Страница:
— Кэмпион!
Он подбежал к воде, но было уже поздно.
— Лодочник! Лодочник!
Проклятие, проклятие и еще раз проклятие! Когда надо, никогда не найдешь свободной лодки!
Он бросился вверх по аллее, башмаки гулко топали по дорожке. Он повернул на восток на Стрэнд, соображая, где ближайший спуск к реке. Эксетер-стрит! Тэмпл-Стэрз! Он проталкивался между прохожими, не обращая внимания на их ропот. Он знал, что с каждой секундой возлюбленная удаляется от него.
Скэммелл! Это наверняка Скэммелл! Кэмпион все ему рассказала, и он заставлял ее повторять свою повесть снова и снова, пытаясь найти лазейку в юридической путанице завещания, Договора и брачного контракта. Пробираясь сквозь толпу, он гадал, не схватил ли ее какой-нибудь другой человек, упоминавшийся в письме, к примеру Ло-пес. Если он намерен ее спасти, то должен понять, кто виновник похищения его возлюбленной. Инстинкт же подсказывал: Скэммелл. Она говорила, он строит лодки, а та, на которой ее увезли, была достаточно роскошной и вполне могла принадлежать владельцу такого дела.
Он свернул со Стрэнда, налетев на какого-то купца, который принялся на него орать, но Тоби уже мчался вниз по ступеням Эксетер-стрит к очереди, ожидавшей лодочников.
Древко пики опустилось поперек узкой улочки, преградив ему путь, и перед ним возник солдат в кирасе. Сзади подошли двое других.
— Спешишь, парень?
— Да!
Черт возьми! Патруль! Один из множества, отправленных парламентом на улицы в поисках дезертиров.
Они приперли его к стене. Прохожие жались к противоположной стороне, не желая ни во что ввязываться. Остановивший Тоби солдат оглядел его с ног до головы.
— Ты кто такой, парень?
Мысль работала быстро, он уцепился за имя сына одного из коллег отца.
— Ричард Кромвель, сын Оливера Кромвеля.
— Торопишься, да? — Солдат слегка оторопел.
— Да, по делам отца.
— Пусть идет, Тед, — сказал другой, но третий не успокаивался.
— Рыжие волосы, — бубнил он, — крепкое телосложение, рыжие волосы. Вот на что капитан приказал обращать внимание. — Он дернул кожаный подшлемник, стащив его с головы Тоби. — Ну, что я говорил! Рыжие волосы!
На первого солдата это произвело определенное впечатление, но он все еще колебался.
— Лэзендер?
Тоби заставил себя расслабиться и даже улыбнуться.
— Меня зовут Ричард Кромвель. Отведите меня к своему капитану. Кто он?
Первый солдат сконфузился.
— Форд, сэр. Капитан Форд.
— Ба, Форд! — Тоби рассмеялся. — Мы с Фордом знакомы. Пойдемте к нему. Идемте же! Вы должны исполнять свой долг. — Он подмигнул первому солдату. — Как вас зовут?
— Уиггс, сэр. Эдвард Уиггс — Уиггс был доволен знакомством.
— Давайте все сделаем как положено, Уиггс, а потом я смогу вернуться к делам своего отца.
Уиггс был склонен тут же на месте отпустить Тоби, но двое других полагали, что в их однообразной службе прогулка до Ладгейта, где располагалась казарма, придется весьма кстати.
Тоби сдержался. От этого можно было сойти с ума, но допустить ошибку — значило накликать беду. Он должен выбрать подходящее место, и, мысленно проигрывая свои действия, он смотрел на приближающийся угол дома Эссекса. Уиггс слева от него разглагольствовал, что был бы не прочь, если бы кто-то замолвил за него словечко, а двое других плелись сзади. Все они размагнитились, убаюканные добродушной готовностью Тоби к сотрудничеству. Они дошли до угла, справа была арка, ведущая на Флит-стрит. Тоби указал на крышу арки и засмеялся.
— Только поглядите на этого дурака.
Они конечно же уставились, а Тоби саданул правым коленом Унггса между ног, выхватил падающую пику и стремглав бросился бежать. Позади раздался вопль боли, а потом он и сам начал кричать.
— Дорогу! Дорогу! Задержите его!
Толпа приняла его за солдата. Люди расступались перед острием пики и оглядывались в поисках виновника переполоха. Создавшуюся иллюзию подкрепляли двое напарников Уиггса, которые с криками мчались сзади.
Тоби был в гораздо лучшей спортивной форме, чем лондонские подмастерья, из которых состоял городской гарнизон. Он стрелой вылетел на середину Стрэнда, прочь от центра города, прочь от Кэмпион, а потом резко свернул направо в одну из зловонных аллеек, ведущих к северу. Пику он отшвырнул в сторону, чтобы быстрее бежать по узкому лабиринту. Крики смолкли где-то позади.
На каждом углу Тоби замедлял бег и, если видел людей, шел с беспечным видом, небрежно приветствуя прохожих, а когда в аллее никого не было, бежал. Теперь он знал, что скрылся от солдат, но по-прежнему мучился из-за Кэмпион.
Он задержался на углу Булл-Инн-Корт. Погоня отстала ярдов на пятьдесят, затерявшись в запутанных переулках, и он постучал в синюю дверь.
— Мистер Тоби! — Глаза миссис Свон расширились.
— Тс-с! — он приложил палец к губам, шмыгнул в коридор и согнулся, хватая ртом воздух. — Меня здесь нет, миссис Свон.
— Конечно нет, дорогой. В жизни вас не видела. — Она захлопнула дверь. — Расскажите же мне, что случилось.
— Через секунду — Он выпрямился, улыбаясь ей. — Боюсь, мне нужна ваша помощь.
— По-моему, тоже, дорогой. Где Кэмпион?
В беде, подумал Тоби, в большой беде, и он должен спасти ее.
Темз-стрит была самой длинной в городе и тянулась на три четверти мили от Кастомз-Хаус близ Тауэра до разваливающихся стен Бэйнард'з Касл в Ладгейте. Мастерская Скэммелла располагалась почти посередине улицы там, где дома и верфи теснились к берегу реки.
Всю дорогу до мастерской Гудвайф торжествовала. Она колотила, щипала и царапала Кэмпион, голос ее полосовал, как зубья пилы. Гудвайф припомнила каждый проступок девушки за двадцать лет, каждый грешок, каждый случай, когда она расстраивала родителей, но в этом перечне злодеяний не осталось места горю. Все это подкреплялось цитатами из Библии в изложении Скэммелла. Гребцы Кони наблюдали с бесстрастными лицами, а на корме скалился Гримметт.
Гудвайф потянула за голубую накидку.
— Что это еще такое? Что это? Тебя воспитывали в послушании Господу, а ты так одеваешься?
Скэммелл не упустил свой шанс. Голос звучал скорбно:
— «Женщина в наряде блудницы, с коварным сердцем, шумливая и необузданная; ноги ее не живут в доме ее».
