Страница:
— Мой враг — и друг моего друга, и враг моего врага… — бессмысленно пробормотал Томазо, поднялся по ступенькам и ввалился в дом. — Бруно!
— Я здесь.
Томазо обернулся. Бруно стоял здесь же, за дверью. Вот только в руке у него был узкий арагонский кинжал. Томазо немедля ударил его дверью и понял, что опоздал: кинжал уже вошел ему в бок, и бедру сразу стало горячо.
— Бруно… — выдохнул Томазо, — т-ты…
— Ты поставил свое клеймо на мою работу, подмастерье, — придерживая дверь, произнес часовщик, — и ты мне больше не нужен.
И ударил еще раз.
Час девятый
— Я здесь.
Томазо обернулся. Бруно стоял здесь же, за дверью. Вот только в руке у него был узкий арагонский кинжал. Томазо немедля ударил его дверью и понял, что опоздал: кинжал уже вошел ему в бок, и бедру сразу стало горячо.
— Бруно… — выдохнул Томазо, — т-ты…
— Ты поставил свое клеймо на мою работу, подмастерье, — придерживая дверь, произнес часовщик, — и ты мне больше не нужен.
И ударил еще раз.
Час девятый
Бруно успел прочитать не все, что лежало в шкатулке, но главное понял: самый крупный «регулятор хода» в мире — Папа Римский — его конструкцию одобрил и, более того, требовал ее немедленного воплощения. Причем здесь, в шкатулке, лежало все: маршрутная карта, верительные грамоты ко всем нужным лицам, векселя Ордена на немыслимую сумму, свежие, еще не затрепанные документы на имя Томазо Хирона и полномочия. Огромные полномочия.
Бруно прекрасно помнил, как выручили его бумаги на имя Руиса Баены. Он точно знал, что ни сеньор Томазо, ни кто-либо другой просто не в состоянии выполнить поручение Папы. Да и не в Папе было дело: заказчиком курантов — огромных, на все мироздание — мог быть кто угодно, но Мастером-то был он один!
И Бруно не колебался. Трижды ударил Хирона кинжалом в живот, прошел в комнату, переоделся в платье Хирона, взял со стола шкатулку и выскочил на улицу. В первой же обменной конторе Ордена сдал один из векселей и получил несколько сотен мараведи наличными и сдачу таким же векселем, и нанял первую же приличную карету, какую встретил.
— В Коронью! — распорядился он.
Именно из этого порта, судя по маршрутной карте, должен был отплыть в Новый Свет его подмастерье.
Амир терпеливо прождал два дня, а когда на третий спустился в трюм, увидел, что все удалось. Явно заметившие, что парню полегчало, дикари приняли врача широкими белозубыми улыбками.
— Ам-мир… — пронеслось по рядам. — Ам-мир…
И началась нормальная работа.
Собственно, болезней было только три: расстройства от непривычной пищи, старые нагноившиеся раны, полученные при поимке, и потертости от грубо откованных кандалов. И Амир, уже видевший подобную картину среди рабов Гранады, был к этому готов. От расстройства помогал древесный уголь с кухни. Раны нещадно чистились и смазывались растворенной в дешевом вине хвойной смолой. Этим добром истекала под яростным солнцем каждая деревянная деталь корабля. А для устранения потертостей Амир выпросил у боцмана мешок пакли и показал еще не привыкшим к своей новой судьбе дикарям, как изготовить простейший подкандальник.
— Смотри-ка, две недели в пути, а ни одного трупа, — с явным удовлетворением отметил наконец управляющий.
— Если вы не запретите насиловать беременную, у вас будет труп, — пообещал Амир. — Так что не искушайте судьбу; в вашем рискованном ремесле сглазить удачу — проще простого.
То, что часовщик добьет его без малейших колебаний, Томазо понял, едва увидел эти глаза, и потому просто ждал. А часовщик все копался и копался в его вещах, видимо, не в силах решить, что брать. И лишь когда Бруно перешагнул через него и вышел за дверь, Томазо развернулся к двери головой и пополз вслед — на улицу.
«Крови много потерял, — почти сразу отметил он; сознание уплывало. — Вызвать Астарота?»
Этот дух не вмешивался в земные дела, и Томазо мог только спрашивать. Он сосредоточился, стараясь говорить внятно, прочел заклинание… и ничего не произошло. А кожа уже начала покрываться мурашками — так, словно его обдувал зимний ветер. И лишь когда Томазо перевалился через порог и скатился с высоких ступеней на мостовую, Астарот пришел. И он не был ни заинтересован, ни даже просто вежлив.
— Говори.
— Я выживу? — спросил Томазо. — Кто-нибудь придет спасти меня?
— Он уже едет, — холодно отозвался Астарот. — Что еще?
Томазо перевернулся на бок и поджал ноги к животу. Боль была ужасной.
— Что меня ждет?
И тогда Астарот улыбнулся и склонился над самым его лицом.
— То же, что и всех сеющих: жатва.
Дыхание Астарота было невыносимо холодным. Но у Томазо еще оставалось право на третий вопрос.
— Томазо! Томазо! Поднимите его! Да поднимайте же, я сказал!
Томазо встряхнули, и он открыл глаза. Двое дюжих монахов запихивали его в карету, а с сиденья напротив на него смотрел Гаспар.
— Куда? В госпиталь? — спросил один из монахов.
— Упаси бог! — отрезал Гаспар. — Там ему и дня не дадут прожить. Есть кому об этом позаботиться. К евреям поезжайте.
Вцепившись крепкой рукой в окошко кареты, Гаспар приблизился и сунул ему в рот терпкий кусочек из смол и смеси поднимающих силы трав.
— Кто тебя? Уж не часовщик ли?
— Он…
Удерживать сознание стало намного легче.
— Я тебе точно говорю, — покачал головой Гаспар, — это агент. Чей, не скажу, но поработал он хорошо. Сколько ты его возле себя держал?
Томазо попытался вспомнить и не сумел.
— У него… мои бумаги, — выдохнул он. — Все. Надо сказать Хорхе. Пусть его остановит.
— И думать забудь, — мотнул головой из стороны в сторону Гаспар. — Хорхе-то тебя не тронет, а вот прихлебатели… Ты после смерти Генерала почти вне закона, Томазо. Что только на тебя сейчас не вешают!
Томазо прикрыл глаза. Это было ожидаемо. Едва они с Генералом проиграли, все было предрешено. Таков Орден. Выживает один — победитель.
— Не закрывай глаза! — заорал Гаспар. — Еще не хватало, чтобы ты по пути ноги протянул! Открой глаза, я сказал!
