Страница:
— Итак, дорогая мадам, — продолжал доктор, — в следующем месяце вам придется показаться мне дважды, а потом, спокойствия ради, будете приезжать на осмотр каждую неделю, и так до тех пор, пока ваши детки не заявят о своем желании появиться на свет. Хорошо?
— Ну разумеется, — ответила Франческа, с трудом соображая, что говорит. Совершенно неожиданно ее волшебные мечты рухнули, как внезапно лопается мыльный пузырь. Сейчас она думала лишь об одном — поскорее сбежать отсюда, добраться до виллы и там постараться свыкнуться с новой реальностью.
4
5
— Ну разумеется, — ответила Франческа, с трудом соображая, что говорит. Совершенно неожиданно ее волшебные мечты рухнули, как внезапно лопается мыльный пузырь. Сейчас она думала лишь об одном — поскорее сбежать отсюда, добраться до виллы и там постараться свыкнуться с новой реальностью.
4
Весь дом оживленно гудел, обсуждая неожиданную новость. Двойня! Стах, вне себя от радости, не утерпел, чтобы тут же не поделиться свалившимся на него счастьем со своим камердинером Мампом. Тот рассказал дворецкому, дворецкий — повару, а повар в свою очередь передал новость Маше, которая, задыхаясь от волнения, побежала искать Франческу и, найдя хозяйку в библиотеке, набросилась на нее с упреками, что ей не сразу сообщили.
— Я должна была узнать первой, княгиня! В конце концов… А теперь уже всем все известно.
— О бога ради, Маша, я сама до вчерашнего дня ничего не знала. И почему, почему вы все так любите сплетничать?
— Сплетничать? Но, княгиня, мы никогда не сплетничаем. Мы просто рассказываем друг другу обо всем, что нам случайно удалось увидеть или услышать, или о том, кто и что сказал… Это вовсе не сплетни!
— Ну, конечно же, нет. А теперь, Маша, нам все вещи потребуются в двух экземплярах. О боже, целых два приданых, хотя, на мой взгляд, и одного было бы больше чем достаточно! Принеси мне, пожалуйста, бумагу, я начну составлять список.
— Мне кажется, княгине следовало бы прилечь отдохнуть, — настаивала Маша.
— Маша, у княгини много дел!
— Они лягаются, как две маленькие лошадки, — с гордостью бормотал Стах. — Когда я был младенцем, Маша рассказывала моей матери, что не представляет себе другого такого малыша, который сосал бы грудь с подобной силой. Она говорила, что ни один мужчина не был способен на такое, даже тот, который сделал ей ребенка. Боже мой, только вообрази себе двоих таких, как я! — хихикнул довольный Стах.
Франческа улыбалась про себя абсолютной уверенности супруга в том, что ему просто предстоит повториться в миниатюре, но не единожды, а два раза. Он был убежден, что его дети станут не чем иным, как его продолжением, и уже строил планы насчет того, как научит их кататься на лыжах и ездить верхом, будто им, как пресловутому Геркулесу, предстоит родиться сразу в возрасте четырех лет.
— Кто там? — спросила она, еще не совсем очнувшись от сна, а потом все поняла. — Ну-ну… что это значит? — спросила она себя шепотом, и, тихо лежа на боку, стала ждать. Полчаса спустя, когда схватки сотрясли все ее тело еще два раза подряд, она осторожно разбудила Стаха.
— Вероятно, ничего особенного, дорогой, но доктор Аллар велел сразу же звонить ему, если что-нибудь будет не так. Должно быть, это ложная тревога и не о чем беспокоиться, но не вызовешь ли ты его? Будь так добр.
Ей было неудобно беспокоить доктора посреди ночи.
Внезапно выхваченный из глубокого сна, Стах вскочил с кровати с той мгновенной реакцией, которая со времени службы в Королевских ВВС стала его второй натурой.
— Постой, это еще не схватки, не волнуйся, — сказала Франческа, наслаждаясь поднимавшимся в ней ощущением, что все обойдется благополучно.
Стах, позвонив по телефону, через минуту вернулся:
— Доктор велел немедленно ехать в клинику. Вот твое пальто и сумочка. Ах да, твои сапожки…
— Мне надо почистить зубы и захватить ночную сорочку и еще…
— Нет, — строго приказал Стах, запихивая ее в пальто, и наклонился, чтобы надеть ей меховые сапоги прямо на босу ногу.
— По крайней мере, разбуди кого-нибудь и скажи, что мы уезжаем, — задыхаясь, проговорила Франческа.
— Зачем? Они сами все поймут утром.
— У меня такое ощущение, будто мы сбегаем тайком, — звонко рассмеялась Франческа, наблюдая за тем, как торопливо натягивает одежду Стах. Она продолжала тихо посмейваться, пока он вел ее через спавшую виллу в гараж, все время норовя подхватить на руки, хотя она превосходно могла идти сама.
К тому времени как они добрались до клиники, доктор Аллар и его главный ассистент, доктор Ромбас, были уже на месте и встречали их у входа. Франческа с удивлением увидела своего всегда щегольски одетого акушера облаченным в просторные белые брюки и белый халат. Она еще никогда не встречала доктора Аллара без отутюженного белого жилета под превосходно сшитым пиджаком.
— Итак, княгиня, возможно, нам осталось ждать не так долго, как мы предполагали, — со своей обычной веселостью приветствовал роженицу доктор.
— Но ведь слишком рано, доктор. Это, должно быть, ложная тревога. Ведь вы говорили — не раньше мая! — воскликнула Франческа.
— Может быть, и так, — согласился он, — но мы должны убедиться в этом, не правда ли?
С того момента как Франческу положили на кровать с двумя поручнями по краям, для доктора Аллара перестало существовать все постороннее. Подождав, пока она устроится поудобнее, доктор вошел к ней в палату, плотно прикрыв за собой дверь.
— Ну, мамаша, — сказал он после того, как обследовал ее, — великий день настал.
Аллар всегда называл так женщин, готовящихся родить, считая, что таким образом помогает им сосредоточиться на предстоящем и отвлечься от сиюминутных забот.
— Значит, тревога не ложная?