— Аминь.
Гудвайф едва дождалась конца цитаты.
— Ты позор! Позор для своих родителей, для меня, для мистера Скэммелла, для нашего Господа и Спасителя, а что о нас подумает сэр Гренвилл? Скажи же мне! Что он о нас подумает!? — Этот последний отчаянный вопрос был задан так визгливо, что люди в проплывавших мимо лодках с беспокойством повернули головы.
Наконец они прибыли. Лодка вошла в узкий проход между двумя пирсами, и Кэмпион подтолкнули по ступеням в заваленный древесиной, пропахший смолой двор, наполовину забитый готовыми маленькими лодками. Скэммелл оставил Гримметта и Гудвайф сторожить ее, а сам выгнал со двора своих рабочих. Им было очень любопытно, особенно мастеру, но Скэммелл всех выпроводил. Лодка Кони снова вышла на реку, развернулась и скрылась из виду вверх по течению.
По одну сторону двора располагались высокие, заполненные древесиной навесы, а по другую — большой мрачный дом Скэммелла. Кэмпион втолкнули внутрь, в маленькую смежную с передней комнатку. Ее заперли там одну, и скрип поворачиваемого в замке ключа напомнил ей те времена, когда отец наказывал ее, запирая в комнате, пока распалялся до того, чтобы выплеснуть на ребенка месть Господа.
Ставни на окнах были заперты, но через некоторое время глаза притерпелись к темноте, и она догадалась, что очутилась в бывшем кабинете Скэммелла. Полки теперь опустели, но на столе все еще лежало несколько религиозных брошюр. Одну из них она разорвала в клочья, прекрасно сознавая бессмысленность своего протеста. Не брошюру ей хотелось распотрошить, а весь этот дом. Ей хотелось вопить, плакать, колотить кулаками в дверь, но она не хотела тешить мучителей зрелищем своего полного поражения.
А поражение она потерпела. И, стоя в комнате, напряженная и испуганная, она сознавала, что ее ждут безрадостные дни. Она сдерживала слезы, и ненависть придавала ей силы. Кэмпион прислушалась к голосам в коридоре. Гримметт что-то объяснял, но что — она не могла разобрать. Скэммелл же сначала возвысил голос от удивления, потом от возмущения, а потом сник. Открылась и закрылась парадная дверь, и теперь до нее долетали лишь голоса Скэммелла и Гудвайф.
Кэмпион с детства не выносила приглушенных голосов, С тех самых пор, как она прислушивалась к злобным словам родителей, предвещавшим жестокое наказание. В такие ночи она изо всех сил молилась. Молилась об одном-единственном намеке на любовь Иисуса. Но ответом всегда был лишь ветер в Уэрлаттоне, давящая темнота, окутывавшая большую лужайку, и далекие голоса.
Время шло. Сама того не замечая, она задыхалась, словно не могла унять сердце без свежего воздуха. Она успокоилась, правда, не сразу. За окном наступала ночь. Кэмпион попыталась открыть ставни, но против металлических прутьев ее пальцы были бессильны.
Она молилась. Молилась об избавлении. Она знала, что Бог есть и что Иисус — это любовь. Вопреки всему опыту своего детства, она упорно верила, что Бог есть добро и любовь. Она молилась, но не пуританскому Богу наказания, а Богу любви. Однако даже когда она произносила свои молитвы, те не вселяли надежды.
Повернулся ключ. Этот звук опять воскресил в ней страхи детства. Открылась дверь, и появилась свеча, точь-в-точь так же, как тогда, когда поздно вечером приходил отец с ремнем в руках. Когда он отсылал прочь служанку Чэрити, на его лице лежала мрачная тень Бога. На сей же раз пожаловал Сэмьюэл Скэммелл.
Он закрыл за собой дверь, поставил свечу на стол и смущенно улыбнулся стоявшей у окна девушке.
— Помолимся, Доркас? Она промолчала.
Он жестом предложил ей обойти вокруг стола и указал на пол.
— Я подумал, если мы вместе преклоним колени и поведаем Ему о наших бедах, нам, возможно, станет легче.
Она удивилась, насколько спокойно прозвучал ее голос.
— Он разрушил стены Иерихона. У вас есть труба? Скэммелл поежился от прозвучавшего в ее голосе презрения.
— Ты не поняла, Доркас. Ты больна. — Он всплескивал руками, стремясь объяснить ей что-то. — Смерть отца — это тяжело пережить. Доктор Фендерлин сказал, что тебе нужно принимать лекарство. Ты должна отдохнуть, милая, отдохнуть в Дорсете.
Он нелепо затряс головой, потом перешел на язык Сиона, чтобы не слишком задумываться. — Господь и Спаситель наш Иисус Христос поможет нам, Доркас. Возложи на него свои заботы и свою вину. — Его голос креп по мере того, как он входил в ритм восхваления. — Пусть нам трудно, Доркас, пусть нам плохо, но Он есть! Я знаю! Своей жизнью я это доказал. Доказал его спасительной милостью, кровью агнца, Доркас!
— Замолчите! — закричала она. — Замолчите!
Гудвайф советовала ему проучить Кэмпион, говорила, это решит все проблемы, и теперь он думал, может быть, она была права. Он заморгал. Он сознавал, что не принадлежит к числу сильных натур, иначе он бы воспротивился настояниям Гримметта поженить их этой же ночью. Скэммелл возражал, что совершенное ночью бракосочетание незаконно, Гримметт же лишь отмахнулся.
— Предоставьте это сэру Гренвиллу, сэр. Он знает, что законно.
Стало быть, это и есть брачная ночь Сэмьюэла Скэммелла, ночь, когда он возьмет на себя священную обязанность, возложенную на него Мэттью Слайзом, вести Доркас по пути спасения. Религиозность Скэммелла подарила ему и эту ночь, и эту невесту. И хоть вся его плоть жаждала ее, он был поражен силой ее непокорности. Гудвайф, пожалуй, была права. Вероятно, ему следует добиться послушания хорошей поркой. Он попробовал еще раз увещевать ее.
— Ты действительно спасена, Доркас?
Она презирала его. Высокая и несгибаемая, она стояла у закрытых прутьями ставней.
— Я верую в Иисуса Христа. Он ответил механически:
— Слава Господу. Слава Господу.
— Но я не такая христианка, как вы.
Вид у него был озадаченный. Палец почесал пещерообразную ноздрю.
— Есть только один тип христианства, Доркас.
— И что же это за тип?
Он был доволен, что наконец-то она с ним заговорила. Может быть, ему не придется расстегивать толстый ремень. Он улыбнулся, и его пухлые губы заблестели в свете единственной свечи.
— Христианин — это человек, признавший Иисуса своим господином, следующий его заповедям.
— Которые гласят, что нужно любить друг друга и поступать с другим так, как хотел бы, чтобы поступали с тобой. — Она засмеялась. — Разве вы так поступаете? Навязывать себя мне — значит следовать одной из Его заповедей?
