Страница:
Леди Маргарет велела дочери замолчать.
— Я хочу знать, что с ней. Солдаты говорят, ее повезли в Лондон. Могу я положиться на тебя, Джон?
— Да, конечно. — Он бросил взгляд на жену. — Думаю, Анна права, леди Маргарет. Из-за этой девушки у вас сплошные неприятности.
Ледяным голосом леди Маргарет проговорила:
— Не угодно ли объяснить это сэру Тоби, когда он выздоровеет?
Графиня Флит возразила.
— Тоби как-нибудь переживет, мама.
— Надеюсь, нет. Если Лэзен пал для того, чтобы мои враги смогли уничтожить эту девушку, тогда я твердо намерена спасти ее. Я не дам им насладиться своей победой.
Граф Флит встал рядом с женой:
— Даже если мы разыщем ее, леди Маргарет, сомневаюсь, что в этой ситуации мы сможем что-то для нее сделать.
— Ты хочешь сказать, что теряешь влияние в комитетах моих врагов.
Флит сдвинул брови.
— Большим оно никогда и не было.
Леди Маргарет посмотрела в сторону комнаты, где лежал ее раненый сын. Если лихорадка у него пройдет, она не представляла себе, как сообщить ему о судьбе Кэмпион. — Найди ее, Джон! Дай мне знать, а там посмотрим, до какой степени мы беспомощны. Я хочу, чтобы ее нашли!
А Кэмпион была в обиталище воронов — в Тауэре.
Река омывала его южную стену, с трех остальных он был окружен грязным вонючим рвом, одновременно служившим сточной канавой. На холме к северо-западу собирались толпы лондонцев поглазеть на публичные казни.
Лондонский Тауэр был одновременно и королевским дворцом, и оружейной палатой, и гарнизоном, и зверинцем, и самой надежной тюрьмой в городе. В его казематах томились духовенство и знать, военные и штатские — все заклейменные как враги помазанников Божьих. Его обитатели были не обыкновенными заключенными, не убийцами и ворами, а врагами революции. Самым печально известным был Уильям Лод, архиепископ Кентерберийский, хранитель божественого права королей.
Ночью, когда Кэмпион впервые предстала перед воротами, назначенный парламентом комендант Тарра был озадачен и даже раздосадован.
— Кто она такая?
— Доркас Слайз.
— Ну и что. — Он неохотно взял ордер, поданный ему одним из солдат, и засопел, разглядев печать комитета безопасности. — В чем обвиняется?
— Колдовство и убийство. Комендант презрительно обронил:
— В камеру ее.
Преподобного Верного До Гроба Херви комендант Тауэра не смутил.
— Возможно, выяснится, что она папистская шпионка.
— Мм… — Комендант морщился, вчитываясь в ордер. — Здесь об этом ничего не сказано.
— Можете не соглашаться с комитетом безопасности. Если хотите, могу попросить сэра Гренвилла Кони все вам объяснить.
Комендант поднял глаза.
— Сэр Гренвилл? Тогда дело другое.
Он забрался на подножку дилижанса и заглянул внутрь.
— Ей какие-нибудь привилегии полагаются?
— Никаких.
Комендант, разозлившись из-за того, что капитан стражников поднял его среди ночи разбираться с неожиданно прибывшей арестанткой, рявкнул, чтобы капитан сам занялся бумагами.
Кэмпион вынесли из экипажа. Звонко затопали копыта, когда лошади разворачивали экипаж, а потом захлопнулись ворота. Она стала узницей.
В камере Кэмпион окна не было. Единственный слабый луч света, который иногда пробивался сквозь решетку на двери, шел из коридора от сальных свечей.
Пол в камере был каменный. В углу лежала груда старой, вонючей соломы. Мебели не было. Ей выдали кишевшее вшами одеяло, но против холода оно было совершенно бесполезно. Так как в этом месте не было ни дня, ни ночи, то и время года здесь было единственное — зима.
В мрачной, сырой камере она дрожала, стонала, иногда тихонечко напевала тоненьким голоском. Закутавшись в одеяло, она раскачивалась в углу на соломе. Вся камера насквозь провоняла испражнениями. Крысы шныряли туда-сюда по каменному полу.
Она потеряла представление о времени, перестала считать миски с жидкой похлебкой, которые ей просовывали через дверь. Хлеб был твердый как камень. От нее самой плохо пахло. Волосы спутались, все тело было искусано вшами, сон прерывался грохотом дверей и скрежетом засовов, по которому она заключала, что где-то рядом в камерах есть и другие узники. Иногда за решеткой на двери становилось темно, и, подняв глаза, она видела прижавшееся к маленькому отверстию лицо. Смотревшие на нее глаза казались белыми. Иногда слышался смех, иногда шипение ненависти: «Ведьма! Папистка! Шлюха!»
Она не провалилась в пучину безумия. Две вещи спасли ее. Она не знала, жив Тоби или мертв, но представляла себе его живым. Она заставляла себя воображать его живым. Раскачиваясь в углу, обхватив руками колени, она мечтала о том, как они когда-нибудь снова будут вместе, как Тоби мстит ее врагам и разит мечом сэра Гренвилла, расчищая путь в мир грез. Она воображала, как жалобно просит пощады преподобный Верный До Гроба Херви. Ей виделся брат, поставленный на колени, и чудилось, с какой радостью она дарует ему сестринское прощенье, может быть, во много раз более мучительное, чем молниеносная месть мечом.
Когда она существовала вне мира своих грез, где в полях царило нескончаемое лето и бежали прохладные ручьи, она заставляла себя декламировать вслух. Она попыталась припомнить Песнь Соломона от начала и до конца и иногда плакала, мысленно повторяя слова: «Знамя, которое он поднял надо мной, было любовью». Она декламировала псалмы, заученные еще в детстве, но чаще всего повторяла вслух стихотворение, которое так часто читала в замке Лэзен. Она помнила только первую строфу, Да и то не была уверена, что память не подводит ее, но слова ей очень нравились. Леди Маргарет сказала, что в песне пародируется страстность любви, но в ее вонючей, холодной, кишащей крысами камере слова Донна звучали музыкой:
Попробуй ухватить летящую звезду,
Возьми на счастье корень мандрагоры.
Ответь, куда ушли минувшие года?
Кто расщепил копыто дьяволу?
Как научиться слушать пение русалок
И как, не поддаваясь зависти,
Угадывать тот ветер,
Что помогает мыслям благородным?
Она никогда не видела моря, никогда не подходила к нему ближе, чем в тот день, когда встретила миссис Свон на постоялом дворе в Саутгемптоне, но ей представлялось, будто там полно поющих русалок. И будто она вместе с Тоби слушает их голоса в безмятежном покое.
