Страница:
Участвовал и председательствовал на собрании «от оргколлектива №29» Павел Сергеевич Силин (р. 1900), тот самый, который 11 апреля 1927 года, как уже говорилось, дал совершенно секретную негативную «Характеристику» па Горбова, подозревая его в незаконном владении «лишними» домами. Силин, видимо, терпеть не мог прытких и крепко спаянных троцкистов. 7 октября 1926 года он резко говорил о них на очередном партийном собрании и, в частности, заметил: «…в Москве на ячейке „Авиаприбор“ появление тт. Троцкого, Зиновьева, Пятакова, Радека и ряда других оппозиционеров послужило сигналом для начала открытого выступления» (из протокола собрания). Коммунисты решили «положить конец» всем раскольникам.
Иной взгляд имел Горбов. Когда в ноябре 1927 года сотрудники 2-го отделения ЛГМ проголосовали за исключение Троцкого и Зиновьева из партии (конечно, не без указания свыше), Горбов остался им верен. С ним были солидарны милиционеры Т.В. Варврук, М.Д. Гвай, В.Д. Свенцицкий и некоторые другие. Мы присматривались к компании смельчаков, дерзнувших «свое суждение иметь». Картина предстала банальная – все они «одного поля ягода».
Фрондеров, как тогда водилось, пригласили 29 ноября 1927 года на заседание бюро коллектива и заставили покаяться и проявить классовое чутье. Дело принимало нешуточный оборот (дискуссии 1925—1926 гг. завершились), и все милиционеры-фракционеры дали обратный ход. Сохранилось покаянное заявление примкнувшего к ним «нашего» протоколиста. В рамках развиваемой в этой главе темы документ (машинопись, автограф) небезынтересный:
В бюро коллектива при 2-м отделении ЛГМ
от кандидата партии ВКП(б) Горбова Николая.
Заявление участкового надзирателя говорило о начале пересмотра им своей партийной позиции и, естественно, хозяев. Прежние, понимал он, могли завести его «не в ту степь».
Поможем нашим современникам, обратившись к вчера еще сверхсекретным обзорам Ленинградского ГПУ за 28—30 декабря 1925 года, то есть за дни, особенно нас волнующие, понять ситуацию. Информация предназначалась для особо доверенных работников губернского комитета РКП(б) и представляла собой «…отклики рабочих и служащих и настроений б/п (беспартийных) в связи с дискуссией на XIV съезде РКП (б)». Ценность «голосов из народа» в их непричесанности, в реальной, можно сказать, рентгеновской картине напряженных, судьбоносных для страны дней.
Даем отрывки из записей, сделанных «слухачами».
28/XI1-1925 г.
№2087.
На фоне драматического поворота в жизни страны судьба Есенина лишь капелька в пучине народного горя. Во многом его трагическая доля явилась отражением борьбы двух ведущих политических сил, в которой он занимал особое место. Указующий перст в «Правде» тогда еще всемогущего Троцкого есть в известной мере демонстрация власти. Его слово повлекло за собой странные сюжеты и превращения.
Ленинградская «Новая вечерняя газета» (1926, №18) 19 января – одновременно с «Правдой»(!) – поместила изложение «есенинской» статьи Троцкого. Удивительная заинтересованная оперативность, а главное, – осведомленность. Мы не забыли, – в той же «Новой» 24 декабря 1925 года, в день прибытия поэта в Ленинград, «Товавакня» – «Товарищ Василий Князев» напечатал загадочный фельетон «ВОДСВИЖЕ со звездою путешествуют»[22], а Александр Флит – не менее таинственный «дневник» «Хороший гусь». И вот еще одно, думается, вовсе не случайное совпадение. Кто-то в «Новой вечерней газете» был негласно связан с Троцким или его ближайшим помощником. Такой контакт мог поддерживать Я.Р. Елькович, заместитель заведующего агитотделом губкома партии, официальный редактор «Новой». Помалкивавший на XIV съезде Троцкий заговорил на Пленуме ЦК, когда речь зашла о перестановке руководящих редакционных кадров в Ленинграде, и заступился за Ельковича и других близких ему по духу идеологов.
Не исключено, Лев Давидович держал связь с бывшим ревтрибунальцем Иваном Ильичом Тютиковым (р. 1899), тогда сотрудником «Красной газеты» и одновременно цензором «Новой вечерней газеты», человеком крайне сомнительной биографии (при проверке партстажа в августе 1926 г. Контрольная комиссия указала на фальшивость его личной анкеты). Может быть, с Троцким контактировал и другой цензурный надсмотрщик «Новой», уполномоченный Гублита Корыхалов. Но пока это гипотезы, требующие проверки.
19 января – число рубежное. Оно круто повернуло житейские судьбы некоторых товарищей, отдавших свое имя в качестве лжесвидетелей происшествия в «Англетере». Один из них – прозаик Сергей Александрович Семенов, о котором уже шла речь. Мы вспомнили его в связи с троцкистским зигзагом темы, о чем говорит следующее его собственноручное заявление:
Зав. редсектором Ленгиза от Семенова Сергея.
Пом. заведующего Ленотгиза Лихницкий (подпись).
19 января 1926 г.
Еще один весьма показательный документ:
В гору пошел товарищ Семенов, бывший комиссар, «организатор провинциального пролетариата», как он сам пишет в «Личной карточке» (1 февраля 1926 г.). В своей «Автобиографии» (1928) с гордостью сообщает: «Дрался три года. Был ранен, контужен, принял под Кронштадтом ледяную ванну и демобилизовался с испорченным правым глазом». Далее: «Лично для меня Октябрь 1917 года был безудержным прыжком в ослепительную, грохочущую жизнь». Человек в ту пору небезызвестный, напомним, за фронтовые и творческие заслуги его почитали Подвойский и Луначарский.