— И что мне делать? — с трудом выдавил Томазо и понял, что не помнит, что только что спросил.
Гаспар ухватил его за ворот и встряхнул.
— Самое главное твое дело сейчас — выжить. Сумеешь, сам все решишь.
— Я выживу… — пробормотал Томазо. — Астарот сказал, что меня еще ждет жатва. Какая может быть у меня жатва, Гаспар? Ты не знаешь?
Однокашник покачал головой.
— Ты сам знаешь, кто ты, Томазо. И ты прекрасно знаешь, кто нас пожнет и куда сложит.
Все было так. Человек Ордена, он и есть человек Ордена.
— Тогда, может, не стоило нам… тогда?
У них действительно был выбор — и до испытания, и сразу после. И они оба выбрали то, что выбрали.
— А ты смог бы заниматься чем-то другим? — горько усмехнулся Гаспар. — Ты смог бы каждую неделю ходить на исповедь к какому-нибудь старому содомиту? Отдавать десятину Папе и всю жизнь всех бояться? Смог бы?
Томазо лишь криво улыбнулся. Его вопрос и впрямь был пустой.
Бруно читал «Город Солнца» всю дорогу до порта Коронья и довольно быстро понял, что это писал не сеньор Томазо, хотя именно его имя и значилось на титульном листе. Его подмастерье был резким, решительным человеком, а тот, кто написал эту книгу, был весь в тумане мечтаний.
С многословием человека, никогда ничего не делавшего своими руками, он взахлеб описывал семь стен чудесного города, построенных по образу орбит семи планет, а также бесчисленные арки и галереи, лестницы и колоннады, бастионы и башни. В общем, театр.
А уж когда Кампанелла дошел до описания собранных в городе диковин, Бруно хохотал над каждой строкой до изнеможения. Якобы необходимая для образования горожан коллекция рыб, включая рыбу-цепь, рыбу-член и рыбу-епископа, в точности похожих на свои прототипы, была откровенной отсебятиной, не имеющей ничего общего с ясными, практичными идеями Бруно.
И только когда Кампанелла дошел до описания системы управления Городом Солнца, часовщик начал узнавать свои идеи. Вслед за Бруно писатель жестко поделил сферы управления между ключевыми регуляторами хода. Одному было велено следить за пополнением населения, другому—за обороной города, а третьему — за развитием умов. И каждому из них строго запрещалось изучать науки вне сферы их обязанностей.
Неплохо Кампанелла описал и центральный принцип устойчивости механизма — равномерное распределение нагрузки. Надо было строго следить, чтобы ни одна шестерня Города не имела больших благ, чем остальные. Ибо если шестерня получает больше, ее начинает греть, затем накалять, и тогда шестерня «садится» и съедает зубья либо вылетает из пазов. Бруно видел это многократно: стоит подмастерью разбогатеть, и он перестает работать и начинает подумывать о том, чтобы изменить свое положение.
А когда Кампанелла дошел до процедуры зачатия детей, Бруно с изумлением увидел, что его превзошли! Добиваясь усредненного потомства, Кампанелла думал сочетать толстых с худыми, старых начальников с юной прислугой, а легкомысленных резвушек с учеными мужами. И делать это полагалось только при благоприятном расположении планет, под прямым руководством опытных наставников.
Прочитав этот кусок, Бруно лишь почесал затылок — до такого даже он как-то не додумался. И лишь дочитав до конца вложенные в шкатулку размышления аналитиков Ордена, увидел, что возможно даже это. Индейцы находились в полной власти Церкви, а потому делать с ними можно было все. Действительно все!
Такой власти над материалом он еще не имел никогда.
Когда карета, прорвав караул добровольных патрульных из Лиги, влетела на территорию юдерии, Томазо уже терял сознание.
— Где Авраам?! — заорал из окна кареты Гаспар. — Где эта старая дохлятина?!
Томазо выдернули из кареты, бегом внесли в дом еврея-врача, уложили на хозяйскую кровать, и через несколько мгновений старика притащили.
— Не дай бог, если умрет! — рявкнул Гаспар. Еврей опешил.
— Но указом короля евреям запрещено заниматься медициной…
— Да мне плевать, что там в указе короля! — заорал Гаспар. — Приступай!
— Я не буду нарушать указа Короны, — решительно отказался старик. — У меня семья.
Гаспар побагровел.
— Слушай меня, старый пень. Если он умрет, я подготовлю два десятка доносов о том, что вся твоя семья лет шесть назад приняла крещение — где-нибудь в Старой Кастилии… и ты знаешь, что интереснее всего?
Старик молчал.
— Интереснее всего, что все документы, какие нужны, чтобы заживо сжечь всех твоих детей и внуков, найдутся! И свидетели найдутся! Ты понял меня?!
Еврей глотнул и опустил голову.
— Да, я понял, сеньор.
— Все, — отрезал Гаспар, — приступай.
Он хлопнул одного из носильщиков по тонзуре, и монахи поднесли его к лежащему на кровати и уже почти ничего не видящему и не слышащему Томазо.
— Давай, брат, не сдавайся.
Амир изнемогал. Все шло относительно благополучно первые три недели, а затем как прорвало, и рабы начали умирать один за другим. Сначала начинался понос, потом — рвота, а затем они отказывались есть и начинали медленно угасать.
— Все как прошлый раз, — сокрушенно качал головой управляющий. — Я тогда три четверти товара потерял. Холера, наверное…
— Это не холера! — яростно возражал Амир. — Будь это холера, вы бы здесь все уже полегли; черные раза в два здоровьем крепче!
Он проверил воду, но она была чиста. Он тщательно изучил крупу, но, кроме множества высохших, абсолютно безвредных для человека личинок, ничего не обнаружил. И лишь когда он проверил именно ту, самую старую, бочку с водой, из которой поили исключительно рабов, все стало ясно. Вода цвела!
Следующие два часа Амир вместе с управляющим сидел за расчетами. И, как и думал Амир, кипятить воду, перед тем как раздавать рабам, оказалось довольно выгодно. Невзирая на изрядные расходы топлива.
— Где это видано, чтобы специально для рабов воду варить? — не сразу поверил в необходимость меры управляющий.
— А с другой стороны, — засомневался подошедший позже капитан, — если мы израсходуем кухонное топливо на рабов, что будет есть команда? Сырую крупу?
— И где гарантия, что они перестанут дохнуть и падеж товара уменьшится? — вторил ему управляющий.
Амир лишь развел руками.
— Вы сами понимаете, какие деньги вы недобираете на смертях. Попробуйте, а потом и будем решать, что лучше.