В иные минуты она находилась на грани срыва. Она вспоминала недельное путешествие из замка Лэзен, во время которого Гудвайф изливала на нее непрерывный поток брани, перечисляя все ее мельчайшие проступки, все случаи неповиновения. В камере, где один день был неотличим от другого, Кэмпион держалась мужественно, но иногда накатывали приступы безысходности. И тогда все казалось бессмысленным. Когда вода текла по стенам камеры, когда во рту и в горле саднило от запаха мочи, когда крысы будили ее в темноте, когда ее неудержимо трясло от холода и ей не хотелось даже сбросить, вшей, которых она замечала у себя на коже, тогда ей хотелось умереть. В такие моменты она не сомневалась, что Тоби больше нет, и хотела только одного — быть рядом с ним. Может быть, думала она, русалки поют только мертвым.
— Чудесно! Чудесно! Ваши люди расчистят сад?
Сказано это было в форме вопроса, но полковник Фуллер прекрасно знал, что воспринимать слова следует только как приказ.
— Конечно, сэр Гренвилл.
— Поторопитесь, полковник, поторопитесь. О! Крытая галерея! Жаль, что ее повредили пушки. Посмотрите, не найдется ли у вас каменотесов.
— Слушаюсь, сэр Гренвилл.
Сэр Гренвилл преодолел единственную ступеньку, ведущую в тенистую галерею. Он осмотрел виноградную лозу, болтавшуюся там, где ядро раздробило опору.
— Так вы говорите, полковник, что серебра так и не нашли?
— Не нашли, сэр Гренвилл. Думаю, его продали, чтобы помочь врагу.
— Наверняка, наверняка. Или переплавили. Жаль, жаль.
Но он не казался расстроенным, да, по его мнению, и причин не было. Чаша сэра Гренвилла переполнялась от успехов. Да, действительно, замок пал раньше, чем он полагал, но Эбенизер Слайз не сделал глупости и не сбежал с печатью. Ее передали сэру Гренвиллу в Винчестере, где, он повстречал Эбенизера, направлявшегося с сестрой в Лондон. Теперь у сэра Гренвилла были две печати. Никто, ну просто никто, кроме него, теперь не смог бы собрать три из четырех. Договор был в безопасности.
Доркас Слайз конечно же обречена. В Винчестере, в таверне на Джюри-стрит, где сэр Гренвилл беседовал с Эбенизером, он передал молодому человеку ордер, в котором она обвинялась в колдовстве и убийстве. Довольный собой Эбенизер прочитал его.
— Можно было бы добавить ересь.
— Ересь, дорогой мой мальчик? А вам не кажется, что в пироге и так уже достаточно слив?
Эбенизер улыбнулся своей многозначительной, неторопливой улыбкой:
— Внутри печати — распятие.
— Правда?
Эбенизер показал сэру Гренвиллу маленькую серебристую фигурку.
— Думаю, парламенту это не понравится.
— Уверен, что не понравится. — Сэр Гренвилл подлил себе вина. — Но мне еще меньше понравится, Эбенизер, если мы привлечем внимание к печатям. Нет, дорогой мальчик. Однако обязательно пустите слух, что Доркас католичка. Это настроит Лондон против нее. — Он сунул в карман печать святого Матфея. — Вы знаете, что нужно делать?
Эбенизер кивнул.
— Сначала заявление присяжных, потом большое жюри присяжных.
— Совершенно верно. — Сэр Гренвилл через стол подвинул ему лист бумаги. — Повидайтесь с человеком по имени Кэлеб Хигбед. Это хороший адвокат, он все сделает. И все сделает отлично!
Настроение у сэра Гренвилла было превосходным. Победа уже в руках, и замок Лэзен взят. За последний год он приобрел немало земель, но с этими угодьями ничто не шло в сравнение. Пушки нанесли больший урон, чем ему бы хотелось, но великолепный Новый дом не пострадал. Вскоре, думал он, может возникнуть желание удалиться от дел, и он с трудом мог придумать для себя более подходящее обиталище, чем этот дом.
Уход на покой не исключался, но только после полной победы. А победа внезапно стала значительно ближе. С севера Англии пришли вести о крупном успехе парламентских и шотландских войск. Если ветер теперь начинал дуть против короля, то сильнее всего на безотрадном Марстон-Муре. Грандиозная победа, очистившая север от войск короля, вскоре, как понимал сэр Гренвилл, приведет к падению Йорка, а это означало, что владения Карла стремительно съеживались.
Победа, отдых, а потом Договор, чтобы обеспечить себе безбедную старость. Сэр Гренвилл улыбался, входя в дом и с удовлетворением оглядывая огромную мраморную лестницу. Теперь он был богачом, как, впрочем, и всегда с момента основания Договора. И все же ему по-прежнему нужны были деньги Договора. Доход был таким большим, таким невообразимо громадным, что никакое количество английской земли не могло бы обеспечить сравнимой с ним ренты. Благодаря двум печатям Договор теперь попадал в его руки и, хотя ему придется делиться с Эбенизером, он, как обычно, позаботится о том, чтобы Эбенизер никогда не узнал истинную сумму. Он взглянул на полковника Фуллера:
— Семья уехала?
— Нет, сэр Гренвилл. Думаю, они вас так скоро не ждали. Сэр Гренвилл прищелкнул языком. Он навалился на мраморные перила, втаскивая свое громоздкое тело вверх по лестнице. Его кудрявые, как у херувима, седые волосы были откинуты назад, чтобы не мешать осмотру лепных украшений.
— Итальянцы, полковник!
— Что, сэр Гренвилл?
— Итальянская работа, лепнина. Очень хорошо. Очень!
— Да, сэр.
Полковник Фуллер с радостью разрешил бы своим солдатам расколотить все эти украшения выстрелами из пистолетов, но сэр Гренвилл дал ему на этот счет четкие распоряжения.
Сэр Гренвилл Кони задержался на площадке посередине лестницы, пребывая в отличном настроении. Он глянул вниз на следовавших за ним секретаря и телохранителя и шутливо заметил:
— Мне придется жениться, Джон! Замку Лэзен нужна хозяйка, правда?
Джон Морз, которому лучше других были известны взгляды хозяина в отношении женщин, в изумлении остановился:
— Жениться?
— Это тебя беспокоит, а? — Сэр Гренвилл смеялся. — В доме ведь есть незамужняя дочь, верно, полковник?
— Да, сэр. Кэролайн.
— Как вы думаете, пошла бы она за меня? — Сэр Гренвилл содрогался от хохота. Его люди никогда не видели его в столь прекрасном расположении духа. — Ладно! Неважно! Кому нужна жена без гроша?
Люди на лестнице засмеялись.
Сэр Гренвилл взмахнул рукой. «Вперед, вперед! Veni, vidi, vici!»
Полковник Фуллер, о котором можно было с большим основанием, чем о сэре Гренвилле, сказать, что он пришел, увидел и захватил замок Лэзен, опередил своего патрона и открыл дверь в длинную галерею.
— Пожалуйста, сэр Гренвилл.
— А, галерея. Я столько о ней слышал. — Он вошел. — Кто вы?
