Страница:
Сам Тютчев, о чем уже не раз говорилось, был весь проникнут Историей. Он прекрасно знал, в частности, весь тысячелетний опыт отношений России и Рима, и современные события были для него звеньями десятивековой цепи. Он понимал, что "мир" с папским Римом невозможен.
Поэт нередко приходил в отчаяние от того отсутствия национально-исторического сознания, с которым ему приходилось постоянно сталкиваться в правительственных кругах. Но он непрерывно и неустанно стремился заполнить эту пустоту, внушить Горчакову и другим свое понимание задач и места России в мире. И это ему, как можно судить по результатам, нередко удавалось (в частности, Горчаков прекратил свои попытки вступить в сомнительный союз с папством).
Для осуществления своих целей Тютчев прибегал к самым разнообразным, подчас способным даже удивить путям и средствам. Он стремился использовать все - и деловые совещания, и салонное остроумие, и задушевные беседы. Он писал десятки писем, обращенных и к государственным деятелям, и к влиятельным придворным дамам, и к своим родственникам и друзьям, которые имели возможность воздействовать на печать или непосредственно на власть.
В этих своих усилиях Тютчев поистине ничем не пренебрегал. Выше шла речь об его крайне отрицательном отношении к министру внутренних дел Тимашеву. Рассказывая в письме к дочери Анне (4 сентября 1869 года) о встрече с этим министром, он заметил: "Мы старательно избегали говорить о делах, что является единственным, по-моему, для нас способом ладить друг с другом и т.д. и т. п.". Между тем другая, младшая дочь поэта, Мария, записала в дневнике 22 апреля 1868 года: "Сегодня папа продиктовал мне анонимное письмо Тимашеву, объясняющее, что вопрос свободы совести - один из важнейших вопросов будущего". По-видимому, эта, мягко говоря, необычная акция тайного советника Тютчева была бесполезной, и едва ли он сам не сознавал это. Тем не менее он не мог не совершить этой попытки воздействия на того, кого считал законченным "негодяем".
Мы уже видели, что даже в тяжелейшие месяцы после кончины Елены Денисьевой поэт продолжал свою политическую деятельность. Он не прекратил ее и на самом пороге собственной смерти...
Поскольку почти вся эта деятельность имела "неофициальный" характер, чрезвычайно трудно выявить ее реальные плоды. В работах, касающихся политической деятельности Тютчева, не раз высказывалось мнение, что плоды эти были не очень уж значительными. Однако показателен уже тот факт, что в большинстве новейших исследований, посвященных внешнеполитическим проблемам 1850-1870-х годов, так или иначе является имя Тютчева. При этом, правда, почти ничего не говорится о значительности его роли в событиях. Но, как уже отмечалось, Тютчев и не мог и не хотел хоть как-либо обнаруживать свою роль. Эрнестина Федоровна писала о муже еще в 1850 году (1 января): "...Честолюбие отнюдь ему не свойственно. Можно сказать даже, что он слишком мало присущ ему - этот недостаток, столь распространенный среди людей".
Чтобы раскрыть реальную роль Тютчева, необходимо всесторонне и тщательно изучить едва ли не все внешнеполитические перипетии 50-х - начала 70-х годов, для чего, естественно, понадобилась бы особая очень обширная книга. Здесь нам придется ограничиться лишь отдельными соображениями. В обобщающей работе, написанной одним из ведущих современных специалистов в этой области - Н.С.Киняпиной, - "Внешняя политика России второй половины XIX века" (М., 1974), - показано, что в результате Крымской войны Россия "утратила руководящую роль в международных делах... "Верховенство в Европе перешло из Петербурга в Париж", - писал об этом времени К. Маркс (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. Х с. 599)".
Далее Н.М.Киняпина констатирует, что "основным направлением внешней политики русского правительства во второй половине XIX века оставался восточный "вопрос, содержание которого сводилось к борьбе за отмену ограничительных условий Парижского мира 1856 г." (то есть за ликвидацию тяжких последствий поражения России в Крымской войне). Чтобы достичь этой цели (а она действительно была достигнута в 1870 году), пишет исследовательница, "Горчаков предлагал обратить внимание на внутренние дела и отказаться от активных действий вовне... Через десять лет после окончания Крымской войны (то есть в 1865 году. - В.К.) в докладе Александру II Горчаков заявил: "При современном положении нашего государства и Европы вообще главное внимание России должно быть упорно направлено на осуществление дела нашего внутреннего развития и вся внешняя политика должна быть подчинена этой основной задаче".
Вместе с тем на собственно международной арене, пишет Н.С.Киняпина, "главной задачей внешней политики России 1856-1871 гг. была борьба за отмену ограничительных статей Парижского мира. Россия не могла мириться с положением, при котором ее черноморская граница оставалась незащищенной... Экономические и политические интересы страны... требовали отмены нейтрализации Черною моря... решить эту задачу... следовало не военным, а дипломатическим путем, используя противоречия европейских держав".
Так через столетие историк обрисовывает важнейшие задачи русской внешней политики конца 1850-х - начала 1870-х годов. Но многочисленные документы (часть их цитировалась выше) ясно свидетельствуют, что на протяжении этого времени Тютчев снова и снова настойчиво, подчас даже с крайней заостренностью выдвигает перед Горчаковым и другими именно эти задачи, то есть решение "восточного вопроса", сосредоточение сил на внутреннем развитии ораны, использование противоречий европейских держав. Конечно, их достаточно четко формулировал и сам Горчаков. Но в силу присущей ему "шаткости", о которой не раз говорил поэт, министр то и дело сдавал позиции. И Тютчев опять и опять стремится возвратить его на истинный путь, обращаясь при этом нередко не лично к министру (постоянные тютчевские "поучения" могли бы в конце концов вызвать у него нежелательное раздражение), но к самым разным людям, способным так или иначе повлиять на Горчакова, других правительственных деятелей и, наконец, самого царя. Особенно характерно, что Тютчеву приходилось вновь и вновь формулировать те же самые основные внешнеполитические принципы.