На перемещение Семенова можно было бы и не обратить внимания, если бы не «сигнальная» дата – 19 января – и не менее привлекающая нас оговорка «Согласно переговоров с заведующим Ленгизат. И.И. Ионовым…» О чем они говорили в день выхода директивного слова Троцкого о Есенине? О нелегких житейских тяготах Семенова, о его годовой отлучке с редакционной работы для лечения туберкулеза и ноющих фронтовых ранах? Возможно. Заметим, имя литератора еще не фигурировало в есенинской трагической хронике, заказанная (не Ионовым ли?) Валентину Вольпину «Памятка» еще не была готова (в ней впервые будет сказано о Семенове – госте 5-го номера «Англетера».
Понятно, реставрировать диалог 19 января 1926 года шурина Г. Е. Зиновьева и знакомца А. В. Луначарского невозможно, но сама моментальность повышения карьеры писателя заставляет задуматься. Творческое хитро сплетение фамилий «Семенов» и «Горбачев» из того же ряда загадок.
Журнал «Звезда» как источник первых вестей о самоубийстве Есенина тоже прелюбопытен. Биография Георгия (Григория) Ефимовича Горбачева, уже достаточно нами представленного троцкиста и «литфронтовца», еще будет предметом дальнейшего исследования есениноведов. Они обязательно прочтут пока нам недоступные протоколы его допросов в 1937 году (архив ФСБ, Москва) и сделают соответствующие комментарии. Ограничимся одной лишь строчкой в адрес Горбачева из протокола заседания ленинградской областной Контрольной комиссии от 6 апреля 1928 года: «…давал адреса к Зиновьеву и Троцкому…» В июле 1917 года с вдохновителем переворота Троцким он, как уже говорилось, сел в «Кресты» за попытку остановить наступление русской армии против кайзеровской Германии. Не ошибемся, – дружба предателей России продолжалась и в 1925 году.
Вряд ли обо всем этом подозревал С.А. Семенов, сентиментальный комиссар, совершивший 19 января 1926 года нелегкий для него «прыжок» к сраму.
Уголовный характер политики Троцкого известен. Масон и агент австрийского правительства, предатель интересов России, награбивший после 1917 года астрономическую сумму денег (читайте «Золото партии» Игоря Бунича) на нужды своего семейства и мировой революции, не гнушался никакими средствами для достижения цели. В своей книге «Их мораль и наша» (1938) («их» – сталинистов, «наша» – троцкистов) социально-классовый гуманист приравнивал большевиков к секте иезуитов и писал: «Так, даже в самом остром вопросе – убийство человека человеком – моральные абсолюты оказываются совершенно непригодны. Моральная оценка, вместе с политической, вытекает из внутренних потребностей борьбы».
Философия гангстера с идеологией. В период революции и Гражданской войны наркомвоенмор воплощал эту философию по «высшей мере».
И все-таки Троцкий вряд ли отдавал приказ убить Есенина; вполне может быть, он лишь санкционировал его арест в Ленинграде, дабы «проучить» поэта-скандалиста, уклонявшегося от суда. Причем, полагаем, санкция последовала полуофициальная, адресовалась она одному из его ближайших оруженосцев. Последний на допросах бурно реагировавшего поэта, возможно, переусердствовал, что и привело к трагическому финалу. Как разворачивались, на наш взгляд, события дальше?
Объявить Есенина убитым в кабацкой драке, подбросив его тело в темный переулок, было опасно. Не забудем, шел XIV съезд РКП(б), Ленинград слыл городом оппозиции Сталину – не только слыл, но шумными провокациями и разного рода демонстрациями (вплоть до применения оружия) заявлял о поддержке Зиновьева и К°. Позволить, чтобы русский поэт погиб в гнезде оппозиционеров, было для них невыгодно. Сталин мог бы воспользоваться ситуацией (хотя сам Есенин его не интересовал), докопаться до истины и приобрести лишний веский козырь для уже физической расправы со своими политическими противниками. Вот почему и созрел план организации кощунственного спектакля с самоповешением московского беглеца. Кто лично был инициатором этого театра-злодеяния – сегодня сказать трудно. Кровавая машина была пущена в ход. Ее обслуживали в основном верные Троцкому люди, доказавшие свою преданность ему еще в Гражданскую войну. Бывшему наркомвоенмору пришлось подумать, прежде чем назначить устроителей небывалого кошмара. Сообщники скоро нашлись. Далее мы впервые приводим факты, добытые с большими трудностями, и «припрятанные» нами аргументы.
1.Георгий Феофанович Устинов, журналист. Темная лошадка в сокрытии следов убийства Есенина. Избранна роль лжеопекуна поэта в «Англетере», так как был удобной фигурой для создания нужного мифа (приятель поэта и т. д.). В свою очередь, Устинов чуть ли не первый сочинил о своем военном начальнике книжечку «Трибун революции» (написана в 1918 г., издана в 1920 г.), в которой поднял Троцкого до небес: «джентльмен революции», «пламенная карающая десница революции», «Горьковский Данко», «пламенный революционный трибун», «экстракт организованной воли», «лицо Троцкого – лицо русской революции» (это, пожалуй, единственно верное сравнение) – какими только эпитетами не награждал своего господина вчерашний Челкаш. Брошюра Устинова – сплошное суесловие с реверансами. Биографию своего хозяина автор героизирует до неприличия, но не заставляет себя подумать о некоторых странностях его поведения в важнейших событиях российской истории начала XX века. 1905 год: гремят словесные фанфары автора Троцкому, спешно примазавшемуся в Петербурге к Совету рабочих и крестьянских депутатов, органу темной закулисы. Устинов называет проходимца-спекулянта, позже агента кайзеровской Германии, предателя России, Гольфанда-Парвуса (духовного наставника Ленина и Троцкого) «человеком больших знаний и выдающегося политического и литературного дарования».
В июле-августе 1917 года устиновский божок сидел в петроградских «Крестах» за руководство большевистским вооруженным путчем, попытку сорвать наступление русской армии и организацию убийства петроградской матросней более семисот человек. Репетиция Октября провалилась, обнаружилась тесная связь Ленина, Троцкого и их «пломбированной» гвардии с германской военщиной (на эту тему имеется до сих пор тщательно скрываемый 21 том неопубликованного следственного дела).