Леди Маргарет, которая шила у окна, нахмурилась, потому что ее обеспокоили.
— Кони?
Сэр Гренвилл прищелкнул языком:
— Вы меня узнали. Вот какова цена славы. Полагаю, вы леди Маргарет Лэзендер? Разве не принято вставать, когда в комнату входит хозяин дома?
Леди Маргарет, которая видела в саду лягушкоподобное лицо сэра Гренвилла и заставила себя спокойно сидеть у окна с работой, не ответила. Она добавила еще один аккуратный стежок к лавровому венку вокруг короны, украшавшей занавеску, над которой она трудилась.
— Сэр Гренвилл.
Вперед вышел граф Флит, который ждал в глубине комнаты.
— Милорд! Я удивлен, что вижу вас здесь.
— В этом доме прошло детство моей жены, сэр Гренвилл.
— Конечно! Конечно! — Сэр Гренвилл пристально рассматривал лепные украшения. — О, очень хорошо! Отлично.
Внезапно он снова повернулся к Флиту.
— Милорд! Вы, должно быть, чрезвычайно рады поступившим с севера новостям? Замечательное веление Господа?
Леди Маргарет хмыкнула. Граф Флит кивнул.
— Да, действительно, сэр.
Сэр Гренвилл прошествовал в комнату, разглядывая украшения.
— Бог действительно благословляет наше дело, милорд. Щедро благословляет!
Он остановился перед камином и повернулся, чтобы окинуть взором комнату.
— Я немного задержался. Мне показалось целесообразным заехать к Эссексу. Он скучает без вас, милорд.
Граф Флит был вынужден посторониться, когда Кони проходил мимо него.
— Я вскоре вернусь к своим обязанностям, сэр Гренвилл.
— Никогда в этом не сомневался, милорд, никогда не сомневался. Можно поинтересоваться, какому счастливому случаю я обязан вашим пребыванием в моем доме?
Граф Флит подавил обиду. Он был едва знаком с сэром Гренвиллом Кони, хотя имя и было ему известно. Он знал, что сэр Гренвилл теперь член комитета обоих королевств — комитета, состоявшего из англичан и шотландцев, который фактически и правил там, где не управлял король. Граф до некоторой степени испытывал благоговейный страх перед этим маленьким толстяком. Сэр Гренвилл олицетворял силу, которая завоевывала земли.
— Я, сэр, приехал за своей тещей.
— Вы приехали за ней? А почему она все еще здесь? Леди Маргарет продолжала сидеть спиной к Кони. Граф снова помрачнел:
— Ее сын болен, сэр Гренвилл.
— Болен?
— Он ранен.
— А! Вы имеете в виду, что щенок сражался против нас, милорд! — Сэр Гренвилл покачал головой. — Насколько я понимаю, он пленный?
Заговорил стоявший у двери полковник Фуллер:
— Он слишком плох, чтобы находиться в плену.
Сэр Гренвилл Кони улыбнулся. Он долго ждал этого момента. Несколько дней он оттягивал его, отправившись сначала навестить графа Эссекса, который командовал войсками, пытавшимися очистить запад от роялистов. Теперь, выполнив эту задачу, сэр Гренвилл решил поразвлечься. Неделя в Лэзене обещала стать приятным времяпрепровождением. Можно будет взвинтить ренту и подсчитать стоимость своих новых владений. Его широко открытые лягушачьи глаза недоумевающе смотрели на графа Флита.
— Это что, богадельня, милорд? Я что, обязан раздавать милостыню врагам?
Граф был поражен.
— Раньше это был его дом, сэр Гренвилл. Нельзя перевозить раненого.
— Нельзя? Нельзя? Кое-кто говорил, что нельзя свергнуть тиранию короля, но они ошибались. — Он безразлично махнул рукой. — Увезите его! Сегодня же. Сейчас! Я хочу, чтобы вся семейка убралась, понятно? Вон!
Наконец леди Маргарет пошевельнулась. Она отложила вышивание, встала и спокойно пошла к сэру Гренвиллу. Она остановилась напротив, заставив его поднять голову.
— Мой сын, сэр Гренвилл, умрет, если его перевезти. Таково мнение врача.
Он отмахнулся.
— По моему опыту, в таких делах на врачей полагаться нельзя.
— Мой сын умрет.
— Это научит его не сражаться против парламента. — Он усмехнулся. — Насколько мне известно, в Лондоне его разыскивали за предательство. Его смерть, леди Маргарет, лишь облегчит работу палачу.
— Вы не можете насильно заставить нас уехать. Мой сын умрет.
— Я не могу! Не могу! — смеялся сэр Гренвилл. — Леди Маргарет, теперь это не ваш дом, а мой. Вы можете остаться в качестве судомойки или швеи, но вашего сына здесь не будет. И он уберется отсюда сейчас же.
— Он умрет.
— Пусть умирает.
Она дала ему пощечину. Звонко ударила его всей ладонью, и звук, словно от пистолетного выстрела, разнесся по всей длинной галерее. Сэр Гренвилл с искаженным от ярости лицом сам занес руку, но граф Флит сделал шаг вперед, наполовину выхватив шпагу из ножен.
— Сэр Гренвилл!
Телохранитель Кони, которого все это застало врасплох, в изумлении наблюдал за происходящим. Сэр Гренвилл медленно опустил руку.
— Вы и ваше семейство, леди Маргарет, уберетесь из этого дома и не возьмете с собой ничего, слышите? Ничего, кроме одежды. Ничего! — Он повернулся к Фуллеру. — У них есть час времени!
— Слушаюсь, сэр.
Сэр Гренвилл развернулся. Ставшие злобными глаза сверлили графа Флита.
— И вы, милорд, в этом вражеском доме. Я слышал, вы интересовались судьбой Доркас Слайз?
Граф Флит, удивившись, что об этом так широко известно, кивнул.
Сэр Гренвилл рассмеялся:
— Она скоро умрет, если только уже не умерла. Ее либо повесят как ведьму, либо сожгут как убийцу мужа, — он торжествовал. — Она принадлежала к числу моих врагов, милорд, как, думаю, и вы теперь. Убирайтесь.
Леди Маргарет не оглянулась. Она, Кэролайн и Анна вместе с Тоби ехали в дорожном экипаже графа Флита. Тоби стонал, лежа на сиденье. Полковник Вашингтон со все еще завязанными глазами устроился снаружи на месте кучера. Слуги, которых леди Маргарет попросила отправиться с ними, шли позади. Они обогнули руины бывшего караульного помещения и забрались в горбатые северные холмы, где паслись овцы сэра Гренвилла.
Леди Маргарет держала руку сына и с болью в сердце чувствовала, что враги одолевают. Она лишилась всего. Мужа, дома. Жизнь сына угасала; дочери молча сидели рядом. Преподобный Перилли нагнал экипаж на своей старой кляче. Леди Маргарет помахала ему из окна, зная, что ему, как и ей, некуда идти.