Когда Бруно прибыл в Коронью, порт кишел евреями. Многие были одеты в обычное христианское платье, и все они рвались на палубы безостановочно прибывающих из Неаполя, Стамбула и Генуи судов.
— Скоро срок истекает, — усмехаясь, объяснил ему один из матросов. — Кто не успеет, всех — в рабство…
— Я слышал, у кого денег нет, — подключился второй матрос, — жребий бросают, кому из семьи добровольно, до срока в рабство продаваться, чтобы остальные смогли места на корабле оплатить.
— И что… им всем разрешают выезд? — удивился кое-что знающий Бруно.
Тот лишь пожал плечами.
И лишь когда Бруно признал, что без помощи своих верительных грамот ему на корабле места не занять, и зашел в местное отделение Ордена, ему рассказали все как есть.
— А почти никто не вырвется, сеньор Хирон, — улыбнулся ему секретарь. — Мы с генуэзцами договорились.
— О чем? — не понял Бруно.
Секретарь улыбнулся еще шире.
— Здесь евреи платят за вывоз — нашим же людям, а в море их просто «дочищают» и сбрасывают за борт. Чисто и аккуратно. Никто еще не догадался. Доходы с генуэзцами — пополам.
— Действительно умно… — пробормотал потрясенный Бруно.
Даже ему было чему учиться у Ордена.
— Эх, если бы еще неаполитанцы да турки не мешали… — мечтательно вздохнул секретарь. — Но они уперлись; говорят, «нам самим хорошие мастера нужны», вот и перебивают… наш доход.
Бруно лишь развел руками. Среди евреев и впрямь было много хороших оружейников, ткачей и красильщиков. Понятно, что кое-кто воспользовался моментом.
— Ну что… есть одно место до Сан-Паулу, — просмотрел бумаги секретарь. — Каюта самая лучшая, питание вполне приличное. Но мясо будет, извините, только сушеное. Вас устроит?
— Вполне.
Томазо приходил в себя десятки раз и все время видел что-то новое: то свои кишки на широком серебряном блюде, то сосредоточенно укладывающего что-то в его животе врача, а порой даже Астарота. Вероятно, дух ждал третьего вопроса, но Томазо не знал, о чем спросить.
А однажды Томазо проснулся и почему-то понял, что выкарабкался. В доме стояла мертвая тишина, а рядом на стуле, выпрямившись, как в последний миг перед смертью, сидела девчонка лет пятнадцати.
— Вам почта, сеньор, — испуганно произнесла она и подала поднос — тот самый, на котором, кажется, лежали его кишки.
Томазо протянул руку, нащупал конверт, вскрыл, поднес к лицу и вытащил сложенный вчетверо листок.
«Брат, я к тебе приходить не буду. Извини…»
Томазо улыбнулся. Это был почерк Гаспара.
«Пользуясь тем, что часовщика ты мне отдал, я попытался его догнать, но все решили те часы, что я возился с тобой. Он ушел. Через Коронью».
Томазо досадливо крякнул. Похоже, что Бруно широко воспользовался всеми его бумагами.
«Секретарь отделения сообщил, что посадил „сеньора Томазо Хирона“ на судно до Сан-Паулу лично. Ну, ты и сам понимаешь, что это значит…»
Томазо понимал.
«Когда выкарабкаешься, лучше езжай прямо за ним. И в мыслях не держи показаться на глаза кому-нибудь из Ордена, да и вообще на улице».
Томазо насторожился.
«На покойного Генерала прямо сейчас валят вину за потерю корабельных мастеров. Изабелла в истерике — флот некому достроить: все, кого не сожгли, уже в Англии, Голландии, а то и в Московии…»
Так оно и было. Корабельное дело оказалось в таком кризисе, что инквизиторов заставили целенаправленно хватать заморских купцов, чтобы после осуждения и сожжения Корона и Церковь могли завладеть их судами. Дипломатический скандал поднялся жуткий.
«Главного Инквизитора сняли и готовят к показательному аутодафе. Совет открещивается и явно жалеет, что так легко тебя выпустил. Уже появились желающие сунуть тебя лет на двадцать-тридцать в каменный мешок. Или, к примеру, отправить в картезианский монастырь. Как тебе эта идея?»
Томазо поморщился. Картезианцы славились обетом вечного молчания; именно туда сбрасывали провинившихся агентов и шпионов.
«Я и сам — на краю… чувствую. Говорят, один из тех грандов, на которых я бумаги для обвинения в ереси готовил, в Гранаде показал себя настоящим героем-крестоносцем. А теперь вроде даже в постель к Изабелле пролез. Если это правда, мне конец. Сделают крайним, как тебя сейчас. Ладно, выздоравливай…
Ах да, чуть не забыл. Если что не так пойдет, ищи меня в Ватиканской библиотеке. Отец Клод меня к себе давно уже зазывает. Пишет, устал от теософов, нужны просто толковые люди…»
Томазо свернул письмо и задумался. Все дело было в этой новой генерации — типа Хорхе. Эти новые не проходили той суровой школы, какую прошли Томазо, Гаспар и даже Генерал, потому и не выдерживали давления Папы и курии. Ну и… сдавали своих, наверное, даже не понимая, что тем самым ослабляют себя.
— Свечу, — потребовал Томазо.
Девчонка вскочила, нашла на столе кресало и трут, зажгла свечу, быстро поднесла к постели.
Томазо протянул письмо к желтому язычку, подпалил чуть менее желтую бумагу и, держа горящее письмо над полом, тщательно его сжег.
— Пепел растереть, — приказал он и откинулся на подушку.
Он изрядно устал.
Комиссар Трибунала брат Агостино Куадра уже совсем было отчаялся, когда появился человек Ордена.
— Что, совсем плохо? — усмехнулся монах. Брат Агостино напрягся.
— Ладно, не смущайся! — рассмеялся монах. — Я же вашу кухню насквозь вижу. И ситуацию знаю: все на всех доносят, а денег ни у кого. Только и выгоды, что таскать их нагишом по городу на веревке да выстраивать в церкви в санбенито.
Так оно и было. Три четверти города, как и всей окрути, принадлежали Ордену, а с остальных взять было нечего. Вообще ничего! И вся работа Инквизиции как-то сама собой застопорилась.
— В Сарагосу на повышение хочешь? Там еще есть в чем поковыряться…
Брат Агостино вздрогнул.
— А… кто? Почему? Почему именно я?
Человек Ордена отыскал взглядом кресло и тут же вольготно в нем раскинулся.
— Ты ведь Томазо Хирона знаешь?