Устинов – слепой фанатик и честолюбец – не знает и не хочет знать исторической правды, он всецело во власти того, кто его пригрел, дал ему возможность уверовать в свой художественный и публицистический талант. А еще недавно, в 1914 году, этот перевертыш писал в своей брошюре об обязательной необходимости защиты России от Германии.
Книжечка о Троцком создавалась в 1918 году, когда Устинов сопровождал наркомвоенмора в специальном поезде, наводившем ужас на красноармейцев своими расстрельными рейсами. Журналист выполнял в «Поезде Троцкого» обязанность ответственного секретаря газеты «В пути» (она выходила в 1918—1922 гг.). Взглянем на ее страницы.
Первый номер. 8 сентября 1918 года. Передовая статейка «Дружно!»: «Они погибают!.. Никакие ухищрения, никакие подкупы, никакие обманы не помогут русским и иноземным купцам и помещикам сломать власть рабочих и крестьян». Тирада Устинова.
Третий номер. 10 сентября 1918 года: «Революционное Бородино» (о взятии красными Казани). Подпись: «Г.У.», то есть Георгий Устинов. Печатаются приказы, телеграммы и статьи Троцкого.
Четвертый номер. 15 сентября 1918 года. Вопль Устинова: «У последней черты»: «Черносотенно-меньшевистский и белогвардейско-меньшевистский стан переживает последние минуты». Далее о расстрелах царских министров, грядущей не завтра-послезавтра мировой революции и т. п. В следующих выпусках «В пути» призывы расстреливать дезертиров, отступников революции. Кровожадная газетка. В одном из ее номеров (1919) читаем: «…Казачество… прелюбопытнейший вид самостийных разбойников. Общий закон культурного развития их вовсе и не коснулся, это своего рода зоологическая среда. <…> Стомиллионный русский пролетариат даже с точки зрения нравственной не имеет права здесь на какое-то великодушие. Мы говорили и говорим: очистительное пламя должно пройти по всему Дону и на всех них навести страх и почти религиозный ужас. <…> Пусть последние их остатки, словно евангельские свиньи, будут сброшены в Черное море!»
Обратите внимание, что ни слово – лицемерие. Откуда политические гангстеры взяли «стомиллионный русский пролетариат» в крестьянской России, о какой культуре и нравственности поминают сплотившиеся бесы, так ненавидевшие христианскую мораль? Так мчавшийся на всех парах карательный поезд идеологически и практически реализовывал директиву Я. М. Свердлова о геноциде казачества.
Рядом с Устиновым в походной типографии торчал «Товавакня» – товарищ Василий Князев, его будущий сообщник по клевете на замученного Есенина. Князев, очевидно, гордился личным приглашением предреввоенсовета помочь обеспечить художественную завесу вокруг поезда. И он, как и Демьян Бедный, исправно отрабатывал доверие, печатая «В пути» рифмованные тирады. К примеру, «Красноармейскую песню» (1919. №27. 6 апр.):
Большевистская инквизиция на колесах летела к триумфу, оставляя за собой горы мужицких трупов. Люмпен Устинов был повязан с Троцким одной кровью и позже, когда последнему понадобится буйная голова Есенина и сокрытие его казни, – «Жорж» не осмелится восстать против преступления.
Троцкий считал убийство оправданным средством утверждения коммунистической идеи. «Мы должны, – писал он, – превратить Россию в пустыню, населенную белыми неграми, которой мы дадим такую тиранию, которая не снилась никогда даже жителям Востока. Путем кровавых бань мы доведем русскую интеллигенцию до полного отупления, до идиотизма, до животного состояния…» Есенин мешал исполнению плана антихриста и сознавал уготованную ему незавидную судьбу:
2. Анна Яковлевна Рубинштейн, она же «тетя Лиза», нареченная женой Устинова, она же Елизавета Алексеевна (Елизавета Александровна, Надежда Николаевна), ответственный секретарь ленинградской вечерней «Красной газеты».
Более подходящей кандидатуры на роль заботливой и сердобольной хранительницы покоя Есенина в гостинице трудно было придумать. В 1924 году ее уже «поселяли» в «Англетере» (постоянно жила в «Астории») для выполнения какой-то, как мы предполагаем, антибританской акции.
В декабре 1925 года опыт (очевидно, удавшийся) повторили. Порученное ей задание – обеспечить информационное прикрытие убийства Есенина – она выполнила далеко не безупречно, но в предновогодней и предрождественской суете, в напряженном ажиотаже завершавшегося XIV съезда РКП(б) все сошло с рук. Люди поверили ее сумбурной писанине от имени «тети Лизы», «искупавшей» поэта в ванне 5-го номера, которой, согласно инвентаризационной описи, как мы уже знаем, там вовсе и не было, «носившей» туда свой самовар, хотя в этом не было никакой необходимости.
Статья-воспоминание о последних четырех днях Есенина, написанная, по нашему мнению, за Устинова, истерично-сентиментальна, что выдает, как уже замечалось, автора-женщину. Назойливое стремление утвердить читателей в мысли, что поэт остановился именно в 5-м номере, а его заботники в 130-м, подвели ее: «есенинская» комната, как выяснилось, выглядела бутафорской, одной из самых неприглядных, соседствовавшей с жилыми углами «дяди Васи», дворника Спицына, и другими малозаметными работниками «Англетера»; 130-й номер, смежный с таинственным 131-м, не фигурировавшим обычно в списках жильцов, лишь укрепляет уверенность в спланированности проведенной операции.
Провокация-дезинформация раскрывается сравнительным анализом статей и заметок в «Красной газете» и в других ленинградских изданиях – договориться о единой системе подачи фактов журналисты-лжецы и контролировавшие печать цензоры и политредакторы не успели.