Кэролайн шмыгнула носом. Леди Маргарет строго посмотрела на нее:
— Тихо, детка! Нечего плакать.
— Но, мама…
— Нечего говорить мне «мама, мама». — Леди Маргарет услышала, как Джеймс Райт понукает лошадей, погоняя их вверх по склону, поднимавшемуся от поросшего ольхой ручья. — Мы вернемся, Кэролайн. Можешь не сомневаться. Мы вернемся.
Она сжала руку сына, будто желая влить в него всю свою силу.
— Мы еще попляшем на могиле того человека. Мы еще вернемся.
Глава 20
— Я хочу знать, что с ней. Солдаты говорят, ее повезли в Лондон. Могу я положиться на тебя, Джон?
— Да, конечно. — Он бросил взгляд на жену. — Думаю, Анна права, леди Маргарет. Из-за этой девушки у вас сплошные неприятности.
Ледяным голосом леди Маргарет проговорила:
— Не угодно ли объяснить это сэру Тоби, когда он выздоровеет?
Графиня Флит возразила.
— Тоби как-нибудь переживет, мама.
— Надеюсь, нет. Если Лэзен пал для того, чтобы мои враги смогли уничтожить эту девушку, тогда я твердо намерена спасти ее. Я не дам им насладиться своей победой.
Граф Флит встал рядом с женой:
— Даже если мы разыщем ее, леди Маргарет, сомневаюсь, что в этой ситуации мы сможем что-то для нее сделать.
— Ты хочешь сказать, что теряешь влияние в комитетах моих врагов.
Флит сдвинул брови.
— Большим оно никогда и не было.
Леди Маргарет посмотрела в сторону комнаты, где лежал ее раненый сын. Если лихорадка у него пройдет, она не представляла себе, как сообщить ему о судьбе Кэмпион. — Найди ее, Джон! Дай мне знать, а там посмотрим, до какой степени мы беспомощны. Я хочу, чтобы ее нашли!
А Кэмпион была в обиталище воронов — в Тауэре.
Река омывала его южную стену, с трех остальных он был окружен грязным вонючим рвом, одновременно служившим сточной канавой. На холме к северо-западу собирались толпы лондонцев поглазеть на публичные казни.
Лондонский Тауэр был одновременно и королевским дворцом, и оружейной палатой, и гарнизоном, и зверинцем, и самой надежной тюрьмой в городе. В его казематах томились духовенство и знать, военные и штатские — все заклейменные как враги помазанников Божьих. Его обитатели были не обыкновенными заключенными, не убийцами и ворами, а врагами революции. Самым печально известным был Уильям Лод, архиепископ Кентерберийский, хранитель божественого права королей.
Ночью, когда Кэмпион впервые предстала перед воротами, назначенный парламентом комендант Тарра был озадачен и даже раздосадован.
— Кто она такая?
— Доркас Слайз.
— Ну и что. — Он неохотно взял ордер, поданный ему одним из солдат, и засопел, разглядев печать комитета безопасности. — В чем обвиняется?
— Колдовство и убийство. Комендант презрительно обронил:
— В камеру ее.
Преподобного Верного До Гроба Херви комендант Тауэра не смутил.
— Возможно, выяснится, что она папистская шпионка.
— Мм… — Комендант морщился, вчитываясь в ордер. — Здесь об этом ничего не сказано.
— Можете не соглашаться с комитетом безопасности. Если хотите, могу попросить сэра Гренвилла Кони все вам объяснить.
Комендант поднял глаза.
— Сэр Гренвилл? Тогда дело другое.
Он забрался на подножку дилижанса и заглянул внутрь.
— Ей какие-нибудь привилегии полагаются?
— Никаких.
Комендант, разозлившись из-за того, что капитан стражников поднял его среди ночи разбираться с неожиданно прибывшей арестанткой, рявкнул, чтобы капитан сам занялся бумагами.
Кэмпион вынесли из экипажа. Звонко затопали копыта, когда лошади разворачивали экипаж, а потом захлопнулись ворота. Она стала узницей.
В камере Кэмпион окна не было. Единственный слабый луч света, который иногда пробивался сквозь решетку на двери, шел из коридора от сальных свечей.
Пол в камере был каменный. В углу лежала груда старой, вонючей соломы. Мебели не было. Ей выдали кишевшее вшами одеяло, но против холода оно было совершенно бесполезно. Так как в этом месте не было ни дня, ни ночи, то и время года здесь было единственное — зима.
В мрачной, сырой камере она дрожала, стонала, иногда тихонечко напевала тоненьким голоском. Закутавшись в одеяло, она раскачивалась в углу на соломе. Вся камера насквозь провоняла испражнениями. Крысы шныряли туда-сюда по каменному полу.
Она потеряла представление о времени, перестала считать миски с жидкой похлебкой, которые ей просовывали через дверь. Хлеб был твердый как камень. От нее самой плохо пахло. Волосы спутались, все тело было искусано вшами, сон прерывался грохотом дверей и скрежетом засовов, по которому она заключала, что где-то рядом в камерах есть и другие узники. Иногда за решеткой на двери становилось темно, и, подняв глаза, она видела прижавшееся к маленькому отверстию лицо. Смотревшие на нее глаза казались белыми. Иногда слышался смех, иногда шипение ненависти: «Ведьма! Папистка! Шлюха!»
Она не провалилась в пучину безумия. Две вещи спасли ее. Она не знала, жив Тоби или мертв, но представляла себе его живым. Она заставляла себя воображать его живым. Раскачиваясь в углу, обхватив руками колени, она мечтала о том, как они когда-нибудь снова будут вместе, как Тоби мстит ее врагам и разит мечом сэра Гренвилла, расчищая путь в мир грез. Она воображала, как жалобно просит пощады преподобный Верный До Гроба Херви. Ей виделся брат, поставленный на колени, и чудилось, с какой радостью она дарует ему сестринское прощенье, может быть, во много раз более мучительное, чем молниеносная месть мечом.
Когда она существовала вне мира своих грез, где в полях царило нескончаемое лето и бежали прохладные ручьи, она заставляла себя декламировать вслух. Она попыталась припомнить Песнь Соломона от начала и до конца и иногда плакала, мысленно повторяя слова: «Знамя, которое он поднял надо мной, было любовью». Она декламировала псалмы, заученные еще в детстве, но чаще всего повторяла вслух стихотворение, которое так часто читала в замке Лэзен. Она помнила только первую строфу, Да и то не была уверена, что память не подводит ее, но слова ей очень нравились. Леди Маргарет сказала, что в песне пародируется страстность любви, но в ее вонючей, холодной, кишащей крысами камере слова Донна звучали музыкой:
Попробуй ухватить летящую звезду,
Возьми на счастье корень мандрагоры.
Ответь, куда ушли минувшие года?
Кто расщепил копыто дьяволу?
Как научиться слушать пение русалок
И как, не поддаваясь зависти,
Угадывать тот ветер,
Что помогает мыслям благородным?