Он нетерпеливо затряс головой.
— Нет, нет и нет. Если человек избран Богом, если в нем сильна вера, Доркас, тогда у него есть долг, да, долг, просвещать других. Никто не сказал, что христианином быть легко, Доркас, но все же мы должны быть пастырями своего стада. Мы должны его направлять.
На ее лице проступило безмерное презрение.
— Я — одна из «них»? Меня нужно направлять? Он закивал, стремясь, чтобы она поняла.
— Женщины слабы, Доркас, плоть в них сильнее духа. Но путь женщины легче, ибо это путь послушания. Если ты смиришься и будешь кроткой, тебе ни о чем не придется беспокоиться. Я прихожу к тебе, Доркас, как повелел Господь, желая направить тебя на путь добра. Ты должна покориться и молиться, Доркас, сознавая, что такова Его воля.
Она наклонилась вперед, опершись о стол, и он вздрогнул, увидев ярость в ее лице. Ее слова бичевали его.
— Покорись! Послушание! Вот и все, что вы знаете. Наказание, ненависть — вот ваша религия. Если бы Христос вернулся сегодня, знаете, что бы вы сделали? Вы бы побежали за молотком и гвоздями, вопя, чтобы кто-нибудь сколотил крест. — Она выпрямилась. — Вы женитесь на мне не из христианского долга, Сэмьюэл Скэммелл. Вы женитесь да мне потому, что так вы разбогатеете, и потому, что вы жаждете вот этого! — Она раздвинула полы накидки, демонстрируя свою фигуру. Она плюнула на его религиозные трактаты. — Это за вашу жадность, а это — за похоть.
Злость душила его, злость, распаляемая воспоминаниями о том, как с ним обращалась мать. Гудвайф права! Ее следует выпороть! Его унизили в собственном доме, но он этого не потерпит. Злость придала ему мужества, руки потянулись к ремню, чтобы его выдернуть, а слова сами собой слетали с губ.
— Ты богохульствуешь, женщина! Ты грешница! Но ты будешь спасена. Будешь!
Ремень был высвобожден, и Кэмпион померещилось, будто вместе с деньгами отца на плечи Скэммелла опустилась и его мантия. С яростным, нечленораздельным бормотанием он согнул ремень в правой руке, а потом замахнулся, чтобы хлестнуть ее через стол.
Она еще раньше ухватилась за край стола, а теперь, с неожиданной даже для себя силой, приподняла его. И поднимала все выше и выше, так что и свеча и трактаты заскользили вниз, пламя заколебалось, а потом внезапно наступила темнота и стол опрокинулся, со всего размаха ударив Скэммелла по ноге.
Он завопил, как неуклюже кастрированный бычок, потом вопль перешел в преисполненные жалости к себе причитания. В дверь забарабанили.
— Хозяин! Хозяин! — Это была Гудвайф.
— Боже мой! У меня сломана нога! Кэмпион стояла неподвижно.
— Хозяин! Хозяин! — орала Гудвайф.
— Иду! — Скэммелл тыкался в темноте, всхлипнув, когда в очередной раз споткнулся обо что-то, потом закопошился у двери.
Она открылась, и взору предстал скрючившийся Скэммелл с перекошенным от боли лицом, обращенным к свече, которую принесла Гудвайф.
— У меня сломана нога!
— Нестрашно, сэр. — Через всю комнату Гудвайф победоносно посмотрела на Кэмпион. — Священник прибыл, хозяин. С Книгой и всем, что полагается.
Скэммелл наполовину выпрямился, обернулся к Кэмпион и снова перевел взгляд на Гудвайф.
— Священник?
— Да, хозяин. На вашу свадьбу. — Она посмотрела на Кэмпион с мстительной, злорадной улыбкой. — На свадьбу Доркас. Какая счастливая ночь!
В прихожей послышался гул. Кэмпион замотала головой.
— Нет!
— Да! — Гудвайф вошла в комнату, поставив свечу на полку. — Уходите, хозяин. Приготовьтесь. Я присмотрю за Доркас. Неприятностей не будет.
Утро этого дня для Кэмпион было залито солнечным светом их с Тоби любви, теперь же она оказалась в кромешной тьме, а ночью станет женой. Женой Скэммелла.
Тоби дважды пытался ускользнуть из Булл-Инн-Корт и дважды замечал пикеты солдат, охранявших узкие переулки. С криками, эхом отдававшимися среди высоких стен, они рыскали по окрестности, обыскали несколько домов, тыча пиками под кроватями и в темных углах погребов и чердаков.
Наступила ночь. Он страшно мучился, потому что обязан был бежать, а вместо этого сидел в ловушке. Миссис Свон была готова сделать для него что угодно, но она не могла тайно провести его под носом у солдат. Так что приходилось ждать. Он молился безнадежно, беспомощно и изводил себя, представляя участь Кэмпион.
Солдаты исчезли уже после десяти, но даже тогда Тоби был вынужден передвигаться с бесконечной осторожностью, присматриваясь к каждой тени, прежде чем пересечь улицу или свернуть в переулок. Он направился к реке, чувствуя себя словно раздетым в трепещущем пламени факела, освещавшего Тэмпл-Стэрз, но он знал, что так быстрее всего найдет дом Скэммелла.
Ночью лодочников оставалось не много, работы хватало, чтобы занять некоторых из них до полуночи. Тоби знал, что должен быть терпелив, но это было так трудно. Он беспомощно смотрел, как справа появлялись едва заметные носовые огни, как они становились все ярче и проносились мимо в сторону города. Лодки перевозили запоздавших пассажиров из Уайтхолла, но никто из них почему-то не стремился вылезать у причала Тэмпл-Стэрз. Наконец появилась пустая лодка, и Тоби ступил на корму.
— Вы знаете мастерскую Скэммелла?
— Конечно, знаю. По-вашему, откуда лодки берутся? — Гребец говорил язвительно, все еще опираясь на весло.
— Мне нужно туда попасть. — Тоби старался не терять терпения.
— Ночью, сэр? Ночью! — Человек захохотал и обернулся к напарнику — Слышишь, Джейк? Этот жентмен ночью направляется в мастерскую Скэммелла!
В свете факела было видно, как ухмыляется баковый гребец. Первый посмотрел на Тоби.
— Не могу, парень, никак не могу. Там ночью опасно. В реке столько бревен плавает, да все гнилые, ты мне еще и заплатить не успеешь, как мы без дна останемся. Нет, сэр, только не ночью. Я высажу вас у причала, это дело другое. У какого? У Павла или у Моста?
Ни тот, ни другой не подойдет. Скрываясь в гостиной миссис Свон, Тоби рассуждал, что ночью мастерская Скэммелла скорее всего закрыта, и самый легкий путь пробраться туда — с реки. С улыбкой он подался вперед.
— Мне бы хотелось пролить во мрак немного света, — Тоби достал золотую монетку, которую позаимствовал из запасов Кэмпион. — Мне желательно высадиться у мастерской Скэммелла.