Брат Агостино замер.
— Д-да…
— А показания на него дать не хочешь?
Монах смотрел на него так внимательно, так испытующе, что внутри у брата Агостино все оборвалось.
— Н-нет…
— А, я понял! — рассмеялся монах. — Ты, наверное, хочешь обратно в отсекающие!
Агостино открыл рот да так и застыл, а монах, передразнивая манеру сборщиков подаяния, гнусаво запричитал:
— Пода-айте на храм Пресвятой Девы Арагонской…
По спине брата Агостино промчалась ледяная волна. Он и не подозревал, что хоть кто-то знает о том, кем он был в прошлом.
— Я могу это устроить, — пообещал монах.
— Нет! — замотал головой Комиссар. — Брат Томазо — прекрасный человек и верный слуга Церкви и Папы!
И тогда смех прекратился, глаза гостя полыхнули тигриной яростью.
— Ты не понял, Комиссар. Твой Томазо уже обвинен. И ссылка в картезианский монастырь — самое сладкое, что его ждет.
С плеч Агостино словно свалилась гора.
— Уф-ф… так бы и сказали. Видел я его с лжеинквизитором в одной компании. Это подойдет?
Гость рассмеялся.
— Еще бы! Как раз то, что надо.
Первый же шторм вызвал у Бруно приступ удушья, настолько сильный, что той же ночью к нему пришел Христос.
— Завидую тебе, — сказал сводный брат по Отцу.
Бруно с трудом удержался от рвотного позыва, так ему было плохо. Он не видел, чему тут можно завидовать. И тогда Иисус улыбнулся, подсел к нему на ложе и возложил руку на лоб. Стало полегче.
— Мной Отец пожертвовал, а тебе позволяет все…
— Старый стал… — выдавил Бруно.
Он частенько видел, сколь многое разрешают состарившиеся родители своим последышам.
— Нет, — покачал сияющей головой сводный брат. — Не в этом дело. Просто ты талантлив. Ты действительно Мастер…
Бруно вздохнул. Он всегда знал это, но сегодня ему вовсе не казалось, что он сумеет принять огромное отцовское наследство целиком.
— Ты сумеешь, — улыбнулся Христос. — Главное, не пытайся никого превзойти и просто делай то, к чему призван. Будь уверен, имеющие уши то, что Я сказал, услышали. Остальные — твои.
Гаспар почуял запах жареного одним из первых — уже по тому, как изменился поток проходящих через него документов. Нет, формально придраться было не к чему, однако он привык доверять интуиции, а она говорила: на Томазо травля не кончится, и пора искать новое место. Поэтому очередное предложение отца Клода из папской библиотеки Ватикана Гаспар принял мгновенно. Оставил в секретариате Ордена письменное требование Папы, поручил заботу о раненом Томазо своему лучшему агенту и через две недели был уже в Риме.
Надо сказать, знавший Гаспара лишь по архивной переписке, отец Клод был поражен тем, что увидел.
— Архивариусов у меня достаточно, — глядя снизу вверх на восседающего на двух крепких монахах гиганта, предупредил ведущий историк Церкви. — Теософы мне тоже не нужны; проку от них никакого. Мне нужны практики. Такие, как ты. Или как те восемь человек, что я нанял вместе с тобой.
Гаспар удовлетворенно рассмеялся и подал знак носильщикам, чтобы его усадили на стул. Но когда отец Клод обрисовал главную проблему, он призадумался. Тридентский собор 34 уже лет тридцать не мог сделать простейшую вещь — ввести единый христианский календарь.
— Святые отцы уже до драки дошли, — пожаловался отец Клод, — а толку — чуть.
Собранные со всей Европы теософы не могли договориться о том, сколько лет от сотворения мира прошло на самом деле. Данные византийского календаря не совпадали с данными Блаженного Августина, и те и другие отличались от данных Иеронима и Феофила. И даже у дотошных евреев различие в датировках доходило до 2112 лет.
— А пока нет единой шкалы, мы не сможем договориться даже о дате рождения Иисуса, — печально признался отец Клод. — А без этого… сам понимаешь…
Гаспар прикусил губу. Шкала событий от сотворения мира была единственной опорой, а при таком разбросе датировок Иисус мог родиться как 500, так 2500 лет назад.
— А вы не пытались идти к дате рождения Спасителя от дня сегодняшнего? — поинтересовался он. — От Папы к Папе… из настоящего — в прошлое.
Отец Клод язвительно улыбнулся, подошел к ближайшему стеллажу и вытащил две подшивки желтых от времени документов.
— Вот булла Бенедикта V, а здесь — булла Бенедикта VI. Ты их отличишь?
Гаспар и сам уже понял, что сказал глупость. Пап никто никогда не нумеровал, а дата на буллах была одна — день месяца и число лет, прошедших от избрания Папы. Безо всякой привязки к противоречивым шкалам «от сотворения мира». Даже лучшему теософу этот гордиев узел священного беспорядка было не разрубить. Здесь и впрямь нужен был практик.
Амир контролировал каждый шаг повара и раздатчика, жестко следил затем, чтобы воду «варили», а котлы отмывали от остатков пищи, и все получилось. Как только рабы перестали получать тухлятину, падеж иссяк сам собой.
— Будем в Сан-Паулу, свечку Пресвятой Деве поставлю, — пообещал как-то потрясенный управляющий. — Чистое чудо вышло! Всего четырнадцать трупов за весь рейс…
Но он ошибался. Едва судно пристало к дыхнувшему пряным запахом цветения зеленому берегу, погибла та рабыня, за которую хлопотал Амир, — пятнадцатая. Амир следил за ее умиранием все последние две недели, видел все симптомы, но определить болезнь так и не сумел — недоучился.
А потом конвоиры начали дергать за цепь, рабы, оскальзываясь в устлавшем полы трюма дерьме, побрели наверх, и Амир получил расчет и одним из последних спустился на берег. Дикарей уже передавали из руки в руки тощему, с желтым от тропической лихорадки лицом монаху, а на берегу стояла, наверное, половина всего поселка.
— Из Кастилии кто есть?! — встречая немногих пассажиров, кричали из толпы.
— Из Наварры никого?!
— Мусульмане здесь есть?! Ну хоть один?
Амир улыбнулся и поднял руку.
— Кто тут мусульман ищет?
— Друг! — тут же накинулись на него двое. — Ты откуда? Из Гранады?
— Арагонец я, — не в силах отбиться от объятий, рассмеялся Амир. — А в Гранаде только учился.
— Ну что? Ты, конечно, к нам? Давай, брат, не прогадаешь!
