — Именно этого он и хотел, само собой разумеется, это наилучшее решение проблемы.
— Да, — повторила она следом за мной. — Именно этого он и хотел, и это лучшее решение проблемы.
— Значит… у него будет Эверсли и остается Клаверинг. Я думаю, большую часть времени он будет проводить в Эверсли. Он любит его, к тому же Дикон — один из членов семьи. Если бы дядя Карл не был столь эксцентричен, он сам передал бы наследство Дикону.
— Ну что ж, так в конце концов и получилось, а у меня, Лотти, есть для тебя письмо.
— Письмо!
Она долго копалась, доставая письмо, а затем протянула его мне с таким видом, словно это было опасное оружие.
— Это от Дикона! — воскликнула я.
— Да, — ответила она, — оно все объяснит. Я обняла ее и расцеловала. Мне хотелось поскорее прочитать письмо, но я не собиралась браться за него до тех пор, пока не останусь одна, а раз мать просила поговорить с ней, я не могла покинуть ее немедленно.
— Ты просто чудная! — воскликнула я. — Все получили то, что хотели! А ты ведь счастлива, правда, мама? Ведь ты действительно любишь его?
— Я всегда любила Жерара.
— Все это так романтично… как в сказке: «И после этого они жили долго и счастливо». Очень приятно узнать, что время от времени такое все же случается.
— Мы собираемся жить счастливо… После всех этих лет. И этот дом, Лотти, будет и твоим домом Ты знаешь об этом.
Я нахмурилась:
— Ну, видимо, так. Но я собираюсь посетить своих родственников в Англии. Полагаю, бабушка будет жить в Эверсли вместе с матерью Дикона.
— Конечно, они не смогут жить без него, а Эверсли достаточно большой дом. Они не будут путаться у него под ногами.
Я улыбалась. До чего же все удачно сложилось. Я отправлюсь в Эверсли, и там меня будет ждать он. Я сжимала в руке письмо и изо всех сил сдерживалась, чтобы тут же не вскрыть его.
Видимо, мама понимала мое состояние, потому что сказала:
— Ну что ж, это все, что я собиралась тебе рассказать.
— Мамочка, — ответила я, — я так рада видеть тебя здесь. Это самое интересное и красивое место, какое только можно себе представить. Я просто влюблена в него. И как чудесно, что вы с графом, наконец, обрели счастье.
— Он очень тебя любит. Ты очаровала его с первого взгляда.
— Мне он тоже нравится. Спокойной ночи, мама. Увидимся утром. Нам нужно еще о многом поговорить.
— Спокойной ночи, дитя мое, — сказала она, — и всегда помни, что все, что я делала, я делала ради твоего блага.
— Я знаю об этом. Спокойной ночи. И я вышла.
Оказавшись в своей комнате, я тут же вскрыла конверт.
«Моя милая, славная Лотти,
Когда ты будешь читать это письмо, Эверсли уже будет принадлежать мне. Это было похоже на чудо. Из ниоткуда явился сказочный принц, унес твою мать в свой романтический замок, а она оставила мне Эверсли.
Разве это может не волновать? Я часто вспоминаю тебя и наш маленький роман. Он доставил тебе удовольствие, не так ли? Это наша маленькая игра? Мы делали вид, будто не помним о том, что ты всего лишь дитя, и, следует признать, иногда ты выглядела, взрослее своего возраста. Но факты — упрямая вещь. Теперь ты будешь жить во Франции. Ты будешь встречаться с интересными людьми, поскольку, как я полагаю, граф живет весьма яркой жизнью. Я очень рад тому, что тебе предстоит пережить еще немало интересного.
Вскоре мы обустроимся в Эверсли вместе с моей матерью и твоей бабушкой. Ведь это наше родовое гнездо, не так ли? Здесь жили многие поколения рода Эверсли… так что даже когда я женюсь, они останутся здесь. Видимо, это произойдет довольно скоро. Я действительно гораздо старше тебя, Лотти, и мне уже пора остепениться, особенно теперь, когда у меня есть Эверсли и связанные с этим обязанности.
Благословляю тебя, дорогая Лотти. Надеюсь, ты не забудешь, как мило мы проводили когда-то время.
Дикон»
Я вновь и вновь перечитывала письмо. Что он имел в виду? В моей голове постоянно вертелись три факта. Теперь Эверсли принадлежит ему. Я еще ребенок. Вскоре он собирается жениться.
Все было кончено. Дикон больше не любит меня, я ему не нужна. Он писал мне так, будто все происходившее между нами было лишь забавной игрой.
Теперь мне стало все ясно. Ему нужен был именно Эверсли. И когда он получил его, в его будущем для меня не было места.
За всю свою жизнь я никогда не чувствовала себя такой жалкой. Я бросилась на кровать и уставилась в потолок.
Все кончено. Теперь у Дикона не было необходимости жениться на мне, чтобы получить желаемое.
Значит… он обманул меня.
СВОДНИЦА
В связи со свадьбой в королевском доме в столице, да и по всей стране, царило оживление. Казалось, люди забыли о своих горестях и радовались предстоящим празднествам и развлечениям, которыми должна была сопровождаться эта торжественная церемония. Погода стояла великолепная, разгар мая — самое подходящее время для праздников.