Она никогда не видела моря, никогда не подходила к нему ближе, чем в тот день, когда встретила миссис Свон на постоялом дворе в Саутгемптоне, но ей представлялось, будто там полно поющих русалок. И будто она вместе с Тоби слушает их голоса в безмятежном покое.
В иные минуты она находилась на грани срыва. Она вспоминала недельное путешествие из замка Лэзен, во время которого Гудвайф изливала на нее непрерывный поток брани, перечисляя все ее мельчайшие проступки, все случаи неповиновения. В камере, где один день был неотличим от другого, Кэмпион держалась мужественно, но иногда накатывали приступы безысходности. И тогда все казалось бессмысленным. Когда вода текла по стенам камеры, когда во рту и в горле саднило от запаха мочи, когда крысы будили ее в темноте, когда ее неудержимо трясло от холода и ей не хотелось даже сбросить, вшей, которых она замечала у себя на коже, тогда ей хотелось умереть. В такие моменты она не сомневалась, что Тоби больше нет, и хотела только одного — быть рядом с ним. Может быть, думала она, русалки поют только мертвым.
— Чудесно! Чудесно! Ваши люди расчистят сад?
Сказано это было в форме вопроса, но полковник Фуллер прекрасно знал, что воспринимать слова следует только как приказ.
— Конечно, сэр Гренвилл.
— Поторопитесь, полковник, поторопитесь. О! Крытая галерея! Жаль, что ее повредили пушки. Посмотрите, не найдется ли у вас каменотесов.
— Слушаюсь, сэр Гренвилл.
Сэр Гренвилл преодолел единственную ступеньку, ведущую в тенистую галерею. Он осмотрел виноградную лозу, болтавшуюся там, где ядро раздробило опору.
— Так вы говорите, полковник, что серебра так и не нашли?
— Не нашли, сэр Гренвилл. Думаю, его продали, чтобы помочь врагу.
— Наверняка, наверняка. Или переплавили. Жаль, жаль.
Но он не казался расстроенным, да, по его мнению, и причин не было. Чаша сэра Гренвилла переполнялась от успехов. Да, действительно, замок пал раньше, чем он полагал, но Эбенизер Слайз не сделал глупости и не сбежал с печатью. Ее передали сэру Гренвиллу в Винчестере, где, он повстречал Эбенизера, направлявшегося с сестрой в Лондон. Теперь у сэра Гренвилла были две печати. Никто, ну просто никто, кроме него, теперь не смог бы собрать три из четырех. Договор был в безопасности.
Доркас Слайз конечно же обречена. В Винчестере, в таверне на Джюри-стрит, где сэр Гренвилл беседовал с Эбенизером, он передал молодому человеку ордер, в котором она обвинялась в колдовстве и убийстве. Довольный собой Эбенизер прочитал его.
— Можно было бы добавить ересь.
— Ересь, дорогой мой мальчик? А вам не кажется, что в пироге и так уже достаточно слив?
Эбенизер улыбнулся своей многозначительной, неторопливой улыбкой:
— Внутри печати — распятие.
— Правда?
Эбенизер показал сэру Гренвиллу маленькую серебристую фигурку.
— Думаю, парламенту это не понравится.
— Уверен, что не понравится. — Сэр Гренвилл подлил себе вина. — Но мне еще меньше понравится, Эбенизер, если мы привлечем внимание к печатям. Нет, дорогой мальчик. Однако обязательно пустите слух, что Доркас католичка. Это настроит Лондон против нее. — Он сунул в карман печать святого Матфея. — Вы знаете, что нужно делать?
Эбенизер кивнул.
— Сначала заявление присяжных, потом большое жюри присяжных.
— Совершенно верно. — Сэр Гренвилл через стол подвинул ему лист бумаги. — Повидайтесь с человеком по имени Кэлеб Хигбед. Это хороший адвокат, он все сделает. И все сделает отлично!
Настроение у сэра Гренвилла было превосходным. Победа уже в руках, и замок Лэзен взят. За последний год он приобрел немало земель, но с этими угодьями ничто не шло в сравнение. Пушки нанесли больший урон, чем ему бы хотелось, но великолепный Новый дом не пострадал. Вскоре, думал он, может возникнуть желание удалиться от дел, и он с трудом мог придумать для себя более подходящее обиталище, чем этот дом.
Уход на покой не исключался, но только после полной победы. А победа внезапно стала значительно ближе. С севера Англии пришли вести о крупном успехе парламентских и шотландских войск. Если ветер теперь начинал дуть против короля, то сильнее всего на безотрадном Марстон-Муре. Грандиозная победа, очистившая север от войск короля, вскоре, как понимал сэр Гренвилл, приведет к падению Йорка, а это означало, что владения Карла стремительно съеживались.
Победа, отдых, а потом Договор, чтобы обеспечить себе безбедную старость. Сэр Гренвилл улыбался, входя в дом и с удовлетворением оглядывая огромную мраморную лестницу. Теперь он был богачом, как, впрочем, и всегда с момента основания Договора. И все же ему по-прежнему нужны были деньги Договора. Доход был таким большим, таким невообразимо громадным, что никакое количество английской земли не могло бы обеспечить сравнимой с ним ренты. Благодаря двум печатям Договор теперь попадал в его руки и, хотя ему придется делиться с Эбенизером, он, как обычно, позаботится о том, чтобы Эбенизер никогда не узнал истинную сумму. Он взглянул на полковника Фуллера:
— Семья уехала?
— Нет, сэр Гренвилл. Думаю, они вас так скоро не ждали. Сэр Гренвилл прищелкнул языком. Он навалился на мраморные перила, втаскивая свое громоздкое тело вверх по лестнице. Его кудрявые, как у херувима, седые волосы были откинуты назад, чтобы не мешать осмотру лепных украшений.
— Итальянцы, полковник!
— Что, сэр Гренвилл?
— Итальянская работа, лепнина. Очень хорошо. Очень!
— Да, сэр.
Полковник Фуллер с радостью разрешил бы своим солдатам расколотить все эти украшения выстрелами из пистолетов, но сэр Гренвилл дал ему на этот счет четкие распоряжения.
Сэр Гренвилл Кони задержался на площадке посередине лестницы, пребывая в отличном настроении. Он глянул вниз на следовавших за ним секретаря и телохранителя и шутливо заметил:
— Мне придется жениться, Джон! Замку Лэзен нужна хозяйка, правда?
Джон Морз, которому лучше других были известны взгляды хозяина в отношении женщин, в изумлении остановился:
— Жениться?
— Это тебя беспокоит, а? — Сэр Гренвилл смеялся. — В доме ведь есть незамужняя дочь, верно, полковник?
— Да, сэр. Кэролайн.
— Как вы думаете, пошла бы она за меня? — Сэр Гренвилл содрогался от хохота. Его люди никогда не видели его в столь прекрасном расположении духа. — Ладно! Неважно! Кому нужна жена без гроша?
