Страница:
На большой мне, знать, дороге
Умереть Господь судил...
Нельзя отрицать, что историческая трагедия имела вид семейной, и именно так воспринимало и продолжает воспринимать ее преобладающее большинство людей. Но под треугольником Наталья Николаевна - Пушкин Дантес (вкупе с его так называемым "отцом") скрывается (если взять ту же геометрическую фигуру) совсем иной треугольник: Николай I - Пушкин влиятельнейший политический салон Нессельроде (и в конечном счете сам министр). И гибель Поэта в этой коллизии была в полном смысле слова исторической трагедией...
* * *
Необходимо сказать о еще одной стороне дела, которая при верном ее освещении даст дополнительные аргументы в пользу изложенного представления о происшедшем. Как известно, немало близких Поэту людей - Вяземские, Карамзины, Россеты и другие достаточно резко осуждали его поведение накануне дуэли, ибо полагали, что оно обусловлено чрезмерной и к тому же не имевшей серьезных оснований ревностью к Дантесу.
И надо прямо сказать (хотя, конечно, многим трудно будет согласиться с моим утверждением), что эти люди были, со своей точки зрения, в той или иной мере правы... Поскольку им представлялось, что Поэтом движет прежде всего или даже исключительно ревность к Дантесу, их упреки понятны и по-своему справедливы...
Вечер 24 января - то есть уже после беседы с императором и всего за два дня до дуэли - Пушкин провел в доме женатого на дочери Карамзина Екатерине Николаевне князя П.И.Мещерского, где присутствовали тогда Вяземский, другая дочь историка - Софья и другие, в том числе и Дантес с женой. Софья Карамзина написала об этом вечере своему брату Андрею: "Пушкин скрежещет зубами и принимает свое выражение тигра... В общем все это очень странно, и дядюшка Вяземский утверждает, что закрывает свое лицо и отвращает его от дома Пушкиных".
Примечательно, что Софья Николаевна сочла происходящее "очень странным", то есть не объясняемым известными ей фактами, как бы догадываясь, что имеет место не только пресловутая "ревность", хотя вообще-то окружающие в конечном счете сводили все к ней.
Еще более существенно, что на следующий день Поэт явно попытался убедить своих друзей в отсутствии этой самой ревности. 25 января вечером он был у Вяземских, и опять там присутствовали Дантес с женой... Правда, не было самого хозяина: он уехал на бал к Мятлевым, осуществляя, возможно, свое обещание "отвратить лицо" от Пушкиных. Но позднее и жена, и сын Вяземского вспоминали, что Поэт сказал им о Дантесе: "... с этим молодым человеком мои счеты кончены", то есть дело вовсе не в ревности к пошлому юнцу, а в чем-то ином...
Ясно, что Пушкин не мог говорить о "роли" императора; он упомянул о нем в тот же день (другие такие факты не известны) в разговоре с Е.Н.Вревской, которая не была связана с петербургским светом.
Повторю еще раз: друзья Пушкина, убежденные, что причина его поведения - ревность к Дантесу, были в сущности правы в своих упреках. И с этой точки зрения нелогична позиция упомянутой современной исследовательницы С.Л.Абрамович, которая предлагает, в сущности, такое же толкование преддуэльной ситуации, как и тогдашние пушкинские друзья, но в то же время гневно их обличает за упреки Поэту!..
Поскольку всецело господствовало представление о дуэли как результате чисто семейной коллизии, целый ряд выдающихся людей упрекали Поэта даже и после его гибели!.
Так, Евгений Боратынский писал: "... я потрясен глубоко и со слезами, ропотом, недоумением (выделено мною. - В.К.), беспрестанно спрашиваю себя: зачем это так, а не иначе? Естественно ли, чтобы великий человек, в зрелых летах, погиб на поединке, как неосторожный мальчик? Сколько тут вины его собственной...?"
Более резко судил Поэта А.С.Хомяков: "Пушкин стрелялся с каким-то Дантесом... Жалкая репетиция (здесь - "повторение". - В.К.) Онегина и Ленского, жалкий и слишком ранний конец. Причины к дуэли порядочной не было... Пушкин не оказал твердости в характере..."
Упреки содержатся, в сущности, даже и в знаменитом стихотворении Лермонтова: "невольник чести... не вынесла душа поэта позора мелочных обид... зачем он руку дал клеветникам ничтожным?.." и т.п. И следует признать, что, если бы суть дела состояла в конфликте с Дантесом, эти упреки были бы в какой-то мере оправданными... Но выше приведены факты и свидетельства, которые убеждают, что гибель Поэта имела совсем иную и неизмеримо более существенную подоснову.
И последнее (но далеко не последнее по своей важности) соображение. Лермонтов недоумевал - или даже обвинял Пушкина:
Зачем от мирных нег и дружбы простодушной
Вступил он в этот свет завистливый и душный...
Казалось бы, с этим мог согласиться и сам Александр Сергеевич, который в 1834 году написал начальные строфы стихотворения
Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит
завершение которого он наметил прозой так: "О скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню - поля, сад, крестьяне, книги; труды поэтические - семья, любовь..."
Да, это стремление - и достаточно сильное - присутствовало в душе Поэта в зрелые его годы. Но, сознавая свое высшее назначение (что недвусмысленно выразилось в его "Памятнике"), Пушкин испытывал и более сильное стремление находиться в центре бытия России. Нередко утверждают (особенно авторы "ахматовского" направления), что Александр Сергеевич был при императорском дворе только ради желавшей блистать на балах Натальи Николаевны*. Однако Поэт высоко ценил возможность влиять на верховную власть; так, после "долгого разговора" с братом царя, великим князем Михаилом Павловичем, он записал в дневнике: "Я успел высказать ему многое. Дай Бог, чтобы слова мои произвели хоть каплю добра".
Вообще едва ли Пушкин был бы именно таким, каким мы его знаем, если бы он осуществил то стремление, о котором говорится в стихотворении "Пора, мой друг, пора...". Так поступил, кстати сказать, Евгений Боратынский, живший в зрелые годы, главным образом, в деревне, но ведь он - при всех его достоинствах - все же никак не Пушкин...