— Определенно нет. Вы уже продвинулись довольно далеко, но нам придется еще выждать несколько часов, пока все завершится. В конце концов, это ваши первые роды, хотя пы с ними немножко поторопились.
После следующих получасовых схваток спокойная готовность Франчески выдержать «небольшие физические неудобства» постепенно начала ослабевать. Смех смехом, но это становится действительно больно, отметила она про себя. Ей не удавалось представить, что она лишь играет роль рожающей женщины. Все происходило на самом деле, и ей очень хотелось пройти через это поскорее.
— Доктор Аллар, нельзя ли попросить что-нибудь от боли? Боюсь, что сейчас мне это необходимо.
— Увы, мамаша, в вашем случае мы должны избегать всяких наркотиков.
— Что?!
Сияя, будто он сообщил ей прекрасную новость, доктор продолжил:
— Что бы я ни дал вам, лекарство может худо повлиять на еще не родившихся детей, так как неизбежно поступит в их организмы с вашей кровью. Поскольку роды у вас начались на месяц с лишним раньше срока, младенцы не успели еще достичь положенного веса. Хочу быть с вами откровенным: я не могу дать вам никаких обезболивающих.
— Никаких наркотиков?! — Франческа побелела от страха. Как у многих поколений американских женщин, ее ужас перед родами без обезболивающих средств возник под влиянием сцены долгой агонии Мелани Уилкс в «Унесенных ветром».
— Так будет намного лучше, мамаша, намного лучше.
— Но, боже мой, как долго это продлится? — спросила она.
— До тех пор, пока вы не будете готовы родить маленьких. Тогда я смогу сделать вам поясничную блокаду, и с этого момента вы совсем перестанете чувствовать боль.
— Поясничная блокада? О боже, что это такое? — Она чуть не задохнулась от ужаса.
— Просто обезболивающая инъекция, — пояснил доктор, подумав, что будет лучше избавить ее от лишних подробностей и не рассказывать об уколе в спинномозговой канал между четвертым и пятым позвонками. Княгиня и так была достаточно напугана.
— Но, доктор, нельзя ли сделать поясничную блокаду прямо сейчас? — настаивала Франческа.
— Увы, нет. Блокада может приостановить родовые схватки, и ваши младенцы не захотят выходить на свет, мамаша.
Доктор был добрым человеком, Франческа это знала, но она также прекрасно поняла, что абсолютно ничто из сказанного ею не способно поколебать его.
— Доктор, почему вы ничего не говорили мне об этом прежде? Просто невероятно, чтобы современная медицина… — Франческа не договорила фразу до конца, будучи не в силах подобрать слова, чтобы выразить свое возмущение и негодование.
— Но у вас — недоношенная двойня, мамаша. Современная медицина предписывает в вашем случае именно такие меры. — Доктор ласково, отечески погладил ее руку. — Я оставлю с вами мою лучшую акушерку, а сам буду в соседней комнате. Если я вам понадоблюсь, то достаточно только сказать ей об этом, и я тотчас же приду.
— В соседней комнате? Почему бы вам не побыть здесь? — попросила Франческа, приходя в ужас от одной мысли, что он оставит ее хоть на самый краткий миг.
— Мне надо чуть-чуть вздремнуть, мамаша. Сегодня ночью я уже принял двоих малышей. Вы должны попытаться полностью расслабляться в промежутках между схватками. Настоятельно рекомендую вам тоже постараться вздремнуть.
Франческа переносила страдания без помощи лекарственных препаратов, поддерживаемая лишь ободряющими словами двух врачей и множества появлявшихся и уходивших вновь, занятых многочисленными анализами медсестер, которых она, впрочем, вскоре перестала замечать. Когда же она наконец увидела двух санитаров с каталкой, на которой ее должны были отвезти в родильную палату, она была слишком поглощена своими мучительными ощущениями, чтобы понять, зачем они пришли.
Уложив Франческу на стол, доктор Аллар дождался перерыва между схватками и помог ей сесть, чтобы сделать поясничную блокаду. После укола она распласталась на спине и с подушкой под головой. Полное освобождение от боли, неожиданное, как удар грома, показалось ей столь чудесным, что изумленная Франческа даже встревожилась:
— Не парализовало ли меня, доктор? Скажите правду.
— Конечно, нет, мамаша, все идет превосходно, как положено. Расслабьтесь, расслабьтесь… мы все рядом, чтобы помочь вам.
Ей показалось, что он бесконечно долго стоял, склонившись над ее животом и прослушивая стестоскопом биение сердец.
— Ох, слава богу… — вздохнула Франческа. Следующие сорок минут в помещении установилась полная тишина, нарушаемая лишь указаниями, которые Аллар отдавал Франческе. Команда доктора Аллара была приучена работать молча, объясняясь друг с другом на языке жестов и взглядов, поскольку их шеф был убежден, что роженицы острее обычных людей реагируют на каждое произнесенное вслух слово, к тому же имеют склонность неверно интерпретировать сказанное.
— Запомните, — внушал он своим подчиненным, — мамаша может казаться совершенно бесчувственной под наркозом, но слух отключается последним. Поэтому — помалкивайте.
Через сорок минут Франческа снова ощутила боль, но значительно более приглушенную, чем прежде.
— Доктор, доктор, — пробормотала она, — мне кажется, что действие укола кончается.
— Нет, не волнуйтесь, мы просто приближаемся к концу, — заверил ее Аллар. — Теперь, когда я скажу «тужьтесь», надо будет тужиться изо всех сил. Вы не почувствуете схваток, но мне они будут видны, так что вы должны следовать моим указаниям.
В следующие десять минут до Франчески доносилось только его удовлетворенное ворчание, а потом она услышала крик ребенка.
— Это мальчик? — прошептала она.
— У вас восхитительная девочка, мамаша, — ответил Аллар, торопливо протягивая ребенка доктору Ромбасу, который осторожно перерезал и перевязал пуповину, а сам Аллар снова занял свое место между разведенными ногами Франчески. Как раз в этот момент сестра, следившая за пульсом плода, стала знаками показывать ему, что биение сердца второго, еще не родившегося ребенка замедляется. Доктор с ужасом заметил также, что выделившаяся из плаценты жидкость, вместо того чтобы быть прозрачной и бесцветной, оказалась желто-зеленого цвета. Пульс второго из близнецов слабел с каждой секундой.
Через считанные минуты, не менее четырех, но и не более пяти, второй ребенок был извлечен. Он, подобно первому, начал дышать не сразу, и потребовалось интенсивно растирать его полотенцем, пока он не издал первый слабый крик. Отрезая и перевязывая пуповину, доктор Аллар отметил про себя, что, хотя ребенок родился полностью сформировавшимся, его вес вряд ли достигал четырех фунтов, что и подтвердило последующее взвешивание на весах тут же, в родильной палате.
— Доктор, — раздался умоляющий голос Франчески, — что происходит? Это мальчик или девочка?
— Еще одна дочь, — коротко бросил он. Краткость ответа и безразличие, прозвучавшее в обычно веселом голосе Аллара, подсказали всем, кто был в тот момент в родильной палате, что второй ребенок внушает серьезные опасения их шефу. Что-то с ним было явно не в порядке.
В этот момент анестезиолог, следивший за важнейшими параметрами состояния Франчески, заметил, что у нее резко упало кровяное давление, а пульс заметно участился. Почувствовав сильное головокружение и тошноту и покрывшись испариной, Франческа тем не менее не забыла о своем разочаровании резким ответом доктора Аллара и продолжала настаивать:
— Покажите мне их, пожалуйста, покажите…
— Сию минуту, мамаша, а сейчас постарайтесь расслабиться.
Аллар приказал двоим медсестрам сделать Франческе переливание крови в обе руки. Она уже была близка к шоко-ковому состоянию, но переливание крови и введение фибриногенов очень скоро привели к безопасным показателям частоту ее пульса и кровяное давление. Убедившись, что состояние его пациентки стабилизировалось, доктор Аллар велел доктору Ромбасу поднести близнецов к родильному столу. Глаза обеих девочек были плотно закрыты, кулачки крепко сжаты. На голове у одной из них белокурые волосы уже подсохли и начали кудрявиться, а у другой были все еще влажные.
Девочек завернули в белые мягкие фланелевые пеленки. Франческа, слабая, но взволнованная, внимательно разглядывала их, испытывая при этом такое изумление, которого никогда не знала прежде. Превращение этих созданий, с которыми она чувствовала полнейшую внутреннюю связь, пока носила их в своем лоне, в двух крошечных человечков, способных уже самостоятельно зажмуривать глазки и сжимать кулачки, реагируя таким образом на этот залитый ярким светом мир, в котором они вдруг очутились, было столь поразительным и ошеломляющим, что Франческа не могла охватить умом подобное чудо и воспринимала его чисто эмоционально.
— Они обе совершенно одинаковые, доктор?
— Да, но вторая девочка весит меньше первой. Вот эта, — ответил он, указывая на меньшую из близнецов, — должна сразу отправится в инкубатор и оставаться там, пока не наберет достаточный вес. Но в остальном — полный порядок, мы уже проверили все пальчики на руках и ногах.
— Слава богу! — прошептала Франческа.
— Теперь, мамаша, вам надо отдохнуть.
— Скажите моему мужу… Он, должно быть, ждет не дождется.
Когда утомленный Аллар вошел в приемную, где ждал его Стах, то обнаружил Валенского спящим сидя: он уткнулся лбом в стекло окна, в которое до того не отрываясь смотрел невидящим взором всю долгую ночь. Доктор Аллар минутку постоял за спиной спавшего, а затем со вздохом легонько тронул Стаха за плечо. Князь мгновенно проснулся.
— Говорите!
— У вас две дочери. Мадам чувствует себя хорошо, но очень устала.
Стах диким взором уставился на доктора, ожидая совсем другого сообщения. Его твердая уверенность, что родятся мальчики, была разрушена столь безжалостно, что он оказался не в состоянии вымолвить ни единого слова. Помолчав немного, доктор мягко ответил на тот незаданный вопрос, которым встретил бы его любой другой мужчина на месте Стаха.
— Одна из ваших дочерей в отличном состоянии, но что касается другой…
Стах наконец обрел дар речи:
— Так что там с другой? Говорите!
— Перед рождением второго ребенка возникли медицинские проблемы. Плацента отделилась от матки как раз перед появлением младенца на свет, у мадам началось внутреннее кровотечение.
Стах отшатнулся и привалился к стене.
— Итак, ребенок умер. Вы можете сказать мне об этом, доктор.
— Нет, ребенок жив, но я обязан предупредить вас, что девочка в тяжелом состоянии. Она очень мала, всего четыре фунта и две унции, a placentae abruptio — отделение плаценты — и наличие микония в плацентной жидкости дают нам основание опасаться, что на какое-то время снабжение ее мозга кислородом было нарушено. Мы действовали предельно быстро, князь, но прошло от четырех до, возможно, пяти с половиной минут, пока мы сумели извлечь ребенка.
— Что вы хотите этим сказать, доктор? Говорите сразу.
— Есть вероятность, точнее, можно с уверенностью полагать, что мозг ребенка поврежден.
— Повреждение мозга? Что это значит? О чем, черт возьми, идет речь? — Стах схватил доктора, словно собираясь трясти его за плечи, но внезапно уронил руки. — Простите меня.
— Пока рано говорить определенно. О размерах повреждений нельзя сказать до проведения тщательного обследования ребенка.
— Как скоро вы будете это знать? Когда вы сможете обследовать… эту другую?
— Как только она достаточно окрепнет. Но все же, в целях предосторожности, ее следует окрестить. Какое имя вы собираетесь дать ей, князь?
— Мне наплевать!
— Князь Валенский! Успокойтесь! Нельзя терять надежду. И потом, у вас в любом случае есть одна превосходная, совершенно здоровая дочь. Не хотите ли взглянуть на нее? Она — в детской. У нее вес пять фунтов десять унций, так что нет никакой нужды помещать ее в инкубатор. Хотите навестить ее прямо сейчас?
— Нет! — не задумываясь ответил Стах. Он был уверен, что не способен сейчас взглянуть ни на одного ребенка.
Доктор проницательным взглядом посмотрел на него: такой ответ он слышал далеко не в первый раз.
— Мой вам совет, — добродушно сказал он, — поезжайте домой, поспите немного, а потом возвращайтесь навестить княгиню. Вы провели целую ночь без сна и пребывали в колоссальном нервном напряжении. А когда вы вернетесь, маленькие княжны тоже уже, без сомнения, проснутся.
— Не сомневаюсь.
Стах повернулся, чтобы уйти, но потом обернулся и сказал тоном, в котором ясно слышался скрытый вопрос:
— Я уверен, вы сделали все, что в ваших силах.
— Конечно, князь, но есть вещи, против которых мы бессильны.
Стах продолжал пристально смотреть на него. Маленький доктор застыл на месте, глубоко уязвленный тем, что кто-то посмел усомниться в его профессионализме.
— В природе бывают несчастные случаи, с которыми человеческий опыт и знания не в состоянии справиться, и нам остается только одно — спасать то, что можно спасти.
— Спасать? — повторил Стах с таким видом, будто ему никогда прежде не доводилось слышать это слово.
Какое это имеет к нему отношение? В его жизни не было случая, чтобы он оказался не на высоте, о каком таком спасении может идти речь?
— До свидания, доктор.
На опасной скорости подъехав к дому и не обратив внимания на столпившихся у парадного подъезда слуг, он погнал машину дальше, к конюшням. Там он выпрыгнул из автомобиля, вбежал в стойло и вскочил на спину первой попавшейся лошади. Грум, увидевший хозяина, готового ускакать без седла, подбежал к Стаху и громко крикнул:
— Князь, как там близнецы и княгиня?
— С княгиней все в порядке. Ребенок всего один. Девочка. А теперь — к черту, прочь с дороги.
Стах ударил пятками в бока лошади и вцепился руками ей в гриву — этот приказ был понятнее всяких слов обученному животному. Лошадь, сразу пришедшая в такое же возбуждение, как и ее хозяин, протяжно заржала и бешеным галопом понесла Стаха в сторону холмов, будто сам дьявол гнался за ними по пятам.
— Я должна была узнать первой, княгиня! В конце концов… А теперь уже всем все известно.
— О бога ради, Маша, я сама до вчерашнего дня ничего не знала. И почему, почему вы все так любите сплетничать?
— Сплетничать? Но, княгиня, мы никогда не сплетничаем. Мы просто рассказываем друг другу обо всем, что нам случайно удалось увидеть или услышать, или о том, кто и что сказал… Это вовсе не сплетни!
— Ну, конечно же, нет. А теперь, Маша, нам все вещи потребуются в двух экземплярах. О боже, целых два приданых, хотя, на мой взгляд, и одного было бы больше чем достаточно! Принеси мне, пожалуйста, бумагу, я начну составлять список.
— Мне кажется, княгине следовало бы прилечь отдохнуть, — настаивала Маша.
— Маша, у княгини много дел!
* * *
Февраль и март пролетели весело и незаметно, но Франческа стала испытывать постоянно нарастающее чувство неудобства. По ночам она теперь могла лежать только на одном боку. Стах часто, прижавшись сзади к ней всем телом и обхватив руками ее вздувшийся живот, слушал толчки.— Они лягаются, как две маленькие лошадки, — с гордостью бормотал Стах. — Когда я был младенцем, Маша рассказывала моей матери, что не представляет себе другого такого малыша, который сосал бы грудь с подобной силой. Она говорила, что ни один мужчина не был способен на такое, даже тот, который сделал ей ребенка. Боже мой, только вообрази себе двоих таких, как я! — хихикнул довольный Стах.
Франческа улыбалась про себя абсолютной уверенности супруга в том, что ему просто предстоит повториться в миниатюре, но не единожды, а два раза. Он был убежден, что его дети станут не чем иным, как его продолжением, и уже строил планы насчет того, как научит их кататься на лыжах и ездить верхом, будто им, как пресловутому Геркулесу, предстоит родиться сразу в возрасте четырех лет.
* * *
Однажды, на третьей неделе апреля, у Франчески особенно сильно разболелась спина. Той же ночью она проснулась с ощущением, будто кто-то потряс ее за плечо.— Кто там? — спросила она, еще не совсем очнувшись от сна, а потом все поняла. — Ну-ну… что это значит? — спросила она себя шепотом, и, тихо лежа на боку, стала ждать. Полчаса спустя, когда схватки сотрясли все ее тело еще два раза подряд, она осторожно разбудила Стаха.
— Вероятно, ничего особенного, дорогой, но доктор Аллар велел сразу же звонить ему, если что-нибудь будет не так. Должно быть, это ложная тревога и не о чем беспокоиться, но не вызовешь ли ты его? Будь так добр.
Ей было неудобно беспокоить доктора посреди ночи.
Внезапно выхваченный из глубокого сна, Стах вскочил с кровати с той мгновенной реакцией, которая со времени службы в Королевских ВВС стала его второй натурой.
— Постой, это еще не схватки, не волнуйся, — сказала Франческа, наслаждаясь поднимавшимся в ней ощущением, что все обойдется благополучно.
Стах, позвонив по телефону, через минуту вернулся:
— Доктор велел немедленно ехать в клинику. Вот твое пальто и сумочка. Ах да, твои сапожки…
— Мне надо почистить зубы и захватить ночную сорочку и еще…
— Нет, — строго приказал Стах, запихивая ее в пальто, и наклонился, чтобы надеть ей меховые сапоги прямо на босу ногу.
— По крайней мере, разбуди кого-нибудь и скажи, что мы уезжаем, — задыхаясь, проговорила Франческа.
— Зачем? Они сами все поймут утром.
— У меня такое ощущение, будто мы сбегаем тайком, — звонко рассмеялась Франческа, наблюдая за тем, как торопливо натягивает одежду Стах. Она продолжала тихо посмейваться, пока он вел ее через спавшую виллу в гараж, все время норовя подхватить на руки, хотя она превосходно могла идти сама.
К тому времени как они добрались до клиники, доктор Аллар и его главный ассистент, доктор Ромбас, были уже на месте и встречали их у входа. Франческа с удивлением увидела своего всегда щегольски одетого акушера облаченным в просторные белые брюки и белый халат. Она еще никогда не встречала доктора Аллара без отутюженного белого жилета под превосходно сшитым пиджаком.
— Итак, княгиня, возможно, нам осталось ждать не так долго, как мы предполагали, — со своей обычной веселостью приветствовал роженицу доктор.
— Но ведь слишком рано, доктор. Это, должно быть, ложная тревога. Ведь вы говорили — не раньше мая! — воскликнула Франческа.
— Может быть, и так, — согласился он, — но мы должны убедиться в этом, не правда ли?
С того момента как Франческу положили на кровать с двумя поручнями по краям, для доктора Аллара перестало существовать все постороннее. Подождав, пока она устроится поудобнее, доктор вошел к ней в палату, плотно прикрыв за собой дверь.
— Ну, мамаша, — сказал он после того, как обследовал ее, — великий день настал.
Аллар всегда называл так женщин, готовящихся родить, считая, что таким образом помогает им сосредоточиться на предстоящем и отвлечься от сиюминутных забот.
— Значит, тревога не ложная?
— Определенно нет. Вы уже продвинулись довольно далеко, но нам придется еще выждать несколько часов, пока все завершится. В конце концов, это ваши первые роды, хотя пы с ними немножко поторопились.
После следующих получасовых схваток спокойная готовность Франчески выдержать «небольшие физические неудобства» постепенно начала ослабевать. Смех смехом, но это становится действительно больно, отметила она про себя. Ей не удавалось представить, что она лишь играет роль рожающей женщины. Все происходило на самом деле, и ей очень хотелось пройти через это поскорее.
— Доктор Аллар, нельзя ли попросить что-нибудь от боли? Боюсь, что сейчас мне это необходимо.
— Увы, мамаша, в вашем случае мы должны избегать всяких наркотиков.
— Что?!
Сияя, будто он сообщил ей прекрасную новость, доктор продолжил:
— Что бы я ни дал вам, лекарство может худо повлиять на еще не родившихся детей, так как неизбежно поступит в их организмы с вашей кровью. Поскольку роды у вас начались на месяц с лишним раньше срока, младенцы не успели еще достичь положенного веса. Хочу быть с вами откровенным: я не могу дать вам никаких обезболивающих.
— Никаких наркотиков?! — Франческа побелела от страха. Как у многих поколений американских женщин, ее ужас перед родами без обезболивающих средств возник под влиянием сцены долгой агонии Мелани Уилкс в «Унесенных ветром».
— Так будет намного лучше, мамаша, намного лучше.
— Но, боже мой, как долго это продлится? — спросила она.
— До тех пор, пока вы не будете готовы родить маленьких. Тогда я смогу сделать вам поясничную блокаду, и с этого момента вы совсем перестанете чувствовать боль.
— Поясничная блокада? О боже, что это такое? — Она чуть не задохнулась от ужаса.
— Просто обезболивающая инъекция, — пояснил доктор, подумав, что будет лучше избавить ее от лишних подробностей и не рассказывать об уколе в спинномозговой канал между четвертым и пятым позвонками. Княгиня и так была достаточно напугана.
— Но, доктор, нельзя ли сделать поясничную блокаду прямо сейчас? — настаивала Франческа.
— Увы, нет. Блокада может приостановить родовые схватки, и ваши младенцы не захотят выходить на свет, мамаша.
Доктор был добрым человеком, Франческа это знала, но она также прекрасно поняла, что абсолютно ничто из сказанного ею не способно поколебать его.
— Доктор, почему вы ничего не говорили мне об этом прежде? Просто невероятно, чтобы современная медицина… — Франческа не договорила фразу до конца, будучи не в силах подобрать слова, чтобы выразить свое возмущение и негодование.
— Но у вас — недоношенная двойня, мамаша. Современная медицина предписывает в вашем случае именно такие меры. — Доктор ласково, отечески погладил ее руку. — Я оставлю с вами мою лучшую акушерку, а сам буду в соседней комнате. Если я вам понадоблюсь, то достаточно только сказать ей об этом, и я тотчас же приду.
— В соседней комнате? Почему бы вам не побыть здесь? — попросила Франческа, приходя в ужас от одной мысли, что он оставит ее хоть на самый краткий миг.
— Мне надо чуть-чуть вздремнуть, мамаша. Сегодня ночью я уже принял двоих малышей. Вы должны попытаться полностью расслабляться в промежутках между схватками. Настоятельно рекомендую вам тоже постараться вздремнуть.
* * *
Следующие восемь часов прошли для Франчески как калейдоскоп менявшихся ощущений. Физическая боль, такая сильная, которой она никогда не испытывала прежде и даже не могла себе представить, не оставлявшая ей времени на размышления, сопровождалась приступами ярости из-за того, что все оказалось намного хуже и страшнее, чем она ожидала; периоды облегчения отравляло сознание, что они продлятся лишь до начала следующих схваток, и на смену радостному сознанию, что она родит, приходил ужас, подобный тому, который испытывает пловец, осознавший, что ему не под силу справиться с уносящим его потоком. И все же над всеми остальными чувствами преобладало ощущение триумфа, окрашивавшее эти томительные часы незабываемым, невероятным светом. Триумфа от того, что она все еще жива и отдает все свои силы самому важному делу в жизни.Франческа переносила страдания без помощи лекарственных препаратов, поддерживаемая лишь ободряющими словами двух врачей и множества появлявшихся и уходивших вновь, занятых многочисленными анализами медсестер, которых она, впрочем, вскоре перестала замечать. Когда же она наконец увидела двух санитаров с каталкой, на которой ее должны были отвезти в родильную палату, она была слишком поглощена своими мучительными ощущениями, чтобы понять, зачем они пришли.
Уложив Франческу на стол, доктор Аллар дождался перерыва между схватками и помог ей сесть, чтобы сделать поясничную блокаду. После укола она распласталась на спине и с подушкой под головой. Полное освобождение от боли, неожиданное, как удар грома, показалось ей столь чудесным, что изумленная Франческа даже встревожилась:
— Не парализовало ли меня, доктор? Скажите правду.
— Конечно, нет, мамаша, все идет превосходно, как положено. Расслабьтесь, расслабьтесь… мы все рядом, чтобы помочь вам.
Ей показалось, что он бесконечно долго стоял, склонившись над ее животом и прослушивая стестоскопом биение сердец.
— Ох, слава богу… — вздохнула Франческа. Следующие сорок минут в помещении установилась полная тишина, нарушаемая лишь указаниями, которые Аллар отдавал Франческе. Команда доктора Аллара была приучена работать молча, объясняясь друг с другом на языке жестов и взглядов, поскольку их шеф был убежден, что роженицы острее обычных людей реагируют на каждое произнесенное вслух слово, к тому же имеют склонность неверно интерпретировать сказанное.
— Запомните, — внушал он своим подчиненным, — мамаша может казаться совершенно бесчувственной под наркозом, но слух отключается последним. Поэтому — помалкивайте.
Через сорок минут Франческа снова ощутила боль, но значительно более приглушенную, чем прежде.
— Доктор, доктор, — пробормотала она, — мне кажется, что действие укола кончается.
— Нет, не волнуйтесь, мы просто приближаемся к концу, — заверил ее Аллар. — Теперь, когда я скажу «тужьтесь», надо будет тужиться изо всех сил. Вы не почувствуете схваток, но мне они будут видны, так что вы должны следовать моим указаниям.
В следующие десять минут до Франчески доносилось только его удовлетворенное ворчание, а потом она услышала крик ребенка.
— Это мальчик? — прошептала она.
— У вас восхитительная девочка, мамаша, — ответил Аллар, торопливо протягивая ребенка доктору Ромбасу, который осторожно перерезал и перевязал пуповину, а сам Аллар снова занял свое место между разведенными ногами Франчески. Как раз в этот момент сестра, следившая за пульсом плода, стала знаками показывать ему, что биение сердца второго, еще не родившегося ребенка замедляется. Доктор с ужасом заметил также, что выделившаяся из плаценты жидкость, вместо того чтобы быть прозрачной и бесцветной, оказалась желто-зеленого цвета. Пульс второго из близнецов слабел с каждой секундой.
Через считанные минуты, не менее четырех, но и не более пяти, второй ребенок был извлечен. Он, подобно первому, начал дышать не сразу, и потребовалось интенсивно растирать его полотенцем, пока он не издал первый слабый крик. Отрезая и перевязывая пуповину, доктор Аллар отметил про себя, что, хотя ребенок родился полностью сформировавшимся, его вес вряд ли достигал четырех фунтов, что и подтвердило последующее взвешивание на весах тут же, в родильной палате.
— Доктор, — раздался умоляющий голос Франчески, — что происходит? Это мальчик или девочка?
— Еще одна дочь, — коротко бросил он. Краткость ответа и безразличие, прозвучавшее в обычно веселом голосе Аллара, подсказали всем, кто был в тот момент в родильной палате, что второй ребенок внушает серьезные опасения их шефу. Что-то с ним было явно не в порядке.
В этот момент анестезиолог, следивший за важнейшими параметрами состояния Франчески, заметил, что у нее резко упало кровяное давление, а пульс заметно участился. Почувствовав сильное головокружение и тошноту и покрывшись испариной, Франческа тем не менее не забыла о своем разочаровании резким ответом доктора Аллара и продолжала настаивать:
— Покажите мне их, пожалуйста, покажите…
— Сию минуту, мамаша, а сейчас постарайтесь расслабиться.
Аллар приказал двоим медсестрам сделать Франческе переливание крови в обе руки. Она уже была близка к шоко-ковому состоянию, но переливание крови и введение фибриногенов очень скоро привели к безопасным показателям частоту ее пульса и кровяное давление. Убедившись, что состояние его пациентки стабилизировалось, доктор Аллар велел доктору Ромбасу поднести близнецов к родильному столу. Глаза обеих девочек были плотно закрыты, кулачки крепко сжаты. На голове у одной из них белокурые волосы уже подсохли и начали кудрявиться, а у другой были все еще влажные.
Девочек завернули в белые мягкие фланелевые пеленки. Франческа, слабая, но взволнованная, внимательно разглядывала их, испытывая при этом такое изумление, которого никогда не знала прежде. Превращение этих созданий, с которыми она чувствовала полнейшую внутреннюю связь, пока носила их в своем лоне, в двух крошечных человечков, способных уже самостоятельно зажмуривать глазки и сжимать кулачки, реагируя таким образом на этот залитый ярким светом мир, в котором они вдруг очутились, было столь поразительным и ошеломляющим, что Франческа не могла охватить умом подобное чудо и воспринимала его чисто эмоционально.
— Они обе совершенно одинаковые, доктор?
— Да, но вторая девочка весит меньше первой. Вот эта, — ответил он, указывая на меньшую из близнецов, — должна сразу отправится в инкубатор и оставаться там, пока не наберет достаточный вес. Но в остальном — полный порядок, мы уже проверили все пальчики на руках и ногах.
— Слава богу! — прошептала Франческа.
— Теперь, мамаша, вам надо отдохнуть.
— Скажите моему мужу… Он, должно быть, ждет не дождется.
Когда утомленный Аллар вошел в приемную, где ждал его Стах, то обнаружил Валенского спящим сидя: он уткнулся лбом в стекло окна, в которое до того не отрываясь смотрел невидящим взором всю долгую ночь. Доктор Аллар минутку постоял за спиной спавшего, а затем со вздохом легонько тронул Стаха за плечо. Князь мгновенно проснулся.
— Говорите!
— У вас две дочери. Мадам чувствует себя хорошо, но очень устала.
Стах диким взором уставился на доктора, ожидая совсем другого сообщения. Его твердая уверенность, что родятся мальчики, была разрушена столь безжалостно, что он оказался не в состоянии вымолвить ни единого слова. Помолчав немного, доктор мягко ответил на тот незаданный вопрос, которым встретил бы его любой другой мужчина на месте Стаха.
— Одна из ваших дочерей в отличном состоянии, но что касается другой…
Стах наконец обрел дар речи:
— Так что там с другой? Говорите!
— Перед рождением второго ребенка возникли медицинские проблемы. Плацента отделилась от матки как раз перед появлением младенца на свет, у мадам началось внутреннее кровотечение.
Стах отшатнулся и привалился к стене.
— Итак, ребенок умер. Вы можете сказать мне об этом, доктор.
— Нет, ребенок жив, но я обязан предупредить вас, что девочка в тяжелом состоянии. Она очень мала, всего четыре фунта и две унции, a placentae abruptio — отделение плаценты — и наличие микония в плацентной жидкости дают нам основание опасаться, что на какое-то время снабжение ее мозга кислородом было нарушено. Мы действовали предельно быстро, князь, но прошло от четырех до, возможно, пяти с половиной минут, пока мы сумели извлечь ребенка.
— Что вы хотите этим сказать, доктор? Говорите сразу.
— Есть вероятность, точнее, можно с уверенностью полагать, что мозг ребенка поврежден.
— Повреждение мозга? Что это значит? О чем, черт возьми, идет речь? — Стах схватил доктора, словно собираясь трясти его за плечи, но внезапно уронил руки. — Простите меня.
— Пока рано говорить определенно. О размерах повреждений нельзя сказать до проведения тщательного обследования ребенка.
— Как скоро вы будете это знать? Когда вы сможете обследовать… эту другую?
— Как только она достаточно окрепнет. Но все же, в целях предосторожности, ее следует окрестить. Какое имя вы собираетесь дать ей, князь?
— Мне наплевать!
— Князь Валенский! Успокойтесь! Нельзя терять надежду. И потом, у вас в любом случае есть одна превосходная, совершенно здоровая дочь. Не хотите ли взглянуть на нее? Она — в детской. У нее вес пять фунтов десять унций, так что нет никакой нужды помещать ее в инкубатор. Хотите навестить ее прямо сейчас?
— Нет! — не задумываясь ответил Стах. Он был уверен, что не способен сейчас взглянуть ни на одного ребенка.
Доктор проницательным взглядом посмотрел на него: такой ответ он слышал далеко не в первый раз.
— Мой вам совет, — добродушно сказал он, — поезжайте домой, поспите немного, а потом возвращайтесь навестить княгиню. Вы провели целую ночь без сна и пребывали в колоссальном нервном напряжении. А когда вы вернетесь, маленькие княжны тоже уже, без сомнения, проснутся.
— Не сомневаюсь.
Стах повернулся, чтобы уйти, но потом обернулся и сказал тоном, в котором ясно слышался скрытый вопрос:
— Я уверен, вы сделали все, что в ваших силах.
— Конечно, князь, но есть вещи, против которых мы бессильны.
Стах продолжал пристально смотреть на него. Маленький доктор застыл на месте, глубоко уязвленный тем, что кто-то посмел усомниться в его профессионализме.
— В природе бывают несчастные случаи, с которыми человеческий опыт и знания не в состоянии справиться, и нам остается только одно — спасать то, что можно спасти.
— Спасать? — повторил Стах с таким видом, будто ему никогда прежде не доводилось слышать это слово.
Какое это имеет к нему отношение? В его жизни не было случая, чтобы он оказался не на высоте, о каком таком спасении может идти речь?
— До свидания, доктор.
На опасной скорости подъехав к дому и не обратив внимания на столпившихся у парадного подъезда слуг, он погнал машину дальше, к конюшням. Там он выпрыгнул из автомобиля, вбежал в стойло и вскочил на спину первой попавшейся лошади. Грум, увидевший хозяина, готового ускакать без седла, подбежал к Стаху и громко крикнул:
— Князь, как там близнецы и княгиня?
— С княгиней все в порядке. Ребенок всего один. Девочка. А теперь — к черту, прочь с дороги.
Стах ударил пятками в бока лошади и вцепился руками ей в гриву — этот приказ был понятнее всяких слов обученному животному. Лошадь, сразу пришедшая в такое же возбуждение, как и ее хозяин, протяжно заржала и бешеным галопом понесла Стаха в сторону холмов, будто сам дьявол гнался за ними по пятам.
5
Прошел апрель 1952 года, а за ним и май, но Франческа Валенская и ее дочери-близнецы с самого дня их преждевременного появления на свет по-прежнему оставались в клинике доктора Анри Аллара. Однажды, в конце июня, медсестра принесла Маргариту, родившуюся первой, в комнату матери для первого из двух обычных ежедневных свиданий. Медсестра Анни бросила короткий взгляд на равнодушную ко всему женщину, как всегда, неподвижно, с застывшим лицом сидевшую в кресле. Анни давно надоели эти ненужные монотонные посещения. На первых порах она, подобно другим сотрудникам клиники, была заинтригована слухами о столь необычной очаровательной пациентке, а теперь, так же, как и все, научилась видеть в ней рядовой медицинский прецедент. Княгиня Валенская ни на секунду не проявляла интереса к своим детям и никогда не говорила о них, совершенно не обращала внимания и на самое себя, хотя физически была в состоянии следить за собой. Она покидала постель только тогда, когда две сиделки, поддерживая ее, впрочем несопротивлявшуюся, с двух сторон под локти, водили по маленькому зимнему саду, смежному с ее светлой, солнечной комнатой.
Послеродовая депрессия во всех ее печальных проявлениях не представляла ничего нового для персонала клиники. Бедняжка, сочувствовали они Франческе, но даже врачи не знали, как лечить таких больных. Порой они выздоравливали сами по себе, а иногда — пожизненно оставались в таком состоянии.
Сестра Анни кивком приветствовала сиделку, вязавшую что-то, сидя в уголке.
— Вы можете передохнуть. Раз я буду тут с ребенком, то, думаю, нет никакой надобности нам обеим здесь околачиваться, верно?
— Конечно. Она все молчит, как обычно.
Стоял особенно теплый, солнечный день. Привычным жестом уложив маленькую Маргариту на сгиб руки, сестра Анни широко распахнула окна и отдернула занавески, чтобы впустить в комнату свежий, пахнувший цветами воздух. Потом она опустилась в кресле рядом с Франческой и десять минут спустя, длившихся в привычной тишине, задремала.
В комнату залетела божья коровка, опустилась на лоб ребенка, прямо между глаз, напомнив о кастовой метке у индианок. Дремавшая с полуоткрытыми глазами сестра не обратила внимания на насекомое, а Франческа тупо смотрела на нее и ребенка безо всякого интереса. Однако каким-то краешком сознания юная мать, сама того не понимал, все же надеялась, что сестра смахнет божью коровку. Прошло несколько минут. Сестра безмятежно посапывала, а насекомое разгуливало по лицу ребенка, пока наконец не заползло в глазную впадину и не уселось поблизости от нижней кромки ресниц. «Слишком близко, опасно близко», — мелькнуло в затуманенном мозгу Франчески, и она протянула дрожащий палец к ребенку, чтобы смахнуть божью коровку. Впервые дотронувшись до дочери, она ощутила поразительную гладкость ее кожи, уловила биение жизни под ней. Глаза ребенка широко распахнулись, и Франческа увидела, что они такие же черные, как у нее самой. Она осторожно провела одним пальцем по ее почти незаметным светлым бровям, а потом потрогала выбившийся из-под чепчика локон.
— Можно мне… могу я подержать ее? — прошептала Франческа, обращаясь к дремавшей сестре, но та продолжала спать, не слыша ее.
— Сестра! — тихо позвала Франческа, но лишь храп послышался в ответ. — Сестра! — Ее голос окреп и прозвучал громче. Заслышав самое себя, она вдруг ощутила, как что-то сдвинулось у нее внутри, будто свалился какой-то тяжелый груз. — О боже, боже! — громко сказала она, перебирая локоны дочери ожившими пальцами. — Сестра, дайте мне моего ребенка!
Сестра проснулась, испуганная и взволнованная, и покрепче прижала к себе младенца.
— Что? Что?! — пробормотала она. — Подождите, постойте, я позову доктора… — Сестра вскочила на ноги и попятилась.
— Идите сюда, — властно приказала Франческа. — Я хочу взять ее на руки. Сейчас же. Немедленно отдайте мне моего ребенка. У нее на глазу сидела божья коровка! — укоризненно добавила она.
Франческа поднялась с кресла и выпрямилась во весь рост, ожившая и величественная, словно перед объективом камеры. Неожиданно, будто джинн, выпущенный из бутылки, перед сестрой возникла Франческа Вернон, знаменитая кинозвезда, повелительным жестом протягивавшая к ней обе руки.
Сестра внимательно посмотрела на нее, но не испугалась.
— Извините, мадам, но я не могу позволить вам этого. Я получила самые жесткие указания все время держать малютку самой.
Послеродовая депрессия во всех ее печальных проявлениях не представляла ничего нового для персонала клиники. Бедняжка, сочувствовали они Франческе, но даже врачи не знали, как лечить таких больных. Порой они выздоравливали сами по себе, а иногда — пожизненно оставались в таком состоянии.
Сестра Анни кивком приветствовала сиделку, вязавшую что-то, сидя в уголке.
— Вы можете передохнуть. Раз я буду тут с ребенком, то, думаю, нет никакой надобности нам обеим здесь околачиваться, верно?
— Конечно. Она все молчит, как обычно.
Стоял особенно теплый, солнечный день. Привычным жестом уложив маленькую Маргариту на сгиб руки, сестра Анни широко распахнула окна и отдернула занавески, чтобы впустить в комнату свежий, пахнувший цветами воздух. Потом она опустилась в кресле рядом с Франческой и десять минут спустя, длившихся в привычной тишине, задремала.
В комнату залетела божья коровка, опустилась на лоб ребенка, прямо между глаз, напомнив о кастовой метке у индианок. Дремавшая с полуоткрытыми глазами сестра не обратила внимания на насекомое, а Франческа тупо смотрела на нее и ребенка безо всякого интереса. Однако каким-то краешком сознания юная мать, сама того не понимал, все же надеялась, что сестра смахнет божью коровку. Прошло несколько минут. Сестра безмятежно посапывала, а насекомое разгуливало по лицу ребенка, пока наконец не заползло в глазную впадину и не уселось поблизости от нижней кромки ресниц. «Слишком близко, опасно близко», — мелькнуло в затуманенном мозгу Франчески, и она протянула дрожащий палец к ребенку, чтобы смахнуть божью коровку. Впервые дотронувшись до дочери, она ощутила поразительную гладкость ее кожи, уловила биение жизни под ней. Глаза ребенка широко распахнулись, и Франческа увидела, что они такие же черные, как у нее самой. Она осторожно провела одним пальцем по ее почти незаметным светлым бровям, а потом потрогала выбившийся из-под чепчика локон.
— Можно мне… могу я подержать ее? — прошептала Франческа, обращаясь к дремавшей сестре, но та продолжала спать, не слыша ее.
— Сестра! — тихо позвала Франческа, но лишь храп послышался в ответ. — Сестра! — Ее голос окреп и прозвучал громче. Заслышав самое себя, она вдруг ощутила, как что-то сдвинулось у нее внутри, будто свалился какой-то тяжелый груз. — О боже, боже! — громко сказала она, перебирая локоны дочери ожившими пальцами. — Сестра, дайте мне моего ребенка!
Сестра проснулась, испуганная и взволнованная, и покрепче прижала к себе младенца.
— Что? Что?! — пробормотала она. — Подождите, постойте, я позову доктора… — Сестра вскочила на ноги и попятилась.
— Идите сюда, — властно приказала Франческа. — Я хочу взять ее на руки. Сейчас же. Немедленно отдайте мне моего ребенка. У нее на глазу сидела божья коровка! — укоризненно добавила она.
Франческа поднялась с кресла и выпрямилась во весь рост, ожившая и величественная, словно перед объективом камеры. Неожиданно, будто джинн, выпущенный из бутылки, перед сестрой возникла Франческа Вернон, знаменитая кинозвезда, повелительным жестом протягивавшая к ней обе руки.
Сестра внимательно посмотрела на нее, но не испугалась.
— Извините, мадам, но я не могу позволить вам этого. Я получила самые жесткие указания все время держать малютку самой.