В письме к жене от 18 августа 1866 года поэт отнес Горчакова к тем людям, которым "не только недостает энергии желать, но они даже не знают, чего они бы должны были желать". И Тютчев постоянно стремится как бы вложить, вдохнуть в Горчакова и других руководителей страны конкретные политические "желания"...
Мы знаем, что с самого момента назначения Горчакова на пост министра иностранных дел - то есть с 15 апреля 1856 года - Тютчев стал его ближайшим сподвижником; уже 18 апреля поэт имел беседу с новым министром. В продолжение последующих семнадцати лет он постоянно, чуть ли не каждую неделю (за исключением времени отпусков), встречается с Горчаковым - и чаще всего в неофициальной обстановке. Само по себе это свидетельствует, что поэт так или иначе участвовал в выработке направления внешней политики. И на многих этапах исторического развития конца 50-х - начала 70-х годов Тютчев с глубоким удовлетворением, подчас даже восхищением оценивал дипломатические акции Горчакова, видя в них осуществление своей собственной политической программы. Об этом ясно говорят, в частности, пять стихотворений поэта, обращенных к Горчакову в 1865 1871 годах.
Но, как уже говорилось, министр нередко сдавал свои позиции, что вызывало в Тютчеве чувство горечи или даже прямого негодования. Так, 8 февраля 1867 года поэт в письме к Анне характеризует "положение бедного князя Горчакова. Вопреки его добрым побуждениям, антирусские силы... постоянно подталкивают его действовать в обратном направлении. А нейтрализуют действие этих сил только я да Катакази". (Речь идет об обрусевшем греке, видном дипломате; этот единомышленник Тютчева в 1869 году стал русским послом в США.) Утверждая, что "только я да Катакази" нейтрализуют действие антирусских сил, Тютчев имел в виду, несомненно, обстановку внутри Министерства иностранных дел. Если же говорить о русском обществе в целом, поэт сумел так или иначе сплотить вокруг себя немало сподвижников. Одним из наиболее деятельных был Иван Аксаков, издававший газеты "День", "Москва", "Москвич". Тютчев постоянно побуждал его к воздействию на Горчакова.
Так, в письме от 23 сентября 1867 года, сообщая Ивану Аксакову неофициальные сведения о новом дипломатическом шаге Горчакова, Тютчев как бы дает прямое "указание": "Я сообщаю вам эти подробности отнюдь нс для того, чтобы они были переданы потомству... Вот что, я думаю, было бы возможно и даже полезно: в исчерпывающей статье о положении данного момента указать на шаг, подобный только что предпринятому, как на desideratum*, подсказываемое достоинством и интересами России, и по этому поводу было бы только справедливо высказать сочувствие обычно национальным побуждениям политики Горчакова, стараясь при этом не слишком выдвигать его вперед в ущерб Императору и т. д" и т. a" и т. д.".
Иван Аксаков тут же изложил все это в виде передовой статьи своей газеты "Москва". 2 октября Тютчев писал ему: "Ваша (по основному смыслу тютчевская** - В.К.) превосходная передовая статья от 30 сентября ?141 принята была здесь с большим сочувствием и признательностью... Еще раз я имел случай убедиться, какое значение приобрело у нас слово печати..."
Тютчев постоянно дает такого рода "инструкции" Ивану Аксакову, не забывая при этом и о своего рода дипломатии по отношению к нему самому. Дабы Аксаков не мог испытать уколов самолюбия в связи с тем, что он попросту пересказывает в своих внешнеполитических статьях мысли и даже cтилистические обороты Тютчева, поэт не раз в письмах супруге Аксакова, то есть своей дочери Анне, как бы обосновывает свое право давать "указания": "Я нахожусь в центре событий и вижу их с близкого расстояния" (17 марта 1867 года), или позднее: "Скажи своему мужу, что я прошу его серьезно отнестись к некоему соображению, которое я недавно ему сообщил. Он может поверить мне на слово, мне, находящемуся в крепости (имеется в виду Министерство иностранных дел. -В.К.), когда я обращаю его внимание на слабое место обороны" (2 февраля 1868 года).
Выше шла речь об основных направлениях русской внешней политики в конце 50-х - начале 70-х годов. Нет сомнения, что Тютчев принял самое весомое участие в разработке этих направлений. Но не менее важны были его непрерывные и упорные усилия, призванные удержать внешнеполитический штурвал на том единственно верном курсе, от которого постоянно стремились отклонить русскую дипломатию враждебные или же неразумные силы.
Так, с конца 50-х годов в русской внешней политике была достаточно четко поставлена задача активно использовать противоречия западных держав (именно на этом пути и были в конце концов ликвидированы тяжкие последствия Крымской катастрофы). Но под давлением различных сил Горчаков подчас сходил с этого пути. И Тютчев стремился выправить положение. Помимо прямого воздействия на Горчакова, поэт обращается и к целому ряду людей, способных лично повлиять на министра, и к тем своим сподвижникам, которые могли выступить в печати или же настроить соответствующим образом общественное мнение.
Сам тот факт, что Горчаков не раз и, как говорится, без особых угрызений совести изменял единственно верной линии, дает все основания видеть в Тютчеве истинного творца главных внешнеполитических принципов. которые он на протяжении полутора десятилетий страстно отстаивает и все более решительно формулирует заново.
Так, 26 июня 1864 года Тютчев пишет: "Единственная естественная политика. России по отношению к западным державам - это не союз с той или иной из этих держав, а разъединение, разделение их. Ибо они, только когда разъединены между собой, перестают быть нам враждебными - по бессилию... Эта суровая истина, быть может, покоробит чувствительные души, но в конце концов ведь это закон нашего бытия..."
Горчаков, как это явствует из конечных результатов его политической деятельности, так или иначе был согласен с Тютчевым. Но все же поэту приходилось прибегать к многообразным акциям, чтобы удерживать Горчакова на верном пути или, точнее, снова и снова возвращать его на этот путь. В середине 1866 года в придворных сферах возникла идея общеевропейского конгресса, который призван был примирить все державы - и прежде всего Пруссию и Австрию. Тютчев предпринимает напряженнейшие усилия, дабы предотвратить это чрезвычайно опасное в тот момент для России событие. 21 июля он пишет Эрнестине Федоровне: "Я только что провел три дня между Ораниенбаумом и Петергофом*, ведя политические прения со всеми членами августейшей семьи, которые все разделены своими немецкими симпатиями и антипатиями... Единственное, что совершенно отсутствует, - это русская точка зрения на вопрос... Что же касается до моего милейшего приятеля князя, он положительно запутался,-и то же самое можно сказать, увы, о всех этих людях, в которых не находишь ни малейшего понимания... русской действительности, представителями коей они должны бы быть".
28 июля он пишет жене о задуманном конгрессе: "Милейший князь, столь кичащийся своей независимостью, не посмел бороться против этой выдумки, которая, в сущности, вызвана только нежной привязанностью к бедным немецким родственникам" (то есть родственникам царской семьи).
Отчаявшись вдохнуть смелость в Горчакова, поэт, нарушая всякую субординацию, пишет самому Александру II: "Воспрепятствуйте конгрессу, умоляю вас, если еще не поздно. Совершенно очевидно, что в настоящих условиях конгресс не может привести к иным результатам, как разве к тому, чтобы превратить Россию в козла отпущения всех европейских осложнений... Такой исход был бы еще большим несчастьем, чем последствия Крымской кампании, так как он привел бы к тому, чтобы увековечить их. Словом, это было бы отречением от всего нашего прошлого, от всего нашего будущего".
Очень трудно или даже невозможно решить, так сказать, с математической точностью вопрос о том, сколь велика была личная заслуга Тютчева в этой ситуации, но так или иначе конгресс не состоялся...
Противодействие Тютчева вредному в тот момент "миротворчеству" выразилось в целом ряде его акций. Так, еще 26 июня 1866 года поэт пишет Георгиевскому, обращаясь, по существу, к Каткову. Говоря о предельной остроте внешнеполитической ситуации, Тютчев истинно дипломатически "льстит" Каткову: "Пора, очень пора великому сыну Пелея* выйти из своего стана и явиться на стене. Трояне, т. е. события, сильно напирают". Далее поэт пишет о правящих кругах: "Здесь не ищите ни определенного направления, ни руководства. Здесь не имеется ни одной идеи в запасе. Мы здесь до сих пор с какою-то благодушною глупостью все хлопотали и продолжаем хлопотать о мире, но чем для нас будет этот мир, того мы понять не в состоянии... Наполеонова диктатура... необходимо должна разразиться коалициею против России. Кто этого не понимает, тот уже ничего не понимает... Итак, вместо того, чтобы так глупо напирать на Пруссию, чтобы она пошла на мировую, мы должны от души желать, чтобы у Бисмарка стало довольно духу и решимости не подчинишься Наполеону... Это для нас гораздо менее опасно, чем сделка Бисмарка с Наполеоном, которая непременно обратится против нас..."
И поэт призывает "Московские ведомости" настойчиво выдвигать этот "взгляд", дабы "в настоящую минуту оказать самому правительству огромную услугу. Здесь... все шатко и неопределенно, хотя преобладающее чувство в главном деятеле (то есть Горчакове. - В.К.)... - враждебность к Наполеону, но при всем этом малодушие и неясность соображений. Выше (то есть в царе. В. .К. ) гораздо больше решимости, и сюда-то, к этой-то высшей среде, должны быть преимущественно устремлены паши усилия.
Прочтите это письмо Михаилу Никифоровичу (Каткову. - В.К.). Он более, нежели когда-либо, сила, и сила признанная. От него многое зависит".
Усилия Тютчева дали свои плоды. Сообщая 2 июля 1866 года Эрнестине Федоровне о встрече царя с Катковым, он не без удовлетворения замечает: "По поводу Каткова: если ты желаешь знать мои воззрения на то, что теперь происходит, тебе стоит только прочесть в его газете статьи, относящиеся к внешним событиям и внушенные мною" (курсив мой. -В.К.).
Зная предельную личную скромность Тютчева, можно не сомневаться в том, что он нисколько не преувеличивал свою роль.
Однако опасность ложных внешнеполитических шагов не миновала и после статей, "внушенных" Тютчевым. В мае 1867 года Александр II принял приглашение Наполеона III посетить Парижскую всемирную выставку, что могло привести к крайне нежелательным в то время "миротворческим" переговорам.
Сообщая 18 апреля Ивану Аксакову, что "поездка Государя в Париж пока дело решенное", Тютчев с гневом писал о "защитниках" этого решения: "Они говорят, что... можно надеяться при данных обстоятельствах настолько ослабить давление в смысле воинственного исхода, чтобы упрочить мир... Все это... есть не что иное, как мудрость юродствующих и прозорливость слепотствующих. Все это сверх того обличает, не говорю - непонимание, а совершенно превратное понимание судеб России и исторических законов ее развития. Грубейшее, например, непонимание этой простой фактической истины - то, что если бы нам и удалось в самом деле умиротворить Запад, то этот умиротворенный Запад, неминуемо и совершенно логично, опрокинется на нас же всем грузом европейской коалиции. Эта-то полнейшая бессознательность своих жизненных условий, это-то совершенное извращение прирожденных инстинктов в нашей правительственной сфере, вот в чем если не гибель наша, то наш страшный камень преткновения.
Но история все-таки возьмет свое, - заключает поэт, - устранит и этот камень. Война состоится, она неизбежна, она вызывается всею предыдущей историей западного развития. Франция не уступит без бою своего политического преобладания на Западе, а признание ею объединенной Германии законно и невозвратно совершившимся фактом было бы с ее стороны равносильно отречению ее от всего своего европейского положения. Борьба следственно неизбежна".
Нельзя не обратить восхищенного внимания на то, что Тютчев за три с лишним года до начала жестокой франко-прусской войны предсказывает ее с глубочайшей убежденностью. Один из биографов Горчакова писал: "Когда летом 1870 г. разыгралась прелюдия к кровавой борьбе, князь Горчаков... был не менее других поражен неожиданностью разрыва между Францией и Пруссией". Для Тютчева же здесь не было никакой неожиданности. Он умел, по его собственному приведенному выше точному определению, постигнуть каждый политический вопрос "в его историческом значении, с его исторически-непреложным характером".
Еще в 1855 году поэт сказал в письме к Эрнестине Федоровне (от 21 мая) о правителях России: "Если бы я мог одолжить им немного ума..." Как явствует из множества фактов, Тютчев действовал в соответствии с латинским выражением, восходящим к Овидию: капля камень точит - тот "страшный камень преткновения", о котором он говорит в только что цитированном письме к Аксакову. В 1867 году, когда Александр II все же отправляется в Париж, поэт так или иначе сумел внушить Горчакову верное понимание ситуации. Министр сопровождал царя в Париж, чтобы не допустить опасных переговоров с Наполеоном III.
21 апреля Тютчев писал Горчакову: "С величайшим удовольствием, князь, узнал я вчера, что мы счастливо избегли одного из исходов дилеммы, которую я выдвигал намедни, и что поездка в Париж может быть отнесена к разряду случайностей. Теперь есть даже основания рассчитывать на то, что благодаря вашему присутствию это сможет превратиться в счастливую случайность". И добавлял, раскрывая свое личное переживание ситуации: "Не могу выразить вам, князь, как болезненно занимала меня эта неизвестность при плачевном состоянии моих нервов..."
Замечательно, что уже и после того, как Горчаков занял верную позицию, поэт продолжает "точить камень". Через две недели после цитированного письма, 3 мая, он обращается к очень влиятельной при дворе княгине Трубецкой (в частности, близкой Горчакову), внушая ей представление о тщетности и вредности современного "миротворчества", к которому так склонны царь и его приближенные. "Наша мирная агитация, - пишет поэт, - заслужит нам в конце концов только свистки и шиканье. Высмеют - и вполне справедливо - труд, который мы на себя берем, отправляясь водворять согласие в державах, слишком естественно расположенных быть в согласии каждый раз, когда дело идет об опротестовании и отвоевании у России ее исторического права. Вот заслуженное проклятие, тяготеющее над страной, где высшие классы, та среда, в которой живет и питается правительство, давно уже перестали принадлежать ей..."
Вскоре, 15 мая, поэт пишет Юрию Самарину, призывая обратить проповедь "к тем, кто нами правят и являются официальными представителями России. Это их бы надо... научить, каковы истинные их отношения к ней, - смотрите, мол, что происходит. Смотрите, с какой безрассудной поспешностью мы хлопочем о примирении держав, которые могут прийти к соглашению лишь для того, чтобы обратиться против нас... Как же называют человека, который потерял сознание своей личности? Его называют кретином. Так вот сей кретин - это наша политика".
К глубокой радости Тютчева, Горчаков в Париже удержал царя от неверных шагов. После разговоров с вернувшимся в Петербург министром поэт удовлетворенно сообщал Анне 21 июня 1867 года: "Парижский визит, со всеми сопровождавшими его празднествами и происшествиями, остался, в конце концов, лишь исторической фантасмагорией, не имевшей решительно никакого влияния на современные события..."
А еще через несколько месяцев, 2 октября, Тютчев в письме к Ивану Аксакову дает четкую формулу: "Усобица на Западе - вот наш лучший политический союз". Тютчев оказался глубоко прав. Именно тогда, когда разразилась война между Францией и Германией, Россия смогла сбросить с себя вредоносные и унизительные путы, навязанные ей после поражения в Крымской войне. В марте 1871 года поэт, так естественно поминая Пушкина, писал в своем "политическом" стихотворении "Черное море":
...И вот: свободная стихия,
Сказал бы наш поэт родной,
Шумишь ты, как во дни былые,
И катишь волны голубые.
И блещешь гордою красой!..
Пятнадцать лет тебя держало
Насилье в западном плену,
Ты не сдавалась и роптала,
Но час пробил - насилье пало:
Оно пошло как ключ ко дну...
Тютчев поздравлял и чествовал по случаю этой дипломатической победы князя Горчакова; но едва ли будет ошибкой сказать, что роль самого поэта была в этом смысле не менее, а, возможно, и более значительной, чем роль министра...
Во всяком случае, не подлежит никакому сомнению, что наиболее верные и четкие внешнеполитические решения, обеспечившие эту победу, принадлежали именно Тютчеву. Когда в конце 1866 года министр иностранных дел Австрии Бейст внес предложение о пересмотре Парижского трактата (то есть результатов Крымской войны), Тютчев решительно говорил в письме Ивану Аксакову от 5 января 1867 года об этой, по его слову, "выходке": "Желательно очень, чтобы нашего достоинства ради, мы не придавали ей особенного значения. Мы не можем и не должны признавать за Европою права определять для России, какое место ей принадлежит на Востоке. По несчастию мы этого сами, в собственном нашем сознании, определить не умеем не только в правительственной среде, но даже и в печати".
Совершенно ясно, что поэт не раз внушал эту позицию Горчакову и что именно она явилась залогом той выдающейся дипломатической победы, которая была одержана в 1870-1871 годах.
Кстати сказать, Тютчев считал ошибочными даже те неопределенные и не имевшие серьезных последствий "миротворческие" жесты, которые царь допустил во время своей поездки в Париж в мае 1867 года. Так, он писал Аксакову 4 января следующего года: "Нам предстоят большие тревоги и опасности по Восточному вопросу. Мы навязали их себе нашим глупейшим бестолковым миротворничаньем прошлою весною, как я тогда еще предсказывал князю Горчакову. Слишком, слишком поздно начинает приходить к самосознательности наша политика..."
Тютчевское воздействие на внешнюю ПОЛИТИКУ России почти не находило, как уже говорилось, "официального" выражения. Тем более примечательно, что весомая политическая роль Тютчева не смогла остаться тайной для западноевропейской печати и самих правительств. Так, 31 августа 1867 года поэт сообщал Эрнестине Федоровне, что во французском политическом журнале "Ревю де Дё Монд" появилась статья, в которой "часто упоминается обо мне... В ней говорится о моих отношениях к князю Горчакову".
Позднее, летом 1870 года, поэт после долгого перерыва выехал за границу, в Австрию, - собственно, только по требованию врачей, прописавших ему карлсбадские (карловарские) лечебные ванны. Тем не менее австрийские полицейские власти тут же завели "дело", сохранившееся до наших дней. Директор полиции в Праге доносил министру внутренних дел Австрии о прибытии Тютчева. В "деле" отражены все встречи поэта и даже посещения театра, общественных учреждений и т. п.
Поэт нередко приходил в отчаяние от того отсутствия национально-исторического сознания, с которым ему приходилось постоянно сталкиваться в правительственных кругах. Но он непрерывно и неустанно стремился заполнить эту пустоту, внушить Горчакову и другим свое понимание задач и места России в мире. И это ему, как можно судить по результатам, нередко удавалось (в частности, Горчаков прекратил свои попытки вступить в сомнительный союз с папством).
Для осуществления своих целей Тютчев прибегал к самым разнообразным, подчас способным даже удивить путям и средствам. Он стремился использовать все - и деловые совещания, и салонное остроумие, и задушевные беседы. Он писал десятки писем, обращенных и к государственным деятелям, и к влиятельным придворным дамам, и к своим родственникам и друзьям, которые имели возможность воздействовать на печать или непосредственно на власть.
В этих своих усилиях Тютчев поистине ничем не пренебрегал. Выше шла речь об его крайне отрицательном отношении к министру внутренних дел Тимашеву. Рассказывая в письме к дочери Анне (4 сентября 1869 года) о встрече с этим министром, он заметил: "Мы старательно избегали говорить о делах, что является единственным, по-моему, для нас способом ладить друг с другом и т.д. и т. п.". Между тем другая, младшая дочь поэта, Мария, записала в дневнике 22 апреля 1868 года: "Сегодня папа продиктовал мне анонимное письмо Тимашеву, объясняющее, что вопрос свободы совести - один из важнейших вопросов будущего". По-видимому, эта, мягко говоря, необычная акция тайного советника Тютчева была бесполезной, и едва ли он сам не сознавал это. Тем не менее он не мог не совершить этой попытки воздействия на того, кого считал законченным "негодяем".
Мы уже видели, что даже в тяжелейшие месяцы после кончины Елены Денисьевой поэт продолжал свою политическую деятельность. Он не прекратил ее и на самом пороге собственной смерти...
Поскольку почти вся эта деятельность имела "неофициальный" характер, чрезвычайно трудно выявить ее реальные плоды. В работах, касающихся политической деятельности Тютчева, не раз высказывалось мнение, что плоды эти были не очень уж значительными. Однако показателен уже тот факт, что в большинстве новейших исследований, посвященных внешнеполитическим проблемам 1850-1870-х годов, так или иначе является имя Тютчева. При этом, правда, почти ничего не говорится о значительности его роли в событиях. Но, как уже отмечалось, Тютчев и не мог и не хотел хоть как-либо обнаруживать свою роль. Эрнестина Федоровна писала о муже еще в 1850 году (1 января): "...Честолюбие отнюдь ему не свойственно. Можно сказать даже, что он слишком мало присущ ему - этот недостаток, столь распространенный среди людей".
Чтобы раскрыть реальную роль Тютчева, необходимо всесторонне и тщательно изучить едва ли не все внешнеполитические перипетии 50-х - начала 70-х годов, для чего, естественно, понадобилась бы особая очень обширная книга. Здесь нам придется ограничиться лишь отдельными соображениями. В обобщающей работе, написанной одним из ведущих современных специалистов в этой области - Н.С.Киняпиной, - "Внешняя политика России второй половины XIX века" (М., 1974), - показано, что в результате Крымской войны Россия "утратила руководящую роль в международных делах... "Верховенство в Европе перешло из Петербурга в Париж", - писал об этом времени К. Маркс (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. Х с. 599)".
Далее Н.М.Киняпина констатирует, что "основным направлением внешней политики русского правительства во второй половине XIX века оставался восточный "вопрос, содержание которого сводилось к борьбе за отмену ограничительных условий Парижского мира 1856 г." (то есть за ликвидацию тяжких последствий поражения России в Крымской войне). Чтобы достичь этой цели (а она действительно была достигнута в 1870 году), пишет исследовательница, "Горчаков предлагал обратить внимание на внутренние дела и отказаться от активных действий вовне... Через десять лет после окончания Крымской войны (то есть в 1865 году. - В.К.) в докладе Александру II Горчаков заявил: "При современном положении нашего государства и Европы вообще главное внимание России должно быть упорно направлено на осуществление дела нашего внутреннего развития и вся внешняя политика должна быть подчинена этой основной задаче".
Вместе с тем на собственно международной арене, пишет Н.С.Киняпина, "главной задачей внешней политики России 1856-1871 гг. была борьба за отмену ограничительных статей Парижского мира. Россия не могла мириться с положением, при котором ее черноморская граница оставалась незащищенной... Экономические и политические интересы страны... требовали отмены нейтрализации Черною моря... решить эту задачу... следовало не военным, а дипломатическим путем, используя противоречия европейских держав".
Так через столетие историк обрисовывает важнейшие задачи русской внешней политики конца 1850-х - начала 1870-х годов. Но многочисленные документы (часть их цитировалась выше) ясно свидетельствуют, что на протяжении этого времени Тютчев снова и снова настойчиво, подчас даже с крайней заостренностью выдвигает перед Горчаковым и другими именно эти задачи, то есть решение "восточного вопроса", сосредоточение сил на внутреннем развитии ораны, использование противоречий европейских держав. Конечно, их достаточно четко формулировал и сам Горчаков. Но в силу присущей ему "шаткости", о которой не раз говорил поэт, министр то и дело сдавал позиции. И Тютчев опять и опять стремится возвратить его на истинный путь, обращаясь при этом нередко не лично к министру (постоянные тютчевские "поучения" могли бы в конце концов вызвать у него нежелательное раздражение), но к самым разным людям, способным так или иначе повлиять на Горчакова, других правительственных деятелей и, наконец, самого царя. Особенно характерно, что Тютчеву приходилось вновь и вновь формулировать те же самые основные внешнеполитические принципы.
В письме к жене от 18 августа 1866 года поэт отнес Горчакова к тем людям, которым "не только недостает энергии желать, но они даже не знают, чего они бы должны были желать". И Тютчев постоянно стремится как бы вложить, вдохнуть в Горчакова и других руководителей страны конкретные политические "желания"...
Мы знаем, что с самого момента назначения Горчакова на пост министра иностранных дел - то есть с 15 апреля 1856 года - Тютчев стал его ближайшим сподвижником; уже 18 апреля поэт имел беседу с новым министром. В продолжение последующих семнадцати лет он постоянно, чуть ли не каждую неделю (за исключением времени отпусков), встречается с Горчаковым - и чаще всего в неофициальной обстановке. Само по себе это свидетельствует, что поэт так или иначе участвовал в выработке направления внешней политики. И на многих этапах исторического развития конца 50-х - начала 70-х годов Тютчев с глубоким удовлетворением, подчас даже восхищением оценивал дипломатические акции Горчакова, видя в них осуществление своей собственной политической программы. Об этом ясно говорят, в частности, пять стихотворений поэта, обращенных к Горчакову в 1865 1871 годах.
Но, как уже говорилось, министр нередко сдавал свои позиции, что вызывало в Тютчеве чувство горечи или даже прямого негодования. Так, 8 февраля 1867 года поэт в письме к Анне характеризует "положение бедного князя Горчакова. Вопреки его добрым побуждениям, антирусские силы... постоянно подталкивают его действовать в обратном направлении. А нейтрализуют действие этих сил только я да Катакази". (Речь идет об обрусевшем греке, видном дипломате; этот единомышленник Тютчева в 1869 году стал русским послом в США.) Утверждая, что "только я да Катакази" нейтрализуют действие антирусских сил, Тютчев имел в виду, несомненно, обстановку внутри Министерства иностранных дел. Если же говорить о русском обществе в целом, поэт сумел так или иначе сплотить вокруг себя немало сподвижников. Одним из наиболее деятельных был Иван Аксаков, издававший газеты "День", "Москва", "Москвич". Тютчев постоянно побуждал его к воздействию на Горчакова.
Так, в письме от 23 сентября 1867 года, сообщая Ивану Аксакову неофициальные сведения о новом дипломатическом шаге Горчакова, Тютчев как бы дает прямое "указание": "Я сообщаю вам эти подробности отнюдь нс для того, чтобы они были переданы потомству... Вот что, я думаю, было бы возможно и даже полезно: в исчерпывающей статье о положении данного момента указать на шаг, подобный только что предпринятому, как на desideratum*, подсказываемое достоинством и интересами России, и по этому поводу было бы только справедливо высказать сочувствие обычно национальным побуждениям политики Горчакова, стараясь при этом не слишком выдвигать его вперед в ущерб Императору и т. д" и т. a" и т. д.".
Иван Аксаков тут же изложил все это в виде передовой статьи своей газеты "Москва". 2 октября Тютчев писал ему: "Ваша (по основному смыслу тютчевская** - В.К.) превосходная передовая статья от 30 сентября ?141 принята была здесь с большим сочувствием и признательностью... Еще раз я имел случай убедиться, какое значение приобрело у нас слово печати..."
Тютчев постоянно дает такого рода "инструкции" Ивану Аксакову, не забывая при этом и о своего рода дипломатии по отношению к нему самому. Дабы Аксаков не мог испытать уколов самолюбия в связи с тем, что он попросту пересказывает в своих внешнеполитических статьях мысли и даже cтилистические обороты Тютчева, поэт не раз в письмах супруге Аксакова, то есть своей дочери Анне, как бы обосновывает свое право давать "указания": "Я нахожусь в центре событий и вижу их с близкого расстояния" (17 марта 1867 года), или позднее: "Скажи своему мужу, что я прошу его серьезно отнестись к некоему соображению, которое я недавно ему сообщил. Он может поверить мне на слово, мне, находящемуся в крепости (имеется в виду Министерство иностранных дел. -В.К.), когда я обращаю его внимание на слабое место обороны" (2 февраля 1868 года).
Выше шла речь об основных направлениях русской внешней политики в конце 50-х - начале 70-х годов. Нет сомнения, что Тютчев принял самое весомое участие в разработке этих направлений. Но не менее важны были его непрерывные и упорные усилия, призванные удержать внешнеполитический штурвал на том единственно верном курсе, от которого постоянно стремились отклонить русскую дипломатию враждебные или же неразумные силы.
Так, с конца 50-х годов в русской внешней политике была достаточно четко поставлена задача активно использовать противоречия западных держав (именно на этом пути и были в конце концов ликвидированы тяжкие последствия Крымской катастрофы). Но под давлением различных сил Горчаков подчас сходил с этого пути. И Тютчев стремился выправить положение. Помимо прямого воздействия на Горчакова, поэт обращается и к целому ряду людей, способных лично повлиять на министра, и к тем своим сподвижникам, которые могли выступить в печати или же настроить соответствующим образом общественное мнение.
Сам тот факт, что Горчаков не раз и, как говорится, без особых угрызений совести изменял единственно верной линии, дает все основания видеть в Тютчеве истинного творца главных внешнеполитических принципов. которые он на протяжении полутора десятилетий страстно отстаивает и все более решительно формулирует заново.
Так, 26 июня 1864 года Тютчев пишет: "Единственная естественная политика. России по отношению к западным державам - это не союз с той или иной из этих держав, а разъединение, разделение их. Ибо они, только когда разъединены между собой, перестают быть нам враждебными - по бессилию... Эта суровая истина, быть может, покоробит чувствительные души, но в конце концов ведь это закон нашего бытия..."
Горчаков, как это явствует из конечных результатов его политической деятельности, так или иначе был согласен с Тютчевым. Но все же поэту приходилось прибегать к многообразным акциям, чтобы удерживать Горчакова на верном пути или, точнее, снова и снова возвращать его на этот путь. В середине 1866 года в придворных сферах возникла идея общеевропейского конгресса, который призван был примирить все державы - и прежде всего Пруссию и Австрию. Тютчев предпринимает напряженнейшие усилия, дабы предотвратить это чрезвычайно опасное в тот момент для России событие. 21 июля он пишет Эрнестине Федоровне: "Я только что провел три дня между Ораниенбаумом и Петергофом*, ведя политические прения со всеми членами августейшей семьи, которые все разделены своими немецкими симпатиями и антипатиями... Единственное, что совершенно отсутствует, - это русская точка зрения на вопрос... Что же касается до моего милейшего приятеля князя, он положительно запутался,-и то же самое можно сказать, увы, о всех этих людях, в которых не находишь ни малейшего понимания... русской действительности, представителями коей они должны бы быть".
28 июля он пишет жене о задуманном конгрессе: "Милейший князь, столь кичащийся своей независимостью, не посмел бороться против этой выдумки, которая, в сущности, вызвана только нежной привязанностью к бедным немецким родственникам" (то есть родственникам царской семьи).
Отчаявшись вдохнуть смелость в Горчакова, поэт, нарушая всякую субординацию, пишет самому Александру II: "Воспрепятствуйте конгрессу, умоляю вас, если еще не поздно. Совершенно очевидно, что в настоящих условиях конгресс не может привести к иным результатам, как разве к тому, чтобы превратить Россию в козла отпущения всех европейских осложнений... Такой исход был бы еще большим несчастьем, чем последствия Крымской кампании, так как он привел бы к тому, чтобы увековечить их. Словом, это было бы отречением от всего нашего прошлого, от всего нашего будущего".
Очень трудно или даже невозможно решить, так сказать, с математической точностью вопрос о том, сколь велика была личная заслуга Тютчева в этой ситуации, но так или иначе конгресс не состоялся...
Противодействие Тютчева вредному в тот момент "миротворчеству" выразилось в целом ряде его акций. Так, еще 26 июня 1866 года поэт пишет Георгиевскому, обращаясь, по существу, к Каткову. Говоря о предельной остроте внешнеполитической ситуации, Тютчев истинно дипломатически "льстит" Каткову: "Пора, очень пора великому сыну Пелея* выйти из своего стана и явиться на стене. Трояне, т. е. события, сильно напирают". Далее поэт пишет о правящих кругах: "Здесь не ищите ни определенного направления, ни руководства. Здесь не имеется ни одной идеи в запасе. Мы здесь до сих пор с какою-то благодушною глупостью все хлопотали и продолжаем хлопотать о мире, но чем для нас будет этот мир, того мы понять не в состоянии... Наполеонова диктатура... необходимо должна разразиться коалициею против России. Кто этого не понимает, тот уже ничего не понимает... Итак, вместо того, чтобы так глупо напирать на Пруссию, чтобы она пошла на мировую, мы должны от души желать, чтобы у Бисмарка стало довольно духу и решимости не подчинишься Наполеону... Это для нас гораздо менее опасно, чем сделка Бисмарка с Наполеоном, которая непременно обратится против нас..."
И поэт призывает "Московские ведомости" настойчиво выдвигать этот "взгляд", дабы "в настоящую минуту оказать самому правительству огромную услугу. Здесь... все шатко и неопределенно, хотя преобладающее чувство в главном деятеле (то есть Горчакове. - В.К.)... - враждебность к Наполеону, но при всем этом малодушие и неясность соображений. Выше (то есть в царе. В. .К. ) гораздо больше решимости, и сюда-то, к этой-то высшей среде, должны быть преимущественно устремлены паши усилия.
Прочтите это письмо Михаилу Никифоровичу (Каткову. - В.К.). Он более, нежели когда-либо, сила, и сила признанная. От него многое зависит".
Усилия Тютчева дали свои плоды. Сообщая 2 июля 1866 года Эрнестине Федоровне о встрече царя с Катковым, он не без удовлетворения замечает: "По поводу Каткова: если ты желаешь знать мои воззрения на то, что теперь происходит, тебе стоит только прочесть в его газете статьи, относящиеся к внешним событиям и внушенные мною" (курсив мой. -В.К.).
Зная предельную личную скромность Тютчева, можно не сомневаться в том, что он нисколько не преувеличивал свою роль.
Однако опасность ложных внешнеполитических шагов не миновала и после статей, "внушенных" Тютчевым. В мае 1867 года Александр II принял приглашение Наполеона III посетить Парижскую всемирную выставку, что могло привести к крайне нежелательным в то время "миротворческим" переговорам.
Сообщая 18 апреля Ивану Аксакову, что "поездка Государя в Париж пока дело решенное", Тютчев с гневом писал о "защитниках" этого решения: "Они говорят, что... можно надеяться при данных обстоятельствах настолько ослабить давление в смысле воинственного исхода, чтобы упрочить мир... Все это... есть не что иное, как мудрость юродствующих и прозорливость слепотствующих. Все это сверх того обличает, не говорю - непонимание, а совершенно превратное понимание судеб России и исторических законов ее развития. Грубейшее, например, непонимание этой простой фактической истины - то, что если бы нам и удалось в самом деле умиротворить Запад, то этот умиротворенный Запад, неминуемо и совершенно логично, опрокинется на нас же всем грузом европейской коалиции. Эта-то полнейшая бессознательность своих жизненных условий, это-то совершенное извращение прирожденных инстинктов в нашей правительственной сфере, вот в чем если не гибель наша, то наш страшный камень преткновения.
Но история все-таки возьмет свое, - заключает поэт, - устранит и этот камень. Война состоится, она неизбежна, она вызывается всею предыдущей историей западного развития. Франция не уступит без бою своего политического преобладания на Западе, а признание ею объединенной Германии законно и невозвратно совершившимся фактом было бы с ее стороны равносильно отречению ее от всего своего европейского положения. Борьба следственно неизбежна".
Нельзя не обратить восхищенного внимания на то, что Тютчев за три с лишним года до начала жестокой франко-прусской войны предсказывает ее с глубочайшей убежденностью. Один из биографов Горчакова писал: "Когда летом 1870 г. разыгралась прелюдия к кровавой борьбе, князь Горчаков... был не менее других поражен неожиданностью разрыва между Францией и Пруссией". Для Тютчева же здесь не было никакой неожиданности. Он умел, по его собственному приведенному выше точному определению, постигнуть каждый политический вопрос "в его историческом значении, с его исторически-непреложным характером".