— Контрабандисты? — прищурился Амир. — Я не против. Работа знакомая.
— Не-е… — затрясли головами новые знакомцы. — Контрабанда у нас за голландцами. Злющие… чужих в свое ремесло ни за что не пустят!
— А кто вы тогда?
Новые знакомцы рассмеялись и повели его прочь от медленно расходящейся толпы, в тень огромных, втрое выше, чем в Арагоне, деревьев.
— Черных видел? Сегодня привезли…
— Ну…
— Сегодня же наши будут. Всех уведем.
Они тронулись в путь сразу.
— На ночь глядя каплуны никуда не тронутся, — на ходу объяснял вожак — плотный, невысокий марокканец с библейским именем Муса. — А к утру мы уже все приготовим.
— Вы здесь что, — поднял брови Амир, — совсем Церкви не боитесь?
Муса захохотал:
Бруно прекрасно помнил, как выручили его бумаги на имя Руиса Баены. Он точно знал, что ни сеньор Томазо, ни кто-либо другой просто не в состоянии выполнить поручение Папы. Да и не в Папе было дело: заказчиком курантов — огромных, на все мироздание — мог быть кто угодно, но Мастером-то был он один!
И Бруно не колебался. Трижды ударил Хирона кинжалом в живот, прошел в комнату, переоделся в платье Хирона, взял со стола шкатулку и выскочил на улицу. В первой же обменной конторе Ордена сдал один из векселей и получил несколько сотен мараведи наличными и сдачу таким же векселем, и нанял первую же приличную карету, какую встретил.
— В Коронью! — распорядился он.
Именно из этого порта, судя по маршрутной карте, должен был отплыть в Новый Свет его подмастерье.
Амир терпеливо прождал два дня, а когда на третий спустился в трюм, увидел, что все удалось. Явно заметившие, что парню полегчало, дикари приняли врача широкими белозубыми улыбками.
— Ам-мир… — пронеслось по рядам. — Ам-мир…
И началась нормальная работа.
Собственно, болезней было только три: расстройства от непривычной пищи, старые нагноившиеся раны, полученные при поимке, и потертости от грубо откованных кандалов. И Амир, уже видевший подобную картину среди рабов Гранады, был к этому готов. От расстройства помогал древесный уголь с кухни. Раны нещадно чистились и смазывались растворенной в дешевом вине хвойной смолой. Этим добром истекала под яростным солнцем каждая деревянная деталь корабля. А для устранения потертостей Амир выпросил у боцмана мешок пакли и показал еще не привыкшим к своей новой судьбе дикарям, как изготовить простейший подкандальник.
— Смотри-ка, две недели в пути, а ни одного трупа, — с явным удовлетворением отметил наконец управляющий.
— Если вы не запретите насиловать беременную, у вас будет труп, — пообещал Амир. — Так что не искушайте судьбу; в вашем рискованном ремесле сглазить удачу — проще простого.
То, что часовщик добьет его без малейших колебаний, Томазо понял, едва увидел эти глаза, и потому просто ждал. А часовщик все копался и копался в его вещах, видимо, не в силах решить, что брать. И лишь когда Бруно перешагнул через него и вышел за дверь, Томазо развернулся к двери головой и пополз вслед — на улицу.
«Крови много потерял, — почти сразу отметил он; сознание уплывало. — Вызвать Астарота?»
Этот дух не вмешивался в земные дела, и Томазо мог только спрашивать. Он сосредоточился, стараясь говорить внятно, прочел заклинание… и ничего не произошло. А кожа уже начала покрываться мурашками — так, словно его обдувал зимний ветер. И лишь когда Томазо перевалился через порог и скатился с высоких ступеней на мостовую, Астарот пришел. И он не был ни заинтересован, ни даже просто вежлив.
— Говори.
— Я выживу? — спросил Томазо. — Кто-нибудь придет спасти меня?
— Он уже едет, — холодно отозвался Астарот. — Что еще?
Томазо перевернулся на бок и поджал ноги к животу. Боль была ужасной.
— Что меня ждет?
И тогда Астарот улыбнулся и склонился над самым его лицом.
— То же, что и всех сеющих: жатва.
Дыхание Астарота было невыносимо холодным. Но у Томазо еще оставалось право на третий вопрос.
— Томазо! Томазо! Поднимите его! Да поднимайте же, я сказал!
Томазо встряхнули, и он открыл глаза. Двое дюжих монахов запихивали его в карету, а с сиденья напротив на него смотрел Гаспар.
— Куда? В госпиталь? — спросил один из монахов.
— Упаси бог! — отрезал Гаспар. — Там ему и дня не дадут прожить. Есть кому об этом позаботиться. К евреям поезжайте.
Вцепившись крепкой рукой в окошко кареты, Гаспар приблизился и сунул ему в рот терпкий кусочек из смол и смеси поднимающих силы трав.
— Кто тебя? Уж не часовщик ли?
— Он…
Удерживать сознание стало намного легче.
— Я тебе точно говорю, — покачал головой Гаспар, — это агент. Чей, не скажу, но поработал он хорошо. Сколько ты его возле себя держал?
Томазо попытался вспомнить и не сумел.
— У него… мои бумаги, — выдохнул он. — Все. Надо сказать Хорхе. Пусть его остановит.
— И думать забудь, — мотнул головой из стороны в сторону Гаспар. — Хорхе-то тебя не тронет, а вот прихлебатели… Ты после смерти Генерала почти вне закона, Томазо. Что только на тебя сейчас не вешают!
Томазо прикрыл глаза. Это было ожидаемо. Едва они с Генералом проиграли, все было предрешено. Таков Орден. Выживает один — победитель.
— Не закрывай глаза! — заорал Гаспар. — Еще не хватало, чтобы ты по пути ноги протянул! Открой глаза, я сказал!
— И что мне делать? — с трудом выдавил Томазо и понял, что не помнит, что только что спросил.
Гаспар ухватил его за ворот и встряхнул.
— Самое главное твое дело сейчас — выжить. Сумеешь, сам все решишь.
— Я выживу… — пробормотал Томазо. — Астарот сказал, что меня еще ждет жатва. Какая может быть у меня жатва, Гаспар? Ты не знаешь?
Однокашник покачал головой.
— Ты сам знаешь, кто ты, Томазо. И ты прекрасно знаешь, кто нас пожнет и куда сложит.
Все было так. Человек Ордена, он и есть человек Ордена.
— Тогда, может, не стоило нам… тогда?
У них действительно был выбор — и до испытания, и сразу после. И они оба выбрали то, что выбрали.
