Страница:
На стоянке было пусто. Наверное, Костя прозевал все-таки время обеда и водители кучковались возле «ООО Ассоль-Продукты-Принц», где функционировала небольшая, но доходная для владельца шашлычная под тем же названием. Комаров решил не портить аппетит водителям и пока пройтись между машинами. Попутно он отмечал, какие грузовики уже покинули гостеприимный Но-Пасаран, а какие попались в тиски губительной для казахстанских сусликов чумы и застряли здесь надолго. Он обвел кружочком в своем блокноте пару номеров уехавших машин, записал три новых номера и остановился возле машины Толика и Жеки. Как же так? Он проделал такую титаническую работу, чтобы найти убийцу Пенкина, и забыл осмотреть его рабочее место! Интересно, будет Толик требовать ордер на обыск? Раздобыть его довольно хлопотно. А что, если просто посидеть в машине, под предлогом ожидания Толика и незатейливо осмотреть кабину?
Виктор Августинович всегда требовал от своих питомцев беспрекословного соблюдения буквы закона. И намекал, что в экстренных случаях этой самой буквой можно слегка пренебречь. Совсем слегка, почти незаметно.
Комаров дернул дверцу за ручку – она послушно поддалась. Мгновение – и Комаров уже сидел внутри кабины, оставив незахлопнутой дверцу. Так. Вот оно, значит, какое, жилище дальнобойщиков! Что-то оно очень напоминало Костику.
Примерно такой дух витал, если он не ошибается, в комнате студенческого общежития у девчонок: те же милые, многоговорящие мелочи и талисманы, то же стремление к максимальному удобству, те же фотографии симпатичных мордашек.
Костя без труда узнал полуобнаженную аргентинскую теле-диву и приторно-целомудренную американскую поп-звезду, надолго задержал свой взгляд на фотографии стройной девчонки в бейсболке и шортах.
– Что-то такую не знаю, – задумался он, пытаясь напрячь память и вспомнить лица исполнительниц и актрис, мелькавшие последнее время на экране.
Вспомнить имя девицы ему так и не удалось – невдалеке раздались голоса и Костя выскользнул из машины. Как всегда, поговорил с новыми водителями, как всегда, еще раз порасспросил Толика и ушел не солоно хлебавши. Что поделать! И в работе сыщика бывают такие вот досадные, бесцельно прожитые минуты.
Значит, Ариадна Федоровна должна вполне сознательно отправиться с Костей в лес и помочь ему изловить своего поработителя. Господи, тоска-то какая! С Калерией и то было бы веселее! Или с Маринкой. Кстати, он сегодня еще не видел Маринку. Нехорошо. Если она думает, что к работе секретаря можно относиться более безответственно, нежели к работе подручного повара, то она глубоко заблуждается. И в Костиных силах указать ей на ее ошибку.
Так ничего и не решив по поводу Савской, Комаров дошел до отделения. В конце-концов, этим можно будет заняться и завтра. А сейчас не менее важно поймать того, кто пытался напасть на него ночью.
На лавочке возле палисадника уже сидела виноватая Маринка. И не одна. Рядом с ней сидел здоровый лохматый детина под два метра роста. Детина, не поднимая глаз, протянул руку Комарову:
– Александр, – буркнул он.
– Константин Дмитриевич, – Костя пожал протянутую руку и вопросительно глянул на Маринку.
Что-то во всей этой картинке ему не нравилось. Что? Невербальные ощущения? Запахи? Аура? Так как и Маринка, и ее кавалер молчали, Костя смог спокойно сконцентрироваться и подключить к работе все свои органы чувств: зрение, слух, осязание, обоняние.
Он абстрагировался от настоящего и взглянул на всю эту ситуацию как бы со стороны. Почти одновременно он выхватил из контекста картинки фигуру Сашки. Рост. Плечи. Лохматость. Из нагрудного кармана выглядывает краешек сигаретной пачки. «Pall Mall». Ну и что? как выяснил Костя, эти сигареты курит шесть человек в деревне. Не значился же в списках на «Сигару» этот самый Сашка! Стоп! В этих списках значилась Маринка. Могла же она подарить одеколон своему возлюбленному?
– В чем дело, молодые люди? – как можно стороже спросил Комаров.
Он знал, что если преступник пришел сам, просто необходимо было подтолкнуть его к совершению признания.
– Чего молчишь-то? – звонко крикнула Маринка.
– Это, – смог сказать Сашка и замолчал навеки.
Маринка, видя, что ее такой речистый на вечерней скамейке возлюбленный совсем сник, взяла дело в свои руки.
– Мой-то чего удумал, – громко, с интонациями замучившейся со своим некудышным мужем супруги начала она, – я только сейчас и узнала. Этот тип вздумал ревновать вас ко мне и вчера вечером ходил с вами разбираться. Я бы и не узнала, да мне брат его младший проболтался. Мы с ним в одном классе учимся. Вот. Привела его извиняться. Вы не очень пострадали, Константин Дмитриевич? А то Санька сначала кулаками машет, а потом думает!
Маринка подпрыгнула, как мячик, и дала своему нареченному небольшой профилактический тумак в лоб.
– Так это вы? – проигнорировал Костя сообщение о якобы состоявшейся драке. – Так это вы вчера ночью бродили у меня под окнами?
– Ну, – горестно вздохнул Сашка, – а чего вы ее то в лес, то на работу таскаете. Меня мужики засмеяли.
– И вы верите в подобную глупость? – грустно вздохнул Костя.
Вопреки здравому смыслу, он расстроился. Жаль, что ночное нападение окончилось столь банально. Куда красивее было бы, если бы напасть на него пытался не ревнивый жених секретарши, а дрессировщик йети, как и предполагал Костя.
– Почему глупость? – взвилась теперь уже Маринка, – я что, уже и понравиться не могу? Или вы нас, девчонок но-пасаранских, уже и за девушек не считаете? Вам студенток подавай? Так я тоже скоро студенткой буду. Только будет уже поздно!