Прошло уже три года с момента замужества моей матери, но до сих пор меня изумляло то, насколько счастливо они жили с отцом. Мне кажется, я стала несколько циничной. Предательство Дикона мгновенно заставило меня повзрослеть. Я продолжала думать о нем; я хранила его образ в своем сердце — образ идеального возлюбленного, — и никакие сплетни о нем не меняли моих чувств к нему. Я часто рассказывала о нем Лизетте и Софи, я рисовала в воображении сцены, которые всегда имели один конец: произошла ужасная ошибка; Дикон не писал мне письма с признанием в обмане и не женился; все это время он тосковал обо мне, получив мое полное лжи необдуманное письмо.
Мне становилось легче от таких мыслей, хотя они, конечно, были смехотворными, поскольку и бабушка, и Сабрина регулярно писали нам письма, в которых рассказывали, как чудесно живет Дикон, как он счастлив со своей любимой женой Изабел, принесшей ему приличное приданое и придавшей его жизни новый интерес.
Мать передавала мне эти письма с некоторым смущением и опаской, однако я научилась скрывать свои чувства. Я быстро пробегала их, а затем уходила, убеждая себя не верить в них ни единому слову.
«Тесть Дикона — очень влиятельный человек, — писала Сабрина. — Он банкир, и у него высокая должность при дворе. Свои дела он держит в тайне, и мы не вполне уверены в том, чем именно он занимается. Похоже, он пытается усидеть сразу на нескольких стульях… а значит, что и Дикон тоже. Можешь быть уверена, что он берется за все, что идет к нему в руки…
Как-то раз бабушка и Сабрина приехали к нам в гости. Они желали собственными глазами убедиться в том, что и мама, и я действительно счастливы.
Дикон с ними не приехал.
— Полагаю, он не может выйти из игры, — злорадно заметила я.
Они рассмеялись и ответили, что Дикон действительно очень занят. Ему приходится часто бывать в Лондоне и в то же время управлять Эверсли. Он окружил себя хорошими людьми… нужными людьми.
— Он часто вспоминает тебя, Лотти, — сказала бабушка. — Он был очень мил с тобой, когда ты приезжала к нам, не так ли? Немногие молодые люди стали бы уделять такое внимание ребенку В разговор довольно резко вмешалась мать:
— Он уделял большое внимание Эверсли, а в то время в это понятие включалась и Лотти.
Бабушка не обратила внимания на это замечание и продолжала:
— Это был очаровательный жест — принимать такое участие в маленькой девочке, и он старался сделать все, чтобы Лотти чувствовала себя счастливой.
« Да, — подумала я. — Он целовал меня так, что я до сих пор не могу забыть об этом. Он говорил о том, что хочет жениться на мне… и о том, как счастливы мы будем вместе. Он заставил меня полюбить его. Он обвел меня вокруг пальца, и, когда получил Эверсли, бросил меня «.
Теперь я понимала, что моя мать заранее предвидела все это. Она сумела связаться с моим отцом, который приехал и все изменил. Потом она отказалась от Эверсли в пользу Дикона, решив, что он оставит меня в покое.
И как она оказалась права! Видимо, мне следовало чувствовать благодарность к ней, но ее не было. Меня не волновало, по какой именно причине я нужна была Дикону. Возможно, я искусственно поддерживала свои воспоминания о нем; возможно, мне нравилась сама идея потерянного любимого, дававшая мне основание считать, что моя жизнь, пусть и трагичная, весьма интересна. Возможно, причина была именно такова, но фактом оставалось то, что Дикон постоянно присутствовал в моих мыслях, а вместе с воспоминаниями появилась и тоска по потерянной любви.
— В их жизни всего лишь одна ложка дегтя, — сказала Сабрина, — у них нет детей.
— Бедная Изабел, она так мечтает родить ребенка, — добавила бабушка. — У нее было уже два выкидыша. Похоже, ее преследует невезение. Дикон очень этим огорчен.
— Это единственное, чего он не смог добиться, — таков был мой комментарий.
И бабушка, и Сабрина просто не могли почувствовать иронию, если дело касалось Дикона.
— Увы, это так, моя дорогая, — печально сказала Сабрина.
Так или иначе, близилось время свадьбы в королевском доме. Маленькая австриячка примерно моего возраста приезжала во Францию, чтобы выйти замуж за дофина, который сам был немногим старше ее. Графу было положено находиться при дворе, и я полагала, что мы тоже будем приглашены на некоторые праздники. Предстояли балы, балетные представления; возможно, нам представится случай увидеть» знаменитую женщину — мадам Дюбарри, постоянно находившуюся в центре любовных скандалов. Я слышала, что она была вульгарной и потрясающе красивой, а король души в ней не чаял. Многие пытались лишить ее влияния, но король продолжал поддаваться ее чарам.
Все время ходили слухи о каких-нибудь интригах, жизнь была полна событий, развлечений и неуверенности, поскольку время от времени до нас доходили слухи о растущем в народе недовольстве. То говорили о каких-то погромах в небольших городках, то о сожженных у фермеров запасах сена, то о разгромленных продовольственных лавках… Мелкие неприятности в отдаленных местах. Мы не слишком обращали на это внимание. И, уж конечно, не в эти радостные дни перед церемонией бракосочетания.
Замок действительно стал моим домом, но по-настоящему я в нем так и не прижилась. Он так и не стал для меня домом в том смысле, в каком им были Клаверинг и Эверсли. Там я находилась в родовом гнезде своих предков. То же самое, казалось, можно было сказать и об этом замке, но он оставался для меня чужим. Казалось, он наполнен отголосками событий прошлого — я никак не могла забыть о подземной темнице, которую показывал мне граф.