— А ты смог бы заниматься чем-то другим? — горько усмехнулся Гаспар. — Ты смог бы каждую неделю ходить на исповедь к какому-нибудь старому содомиту? Отдавать десятину Папе и всю жизнь всех бояться? Смог бы?
Томазо лишь криво улыбнулся. Его вопрос и впрямь был пустой.
Бруно читал «Город Солнца» всю дорогу до порта Коронья и довольно быстро понял, что это писал не сеньор Томазо, хотя именно его имя и значилось на титульном листе. Его подмастерье был резким, решительным человеком, а тот, кто написал эту книгу, был весь в тумане мечтаний.
С многословием человека, никогда ничего не делавшего своими руками, он взахлеб описывал семь стен чудесного города, построенных по образу орбит семи планет, а также бесчисленные арки и галереи, лестницы и колоннады, бастионы и башни. В общем, театр.
А уж когда Кампанелла дошел до описания собранных в городе диковин, Бруно хохотал над каждой строкой до изнеможения. Якобы необходимая для образования горожан коллекция рыб, включая рыбу-цепь, рыбу-член и рыбу-епископа, в точности похожих на свои прототипы, была откровенной отсебятиной, не имеющей ничего общего с ясными, практичными идеями Бруно.
И только когда Кампанелла дошел до описания системы управления Городом Солнца, часовщик начал узнавать свои идеи. Вслед за Бруно писатель жестко поделил сферы управления между ключевыми регуляторами хода. Одному было велено следить за пополнением населения, другому—за обороной города, а третьему — за развитием умов. И каждому из них строго запрещалось изучать науки вне сферы их обязанностей.
Неплохо Кампанелла описал и центральный принцип устойчивости механизма — равномерное распределение нагрузки. Надо было строго следить, чтобы ни одна шестерня Города не имела больших благ, чем остальные. Ибо если шестерня получает больше, ее начинает греть, затем накалять, и тогда шестерня «садится» и съедает зубья либо вылетает из пазов. Бруно видел это многократно: стоит подмастерью разбогатеть, и он перестает работать и начинает подумывать о том, чтобы изменить свое положение.
А когда Кампанелла дошел до процедуры зачатия детей, Бруно с изумлением увидел, что его превзошли! Добиваясь усредненного потомства, Кампанелла думал сочетать толстых с худыми, старых начальников с юной прислугой, а легкомысленных резвушек с учеными мужами. И делать это полагалось только при благоприятном расположении планет, под прямым руководством опытных наставников.
Прочитав этот кусок, Бруно лишь почесал затылок — до такого даже он как-то не додумался. И лишь дочитав до конца вложенные в шкатулку размышления аналитиков Ордена, увидел, что возможно даже это. Индейцы находились в полной власти Церкви, а потому делать с ними можно было все. Действительно все!
Такой власти над материалом он еще не имел никогда.
Когда карета, прорвав караул добровольных патрульных из Лиги, влетела на территорию юдерии, Томазо уже терял сознание.
— Где Авраам?! — заорал из окна кареты Гаспар. — Где эта старая дохлятина?!
Томазо выдернули из кареты, бегом внесли в дом еврея-врача, уложили на хозяйскую кровать, и через несколько мгновений старика притащили.
— Не дай бог, если умрет! — рявкнул Гаспар. Еврей опешил.
— Но указом короля евреям запрещено заниматься медициной…
— Да мне плевать, что там в указе короля! — заорал Гаспар. — Приступай!
— Я не буду нарушать указа Короны, — решительно отказался старик. — У меня семья.
Гаспар побагровел.
— Слушай меня, старый пень. Если он умрет, я подготовлю два десятка доносов о том, что вся твоя семья лет шесть назад приняла крещение — где-нибудь в Старой Кастилии… и ты знаешь, что интереснее всего?
Старик молчал.
— Интереснее всего, что все документы, какие нужны, чтобы заживо сжечь всех твоих детей и внуков, найдутся! И свидетели найдутся! Ты понял меня?!
Еврей глотнул и опустил голову.
— Да, я понял, сеньор.
— Все, — отрезал Гаспар, — приступай.
Он хлопнул одного из носильщиков по тонзуре, и монахи поднесли его к лежащему на кровати и уже почти ничего не видящему и не слышащему Томазо.
— Давай, брат, не сдавайся.
Амир изнемогал. Все шло относительно благополучно первые три недели, а затем как прорвало, и рабы начали умирать один за другим. Сначала начинался понос, потом — рвота, а затем они отказывались есть и начинали медленно угасать.
— Все как прошлый раз, — сокрушенно качал головой управляющий. — Я тогда три четверти товара потерял. Холера, наверное…
— Это не холера! — яростно возражал Амир. — Будь это холера, вы бы здесь все уже полегли; черные раза в два здоровьем крепче!
Он проверил воду, но она была чиста. Он тщательно изучил крупу, но, кроме множества высохших, абсолютно безвредных для человека личинок, ничего не обнаружил. И лишь когда он проверил именно ту, самую старую, бочку с водой, из которой поили исключительно рабов, все стало ясно. Вода цвела!
Следующие два часа Амир вместе с управляющим сидел за расчетами. И, как и думал Амир, кипятить воду, перед тем как раздавать рабам, оказалось довольно выгодно. Невзирая на изрядные расходы топлива.
— Где это видано, чтобы специально для рабов воду варить? — не сразу поверил в необходимость меры управляющий.
— А с другой стороны, — засомневался подошедший позже капитан, — если мы израсходуем кухонное топливо на рабов, что будет есть команда? Сырую крупу?
— И где гарантия, что они перестанут дохнуть и падеж товара уменьшится? — вторил ему управляющий.
Амир лишь развел руками.
— Вы сами понимаете, какие деньги вы недобираете на смертях. Попробуйте, а потом и будем решать, что лучше.
Когда Бруно прибыл в Коронью, порт кишел евреями. Многие были одеты в обычное христианское платье, и все они рвались на палубы безостановочно прибывающих из Неаполя, Стамбула и Генуи судов.
— Скоро срок истекает, — усмехаясь, объяснил ему один из матросов. — Кто не успеет, всех — в рабство…
— Я слышал, у кого денег нет, — подключился второй матрос, — жребий бросают, кому из семьи добровольно, до срока в рабство продаваться, чтобы остальные смогли места на корабле оплатить.
— И что… им всем разрешают выезд? — удивился кое-что знающий Бруно.
Тот лишь пожал плечами.
И лишь когда Бруно признал, что без помощи своих верительных грамот ему на корабле места не занять, и зашел в местное отделение Ордена, ему рассказали все как есть.