Загребной посмотрел на монетку, потом на Тоби.
— Каждому по одной?
— Это все, что у меня есть.
— Может, что и получится. Надо попробовать. Отлично, сэр, посмотрим, насколько вам удастся осветить наш путь.
Он сделал знак напарнику, и лодка наконец-то покинула предательски освещенный факелом причал.
Весла погрузились в темную воду и развернули лодку. Течение несло их вниз по реке. И все же Тоби знал, что опоздал. Ритмичный плеск весел будто бесконечно повторял: «Слишком поздно, слишком поздно, слишком поздно».
Глава 11
Он подбежал к воде, но было уже поздно.
— Лодочник! Лодочник!
Проклятие, проклятие и еще раз проклятие! Когда надо, никогда не найдешь свободной лодки!
Он бросился вверх по аллее, башмаки гулко топали по дорожке. Он повернул на восток на Стрэнд, соображая, где ближайший спуск к реке. Эксетер-стрит! Тэмпл-Стэрз! Он проталкивался между прохожими, не обращая внимания на их ропот. Он знал, что с каждой секундой возлюбленная удаляется от него.
Скэммелл! Это наверняка Скэммелл! Кэмпион все ему рассказала, и он заставлял ее повторять свою повесть снова и снова, пытаясь найти лазейку в юридической путанице завещания, Договора и брачного контракта. Пробираясь сквозь толпу, он гадал, не схватил ли ее какой-нибудь другой человек, упоминавшийся в письме, к примеру Ло-пес. Если он намерен ее спасти, то должен понять, кто виновник похищения его возлюбленной. Инстинкт же подсказывал: Скэммелл. Она говорила, он строит лодки, а та, на которой ее увезли, была достаточно роскошной и вполне могла принадлежать владельцу такого дела.
Он свернул со Стрэнда, налетев на какого-то купца, который принялся на него орать, но Тоби уже мчался вниз по ступеням Эксетер-стрит к очереди, ожидавшей лодочников.
Древко пики опустилось поперек узкой улочки, преградив ему путь, и перед ним возник солдат в кирасе. Сзади подошли двое других.
— Спешишь, парень?
— Да!
Черт возьми! Патруль! Один из множества, отправленных парламентом на улицы в поисках дезертиров.
Они приперли его к стене. Прохожие жались к противоположной стороне, не желая ни во что ввязываться. Остановивший Тоби солдат оглядел его с ног до головы.
— Ты кто такой, парень?
Мысль работала быстро, он уцепился за имя сына одного из коллег отца.
— Ричард Кромвель, сын Оливера Кромвеля.
— Торопишься, да? — Солдат слегка оторопел.
— Да, по делам отца.
— Пусть идет, Тед, — сказал другой, но третий не успокаивался.
— Рыжие волосы, — бубнил он, — крепкое телосложение, рыжие волосы. Вот на что капитан приказал обращать внимание. — Он дернул кожаный подшлемник, стащив его с головы Тоби. — Ну, что я говорил! Рыжие волосы!
На первого солдата это произвело определенное впечатление, но он все еще колебался.
— Лэзендер?
Тоби заставил себя расслабиться и даже улыбнуться.
— Меня зовут Ричард Кромвель. Отведите меня к своему капитану. Кто он?
Первый солдат сконфузился.
— Форд, сэр. Капитан Форд.
— Ба, Форд! — Тоби рассмеялся. — Мы с Фордом знакомы. Пойдемте к нему. Идемте же! Вы должны исполнять свой долг. — Он подмигнул первому солдату. — Как вас зовут?
— Уиггс, сэр. Эдвард Уиггс — Уиггс был доволен знакомством.
— Давайте все сделаем как положено, Уиггс, а потом я смогу вернуться к делам своего отца.
Уиггс был склонен тут же на месте отпустить Тоби, но двое других полагали, что в их однообразной службе прогулка до Ладгейта, где располагалась казарма, придется весьма кстати.
Тоби сдержался. От этого можно было сойти с ума, но допустить ошибку — значило накликать беду. Он должен выбрать подходящее место, и, мысленно проигрывая свои действия, он смотрел на приближающийся угол дома Эссекса. Уиггс слева от него разглагольствовал, что был бы не прочь, если бы кто-то замолвил за него словечко, а двое других плелись сзади. Все они размагнитились, убаюканные добродушной готовностью Тоби к сотрудничеству. Они дошли до угла, справа была арка, ведущая на Флит-стрит. Тоби указал на крышу арки и засмеялся.
— Только поглядите на этого дурака.
Они конечно же уставились, а Тоби саданул правым коленом Унггса между ног, выхватил падающую пику и стремглав бросился бежать. Позади раздался вопль боли, а потом он и сам начал кричать.
— Дорогу! Дорогу! Задержите его!
Толпа приняла его за солдата. Люди расступались перед острием пики и оглядывались в поисках виновника переполоха. Создавшуюся иллюзию подкрепляли двое напарников Уиггса, которые с криками мчались сзади.
Тоби был в гораздо лучшей спортивной форме, чем лондонские подмастерья, из которых состоял городской гарнизон. Он стрелой вылетел на середину Стрэнда, прочь от центра города, прочь от Кэмпион, а потом резко свернул направо в одну из зловонных аллеек, ведущих к северу. Пику он отшвырнул в сторону, чтобы быстрее бежать по узкому лабиринту. Крики смолкли где-то позади.
На каждом углу Тоби замедлял бег и, если видел людей, шел с беспечным видом, небрежно приветствуя прохожих, а когда в аллее никого не было, бежал. Теперь он знал, что скрылся от солдат, но по-прежнему мучился из-за Кэмпион.
Он задержался на углу Булл-Инн-Корт. Погоня отстала ярдов на пятьдесят, затерявшись в запутанных переулках, и он постучал в синюю дверь.
— Мистер Тоби! — Глаза миссис Свон расширились.
— Тс-с! — он приложил палец к губам, шмыгнул в коридор и согнулся, хватая ртом воздух. — Меня здесь нет, миссис Свон.
— Конечно нет, дорогой. В жизни вас не видела. — Она захлопнула дверь. — Расскажите же мне, что случилось.
— Через секунду — Он выпрямился, улыбаясь ей. — Боюсь, мне нужна ваша помощь.
— По-моему, тоже, дорогой. Где Кэмпион?
В беде, подумал Тоби, в большой беде, и он должен спасти ее.
Темз-стрит была самой длинной в городе и тянулась на три четверти мили от Кастомз-Хаус близ Тауэра до разваливающихся стен Бэйнард'з Касл в Ладгейте. Мастерская Скэммелла располагалась почти посередине улицы там, где дома и верфи теснились к берегу реки.
Всю дорогу до мастерской Гудвайф торжествовала. Она колотила, щипала и царапала Кэмпион, голос ее полосовал, как зубья пилы. Гудвайф припомнила каждый проступок девушки за двадцать лет, каждый грешок, каждый случай, когда она расстраивала родителей, но в этом перечне злодеяний не осталось места горю. Все это подкреплялось цитатами из Библии в изложении Скэммелла. Гребцы Кони наблюдали с бесстрастными лицами, а на корме скалился Гримметт.