Почему выбор Троцкого пал на Рубинштейн, в чем мы абсолютно уверены? Причина в их давних военно-партийных связях. Троцкий несколько раз приезжал на совещания ответственных работников 3-й армии, и Рубинштейн, очевидно, представляла на них газету (например, 24 апреля 1918 г. в Вятке, там же в конце апреля – начале мая). «Красный набат» освещал шумные рейсы «Поезда Троцкого», писал о влиянии бронированного штаба на колесах на идеологию газеты (1920, №63 (458), 7 марта). Дороги «трибуна революции» и журналистки-комиссарши могли пересекаться и в других горячих точках революционной России. Он не мог не оценить организаторский неистовый пыл этой фурии, личную ему преданность, ее интернационалистскую убежденность.
Рубинштейн сохранила верноподданничество Троцкому до конца своей авантюрной биографии. Проживая в ленинградской «Астории» (1-й Дом Советов), она, несомненно, общалась с расположившимися там же многими троцкистами и конечно же с первой женой «мессии» – А.Л. Соколовской-Бронштейн и ее дочерьми. На последний факт ей особо укажут следователи-энкавэдэшники, допрашивая ее в 1936 году.
10 мая на вопрос: «От кого вы получали информацию о семье Троцкого?» – она ответит: «Кроме Невельсона, я информации о семье Троцкого не получала ни от кого. (Невельсон Ман, участник Февральской и Октябрьской революций в Петрограде; в период Гражданской войны был на партийной работе, занимал должности от комиссара полка до начальника политотдела дивизии. В январе 1928 г. сослан, находился в заключении в политизоляторах – Тобольском, Верхнеленском и других. Он являлся мужем дочери Троцкого – Нины, умершей от чахотки. – В.К.) Признаю, что полученная от Невельсона информация о смерти за границей Зинаиды Бронштейн – дочери Троцкого носила политический характер и предназначалась для распространения среди партийных кругов с целью показать жестокую расправу руководства ВКП(б) и Сталина со своим политическим противником Троцким и месть его семье. Об этом назначении полученной мной информации для меня было очевидно из того факта, что Невельсон является родственником семье Троцкого» (справка от 17 июня 1996 г. архива ФСБ, публикуется впервые. Стиль ответа сохранен).
В показаниях Рубинштейн примечательны два обстоятельства: первое – смерть Зинаиды Бронштейн от психического заболевания она использует в качестве повода для политической истерии; второе – семейно-бытовая интимность ее связи с предметом обожания. Она могла выполнить любое его преступное задание, что и сделала, печатая в «Красной газете» заведомую ложь.
Общение Рубинштейн с Маном Невельсоном, мужем Нины Бронштейн, заставило нас внимательнее присмотреться к жильцам «Астории» (1-го Дома Советов). Контрольно-финансовый список высокопоставленных советских квартирантов подтвердил наши предположения: здесь в 1925 году удобно расположилось семейство Троцкого по первому браку. Бывшая его жена Александра Львовна Соколовская-Бронштейн (1872-?) занимала номер 315/316 (4 комнаты). Служила в Смольном (удостоверение №20/4648 от 22 сентября 1924 г.). Рядом, в номере 317/318, обитали ее дочь Нина, студентка, и ее сестра Соколовская Мария Львовна, работавшая (кем?) по адресу: улица Комиссаровская, 15 (напомним, в доме №16 по той же улице располагались штаб и партячейка 3-го Ленинградского полка войск ГПУ, где витийствовал комсомольский вожак и одновременно сексот тайного ведомства П.Н. Медведев).
Троцкий давно оставил свою первую семью, но отношения с ней сохранил, видимо, помогал своей прежней подруге жизни материально, может быть, иногда звонил, справлялся о здоровье и пр.
Когда-то он познакомился с Александрой Львовной не только на сердечной, но и на общей идейной почве. Можно с уверенностью сказать, что и в 1925 году их партийно-деловые связи не оборвались и, весьма возможно, время от времени она выполняла какие-то его поручения. В книге И. Дойчера «Троцкий в изгнании» (М., 1991) сказано, что со своим бывшим мужем она «…переписывалась до самой смерти» (арестована в 1935 г., находилась в Тобольском политизоляторе, дальнейшая ее судьба неизвестна). В исследовании (весьма конъюнктурном) Н. Васецкого об «архитекторе революции» о той же прежней семейной парочке читаем: «Жизнь развела их, но они сохранили идейную связь и дружбу».
Иной взгляд имел Горбов. Когда в ноябре 1927 года сотрудники 2-го отделения ЛГМ проголосовали за исключение Троцкого и Зиновьева из партии (конечно, не без указания свыше), Горбов остался им верен. С ним были солидарны милиционеры Т.В. Варврук, М.Д. Гвай, В.Д. Свенцицкий и некоторые другие. Мы присматривались к компании смельчаков, дерзнувших «свое суждение иметь». Картина предстала банальная – все они «одного поля ягода».
Фрондеров, как тогда водилось, пригласили 29 ноября 1927 года на заседание бюро коллектива и заставили покаяться и проявить классовое чутье. Дело принимало нешуточный оборот (дискуссии 1925—1926 гг. завершились), и все милиционеры-фракционеры дали обратный ход. Сохранилось покаянное заявление примкнувшего к ним «нашего» протоколиста. В рамках развиваемой в этой главе темы документ (машинопись, автограф) небезынтересный:
В бюро коллектива при 2-м отделении ЛГМ
от кандидата партии ВКП(б) Горбова Николая.
15 ноября на экстренном собрании коллектива по поводу исключения из партии ВКП (б) Троцкого и Зиновьева – после прений, я поднял руку за преждевременное исключение, то есть до съезда партии. Считаю, что это была с моей стороны ошибка. Я никогда оппозиции не сочувствовал и активно не работал, поэтому прошу голос мой, данный на собрании коллектива за неправильное исключение Троцкого и Зиновьева из партии, снять. И я всецело присоединяюсь к большинству решения коллектива за то, что ЦК партии исключил Троцкого и Зиновьева правильно.28/XI-1927 г. И. Горбов.