Сказать обо всем этом в книге о Тютчеве поистине необходимо, ибо Нессельроде был, как мы еще увидим, и его главным врагом. "Связь" Тютчева и Пушкина со всей определенностью выразилась и в этом... Более того, и непосредственные "исполнители" убийства Пушкина- Геккерн и его "приемный сын" Дантес - были достаточно хорошо известны Тютчеву. Ведь изгнанный в 1837 году из России Геккерн через пять лет сумел стать голландским послом в Вене и сыграл свою роль в подготовке того отвратительного предательства, которое совершила Австрия по отношению к своей давней союзнице России во время Крымской войны. Что же касается выученика Геккерна, Дантеса, он был позднее доверенным лицом Луи-Наполеона - одного из главных организаторов Крымской войны; за свои "заслуги" Дантес был возведен в сан сенатора Франции. Словом, главные враги Пушкина были в стане главных врагов Тютчева. Поэтому история гибели Пушкина имеет самое прямое отношение к Тютчеву. Через пятнадцать лет после гибели Пушкина благонамеренный Карл Пфеффель, брат второй жены Тютчева, сообщит ей о Нессельроде, - в то время уже канцлере: "Канцлер рассматривает возможно слишком пылкие речи, произносимые Тютчевым в салонах на злободневные политические темы как враждебные ему выступления. Считаю своим долгом вас об этом предупредить, чтобы вы убедили Тютчева утихомириться".
Тютчев, однако, не утихомирился. Через два года он писал о Нессельроде: "Вот какие люди управляют судьбами России!.. Нет, право, если только не предположить, что Бог на небесах насмехается над человечеством... невозможно не предощутить переворота, который, как метлой, сметет всю эту ветошь... Лет тридцать тому назад барон Штейн*, человек, наиболее ненавидевший это отродье, встретившись с нашим теперешним канцлером на каком-то конгрессе, писал про него в своих письмах: "Это самый жалкий негодяй, какого я когда-либо видел".
Мы знаем, что Тютчев, который не встретился лично с Пушкиным, стал позднее близким другим пушкинских друзей - Жуковского, Чаадаева, Вяземского. Но столь же важно знать, что у Пушкина и Тютчева были общие враги.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
МЕЖДУ ЕВРОПОЙ И РОССИЕЙ
...Последние я помню взоры
На этот кран - на озеро и горы,
В роскошной славе западных лучей...
Женева, 1860
Рассказ об отношениях Тютчева и Пушкина заставил нас заглянуть в будущее. Теперь мы должны возвратиться назад, в 1833 год.
Это был, по-видимому, крайне драматический год в жизни Тютчева. Ему исполнялось тридцать лет, и он остро воспринимал этот рубеж как конец молодости, как возраст, от которого начинается путь вниз...
Шло второе десятилетие его жизни в Германии, и на состоянии духа пусть пока неосознанно, незаметно (вскоре это станет явным) - начинала тяжко сказываться оторванность от родины.
Миновало уже три-четыре года со времени появления в русских журналах и альманахах десятка великолепных тютчевских стихотворений, но они так и не породили отзыва... Поэт перестал посылать стихи в Россию.
Вошла в его жизнь новая любовь, которая, вероятно, принесла поначалу больше мучений, чем счастья.
Наконец, в 1833 году окончился неудачей едва ли не первый опыт самостоятельной дипломатической деятельности Тютчева. С этого, пожалуй, и стоит начать.
До сих пор не было речи о Тютчеве-дипломате. Впрочем, в первые годы службы в Мюнхене он только готовился стать дипломатом. Он был зачислен на службу при русской миссии в Мюнхене не сразу по прибытии, а 13 мая 1823 года и то лишь в качестве "сверхштатного чиновника" в чине губернского секретаря (соответствует самому младшему офицерскому чину, то есть по-нынешнему - младшему лейтенанту). Поначалу Тютчев только переписывал и оформлял дипломатические документы.
В 1826 году он был - по обычному порядку выслуги лет - произведен в следующий чин коллежского секретаря, а в 1828 году назначен вторым секретарем при миссии. Теперь он уже сам составляет донесения в Петербург, правда, имеющие в основном чисто информационный характер.
Дипломатическая карьера имела свои преимущества; так, Тютчев уже в 1825 году получил придворное звание камер-юнкера (Пушкин получил его, будучи на одиннадцать лет старше). Но проявить какую-либо самостоятельность в то время, когда деятельность Министерства иностранных дел целиком определял Нессельроде, было чрезвычайно трудно. Тем не менее Тютчев уже в 1829 году начинает осуществлять самостоятельный дипломатический проект. Он близко сошелся с выдающимся эллинистом, ректором Мюнхенского университета Фридрихом Тиршем (1784-1860), которого его ученик Петр Киреевский назвал "одним из значительнейших людей Германии". Тирш не только глубоко изучал древнюю Элладу, но и был горячо озабочен современной судьбой греков, которые боролись за национальное освобождение от турецкого господства, начавшегося в 1453 году, когда пал Константинополь. Тирш вступил в тесную связь с Гетерией - тайным обществом, возглавлявшим эту борьбу, и создал в Баварии Греческий комитет, который должен был помочь древнему народу обрести независимость.
Как хорошо известно, Россия, исходя из многовековых связей с православной Грецией, сыграла громадную роль в ее национальном освобождении. В частности, именно по воле России на Ионических островах был в 1800 году создан своего рода прообраз самостоятельной греческой государственности - Республика Семи Соединенных островов. Когда в 1821 году в Греции началось восстание против турецкого господства, Россия оказывала многообразную поддержку повстанцам. Все, очевидно, знают, как горячо сочувствовал борьбе греков Пушкин.
В 1829 году Греция получила автономию. Но сразу же обострилась борьба между Россией и Англией за влияние в Греции.
Фридрих Тирш делал все для того, чтобы Бавария помогла юному греческому государству встать на ноги; вместе с тем, опираясь на опыт истории, Тирш был склонен полагать, что Греции необходим союз именно с Россией. С другой стороны, было ясно, что самые добрые отношения с воскресающей Грецией нужны и России - уже хотя бы потому, что дело шло о выходе в Средиземное море.
Тютчев совместно с Тиршем разрабатывает далеко идущие планы. Поскольку в только еще возникающем греческом государстве происходили постоянные столкновения самых разных сил, сложилось решение (которое поддерживали и Россия, и Англия) - пригласить своего рода "варяга" - короля из "нейтральной" страны. На эту роль избрали Оттона - совсем юного сына баварского короля. Предполагалось, что он примирит враждующие греческие партии и группировки. Его юность призвана была служить гарантией беспристрастности и одновременно порукой тому, что он, вырастая в Греции, станет именно греческим королем.