— А почти никто не вырвется, сеньор Хирон, — улыбнулся ему секретарь. — Мы с генуэзцами договорились.
— О чем? — не понял Бруно.
Секретарь улыбнулся еще шире.
— Здесь евреи платят за вывоз — нашим же людям, а в море их просто «дочищают» и сбрасывают за борт. Чисто и аккуратно. Никто еще не догадался. Доходы с генуэзцами — пополам.
— Действительно умно… — пробормотал потрясенный Бруно.
Даже ему было чему учиться у Ордена.
— Эх, если бы еще неаполитанцы да турки не мешали… — мечтательно вздохнул секретарь. — Но они уперлись; говорят, «нам самим хорошие мастера нужны», вот и перебивают… наш доход.
Бруно лишь развел руками. Среди евреев и впрямь было много хороших оружейников, ткачей и красильщиков. Понятно, что кое-кто воспользовался моментом.
— Ну что… есть одно место до Сан-Паулу, — просмотрел бумаги секретарь. — Каюта самая лучшая, питание вполне приличное. Но мясо будет, извините, только сушеное. Вас устроит?
— Вполне.
Томазо приходил в себя десятки раз и все время видел что-то новое: то свои кишки на широком серебряном блюде, то сосредоточенно укладывающего что-то в его животе врача, а порой даже Астарота. Вероятно, дух ждал третьего вопроса, но Томазо не знал, о чем спросить.
А однажды Томазо проснулся и почему-то понял, что выкарабкался. В доме стояла мертвая тишина, а рядом на стуле, выпрямившись, как в последний миг перед смертью, сидела девчонка лет пятнадцати.
— Вам почта, сеньор, — испуганно произнесла она и подала поднос — тот самый, на котором, кажется, лежали его кишки.
Томазо протянул руку, нащупал конверт, вскрыл, поднес к лицу и вытащил сложенный вчетверо листок.
«Брат, я к тебе приходить не буду. Извини…»
Томазо улыбнулся. Это был почерк Гаспара.
«Пользуясь тем, что часовщика ты мне отдал, я попытался его догнать, но все решили те часы, что я возился с тобой. Он ушел. Через Коронью».
Томазо досадливо крякнул. Похоже, что Бруно широко воспользовался всеми его бумагами.
«Секретарь отделения сообщил, что посадил „сеньора Томазо Хирона“ на судно до Сан-Паулу лично. Ну, ты и сам понимаешь, что это значит…»
Томазо понимал.
«Когда выкарабкаешься, лучше езжай прямо за ним. И в мыслях не держи показаться на глаза кому-нибудь из Ордена, да и вообще на улице».
Томазо насторожился.
«На покойного Генерала прямо сейчас валят вину за потерю корабельных мастеров. Изабелла в истерике — флот некому достроить: все, кого не сожгли, уже в Англии, Голландии, а то и в Московии…»
Так оно и было. Корабельное дело оказалось в таком кризисе, что инквизиторов заставили целенаправленно хватать заморских купцов, чтобы после осуждения и сожжения Корона и Церковь могли завладеть их судами. Дипломатический скандал поднялся жуткий.
«Главного Инквизитора сняли и готовят к показательному аутодафе. Совет открещивается и явно жалеет, что так легко тебя выпустил. Уже появились желающие сунуть тебя лет на двадцать-тридцать в каменный мешок. Или, к примеру, отправить в картезианский монастырь. Как тебе эта идея?»
Томазо поморщился. Картезианцы славились обетом вечного молчания; именно туда сбрасывали провинившихся агентов и шпионов.
«Я и сам — на краю… чувствую. Говорят, один из тех грандов, на которых я бумаги для обвинения в ереси готовил, в Гранаде показал себя настоящим героем-крестоносцем. А теперь вроде даже в постель к Изабелле пролез. Если это правда, мне конец. Сделают крайним, как тебя сейчас. Ладно, выздоравливай…
Ах да, чуть не забыл. Если что не так пойдет, ищи меня в Ватиканской библиотеке. Отец Клод меня к себе давно уже зазывает. Пишет, устал от теософов, нужны просто толковые люди…»
Томазо свернул письмо и задумался. Все дело было в этой новой генерации — типа Хорхе. Эти новые не проходили той суровой школы, какую прошли Томазо, Гаспар и даже Генерал, потому и не выдерживали давления Папы и курии. Ну и… сдавали своих, наверное, даже не понимая, что тем самым ослабляют себя.
— Свечу, — потребовал Томазо.
Девчонка вскочила, нашла на столе кресало и трут, зажгла свечу, быстро поднесла к постели.
Томазо протянул письмо к желтому язычку, подпалил чуть менее желтую бумагу и, держа горящее письмо над полом, тщательно его сжег.
— Пепел растереть, — приказал он и откинулся на подушку.
Он изрядно устал.
Комиссар Трибунала брат Агостино Куадра уже совсем было отчаялся, когда появился человек Ордена.
— Что, совсем плохо? — усмехнулся монах. Брат Агостино напрягся.
— Ладно, не смущайся! — рассмеялся монах. — Я же вашу кухню насквозь вижу. И ситуацию знаю: все на всех доносят, а денег ни у кого. Только и выгоды, что таскать их нагишом по городу на веревке да выстраивать в церкви в санбенито.
Так оно и было. Три четверти города, как и всей окрути, принадлежали Ордену, а с остальных взять было нечего. Вообще ничего! И вся работа Инквизиции как-то сама собой застопорилась.
— В Сарагосу на повышение хочешь? Там еще есть в чем поковыряться…
Брат Агостино вздрогнул.
— А… кто? Почему? Почему именно я?
Человек Ордена отыскал взглядом кресло и тут же вольготно в нем раскинулся.
— Ты ведь Томазо Хирона знаешь?
Брат Агостино замер.
— Д-да…
— А показания на него дать не хочешь?
Монах смотрел на него так внимательно, так испытующе, что внутри у брата Агостино все оборвалось.
— Н-нет…
— А, я понял! — рассмеялся монах. — Ты, наверное, хочешь обратно в отсекающие!
Агостино открыл рот да так и застыл, а монах, передразнивая манеру сборщиков подаяния, гнусаво запричитал:
— Пода-айте на храм Пресвятой Девы Арагонской…
По спине брата Агостино промчалась ледяная волна. Он и не подозревал, что хоть кто-то знает о том, кем он был в прошлом.
— Я могу это устроить, — пообещал монах.
— Нет! — замотал головой Комиссар. — Брат Томазо — прекрасный человек и верный слуга Церкви и Папы!
И тогда смех прекратился, глаза гостя полыхнули тигриной яростью.