Гудвайф потянула за голубую накидку.
— Что это еще такое? Что это? Тебя воспитывали в послушании Господу, а ты так одеваешься?
Скэммелл не упустил свой шанс. Голос звучал скорбно:
— «Женщина в наряде блудницы, с коварным сердцем, шумливая и необузданная; ноги ее не живут в доме ее».
— Аминь.
Гудвайф едва дождалась конца цитаты.
— Ты позор! Позор для своих родителей, для меня, для мистера Скэммелла, для нашего Господа и Спасителя, а что о нас подумает сэр Гренвилл? Скажи же мне! Что он о нас подумает!? — Этот последний отчаянный вопрос был задан так визгливо, что люди в проплывавших мимо лодках с беспокойством повернули головы.
Наконец они прибыли. Лодка вошла в узкий проход между двумя пирсами, и Кэмпион подтолкнули по ступеням в заваленный древесиной, пропахший смолой двор, наполовину забитый готовыми маленькими лодками. Скэммелл оставил Гримметта и Гудвайф сторожить ее, а сам выгнал со двора своих рабочих. Им было очень любопытно, особенно мастеру, но Скэммелл всех выпроводил. Лодка Кони снова вышла на реку, развернулась и скрылась из виду вверх по течению.
По одну сторону двора располагались высокие, заполненные древесиной навесы, а по другую — большой мрачный дом Скэммелла. Кэмпион втолкнули внутрь, в маленькую смежную с передней комнатку. Ее заперли там одну, и скрип поворачиваемого в замке ключа напомнил ей те времена, когда отец наказывал ее, запирая в комнате, пока распалялся до того, чтобы выплеснуть на ребенка месть Господа.
Ставни на окнах были заперты, но через некоторое время глаза притерпелись к темноте, и она догадалась, что очутилась в бывшем кабинете Скэммелла. Полки теперь опустели, но на столе все еще лежало несколько религиозных брошюр. Одну из них она разорвала в клочья, прекрасно сознавая бессмысленность своего протеста. Не брошюру ей хотелось распотрошить, а весь этот дом. Ей хотелось вопить, плакать, колотить кулаками в дверь, но она не хотела тешить мучителей зрелищем своего полного поражения.
А поражение она потерпела. И, стоя в комнате, напряженная и испуганная, она сознавала, что ее ждут безрадостные дни. Она сдерживала слезы, и ненависть придавала ей силы. Кэмпион прислушалась к голосам в коридоре. Гримметт что-то объяснял, но что — она не могла разобрать. Скэммелл же сначала возвысил голос от удивления, потом от возмущения, а потом сник. Открылась и закрылась парадная дверь, и теперь до нее долетали лишь голоса Скэммелла и Гудвайф.
Кэмпион с детства не выносила приглушенных голосов, С тех самых пор, как она прислушивалась к злобным словам родителей, предвещавшим жестокое наказание. В такие ночи она изо всех сил молилась. Молилась об одном-единственном намеке на любовь Иисуса. Но ответом всегда был лишь ветер в Уэрлаттоне, давящая темнота, окутывавшая большую лужайку, и далекие голоса.
Время шло. Сама того не замечая, она задыхалась, словно не могла унять сердце без свежего воздуха. Она успокоилась, правда, не сразу. За окном наступала ночь. Кэмпион попыталась открыть ставни, но против металлических прутьев ее пальцы были бессильны.
Она молилась. Молилась об избавлении. Она знала, что Бог есть и что Иисус — это любовь. Вопреки всему опыту своего детства, она упорно верила, что Бог есть добро и любовь. Она молилась, но не пуританскому Богу наказания, а Богу любви. Однако даже когда она произносила свои молитвы, те не вселяли надежды.
Повернулся ключ. Этот звук опять воскресил в ней страхи детства. Открылась дверь, и появилась свеча, точь-в-точь так же, как тогда, когда поздно вечером приходил отец с ремнем в руках. Когда он отсылал прочь служанку Чэрити, на его лице лежала мрачная тень Бога. На сей же раз пожаловал Сэмьюэл Скэммелл.
Он закрыл за собой дверь, поставил свечу на стол и смущенно улыбнулся стоявшей у окна девушке.
— Помолимся, Доркас? Она промолчала.
Он жестом предложил ей обойти вокруг стола и указал на пол.
— Я подумал, если мы вместе преклоним колени и поведаем Ему о наших бедах, нам, возможно, станет легче.
Она удивилась, насколько спокойно прозвучал ее голос.
— Он разрушил стены Иерихона. У вас есть труба? Скэммелл поежился от прозвучавшего в ее голосе презрения.
— Ты не поняла, Доркас. Ты больна. — Он всплескивал руками, стремясь объяснить ей что-то. — Смерть отца — это тяжело пережить. Доктор Фендерлин сказал, что тебе нужно принимать лекарство. Ты должна отдохнуть, милая, отдохнуть в Дорсете.
Он нелепо затряс головой, потом перешел на язык Сиона, чтобы не слишком задумываться. — Господь и Спаситель наш Иисус Христос поможет нам, Доркас. Возложи на него свои заботы и свою вину. — Его голос креп по мере того, как он входил в ритм восхваления. — Пусть нам трудно, Доркас, пусть нам плохо, но Он есть! Я знаю! Своей жизнью я это доказал. Доказал его спасительной милостью, кровью агнца, Доркас!
— Замолчите! — закричала она. — Замолчите!
Гудвайф советовала ему проучить Кэмпион, говорила, это решит все проблемы, и теперь он думал, может быть, она была права. Он заморгал. Он сознавал, что не принадлежит к числу сильных натур, иначе он бы воспротивился настояниям Гримметта поженить их этой же ночью. Скэммелл возражал, что совершенное ночью бракосочетание незаконно, Гримметт же лишь отмахнулся.
— Предоставьте это сэру Гренвиллу, сэр. Он знает, что законно.
Стало быть, это и есть брачная ночь Сэмьюэла Скэммелла, ночь, когда он возьмет на себя священную обязанность, возложенную на него Мэттью Слайзом, вести Доркас по пути спасения. Религиозность Скэммелла подарила ему и эту ночь, и эту невесту. И хоть вся его плоть жаждала ее, он был поражен силой ее непокорности. Гудвайф, пожалуй, была права. Вероятно, ему следует добиться послушания хорошей поркой. Он попробовал еще раз увещевать ее.
— Ты действительно спасена, Доркас?
Она презирала его. Высокая и несгибаемая, она стояла у закрытых прутьями ставней.
— Я верую в Иисуса Христа. Он ответил механически:
— Слава Господу. Слава Господу.
— Но я не такая христианка, как вы.
Вид у него был озадаченный. Палец почесал пещерообразную ноздрю.
— Есть только один тип христианства, Доркас.