– Да уж, – раскочегарился и Сашка, – чем наши девчонки хуже городских?
– Это вы говорите, что хуже, а я вообще молчу, – против своей воли стал оправдываться Костя, – а Маринка очень даже ничего девчонка, особенно после откорма в «Геркулесе».
Что поделать! Костя уже начал осваивать науку расследования преступлений, но еще не научился делать комплименты и вести себя с ревнивыми женихами. И Сашка, и Маринка взвились одновременно.
– А что, я до «Геркулеса» совсем дурнушкой была? – кричала оскорбленная Маринка.
– В каком это смысле «ничего девчонка»? – в унисон ей басил Сашка, – она говорила, что между вами ничего не было!
Костя в отчаянии зажал уши, собрался и рявкнул командирским голосом, которому его тоже научил любимый учитель:
– Молчать! Смирно!
Как ни странно, но эта нелепая для гражданских жителей команда подействовала безотказно. Влюбленные одновременно закрыли рты и вытянулись в струнку.
– Ногу давай!
Костя достал из портфеля слепок, как заправский кузнец, зашел Сашке со спины и сверил отпечаток его ботинка со слепком. Слепок сходился один-в-один. Совпадала даже маленькая трещинка в подошве.
– За нападение на участкового при исполнении я вас привлекать не буду, – щедрой рукой даровал он свободу Сашке, – но это в последний раз. С этого момента вы находитесь под моим пристальным и неустанным вниманием. А с вами, Марина Алексеевна, разговор будет особый. Я жду вас в кабинете.
После этих слов Костя круто развернулся на каблуках и поднялся на крыльцо. Как все-таки много трудностей и непредсказуемых поворотов таит в себе работа в провинции!
Комаров давно искал повод избавиться от Маринки. Кое-какую пользу она, конечно, принесла, но на доктора Ватсона, которого Костя постоянно рисовал в своем воображении, не походила ничуть. Впрочем, Маринку не особенно расстроила отставка. Летняя отработка подходила к концу, так что она так и так ушла бы с чистой совестью догуливать летние каникулы.
Воспоминания о сале просто затопили рот Комарова слюной.
Он вспомнил, что еще не обедал. Вспомнил он так же, что с раннего детства работа мозга его напрямую зависела от наполнености желудка. Это только в книжках голодные гении совершают открытия и творят шедевры. А в жизни невозможно думать ни о чем великом, когда желудок поет громкую тоскливую песню.
Костя озабочено взглянул на часы – на обед он явно опаздывал – и припустил по пыльной улице к своему дому. Во дворе он потрепал между рогами Мухтара, сделал вывод, что давно не причесывал верного друга, смело распахнул дверь и сделал первый шаг в комнату.
То, что случилось потом, надолго отучило его от первых, решительных шагов в комнату. Сначала Костя подумал, что он умирает. От того самого ифарта имени Микарда, от которого умер упырь-Федька. Потом он понял, что еще жив, но живется ему плохо. Холодно, противно, мокро, невесело. Уже спустя секунду Костя смог опять воспринимать действительность адекватно и понял, что какая-то сволочь в родном доме окатила его водой в большом количестве. Как минимум, из ведра. В следующий момент Костя уже держал в обеих руках верного, не в пример козлу, «макарова» которого прекрасно защитила от воды кобура. Дуло пистолета бегало из угла в угол, выискивая негодяя, пытавшегося с помощью такого изощренного метода лишить Костю на время ориентации.
Врага не было. Костя осторожно заглянул под кровать, проверил в шкафу, заглянул за занавеску к Печному. В доме не было ни души, не считая спящего деда. Кто же выплеснул на него ведро воды? Костя пробежался глазами по стенам, косякам, потолку. Ну, конечно! Над косяком входной двери висело порожнее цинковое ведро. Недоброжелатель, проникнув в дом Комарова за время его отсутствия, подвесил это ведро так, чтобы открывающаяся дверь наклонила емкость и вода вылилась на того, кто эту самую дверь открывает. Старая, избитая, даже можно сказать пошлая студенческая шутка.
Или не шутка? Недоброжелатель вполне мог рассчитывать на то, что промокший насквозь участковый заболеет воспалением легких и умрет. Или угодит в санаторий месяца на два. То есть так или иначе, выйдет из строя. Злой и мокрый Комаров с огромным трудом победил лужу, развесил на заборе половую тряпку и одежду, сделал несколько физических упражнений, чтобы привести охлажденный организм в привычное для него состояние и постарался настроиться на приятное.
Кровь привычно и ответственно побежала по сосудам, согрела кожу, взбудоражила мышцы. Нет, голыми руками нас не возьмешь! Не на того напали!
Невидимая Анна Васильевна уже оставила на столе кастрюльку с борщом, накрытую подушкой, блюдце со стрелками зеленого лука, банку со сметаной. Костя потянул носом аромат ярко-красного борща, уловил в нем новые, необычно-аппетитные нотки и на время забыл обо всем на свете.
– Сегодня Анна Васильевна превзошла саму себя, – бросил он похвалу в пространство, – или я такой голодный, что в обычном борще вижу манну небесную.
– Не-а, – не поддержал ни одно из его предположений Печной.
– Да ты еще и не пробовал, – не обиделся Костик.
– Как это не пробовал? Пузо, как барабан.
Костя на мгновение остановился и оценил полноту кастрюльки. Действительно, добрая половина борща уже была уничтожена.
– Нечего опаздывать, – опередил его реакцию дед, – а то шляешься неведомо где. Так все и прозеваешь: и жисть, и пищу, и любовь.
– Ну, пищу-то еще понятно, – вступил в спор Костя, залезая ложкой в банку со сметаной, – а при чем тут любовь?
– А пища и любовь – близнецы сестры, как говорил кто-то.
– Ты вот борщ лопаешь, а не знаешь, что без любви и борща не было бы, – занавеска зашевелилась и с печи свесились знакомые Косте валенки.
– И чего общего между любовью и борщом?
– Все. Борщ-то Калерия принесла. Чуешь теперь? Девка, может, последний намек делает, а тебе все невдомек.
– Борщ и любовь? Неромантично. Любовь должна существовать отдельно, а борщ – отдельно. Книжек ты, дед, мало читал.
– Книжек, может, и мало, а вот неприятности чую носом. Кончатся скоро твои борщи. Тю-тю сегодня твою Калерию. Уведут безразвратно.
– Как это безвозвратно? Чего ты мелешь? – Костя чуть не подавился сметаной.
– Какая сегодня ночь, соображаешь? – от произведенного эффекта валенки деда слегка дрогнули, а ногти в них зловеще шевельнулись.
– Летняя ночь. Седьмое июля, – отрапортовал Костя.
– То-то и одно, что седьмое. Что у нас седьмого?
– День Октябрьской революции. Только это – осенью. Ты, дед, что-то перепутал.
– При чем здесь какая-то революция! Революция – это все фигня. Сегодня – день Ивана Купалы. А это – пострашнее революции.
– Подумаешь, – с облегчением махнул рукой Костик, – у вас тут в деревне – каждый день какой-нибудь праздник. И все друг на друга похожи, как близнецы-братья.
– Э-э-э, нет. Этот – особый. Ты лужи сегодня видел?
Костя немного поднапряг зрительную память и вспомнил: действительно сегодня на дороге ему постоянно попадались затейливые кляксы, словно кто-то ходил по селу и от нечего делать прибивал пыль водой из ведра.
Действительно странные лужи! Поглощенный своими мыслями, он только зафиксировал эти символические кляксы в своей памяти, но не вывел логического обоснования их появления.
Дождя ни вчера, ни сегодня не было, да и не дают дождевые капли таких луж!
– Ну? – потребовал он продолжения у Печного.
– Вот тебе и «ну»! Обычай сегодня такой. Водой всех из ведра окатывать. На счастие, значит.
– Так это ты ведро подвесил? На счастье? – сам не поверил в свое предположение Костя.
– А вот это – сам догадывайся. И вообще. Обижаться не положено. А то счастья не будет.
– Да как ты ведро-то подвесил? На печь еле забираешься. Не мог ты сам полное ведро воды на такую высоту поднять.
– Я еще и не такое могу. Вот как женюсь сегодня на Пелагее, увидишь, на что старые разведчики способны.
Костя прыснул, едва успев проглотить сметану. Дед сочинял так серьезно, так достоверно, что Костя живо представил себе Печного в фраке и валенках и бабушку Пелагею в белом платье и с бзничным пирогом под мышкой.
– Чего иржешь? – обиделся дед, – сегодня сбываются все тайные и нетайные сексуальные желания. Обычай такой, а против обычаев спорить нельзя.
– И какие обычаи бывают на Ивана Купала? – действительно заинтересовался Костя.
Польщенный его интересом дед слез с печи и сел рядом. Костя налил ему чаю и достал из буфета вазочку с карамелью. Дед спрятал горсть конфет в карман и начал:
– Тебе с подробностями или шаляй-валяй?
– Шалая-валяй, – испугался подробностей Костя.
– Тады приготовься. Шаляй-валяй тоже долго.
Рассказывал Печной действительно долго. Перемежал события совсем ненужными подробностями и своими комментариями, ругал нерадивых участников тех далеких событий, одобрял или порицал обычаи, которые дошли до наших дней. Но Косте все равно было интересно. Слушая деда, он с удивлением понимал, что верит всему, что он говорит, верит настолько, что ясно видит картинки, рисуемые живописанием деда.
Но разве может мужчина спокойно нести свои обязанности, если на свете существует язва-змея-искусительница женщина? Ни один честный муж пострадал от ее ядовитых ласк и посулов. Ни один пренебрег служебными обязанностями, чтобы выполнить ее минутную прихоть. Ни один загубил душу ради ее весьма сомнительных (по сравнению с чувством исполненного долга) прелестей.
Нашлась и на Семаргла такая проруха. Звали ее красиво:
Богиня ночи Купальница. Не один десяток лет эта прелестница соблазняла небесного стража на любовные игры – русалии, не одну сотню ночей являла пред очами его свои бесспорные прелести. Первое время мужественный стражник монотонно и по-военному четко объяснял ей:
Мне всю ночь до рассвета нужно не спать,
В небесах мне на страже нужно стоять,
Чтобы черный Змей не прополз из тьмы,
Жито в поле широком бы не потоптал,
Молоко у коров бы не отобрал,
А у матушек – малых детушек.
Потом он просто молча бросал тоскливый, извиняющийся взгляд в бездонные, бархатные очи самой эротичной из Богинь, задумывался, и вот, в ночь Осеннего Равноденствия, когда, казалось сам воздух был напоен наполнен дыханием страсти и неги, храброе и благородное сердце Семаргла не выдержало. Билось, рвалось его сердце на две части, когда спускался стражник на землю. Долг, страх за судьбу вверенного ему мира тарзанкой волокли его на пост, а то, что сильнее самых убедительных доводов разума мягко и приятно влекло вниз, где уже ждала его полуприкрытая прозрачной негой ночи Купальница.
Бросил Семаргл последний взгляд на небо, проверил, не открылась ли где брешь для проникновения зла в мир и утонул новых для него, мучительно-прекрасных ощущениях.
Ночь эта была так волшебна, что пронеслась одним нереальным мгновением. На сколько смогла, продлила Купальница эту ночь, и стала ночь длиннее дня, но разве могут какие-то мгновения подарить истосковавшимся по любви влюбленным удовлетворение? Вернулся Семаргл на небо. Вернулся, чисто по-мужски раскаялся в своей слабости и поклялся по крайней мере целый год блюсти верность своему поднадоевшему посту. И никто не знает, заметил или не заметил он, как на самом пике их страсти в мир черным облачком проникло зло…
А ровно через девять месяцев, впрочем, как и у людей, в день Летнего Солнцестояния, Купальница подарила любимому двойняшек: дочку и сына. Кострому и Купала. Дети были, конечно, необычные. И непослушные. Кто воспитывал детей в одиночку, тот поймет Купальницу. Попробуй сделать из двойняшек людей, когда отец месяцами пропадает в командировках! Пусть хоть и на небесах. В общем, дальнейшая жизнь детей была наполнена такого крутейшего экшена, что рассказ о нем занял бы не то, что обеденный перерыв
Комарова, а прихватил еще бы и вечер. Суть не в этом. А в том, что с завидной регулярностью, но только раз в году каменное сердце Семаргла таяло, и он откликался на зов Купальницы. В эту ночь, ночь Осеннего Равноденствия с той же завидной регулярностью ночь становится длиннее дня и в мир совершенно безнаказанно проникает зло. Но зло старается проникнуть незаметно для Семаргла, и поэтому не мешает зарождению новой жизни, которая достигает своего расцвета и апогея ровно в день Летнего Солнцестояния – в день Ивана Купалы.
Боже, что творится в день рождения шкодливых близнецов! Мало того, что совершенно шалеет нечисть: хулиганит на Лысых горах, ворует звезды, летает на метлах; но и происходят вполне независимые, всем известные чудеса: цветут разрыв-трава и папортник, открываются клады.
Не лучше ведут себя и люди. Абсолютно неразумным считается спать в эту ночь. Все более-менее любопытные караулят встречу солнца с месяцем, чтобы подсматривать, как «солнце грае». Подсматривать нехорошо, это известно, но подсматривание – малая толика дурных поступков, на которые решаются неразумные дети природы в эту ночь. Чего, например, стоят ритуальные сжигания чучел божеств мужского семени в эту ночь? А что тут особенного? Ярило, Купало, Каструбонька выполнили свою миссию. Зерна, посеянные ими, проросли, поэтому божества должны умереть до следующей весны. И что самое обидное – соломенные чучела сжигают с шутками и непристойными песнями. А на рассвете купаются, в чем мать родила, чтобы снять с себя злые немощи и болезни, горят в огне страсти, чтобы уподобиться только что сожженным на костре божествам.
В эту ночь дурным тоном считается не найти себе подругу или дружка для ночных забав, в эту ночь многие прощаются с целомудрием и одиночеством.
– А почему день Ивана Купалы? Я понял, что мальчишку звали просто Купала. Откуда взялся Иван?
– Дык, это от слияния, дурилка картонная.
– От какого слияния? – не обиделся на «дурилку» Костя.
– Купала какой праздник? Языческий. А Иванов день – христианский. Вот вместе их слепили, получился Иван Купала. Теперь ясно?
– Ясно. А при чем тут бабка Пелагея и ваша свадьба?
– Дык, самый благоприятный день для соблазнения! И американец, чума суслячья его забери, Калерию твою как есть уведет! Так что я тебе очень даже рекомендую дрыхнуть не заваливаться, а всю ночь следить за порядком на вверенной тебе территории. Чтобы, значит, басурмане наших девок не гробастали. А то понравится, так и будут понаезжать кажное божее лето.
– Что ты придумываешь? – стряхнул с себя оцепенение
Костик, – какое следить? Я что, Семаргл твой? Я, в отличии от него, днем на страже стою, а не ночью. И в данный момент должен, – Костя бросил взгляд на часы, – мама родная! У меня рабочий день заканчивается!
Костя действительно не заметил, как за рассказом Печного быстро пролетело время. В лес с Савской идти было поздно. Продумать операцию он не успел. В лесу бродил опасный дикий зверь, а он сидел на табуреточке и слушал не относящиеся к делу рассказни замшелого деда. Непростительная халатность, непростительная!
Глава 16
Виктор Августинович всегда требовал от своих питомцев беспрекословного соблюдения буквы закона. И намекал, что в экстренных случаях этой самой буквой можно слегка пренебречь. Совсем слегка, почти незаметно.
Комаров дернул дверцу за ручку – она послушно поддалась. Мгновение – и Комаров уже сидел внутри кабины, оставив незахлопнутой дверцу. Так. Вот оно, значит, какое, жилище дальнобойщиков! Что-то оно очень напоминало Костику.
Примерно такой дух витал, если он не ошибается, в комнате студенческого общежития у девчонок: те же милые, многоговорящие мелочи и талисманы, то же стремление к максимальному удобству, те же фотографии симпатичных мордашек.
Костя без труда узнал полуобнаженную аргентинскую теле-диву и приторно-целомудренную американскую поп-звезду, надолго задержал свой взгляд на фотографии стройной девчонки в бейсболке и шортах.
– Что-то такую не знаю, – задумался он, пытаясь напрячь память и вспомнить лица исполнительниц и актрис, мелькавшие последнее время на экране.
Вспомнить имя девицы ему так и не удалось – невдалеке раздались голоса и Костя выскользнул из машины. Как всегда, поговорил с новыми водителями, как всегда, еще раз порасспросил Толика и ушел не солоно хлебавши. Что поделать! И в работе сыщика бывают такие вот досадные, бесцельно прожитые минуты.
* * *
Как же все-таки затащить Савскую в лес и заставить поработать приманкой? – ломал голову Комаров по дороге в отделение, – нет, пойти-то она пойдет с удовольствием, дух не вполне здорового авантюризма спрутом впился в это тело и не отпустит его, судя по всему, уже до гробовой доски. Но необходимо сделать так, чтобы она не просто пошла, а еще и выполняла все требования Кости с точностью до миллиметра. А вот этого добиться практически невозможно. Сыграть на любви актрисы к Мальвинке? Стащить собачонку, спрятать, а Савской сказать, что ее взял в заложники йети. Должна же она ради спасения жизни любимицы вести себя прилично! Нет. Это слишком жестоко и совершенно противозаконно. Виктор Августинович всегда предостерегал переступать ту грань, где заканчивалось небольшое плутовство ради дела и начинался зауряднейший подлог.Значит, Ариадна Федоровна должна вполне сознательно отправиться с Костей в лес и помочь ему изловить своего поработителя. Господи, тоска-то какая! С Калерией и то было бы веселее! Или с Маринкой. Кстати, он сегодня еще не видел Маринку. Нехорошо. Если она думает, что к работе секретаря можно относиться более безответственно, нежели к работе подручного повара, то она глубоко заблуждается. И в Костиных силах указать ей на ее ошибку.
Так ничего и не решив по поводу Савской, Комаров дошел до отделения. В конце-концов, этим можно будет заняться и завтра. А сейчас не менее важно поймать того, кто пытался напасть на него ночью.
На лавочке возле палисадника уже сидела виноватая Маринка. И не одна. Рядом с ней сидел здоровый лохматый детина под два метра роста. Детина, не поднимая глаз, протянул руку Комарову:
– Александр, – буркнул он.
– Константин Дмитриевич, – Костя пожал протянутую руку и вопросительно глянул на Маринку.
Что-то во всей этой картинке ему не нравилось. Что? Невербальные ощущения? Запахи? Аура? Так как и Маринка, и ее кавалер молчали, Костя смог спокойно сконцентрироваться и подключить к работе все свои органы чувств: зрение, слух, осязание, обоняние.
Он абстрагировался от настоящего и взглянул на всю эту ситуацию как бы со стороны. Почти одновременно он выхватил из контекста картинки фигуру Сашки. Рост. Плечи. Лохматость. Из нагрудного кармана выглядывает краешек сигаретной пачки. «Pall Mall». Ну и что? как выяснил Костя, эти сигареты курит шесть человек в деревне. Не значился же в списках на «Сигару» этот самый Сашка! Стоп! В этих списках значилась Маринка. Могла же она подарить одеколон своему возлюбленному?
– В чем дело, молодые люди? – как можно стороже спросил Комаров.
Он знал, что если преступник пришел сам, просто необходимо было подтолкнуть его к совершению признания.
– Чего молчишь-то? – звонко крикнула Маринка.
– Это, – смог сказать Сашка и замолчал навеки.
Маринка, видя, что ее такой речистый на вечерней скамейке возлюбленный совсем сник, взяла дело в свои руки.
– Мой-то чего удумал, – громко, с интонациями замучившейся со своим некудышным мужем супруги начала она, – я только сейчас и узнала. Этот тип вздумал ревновать вас ко мне и вчера вечером ходил с вами разбираться. Я бы и не узнала, да мне брат его младший проболтался. Мы с ним в одном классе учимся. Вот. Привела его извиняться. Вы не очень пострадали, Константин Дмитриевич? А то Санька сначала кулаками машет, а потом думает!
Маринка подпрыгнула, как мячик, и дала своему нареченному небольшой профилактический тумак в лоб.
– Так это вы? – проигнорировал Костя сообщение о якобы состоявшейся драке. – Так это вы вчера ночью бродили у меня под окнами?
– Ну, – горестно вздохнул Сашка, – а чего вы ее то в лес, то на работу таскаете. Меня мужики засмеяли.
– И вы верите в подобную глупость? – грустно вздохнул Костя.
Вопреки здравому смыслу, он расстроился. Жаль, что ночное нападение окончилось столь банально. Куда красивее было бы, если бы напасть на него пытался не ревнивый жених секретарши, а дрессировщик йети, как и предполагал Костя.
– Почему глупость? – взвилась теперь уже Маринка, – я что, уже и понравиться не могу? Или вы нас, девчонок но-пасаранских, уже и за девушек не считаете? Вам студенток подавай? Так я тоже скоро студенткой буду. Только будет уже поздно!
– Да уж, – раскочегарился и Сашка, – чем наши девчонки хуже городских?
– Это вы говорите, что хуже, а я вообще молчу, – против своей воли стал оправдываться Костя, – а Маринка очень даже ничего девчонка, особенно после откорма в «Геркулесе».
Что поделать! Костя уже начал осваивать науку расследования преступлений, но еще не научился делать комплименты и вести себя с ревнивыми женихами. И Сашка, и Маринка взвились одновременно.
– А что, я до «Геркулеса» совсем дурнушкой была? – кричала оскорбленная Маринка.
– В каком это смысле «ничего девчонка»? – в унисон ей басил Сашка, – она говорила, что между вами ничего не было!
Костя в отчаянии зажал уши, собрался и рявкнул командирским голосом, которому его тоже научил любимый учитель:
– Молчать! Смирно!
Как ни странно, но эта нелепая для гражданских жителей команда подействовала безотказно. Влюбленные одновременно закрыли рты и вытянулись в струнку.
– Ногу давай!
Костя достал из портфеля слепок, как заправский кузнец, зашел Сашке со спины и сверил отпечаток его ботинка со слепком. Слепок сходился один-в-один. Совпадала даже маленькая трещинка в подошве.
– За нападение на участкового при исполнении я вас привлекать не буду, – щедрой рукой даровал он свободу Сашке, – но это в последний раз. С этого момента вы находитесь под моим пристальным и неустанным вниманием. А с вами, Марина Алексеевна, разговор будет особый. Я жду вас в кабинете.
После этих слов Костя круто развернулся на каблуках и поднялся на крыльцо. Как все-таки много трудностей и непредсказуемых поворотов таит в себе работа в провинции!
Комаров давно искал повод избавиться от Маринки. Кое-какую пользу она, конечно, принесла, но на доктора Ватсона, которого Костя постоянно рисовал в своем воображении, не походила ничуть. Впрочем, Маринку не особенно расстроила отставка. Летняя отработка подходила к концу, так что она так и так ушла бы с чистой совестью догуливать летние каникулы.
* * *
Костя без особого интереса наблюдал через окно за прощанием практически примирившихся возлюбленных и подводил в уме результаты расследования: как ни крути, а идти в лес за йети все-таки надо. Толик опять вне подозрений – ясно, что следил за ним ночью возлюбленный Маринки. Самое главное – не пороть горячку, не торопиться. Зверь силен, хитер и коварен. Без солидной, тщательной подготовки идти на него нельзя. Да и Савскую надо подстраховать от неожиданностей. Ну, привяжет он ее к дереву. Ну, вступит в схватку с йети. Силы-то неравны! Костя не хочет убивать Снежного Человека, а тот явно церемониться не будет. Что, если случится самое страшное? Что станет тогда с привязанной к дереву Савской? Поистине страшна будет судьба ее. Значит, необходим сообщник, то есть помощник. Калерия? Эта победит десятки йети. Но Костя на нее обиделся. Ведерко? Как не хочется брать на такое опасное дело вечно жующего сало начальника!Воспоминания о сале просто затопили рот Комарова слюной.
Он вспомнил, что еще не обедал. Вспомнил он так же, что с раннего детства работа мозга его напрямую зависела от наполнености желудка. Это только в книжках голодные гении совершают открытия и творят шедевры. А в жизни невозможно думать ни о чем великом, когда желудок поет громкую тоскливую песню.
Костя озабочено взглянул на часы – на обед он явно опаздывал – и припустил по пыльной улице к своему дому. Во дворе он потрепал между рогами Мухтара, сделал вывод, что давно не причесывал верного друга, смело распахнул дверь и сделал первый шаг в комнату.
То, что случилось потом, надолго отучило его от первых, решительных шагов в комнату. Сначала Костя подумал, что он умирает. От того самого ифарта имени Микарда, от которого умер упырь-Федька. Потом он понял, что еще жив, но живется ему плохо. Холодно, противно, мокро, невесело. Уже спустя секунду Костя смог опять воспринимать действительность адекватно и понял, что какая-то сволочь в родном доме окатила его водой в большом количестве. Как минимум, из ведра. В следующий момент Костя уже держал в обеих руках верного, не в пример козлу, «макарова» которого прекрасно защитила от воды кобура. Дуло пистолета бегало из угла в угол, выискивая негодяя, пытавшегося с помощью такого изощренного метода лишить Костю на время ориентации.
Врага не было. Костя осторожно заглянул под кровать, проверил в шкафу, заглянул за занавеску к Печному. В доме не было ни души, не считая спящего деда. Кто же выплеснул на него ведро воды? Костя пробежался глазами по стенам, косякам, потолку. Ну, конечно! Над косяком входной двери висело порожнее цинковое ведро. Недоброжелатель, проникнув в дом Комарова за время его отсутствия, подвесил это ведро так, чтобы открывающаяся дверь наклонила емкость и вода вылилась на того, кто эту самую дверь открывает. Старая, избитая, даже можно сказать пошлая студенческая шутка.
Или не шутка? Недоброжелатель вполне мог рассчитывать на то, что промокший насквозь участковый заболеет воспалением легких и умрет. Или угодит в санаторий месяца на два. То есть так или иначе, выйдет из строя. Злой и мокрый Комаров с огромным трудом победил лужу, развесил на заборе половую тряпку и одежду, сделал несколько физических упражнений, чтобы привести охлажденный организм в привычное для него состояние и постарался настроиться на приятное.
Кровь привычно и ответственно побежала по сосудам, согрела кожу, взбудоражила мышцы. Нет, голыми руками нас не возьмешь! Не на того напали!
Невидимая Анна Васильевна уже оставила на столе кастрюльку с борщом, накрытую подушкой, блюдце со стрелками зеленого лука, банку со сметаной. Костя потянул носом аромат ярко-красного борща, уловил в нем новые, необычно-аппетитные нотки и на время забыл обо всем на свете.
– Сегодня Анна Васильевна превзошла саму себя, – бросил он похвалу в пространство, – или я такой голодный, что в обычном борще вижу манну небесную.
– Не-а, – не поддержал ни одно из его предположений Печной.
– Да ты еще и не пробовал, – не обиделся Костик.
– Как это не пробовал? Пузо, как барабан.
Костя на мгновение остановился и оценил полноту кастрюльки. Действительно, добрая половина борща уже была уничтожена.
– Нечего опаздывать, – опередил его реакцию дед, – а то шляешься неведомо где. Так все и прозеваешь: и жисть, и пищу, и любовь.
– Ну, пищу-то еще понятно, – вступил в спор Костя, залезая ложкой в банку со сметаной, – а при чем тут любовь?
– А пища и любовь – близнецы сестры, как говорил кто-то.
– Ты вот борщ лопаешь, а не знаешь, что без любви и борща не было бы, – занавеска зашевелилась и с печи свесились знакомые Косте валенки.
– И чего общего между любовью и борщом?
– Все. Борщ-то Калерия принесла. Чуешь теперь? Девка, может, последний намек делает, а тебе все невдомек.
– Борщ и любовь? Неромантично. Любовь должна существовать отдельно, а борщ – отдельно. Книжек ты, дед, мало читал.
– Книжек, может, и мало, а вот неприятности чую носом. Кончатся скоро твои борщи. Тю-тю сегодня твою Калерию. Уведут безразвратно.
– Как это безвозвратно? Чего ты мелешь? – Костя чуть не подавился сметаной.
– Какая сегодня ночь, соображаешь? – от произведенного эффекта валенки деда слегка дрогнули, а ногти в них зловеще шевельнулись.
– Летняя ночь. Седьмое июля, – отрапортовал Костя.
– То-то и одно, что седьмое. Что у нас седьмого?
– День Октябрьской революции. Только это – осенью. Ты, дед, что-то перепутал.
– При чем здесь какая-то революция! Революция – это все фигня. Сегодня – день Ивана Купалы. А это – пострашнее революции.
– Подумаешь, – с облегчением махнул рукой Костик, – у вас тут в деревне – каждый день какой-нибудь праздник. И все друг на друга похожи, как близнецы-братья.
– Э-э-э, нет. Этот – особый. Ты лужи сегодня видел?
Костя немного поднапряг зрительную память и вспомнил: действительно сегодня на дороге ему постоянно попадались затейливые кляксы, словно кто-то ходил по селу и от нечего делать прибивал пыль водой из ведра.
Действительно странные лужи! Поглощенный своими мыслями, он только зафиксировал эти символические кляксы в своей памяти, но не вывел логического обоснования их появления.
Дождя ни вчера, ни сегодня не было, да и не дают дождевые капли таких луж!
– Ну? – потребовал он продолжения у Печного.
– Вот тебе и «ну»! Обычай сегодня такой. Водой всех из ведра окатывать. На счастие, значит.
– Так это ты ведро подвесил? На счастье? – сам не поверил в свое предположение Костя.
– А вот это – сам догадывайся. И вообще. Обижаться не положено. А то счастья не будет.
– Да как ты ведро-то подвесил? На печь еле забираешься. Не мог ты сам полное ведро воды на такую высоту поднять.
– Я еще и не такое могу. Вот как женюсь сегодня на Пелагее, увидишь, на что старые разведчики способны.
Костя прыснул, едва успев проглотить сметану. Дед сочинял так серьезно, так достоверно, что Костя живо представил себе Печного в фраке и валенках и бабушку Пелагею в белом платье и с бзничным пирогом под мышкой.
– Чего иржешь? – обиделся дед, – сегодня сбываются все тайные и нетайные сексуальные желания. Обычай такой, а против обычаев спорить нельзя.
– И какие обычаи бывают на Ивана Купала? – действительно заинтересовался Костя.
Польщенный его интересом дед слез с печи и сел рядом. Костя налил ему чаю и достал из буфета вазочку с карамелью. Дед спрятал горсть конфет в карман и начал:
– Тебе с подробностями или шаляй-валяй?
– Шалая-валяй, – испугался подробностей Костя.
– Тады приготовься. Шаляй-валяй тоже долго.
Рассказывал Печной действительно долго. Перемежал события совсем ненужными подробностями и своими комментариями, ругал нерадивых участников тех далеких событий, одобрял или порицал обычаи, которые дошли до наших дней. Но Косте все равно было интересно. Слушая деда, он с удивлением понимал, что верит всему, что он говорит, верит настолько, что ясно видит картинки, рисуемые живописанием деда.
* * *
Оказывается, на заре зарождения рода человеческого, стоял по ночам в небесах на страже вполне симпатичный и холостой Бог луны и огня Семаргл Сварожич. Это был вполне порядочный Бог: он покровительствовал домашнему очагу, следил за порядком проведения огненных жертвоприношений. Но это были так себе, попутные обязанности, добровольно взваленные на себя Семарглом. Самой важной обязанностью для себя он считал одну: не пускать в мир зло, которое может бесконтрольно, в его отсутствие, просочиться из космоса на землю. Так и стоял он века: красивый, холостой, мускулистый, с огненным мечом наперевес.Но разве может мужчина спокойно нести свои обязанности, если на свете существует язва-змея-искусительница женщина? Ни один честный муж пострадал от ее ядовитых ласк и посулов. Ни один пренебрег служебными обязанностями, чтобы выполнить ее минутную прихоть. Ни один загубил душу ради ее весьма сомнительных (по сравнению с чувством исполненного долга) прелестей.
Нашлась и на Семаргла такая проруха. Звали ее красиво:
Богиня ночи Купальница. Не один десяток лет эта прелестница соблазняла небесного стража на любовные игры – русалии, не одну сотню ночей являла пред очами его свои бесспорные прелести. Первое время мужественный стражник монотонно и по-военному четко объяснял ей:
Мне всю ночь до рассвета нужно не спать,
В небесах мне на страже нужно стоять,
Чтобы черный Змей не прополз из тьмы,
Жито в поле широком бы не потоптал,
Молоко у коров бы не отобрал,
А у матушек – малых детушек.
Потом он просто молча бросал тоскливый, извиняющийся взгляд в бездонные, бархатные очи самой эротичной из Богинь, задумывался, и вот, в ночь Осеннего Равноденствия, когда, казалось сам воздух был напоен наполнен дыханием страсти и неги, храброе и благородное сердце Семаргла не выдержало. Билось, рвалось его сердце на две части, когда спускался стражник на землю. Долг, страх за судьбу вверенного ему мира тарзанкой волокли его на пост, а то, что сильнее самых убедительных доводов разума мягко и приятно влекло вниз, где уже ждала его полуприкрытая прозрачной негой ночи Купальница.
Бросил Семаргл последний взгляд на небо, проверил, не открылась ли где брешь для проникновения зла в мир и утонул новых для него, мучительно-прекрасных ощущениях.
Ночь эта была так волшебна, что пронеслась одним нереальным мгновением. На сколько смогла, продлила Купальница эту ночь, и стала ночь длиннее дня, но разве могут какие-то мгновения подарить истосковавшимся по любви влюбленным удовлетворение? Вернулся Семаргл на небо. Вернулся, чисто по-мужски раскаялся в своей слабости и поклялся по крайней мере целый год блюсти верность своему поднадоевшему посту. И никто не знает, заметил или не заметил он, как на самом пике их страсти в мир черным облачком проникло зло…
А ровно через девять месяцев, впрочем, как и у людей, в день Летнего Солнцестояния, Купальница подарила любимому двойняшек: дочку и сына. Кострому и Купала. Дети были, конечно, необычные. И непослушные. Кто воспитывал детей в одиночку, тот поймет Купальницу. Попробуй сделать из двойняшек людей, когда отец месяцами пропадает в командировках! Пусть хоть и на небесах. В общем, дальнейшая жизнь детей была наполнена такого крутейшего экшена, что рассказ о нем занял бы не то, что обеденный перерыв
Комарова, а прихватил еще бы и вечер. Суть не в этом. А в том, что с завидной регулярностью, но только раз в году каменное сердце Семаргла таяло, и он откликался на зов Купальницы. В эту ночь, ночь Осеннего Равноденствия с той же завидной регулярностью ночь становится длиннее дня и в мир совершенно безнаказанно проникает зло. Но зло старается проникнуть незаметно для Семаргла, и поэтому не мешает зарождению новой жизни, которая достигает своего расцвета и апогея ровно в день Летнего Солнцестояния – в день Ивана Купалы.
Боже, что творится в день рождения шкодливых близнецов! Мало того, что совершенно шалеет нечисть: хулиганит на Лысых горах, ворует звезды, летает на метлах; но и происходят вполне независимые, всем известные чудеса: цветут разрыв-трава и папортник, открываются клады.
Не лучше ведут себя и люди. Абсолютно неразумным считается спать в эту ночь. Все более-менее любопытные караулят встречу солнца с месяцем, чтобы подсматривать, как «солнце грае». Подсматривать нехорошо, это известно, но подсматривание – малая толика дурных поступков, на которые решаются неразумные дети природы в эту ночь. Чего, например, стоят ритуальные сжигания чучел божеств мужского семени в эту ночь? А что тут особенного? Ярило, Купало, Каструбонька выполнили свою миссию. Зерна, посеянные ими, проросли, поэтому божества должны умереть до следующей весны. И что самое обидное – соломенные чучела сжигают с шутками и непристойными песнями. А на рассвете купаются, в чем мать родила, чтобы снять с себя злые немощи и болезни, горят в огне страсти, чтобы уподобиться только что сожженным на костре божествам.
В эту ночь дурным тоном считается не найти себе подругу или дружка для ночных забав, в эту ночь многие прощаются с целомудрием и одиночеством.
* * *
Костя слушал, забыв обо всем на свете. Как много он, оказывается, не знает! Как богата, оказывается, российская мифология!– А почему день Ивана Купалы? Я понял, что мальчишку звали просто Купала. Откуда взялся Иван?
– Дык, это от слияния, дурилка картонная.
– От какого слияния? – не обиделся на «дурилку» Костя.
– Купала какой праздник? Языческий. А Иванов день – христианский. Вот вместе их слепили, получился Иван Купала. Теперь ясно?
– Ясно. А при чем тут бабка Пелагея и ваша свадьба?
– Дык, самый благоприятный день для соблазнения! И американец, чума суслячья его забери, Калерию твою как есть уведет! Так что я тебе очень даже рекомендую дрыхнуть не заваливаться, а всю ночь следить за порядком на вверенной тебе территории. Чтобы, значит, басурмане наших девок не гробастали. А то понравится, так и будут понаезжать кажное божее лето.
– Что ты придумываешь? – стряхнул с себя оцепенение
Костик, – какое следить? Я что, Семаргл твой? Я, в отличии от него, днем на страже стою, а не ночью. И в данный момент должен, – Костя бросил взгляд на часы, – мама родная! У меня рабочий день заканчивается!
Костя действительно не заметил, как за рассказом Печного быстро пролетело время. В лес с Савской идти было поздно. Продумать операцию он не успел. В лесу бродил опасный дикий зверь, а он сидел на табуреточке и слушал не относящиеся к делу рассказни замшелого деда. Непростительная халатность, непростительная!
Глава 16
Шабаш на плешивой горке
Так как планировать и строить операцию по поимке йети не было уже никакой возможности, то Костя решил остаток дня провести на таможенном посту. В конце-концов, именно работники таможни устроили всю эту заваруху, именно они общались и с американцами, и с водителями. Через их руки проходили грузы и документы водителей. И почему, собственно, все считают, что машины задерживают только из-за сусликов? В конце-концов, это дело не таможенников, а санэпидемстанции. Таможенники тут так, с боку-припеку. Часть машин задержана вовсе не из-за подозрения в связи с чумными сусликами.
Уже через полчаса Костя был на таможенном посту. Хотя «таможенный пост» – слишком громко сказано. Так, домик, будка, шлагбаум. И четыре человека.
Все четверо, как только Костя появился на посту, стали улыбаться и истерически дергать глазами, вроде, подмигивать. Сначала Костя обрадовался столь радушному приему и тоже расплылся в улыбке, но ему быстро это надоело, и, подивившись столь легкомысленному настрою таможенников, он принял серьезный вид и приступил к делу. Нет, сегодня точно был не его день. Как только Комаров начинал задавать вопросы, все четверо прыскали в кулачок, как институтки, и посылали друг другу выразительные взгляды.
«Так дело не пойдет, – решил Комаров, – надо говорить с каждым наедине».
Он удалился со старшим смены в будку и только собрался задать первый вопрос, как тот тоненько всхлипнул и уронил голову на стол.
– Да что у вас тут? – рассердился наконец Костя, – вроде, не первое апреля. И характер работы не располагает к особому веселью.
Старший смены, продолжая трястись в беззвучных рыданиях, достал из стола надорванный конверт и протянул его Комарову. Едва только Костя увидел на конверте знакомый круглый почерк, как густо, совсем по-детски покраснел.
Уже через полчаса Костя был на таможенном посту. Хотя «таможенный пост» – слишком громко сказано. Так, домик, будка, шлагбаум. И четыре человека.
Все четверо, как только Костя появился на посту, стали улыбаться и истерически дергать глазами, вроде, подмигивать. Сначала Костя обрадовался столь радушному приему и тоже расплылся в улыбке, но ему быстро это надоело, и, подивившись столь легкомысленному настрою таможенников, он принял серьезный вид и приступил к делу. Нет, сегодня точно был не его день. Как только Комаров начинал задавать вопросы, все четверо прыскали в кулачок, как институтки, и посылали друг другу выразительные взгляды.
«Так дело не пойдет, – решил Комаров, – надо говорить с каждым наедине».
Он удалился со старшим смены в будку и только собрался задать первый вопрос, как тот тоненько всхлипнул и уронил голову на стол.
– Да что у вас тут? – рассердился наконец Костя, – вроде, не первое апреля. И характер работы не располагает к особому веселью.
Старший смены, продолжая трястись в беззвучных рыданиях, достал из стола надорванный конверт и протянул его Комарову. Едва только Костя увидел на конверте знакомый круглый почерк, как густо, совсем по-детски покраснел.