В то же время не только Тютчев, но и сдружившийся с ним Тирш полагали, что новое королевство должно находиться под покровительством России, которая, в частности, гораздо больше, чем кто-либо, сделала для освобождения Греции. Тирш по совету и при воздействии Тютчева написал осенью 1829 года послание к русскому императору, призывая его к активной поддержке греческой государственности; Тютчев через благоволившего ему тогдашнего русского посла в Баварии И. А. Потемкина брался передать это послание Николаю 1. Однако Нессельроде явно препятствовал активной русской политике в отношении Греции. Еще не раз пойдет речь об его дипломатической линии. Пока достаточно сказать, что Нессельроде всегда противостоял политическим действиям, которые могли вызвать недовольство Австрии. А поскольку чуть ли не основные ее интересы сосредоточивались на Балканах, Австрия постоянно боролась против всякого усиления там позиций России.
Официально линия Нессельроде выражалась в тезисе о безоговорочной необходимости тесного союза России с Австрией - союза, который-де обеспечивает всеобщее равновесие и порядок. Но, по сути дела, объективно получалось так, что Нессельроде руководствовался интересами не столько России, сколько Австрии (имела хождение едкая острота, что Нессельроде потому имеет чин вице*-канцлера - а он был им с 1828 по 1845 год, - что он является помощником австрийского канцлера Меттерниха...).
Кроме того, Нессельроде постоянно внушал Николаю 1, что ни в коем случае не следует восстанавливать против себя Англию и Францию (хотя впоследствии почему-то именно он не смог предостеречь царя от конфликта, приведшего к роковой Крымской войне).
Тютчев с юных лет самым внимательным образом изучал европейскую дипломатию и прекрасно понимал, что Англия и Франция будут всеми средствами препятствовать русскому влиянию в Греции, хотя это влияние было бы совершенно закономерным и естественным.
Подготовка посланий Фридриха Тирша Николаю 1 была точным дипломатическим ходом Тютчева. Влиятельный деятель Баварии - страны, откуда приглашается король для Греции, - призывает Россию всемерно помочь молодому греческому государству... Однако именно в то самое время, осенью 1829 года, когда Тютчев действовал, чтобы так или иначе утвердить русское влияние в Греции, ставленник Нессельроде, посол в Англии Ливен совершил прямо противоположную акцию. Дело заключается в том, что в результате только что закончившейся победой России русско-турецкой войны 1828 -1829 годов сложилась ситуация, при которой положение Греции как бы целиком должна была определять именно Россия; статья о Греции, включенная в Адрианопольский договор с турками (2 сентября 1829 года), предполагала теснейшую связь нового государства с Россией. Но когда Англия резко возразила против этой статьи русско-турецкого договора, Ливен дал согласие на то, чтобы вопрос о Греции решался в Лондоне, на международной конференции.
В то же время в турецкой и европейской прессе стали появляться материалы, восхвалявшие Англию и Францию в качестве "благородных помощников" Греции, а Россию объявлявшие чуть ли не главным врагом греческой свободы и независимости.
1 февраля 1830 года Тютчев пишет Тиршу, призывая его выступить против одной из подобных статей, которая, по его словам, есть "самое грубое оскорбление, какое когда-либо наносилось общественному здравому смыслу". И поборник свободы Греции Тирш неоднократно выступал в печати в пользу русского влияния в греческих и славянских землях.
Но так или иначе Англия, в частности, благодаря "уступчивости" Ливена одержала большую дипломатическую победу, в результате которой она позднее смогла прибрать к рукам юного Оттона, провозглашенного в 1832 году греческим королем. Отгон стал по сути дела английской марионеткой несмотря на то, что его отец, король Баварии Людвиг 1, был вроде бы самым положительным образом настроен по отношению к России. Под воздействием Англии русский посланник в Греции был по положению поставлен ниже английского, хотя последний прибыл на свой пост позже первого. Еще более выразительна была попытка сделать английского генерала Чёрча... послом Греции в России.
Все эти английские "козни" досконально выявил именно Тютчев, который в конце лета 1833 года был отправлен из Мюнхена в Грецию в качестве дипломатического курьера. Он глубоко изучил политическую ситуацию в стране и по возвращении в Мюнхен составил весомое и острое донесение в Петербург.
Он писал здесь, в частности: "В течение трех веков Россия сумела неизменно поддерживать с порабощенной Грецией самые искренние благожелательные отношения ... Греция свободна... Вот она - эта нация, самая древняя и самая юная в Европе! - Для нее настало время заявить миру о своем существовании. И посольства Греции явятся к европейским дворам. Это, несомненно, один из наиболее торжественных моментов в жизни народа. Но среди ее посольств есть одно, которому Греция хотела бы придать еще более величественный, еще более национальный характер: это - посольство, отправляемое ею в ту дружественную страну, которая, одна во всем мире, не хотела верить ее смерти, которая никогда не отчаивалась в ее спасении, которая, в течение веков ожидания, сумела сохранить ей место среди прочих народов. Разве не прекраснейшим днем будет для Греции тот, когда она, наконец, свободная, возобновит... союз с Россией, клятвенно заключенный под гнетом магометанского рабства?"
И далее Тютчев ставит вопрос о том, кто же избран, дабы "достойно представить Грецию перед Россией"? Оказывается, "это - английский офицер"...
В конце донесения Тютчев предлагал ряд конкретных мер для изменения этой поистине возмутительной ситуации. Так, он советовал "выказать немного настойчивости с целью добиться от короля Баварского, чтобы он употребил все свое влияние..." Необходимо, чтобы король направил к своему юному сыну надежного человека, могущего противостоять агентам Англии. Не приходится говорить о том, писал в заключение Тютчев, "насколько такое лицо, надлежаще выбранное, могло бы оказать пользы нашим дипломатическим сношениям, и каким коррективом оно послужило бы для нас..."
Естественно предположить, что Тютчев уже подыскал такое "лицо" (возможно, это был сам Фридрих Тирш или кто-нибудь из его сподвижников) и ждал только согласия из Петербурга на дальнейшие действия.