Заявление участкового надзирателя говорило о начале пересмотра им своей партийной позиции и, естественно, хозяев. Прежние, понимал он, могли завести его «не в ту степь».
Поможем нашим современникам, обратившись к вчера еще сверхсекретным обзорам Ленинградского ГПУ за 28—30 декабря 1925 года, то есть за дни, особенно нас волнующие, понять ситуацию. Информация предназначалась для особо доверенных работников губернского комитета РКП(б) и представляла собой «…отклики рабочих и служащих и настроений б/п (беспартийных) в связи с дискуссией на XIV съезде РКП (б)». Ценность «голосов из народа» в их непричесанности, в реальной, можно сказать, рентгеновской картине напряженных, судьбоносных для страны дней.
Даем отрывки из записей, сделанных «слухачами».
Рабочий фабрики «Красное знамя» Трачум: «Правильно ЦК Зиновьева осадил, нечего ему свою личную диктатуру проявлять». «Пролетарский завод» (бывший Обуховский). Некто: «Зиновьев и Сафаров (Вольдин Г.И., идеолог убийства Николая II, одно из первых лиц партийной элиты Ленинграда. – В.К.) хотят создать в ЦК, чего у нас не должно быть». Слухи: «Прибыло 80 человек из Москвы для ареста губисполкома». Некий студент Я.Л.О.: «Зиновьев с сатрапами (Лилина, Ионов, Евдокимов) свил себе прочное гнездо в Ленинграде…» Рабочий кожеобрабатывающего завода Антипов: «Зиновьев <…> в день смерти Ленина пустил пропаганду и объявил себя президентом России, а я охотно сейчас бы еще раз повоевал с подлецами». Беспартийный поэт Геннадий Фиш: «Зиновьев – компилятор; в наши дни компилятор может быть председателем треста, но не вождем Коминтерна. Зиновьев всегда трус, всегда увертывался от опасности, – даже в Кронштадтскую волынку, когда Ленинград спас Троцкий». Рабочий Путиловского завода Чигалев: «Раз начали ругаться – что-нибудь выйдет у них между собою и нам опять придется бить друг друга, как били в 19-м году». Рабочий завода «Красный путиловец» Кудрявцев: «Наша ленинградская делегация… забыла бедняков». Беспартийная учетчица Екатерина Саговская: «Теперь т. Троцкий сидит и посмеивается – в партии будет раскол». Работник гослитографии табачного треста Лихтенштейн: «Если Троцкий и Сафаров – порядочные люди, то они должны были бы застрелиться…»
Информационный отдел ГПУ поработал основательно. К примеру, только обзор суждений о внутренней жизни СССР за декабрь 1925 года составляет более 500 сообщений.
Чекистская сводка мнений советских обывателей говорит больше о настроениях той напряженной поры, чем все газеты, вместе взятые. Цензура не давала просочиться в печать ни одному правдивому слову о ходе московской партийной драки. На этот счет имелось следующее строгое указание:
Всем Гублитам, Обллитам, Крайлитам, Главлитам и политредакторам при ведомствах и типографиях.
Главлит сообщает к исполнению, что без санкции и разрешения редакционной комиссии XIV партсъезда никакие материалы XIV партсъезда (как издания отдельных речей, резолюций, а равно и бюллетеней съезда) издаваться не могут.За начальника Главлита Мордвинкин.
28/XI1-1925 г.
№2087.
На фоне драматического поворота в жизни страны судьба Есенина лишь капелька в пучине народного горя. Во многом его трагическая доля явилась отражением борьбы двух ведущих политических сил, в которой он занимал особое место. Указующий перст в «Правде» тогда еще всемогущего Троцкого есть в известной мере демонстрация власти. Его слово повлекло за собой странные сюжеты и превращения.
Ленинградская «Новая вечерняя газета» (1926, №18) 19 января – одновременно с «Правдой»(!) – поместила изложение «есенинской» статьи Троцкого. Удивительная заинтересованная оперативность, а главное, – осведомленность. Мы не забыли, – в той же «Новой» 24 декабря 1925 года, в день прибытия поэта в Ленинград, «Товавакня» – «Товарищ Василий Князев» напечатал загадочный фельетон «ВОДСВИЖЕ со звездою путешествуют»[22], а Александр Флит – не менее таинственный «дневник» «Хороший гусь». И вот еще одно, думается, вовсе не случайное совпадение. Кто-то в «Новой вечерней газете» был негласно связан с Троцким или его ближайшим помощником. Такой контакт мог поддерживать Я.Р. Елькович, заместитель заведующего агитотделом губкома партии, официальный редактор «Новой». Помалкивавший на XIV съезде Троцкий заговорил на Пленуме ЦК, когда речь зашла о перестановке руководящих редакционных кадров в Ленинграде, и заступился за Ельковича и других близких ему по духу идеологов.
Не исключено, Лев Давидович держал связь с бывшим ревтрибунальцем Иваном Ильичом Тютиковым (р. 1899), тогда сотрудником «Красной газеты» и одновременно цензором «Новой вечерней газеты», человеком крайне сомнительной биографии (при проверке партстажа в августе 1926 г. Контрольная комиссия указала на фальшивость его личной анкеты). Может быть, с Троцким контактировал и другой цензурный надсмотрщик «Новой», уполномоченный Гублита Корыхалов. Но пока это гипотезы, требующие проверки.
19 января – число рубежное. Оно круто повернуло житейские судьбы некоторых товарищей, отдавших свое имя в качестве лжесвидетелей происшествия в «Англетере». Один из них – прозаик Сергей Александрович Семенов, о котором уже шла речь. Мы вспомнили его в связи с троцкистским зигзагом темы, о чем говорит следующее его собственноручное заявление:
Зав. редсектором Ленгиза от Семенова Сергея.
Согласно переговоров с заведующим Ленгизат. И.И. Ионовым, прошу о направлении меня для работы с сего 19 января (выделено нами. – В.К.) в журнале «Звезда» в качестве 3-го члена редколлегии.Ионов: согласен (подпись).