Люди на лестнице засмеялись.
Сэр Гренвилл взмахнул рукой. «Вперед, вперед! Veni, vidi, vici!»
Полковник Фуллер, о котором можно было с большим основанием, чем о сэре Гренвилле, сказать, что он пришел, увидел и захватил замок Лэзен, опередил своего патрона и открыл дверь в длинную галерею.
— Пожалуйста, сэр Гренвилл.
— А, галерея. Я столько о ней слышал. — Он вошел. — Кто вы?
Леди Маргарет, которая шила у окна, нахмурилась, потому что ее обеспокоили.
— Кони?
Сэр Гренвилл прищелкнул языком:
— Вы меня узнали. Вот какова цена славы. Полагаю, вы леди Маргарет Лэзендер? Разве не принято вставать, когда в комнату входит хозяин дома?
Леди Маргарет, которая видела в саду лягушкоподобное лицо сэра Гренвилла и заставила себя спокойно сидеть у окна с работой, не ответила. Она добавила еще один аккуратный стежок к лавровому венку вокруг короны, украшавшей занавеску, над которой она трудилась.
— Сэр Гренвилл.
Вперед вышел граф Флит, который ждал в глубине комнаты.
— Милорд! Я удивлен, что вижу вас здесь.
— В этом доме прошло детство моей жены, сэр Гренвилл.
— Конечно! Конечно! — Сэр Гренвилл пристально рассматривал лепные украшения. — О, очень хорошо! Отлично.
Внезапно он снова повернулся к Флиту.
— Милорд! Вы, должно быть, чрезвычайно рады поступившим с севера новостям? Замечательное веление Господа?
Леди Маргарет хмыкнула. Граф Флит кивнул.
— Да, действительно, сэр.
Сэр Гренвилл прошествовал в комнату, разглядывая украшения.
— Бог действительно благословляет наше дело, милорд. Щедро благословляет!
Он остановился перед камином и повернулся, чтобы окинуть взором комнату.
— Я немного задержался. Мне показалось целесообразным заехать к Эссексу. Он скучает без вас, милорд.
Граф Флит был вынужден посторониться, когда Кони проходил мимо него.
— Я вскоре вернусь к своим обязанностям, сэр Гренвилл.
— Никогда в этом не сомневался, милорд, никогда не сомневался. Можно поинтересоваться, какому счастливому случаю я обязан вашим пребыванием в моем доме?
Граф Флит подавил обиду. Он был едва знаком с сэром Гренвиллом Кони, хотя имя и было ему известно. Он знал, что сэр Гренвилл теперь член комитета обоих королевств — комитета, состоявшего из англичан и шотландцев, который фактически и правил там, где не управлял король. Граф до некоторой степени испытывал благоговейный страх перед этим маленьким толстяком. Сэр Гренвилл олицетворял силу, которая завоевывала земли.
— Я, сэр, приехал за своей тещей.
— Вы приехали за ней? А почему она все еще здесь? Леди Маргарет продолжала сидеть спиной к Кони. Граф снова помрачнел:
— Ее сын болен, сэр Гренвилл.
— Болен?
— Он ранен.
— А! Вы имеете в виду, что щенок сражался против нас, милорд! — Сэр Гренвилл покачал головой. — Насколько я понимаю, он пленный?
Заговорил стоявший у двери полковник Фуллер:
— Он слишком плох, чтобы находиться в плену.
Сэр Гренвилл Кони улыбнулся. Он долго ждал этого момента. Несколько дней он оттягивал его, отправившись сначала навестить графа Эссекса, который командовал войсками, пытавшимися очистить запад от роялистов. Теперь, выполнив эту задачу, сэр Гренвилл решил поразвлечься. Неделя в Лэзене обещала стать приятным времяпрепровождением. Можно будет взвинтить ренту и подсчитать стоимость своих новых владений. Его широко открытые лягушачьи глаза недоумевающе смотрели на графа Флита.
— Это что, богадельня, милорд? Я что, обязан раздавать милостыню врагам?
Граф был поражен.
— Раньше это был его дом, сэр Гренвилл. Нельзя перевозить раненого.
— Нельзя? Нельзя? Кое-кто говорил, что нельзя свергнуть тиранию короля, но они ошибались. — Он безразлично махнул рукой. — Увезите его! Сегодня же. Сейчас! Я хочу, чтобы вся семейка убралась, понятно? Вон!
Наконец леди Маргарет пошевельнулась. Она отложила вышивание, встала и спокойно пошла к сэру Гренвиллу. Она остановилась напротив, заставив его поднять голову.
— Мой сын, сэр Гренвилл, умрет, если его перевезти. Таково мнение врача.
Он отмахнулся.
— По моему опыту, в таких делах на врачей полагаться нельзя.
— Мой сын умрет.
— Это научит его не сражаться против парламента. — Он усмехнулся. — Насколько мне известно, в Лондоне его разыскивали за предательство. Его смерть, леди Маргарет, лишь облегчит работу палачу.
— Вы не можете насильно заставить нас уехать. Мой сын умрет.
— Я не могу! Не могу! — смеялся сэр Гренвилл. — Леди Маргарет, теперь это не ваш дом, а мой. Вы можете остаться в качестве судомойки или швеи, но вашего сына здесь не будет. И он уберется отсюда сейчас же.
— Он умрет.
— Пусть умирает.
Она дала ему пощечину. Звонко ударила его всей ладонью, и звук, словно от пистолетного выстрела, разнесся по всей длинной галерее. Сэр Гренвилл с искаженным от ярости лицом сам занес руку, но граф Флит сделал шаг вперед, наполовину выхватив шпагу из ножен.
— Сэр Гренвилл!
Телохранитель Кони, которого все это застало врасплох, в изумлении наблюдал за происходящим. Сэр Гренвилл медленно опустил руку.
— Вы и ваше семейство, леди Маргарет, уберетесь из этого дома и не возьмете с собой ничего, слышите? Ничего, кроме одежды. Ничего! — Он повернулся к Фуллеру. — У них есть час времени!
— Слушаюсь, сэр.
Сэр Гренвилл развернулся. Ставшие злобными глаза сверлили графа Флита.
— И вы, милорд, в этом вражеском доме. Я слышал, вы интересовались судьбой Доркас Слайз?
Граф Флит, удивившись, что об этом так широко известно, кивнул.
Сэр Гренвилл рассмеялся:
— Она скоро умрет, если только уже не умерла. Ее либо повесят как ведьму, либо сожгут как убийцу мужа, — он торжествовал. — Она принадлежала к числу моих врагов, милорд, как, думаю, и вы теперь. Убирайтесь.
Леди Маргарет не оглянулась. Она, Кэролайн и Анна вместе с Тоби ехали в дорожном экипаже графа Флита. Тоби стонал, лежа на сиденье. Полковник Вашингтон со все еще завязанными глазами устроился снаружи на месте кучера. Слуги, которых леди Маргарет попросила отправиться с ними, шли позади. Они обогнули руины бывшего караульного помещения и забрались в горбатые северные холмы, где паслись овцы сэра Гренвилла.