— И что же это за тип?
Он был доволен, что наконец-то она с ним заговорила. Может быть, ему не придется расстегивать толстый ремень. Он улыбнулся, и его пухлые губы заблестели в свете единственной свечи.
— Христианин — это человек, признавший Иисуса своим господином, следующий его заповедям.
— Которые гласят, что нужно любить друг друга и поступать с другим так, как хотел бы, чтобы поступали с тобой. — Она засмеялась. — Разве вы так поступаете? Навязывать себя мне — значит следовать одной из Его заповедей?
Он нетерпеливо затряс головой.
— Нет, нет и нет. Если человек избран Богом, если в нем сильна вера, Доркас, тогда у него есть долг, да, долг, просвещать других. Никто не сказал, что христианином быть легко, Доркас, но все же мы должны быть пастырями своего стада. Мы должны его направлять.
На ее лице проступило безмерное презрение.
— Я — одна из «них»? Меня нужно направлять? Он закивал, стремясь, чтобы она поняла.
— Женщины слабы, Доркас, плоть в них сильнее духа. Но путь женщины легче, ибо это путь послушания. Если ты смиришься и будешь кроткой, тебе ни о чем не придется беспокоиться. Я прихожу к тебе, Доркас, как повелел Господь, желая направить тебя на путь добра. Ты должна покориться и молиться, Доркас, сознавая, что такова Его воля.
Она наклонилась вперед, опершись о стол, и он вздрогнул, увидев ярость в ее лице. Ее слова бичевали его.
— Покорись! Послушание! Вот и все, что вы знаете. Наказание, ненависть — вот ваша религия. Если бы Христос вернулся сегодня, знаете, что бы вы сделали? Вы бы побежали за молотком и гвоздями, вопя, чтобы кто-нибудь сколотил крест. — Она выпрямилась. — Вы женитесь на мне не из христианского долга, Сэмьюэл Скэммелл. Вы женитесь да мне потому, что так вы разбогатеете, и потому, что вы жаждете вот этого! — Она раздвинула полы накидки, демонстрируя свою фигуру. Она плюнула на его религиозные трактаты. — Это за вашу жадность, а это — за похоть.
Злость душила его, злость, распаляемая воспоминаниями о том, как с ним обращалась мать. Гудвайф права! Ее следует выпороть! Его унизили в собственном доме, но он этого не потерпит. Злость придала ему мужества, руки потянулись к ремню, чтобы его выдернуть, а слова сами собой слетали с губ.
— Ты богохульствуешь, женщина! Ты грешница! Но ты будешь спасена. Будешь!
Ремень был высвобожден, и Кэмпион померещилось, будто вместе с деньгами отца на плечи Скэммелла опустилась и его мантия. С яростным, нечленораздельным бормотанием он согнул ремень в правой руке, а потом замахнулся, чтобы хлестнуть ее через стол.
Она еще раньше ухватилась за край стола, а теперь, с неожиданной даже для себя силой, приподняла его. И поднимала все выше и выше, так что и свеча и трактаты заскользили вниз, пламя заколебалось, а потом внезапно наступила темнота и стол опрокинулся, со всего размаха ударив Скэммелла по ноге.
Он завопил, как неуклюже кастрированный бычок, потом вопль перешел в преисполненные жалости к себе причитания. В дверь забарабанили.
— Хозяин! Хозяин! — Это была Гудвайф.
— Боже мой! У меня сломана нога! Кэмпион стояла неподвижно.
— Хозяин! Хозяин! — орала Гудвайф.
— Иду! — Скэммелл тыкался в темноте, всхлипнув, когда в очередной раз споткнулся обо что-то, потом закопошился у двери.
Она открылась, и взору предстал скрючившийся Скэммелл с перекошенным от боли лицом, обращенным к свече, которую принесла Гудвайф.
— У меня сломана нога!
— Нестрашно, сэр. — Через всю комнату Гудвайф победоносно посмотрела на Кэмпион. — Священник прибыл, хозяин. С Книгой и всем, что полагается.
Скэммелл наполовину выпрямился, обернулся к Кэмпион и снова перевел взгляд на Гудвайф.
— Священник?
— Да, хозяин. На вашу свадьбу. — Она посмотрела на Кэмпион с мстительной, злорадной улыбкой. — На свадьбу Доркас. Какая счастливая ночь!
В прихожей послышался гул. Кэмпион замотала головой.
— Нет!
— Да! — Гудвайф вошла в комнату, поставив свечу на полку. — Уходите, хозяин. Приготовьтесь. Я присмотрю за Доркас. Неприятностей не будет.
Утро этого дня для Кэмпион было залито солнечным светом их с Тоби любви, теперь же она оказалась в кромешной тьме, а ночью станет женой. Женой Скэммелла.
Тоби дважды пытался ускользнуть из Булл-Инн-Корт и дважды замечал пикеты солдат, охранявших узкие переулки. С криками, эхом отдававшимися среди высоких стен, они рыскали по окрестности, обыскали несколько домов, тыча пиками под кроватями и в темных углах погребов и чердаков.
Наступила ночь. Он страшно мучился, потому что обязан был бежать, а вместо этого сидел в ловушке. Миссис Свон была готова сделать для него что угодно, но она не могла тайно провести его под носом у солдат. Так что приходилось ждать. Он молился безнадежно, беспомощно и изводил себя, представляя участь Кэмпион.
Солдаты исчезли уже после десяти, но даже тогда Тоби был вынужден передвигаться с бесконечной осторожностью, присматриваясь к каждой тени, прежде чем пересечь улицу или свернуть в переулок. Он направился к реке, чувствуя себя словно раздетым в трепещущем пламени факела, освещавшего Тэмпл-Стэрз, но он знал, что так быстрее всего найдет дом Скэммелла.
Ночью лодочников оставалось не много, работы хватало, чтобы занять некоторых из них до полуночи. Тоби знал, что должен быть терпелив, но это было так трудно. Он беспомощно смотрел, как справа появлялись едва заметные носовые огни, как они становились все ярче и проносились мимо в сторону города. Лодки перевозили запоздавших пассажиров из Уайтхолла, но никто из них почему-то не стремился вылезать у причала Тэмпл-Стэрз. Наконец появилась пустая лодка, и Тоби ступил на корму.
— Вы знаете мастерскую Скэммелла?
— Конечно, знаю. По-вашему, откуда лодки берутся? — Гребец говорил язвительно, все еще опираясь на весло.
— Мне нужно туда попасть. — Тоби старался не терять терпения.
— Ночью, сэр? Ночью! — Человек захохотал и обернулся к напарнику — Слышишь, Джейк? Этот жентмен ночью направляется в мастерскую Скэммелла!
В свете факела было видно, как ухмыляется баковый гребец. Первый посмотрел на Тоби.
— Не могу, парень, никак не могу. Там ночью опасно. В реке столько бревен плавает, да все гнилые, ты мне еще и заплатить не успеешь, как мы без дна останемся. Нет, сэр, только не ночью. Я высажу вас у причала, это дело другое. У какого? У Павла или у Моста?