Однако новый, только лишь приступивший к своим обязанностям русский посланник в Мюнхене князь Г.И.Гагарин, как свидетельствовал позднее уже известный нам его племянник Иван Гагарин, не решился отправить это тютчевское донесение в Петербург. Он сказал, что оно-де "недостаточно серьезно". На деле же Гагарин, надо думать, понимал, что решительность позиции, выраженной в донесении, весьма не понравится Нессельроде, который никак не хотел "ссориться" ни с Англией, ни с Австрией, видевшей в любом возрастании "русского присутствия" в Греции ущемление своих интересов. Георгий Чулков писал по поводу этого донесения: "Нессельроде... всеми силами старался... как-нибудь поправить "ошибку" России, поддерживавшей борьбу Греции за национальное освобождение. Вот почему депеша Тютчева не была утверждена... Гагариным, испугавшимся, очевидно, ее резкого тона".
Так бесплодно закончилась "греческая акция" Тютчева... Следует сказать о том, что Греция занимала одно из виднейших мест в политическом и историософском мировоззрении Тютчева. Поэтому неуспех начатого в 1829 году дипломатического предприятия, в которое он сумел вовлечь такого выдающегося германского деятеля, как Фридрих Тирш, был для Тютчева, по всей вероятности, очень чувствительным.
Весьма широко распространено - можно даже сказать, всецело господствует - представление, согласно которому Тютчев был недостаточно способным или даже совсем неспособным дипломатом. Это как бы прямо вытекает из истории его службы.
За ее первые пять лет он продвинулся до должности второго секретаря миссии. В 1829 году Тютчев был произведен в титулярные советники, в 1833-м - в коллежские асессоры (соответствует воинскому званию майора). Но чины эти шли, так сказать, сами собой - за выслугу лет. А Тютчев все оставался вторым секретарем (с 1835 года он стал называться "младшим секретарем") миссии в одном из германских королевств...
1 июня 1832 года его жена Элеонора сообщала брату Тютчева Николаю, что была надежда на повышение в должности первого секретаря в Мюнхене Крюднера, которое, как предполагалось, привело бы, в свою очередь, к продвижению по службе самого Тютчева. Но Крюднера тогда не повысили; "итак никакой надежды на повышение для Федора", - заключила Элеонора. Вскоре, 4 сентября того же года, русский посланник в Мюнхене Потемкин писал Нессельроде о тютчевской "карьере, к которой, как я уже почел долгом заметить вашему сиятельству, у него есть способности, но, тем не менее, за десять лет усердной службы ни разу г-ну Тютчеву не посчастливилось заслужить ни малейшего знака поощрения от Министерства".
1 января 1834 года Элеонора снова говорит в письме к Николаю Тютчеву: "Нам остается только надежда на место Крюднера, так как эта желанная преемственность должна же, наконец, наступить".
В 1836 году Крюднер действительно получает повышение, но это, как оказывается, вовсе не приводит к повышению Тютчева (хотя он служит в Мюнхене уже пятнадцатый год!), и 31 декабря он пишет родителям: "Мой удел при этой миссии довольно странный. Мне суждено было пережить здесь всех и не унаследовать никому. Я только что написал Крюднеру. Он... за последнее время на деле доказал мне свою дружбу и свое стремление помочь мне. Возможно, что при случае он походатайствует за меня перед вице-канцлером. Но, в конце концов, что мог бы он ему сообщить? Вице-канцлер пишет мне любезные письма и неоднократно самым благосклонным образом высказывался на мой счет. Стало быть, если он ничего не делает для меня, на это есть другие причины. Может быть, он полагает, что привязанность, столь искренняя, как та, которую он ко мне питает, не нуждается во внешних проявлениях".
Ирония здесь весьма многозначительная. Но, может быть, Тютчев в самом деле не имел способностей к дипломатической деятельности?
Чтобы разобраться в существе дела, целесообразно проследить карьеру крупнейшего русского дипломата XIX века Александра Горчакова, с которым позднее, с середины пятидесятых годов, Тютчев окажется в самых тесных отношениях. Он был на пять лет старше Тютчева. В 1817 году он блестяще окончил Царскосельский лицей (вместе с Пушкиным) и сразу же был зачислен в Министерство иностранных дел. С 1820 года он уже принимает участие в международных конгрессах, а в декабре 1822 года Александр 1 назначает его сразу первым секретарем русского посольства в Англии; Горчакову было тогда всего лишь двадцать четыре года.
Но именно к этому моменту власть в Министерстве иностранных дел целиком оказалась в руках Нессельроде. Вскоре посол в Лондоне Ливен (тот самый, который через пять лет как бы отдаст Грецию в английские руки) "жалуется" на Горчакова, и Нессельроде переводит его первым секретарем в несоизмеримо менее значительное представительство в Риме, который был тогда столицей даже не Италии, а небольшой Папской области. В 1828 году Горчаков назначается поверенным в делах в итальянском герцогстве Тосканском, а затем в захолустном герцогстве Лукка.
В 1833 году, на шестнадцатый год службы, Горчаков, наконец, получает немаловажный пост советника в Вене. Но так как здесь яснее обнаружилось его противостояние политике Нессельроде, в 1838 году он был "уволен от должности советника в Вене для употребления по другим делам". В знак протеста сорокалетний Горчаков подал в отставку, надеясь, что ее не примут. Но он ошибся и был "уволен вовсе со службы". В 1839 году его сотоварищ по лицею М.А.Корф, подводя в своем дневнике "итоги" судеб лицеистов, отнес Горчакова к сравнительно небольшой категории "неудачников"...
Лишь после тяжких трехлетних усилий Горчаков сумел с помощью влиятельных родственников, хлопотавших за него перед царем, вернуться в дипломатию и в 1841 году стал посланником... в одном из тридцати восьми германских государств - маленьком королевстве Вюртемберг. Здесь он находился тринадцать лет!
Решительный поворот в судьбе Горчакова произошел лишь в июле 1854 года, когда царь лично назначил его на один из важнейших дипломатических постов - русским послом в Вене. Нессельроде пытался возражать, указывая на... "некомпетентность" Горчакова. Николай I ответил: "Я назначил его потому, что он русский".
Но было уже невозможно что-либо изменить: Крымская катастрофа разразилась. Менее чем через два года Нессельроде был наконец отправлен в отставку, а его место занял не кто иной, как Горчаков, который затем в течение двадцати пяти лет прилагал усилия для исправления всего того, что "натворил" Нессельроде. А Тютчев стал ближайшим советником Горчакова.
Умереть Господь судил...
Нельзя отрицать, что историческая трагедия имела вид семейной, и именно так воспринимало и продолжает воспринимать ее преобладающее большинство людей. Но под треугольником Наталья Николаевна - Пушкин Дантес (вкупе с его так называемым "отцом") скрывается (если взять ту же геометрическую фигуру) совсем иной треугольник: Николай I - Пушкин влиятельнейший политический салон Нессельроде (и в конечном счете сам министр). И гибель Поэта в этой коллизии была в полном смысле слова исторической трагедией...
* * *
Необходимо сказать о еще одной стороне дела, которая при верном ее освещении даст дополнительные аргументы в пользу изложенного представления о происшедшем. Как известно, немало близких Поэту людей - Вяземские, Карамзины, Россеты и другие достаточно резко осуждали его поведение накануне дуэли, ибо полагали, что оно обусловлено чрезмерной и к тому же не имевшей серьезных оснований ревностью к Дантесу.
И надо прямо сказать (хотя, конечно, многим трудно будет согласиться с моим утверждением), что эти люди были, со своей точки зрения, в той или иной мере правы... Поскольку им представлялось, что Поэтом движет прежде всего или даже исключительно ревность к Дантесу, их упреки понятны и по-своему справедливы...
Вечер 24 января - то есть уже после беседы с императором и всего за два дня до дуэли - Пушкин провел в доме женатого на дочери Карамзина Екатерине Николаевне князя П.И.Мещерского, где присутствовали тогда Вяземский, другая дочь историка - Софья и другие, в том числе и Дантес с женой. Софья Карамзина написала об этом вечере своему брату Андрею: "Пушкин скрежещет зубами и принимает свое выражение тигра... В общем все это очень странно, и дядюшка Вяземский утверждает, что закрывает свое лицо и отвращает его от дома Пушкиных".
Примечательно, что Софья Николаевна сочла происходящее "очень странным", то есть не объясняемым известными ей фактами, как бы догадываясь, что имеет место не только пресловутая "ревность", хотя вообще-то окружающие в конечном счете сводили все к ней.
Еще более существенно, что на следующий день Поэт явно попытался убедить своих друзей в отсутствии этой самой ревности. 25 января вечером он был у Вяземских, и опять там присутствовали Дантес с женой... Правда, не было самого хозяина: он уехал на бал к Мятлевым, осуществляя, возможно, свое обещание "отвратить лицо" от Пушкиных. Но позднее и жена, и сын Вяземского вспоминали, что Поэт сказал им о Дантесе: "... с этим молодым человеком мои счеты кончены", то есть дело вовсе не в ревности к пошлому юнцу, а в чем-то ином...
Ясно, что Пушкин не мог говорить о "роли" императора; он упомянул о нем в тот же день (другие такие факты не известны) в разговоре с Е.Н.Вревской, которая не была связана с петербургским светом.
Повторю еще раз: друзья Пушкина, убежденные, что причина его поведения - ревность к Дантесу, были в сущности правы в своих упреках. И с этой точки зрения нелогична позиция упомянутой современной исследовательницы С.Л.Абрамович, которая предлагает, в сущности, такое же толкование преддуэльной ситуации, как и тогдашние пушкинские друзья, но в то же время гневно их обличает за упреки Поэту!..
Поскольку всецело господствовало представление о дуэли как результате чисто семейной коллизии, целый ряд выдающихся людей упрекали Поэта даже и после его гибели!.
Так, Евгений Боратынский писал: "... я потрясен глубоко и со слезами, ропотом, недоумением (выделено мною. - В.К.), беспрестанно спрашиваю себя: зачем это так, а не иначе? Естественно ли, чтобы великий человек, в зрелых летах, погиб на поединке, как неосторожный мальчик? Сколько тут вины его собственной...?"
Более резко судил Поэта А.С.Хомяков: "Пушкин стрелялся с каким-то Дантесом... Жалкая репетиция (здесь - "повторение". - В.К.) Онегина и Ленского, жалкий и слишком ранний конец. Причины к дуэли порядочной не было... Пушкин не оказал твердости в характере..."
Упреки содержатся, в сущности, даже и в знаменитом стихотворении Лермонтова: "невольник чести... не вынесла душа поэта позора мелочных обид... зачем он руку дал клеветникам ничтожным?.." и т.п. И следует признать, что, если бы суть дела состояла в конфликте с Дантесом, эти упреки были бы в какой-то мере оправданными... Но выше приведены факты и свидетельства, которые убеждают, что гибель Поэта имела совсем иную и неизмеримо более существенную подоснову.
И последнее (но далеко не последнее по своей важности) соображение. Лермонтов недоумевал - или даже обвинял Пушкина:
Зачем от мирных нег и дружбы простодушной
Вступил он в этот свет завистливый и душный...
Казалось бы, с этим мог согласиться и сам Александр Сергеевич, который в 1834 году написал начальные строфы стихотворения
Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит
завершение которого он наметил прозой так: "О скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню - поля, сад, крестьяне, книги; труды поэтические - семья, любовь..."
Да, это стремление - и достаточно сильное - присутствовало в душе Поэта в зрелые его годы. Но, сознавая свое высшее назначение (что недвусмысленно выразилось в его "Памятнике"), Пушкин испытывал и более сильное стремление находиться в центре бытия России. Нередко утверждают (особенно авторы "ахматовского" направления), что Александр Сергеевич был при императорском дворе только ради желавшей блистать на балах Натальи Николаевны*. Однако Поэт высоко ценил возможность влиять на верховную власть; так, после "долгого разговора" с братом царя, великим князем Михаилом Павловичем, он записал в дневнике: "Я успел высказать ему многое. Дай Бог, чтобы слова мои произвели хоть каплю добра".
Вообще едва ли Пушкин был бы именно таким, каким мы его знаем, если бы он осуществил то стремление, о котором говорится в стихотворении "Пора, мой друг, пора...". Так поступил, кстати сказать, Евгений Боратынский, живший в зрелые годы, главным образом, в деревне, но ведь он - при всех его достоинствах - все же никак не Пушкин...