Леди Маргарет держала руку сына и с болью в сердце чувствовала, что враги одолевают. Она лишилась всего. Мужа, дома. Жизнь сына угасала; дочери молча сидели рядом. Преподобный Перилли нагнал экипаж на своей старой кляче. Леди Маргарет помахала ему из окна, зная, что ему, как и ей, некуда идти.
Кэролайн шмыгнула носом. Леди Маргарет строго посмотрела на нее:
— Тихо, детка! Нечего плакать.
— Но, мама…
— Нечего говорить мне «мама, мама». — Леди Маргарет услышала, как Джеймс Райт понукает лошадей, погоняя их вверх по склону, поднимавшемуся от поросшего ольхой ручья. — Мы вернемся, Кэролайн. Можешь не сомневаться. Мы вернемся.
Она сжала руку сына, будто желая влить в него всю свою силу.
— Мы еще попляшем на могиле того человека. Мы еще вернемся.
Глава 20
Солнце ослепило Кэмпион. Она вскрикнула, ничего не видя от яркого света, споткнулась: один из двоих солдат, что вывели ее, размахнулся и ударил ее. «Встань! Пошли!»
Они провели ее в маленькую каменную комнатку. Июльское солнце прогревало эти комнаты, но она все еще дрожала. Волосы были грязные, спутанные, кое-где еще виднелась запекшаяся кровь Скэммелла. Она была очень худа. Кожа покрыта струпьями, а все тело кишело вшами и блохами.
Солдаты пришли за ней, но ничего не объяснили. Она прислонилась к каменной стене и заметила кольца вонючей грязи на запястьях. Она попробовала стереть грязь, поплевав на нее, и заплакала от безнадежности затеи. Солдат зарычал на нее: «Тихо ты, женщина».
До нее доносились голоса, гул множества голосов, как в церкви перед службой. Солдаты тихо переговаривались между собой. У одного в руке была веревка с петлей.
Открылась дверь, солдаты замерли, и раздался чей-то голос. Кэмпион взяли за локоть, подтолкнули вперед, и она увидела забитую людьми комнату. При ее появлении все ахнули.
Ее провели к стоявшему посередине комнаты стулу, заставили сесть, и один из солдат заломил ей руки назад. Она сопротивлялась, но ничего не смогла сделать, и ее руки привязали сзади к спинке стула. После рыданий дышала она неровно.
— Доркас Скэммелл?
Глаза у нее были закрыты. Она попыталась успокоить дыхание. Толпа позади возбужденно жужжала.
— Тише!
Шум смолк.
— Доркас Скэммелл?
Голос заставил ее поднять голову. Перед ней за длинным, покрытым зеленой материей столом сидело пятеро мужчин. На их лица падала тень из-за того, что свет лился из окна за их спинами. Она заморгала.
Сидевший посередине снова заговорил. Голос звучал мягко.
— Вас зовут Доркас Скэммелл? По-моему, так. Это был человек средних лет с приятным лицом. Она не ответила. Человек посмотрел направо от Кэмпион:
— Это Доркас Скэммелл?
— Да, сэр. — Преподобный Верный До Гроба, устроившийся за столом вместе с другими священниками, привстал, отвечая на вопрос.
Человек за длинным столом смотрел в противоположную сторону.
— Запишите, что она ответила «да».
Два клерка с перепачканными чернилами пальцами расположились слева от Кэмпион. Они усердно заскрипели перьями.
Человек снова посмотрел на Кэмпион:
— Я должен объяснить вам суть происходящего. Меня зовут Кэлеб Хигбед. Я адвокат. Мои товарищи тоже адвокаты. — Он указал на тех, кто был с ним за длинным столом. — Это не суд над вами, миссис Скэммелл, на самом деле суда вообще может не быть! — Он произнес это так, будто предлагал малышу кусочек засахаренного фрукта. — Сегодня, миссис Скэммелл, мы будем задавать вам вопросы. Мы представляем собой трибунал, и наша цель — сформулировать заявление присяжных для Большого жюри, и именно оно будет решать, предстанете ли вы перед судом. Вам понятно?
Он сказал это с такой добротой в голосе, участливо наклонившись вперед, что Кэмпион кивнула. Хигбед откинулся назад, продолжая улыбаться.
— Хорошо! Хорошо! Как я вижу, вас обвиняют в колдовстве, поэтому вопросы вам будут задавать священники. Так мы всегда поступаем, когда дело касается колдовства, — он снова развел руками, будто извиняясь. — Поэтому-то мы и связали вам руки. Нам бы не хотелось, чтобы вы умчались отсюда на помеле!
Он игриво поднял брови.
— Хорошо! Хорошо! Я знаю, все мы люди занятые, действительно занятые, так что не будем тратить время на пустяки.
Он придвинул к себе бумаги.
— Мы пришли к соглашению рассматривать оба обвинения вместе? Колдовство и убийство? Похоже, они связаны?
Адвокаты закивали. Двое водрузили на нос очки, чтобы изучить документы. Толпа за спиной у Кэмпион загудела.
Кэлеб Хигбед снова посмотрел на нее и улыбнулся своей доброй улыбкой.
— Начнем, миссис Скэммелл. Вы меня хорошо слышите? Она подтвердила.
— Вы будете говорить, миссис Скэммелл? Важно, чтобы клерки вас услышали.
Он сказал это так, будто извинялся перед Кэмпион за то, что беспокоит ее по таким пустякам.
— Да, — раздался какой-то хрип. Кэмпион прокашлялась, сглотнула и попробовала еще раз: — Я вас слышу.
— Хорошо! Хорошо! — Кэлеб Хигбед посмотрел на священников. — Мистер Пейлли? По-моему, вы собирались начать. Прошу вас. И, пожалуйста, погромче!
Преподобный Пейлли, хмурый лысый человек, поднялся и прошел на свободное место перед Кэмпион. Руки были сцеплены вместе. Голос у него, когда он заговорил, оказался глубоким и сильным.
— Станем ли мы просить помощи у Господа?
Пейлли взывал к Богу в течение десяти минут, молился, чтобы правда вышла наружу, а зло было побеждено, и трибунал вторил словами благодарности и возгласами «аминь». Закончив, Пейлли сам проревел «аминь», а потом, не переводя дыхания, обратил свой тяжелый взор на Кэмпион и возопил:
— Когда ты впервые занялась колдовством?
Она уставилась на него со страхом и изумлением. Она чувствовала, что на глаза наворачиваются слезы. Ей выкрикнули вопрос, Пейлли весь подался вперед с искаженным от ярости лицом. Брызнувшая изо рта слюна попала ей на лицо. Он выждал секунд десять, потом махнул рукой в сторону клерков:
— Запишите, что ведьма отказалась отвечать.
Он в упор смотрел на нее, сложив на груди руки и раскачиваясь взад-вперед в своих больших черных башмаках.