Ни тот, ни другой не подойдет. Скрываясь в гостиной миссис Свон, Тоби рассуждал, что ночью мастерская Скэммелла скорее всего закрыта, и самый легкий путь пробраться туда — с реки. С улыбкой он подался вперед.
— Мне бы хотелось пролить во мрак немного света, — Тоби достал золотую монетку, которую позаимствовал из запасов Кэмпион. — Мне желательно высадиться у мастерской Скэммелла.
Загребной посмотрел на монетку, потом на Тоби.
— Каждому по одной?
— Это все, что у меня есть.
— Может, что и получится. Надо попробовать. Отлично, сэр, посмотрим, насколько вам удастся осветить наш путь.
Он сделал знак напарнику, и лодка наконец-то покинула предательски освещенный факелом причал.
Весла погрузились в темную воду и развернули лодку. Течение несло их вниз по реке. И все же Тоби знал, что опоздал. Ритмичный плеск весел будто бесконечно повторял: «Слишком поздно, слишком поздно, слишком поздно».
Глава 11
Томас Гримметт ждал Скэммелла в коридоре. Он ухмылялся.
— Священник вышел через заднюю дверь, сэр. Через минуту вернется.
Он мотнул головой в сторону кухни, откуда долетали звуки, свидетельствовавшие о том, что кого-то сильно рвет. Гримметт с надеждой глянул на запертую дверь кабинета.
— Хотите, чтоб я помог присматривать за ней, сэр?
— Нет, нет. Она скоро будет готова.
Скэммелла трясло, нога болела. Доркас. Он так хотел взять ее в жены, но никогда не думал, что совершаться это будет вот так. Происходящее ему не нравилось, однако он слишком боялся разнузданного подручного Кони, чтобы протестовать. Он махнул рукой в сторону столовой.
— Я подожду там.
— Хорошо, сэр. Хорошо. — Гримметт говорил Скэммеллу «сэр», но даже не пытался скрыть презрения к перепуганному толстяку.
Скэммелл обнаружил, что кто-то, вероятно Гудвайф, приготовил столовую для свадебной церемонии. Большой стол отодвинули в сторону, освободив пыльный пол, а маленький стол, покрытый белым полотном, переставили к выходившему на реку окну. В комнате было светло от зажженных свечей.
Скэммелл чувствовал себя несчастным. Ему было стыдно перед самим собой не только потому, что его побила девушка, но и потому, что она сказала правду. В Уэрлаттон он действительно отправился ради денег, которые сулила женитьба, предполагая, что невеста окажется такой же угловатой и непривлекательной, как сам Мэттью Слайз, и только потом увидел Доркас. К жадности прибавилась похоть. Он знал, что она не стремится к этой свадьбе, и подозревал, что его супружеская жизнь будет слабо напоминать безоблачную идиллию, но он никак не мог побороть желание овладеть ею. Ночью ему снилось, какое блаженство принесет совокупление с ней, и он стыдился своих мыслей.
Он молился. Он просил Бога помочь ему взглянуть на свой будущий брак как на союз христианских душ, дарующий жизнь детям, которые станут новым поколением пуритан, но в его воображении этот священный идеал постоянно осквернялся желанием ощутить тело Доркас в своих объятиях.
Он достал Библию из кармана камзола и раскрыл седьмую главу Первого послания к Коринфянам: «Хорошо человеку не касаться женщины, — читал он, а с того дня, как познакомился с Кэмпион, он так часто перечитывал эту главу, что глазам едва ли нужно было пробегать по тексту — Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак, ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться». Он не мог воздержаться, не мог! От внезапно охватившего его желания он даже забыл о боли в ноге. Да, святой Павел прав. Он должен вступить в брак, чтобы не гореть в адском пламени, потому что страсть уже жгла его огнем и он стыдился ее.
Конечно, было бы лучше жениться на набожной женщине, но глава из Коринфян предлагала утешение и на этот случай: «…жена неверующая освящается мужем». Разумеется, именно так! Вот слова, оправдывавшие этот брак, что бы там ни думала Кэмпион. Женясь на ней, он очищал ее, спасал ее душу, которую, как он считал, обязательно нужно было спасать. И разве существует свидетельство большей любви? Этот брак, хоть она этого и неведала, был поступком милосердным, порывом души. И каковы бы ни были опасения по поводу их будущего или ее отношения к замужеству, он мог, утешаться сознанием того, что спасает ее душу. Когда-нибудь, думал он, Доркас будет мне благодарна.
Дверь открылась, и Гримметт бесцеремонно втолкнул в комнату маленького неопрятного человека.
— Преподобный Трезвенник Боллсби, сэр. А это мистер Скэммелл, Трезвенник.
Скэммелл отложил в сторону Библию и посмотрел на священника, вытиравшего рот подолом рясы.
— Сэр.
Жмурясь от яркого света, Трезвенник озирал комнату. Он отпустил рясу, икнул и безмятежно улыбнулся Скэммеллу.
— Я однажды проповедовал в палате общин, сэр. Да! В палате лордов и в палате общин! Целых три часа, сэр, большая работа была сделана. Вы об этом знали, сэр? — Он радостно подпрыгнул перед Скэммеллом.
— Нет. — Скэммелл был обескуражен.
— Да-да, сэр! В палате лордов и в палате общин. Я тогда выбрал двадцать третий стих двадцать шестой главы Книги притчей. Вы его знаете?
— Нет.
Трезвенник укоряюще погрозил пальцем.
— «Что нечистым серебром обложенный глиняный сосуд, то пламенеющие уста и сердце злобное». Да, сэр, это было два, а может, три года назад, я точно не помню. Меня хорошо приняли. — Он взглянул на остановившегося в дверях Гримметта. — Меня же хорошо приняли, правда?
— Уж этого-то они не забудут, Трезвенник. — Гримметт посмотрел на Скэммелла и ухмыльнулся. — Старого пройдоху позвали в последний момент, и был он в стельку пьян. Его вырвало прямо на кафедру. Ну, давай, Трезвенник, доставай свою проклятую книжку!
Трезвенник тяжело сел, шаря под сутаной.
— Я себя плохо чувствую, Томас, явно плохо. У вас не найдется немного лекарства для меня?
— Когда все будет сделано, сэр, когда все будет сделано. Гримметт направился к Скэммеллу, задев мечом стол.
— Вот, сэр. Сэр Гренвилл подумал, что вы, возможно, не успеете подготовиться. — Он протянул Скэммеллу дешевенькое колечко. — Не беспокоитесь, сэр. Деньги он с вас возьмет, все по закону.
Трезвенник Боллсби со свойственной пьяницам хитростью извлек маленькую жестяную фляжку из складок своего одеяния. Он приложился к ней, осушил и счастливо обвел глазами комнату.
— «Вино глумливо», сэр, «сикера буйна».