Сказать обо всем этом в книге о Тютчеве поистине необходимо, ибо Нессельроде был, как мы еще увидим, и его главным врагом. "Связь" Тютчева и Пушкина со всей определенностью выразилась и в этом... Более того, и непосредственные "исполнители" убийства Пушкина- Геккерн и его "приемный сын" Дантес - были достаточно хорошо известны Тютчеву. Ведь изгнанный в 1837 году из России Геккерн через пять лет сумел стать голландским послом в Вене и сыграл свою роль в подготовке того отвратительного предательства, которое совершила Австрия по отношению к своей давней союзнице России во время Крымской войны. Что же касается выученика Геккерна, Дантеса, он был позднее доверенным лицом Луи-Наполеона - одного из главных организаторов Крымской войны; за свои "заслуги" Дантес был возведен в сан сенатора Франции. Словом, главные враги Пушкина были в стане главных врагов Тютчева. Поэтому история гибели Пушкина имеет самое прямое отношение к Тютчеву. Через пятнадцать лет после гибели Пушкина благонамеренный Карл Пфеффель, брат второй жены Тютчева, сообщит ей о Нессельроде, - в то время уже канцлере: "Канцлер рассматривает возможно слишком пылкие речи, произносимые Тютчевым в салонах на злободневные политические темы как враждебные ему выступления. Считаю своим долгом вас об этом предупредить, чтобы вы убедили Тютчева утихомириться".
Тютчев, однако, не утихомирился. Через два года он писал о Нессельроде: "Вот какие люди управляют судьбами России!.. Нет, право, если только не предположить, что Бог на небесах насмехается над человечеством... невозможно не предощутить переворота, который, как метлой, сметет всю эту ветошь... Лет тридцать тому назад барон Штейн*, человек, наиболее ненавидевший это отродье, встретившись с нашим теперешним канцлером на каком-то конгрессе, писал про него в своих письмах: "Это самый жалкий негодяй, какого я когда-либо видел".
Мы знаем, что Тютчев, который не встретился лично с Пушкиным, стал позднее близким другим пушкинских друзей - Жуковского, Чаадаева, Вяземского. Но столь же важно знать, что у Пушкина и Тютчева были общие враги.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
МЕЖДУ ЕВРОПОЙ И РОССИЕЙ
...Последние я помню взоры
На этот кран - на озеро и горы,
В роскошной славе западных лучей...
Женева, 1860
Рассказ об отношениях Тютчева и Пушкина заставил нас заглянуть в будущее. Теперь мы должны возвратиться назад, в 1833 год.
Это был, по-видимому, крайне драматический год в жизни Тютчева. Ему исполнялось тридцать лет, и он остро воспринимал этот рубеж как конец молодости, как возраст, от которого начинается путь вниз...
Шло второе десятилетие его жизни в Германии, и на состоянии духа пусть пока неосознанно, незаметно (вскоре это станет явным) - начинала тяжко сказываться оторванность от родины.
Миновало уже три-четыре года со времени появления в русских журналах и альманахах десятка великолепных тютчевских стихотворений, но они так и не породили отзыва... Поэт перестал посылать стихи в Россию.
Вошла в его жизнь новая любовь, которая, вероятно, принесла поначалу больше мучений, чем счастья.
Наконец, в 1833 году окончился неудачей едва ли не первый опыт самостоятельной дипломатической деятельности Тютчева. С этого, пожалуй, и стоит начать.
До сих пор не было речи о Тютчеве-дипломате. Впрочем, в первые годы службы в Мюнхене он только готовился стать дипломатом. Он был зачислен на службу при русской миссии в Мюнхене не сразу по прибытии, а 13 мая 1823 года и то лишь в качестве "сверхштатного чиновника" в чине губернского секретаря (соответствует самому младшему офицерскому чину, то есть по-нынешнему - младшему лейтенанту). Поначалу Тютчев только переписывал и оформлял дипломатические документы.
В 1826 году он был - по обычному порядку выслуги лет - произведен в следующий чин коллежского секретаря, а в 1828 году назначен вторым секретарем при миссии. Теперь он уже сам составляет донесения в Петербург, правда, имеющие в основном чисто информационный характер.
Дипломатическая карьера имела свои преимущества; так, Тютчев уже в 1825 году получил придворное звание камер-юнкера (Пушкин получил его, будучи на одиннадцать лет старше). Но проявить какую-либо самостоятельность в то время, когда деятельность Министерства иностранных дел целиком определял Нессельроде, было чрезвычайно трудно. Тем не менее Тютчев уже в 1829 году начинает осуществлять самостоятельный дипломатический проект. Он близко сошелся с выдающимся эллинистом, ректором Мюнхенского университета Фридрихом Тиршем (1784-1860), которого его ученик Петр Киреевский назвал "одним из значительнейших людей Германии". Тирш не только глубоко изучал древнюю Элладу, но и был горячо озабочен современной судьбой греков, которые боролись за национальное освобождение от турецкого господства, начавшегося в 1453 году, когда пал Константинополь. Тирш вступил в тесную связь с Гетерией - тайным обществом, возглавлявшим эту борьбу, и создал в Баварии Греческий комитет, который должен был помочь древнему народу обрести независимость.
Как хорошо известно, Россия, исходя из многовековых связей с православной Грецией, сыграла громадную роль в ее национальном освобождении. В частности, именно по воле России на Ионических островах был в 1800 году создан своего рода прообраз самостоятельной греческой государственности - Республика Семи Соединенных островов. Когда в 1821 году в Греции началось восстание против турецкого господства, Россия оказывала многообразную поддержку повстанцам. Все, очевидно, знают, как горячо сочувствовал борьбе греков Пушкин.
В 1829 году Греция получила автономию. Но сразу же обострилась борьба между Россией и Англией за влияние в Греции.
Фридрих Тирш делал все для того, чтобы Бавария помогла юному греческому государству встать на ноги; вместе с тем, опираясь на опыт истории, Тирш был склонен полагать, что Греции необходим союз именно с Россией. С другой стороны, было ясно, что самые добрые отношения с воскресающей Грецией нужны и России - уже хотя бы потому, что дело шло о выходе в Средиземное море.
Тютчев совместно с Тиршем разрабатывает далеко идущие планы. Поскольку в только еще возникающем греческом государстве происходили постоянные столкновения самых разных сил, сложилось решение (которое поддерживали и Россия, и Англия) - пригласить своего рода "варяга" - короля из "нейтральной" страны. На эту роль избрали Оттона - совсем юного сына баварского короля. Предполагалось, что он примирит враждующие греческие партии и группировки. Его юность призвана была служить гарантией беспристрастности и одновременно порукой тому, что он, вырастая в Греции, станет именно греческим королем.