— Женщина! — Голос его долетал будто из недр земли. — Будет лучше, если ты признаешься сейчас! Слышишь, сейчас! Ты ведьма?
— Нет! — с вызовом крикнула она. — Нет!
— Ха! — Он с победоносным видом круто развернулся лицом к адвокатам. — Дьявол всегда защищает свое отродье, джентльмены! Видите! Она отрицает, а это значит, что ее устами говорит дьявол!
В ответ на это неопровержимое логическое построение толпа за спиной Кэмпион одобрительно зашумела. Клерки заскрипели перьями по свернутой в рулон бумаге.
Они провели ее в маленькую каменную комнатку. Июльское солнце прогревало эти комнаты, но она все еще дрожала. Волосы были грязные, спутанные, кое-где еще виднелась запекшаяся кровь Скэммелла. Она была очень худа. Кожа покрыта струпьями, а все тело кишело вшами и блохами.
Солдаты пришли за ней, но ничего не объяснили. Она прислонилась к каменной стене и заметила кольца вонючей грязи на запястьях. Она попробовала стереть грязь, поплевав на нее, и заплакала от безнадежности затеи. Солдат зарычал на нее: «Тихо ты, женщина».
До нее доносились голоса, гул множества голосов, как в церкви перед службой. Солдаты тихо переговаривались между собой. У одного в руке была веревка с петлей.
Открылась дверь, солдаты замерли, и раздался чей-то голос. Кэмпион взяли за локоть, подтолкнули вперед, и она увидела забитую людьми комнату. При ее появлении все ахнули.
Ее провели к стоявшему посередине комнаты стулу, заставили сесть, и один из солдат заломил ей руки назад. Она сопротивлялась, но ничего не смогла сделать, и ее руки привязали сзади к спинке стула. После рыданий дышала она неровно.
— Доркас Скэммелл?
Глаза у нее были закрыты. Она попыталась успокоить дыхание. Толпа позади возбужденно жужжала.
— Тише!
Шум смолк.
— Доркас Скэммелл?
Голос заставил ее поднять голову. Перед ней за длинным, покрытым зеленой материей столом сидело пятеро мужчин. На их лица падала тень из-за того, что свет лился из окна за их спинами. Она заморгала.
Сидевший посередине снова заговорил. Голос звучал мягко.
— Вас зовут Доркас Скэммелл? По-моему, так. Это был человек средних лет с приятным лицом. Она не ответила. Человек посмотрел направо от Кэмпион:
— Это Доркас Скэммелл?
— Да, сэр. — Преподобный Верный До Гроба, устроившийся за столом вместе с другими священниками, привстал, отвечая на вопрос.
Человек за длинным столом смотрел в противоположную сторону.
— Запишите, что она ответила «да».
Два клерка с перепачканными чернилами пальцами расположились слева от Кэмпион. Они усердно заскрипели перьями.
Человек снова посмотрел на Кэмпион:
— Я должен объяснить вам суть происходящего. Меня зовут Кэлеб Хигбед. Я адвокат. Мои товарищи тоже адвокаты. — Он указал на тех, кто был с ним за длинным столом. — Это не суд над вами, миссис Скэммелл, на самом деле суда вообще может не быть! — Он произнес это так, будто предлагал малышу кусочек засахаренного фрукта. — Сегодня, миссис Скэммелл, мы будем задавать вам вопросы. Мы представляем собой трибунал, и наша цель — сформулировать заявление присяжных для Большого жюри, и именно оно будет решать, предстанете ли вы перед судом. Вам понятно?
Он сказал это с такой добротой в голосе, участливо наклонившись вперед, что Кэмпион кивнула. Хигбед откинулся назад, продолжая улыбаться.
— Хорошо! Хорошо! Как я вижу, вас обвиняют в колдовстве, поэтому вопросы вам будут задавать священники. Так мы всегда поступаем, когда дело касается колдовства, — он снова развел руками, будто извиняясь. — Поэтому-то мы и связали вам руки. Нам бы не хотелось, чтобы вы умчались отсюда на помеле!
Он игриво поднял брови.
— Хорошо! Хорошо! Я знаю, все мы люди занятые, действительно занятые, так что не будем тратить время на пустяки.
Он придвинул к себе бумаги.
— Мы пришли к соглашению рассматривать оба обвинения вместе? Колдовство и убийство? Похоже, они связаны?
Адвокаты закивали. Двое водрузили на нос очки, чтобы изучить документы. Толпа за спиной у Кэмпион загудела.
Кэлеб Хигбед снова посмотрел на нее и улыбнулся своей доброй улыбкой.
— Начнем, миссис Скэммелл. Вы меня хорошо слышите? Она подтвердила.
— Вы будете говорить, миссис Скэммелл? Важно, чтобы клерки вас услышали.
Он сказал это так, будто извинялся перед Кэмпион за то, что беспокоит ее по таким пустякам.
— Да, — раздался какой-то хрип. Кэмпион прокашлялась, сглотнула и попробовала еще раз: — Я вас слышу.
— Хорошо! Хорошо! — Кэлеб Хигбед посмотрел на священников. — Мистер Пейлли? По-моему, вы собирались начать. Прошу вас. И, пожалуйста, погромче!
Преподобный Пейлли, хмурый лысый человек, поднялся и прошел на свободное место перед Кэмпион. Руки были сцеплены вместе. Голос у него, когда он заговорил, оказался глубоким и сильным.
— Станем ли мы просить помощи у Господа?
Пейлли взывал к Богу в течение десяти минут, молился, чтобы правда вышла наружу, а зло было побеждено, и трибунал вторил словами благодарности и возгласами «аминь». Закончив, Пейлли сам проревел «аминь», а потом, не переводя дыхания, обратил свой тяжелый взор на Кэмпион и возопил:
— Когда ты впервые занялась колдовством?
Она уставилась на него со страхом и изумлением. Она чувствовала, что на глаза наворачиваются слезы. Ей выкрикнули вопрос, Пейлли весь подался вперед с искаженным от ярости лицом. Брызнувшая изо рта слюна попала ей на лицо. Он выждал секунд десять, потом махнул рукой в сторону клерков:
— Запишите, что ведьма отказалась отвечать.
Он в упор смотрел на нее, сложив на груди руки и раскачиваясь взад-вперед в своих больших черных башмаках.
— Женщина! — Голос его долетал будто из недр земли. — Будет лучше, если ты признаешься сейчас! Слышишь, сейчас! Ты ведьма?
— Нет! — с вызовом крикнула она. — Нет!
— Ха! — Он с победоносным видом круто развернулся лицом к адвокатам. — Дьявол всегда защищает свое отродье, джентльмены! Видите! Она отрицает, а это значит, что ее устами говорит дьявол!
В ответ на это неопровержимое логическое построение толпа за спиной Кэмпион одобрительно зашумела. Клерки заскрипели перьями по свернутой в рулон бумаге.