Зато мать легко прижилась здесь и приняла на себя роль графини без всяких видимых усилий. Видимо, это произошло так, потому что она и в самом деле была счастлива. Я и не предполагала, что она, жившая весьма уединенной жизнью, способна вдруг стать светской дамой, сохранив при этом налет наивности, делающий ее очень привлекательной. В ней была какая-то тайна. Она выглядела невинной, хотя всем было известно, что она родила ребенка от графа — меня, когда была женой другого человека, зная, что у графа есть жена и семья Что же касается графа, то он превратился в верного и преданного мужа, чего, наверняка, от него никто не ожидал. Это было чудом. Чудом истинной любви. Вот так, говорила я себе, сложились бы отношения у нас с Диконом, если бы нам позволили пожениться.
Я училась вместе с Софи на французский манер, то есть, скорее, умению вести себя в обществе, чем неким академическим премудростям. Делался упор на литературу, как, впрочем, и на иные формы искусства, на плавность речи, на умение вести светские беседы остроумно и с обаянием. Мы были обязаны в совершенстве владеть такими важными предметами, как танцы, пение и игра на музыкальных инструментах, — для всех этих предметов имелись особые учителя. Я считала все эти предметы достаточно интересными, гораздо более интересными, чем те, что я изучала со своей английской гувернанткой. Вместе с нами училась и Лизетта.
Лизетта была достаточно сообразительной и с жаром отдавалась учению, видимо, решив превзойти нас в этом, что ей почти удавалось. Софи отставала от нас. Не раз я пыталась убедить ее, что главное не в том, что она соображает медленнее, чем мы, а в том, что постоянно вбивает себе в голову именно это.
В ответ она обычно недоверчиво качала головой, а Лизетта заявляла, что Софи никогда не избавится от этого, пока не выйдет замуж и не обзаведется обожающими ее детишками.
— А это, — добавляла Лизетта, многозначительно поглядывая на Софи, — никогда не случится, поскольку если это даже и произойдет, она все равно не поверит.
Мы с Лизеттой отличались задорным нравом. Если нам что-то запрещали, мы искали способы обойти запрет. Мы постоянно нарушали запреты учителей, а Однажды, будучи в Париже, выскользнули из дома после наступления темноты и решили прогуляться по улицам, что было достаточно дерзким поступком. За нами увязались два хлыща, и мы по-настоящему испугались, когда они схватили нас за руки и не желали отпускать. Лизетта завизжала и этим привлекла внимание прохожих, которые, к счастью, решили остановиться. Лизетта крикнула, что нас удерживают вопреки нашей воле. Мужчины отпустили нас, мы пустились наутек и благополучно добрались до отеля. Таких попыток мы больше не делали, однако нам удалось пережить потрясающее приключение, и Лизетта заявила, что таким образом мы приобрели жизненный опыт.
Софи была совсем другой — тихой, сдержанной. Нам с большим трудом удавалось хоть иногда убедить ее совершить какой-нибудь запрещенный поступок.
В общем мы с Лизеттой стали подругами, в то время как Софи продолжала держаться в сторонке.
— Как будто именно мы с тобой сестры, — говорила мне Лизетта, радостно улыбаясь.
Лизетта боялась одного-единственного человека, и этим человеком была ее тетя Берта. Но к этой достойной даме весь дом относился с благоговейным почтением.
Софи постоянно угнетало предчувствие того, что ей наконец найдут мужа. Она боялась этого и уже решила, кем бы ни был этот избранник, он невзлюбит ее за то, что ему придется на ней жениться.
Лизетта сказала:
— Есть единственное утешение в положении племянницы экономки. Очень вероятно, что ей позволят самой выбирать себе мужа;
— Меня не удивит, если тетя Берта выберет вместо тебя, — заметила я.
— Дорогая моя Лотти, — возразила она, — никто, даже тетя Берта, не заставит меня выйти замуж, если я не захочу этого.
— И меня тоже, — добавила я. Софи слушала нас с округлившимися от изумления глазами, не веря своим ушам..
— А что же вы сделаете? — потребовала она ответа.
— Убежим, — выпалила я.
Лизетта пожала плечами, как бы желая сказать:
— Куда?
Но я полагала, что если мое решение будет твердым, мама не станет принуждать меня и сумеет убедить графа тоже воздержаться от принуждения… так что я чувствовала себя в сравнительной безопасности.
Вот так обстояли дела, когда однажды, должно быть, недель за шесть до королевской свадьбы, моя мать сообщила о том, что они с графом собираются посетить своих друзей, живущих севернее Ангулема, и возьмут с собой Софи.
Сообщение привело Софи в ужас, ибо означать оно могло только одно. Это было как-то связано с предстоящей помолвкой, поскольку граф не слишком любил общество Софи, и если бы речь шла о развлекательной поездке, я уверена, они взяли бы с собой меня.
Когда мы услышали о том, что они собираются посетить замок де Турвиль, где жила семья Турвилей, у которых был двадцатилетний холостой сын, мы решили, что страхи Софи вполне обоснованы.
Я попрощалась с родителями и бедняжкой Софи, а затем побежала к Лизетте, и мы вместе поднялись на вершину башни и смотрели вслед кавалькаде до тех пор, пока она не скрылась из виду.
— Бедняжка Софи, — сказала Лизетта. — Шарль де Турвиль — изрядный повеса.
— А откуда ты знаешь?
— Одним из преимуществ моего положения племянницы экономки является то, что я могу находиться одновременно в обоих лагерях. Слуги многое знают о господах, поскольку видят их вблизи и время от времени общаются друг с другом. Меня, конечно, слуги кое в чем подозревают. Образованная юная дама, которая на дружеской ноге с дочерьми хозяина дома! Ну ничего, я не придаю этому никакого значения. Софи никто и в грош не ставит, а ты, Лотти, в конце концов являешься незаконным отпрыском, и то, что твои родители решили придать своим отношениям законность, не меняет сути дела.
Меня всегда забавляли эти подкалывания Лизетты, Временами казалось, что она презирает хозяев, но училась она с таким рвением, что было ясно — она старается казаться нам ровней. Если я мечтала о том, что Дикон в один прекрасный день вернется ко мне со всеми своими объяснениями и раскаяниями, то она мечтала выйти замуж за герцога, отправиться ко двору и, если удастся, понравиться королю и стать таким же влиятельным лицом, каким ныне являлась мадам Дюбарри.
Мы любили лежать на траве и смотреть на движение воды во рву, мечтая о будущем. У Софи голова шла кругом от необычайных ситуаций, которые выдумывали мы с Лизеттой. Они были фантастичны, но неизменны в одном: и я, и Лизетта всегда были героинями, находившимися в центре романтических приключений. Во время отсутствия Софи — две недели, большая часть которых приходилась на дорогу, — мы часто думали о ней, гадая, вернется ли она домой обрученной с Шарлем де Турвилем. Мы уже строили планы того, как будем утешать ее и пытаться отвлечь от ужасных мыслей о предстоящем замужестве.
Мы были страшно изумлены, когда она вернулась. Это была совсем другая Софи. Она стала почти хорошенькой. Даже ее прямые, как солома, волосы, казалось стали пышней, а выражение ее лица было почти восторженным.
Мы с Лизеттой обменялись взглядами, решив непременно выяснить, что же привело к таким изменениям.
Нам следовало бы догадаться сразу. Софи влюбилась.
Она даже решалась говорить об этом.
— С того самого момента, как я увидела Шарля… я поняла… и он тоже. Я просто не могла поверить. Как мог он чувствовать такое…
— Что именно? — потребовала ответа Лизетта.
— Ну… любовь, — пробормотала Софи, — ко мне…
Я была рада за нее так же, как и Лизетта. Мы очень любили ее и всегда старались помочь ей, за исключением тех моментов, когда пытались втянуть ее в какую-нибудь авантюру. Она не могла говорить ни о чем, кроме Шарля де Турвиля… о том, какой он милый, какой очаровательный, какой блестящий. Они вместе ездили верхом — не вдвоем, конечно, а в компании, но Шарль все время старался быть возле Софи. Ее отец и отец Шарля очень подружились. А моя мать и мать Шарля нашли очень много общих тем для разговоров.
Визит был исключительно удачным, и ничто не могло сравниться с ним.
Софи, наконец, удалось найти себя. Ей пришлось встретиться лицом к лицу с тем, что отсутствие привлекательности лежало в основном внутри нее самой. Она продолжала сохранять стержень этого — человек не способен измениться в одночасье, — но Шарлю удалось сделать очень многое; он завоевал мою симпатию еще до того, как мы встретились с ним. Когда мы остались вдвоем с Лизеттой, она сказала мне:
— Как ты думаешь, он действительно в нее влюбился или ему просто нужно на ней жениться? Для такого семейства, как Турвили, альянс с семейством д'Обинье — лакомый кусочек.
Я с некоторым опасением посмотрела на всеведущую Лизетту, находящуюся одновременно в двух лагерях и собиравшую всевозможные слухи. Нечто сходное приходило в голову и мне, но я не позволяла себе в это верить. Я очень хотела, чтобы Софи сумела избавиться от застенчивости и самоунижения. Мне хотелось видеть ее счастливой. Я расспросила свою мать. Она сказала:
— Все получилось очень удачно. Именно так, как мы и рассчитывали. Шарль — очаровательный молодой человек, а семейство Турвилей, конечно, заинтересовано в этом браке. Твой отец тоже рад. Нас всех несколько удивил успех Софи. Такое впечатление, что Шарль воздействовал на нее какими-то чарами.
— Чары любви, — драматично произнесла я.
— Да, — согласилась моя мать.
Я была уверена, что сейчас она вспоминает те былые дни, когда в ее жизнь вошел мой отец и сумел доказать ей, что она совсем не тот человек, каким считала себя до сих пор. Точно так же, как Шарль де Турвиль доказал это Софи.
Итак, Софи собиралась выходить замуж. Свадьба не могла состояться в мае, так как в это время весь двор и круг друзей моих родителей были заняты совершенно другой свадьбой. Но и сама подготовка к ней должна была занять некоторое время, поскольку кроме сбора приданого требовалось уладить множество иных дел, для чего были необходимы продолжительные переговоры между семействами д'Обинье и де Турвилей.
Теперь Софи стала центром, вокруг которого вращалась жизнь в доме. У нее появилась собственная служанка — Жанна Фужер, девушка на несколько лет старше Софи. Раньше Жанна была простой горничной и поэтому с удовольствием приняла на себя обязанности камеристки. Она отнеслась к новой должности очень серьезно, и так как Софи была довольна своей служанкой, а она — новой работой, то между ними возникли довольно тесные отношения.
Было приятно наблюдать за успехами Софи, зато Лизетта стала проявлять признаки беспокойства. Она получила то же образование, что и мы, но ей никогда не позволяли перейти социальный барьер. Она не сидела за столом с нами, а ела вместе с тетей Бертой и Жаком, дворецким, в маленькой столовой, где, по словам Лизетты, соблюдались все положенные по этикету формальности. Но Лизетта, конечно, сумела сделать и из этого развлечение, а поскольку и тетя Берта, и Жак питали прямо-таки неестественное пристрастие к хорошей пище, то ее меню отличалось в лучшую сторону от того, что подавали в большом зале. Лизетта была довольна тем, что получила образование, достойное дочери дворянина, но иногда мне казалось, что в ее глазах светилась злость.
В характере Лизетты было подумать и о развлечении для нас в то время, когда Софи находилась в центре всеобщего внимания и гораздо реже общалась с нами. Лизетта решила, что нам следует найти для себя какую-нибудь забаву, а затем, когда появится возможность, похвастаться перед Софи, что и мы живем полнокровной жизнью.
Одна из служанок рассказала ей о мадам Ружмон, знаменитой ясновидящей, предсказывающей будущее и дающей яркое описание того, что должно произойти.
По словам этой служанки, ходившей к мадам Ружмон, это было незабываемым переживанием. Ее пригласили в комнату, где мадам Ружмон сначала гадала ей по руке, а потом глядела в хрустальный шар.
— Вижу высокого темноволосого господина, — сообщила она девушке. — Вскоре ты с ним встретишься, и он в тебя влюбится.
— И не успела она выйти из салона мадам Ружмон, как появился он, — рассказывала Лизетта. — Она говорит, что все было чудесно, и скоро она снова с ним встретится. Ну разве это не удивительно? Не успели ей рассказать о темноволосом господине, как он тут же появился.
Чем больше Лизетта думала об этом, тем больше убеждалась в необходимости посетить салон мадам Ружмон. Наша предыдущая вылазка на городские улицы оказалась не слишком успешной. Скорее, страшноватой. Я напомнила об этом Лизетте, но она сказала:
— Ну, ты же знаешь причину. Мы были неподходяще одеты. Нам нужно соответственно одеться.
Я предложила одолжить одежду у служанок, с которыми у Лизетты хорошие отношения, но она слышала, что на Гревской площади по понедельникам продается подержанная одежда, и мы решили, что покупка платья придаст приключению дополнительную остроту.
Как мы смеялись! Надо было незаметно выскользнуть из дома в первой половине дня, что оказалось нелегким делом, пришлось обмануть гувернантку и учителей. Мы выбрали время, свободное от уроков, и вышли на улицу в утренних платьях, самых простых из всех имевшихся.
Как интересно было идти пешком по Парижу! Я никогда не забуду своих ощущений. Пешая прогулка разительно отличалась от прогулки верхом: пешеход видел гораздо больше, становился участником разыгрывавшихся сценок.
Прошло уже три года с момента замужества моей матери, но до сих пор меня изумляло то, насколько счастливо они жили с отцом. Мне кажется, я стала несколько циничной. Предательство Дикона мгновенно заставило меня повзрослеть. Я продолжала думать о нем; я хранила его образ в своем сердце — образ идеального возлюбленного, — и никакие сплетни о нем не меняли моих чувств к нему. Я часто рассказывала о нем Лизетте и Софи, я рисовала в воображении сцены, которые всегда имели один конец: произошла ужасная ошибка; Дикон не писал мне письма с признанием в обмане и не женился; все это время он тосковал обо мне, получив мое полное лжи необдуманное письмо.
Мне становилось легче от таких мыслей, хотя они, конечно, были смехотворными, поскольку и бабушка, и Сабрина регулярно писали нам письма, в которых рассказывали, как чудесно живет Дикон, как он счастлив со своей любимой женой Изабел, принесшей ему приличное приданое и придавшей его жизни новый интерес.
Мать передавала мне эти письма с некоторым смущением и опаской, однако я научилась скрывать свои чувства. Я быстро пробегала их, а затем уходила, убеждая себя не верить в них ни единому слову.
«Тесть Дикона — очень влиятельный человек, — писала Сабрина. — Он банкир, и у него высокая должность при дворе. Свои дела он держит в тайне, и мы не вполне уверены в том, чем именно он занимается. Похоже, он пытается усидеть сразу на нескольких стульях… а значит, что и Дикон тоже. Можешь быть уверена, что он берется за все, что идет к нему в руки…
Как-то раз бабушка и Сабрина приехали к нам в гости. Они желали собственными глазами убедиться в том, что и мама, и я действительно счастливы.
Дикон с ними не приехал.
— Полагаю, он не может выйти из игры, — злорадно заметила я.
Они рассмеялись и ответили, что Дикон действительно очень занят. Ему приходится часто бывать в Лондоне и в то же время управлять Эверсли. Он окружил себя хорошими людьми… нужными людьми.
— Он часто вспоминает тебя, Лотти, — сказала бабушка. — Он был очень мил с тобой, когда ты приезжала к нам, не так ли? Немногие молодые люди стали бы уделять такое внимание ребенку В разговор довольно резко вмешалась мать:
— Он уделял большое внимание Эверсли, а в то время в это понятие включалась и Лотти.
Бабушка не обратила внимания на это замечание и продолжала:
— Это был очаровательный жест — принимать такое участие в маленькой девочке, и он старался сделать все, чтобы Лотти чувствовала себя счастливой.
« Да, — подумала я. — Он целовал меня так, что я до сих пор не могу забыть об этом. Он говорил о том, что хочет жениться на мне… и о том, как счастливы мы будем вместе. Он заставил меня полюбить его. Он обвел меня вокруг пальца, и, когда получил Эверсли, бросил меня «.
Теперь я понимала, что моя мать заранее предвидела все это. Она сумела связаться с моим отцом, который приехал и все изменил. Потом она отказалась от Эверсли в пользу Дикона, решив, что он оставит меня в покое.
И как она оказалась права! Видимо, мне следовало чувствовать благодарность к ней, но ее не было. Меня не волновало, по какой именно причине я нужна была Дикону. Возможно, я искусственно поддерживала свои воспоминания о нем; возможно, мне нравилась сама идея потерянного любимого, дававшая мне основание считать, что моя жизнь, пусть и трагичная, весьма интересна. Возможно, причина была именно такова, но фактом оставалось то, что Дикон постоянно присутствовал в моих мыслях, а вместе с воспоминаниями появилась и тоска по потерянной любви.
— В их жизни всего лишь одна ложка дегтя, — сказала Сабрина, — у них нет детей.
— Бедная Изабел, она так мечтает родить ребенка, — добавила бабушка. — У нее было уже два выкидыша. Похоже, ее преследует невезение. Дикон очень этим огорчен.
— Это единственное, чего он не смог добиться, — таков был мой комментарий.
И бабушка, и Сабрина просто не могли почувствовать иронию, если дело касалось Дикона.
— Увы, это так, моя дорогая, — печально сказала Сабрина.
Так или иначе, близилось время свадьбы в королевском доме. Маленькая австриячка примерно моего возраста приезжала во Францию, чтобы выйти замуж за дофина, который сам был немногим старше ее. Графу было положено находиться при дворе, и я полагала, что мы тоже будем приглашены на некоторые праздники. Предстояли балы, балетные представления; возможно, нам представится случай увидеть» знаменитую женщину — мадам Дюбарри, постоянно находившуюся в центре любовных скандалов. Я слышала, что она была вульгарной и потрясающе красивой, а король души в ней не чаял. Многие пытались лишить ее влияния, но король продолжал поддаваться ее чарам.
Все время ходили слухи о каких-нибудь интригах, жизнь была полна событий, развлечений и неуверенности, поскольку время от времени до нас доходили слухи о растущем в народе недовольстве. То говорили о каких-то погромах в небольших городках, то о сожженных у фермеров запасах сена, то о разгромленных продовольственных лавках… Мелкие неприятности в отдаленных местах. Мы не слишком обращали на это внимание. И, уж конечно, не в эти радостные дни перед церемонией бракосочетания.
Замок действительно стал моим домом, но по-настоящему я в нем так и не прижилась. Он так и не стал для меня домом в том смысле, в каком им были Клаверинг и Эверсли. Там я находилась в родовом гнезде своих предков. То же самое, казалось, можно было сказать и об этом замке, но он оставался для меня чужим. Казалось, он наполнен отголосками событий прошлого — я никак не могла забыть о подземной темнице, которую показывал мне граф.
Зато мать легко прижилась здесь и приняла на себя роль графини без всяких видимых усилий. Видимо, это произошло так, потому что она и в самом деле была счастлива. Я и не предполагала, что она, жившая весьма уединенной жизнью, способна вдруг стать светской дамой, сохранив при этом налет наивности, делающий ее очень привлекательной. В ней была какая-то тайна. Она выглядела невинной, хотя всем было известно, что она родила ребенка от графа — меня, когда была женой другого человека, зная, что у графа есть жена и семья Что же касается графа, то он превратился в верного и преданного мужа, чего, наверняка, от него никто не ожидал. Это было чудом. Чудом истинной любви. Вот так, говорила я себе, сложились бы отношения у нас с Диконом, если бы нам позволили пожениться.
Я училась вместе с Софи на французский манер, то есть, скорее, умению вести себя в обществе, чем неким академическим премудростям. Делался упор на литературу, как, впрочем, и на иные формы искусства, на плавность речи, на умение вести светские беседы остроумно и с обаянием. Мы были обязаны в совершенстве владеть такими важными предметами, как танцы, пение и игра на музыкальных инструментах, — для всех этих предметов имелись особые учителя. Я считала все эти предметы достаточно интересными, гораздо более интересными, чем те, что я изучала со своей английской гувернанткой. Вместе с нами училась и Лизетта.
Лизетта была достаточно сообразительной и с жаром отдавалась учению, видимо, решив превзойти нас в этом, что ей почти удавалось. Софи отставала от нас. Не раз я пыталась убедить ее, что главное не в том, что она соображает медленнее, чем мы, а в том, что постоянно вбивает себе в голову именно это.
В ответ она обычно недоверчиво качала головой, а Лизетта заявляла, что Софи никогда не избавится от этого, пока не выйдет замуж и не обзаведется обожающими ее детишками.
— А это, — добавляла Лизетта, многозначительно поглядывая на Софи, — никогда не случится, поскольку если это даже и произойдет, она все равно не поверит.
Мы с Лизеттой отличались задорным нравом. Если нам что-то запрещали, мы искали способы обойти запрет. Мы постоянно нарушали запреты учителей, а Однажды, будучи в Париже, выскользнули из дома после наступления темноты и решили прогуляться по улицам, что было достаточно дерзким поступком. За нами увязались два хлыща, и мы по-настоящему испугались, когда они схватили нас за руки и не желали отпускать. Лизетта завизжала и этим привлекла внимание прохожих, которые, к счастью, решили остановиться. Лизетта крикнула, что нас удерживают вопреки нашей воле. Мужчины отпустили нас, мы пустились наутек и благополучно добрались до отеля. Таких попыток мы больше не делали, однако нам удалось пережить потрясающее приключение, и Лизетта заявила, что таким образом мы приобрели жизненный опыт.
Софи была совсем другой — тихой, сдержанной. Нам с большим трудом удавалось хоть иногда убедить ее совершить какой-нибудь запрещенный поступок.
В общем мы с Лизеттой стали подругами, в то время как Софи продолжала держаться в сторонке.
— Как будто именно мы с тобой сестры, — говорила мне Лизетта, радостно улыбаясь.
Лизетта боялась одного-единственного человека, и этим человеком была ее тетя Берта. Но к этой достойной даме весь дом относился с благоговейным почтением.
Софи постоянно угнетало предчувствие того, что ей наконец найдут мужа. Она боялась этого и уже решила, кем бы ни был этот избранник, он невзлюбит ее за то, что ему придется на ней жениться.
Лизетта сказала:
— Есть единственное утешение в положении племянницы экономки. Очень вероятно, что ей позволят самой выбирать себе мужа;
— Меня не удивит, если тетя Берта выберет вместо тебя, — заметила я.
— Дорогая моя Лотти, — возразила она, — никто, даже тетя Берта, не заставит меня выйти замуж, если я не захочу этого.
— И меня тоже, — добавила я. Софи слушала нас с округлившимися от изумления глазами, не веря своим ушам..
— А что же вы сделаете? — потребовала она ответа.
— Убежим, — выпалила я.
Лизетта пожала плечами, как бы желая сказать:
— Куда?
Но я полагала, что если мое решение будет твердым, мама не станет принуждать меня и сумеет убедить графа тоже воздержаться от принуждения… так что я чувствовала себя в сравнительной безопасности.
Вот так обстояли дела, когда однажды, должно быть, недель за шесть до королевской свадьбы, моя мать сообщила о том, что они с графом собираются посетить своих друзей, живущих севернее Ангулема, и возьмут с собой Софи.
Сообщение привело Софи в ужас, ибо означать оно могло только одно. Это было как-то связано с предстоящей помолвкой, поскольку граф не слишком любил общество Софи, и если бы речь шла о развлекательной поездке, я уверена, они взяли бы с собой меня.
Когда мы услышали о том, что они собираются посетить замок де Турвиль, где жила семья Турвилей, у которых был двадцатилетний холостой сын, мы решили, что страхи Софи вполне обоснованы.
Я попрощалась с родителями и бедняжкой Софи, а затем побежала к Лизетте, и мы вместе поднялись на вершину башни и смотрели вслед кавалькаде до тех пор, пока она не скрылась из виду.
— Бедняжка Софи, — сказала Лизетта. — Шарль де Турвиль — изрядный повеса.
— А откуда ты знаешь?
— Одним из преимуществ моего положения племянницы экономки является то, что я могу находиться одновременно в обоих лагерях. Слуги многое знают о господах, поскольку видят их вблизи и время от времени общаются друг с другом. Меня, конечно, слуги кое в чем подозревают. Образованная юная дама, которая на дружеской ноге с дочерьми хозяина дома! Ну ничего, я не придаю этому никакого значения. Софи никто и в грош не ставит, а ты, Лотти, в конце концов являешься незаконным отпрыском, и то, что твои родители решили придать своим отношениям законность, не меняет сути дела.
Меня всегда забавляли эти подкалывания Лизетты, Временами казалось, что она презирает хозяев, но училась она с таким рвением, что было ясно — она старается казаться нам ровней. Если я мечтала о том, что Дикон в один прекрасный день вернется ко мне со всеми своими объяснениями и раскаяниями, то она мечтала выйти замуж за герцога, отправиться ко двору и, если удастся, понравиться королю и стать таким же влиятельным лицом, каким ныне являлась мадам Дюбарри.
Мы любили лежать на траве и смотреть на движение воды во рву, мечтая о будущем. У Софи голова шла кругом от необычайных ситуаций, которые выдумывали мы с Лизеттой. Они были фантастичны, но неизменны в одном: и я, и Лизетта всегда были героинями, находившимися в центре романтических приключений. Во время отсутствия Софи — две недели, большая часть которых приходилась на дорогу, — мы часто думали о ней, гадая, вернется ли она домой обрученной с Шарлем де Турвилем. Мы уже строили планы того, как будем утешать ее и пытаться отвлечь от ужасных мыслей о предстоящем замужестве.
Мы были страшно изумлены, когда она вернулась. Это была совсем другая Софи. Она стала почти хорошенькой. Даже ее прямые, как солома, волосы, казалось стали пышней, а выражение ее лица было почти восторженным.
Мы с Лизеттой обменялись взглядами, решив непременно выяснить, что же привело к таким изменениям.
Нам следовало бы догадаться сразу. Софи влюбилась.
Она даже решалась говорить об этом.
— С того самого момента, как я увидела Шарля… я поняла… и он тоже. Я просто не могла поверить. Как мог он чувствовать такое…
— Что именно? — потребовала ответа Лизетта.
— Ну… любовь, — пробормотала Софи, — ко мне…
Я была рада за нее так же, как и Лизетта. Мы очень любили ее и всегда старались помочь ей, за исключением тех моментов, когда пытались втянуть ее в какую-нибудь авантюру. Она не могла говорить ни о чем, кроме Шарля де Турвиля… о том, какой он милый, какой очаровательный, какой блестящий. Они вместе ездили верхом — не вдвоем, конечно, а в компании, но Шарль все время старался быть возле Софи. Ее отец и отец Шарля очень подружились. А моя мать и мать Шарля нашли очень много общих тем для разговоров.