В то же время не только Тютчев, но и сдружившийся с ним Тирш полагали, что новое королевство должно находиться под покровительством России, которая, в частности, гораздо больше, чем кто-либо, сделала для освобождения Греции. Тирш по совету и при воздействии Тютчева написал осенью 1829 года послание к русскому императору, призывая его к активной поддержке греческой государственности; Тютчев через благоволившего ему тогдашнего русского посла в Баварии И. А. Потемкина брался передать это послание Николаю 1. Однако Нессельроде явно препятствовал активной русской политике в отношении Греции. Еще не раз пойдет речь об его дипломатической линии. Пока достаточно сказать, что Нессельроде всегда противостоял политическим действиям, которые могли вызвать недовольство Австрии. А поскольку чуть ли не основные ее интересы сосредоточивались на Балканах, Австрия постоянно боролась против всякого усиления там позиций России.
Официально линия Нессельроде выражалась в тезисе о безоговорочной необходимости тесного союза России с Австрией - союза, который-де обеспечивает всеобщее равновесие и порядок. Но, по сути дела, объективно получалось так, что Нессельроде руководствовался интересами не столько России, сколько Австрии (имела хождение едкая острота, что Нессельроде потому имеет чин вице*-канцлера - а он был им с 1828 по 1845 год, - что он является помощником австрийского канцлера Меттерниха...).
Кроме того, Нессельроде постоянно внушал Николаю 1, что ни в коем случае не следует восстанавливать против себя Англию и Францию (хотя впоследствии почему-то именно он не смог предостеречь царя от конфликта, приведшего к роковой Крымской войне).
Тютчев с юных лет самым внимательным образом изучал европейскую дипломатию и прекрасно понимал, что Англия и Франция будут всеми средствами препятствовать русскому влиянию в Греции, хотя это влияние было бы совершенно закономерным и естественным.
Подготовка посланий Фридриха Тирша Николаю 1 была точным дипломатическим ходом Тютчева. Влиятельный деятель Баварии - страны, откуда приглашается король для Греции, - призывает Россию всемерно помочь молодому греческому государству... Однако именно в то самое время, осенью 1829 года, когда Тютчев действовал, чтобы так или иначе утвердить русское влияние в Греции, ставленник Нессельроде, посол в Англии Ливен совершил прямо противоположную акцию. Дело заключается в том, что в результате только что закончившейся победой России русско-турецкой войны 1828 -1829 годов сложилась ситуация, при которой положение Греции как бы целиком должна была определять именно Россия; статья о Греции, включенная в Адрианопольский договор с турками (2 сентября 1829 года), предполагала теснейшую связь нового государства с Россией. Но когда Англия резко возразила против этой статьи русско-турецкого договора, Ливен дал согласие на то, чтобы вопрос о Греции решался в Лондоне, на международной конференции.
В то же время в турецкой и европейской прессе стали появляться материалы, восхвалявшие Англию и Францию в качестве "благородных помощников" Греции, а Россию объявлявшие чуть ли не главным врагом греческой свободы и независимости.
1 февраля 1830 года Тютчев пишет Тиршу, призывая его выступить против одной из подобных статей, которая, по его словам, есть "самое грубое оскорбление, какое когда-либо наносилось общественному здравому смыслу". И поборник свободы Греции Тирш неоднократно выступал в печати в пользу русского влияния в греческих и славянских землях.
Но так или иначе Англия, в частности, благодаря "уступчивости" Ливена одержала большую дипломатическую победу, в результате которой она позднее смогла прибрать к рукам юного Оттона, провозглашенного в 1832 году греческим королем. Отгон стал по сути дела английской марионеткой несмотря на то, что его отец, король Баварии Людвиг 1, был вроде бы самым положительным образом настроен по отношению к России. Под воздействием Англии русский посланник в Греции был по положению поставлен ниже английского, хотя последний прибыл на свой пост позже первого. Еще более выразительна была попытка сделать английского генерала Чёрча... послом Греции в России.
Все эти английские "козни" досконально выявил именно Тютчев, который в конце лета 1833 года был отправлен из Мюнхена в Грецию в качестве дипломатического курьера. Он глубоко изучил политическую ситуацию в стране и по возвращении в Мюнхен составил весомое и острое донесение в Петербург.
Он писал здесь, в частности: "В течение трех веков Россия сумела неизменно поддерживать с порабощенной Грецией самые искренние благожелательные отношения ... Греция свободна... Вот она - эта нация, самая древняя и самая юная в Европе! - Для нее настало время заявить миру о своем существовании. И посольства Греции явятся к европейским дворам. Это, несомненно, один из наиболее торжественных моментов в жизни народа. Но среди ее посольств есть одно, которому Греция хотела бы придать еще более величественный, еще более национальный характер: это - посольство, отправляемое ею в ту дружественную страну, которая, одна во всем мире, не хотела верить ее смерти, которая никогда не отчаивалась в ее спасении, которая, в течение веков ожидания, сумела сохранить ей место среди прочих народов. Разве не прекраснейшим днем будет для Греции тот, когда она, наконец, свободная, возобновит... союз с Россией, клятвенно заключенный под гнетом магометанского рабства?"
И далее Тютчев ставит вопрос о том, кто же избран, дабы "достойно представить Грецию перед Россией"? Оказывается, "это - английский офицер"...
В конце донесения Тютчев предлагал ряд конкретных мер для изменения этой поистине возмутительной ситуации. Так, он советовал "выказать немного настойчивости с целью добиться от короля Баварского, чтобы он употребил все свое влияние..." Необходимо, чтобы король направил к своему юному сыну надежного человека, могущего противостоять агентам Англии. Не приходится говорить о том, писал в заключение Тютчев, "насколько такое лицо, надлежаще выбранное, могло бы оказать пользы нашим дипломатическим сношениям, и каким коррективом оно послужило бы для нас..."
Естественно предположить, что Тютчев уже подыскал такое "лицо" (возможно, это был сам Фридрих Тирш или кто-нибудь из его сподвижников) и ждал только согласия из Петербурга на дальнейшие действия.