Еще в 1855 году поэт сказал в письме к Эрнестине Федоровне (от 21 мая) о правителях России: "Если бы я мог одолжить им немного ума..." Как явствует из множества фактов, Тютчев действовал в соответствии с латинским выражением, восходящим к Овидию: капля камень точит - тот "страшный камень преткновения", о котором он говорит в только что цитированном письме к Аксакову. В 1867 году, когда Александр II все же отправляется в Париж, поэт так или иначе сумел внушить Горчакову верное понимание ситуации. Министр сопровождал царя в Париж, чтобы не допустить опасных переговоров с Наполеоном III.
21 апреля Тютчев писал Горчакову: "С величайшим удовольствием, князь, узнал я вчера, что мы счастливо избегли одного из исходов дилеммы, которую я выдвигал намедни, и что поездка в Париж может быть отнесена к разряду случайностей. Теперь есть даже основания рассчитывать на то, что благодаря вашему присутствию это сможет превратиться в счастливую случайность". И добавлял, раскрывая свое личное переживание ситуации: "Не могу выразить вам, князь, как болезненно занимала меня эта неизвестность при плачевном состоянии моих нервов..."
Замечательно, что уже и после того, как Горчаков занял верную позицию, поэт продолжает "точить камень". Через две недели после цитированного письма, 3 мая, он обращается к очень влиятельной при дворе княгине Трубецкой (в частности, близкой Горчакову), внушая ей представление о тщетности и вредности современного "миротворчества", к которому так склонны царь и его приближенные. "Наша мирная агитация, - пишет поэт, - заслужит нам в конце концов только свистки и шиканье. Высмеют - и вполне справедливо - труд, который мы на себя берем, отправляясь водворять согласие в державах, слишком естественно расположенных быть в согласии каждый раз, когда дело идет об опротестовании и отвоевании у России ее исторического права. Вот заслуженное проклятие, тяготеющее над страной, где высшие классы, та среда, в которой живет и питается правительство, давно уже перестали принадлежать ей..."
Вскоре, 15 мая, поэт пишет Юрию Самарину, призывая обратить проповедь "к тем, кто нами правят и являются официальными представителями России. Это их бы надо... научить, каковы истинные их отношения к ней, - смотрите, мол, что происходит. Смотрите, с какой безрассудной поспешностью мы хлопочем о примирении держав, которые могут прийти к соглашению лишь для того, чтобы обратиться против нас... Как же называют человека, который потерял сознание своей личности? Его называют кретином. Так вот сей кретин - это наша политика".
К глубокой радости Тютчева, Горчаков в Париже удержал царя от неверных шагов. После разговоров с вернувшимся в Петербург министром поэт удовлетворенно сообщал Анне 21 июня 1867 года: "Парижский визит, со всеми сопровождавшими его празднествами и происшествиями, остался, в конце концов, лишь исторической фантасмагорией, не имевшей решительно никакого влияния на современные события..."
А еще через несколько месяцев, 2 октября, Тютчев в письме к Ивану Аксакову дает четкую формулу: "Усобица на Западе - вот наш лучший политический союз". Тютчев оказался глубоко прав. Именно тогда, когда разразилась война между Францией и Германией, Россия смогла сбросить с себя вредоносные и унизительные путы, навязанные ей после поражения в Крымской войне. В марте 1871 года поэт, так естественно поминая Пушкина, писал в своем "политическом" стихотворении "Черное море":
...И вот: свободная стихия,
Сказал бы наш поэт родной,
Шумишь ты, как во дни былые,
И катишь волны голубые.
И блещешь гордою красой!..
Пятнадцать лет тебя держало
Насилье в западном плену,
Ты не сдавалась и роптала,
Но час пробил - насилье пало:
Оно пошло как ключ ко дну...
Тютчев поздравлял и чествовал по случаю этой дипломатической победы князя Горчакова; но едва ли будет ошибкой сказать, что роль самого поэта была в этом смысле не менее, а, возможно, и более значительной, чем роль министра...
Во всяком случае, не подлежит никакому сомнению, что наиболее верные и четкие внешнеполитические решения, обеспечившие эту победу, принадлежали именно Тютчеву. Когда в конце 1866 года министр иностранных дел Австрии Бейст внес предложение о пересмотре Парижского трактата (то есть результатов Крымской войны), Тютчев решительно говорил в письме Ивану Аксакову от 5 января 1867 года об этой, по его слову, "выходке": "Желательно очень, чтобы нашего достоинства ради, мы не придавали ей особенного значения. Мы не можем и не должны признавать за Европою права определять для России, какое место ей принадлежит на Востоке. По несчастию мы этого сами, в собственном нашем сознании, определить не умеем не только в правительственной среде, но даже и в печати".
Совершенно ясно, что поэт не раз внушал эту позицию Горчакову и что именно она явилась залогом той выдающейся дипломатической победы, которая была одержана в 1870-1871 годах.
Кстати сказать, Тютчев считал ошибочными даже те неопределенные и не имевшие серьезных последствий "миротворческие" жесты, которые царь допустил во время своей поездки в Париж в мае 1867 года. Так, он писал Аксакову 4 января следующего года: "Нам предстоят большие тревоги и опасности по Восточному вопросу. Мы навязали их себе нашим глупейшим бестолковым миротворничаньем прошлою весною, как я тогда еще предсказывал князю Горчакову. Слишком, слишком поздно начинает приходить к самосознательности наша политика..."
Тютчевское воздействие на внешнюю ПОЛИТИКУ России почти не находило, как уже говорилось, "официального" выражения. Тем более примечательно, что весомая политическая роль Тютчева не смогла остаться тайной для западноевропейской печати и самих правительств. Так, 31 августа 1867 года поэт сообщал Эрнестине Федоровне, что во французском политическом журнале "Ревю де Дё Монд" появилась статья, в которой "часто упоминается обо мне... В ней говорится о моих отношениях к князю Горчакову".
Позднее, летом 1870 года, поэт после долгого перерыва выехал за границу, в Австрию, - собственно, только по требованию врачей, прописавших ему карлсбадские (карловарские) лечебные ванны. Тем не менее австрийские полицейские власти тут же завели "дело", сохранившееся до наших дней. Директор полиции в Праге доносил министру внутренних дел Австрии о прибытии Тютчева. В "деле" отражены все встречи поэта и даже посещения театра, общественных учреждений и т. п.