Визит был исключительно удачным, и ничто не могло сравниться с ним.
Софи, наконец, удалось найти себя. Ей пришлось встретиться лицом к лицу с тем, что отсутствие привлекательности лежало в основном внутри нее самой. Она продолжала сохранять стержень этого — человек не способен измениться в одночасье, — но Шарлю удалось сделать очень многое; он завоевал мою симпатию еще до того, как мы встретились с ним. Когда мы остались вдвоем с Лизеттой, она сказала мне:
— Как ты думаешь, он действительно в нее влюбился или ему просто нужно на ней жениться? Для такого семейства, как Турвили, альянс с семейством д'Обинье — лакомый кусочек.
Я с некоторым опасением посмотрела на всеведущую Лизетту, находящуюся одновременно в двух лагерях и собиравшую всевозможные слухи. Нечто сходное приходило в голову и мне, но я не позволяла себе в это верить. Я очень хотела, чтобы Софи сумела избавиться от застенчивости и самоунижения. Мне хотелось видеть ее счастливой. Я расспросила свою мать. Она сказала:
— Все получилось очень удачно. Именно так, как мы и рассчитывали. Шарль — очаровательный молодой человек, а семейство Турвилей, конечно, заинтересовано в этом браке. Твой отец тоже рад. Нас всех несколько удивил успех Софи. Такое впечатление, что Шарль воздействовал на нее какими-то чарами.
— Чары любви, — драматично произнесла я.
— Да, — согласилась моя мать.
Я была уверена, что сейчас она вспоминает те былые дни, когда в ее жизнь вошел мой отец и сумел доказать ей, что она совсем не тот человек, каким считала себя до сих пор. Точно так же, как Шарль де Турвиль доказал это Софи.
Итак, Софи собиралась выходить замуж. Свадьба не могла состояться в мае, так как в это время весь двор и круг друзей моих родителей были заняты совершенно другой свадьбой. Но и сама подготовка к ней должна была занять некоторое время, поскольку кроме сбора приданого требовалось уладить множество иных дел, для чего были необходимы продолжительные переговоры между семействами д'Обинье и де Турвилей.
Теперь Софи стала центром, вокруг которого вращалась жизнь в доме. У нее появилась собственная служанка — Жанна Фужер, девушка на несколько лет старше Софи. Раньше Жанна была простой горничной и поэтому с удовольствием приняла на себя обязанности камеристки. Она отнеслась к новой должности очень серьезно, и так как Софи была довольна своей служанкой, а она — новой работой, то между ними возникли довольно тесные отношения.
Было приятно наблюдать за успехами Софи, зато Лизетта стала проявлять признаки беспокойства. Она получила то же образование, что и мы, но ей никогда не позволяли перейти социальный барьер. Она не сидела за столом с нами, а ела вместе с тетей Бертой и Жаком, дворецким, в маленькой столовой, где, по словам Лизетты, соблюдались все положенные по этикету формальности. Но Лизетта, конечно, сумела сделать и из этого развлечение, а поскольку и тетя Берта, и Жак питали прямо-таки неестественное пристрастие к хорошей пище, то ее меню отличалось в лучшую сторону от того, что подавали в большом зале. Лизетта была довольна тем, что получила образование, достойное дочери дворянина, но иногда мне казалось, что в ее глазах светилась злость.
В характере Лизетты было подумать и о развлечении для нас в то время, когда Софи находилась в центре всеобщего внимания и гораздо реже общалась с нами. Лизетта решила, что нам следует найти для себя какую-нибудь забаву, а затем, когда появится возможность, похвастаться перед Софи, что и мы живем полнокровной жизнью.
Одна из служанок рассказала ей о мадам Ружмон, знаменитой ясновидящей, предсказывающей будущее и дающей яркое описание того, что должно произойти.
По словам этой служанки, ходившей к мадам Ружмон, это было незабываемым переживанием. Ее пригласили в комнату, где мадам Ружмон сначала гадала ей по руке, а потом глядела в хрустальный шар.
— Вижу высокого темноволосого господина, — сообщила она девушке. — Вскоре ты с ним встретишься, и он в тебя влюбится.
— И не успела она выйти из салона мадам Ружмон, как появился он, — рассказывала Лизетта. — Она говорит, что все было чудесно, и скоро она снова с ним встретится. Ну разве это не удивительно? Не успели ей рассказать о темноволосом господине, как он тут же появился.
Чем больше Лизетта думала об этом, тем больше убеждалась в необходимости посетить салон мадам Ружмон. Наша предыдущая вылазка на городские улицы оказалась не слишком успешной. Скорее, страшноватой. Я напомнила об этом Лизетте, но она сказала:
— Ну, ты же знаешь причину. Мы были неподходяще одеты. Нам нужно соответственно одеться.
Я предложила одолжить одежду у служанок, с которыми у Лизетты хорошие отношения, но она слышала, что на Гревской площади по понедельникам продается подержанная одежда, и мы решили, что покупка платья придаст приключению дополнительную остроту.
Как мы смеялись! Надо было незаметно выскользнуть из дома в первой половине дня, что оказалось нелегким делом, пришлось обмануть гувернантку и учителей. Мы выбрали время, свободное от уроков, и вышли на улицу в утренних платьях, самых простых из всех имевшихся.
Как интересно было идти пешком по Парижу! Я никогда не забуду своих ощущений. Пешая прогулка разительно отличалась от прогулки верхом: пешеход видел гораздо больше, становился участником разыгрывавшихся сценок.