Однако новый, только лишь приступивший к своим обязанностям русский посланник в Мюнхене князь Г.И.Гагарин, как свидетельствовал позднее уже известный нам его племянник Иван Гагарин, не решился отправить это тютчевское донесение в Петербург. Он сказал, что оно-де "недостаточно серьезно". На деле же Гагарин, надо думать, понимал, что решительность позиции, выраженной в донесении, весьма не понравится Нессельроде, который никак не хотел "ссориться" ни с Англией, ни с Австрией, видевшей в любом возрастании "русского присутствия" в Греции ущемление своих интересов. Георгий Чулков писал по поводу этого донесения: "Нессельроде... всеми силами старался... как-нибудь поправить "ошибку" России, поддерживавшей борьбу Греции за национальное освобождение. Вот почему депеша Тютчева не была утверждена... Гагариным, испугавшимся, очевидно, ее резкого тона".
Так бесплодно закончилась "греческая акция" Тютчева... Следует сказать о том, что Греция занимала одно из виднейших мест в политическом и историософском мировоззрении Тютчева. Поэтому неуспех начатого в 1829 году дипломатического предприятия, в которое он сумел вовлечь такого выдающегося германского деятеля, как Фридрих Тирш, был для Тютчева, по всей вероятности, очень чувствительным.
Весьма широко распространено - можно даже сказать, всецело господствует - представление, согласно которому Тютчев был недостаточно способным или даже совсем неспособным дипломатом. Это как бы прямо вытекает из истории его службы.
За ее первые пять лет он продвинулся до должности второго секретаря миссии. В 1829 году Тютчев был произведен в титулярные советники, в 1833-м - в коллежские асессоры (соответствует воинскому званию майора). Но чины эти шли, так сказать, сами собой - за выслугу лет. А Тютчев все оставался вторым секретарем (с 1835 года он стал называться "младшим секретарем") миссии в одном из германских королевств...
1 июня 1832 года его жена Элеонора сообщала брату Тютчева Николаю, что была надежда на повышение в должности первого секретаря в Мюнхене Крюднера, которое, как предполагалось, привело бы, в свою очередь, к продвижению по службе самого Тютчева. Но Крюднера тогда не повысили; "итак никакой надежды на повышение для Федора", - заключила Элеонора. Вскоре, 4 сентября того же года, русский посланник в Мюнхене Потемкин писал Нессельроде о тютчевской "карьере, к которой, как я уже почел долгом заметить вашему сиятельству, у него есть способности, но, тем не менее, за десять лет усердной службы ни разу г-ну Тютчеву не посчастливилось заслужить ни малейшего знака поощрения от Министерства".
1 января 1834 года Элеонора снова говорит в письме к Николаю Тютчеву: "Нам остается только надежда на место Крюднера, так как эта желанная преемственность должна же, наконец, наступить".
В 1836 году Крюднер действительно получает повышение, но это, как оказывается, вовсе не приводит к повышению Тютчева (хотя он служит в Мюнхене уже пятнадцатый год!), и 31 декабря он пишет родителям: "Мой удел при этой миссии довольно странный. Мне суждено было пережить здесь всех и не унаследовать никому. Я только что написал Крюднеру. Он... за последнее время на деле доказал мне свою дружбу и свое стремление помочь мне. Возможно, что при случае он походатайствует за меня перед вице-канцлером. Но, в конце концов, что мог бы он ему сообщить? Вице-канцлер пишет мне любезные письма и неоднократно самым благосклонным образом высказывался на мой счет. Стало быть, если он ничего не делает для меня, на это есть другие причины. Может быть, он полагает, что привязанность, столь искренняя, как та, которую он ко мне питает, не нуждается во внешних проявлениях".
Ирония здесь весьма многозначительная. Но, может быть, Тютчев в самом деле не имел способностей к дипломатической деятельности?
Чтобы разобраться в существе дела, целесообразно проследить карьеру крупнейшего русского дипломата XIX века Александра Горчакова, с которым позднее, с середины пятидесятых годов, Тютчев окажется в самых тесных отношениях. Он был на пять лет старше Тютчева. В 1817 году он блестяще окончил Царскосельский лицей (вместе с Пушкиным) и сразу же был зачислен в Министерство иностранных дел. С 1820 года он уже принимает участие в международных конгрессах, а в декабре 1822 года Александр 1 назначает его сразу первым секретарем русского посольства в Англии; Горчакову было тогда всего лишь двадцать четыре года.
Но именно к этому моменту власть в Министерстве иностранных дел целиком оказалась в руках Нессельроде. Вскоре посол в Лондоне Ливен (тот самый, который через пять лет как бы отдаст Грецию в английские руки) "жалуется" на Горчакова, и Нессельроде переводит его первым секретарем в несоизмеримо менее значительное представительство в Риме, который был тогда столицей даже не Италии, а небольшой Папской области. В 1828 году Горчаков назначается поверенным в делах в итальянском герцогстве Тосканском, а затем в захолустном герцогстве Лукка.
В 1833 году, на шестнадцатый год службы, Горчаков, наконец, получает немаловажный пост советника в Вене. Но так как здесь яснее обнаружилось его противостояние политике Нессельроде, в 1838 году он был "уволен от должности советника в Вене для употребления по другим делам". В знак протеста сорокалетний Горчаков подал в отставку, надеясь, что ее не примут. Но он ошибся и был "уволен вовсе со службы". В 1839 году его сотоварищ по лицею М.А.Корф, подводя в своем дневнике "итоги" судеб лицеистов, отнес Горчакова к сравнительно небольшой категории "неудачников"...
Лишь после тяжких трехлетних усилий Горчаков сумел с помощью влиятельных родственников, хлопотавших за него перед царем, вернуться в дипломатию и в 1841 году стал посланником... в одном из тридцати восьми германских государств - маленьком королевстве Вюртемберг. Здесь он находился тринадцать лет!
Решительный поворот в судьбе Горчакова произошел лишь в июле 1854 года, когда царь лично назначил его на один из важнейших дипломатических постов - русским послом в Вене. Нессельроде пытался возражать, указывая на... "некомпетентность" Горчакова. Николай I ответил: "Я назначил его потому, что он русский".
Но было уже невозможно что-либо изменить: Крымская катастрофа разразилась. Менее чем через два года Нессельроде был наконец отправлен в отставку, а его место занял не кто иной, как Горчаков, который затем в течение двадцати пяти лет прилагал усилия для исправления всего того, что "натворил" Нессельроде. А Тютчев стал ближайшим советником Горчакова.