Пом. заведующего Ленотгиза Лихницкий (подпись).
19 января 1926 г.
Еще один весьма показательный документ:
«Тов. Горбачева и Семенова исключить из штата сотрудников Ленотгиза с 15 апреля на основании договора, заключенного с журналом „Звезда“.21 мая 1926 г. Управделами Славуцкий
В гору пошел товарищ Семенов, бывший комиссар, «организатор провинциального пролетариата», как он сам пишет в «Личной карточке» (1 февраля 1926 г.). В своей «Автобиографии» (1928) с гордостью сообщает: «Дрался три года. Был ранен, контужен, принял под Кронштадтом ледяную ванну и демобилизовался с испорченным правым глазом». Далее: «Лично для меня Октябрь 1917 года был безудержным прыжком в ослепительную, грохочущую жизнь». Человек в ту пору небезызвестный, напомним, за фронтовые и творческие заслуги его почитали Подвойский и Луначарский.
На перемещение Семенова можно было бы и не обратить внимания, если бы не «сигнальная» дата – 19 января – и не менее привлекающая нас оговорка «Согласно переговоров с заведующим Ленгизат. И.И. Ионовым…» О чем они говорили в день выхода директивного слова Троцкого о Есенине? О нелегких житейских тяготах Семенова, о его годовой отлучке с редакционной работы для лечения туберкулеза и ноющих фронтовых ранах? Возможно. Заметим, имя литератора еще не фигурировало в есенинской трагической хронике, заказанная (не Ионовым ли?) Валентину Вольпину «Памятка» еще не была готова (в ней впервые будет сказано о Семенове – госте 5-го номера «Англетера».
Понятно, реставрировать диалог 19 января 1926 года шурина Г. Е. Зиновьева и знакомца А. В. Луначарского невозможно, но сама моментальность повышения карьеры писателя заставляет задуматься. Творческое хитро сплетение фамилий «Семенов» и «Горбачев» из того же ряда загадок.
Журнал «Звезда» как источник первых вестей о самоубийстве Есенина тоже прелюбопытен. Биография Георгия (Григория) Ефимовича Горбачева, уже достаточно нами представленного троцкиста и «литфронтовца», еще будет предметом дальнейшего исследования есениноведов. Они обязательно прочтут пока нам недоступные протоколы его допросов в 1937 году (архив ФСБ, Москва) и сделают соответствующие комментарии. Ограничимся одной лишь строчкой в адрес Горбачева из протокола заседания ленинградской областной Контрольной комиссии от 6 апреля 1928 года: «…давал адреса к Зиновьеву и Троцкому…» В июле 1917 года с вдохновителем переворота Троцким он, как уже говорилось, сел в «Кресты» за попытку остановить наступление русской армии против кайзеровской Германии. Не ошибемся, – дружба предателей России продолжалась и в 1925 году.
Вряд ли обо всем этом подозревал С.А. Семенов, сентиментальный комиссар, совершивший 19 января 1926 года нелегкий для него «прыжок» к сраму.
Уголовный характер политики Троцкого известен. Масон и агент австрийского правительства, предатель интересов России, награбивший после 1917 года астрономическую сумму денег (читайте «Золото партии» Игоря Бунича) на нужды своего семейства и мировой революции, не гнушался никакими средствами для достижения цели. В своей книге «Их мораль и наша» (1938) («их» – сталинистов, «наша» – троцкистов) социально-классовый гуманист приравнивал большевиков к секте иезуитов и писал: «Так, даже в самом остром вопросе – убийство человека человеком – моральные абсолюты оказываются совершенно непригодны. Моральная оценка, вместе с политической, вытекает из внутренних потребностей борьбы».
Философия гангстера с идеологией. В период революции и Гражданской войны наркомвоенмор воплощал эту философию по «высшей мере».
И все-таки Троцкий вряд ли отдавал приказ убить Есенина; вполне может быть, он лишь санкционировал его арест в Ленинграде, дабы «проучить» поэта-скандалиста, уклонявшегося от суда. Причем, полагаем, санкция последовала полуофициальная, адресовалась она одному из его ближайших оруженосцев. Последний на допросах бурно реагировавшего поэта, возможно, переусердствовал, что и привело к трагическому финалу. Как разворачивались, на наш взгляд, события дальше?
Объявить Есенина убитым в кабацкой драке, подбросив его тело в темный переулок, было опасно. Не забудем, шел XIV съезд РКП(б), Ленинград слыл городом оппозиции Сталину – не только слыл, но шумными провокациями и разного рода демонстрациями (вплоть до применения оружия) заявлял о поддержке Зиновьева и К°. Позволить, чтобы русский поэт погиб в гнезде оппозиционеров, было для них невыгодно. Сталин мог бы воспользоваться ситуацией (хотя сам Есенин его не интересовал), докопаться до истины и приобрести лишний веский козырь для уже физической расправы со своими политическими противниками. Вот почему и созрел план организации кощунственного спектакля с самоповешением московского беглеца. Кто лично был инициатором этого театра-злодеяния – сегодня сказать трудно. Кровавая машина была пущена в ход. Ее обслуживали в основном верные Троцкому люди, доказавшие свою преданность ему еще в Гражданскую войну. Бывшему наркомвоенмору пришлось подумать, прежде чем назначить устроителей небывалого кошмара. Сообщники скоро нашлись. Далее мы впервые приводим факты, добытые с большими трудностями, и «припрятанные» нами аргументы.
1.Георгий Феофанович Устинов, журналист. Темная лошадка в сокрытии следов убийства Есенина. Избранна роль лжеопекуна поэта в «Англетере», так как был удобной фигурой для создания нужного мифа (приятель поэта и т. д.). В свою очередь, Устинов чуть ли не первый сочинил о своем военном начальнике книжечку «Трибун революции» (написана в 1918 г., издана в 1920 г.), в которой поднял Троцкого до небес: «джентльмен революции», «пламенная карающая десница революции», «Горьковский Данко», «пламенный революционный трибун», «экстракт организованной воли», «лицо Троцкого – лицо русской революции» (это, пожалуй, единственно верное сравнение) – какими только эпитетами не награждал своего господина вчерашний Челкаш. Брошюра Устинова – сплошное суесловие с реверансами. Биографию своего хозяина автор героизирует до неприличия, но не заставляет себя подумать о некоторых странностях его поведения в важнейших событиях российской истории начала XX века. 1905 год: гремят словесные фанфары автора Троцкому, спешно примазавшемуся в Петербурге к Совету рабочих и крестьянских депутатов, органу темной закулисы. Устинов называет проходимца-спекулянта, позже агента кайзеровской Германии, предателя России, Гольфанда-Парвуса (духовного наставника Ленина и Троцкого) «человеком больших знаний и выдающегося политического и литературного дарования».
В июле-августе 1917 года устиновский божок сидел в петроградских «Крестах» за руководство большевистским вооруженным путчем, попытку сорвать наступление русской армии и организацию убийства петроградской матросней более семисот человек. Репетиция Октября провалилась, обнаружилась тесная связь Ленина, Троцкого и их «пломбированной» гвардии с германской военщиной (на эту тему имеется до сих пор тщательно скрываемый 21 том неопубликованного следственного дела).
Устинов – слепой фанатик и честолюбец – не знает и не хочет знать исторической правды, он всецело во власти того, кто его пригрел, дал ему возможность уверовать в свой художественный и публицистический талант. А еще недавно, в 1914 году, этот перевертыш писал в своей брошюре об обязательной необходимости защиты России от Германии.
Книжечка о Троцком создавалась в 1918 году, когда Устинов сопровождал наркомвоенмора в специальном поезде, наводившем ужас на красноармейцев своими расстрельными рейсами. Журналист выполнял в «Поезде Троцкого» обязанность ответственного секретаря газеты «В пути» (она выходила в 1918—1922 гг.). Взглянем на ее страницы.
Первый номер. 8 сентября 1918 года. Передовая статейка «Дружно!»: «Они погибают!.. Никакие ухищрения, никакие подкупы, никакие обманы не помогут русским и иноземным купцам и помещикам сломать власть рабочих и крестьян». Тирада Устинова.
Третий номер. 10 сентября 1918 года: «Революционное Бородино» (о взятии красными Казани). Подпись: «Г.У.», то есть Георгий Устинов. Печатаются приказы, телеграммы и статьи Троцкого.
Четвертый номер. 15 сентября 1918 года. Вопль Устинова: «У последней черты»: «Черносотенно-меньшевистский и белогвардейско-меньшевистский стан переживает последние минуты». Далее о расстрелах царских министров, грядущей не завтра-послезавтра мировой революции и т. п. В следующих выпусках «В пути» призывы расстреливать дезертиров, отступников революции. Кровожадная газетка. В одном из ее номеров (1919) читаем: «…Казачество… прелюбопытнейший вид самостийных разбойников. Общий закон культурного развития их вовсе и не коснулся, это своего рода зоологическая среда. <…> Стомиллионный русский пролетариат даже с точки зрения нравственной не имеет права здесь на какое-то великодушие. Мы говорили и говорим: очистительное пламя должно пройти по всему Дону и на всех них навести страх и почти религиозный ужас. <…> Пусть последние их остатки, словно евангельские свиньи, будут сброшены в Черное море!»
Обратите внимание, что ни слово – лицемерие. Откуда политические гангстеры взяли «стомиллионный русский пролетариат» в крестьянской России, о какой культуре и нравственности поминают сплотившиеся бесы, так ненавидевшие христианскую мораль? Так мчавшийся на всех парах карательный поезд идеологически и практически реализовывал директиву Я. М. Свердлова о геноциде казачества.
Рядом с Устиновым в походной типографии торчал «Товавакня» – товарищ Василий Князев, его будущий сообщник по клевете на замученного Есенина. Князев, очевидно, гордился личным приглашением предреввоенсовета помочь обеспечить художественную завесу вокруг поезда. И он, как и Демьян Бедный, исправно отрабатывал доверие, печатая «В пути» рифмованные тирады. К примеру, «Красноармейскую песню» (1919. №27. 6 апр.):
В том же газетном номере пышущая звериной злобой к старой России статья Троцкого «Издыхающая контрреволюция». Он же 14 сентября 1919 года (№94) обрушивается на командарма 2-й Конной армии Филиппа Миронова, позже расстрелянного по его личному указанию.
Враг кровавою расправой
Мнит покончить с голытьбой
Левой – правой, левой – правой —
Марш, товарищи, на бой.
Большевистская инквизиция на колесах летела к триумфу, оставляя за собой горы мужицких трупов. Люмпен Устинов был повязан с Троцким одной кровью и позже, когда последнему понадобится буйная голова Есенина и сокрытие его казни, – «Жорж» не осмелится восстать против преступления.
Троцкий считал убийство оправданным средством утверждения коммунистической идеи. «Мы должны, – писал он, – превратить Россию в пустыню, населенную белыми неграми, которой мы дадим такую тиранию, которая не снилась никогда даже жителям Востока. Путем кровавых бань мы доведем русскую интеллигенцию до полного отупления, до идиотизма, до животного состояния…» Есенин мешал исполнению плана антихриста и сознавал уготованную ему незавидную судьбу:
Продолжаем реестр представителей «страны негодяев».
И первого
Меня повесить нужно,
Скрестив мне руки за спиной,
За то, что песней
Хриплой и недужой
Мешал я спать
Стране родной.
2. Анна Яковлевна Рубинштейн, она же «тетя Лиза», нареченная женой Устинова, она же Елизавета Алексеевна (Елизавета Александровна, Надежда Николаевна), ответственный секретарь ленинградской вечерней «Красной газеты».
Более подходящей кандидатуры на роль заботливой и сердобольной хранительницы покоя Есенина в гостинице трудно было придумать. В 1924 году ее уже «поселяли» в «Англетере» (постоянно жила в «Астории») для выполнения какой-то, как мы предполагаем, антибританской акции.
В декабре 1925 года опыт (очевидно, удавшийся) повторили. Порученное ей задание – обеспечить информационное прикрытие убийства Есенина – она выполнила далеко не безупречно, но в предновогодней и предрождественской суете, в напряженном ажиотаже завершавшегося XIV съезда РКП(б) все сошло с рук. Люди поверили ее сумбурной писанине от имени «тети Лизы», «искупавшей» поэта в ванне 5-го номера, которой, согласно инвентаризационной описи, как мы уже знаем, там вовсе и не было, «носившей» туда свой самовар, хотя в этом не было никакой необходимости.
Статья-воспоминание о последних четырех днях Есенина, написанная, по нашему мнению, за Устинова, истерично-сентиментальна, что выдает, как уже замечалось, автора-женщину. Назойливое стремление утвердить читателей в мысли, что поэт остановился именно в 5-м номере, а его заботники в 130-м, подвели ее: «есенинская» комната, как выяснилось, выглядела бутафорской, одной из самых неприглядных, соседствовавшей с жилыми углами «дяди Васи», дворника Спицына, и другими малозаметными работниками «Англетера»; 130-й номер, смежный с таинственным 131-м, не фигурировавшим обычно в списках жильцов, лишь укрепляет уверенность в спланированности проведенной операции.
Провокация-дезинформация раскрывается сравнительным анализом статей и заметок в «Красной газете» и в других ленинградских изданиях – договориться о единой системе подачи фактов журналисты-лжецы и контролировавшие печать цензоры и политредакторы не успели.
Почему выбор Троцкого пал на Рубинштейн, в чем мы абсолютно уверены? Причина в их давних военно-партийных связях. Троцкий несколько раз приезжал на совещания ответственных работников 3-й армии, и Рубинштейн, очевидно, представляла на них газету (например, 24 апреля 1918 г. в Вятке, там же в конце апреля – начале мая). «Красный набат» освещал шумные рейсы «Поезда Троцкого», писал о влиянии бронированного штаба на колесах на идеологию газеты (1920, №63 (458), 7 марта). Дороги «трибуна революции» и журналистки-комиссарши могли пересекаться и в других горячих точках революционной России. Он не мог не оценить организаторский неистовый пыл этой фурии, личную ему преданность, ее интернационалистскую убежденность.
Рубинштейн сохранила верноподданничество Троцкому до конца своей авантюрной биографии. Проживая в ленинградской «Астории» (1-й Дом Советов), она, несомненно, общалась с расположившимися там же многими троцкистами и конечно же с первой женой «мессии» – А.Л. Соколовской-Бронштейн и ее дочерьми. На последний факт ей особо укажут следователи-энкавэдэшники, допрашивая ее в 1936 году.
10 мая на вопрос: «От кого вы получали информацию о семье Троцкого?» – она ответит: «Кроме Невельсона, я информации о семье Троцкого не получала ни от кого. (Невельсон Ман, участник Февральской и Октябрьской революций в Петрограде; в период Гражданской войны был на партийной работе, занимал должности от комиссара полка до начальника политотдела дивизии. В январе 1928 г. сослан, находился в заключении в политизоляторах – Тобольском, Верхнеленском и других. Он являлся мужем дочери Троцкого – Нины, умершей от чахотки. – В.К.) Признаю, что полученная от Невельсона информация о смерти за границей Зинаиды Бронштейн – дочери Троцкого носила политический характер и предназначалась для распространения среди партийных кругов с целью показать жестокую расправу руководства ВКП(б) и Сталина со своим политическим противником Троцким и месть его семье. Об этом назначении полученной мной информации для меня было очевидно из того факта, что Невельсон является родственником семье Троцкого» (справка от 17 июня 1996 г. архива ФСБ, публикуется впервые. Стиль ответа сохранен).
В показаниях Рубинштейн примечательны два обстоятельства: первое – смерть Зинаиды Бронштейн от психического заболевания она использует в качестве повода для политической истерии; второе – семейно-бытовая интимность ее связи с предметом обожания. Она могла выполнить любое его преступное задание, что и сделала, печатая в «Красной газете» заведомую ложь.
Общение Рубинштейн с Маном Невельсоном, мужем Нины Бронштейн, заставило нас внимательнее присмотреться к жильцам «Астории» (1-го Дома Советов). Контрольно-финансовый список высокопоставленных советских квартирантов подтвердил наши предположения: здесь в 1925 году удобно расположилось семейство Троцкого по первому браку. Бывшая его жена Александра Львовна Соколовская-Бронштейн (1872-?) занимала номер 315/316 (4 комнаты). Служила в Смольном (удостоверение №20/4648 от 22 сентября 1924 г.). Рядом, в номере 317/318, обитали ее дочь Нина, студентка, и ее сестра Соколовская Мария Львовна, работавшая (кем?) по адресу: улица Комиссаровская, 15 (напомним, в доме №16 по той же улице располагались штаб и партячейка 3-го Ленинградского полка войск ГПУ, где витийствовал комсомольский вожак и одновременно сексот тайного ведомства П.Н. Медведев).
Троцкий давно оставил свою первую семью, но отношения с ней сохранил, видимо, помогал своей прежней подруге жизни материально, может быть, иногда звонил, справлялся о здоровье и пр.
Когда-то он познакомился с Александрой Львовной не только на сердечной, но и на общей идейной почве. Можно с уверенностью сказать, что и в 1925 году их партийно-деловые связи не оборвались и, весьма возможно, время от времени она выполняла какие-то его поручения. В книге И. Дойчера «Троцкий в изгнании» (М., 1991) сказано, что со своим бывшим мужем она «…переписывалась до самой смерти» (арестована в 1935 г., находилась в Тобольском политизоляторе, дальнейшая ее судьба неизвестна). В исследовании (весьма конъюнктурном) Н. Васецкого об «архитекторе революции» о той же прежней семейной парочке читаем: «Жизнь развела их, но они сохранили идейную связь и дружбу».