— Аминь, — сказал Скэммелл, который всегда узнавал произносимые при нем библейские тексты.
— Три часа, сэр, перед палатой лордов и общин вместе! Я говорил о насмешке вина, сэр. — Эту тираду подпортила икота. — Пламенеющие уста, сэр, пламенеющие от вина, но не опьяненные Господом. Вот так-то, сэр.
Он попытался приподняться, вдруг преисполнившись мощи своей последней величайшей, но неоконченной проповеди. Гримметт снова силой усадил его.
— Жди здесь, Трезвенник. Приготовь свою книжку.
— Я себя плохо чувствую, Томас, мне нужно лекарство.
— Священник вышел через заднюю дверь, сэр. Через минуту вернется.
Он мотнул головой в сторону кухни, откуда долетали звуки, свидетельствовавшие о том, что кого-то сильно рвет. Гримметт с надеждой глянул на запертую дверь кабинета.
— Хотите, чтоб я помог присматривать за ней, сэр?
— Нет, нет. Она скоро будет готова.
Скэммелла трясло, нога болела. Доркас. Он так хотел взять ее в жены, но никогда не думал, что совершаться это будет вот так. Происходящее ему не нравилось, однако он слишком боялся разнузданного подручного Кони, чтобы протестовать. Он махнул рукой в сторону столовой.
— Я подожду там.
— Хорошо, сэр. Хорошо. — Гримметт говорил Скэммеллу «сэр», но даже не пытался скрыть презрения к перепуганному толстяку.
Скэммелл обнаружил, что кто-то, вероятно Гудвайф, приготовил столовую для свадебной церемонии. Большой стол отодвинули в сторону, освободив пыльный пол, а маленький стол, покрытый белым полотном, переставили к выходившему на реку окну. В комнате было светло от зажженных свечей.
Скэммелл чувствовал себя несчастным. Ему было стыдно перед самим собой не только потому, что его побила девушка, но и потому, что она сказала правду. В Уэрлаттон он действительно отправился ради денег, которые сулила женитьба, предполагая, что невеста окажется такой же угловатой и непривлекательной, как сам Мэттью Слайз, и только потом увидел Доркас. К жадности прибавилась похоть. Он знал, что она не стремится к этой свадьбе, и подозревал, что его супружеская жизнь будет слабо напоминать безоблачную идиллию, но он никак не мог побороть желание овладеть ею. Ночью ему снилось, какое блаженство принесет совокупление с ней, и он стыдился своих мыслей.
Он молился. Он просил Бога помочь ему взглянуть на свой будущий брак как на союз христианских душ, дарующий жизнь детям, которые станут новым поколением пуритан, но в его воображении этот священный идеал постоянно осквернялся желанием ощутить тело Доркас в своих объятиях.
Он достал Библию из кармана камзола и раскрыл седьмую главу Первого послания к Коринфянам: «Хорошо человеку не касаться женщины, — читал он, а с того дня, как познакомился с Кэмпион, он так часто перечитывал эту главу, что глазам едва ли нужно было пробегать по тексту — Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак, ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться». Он не мог воздержаться, не мог! От внезапно охватившего его желания он даже забыл о боли в ноге. Да, святой Павел прав. Он должен вступить в брак, чтобы не гореть в адском пламени, потому что страсть уже жгла его огнем и он стыдился ее.
Конечно, было бы лучше жениться на набожной женщине, но глава из Коринфян предлагала утешение и на этот случай: «…жена неверующая освящается мужем». Разумеется, именно так! Вот слова, оправдывавшие этот брак, что бы там ни думала Кэмпион. Женясь на ней, он очищал ее, спасал ее душу, которую, как он считал, обязательно нужно было спасать. И разве существует свидетельство большей любви? Этот брак, хоть она этого и неведала, был поступком милосердным, порывом души. И каковы бы ни были опасения по поводу их будущего или ее отношения к замужеству, он мог, утешаться сознанием того, что спасает ее душу. Когда-нибудь, думал он, Доркас будет мне благодарна.
Дверь открылась, и Гримметт бесцеремонно втолкнул в комнату маленького неопрятного человека.
— Преподобный Трезвенник Боллсби, сэр. А это мистер Скэммелл, Трезвенник.
Скэммелл отложил в сторону Библию и посмотрел на священника, вытиравшего рот подолом рясы.
— Сэр.
Жмурясь от яркого света, Трезвенник озирал комнату. Он отпустил рясу, икнул и безмятежно улыбнулся Скэммеллу.
— Я однажды проповедовал в палате общин, сэр. Да! В палате лордов и в палате общин! Целых три часа, сэр, большая работа была сделана. Вы об этом знали, сэр? — Он радостно подпрыгнул перед Скэммеллом.
— Нет. — Скэммелл был обескуражен.
— Да-да, сэр! В палате лордов и в палате общин. Я тогда выбрал двадцать третий стих двадцать шестой главы Книги притчей. Вы его знаете?
— Нет.
Трезвенник укоряюще погрозил пальцем.
— «Что нечистым серебром обложенный глиняный сосуд, то пламенеющие уста и сердце злобное». Да, сэр, это было два, а может, три года назад, я точно не помню. Меня хорошо приняли. — Он взглянул на остановившегося в дверях Гримметта. — Меня же хорошо приняли, правда?
— Уж этого-то они не забудут, Трезвенник. — Гримметт посмотрел на Скэммелла и ухмыльнулся. — Старого пройдоху позвали в последний момент, и был он в стельку пьян. Его вырвало прямо на кафедру. Ну, давай, Трезвенник, доставай свою проклятую книжку!
Трезвенник тяжело сел, шаря под сутаной.
— Я себя плохо чувствую, Томас, явно плохо. У вас не найдется немного лекарства для меня?
— Когда все будет сделано, сэр, когда все будет сделано. Гримметт направился к Скэммеллу, задев мечом стол.
— Вот, сэр. Сэр Гренвилл подумал, что вы, возможно, не успеете подготовиться. — Он протянул Скэммеллу дешевенькое колечко. — Не беспокоитесь, сэр. Деньги он с вас возьмет, все по закону.
Трезвенник Боллсби со свойственной пьяницам хитростью извлек маленькую жестяную фляжку из складок своего одеяния. Он приложился к ней, осушил и счастливо обвел глазами комнату.
— «Вино глумливо», сэр, «сикера буйна».
— Аминь, — сказал Скэммелл, который всегда узнавал произносимые при нем библейские тексты.
— Три часа, сэр, перед палатой лордов и общин вместе! Я говорил о насмешке вина, сэр. — Эту тираду подпортила икота. — Пламенеющие уста, сэр, пламенеющие от вина, но не опьяненные Господом. Вот так-то, сэр.
Он попытался приподняться, вдруг преисполнившись мощи своей последней величайшей, но неоконченной проповеди. Гримметт снова силой усадил его.
— Жди здесь, Трезвенник. Приготовь свою книжку.
— Я себя плохо чувствую, Томас, мне нужно лекарство.