— Ты не понял, Комиссар. Твой Томазо уже обвинен. И ссылка в картезианский монастырь — самое сладкое, что его ждет.
С плеч Агостино словно свалилась гора.
— Уф-ф… так бы и сказали. Видел я его с лжеинквизитором в одной компании. Это подойдет?
Гость рассмеялся.
— Еще бы! Как раз то, что надо.
Первый же шторм вызвал у Бруно приступ удушья, настолько сильный, что той же ночью к нему пришел Христос.
— Завидую тебе, — сказал сводный брат по Отцу.
Бруно с трудом удержался от рвотного позыва, так ему было плохо. Он не видел, чему тут можно завидовать. И тогда Иисус улыбнулся, подсел к нему на ложе и возложил руку на лоб. Стало полегче.
— Мной Отец пожертвовал, а тебе позволяет все…
— Старый стал… — выдавил Бруно.
Он частенько видел, сколь многое разрешают состарившиеся родители своим последышам.
— Нет, — покачал сияющей головой сводный брат. — Не в этом дело. Просто ты талантлив. Ты действительно Мастер…
Бруно вздохнул. Он всегда знал это, но сегодня ему вовсе не казалось, что он сумеет принять огромное отцовское наследство целиком.
— Ты сумеешь, — улыбнулся Христос. — Главное, не пытайся никого превзойти и просто делай то, к чему призван. Будь уверен, имеющие уши то, что Я сказал, услышали. Остальные — твои.
Гаспар почуял запах жареного одним из первых — уже по тому, как изменился поток проходящих через него документов. Нет, формально придраться было не к чему, однако он привык доверять интуиции, а она говорила: на Томазо травля не кончится, и пора искать новое место. Поэтому очередное предложение отца Клода из папской библиотеки Ватикана Гаспар принял мгновенно. Оставил в секретариате Ордена письменное требование Папы, поручил заботу о раненом Томазо своему лучшему агенту и через две недели был уже в Риме.
Надо сказать, знавший Гаспара лишь по архивной переписке, отец Клод был поражен тем, что увидел.
— Архивариусов у меня достаточно, — глядя снизу вверх на восседающего на двух крепких монахах гиганта, предупредил ведущий историк Церкви. — Теософы мне тоже не нужны; проку от них никакого. Мне нужны практики. Такие, как ты. Или как те восемь человек, что я нанял вместе с тобой.
Гаспар удовлетворенно рассмеялся и подал знак носильщикам, чтобы его усадили на стул. Но когда отец Клод обрисовал главную проблему, он призадумался. Тридентский собор 34 уже лет тридцать не мог сделать простейшую вещь — ввести единый христианский календарь.
— Святые отцы уже до драки дошли, — пожаловался отец Клод, — а толку — чуть.
Собранные со всей Европы теософы не могли договориться о том, сколько лет от сотворения мира прошло на самом деле. Данные византийского календаря не совпадали с данными Блаженного Августина, и те и другие отличались от данных Иеронима и Феофила. И даже у дотошных евреев различие в датировках доходило до 2112 лет.
— А пока нет единой шкалы, мы не сможем договориться даже о дате рождения Иисуса, — печально признался отец Клод. — А без этого… сам понимаешь…
Гаспар прикусил губу. Шкала событий от сотворения мира была единственной опорой, а при таком разбросе датировок Иисус мог родиться как 500, так 2500 лет назад.
— А вы не пытались идти к дате рождения Спасителя от дня сегодняшнего? — поинтересовался он. — От Папы к Папе… из настоящего — в прошлое.
Отец Клод язвительно улыбнулся, подошел к ближайшему стеллажу и вытащил две подшивки желтых от времени документов.
— Вот булла Бенедикта V, а здесь — булла Бенедикта VI. Ты их отличишь?
Гаспар и сам уже понял, что сказал глупость. Пап никто никогда не нумеровал, а дата на буллах была одна — день месяца и число лет, прошедших от избрания Папы. Безо всякой привязки к противоречивым шкалам «от сотворения мира». Даже лучшему теософу этот гордиев узел священного беспорядка было не разрубить. Здесь и впрямь нужен был практик.
Амир контролировал каждый шаг повара и раздатчика, жестко следил затем, чтобы воду «варили», а котлы отмывали от остатков пищи, и все получилось. Как только рабы перестали получать тухлятину, падеж иссяк сам собой.
— Будем в Сан-Паулу, свечку Пресвятой Деве поставлю, — пообещал как-то потрясенный управляющий. — Чистое чудо вышло! Всего четырнадцать трупов за весь рейс…
Но он ошибался. Едва судно пристало к дыхнувшему пряным запахом цветения зеленому берегу, погибла та рабыня, за которую хлопотал Амир, — пятнадцатая. Амир следил за ее умиранием все последние две недели, видел все симптомы, но определить болезнь так и не сумел — недоучился.
А потом конвоиры начали дергать за цепь, рабы, оскальзываясь в устлавшем полы трюма дерьме, побрели наверх, и Амир получил расчет и одним из последних спустился на берег. Дикарей уже передавали из руки в руки тощему, с желтым от тропической лихорадки лицом монаху, а на берегу стояла, наверное, половина всего поселка.
— Из Кастилии кто есть?! — встречая немногих пассажиров, кричали из толпы.
— Из Наварры никого?!
— Мусульмане здесь есть?! Ну хоть один?
Амир улыбнулся и поднял руку.
— Кто тут мусульман ищет?
— Друг! — тут же накинулись на него двое. — Ты откуда? Из Гранады?
— Арагонец я, — не в силах отбиться от объятий, рассмеялся Амир. — А в Гранаде только учился.
— Ну что? Ты, конечно, к нам? Давай, брат, не прогадаешь!
— Контрабандисты? — прищурился Амир. — Я не против. Работа знакомая.
— Не-е… — затрясли головами новые знакомцы. — Контрабанда у нас за голландцами. Злющие… чужих в свое ремесло ни за что не пустят!
— А кто вы тогда?
Новые знакомцы рассмеялись и повели его прочь от медленно расходящейся толпы, в тень огромных, втрое выше, чем в Арагоне, деревьев.
— Черных видел? Сегодня привезли…
— Ну…
— Сегодня же наши будут. Всех уведем.
Они тронулись в путь сразу.
— На ночь глядя каплуны никуда не тронутся, — на ходу объяснял вожак — плотный, невысокий марокканец с библейским именем Муса. — А к утру мы уже все приготовим.
— Вы здесь что, — поднял брови Амир, — совсем Церкви не боитесь?
Муса захохотал: