Страница:
– Тогда к Крестной Бабке или Ваньке-Пензяку. Они выходят.
– Спасибо, – обрадовался Костя.
Он посадил Прапора в хлебницу, ставшую ему уже родным домом, и немного потоптался на месте. Необходимо было закончить разговор чем-то чрезвычайно остроумным, блестящим, легким.
– Представляете, – не придумал ничего другого Костик, – некоторые всерьез полагают, что в вашем лесу заелся йети. Вопреки его ожиданиям, Василиса не прыснула в кулачек, а совершенно серьезно посмотрела ему в глаза:
– Насчет Снежного Человека не знаю, а Лешак у нас живет давно. Я сама его видела.
– Да ну? – принял ее сообщение за шутку Костя, – и какой же он? Лохматый, одноглазый, хромой?
– Лохматый, хромой, но не одноглазый, – без улыбки подтвердила Василиса. – До свидания, Костя.
– До свидания, – эхом повторил Комаров.
«Костя! Она сказала Костя! – ликовал Комаров, – она уже видит во мне друга, а не участкового Константина Дмитриевича!»
Шутка Василисы по поводу Лешака развеселила Костю. Настроение, безнадежно испорченное вероломством Калерии, подскочило на высшую планку. Вместе с настроением возрос и трудовой энтузиазм.
«Что там у нас? – рассуждал Комаров по дороге к Крестной Бабке. – Ага! Американец, подыскивающий себе алиби с помощью Калерии. Прекрасно! Какое счастье, что Прапор захворал! Иначе я не заглянул бы к Калерии и не подслушал совершенно нечаянно такой важный разговор. И какая жалость, что у меня нет помощника! Как нужен мне сейчас человек, который следил бы за всеми передвижениями и действиями американцев! Стоп. А Людка? Та самая пионервожатая, не то Русалкина, не то Упырькина? Она же с самого начала следит за американцами со своими пионерами. Вполне возможно, что она что-нибудь видела в ночь убийства. Решено. Сейчас забегу к бабке Пелагее и сразу найду эту самую Людку».
Глава 10
– Спасибо, – обрадовался Костя.
Он посадил Прапора в хлебницу, ставшую ему уже родным домом, и немного потоптался на месте. Необходимо было закончить разговор чем-то чрезвычайно остроумным, блестящим, легким.
– Представляете, – не придумал ничего другого Костик, – некоторые всерьез полагают, что в вашем лесу заелся йети. Вопреки его ожиданиям, Василиса не прыснула в кулачек, а совершенно серьезно посмотрела ему в глаза:
– Насчет Снежного Человека не знаю, а Лешак у нас живет давно. Я сама его видела.
– Да ну? – принял ее сообщение за шутку Костя, – и какой же он? Лохматый, одноглазый, хромой?
– Лохматый, хромой, но не одноглазый, – без улыбки подтвердила Василиса. – До свидания, Костя.
– До свидания, – эхом повторил Комаров.
«Костя! Она сказала Костя! – ликовал Комаров, – она уже видит во мне друга, а не участкового Константина Дмитриевича!»
Шутка Василисы по поводу Лешака развеселила Костю. Настроение, безнадежно испорченное вероломством Калерии, подскочило на высшую планку. Вместе с настроением возрос и трудовой энтузиазм.
«Что там у нас? – рассуждал Комаров по дороге к Крестной Бабке. – Ага! Американец, подыскивающий себе алиби с помощью Калерии. Прекрасно! Какое счастье, что Прапор захворал! Иначе я не заглянул бы к Калерии и не подслушал совершенно нечаянно такой важный разговор. И какая жалость, что у меня нет помощника! Как нужен мне сейчас человек, который следил бы за всеми передвижениями и действиями американцев! Стоп. А Людка? Та самая пионервожатая, не то Русалкина, не то Упырькина? Она же с самого начала следит за американцами со своими пионерами. Вполне возможно, что она что-нибудь видела в ночь убийства. Решено. Сейчас забегу к бабке Пелагее и сразу найду эту самую Людку».
Глава 10
Тайна тетради зиты и гиты
Домик бабушки Пелагеи или Крестной Бабки, как звали ее в Но-Пасаране, отличался от других домов совхоза. Его не коснулось веяние современности под названием « пристройки», одинокой Крестной Бабке вполне хватало одной-единственной комнатки с незатейливым интерьером в стиле этнографических музеев. Поэтому сам домик был крошечным, почти игрушечным. Первое знакомство с бабушкой Пелагеей началось у Кости с конфликта. Именно она принесла Костику Прапора и практически вынудила его приютить у себя во дворе и полюбить, как родного. Тогда Костя пытался вернуть петуха, посчитав его за взятку, но хитрая Пелагея усыпила его бдительность пирогами с вяленой бзникой и сладкими речами. Она почти три часа потчевала его теорией о происхождении и иерархии местной нечисти. Костя узнал, отчего день Ивана Купалы называется так, а не иначе, запомнил поименно всех деток Лешего и Кикиморы Болотной, вызубрил приметы, с помощью которых можно отличить Лешака от обычного бомжа. В общем, обогатился совершенно ненужными для него и чрезвычайно забавными сведениями.
Уже после он узнал, что прозвище Пелагеи происходит не от того, что она любит крестить детей, а по аналогии с полюбившимся в Но-Пасаране фильмом «Крестный Отец». Тихая старушка мало походила на дона Карлеоне, но именно она определяла и диктовала общественное мнение в совхозе имени Но-Пасарана. Впрочем, ничего плохого Комаров от нее не видел, оснований не доверять ей у него не было.
Дверь домика Крестной Бабки была закрыта на тоненькую струганную щепочку. Дерни – сломаешь. А впрочем, и дергать не надо. Достаточно вынуть.
«Предупредить бабушку Пелагею, не знаю, как по фамилии, чтобы купила замок», – сделал в блокноте пометку Комаров. Доверие – доверием, а профилактика – профилактикой. Идти к Ваньке-Пензяку уже не хотелось. Да и некогда было. И так полдня – коту под хвост.
– Пойду пообедаю, и найду Людку Трясинкину, – решил Комаров, – а Прапором займусь завтра. Может, до утра и сам оклемается.
– Дом сторожишь? – потрепал его по загривку Комаров, – молодец! Служи!
Для козла не составляет никакого труда встать на задние лапы, особенно если об этом его просит хозяин. Костя подал напарнику еще несколько команд и, довольный выучкой подопечного, поднялся на крыльцо. Сколько раз приходилось убеждаться в справедливости пословицы «Если гора не идет к Магомету, то Магомет пойдет к горе»! Костя, сбиваясь с ног, искал того, кто может помочь его пернатому другу, а «скорая помощь» сидела себе преспокойненько в его родном доме, да попивала чай с молодыми смородиновыми листочками и веточками дикой вишни.
За столом, уставленным всякой снедью, спокойно посиживали Печной, Крестная Бабка, да Ванька-Пензяк. Главное место на столе, кроме пирогов и меда, занимала выцветшая ученическая тетрадь в клеточку, исписанная крупным корявым почерком, с присущими старикам витиеватыми хвостиками и петельками.
– А, сожитель, проходи, не стесняйся, – радостно приветствовал его Печной, – мы тебе пирогов оставили.
Костя был юношей воспитанным и гостеприимным, но дед никогда ранее не приглашал гостей, и эта его внезапно родившаяся смелость несколько озадачила Комарова.
– Боишься, Анчутка нас застукает? – понял его по-своему Печной, – не боись. Она в город уехала. А если и вернется невзначай – отобьемся. Супротив Бабки и Пензяка она не попрет.
Костя не стал спорить. Не выгонять же, в самом деле, гостей! Тем более, они могли бы помочь разобраться в характере хвори Прапора.
– Как расследование? – панибратски хлопнул по плечу
Костика Печной, – поймал Лешака?
– Да что вы все как сговорились насчет этого Лешака! – вспылил Костя, – стыдно вам, дедушка! Уж вторую сотню, поди, разменяли, а в сказки верите.
– Потому и верит, – заступилась за насупившегося Печного Пелагея, – только молодые да слишком умные считают, что лешие, да домовые – сказки.
– Да бросте вы об этом, – не захотел спорить Костя, – тем более, что болтовня про Лешака – тайна следствия, и я не имею права ее разглашать. Лучше скажите, что обсуждаем?
– Тайна с последствием, – ревниво осадил его Печной, – у тебя свои секреты, у нас – свои. И вообще, мы уже закончили.
Он быстро прикрыл открытую тетрадь, быстро привстал и положил ее под себя. Костя немного обиделся, но демонстрировать свою обиду не стал. Ему казалось, что это будет выглядеть несколько по-детски. Он отпил из поставленной перед ним бабушкой Пелагеей чашки и с наслаждением впился зубами в душистый пышный кусок пирога.
– Нефафье у фефя, фафуфка Фефафея, – с полным ртом пожаловался он.
– Что за несчастье? – всплеснула руками бабушка, – никак захворал?
– Да не я, – справился с первым куском Костя, – а Прапор. Что-то у него со связками случилось.
– Это в смысле не орет, что ли? – переспросил Пензяк.
– Не поет, – подтвердил Костя.
С благодарностью смотрел он, как взволновались гости
Печного, как раздвигали Прапору веки, как светили фонариком в приоткрытый клюв, как ощупывали опавший гребешок, как быстрым шепотом совещались над телом больного.
– Будет жить, – повернулся, наконец Пензяк к Косте. – Сглаз на нем, сильный сглаз. Толстая женщина на тебя порчу навела. Это у тебя должен был голос пропасть и гребешок упасть. Ну, тонус, в смысле. А Прапор всю порчу на себя взял. Не дрейфь, ребелитируем. Давай нам с Крестной его на пару дней, будет, как новенький.
– Берите, – вздохнул Костя.
За петуха он теперь был спокоен.
Когда за гостями закрылась дверь, он решил удовлетворить свое любопытство и пристал к деду с вопросами. Но дед был непреклонен, как Великая Китайская стена – как-никак, бывший разведчик! Молча вскарабкался он на свою печку, скорбно сложил руки на груди и затянул носом тоненькую жалобную песенку. Костя знал, что когда Печной спит или притворяется спящим, поднять с постели его не сможет даже Анчутка или Анна Васильевна, квартирная хозяйка Костика и сноха Печного.
Костя заявился в тот самый момент, когда сценарий был практически готов. Оставалось его размножить и пустить в массы. Горячий спор по поводу «размножения» сценария и прервал Комаров. Пензяк убеждал, что в городе есть такая машина, которая практически моментально и совсем недорого размножает любую запись, даже сделанную самым мудреным почерком. Печной, желающий выделиться перед Пелагеей, кричал, что это все бред старого колдуна и заблуждения сивой кобылы, Пелагея благоразумно молчала. Решить вопрос с копиями они так и не успели – Печной увидел в окно Костика и спор пришлось на время прекратить.
Договорившись встретиться в свободное время на нейтральной территории, спорщики разошлись. Пензяк унес тетрадь с собой, посмеиваясь в усы. Соседский парнишка как раз собирался сегодня в город на мотоцикле. «Попрошу его размножить сценарий и суну под нос этому старому хрычу прямо при Пелагее. Посмотрим, что он тогда вякать будет».
Впрочем, даже если бы Костя знал о содержании линялой школьной тетрадки, он все-равно не заинтересовался бы ей. Подумаешь! Праздник, так праздник. Мало ли их проводится на Руси. Сейчас все его мысли занимала некая Людмила
Кикиморина, что ли?
Найти Людку оказалось непросто. Нет, дом ее он нашел быстро, даже несмотря на то, что совершенно забыл фамилию. Все знали Людку-пионервожатую. Но дома ее не было. Не было ее и на пришкольном участке, куда она отпросилась у родителей, и возле доски почета, где обычно любили убирать территорию местные пионеры.
Комаров уже совсем отчаялся найти неуловимого лидера местных формалов, но уже знакомая какофония привлекла его внимание.
И точно! В конце улицы забился на ветру алый маленький флажок, в унисон ему затрепетали крошечные огоньки галстуков на шеях пионеров.
«Как хорошо, – подумал Костя, – вот бы все люди метили себя по принадлежности к той или иной организации, месту работы, вероисповеданию, склонности характера. Как легко было бы работать!»
Костя зашагал им навстречу. Помимо его воли, неотрепетированные звуки пионерского оркестра будили в душе его что-то давно забытое, трогательно-наивное и чистое. Не отдавая себе в этом отчета, Комаров даже подстроил свой шаг под четкий ритм небольшого, но звонкого барабана. Расстояние между Костей и пионерами все уменьшалось, и участковый понемногу начал впадать в панику: ему почему-то показалось, что он не сможет остановить идущую ему навстречу процессию, чтобы поговорить с Людмилой. Комаров судорожно начал вспоминать команды, которыми в прошлом веке останавливали пионеров:
– Равнясь-смирно? – нет. Будь готов? – тоже не то. Взвейтесь кострами? – опять не про это. А! Вспомнил. Стой-ать-два.
Комаров остановился и стал ждать процессию. Ему показалось, что этим он как бы даст им понять свои намерения. Пионеры неуклонно приближались, Костя прочистил горло и прорепетировал на разный манер команду.
– Стой-ать-два! – неуверено рявкнул он, когда пионеры поравнялись с ним. Члены команды как-то странно посмотрели на него, но остановились. Не удивилась лишь одна Людмила.
– Во-о-о-ольно! – звонким детским голоском скомандовала она, – ра-а-а-ссредоточсь!
Пионеры рассыпались. Степка достал из кармана пачку сигарет, но, воровато глянув на пионервожатую, быстро спрятал на место. Людмила подтянула сползший безупречно-белый гольф и обратилась к Комарову:
– Вы по какому-то конкретному вопросу или просто так?
– По вопросу, – оробел немного Комаров.
– Тогда пройдемте, – указала ему рукой на скамейку, расположенную возле ближайшего дома, Людка.
– Людмила…, – замялся Комаров.
– Николаевна Болотникова, – четко отрапортовала Люда.
«Болотникова! – обрадовался Костя, – а то я помню, что что-то про лесную нечисть, а что конкретно – не помню».
– Людмила Николаевна, – опять начал Костя.
– Можно просто Люда, – опять прервала его пионервожатая, – у нас все просто, как раньше.
– Я обратился к вам за помощью, как лицо официальное к лицу официальному. По некоторым данным, вы вполне можете владеть информацией по передвижению и дислокации в американской колонии. Мне очень нужна эта информация, и я надеюсь, что вы поможете следствию.
Костя сам испугался официальности и серьезности, с которой начал разговор, но Болотникова приняла его тон как должное.
– Кто конкретно из американцев вас интересует? – глаза ее заблестели, – мы не знаем их поименно, но условные клички им дали почти всем. По крайней мере тем, которые ведут себя наиболее подозрительно.
– Меня интересует пожилой техасец. Его еще суслик цапнул, – оживился Костя.
– Мачо, – догадалась Людка, – знаем. Нам он тоже не нравится.
– Почему именно Мачо?
– Ой, они с Калерией Белокуровой так красиво на днях на лошадях совхозных наперегонки скакали! Он ее, конечно, не обскакал, но в седле держался лучше всех наших. Мы думали его Ковбоем назвать, но Мачо – красивее.
– Да уж. Так что у вас про этого Мачо?
– Ленька, где тетрадка пионерок Зиты и Гиты Белокуровых?
Подбежал маленький Ленька и вынул из заплечного яркого рюкзачка стопку тетрадей. Долго и пристально разглядывая подписи на обложках, выбрал одну и протянул Людмиле.
– «Отчет о проделанной работе ответственных за санитарный сектор пионерок З. и Г. Белокуровых», – прочитал Костя.
Тетрадь была исписана вся. На первых страницах красным фломастером были выведены заголовки: «Результаты проверки санитарного состояния домов Кривого Конца». «Тимуровская насильственная уборка двора пожилой и одинокой бабушки Савской». «Попытка взятия анализов у чумных американцев», – все не то.
– А где же результаты наблюдения? – поднял глаза на Людку Костик.
– Все там, – заверила она его, – эти близняшки как раз были приставлены следить за Мачо, а они пионерки ответственные, добросовестные. Должны были осветить каждый его шаг.
Костя еще раз пролистал записи.
– Да нет же! Смотрите сами! – протянул он тетрадку Болотниковой.
Людка недоверчиво взяла ее в руки, внимательно и кропотливо изучила записи и строго взглянула на Леньку:
– Ответственный за архив!
– Всегда готов! – вытянулся в струнку мальчик.
– Почему в тетради Белокуровых вырван лист?
Ленька весь как-то сник, потупился, и, ковыряя носком сандалика землю, произнес:
– Кто ж его знает? Сейчас знаете какие тетради продавать стали? Листы сами вылетают. Не то, что при социализме.
– С вами, пионер Леонид, будем разбираться на совете отряда, – вынесла вердикт Людка, – а вам придется подождать какое-то время, – обратилась она уже к Комарову, – Зиты и Гиты нет в Но-Пасаране, они отпросились на пару дней в город, посетить краеведческий музей и разузнать о процедуре приема в почетные пионеры.
– А что, вы и ночью следите за подозрительными американцами? – заинтересовался Костя.
– И ночью, – мотнула головой Людка, – враг не дремлет, СПИД не спит, деревья умирают стоя.
– А как же родители? Они отпускают с вами детей по ночам?
– Во первых, дети дежурят не каждую ночь, а поочередно. Во-вторых, они тайно уходят на дежурство – кто через окно, кто на цыпочках. Это вполне допустимо в пионерской практике. А Степан вообще на сеновале спит. Его мама уже не контролирует.
Ответ полностью удовлетворил Комарова.
– Не могли бы вы тогда дать мне остальные тетради? – немного робко попросил Костя, – они пригодились бы мне в работе.
Болотникова немного подумала, подтянула белый гольф и утвердительно кивнула головой:
– При одном условии. Ни листа не пропадет из этих записей и в конце работы вы объявите письменную благодарность моим подопечным.
– Объявлю, что мне, жалко что ли, – обрадовался Комаров, – и письменную, и устную – какую хотите.
– Ответственный за архив, – позвала Людка, – выберите последние тетради и отдайте под расписку участковому.
Ленька, видимо уже знакомый с грамотой, легко разобрался в стопке тетрадей и протянул несколько штук Косте:
– Здесь есть про американцев, – застенчиво произнес он.
И все-таки, не смотря на столь радужные мысли, что-то точило его душу мерзким червем сомнения. Что-то не давало расслабиться и заставляло сердце неприятно съеживаться в груди. По устоявшейся привычке, он мерял шагами комнату и рассуждал:
– Мачо! Тот самый техасец! Почему только в одной тетради
был вырван лист? Только в той тетради, в которой фиксировались наблюдения за Мачо? И именно лист, в котором писалось о нем? Почему загадочного злоумышленника, вырвавшего лист, не заинтересовали сведения о результатах проверки санитарного состояния домов Кривого Конца? Надо обязательно узнать о результатах совета отряда, на котором будут прорабатывать Леньку, проворонившего лист из архива. Может, он что-то и вспомнит. Калерия! Ведь если это то, о чем я думаю, то она в огромной опасности!
– Я пойду к ней, – решился Комаров, – расскажу ей все – она неболтливая, ей можно верить, попрошу, нет просто потребую, чтобы прекратила встречи с Мачо.
– Дык, поздновато уже, – раздалось с печки.
– Чего это поздновато? – обиделся Костя, – даже не стемнело. Она, поди-ка, в фельдшерском пункте еще.
– Я не про то, дурень, – прервал его Печной, – поздновато ты про Калерию спохватился. Как есть увели у тебя девку из под самого носу. Видал я этого вашего Мачу – в силе мужик, хоть и не нашей породы. Таких Мачат ей настугает, что держись Но-Пасаран! Жалко только, что не мавр. Если бы негритятки по совхозу бегали – вот было бы габаритно! Вот славненько!
– Какие негритятки? Почему габаритно? Чего вы несете? – вспылил Костя, – жизни Калерии угрожает серьезная опасность, а вы – «негритятки»!
– Не там опасность шукаешь, – свесил дед валенки с печки, – этот шустрый Мача только и может, что негритят настругать. Убивец из него никудышный – кишка тонка. Вместо того, чтобы за любезничанием Калерьки подглядывать, лучше бы в лес сходил, давно пора Лешаку хвоста прижать. Ошалел совсем. Раньше хоть просто девок пугал, да коров доил, а тепрече на людей руку поднял! Нехорошо это, кого хочешь спроси, как есть нехорошо. Его дело – зайцев пасти, охотников распугивать, да мелочью всякой командовать – лесавками, листичами, да ауками. Ежели Лешак на сеновал попер – плохо дело.
– Да чего уж тут хорошего, – в тон ему подхватил Комаров, – вместо того, чтобы помогать – нет, об этом я и не прошу – просто чтобы не мешать следствию, вы все в один голос поете про лешего, который, якобы, и убил Пеникина. Ну ладно еще – Савская. Она старая больная женщина, ей простительно. Но ты-то, дед, ты же воевал, неужели и ты веришь в эти бредни?
– И не только верю, – кряхтя, Печной стал сползать с лежанки, – но и тебе советую. Это у вас в городе и людей вытравили и нечисть всю порешили. Не только кикиморы, таракана порядочного не найдешь. А у нас тут габарит, фольклор, то есть все, как положено.
– Ну, фольклор я еще понимаю, – усмехнулся Костик, – а при чем тут габарит? В городе, габариты, вроде как побольше.
– Это там этажей побольше. А вся красота – габарит по-научному – в глубинке.
– Колорит, что ли? – предположил Костя.
– А какая разница? Слово – оно только рубаха. Меняй, какая под руку подвернется, лишь бы мысль не терялась. А мысль у меня сейчас одна – боишься ты Лешака тревожить, вот и прикидываешься, что не веришь. Это с людьми ты смелый, а на хозяина леса не каждый смелость найдет выйти. Я тебя и не виню. Только жалею, что участковый у нас трусоватый.
– Не трусоватый, – почти не обиделся Комаров, – а рациональный. Ты что, считаешь, что вместо того, чтобы настоящего убийцу ловить я должен по лесу за пеньками охотиться?
– Настоящего? А Мача настоящий? А какие у тебя убеждения, что Мача убивец? Ты же всегда доказательства ищешь? И какие у тебя здесь эти самые доказательства, кроме личной телепатии?
– Не телепатии, а антипатии, – менторским тоном поправил его Комаров. – А некоторые подозрения бывают сильнее доказательств. Вот взять, например, то, что он таскается за Калерией. Да ведь она – прекрасное алиби! Сама, поди, запирала его на на всю ночь в ФАПе. А вотрется к ней в доверие, наговорит комплиментов – она что угодно подтвердит. А вот то, что из тетрадки пионерок Зиты и Гиты пропал именно тот лист, на котором были сделаны записи о передвижениях американца в день и ночь убийства – действительно наводит на мысль о том, что не все чисто с этим техасцем.
– Вот именно, подтвердит, – проигнорировал заявление Кости о тетрадке Зиты и Гиты Печной. – Смотри, как бы она не подтвердила, что не одного его в больничке запирала.
– Вы на что намекаете?
– На то самое. Проворонишь девку, будешь локти грызть. Да я не про то. Ты мне про музыку скажи. Какая тут музыка получается? Не может же он его без музыки убить?
– А при чем тут музыка? – встал в недоумении Костя, – кто это с музыкой на дело пойдет? С музыкой серенады поют и в строю ходят, а не людей убивают.
– Да я не про эту музыку, бестолочь! В милиции работает, а таких простых понятиев не знает.
– Может, мотив?
– Мотив, музыка, какая разница! Ты же меня понял. И не путай меня. Отвечай на вопрос.
– Ты, дед, меня как пленного фрица допрашиваешь, – усмехнулся Костик, – но если хочешь, найду и мотив. А если тут дело вообще пахнет шпионажем? Если Мачо подстроил эту остановку в Но-Пасаране для того, чтобы иметь возможность поближе сойтись с доверчивыми россиянами и навербовать себе агентов? Что, если он пытался завербовать Пенкина, а тот справедливо возмутился и пригрозил ему, что выдаст его властям, то есть мне? А теперь он принялся за Калерию. По умному принялся, гад, сначала позволил себя выходить, потом позволил ей победить в скачке, потом мозги словами всякими запудрил. Теперь ей и отказаться трудно будет. Что ты на это скажешь, как бывший разведчик?
Дед почесал окостеневшими ногтями затылок, немного поразмыслил и вынес вердикт.
– Как бывшему разведчику, мне твой мотив про шпионов нравится. Как споймаешь супостата, приводи в избу, будем вместе допрос делать. Я столько на этих самых допросах перебывал, что любого на чистую воду выведу. А вот как мужчина – все равно не согласен. Не стал бы я не месте этого Мачи Калерию в шпионки вербовать. Я бы с ней по-другому поступил.
– Да ну тебя, дед, – отмахнулся Костик, – я с тобой серьезно, а ты…
– А я спать чего-то захотел, – широко зевнул дед, – подмогни-ка на снохоубежище забраться. Утомил ты меня, сил нетути.
– Доказательства я найду, – тихо, почти сам себе, прошептал Комаров, подсаживая деда на печь.
Но ждать сложа руки он не умел, поэтому пошел по другому пути. Итак, Савская – не убийца, это более, чем очевидно. У Толика есть алиби незаинтересованных и незнакомых ему ранее лиц – местных мужиков. Мачо? Мачо свое получит. Вот приедут Зита и Гита, и станет ясно, выходил ли он в ночь убийства из ФАПа, или нет. И все. Больше подозреваемых нет. Или есть?
Комаров был взрослым городским юношей. И перестал верить в сказки он еще в детском садике. Когда толстый Дед Мороз с жирно намалеванными щеками цвета губной помады воспитательницы Валентины Борисовны спотыкнулся о небрежно брошенный мешок с подарками и упал. Упал он неудачно. Добрый маленький Костик бросился на помощь сказочному деду и в ужасе увидел, как красная, красивая шапка того медленно сползает с головы вместе с кудрявыми волосами, усами и бородой. Под пышной белоснежной шевелюрой оказался довольно жалкий перманент пожилой нянечки из малышковой группы. В жизни нянечка была довольно симпатичная – большая, мягкая, незлая. Но вот в образе Деда Мороза… Четко очерченный вишневой губной помадой нос, круглые, того же колора щеки, спутанные и влажные от пота волосы.
Костя так плакал, что его пришлось забрать с утренника.
Потом менее впечатлительный Кирилл долго и сбивчиво рассказывал, как не хотели загораться огоньки на елке, и только после пятого хорового крика «елочка зажгись» Валентина Борисовна подсоединила отцепившийся удлинитель электрической гирлянды, как вредный Толик забыл слова стихотворения, и все хихикали, как в «Веселой эстафете» заяц врезался в сороку, и у той отвалился хвост.
Уже после он узнал, что прозвище Пелагеи происходит не от того, что она любит крестить детей, а по аналогии с полюбившимся в Но-Пасаране фильмом «Крестный Отец». Тихая старушка мало походила на дона Карлеоне, но именно она определяла и диктовала общественное мнение в совхозе имени Но-Пасарана. Впрочем, ничего плохого Комаров от нее не видел, оснований не доверять ей у него не было.
Дверь домика Крестной Бабки была закрыта на тоненькую струганную щепочку. Дерни – сломаешь. А впрочем, и дергать не надо. Достаточно вынуть.
«Предупредить бабушку Пелагею, не знаю, как по фамилии, чтобы купила замок», – сделал в блокноте пометку Комаров. Доверие – доверием, а профилактика – профилактикой. Идти к Ваньке-Пензяку уже не хотелось. Да и некогда было. И так полдня – коту под хвост.
– Пойду пообедаю, и найду Людку Трясинкину, – решил Комаров, – а Прапором займусь завтра. Может, до утра и сам оклемается.
* * *
Во дворе дома, приветливо махая хвостом, его встретил Мухтар.– Дом сторожишь? – потрепал его по загривку Комаров, – молодец! Служи!
Для козла не составляет никакого труда встать на задние лапы, особенно если об этом его просит хозяин. Костя подал напарнику еще несколько команд и, довольный выучкой подопечного, поднялся на крыльцо. Сколько раз приходилось убеждаться в справедливости пословицы «Если гора не идет к Магомету, то Магомет пойдет к горе»! Костя, сбиваясь с ног, искал того, кто может помочь его пернатому другу, а «скорая помощь» сидела себе преспокойненько в его родном доме, да попивала чай с молодыми смородиновыми листочками и веточками дикой вишни.
За столом, уставленным всякой снедью, спокойно посиживали Печной, Крестная Бабка, да Ванька-Пензяк. Главное место на столе, кроме пирогов и меда, занимала выцветшая ученическая тетрадь в клеточку, исписанная крупным корявым почерком, с присущими старикам витиеватыми хвостиками и петельками.
– А, сожитель, проходи, не стесняйся, – радостно приветствовал его Печной, – мы тебе пирогов оставили.
Костя был юношей воспитанным и гостеприимным, но дед никогда ранее не приглашал гостей, и эта его внезапно родившаяся смелость несколько озадачила Комарова.
– Боишься, Анчутка нас застукает? – понял его по-своему Печной, – не боись. Она в город уехала. А если и вернется невзначай – отобьемся. Супротив Бабки и Пензяка она не попрет.
Костя не стал спорить. Не выгонять же, в самом деле, гостей! Тем более, они могли бы помочь разобраться в характере хвори Прапора.
– Как расследование? – панибратски хлопнул по плечу
Костика Печной, – поймал Лешака?
– Да что вы все как сговорились насчет этого Лешака! – вспылил Костя, – стыдно вам, дедушка! Уж вторую сотню, поди, разменяли, а в сказки верите.
– Потому и верит, – заступилась за насупившегося Печного Пелагея, – только молодые да слишком умные считают, что лешие, да домовые – сказки.
– Да бросте вы об этом, – не захотел спорить Костя, – тем более, что болтовня про Лешака – тайна следствия, и я не имею права ее разглашать. Лучше скажите, что обсуждаем?
– Тайна с последствием, – ревниво осадил его Печной, – у тебя свои секреты, у нас – свои. И вообще, мы уже закончили.
Он быстро прикрыл открытую тетрадь, быстро привстал и положил ее под себя. Костя немного обиделся, но демонстрировать свою обиду не стал. Ему казалось, что это будет выглядеть несколько по-детски. Он отпил из поставленной перед ним бабушкой Пелагеей чашки и с наслаждением впился зубами в душистый пышный кусок пирога.
– Нефафье у фефя, фафуфка Фефафея, – с полным ртом пожаловался он.
– Что за несчастье? – всплеснула руками бабушка, – никак захворал?
– Да не я, – справился с первым куском Костя, – а Прапор. Что-то у него со связками случилось.
– Это в смысле не орет, что ли? – переспросил Пензяк.
– Не поет, – подтвердил Костя.
С благодарностью смотрел он, как взволновались гости
Печного, как раздвигали Прапору веки, как светили фонариком в приоткрытый клюв, как ощупывали опавший гребешок, как быстрым шепотом совещались над телом больного.
– Будет жить, – повернулся, наконец Пензяк к Косте. – Сглаз на нем, сильный сглаз. Толстая женщина на тебя порчу навела. Это у тебя должен был голос пропасть и гребешок упасть. Ну, тонус, в смысле. А Прапор всю порчу на себя взял. Не дрейфь, ребелитируем. Давай нам с Крестной его на пару дней, будет, как новенький.
– Берите, – вздохнул Костя.
За петуха он теперь был спокоен.
Когда за гостями закрылась дверь, он решил удовлетворить свое любопытство и пристал к деду с вопросами. Но дед был непреклонен, как Великая Китайская стена – как-никак, бывший разведчик! Молча вскарабкался он на свою печку, скорбно сложил руки на груди и затянул носом тоненькую жалобную песенку. Костя знал, что когда Печной спит или притворяется спящим, поднять с постели его не сможет даже Анчутка или Анна Васильевна, квартирная хозяйка Костика и сноха Печного.
* * *
В тетради, так поспешно спрятанной Печным, действительно было много интересного. Пока Комарова был на работе, в его собственном доме заседал мозг штаба заговора против – или за, кому как понравится – заморских гостей. Идея показательного проведения ночи Ивана Купалы захватывала все большие массы, ширилась, росла, витала в воздухе. Пока «руки-ноги» штаба, в виде бригады геркулесовцев, вербовали в участники праздника односельчан и готовили материальную базу, «мозг», в составе Ваньки-Пензяка, Крестной Бабки и Печного, писал сценарий, взращенный на почве практических ностальгических воспоминаний и теоретических познаний.Костя заявился в тот самый момент, когда сценарий был практически готов. Оставалось его размножить и пустить в массы. Горячий спор по поводу «размножения» сценария и прервал Комаров. Пензяк убеждал, что в городе есть такая машина, которая практически моментально и совсем недорого размножает любую запись, даже сделанную самым мудреным почерком. Печной, желающий выделиться перед Пелагеей, кричал, что это все бред старого колдуна и заблуждения сивой кобылы, Пелагея благоразумно молчала. Решить вопрос с копиями они так и не успели – Печной увидел в окно Костика и спор пришлось на время прекратить.
Договорившись встретиться в свободное время на нейтральной территории, спорщики разошлись. Пензяк унес тетрадь с собой, посмеиваясь в усы. Соседский парнишка как раз собирался сегодня в город на мотоцикле. «Попрошу его размножить сценарий и суну под нос этому старому хрычу прямо при Пелагее. Посмотрим, что он тогда вякать будет».
Впрочем, даже если бы Костя знал о содержании линялой школьной тетрадки, он все-равно не заинтересовался бы ей. Подумаешь! Праздник, так праздник. Мало ли их проводится на Руси. Сейчас все его мысли занимала некая Людмила
Кикиморина, что ли?
Найти Людку оказалось непросто. Нет, дом ее он нашел быстро, даже несмотря на то, что совершенно забыл фамилию. Все знали Людку-пионервожатую. Но дома ее не было. Не было ее и на пришкольном участке, куда она отпросилась у родителей, и возле доски почета, где обычно любили убирать территорию местные пионеры.
Комаров уже совсем отчаялся найти неуловимого лидера местных формалов, но уже знакомая какофония привлекла его внимание.
И точно! В конце улицы забился на ветру алый маленький флажок, в унисон ему затрепетали крошечные огоньки галстуков на шеях пионеров.
«Как хорошо, – подумал Костя, – вот бы все люди метили себя по принадлежности к той или иной организации, месту работы, вероисповеданию, склонности характера. Как легко было бы работать!»
Костя зашагал им навстречу. Помимо его воли, неотрепетированные звуки пионерского оркестра будили в душе его что-то давно забытое, трогательно-наивное и чистое. Не отдавая себе в этом отчета, Комаров даже подстроил свой шаг под четкий ритм небольшого, но звонкого барабана. Расстояние между Костей и пионерами все уменьшалось, и участковый понемногу начал впадать в панику: ему почему-то показалось, что он не сможет остановить идущую ему навстречу процессию, чтобы поговорить с Людмилой. Комаров судорожно начал вспоминать команды, которыми в прошлом веке останавливали пионеров:
– Равнясь-смирно? – нет. Будь готов? – тоже не то. Взвейтесь кострами? – опять не про это. А! Вспомнил. Стой-ать-два.
Комаров остановился и стал ждать процессию. Ему показалось, что этим он как бы даст им понять свои намерения. Пионеры неуклонно приближались, Костя прочистил горло и прорепетировал на разный манер команду.
– Стой-ать-два! – неуверено рявкнул он, когда пионеры поравнялись с ним. Члены команды как-то странно посмотрели на него, но остановились. Не удивилась лишь одна Людмила.
– Во-о-о-ольно! – звонким детским голоском скомандовала она, – ра-а-а-ссредоточсь!
Пионеры рассыпались. Степка достал из кармана пачку сигарет, но, воровато глянув на пионервожатую, быстро спрятал на место. Людмила подтянула сползший безупречно-белый гольф и обратилась к Комарову:
– Вы по какому-то конкретному вопросу или просто так?
– По вопросу, – оробел немного Комаров.
– Тогда пройдемте, – указала ему рукой на скамейку, расположенную возле ближайшего дома, Людка.
– Людмила…, – замялся Комаров.
– Николаевна Болотникова, – четко отрапортовала Люда.
«Болотникова! – обрадовался Костя, – а то я помню, что что-то про лесную нечисть, а что конкретно – не помню».
– Людмила Николаевна, – опять начал Костя.
– Можно просто Люда, – опять прервала его пионервожатая, – у нас все просто, как раньше.
– Я обратился к вам за помощью, как лицо официальное к лицу официальному. По некоторым данным, вы вполне можете владеть информацией по передвижению и дислокации в американской колонии. Мне очень нужна эта информация, и я надеюсь, что вы поможете следствию.
Костя сам испугался официальности и серьезности, с которой начал разговор, но Болотникова приняла его тон как должное.
– Кто конкретно из американцев вас интересует? – глаза ее заблестели, – мы не знаем их поименно, но условные клички им дали почти всем. По крайней мере тем, которые ведут себя наиболее подозрительно.
– Меня интересует пожилой техасец. Его еще суслик цапнул, – оживился Костя.
– Мачо, – догадалась Людка, – знаем. Нам он тоже не нравится.
– Почему именно Мачо?
– Ой, они с Калерией Белокуровой так красиво на днях на лошадях совхозных наперегонки скакали! Он ее, конечно, не обскакал, но в седле держался лучше всех наших. Мы думали его Ковбоем назвать, но Мачо – красивее.
– Да уж. Так что у вас про этого Мачо?
– Ленька, где тетрадка пионерок Зиты и Гиты Белокуровых?
Подбежал маленький Ленька и вынул из заплечного яркого рюкзачка стопку тетрадей. Долго и пристально разглядывая подписи на обложках, выбрал одну и протянул Людмиле.
– «Отчет о проделанной работе ответственных за санитарный сектор пионерок З. и Г. Белокуровых», – прочитал Костя.
Тетрадь была исписана вся. На первых страницах красным фломастером были выведены заголовки: «Результаты проверки санитарного состояния домов Кривого Конца». «Тимуровская насильственная уборка двора пожилой и одинокой бабушки Савской». «Попытка взятия анализов у чумных американцев», – все не то.
– А где же результаты наблюдения? – поднял глаза на Людку Костик.
– Все там, – заверила она его, – эти близняшки как раз были приставлены следить за Мачо, а они пионерки ответственные, добросовестные. Должны были осветить каждый его шаг.
Костя еще раз пролистал записи.
– Да нет же! Смотрите сами! – протянул он тетрадку Болотниковой.
Людка недоверчиво взяла ее в руки, внимательно и кропотливо изучила записи и строго взглянула на Леньку:
– Ответственный за архив!
– Всегда готов! – вытянулся в струнку мальчик.
– Почему в тетради Белокуровых вырван лист?
Ленька весь как-то сник, потупился, и, ковыряя носком сандалика землю, произнес:
– Кто ж его знает? Сейчас знаете какие тетради продавать стали? Листы сами вылетают. Не то, что при социализме.
– С вами, пионер Леонид, будем разбираться на совете отряда, – вынесла вердикт Людка, – а вам придется подождать какое-то время, – обратилась она уже к Комарову, – Зиты и Гиты нет в Но-Пасаране, они отпросились на пару дней в город, посетить краеведческий музей и разузнать о процедуре приема в почетные пионеры.
– А что, вы и ночью следите за подозрительными американцами? – заинтересовался Костя.
– И ночью, – мотнула головой Людка, – враг не дремлет, СПИД не спит, деревья умирают стоя.
– А как же родители? Они отпускают с вами детей по ночам?
– Во первых, дети дежурят не каждую ночь, а поочередно. Во-вторых, они тайно уходят на дежурство – кто через окно, кто на цыпочках. Это вполне допустимо в пионерской практике. А Степан вообще на сеновале спит. Его мама уже не контролирует.
Ответ полностью удовлетворил Комарова.
– Не могли бы вы тогда дать мне остальные тетради? – немного робко попросил Костя, – они пригодились бы мне в работе.
Болотникова немного подумала, подтянула белый гольф и утвердительно кивнула головой:
– При одном условии. Ни листа не пропадет из этих записей и в конце работы вы объявите письменную благодарность моим подопечным.
– Объявлю, что мне, жалко что ли, – обрадовался Комаров, – и письменную, и устную – какую хотите.
– Ответственный за архив, – позвала Людка, – выберите последние тетради и отдайте под расписку участковому.
Ленька, видимо уже знакомый с грамотой, легко разобрался в стопке тетрадей и протянул несколько штук Косте:
– Здесь есть про американцев, – застенчиво произнес он.
* * *
В тетрадях не было ничего важного для Кости: простое поминутное и почасовое описание распорядка дня зарубежных гостей с жалкими попытками перевести и расшифровать некоторые их фразы, донесенные до пионеров ветром. И все-таки Комаров не мог не отметить кропотливости и важности проделанной работы. Это сколько же надо было времени пролежать в засадах, не выдав себя ни движением, ни чихом, ни зевком? «Надо бы в будущем попросить помощи этих славных ребят, – мелькнула в голове его мысль, – можно создать что-то типа народной дружины или отряда „Юный друг общественного порядка“. Это какую же смену можно будет себе вырастить!»И все-таки, не смотря на столь радужные мысли, что-то точило его душу мерзким червем сомнения. Что-то не давало расслабиться и заставляло сердце неприятно съеживаться в груди. По устоявшейся привычке, он мерял шагами комнату и рассуждал:
– Мачо! Тот самый техасец! Почему только в одной тетради
был вырван лист? Только в той тетради, в которой фиксировались наблюдения за Мачо? И именно лист, в котором писалось о нем? Почему загадочного злоумышленника, вырвавшего лист, не заинтересовали сведения о результатах проверки санитарного состояния домов Кривого Конца? Надо обязательно узнать о результатах совета отряда, на котором будут прорабатывать Леньку, проворонившего лист из архива. Может, он что-то и вспомнит. Калерия! Ведь если это то, о чем я думаю, то она в огромной опасности!
– Я пойду к ней, – решился Комаров, – расскажу ей все – она неболтливая, ей можно верить, попрошу, нет просто потребую, чтобы прекратила встречи с Мачо.
– Дык, поздновато уже, – раздалось с печки.
– Чего это поздновато? – обиделся Костя, – даже не стемнело. Она, поди-ка, в фельдшерском пункте еще.
– Я не про то, дурень, – прервал его Печной, – поздновато ты про Калерию спохватился. Как есть увели у тебя девку из под самого носу. Видал я этого вашего Мачу – в силе мужик, хоть и не нашей породы. Таких Мачат ей настугает, что держись Но-Пасаран! Жалко только, что не мавр. Если бы негритятки по совхозу бегали – вот было бы габаритно! Вот славненько!
– Какие негритятки? Почему габаритно? Чего вы несете? – вспылил Костя, – жизни Калерии угрожает серьезная опасность, а вы – «негритятки»!
– Не там опасность шукаешь, – свесил дед валенки с печки, – этот шустрый Мача только и может, что негритят настругать. Убивец из него никудышный – кишка тонка. Вместо того, чтобы за любезничанием Калерьки подглядывать, лучше бы в лес сходил, давно пора Лешаку хвоста прижать. Ошалел совсем. Раньше хоть просто девок пугал, да коров доил, а тепрече на людей руку поднял! Нехорошо это, кого хочешь спроси, как есть нехорошо. Его дело – зайцев пасти, охотников распугивать, да мелочью всякой командовать – лесавками, листичами, да ауками. Ежели Лешак на сеновал попер – плохо дело.
– Да чего уж тут хорошего, – в тон ему подхватил Комаров, – вместо того, чтобы помогать – нет, об этом я и не прошу – просто чтобы не мешать следствию, вы все в один голос поете про лешего, который, якобы, и убил Пеникина. Ну ладно еще – Савская. Она старая больная женщина, ей простительно. Но ты-то, дед, ты же воевал, неужели и ты веришь в эти бредни?
– И не только верю, – кряхтя, Печной стал сползать с лежанки, – но и тебе советую. Это у вас в городе и людей вытравили и нечисть всю порешили. Не только кикиморы, таракана порядочного не найдешь. А у нас тут габарит, фольклор, то есть все, как положено.
– Ну, фольклор я еще понимаю, – усмехнулся Костик, – а при чем тут габарит? В городе, габариты, вроде как побольше.
– Это там этажей побольше. А вся красота – габарит по-научному – в глубинке.
– Колорит, что ли? – предположил Костя.
– А какая разница? Слово – оно только рубаха. Меняй, какая под руку подвернется, лишь бы мысль не терялась. А мысль у меня сейчас одна – боишься ты Лешака тревожить, вот и прикидываешься, что не веришь. Это с людьми ты смелый, а на хозяина леса не каждый смелость найдет выйти. Я тебя и не виню. Только жалею, что участковый у нас трусоватый.
– Не трусоватый, – почти не обиделся Комаров, – а рациональный. Ты что, считаешь, что вместо того, чтобы настоящего убийцу ловить я должен по лесу за пеньками охотиться?
– Настоящего? А Мача настоящий? А какие у тебя убеждения, что Мача убивец? Ты же всегда доказательства ищешь? И какие у тебя здесь эти самые доказательства, кроме личной телепатии?
– Не телепатии, а антипатии, – менторским тоном поправил его Комаров. – А некоторые подозрения бывают сильнее доказательств. Вот взять, например, то, что он таскается за Калерией. Да ведь она – прекрасное алиби! Сама, поди, запирала его на на всю ночь в ФАПе. А вотрется к ней в доверие, наговорит комплиментов – она что угодно подтвердит. А вот то, что из тетрадки пионерок Зиты и Гиты пропал именно тот лист, на котором были сделаны записи о передвижениях американца в день и ночь убийства – действительно наводит на мысль о том, что не все чисто с этим техасцем.
– Вот именно, подтвердит, – проигнорировал заявление Кости о тетрадке Зиты и Гиты Печной. – Смотри, как бы она не подтвердила, что не одного его в больничке запирала.
– Вы на что намекаете?
– На то самое. Проворонишь девку, будешь локти грызть. Да я не про то. Ты мне про музыку скажи. Какая тут музыка получается? Не может же он его без музыки убить?
– А при чем тут музыка? – встал в недоумении Костя, – кто это с музыкой на дело пойдет? С музыкой серенады поют и в строю ходят, а не людей убивают.
– Да я не про эту музыку, бестолочь! В милиции работает, а таких простых понятиев не знает.
– Может, мотив?
– Мотив, музыка, какая разница! Ты же меня понял. И не путай меня. Отвечай на вопрос.
– Ты, дед, меня как пленного фрица допрашиваешь, – усмехнулся Костик, – но если хочешь, найду и мотив. А если тут дело вообще пахнет шпионажем? Если Мачо подстроил эту остановку в Но-Пасаране для того, чтобы иметь возможность поближе сойтись с доверчивыми россиянами и навербовать себе агентов? Что, если он пытался завербовать Пенкина, а тот справедливо возмутился и пригрозил ему, что выдаст его властям, то есть мне? А теперь он принялся за Калерию. По умному принялся, гад, сначала позволил себя выходить, потом позволил ей победить в скачке, потом мозги словами всякими запудрил. Теперь ей и отказаться трудно будет. Что ты на это скажешь, как бывший разведчик?
Дед почесал окостеневшими ногтями затылок, немного поразмыслил и вынес вердикт.
– Как бывшему разведчику, мне твой мотив про шпионов нравится. Как споймаешь супостата, приводи в избу, будем вместе допрос делать. Я столько на этих самых допросах перебывал, что любого на чистую воду выведу. А вот как мужчина – все равно не согласен. Не стал бы я не месте этого Мачи Калерию в шпионки вербовать. Я бы с ней по-другому поступил.
– Да ну тебя, дед, – отмахнулся Костик, – я с тобой серьезно, а ты…
– А я спать чего-то захотел, – широко зевнул дед, – подмогни-ка на снохоубежище забраться. Утомил ты меня, сил нетути.
– Доказательства я найду, – тихо, почти сам себе, прошептал Комаров, подсаживая деда на печь.
* * *
Ехать в город не поиски Зиты и Гиты было бессмысленно, поэтому Костя решил дождаться их в Но-Пасаране – Людмила обещала, что они вернуться со дня на день. Можно было бы пойти к Калерии, порасспрашивать ее – Костя знал, что все многочисленные братья и сестры Белокуровы обожают старшую сестру и часто откровенничают с ней. Но он был зол на девушку и никак не мог заставить себя встретиться с ней. Оставалось только ждать.Но ждать сложа руки он не умел, поэтому пошел по другому пути. Итак, Савская – не убийца, это более, чем очевидно. У Толика есть алиби незаинтересованных и незнакомых ему ранее лиц – местных мужиков. Мачо? Мачо свое получит. Вот приедут Зита и Гита, и станет ясно, выходил ли он в ночь убийства из ФАПа, или нет. И все. Больше подозреваемых нет. Или есть?
Комаров был взрослым городским юношей. И перестал верить в сказки он еще в детском садике. Когда толстый Дед Мороз с жирно намалеванными щеками цвета губной помады воспитательницы Валентины Борисовны спотыкнулся о небрежно брошенный мешок с подарками и упал. Упал он неудачно. Добрый маленький Костик бросился на помощь сказочному деду и в ужасе увидел, как красная, красивая шапка того медленно сползает с головы вместе с кудрявыми волосами, усами и бородой. Под пышной белоснежной шевелюрой оказался довольно жалкий перманент пожилой нянечки из малышковой группы. В жизни нянечка была довольно симпатичная – большая, мягкая, незлая. Но вот в образе Деда Мороза… Четко очерченный вишневой губной помадой нос, круглые, того же колора щеки, спутанные и влажные от пота волосы.
Костя так плакал, что его пришлось забрать с утренника.
Потом менее впечатлительный Кирилл долго и сбивчиво рассказывал, как не хотели загораться огоньки на елке, и только после пятого хорового крика «елочка зажгись» Валентина Борисовна подсоединила отцепившийся удлинитель электрической гирлянды, как вредный Толик забыл слова стихотворения, и все хихикали, как в «Веселой эстафете» заяц врезался в сороку, и у той отвалился хвост.