Страница:
Виктор Кузнецов
Тайна гибели Есенина
Часть 1
ГЛАВА I
«АНГЛЕТЕР» И ЕГО КОМЕНДАНТ
В 1987 году это здание, печально известное не только в Ленинграде и в России, но, пожалуй, чуть ли не во всех просвещенных странах мира, было снесено. Исчез, вернее, – «погиб» немой свидетель случившейся здесь в конце декабря 1925 года трагедии, от которой вздрогнули все истинные ревнители русской культуры. Здесь, как настойчиво-назойливо подчеркивали почти все наши газеты тех лет, ушел из жизни Сергей Есенин, последний русский национальный поэт (официально было объявлено: несчастный, недавний пациент клиники для душевнобольных, злоупотреблявший алкоголем скандалист, растративший свой талант на кабаки и девиц сомнительного поведения, повесился. От тоски, заблуждений, одиночества и т. п.). За двумя-тремя исключениями, ни слова правды не прозвучало тогда в печати.
Особняк тот находился в самом центре Ленинграда и глядел окнами на Исаакиевский собор. Назывался он «Англетер», так как до 1924 года в нем располагалась консульская английская миссия. Когда отношения большевистской власти с правительством Великобритании накалились чрезвычайно, «Англетер», по моде тех лет, переименовали в «Интернационал» (в октябре 1925 г. прежнее название вернулось).
В гостинице проживали заметные партийно-советские чины, красные командиры различных рангов, деятели культуры и прочие видные товарищи. Преобладали тайные и явные сотрудники ОГПУ. Не случайно многие сведений о себе, кроме фамилии, имени и отчества, не давали. Как мы ниже увидим, дом этот был строго режимным объектом. Посторонние люди сюда не допускались – слишком уж казенно-ответственный адрес (проспект Майорова, бывший Вознесенский, д. № 10/24): неподалеку Ленсовет, буквально рядом – «Астория», где обитали именитые «пламенные революционеры», различные номенклатурные лица районного, городского и губернского масштабов.
Еще два-три года назад об «Англетере», его квартирантах и работниках мы почти ничего не знали. Между тем и в год 100-летия со дня рождения Сергея Есенина (1995), и в пору 70-летия его кончины в городе (уже Санкт-Петербурге) доживали свой век вдова коменданта гостиницы и милиционер, тогдашний – по службе – свидетель «дела Есенина» (о них мы расскажем). Впрочем, жило немало и других, кто мог бы помочь прояснить действительные обстоятельства разыгравшейся трагедии. Несколько лет назад еще здравствовала бывшая уборщица-горничная 5-го номера «Англетера» (и ее мы представим), как говорят успевшая перед своей кончиной поведать своей знакомой о страшной картине, которую она наблюдала 27 декабря 1925 года, в поздний воскресный час. Так долго все они молчали, разумеется, не случайно.
«Англетер» сравнительно легко «открыл бы двери», если бы нам позволили заглянуть в соответствующие бумаги экономического отдела (ЭКО, начальник Рапопорт) Ленинградского ГПУ. Этот отдел контролировал работу гостиниц, в том числе и «Англетера». На наш запрос петербургские архивисты Федеральной службы безопасности (ФСБ) дали официальный ответ: по недостаточно выясненным причинам материалы ЭКО (1925—1926) утрачены. Потеря (?) для исследователей «тайны Есенина» огромная, ведь к товарищу Рапопорту и его сослуживцам стекались многие англетеровские «входящие»: рапорты и отчеты управляющего, рабочие журналы регистрации постояльцев, досье на сотрудников гостиницы – да мало ли что там таилось. Очень хочется надеяться – произошло какое-то недоразумение и архив ЭКО Ленинградского ГПУ все-таки отыщется.
Так что же – «захлопнулись двери» таинственного отеля? После долгих и трудных поисков автору этих строк все-таки удалось «проникнуть» в таинственный и проклятый дом. Сюда привел утомительный обходной путь, который подсказала эпоха советского нэпа. Возможно, подумали мы, сохранились контрольно-финансовые списки (форма №1) квартирантов «Англетера». Инспекторы составляли такие ревизорские отчеты дважды в так называемом бюджетном году (в октябре и в апреле). Большевистская власть бдительно присматривала за доходами советских граждан и своевременной уплатой ими налогов.
Сохранилась инспекционная, драгоценная для нашей темы бухгалтерия! Драгоценная вдвойне, потому что «кто-то» забыл «отредактировать» интересующие нас документы. Они-то и явились первым ключиком, которым удалось приоткрыть «двери» «Англетера».
…Перед нами толстенные архивные фолианты за 1925—1926 годы. Вот наконец и нужные нам страницы со знакомым адресом: проспект Майорова, 10/24. Оказывается, здесь проживало более 150 человек (количество их колебалось), а порядок и уют в здании поддерживали около 50 работников.
Прелюбопытные бумаги! Вот журнал, подписанный финансовым инспектором 24-го участка Центрального района; датирован 15 октября 1925 года (имеются текущие декабрьские и январские (1926 г.) примечания, то есть в списках жильцов вполне реально можно было встретить имя Есенина). А вот и скорбный 5-й номер! Площадь – 7,17 сажени[1]. Жил в нем в ту пору, если верить записи, работник кооперации из Москвы Георгий Осипович Крюков. А Есенина нет! Открываем списки «англетеровцев», датированные апрелем 1926 года. Здесь-то уж наверняка он должен появиться. Но почему-то 5-й номер исчез и вообще не указан! 1-й и 4-й есть, а злосчастного 5-го нет; нумерация вокруг «есенинской» комнаты проставлена небрежно или вообще отсутствует. И нет даже намека на имя Есенина. Обращаем внимание: рядом с 5-м номером (первый этаж, всего их было четыре) жили работники гостиницы, люди скромного достатка: сапожник Густав Ильвер[2], шофер Иван Яковлев, рабочий Андрей Богданов, сторож Дмитрий Тимошин, парикмахер Леонид Кубарев, портной Самуил Серман; поименованы даже супруги Ильзбер, обитающие, как гласит примечание, «в самых бедных условиях и ненормальные». Явно неподходящее место для известного в России и в Европе поэта. Но, повторяем, нет его фамилии в списках жильцов! Вернемся к этой загадке чуть позже, а сейчас проведем «экскурсию» по «Англетеру» – благо сохранилась подробнейшая инвентаризационная опись (166 листов) гостиницы (15 марта 1926 г.).
«Зайдем» в злосчастный 5-й номер, и, хотя со дня печальной истории прошло более двух месяцев, думаем, здесь больших перемен не произошло. Самое интересное: гипотеза о том, что «есенинская» комната была смежной с другим помещением, подтвердилась! В документе зафиксирован №5/6. Оказывается, 5-й номер до 1917 года использовался под аптеку, откуда «таинственная» дверь вела на склад (более 160 кв. м), где хранились лекарства. Имеются и соответствующие пометки: «Пустует со времен революции»; «Под жилье не годится».
Любителей детективных сюжетов огорчим: гэпэушники не нуждались в излишних острых ощущениях (лезет эдакий громила с маузером через шкаф, отгораживающий дверь…), потому что в своей крепости чувствовали себя полными хозяевами. А то, что «Англетер» представлял собой чекистскую цитадель, сомнений нет. Это подтверждает и инвентаризационная опись. Вот как выглядела «дежурка 1-го этажа», проще – вахта ГПУ. В окружении двух больших зеркал (обзор!) рядом с «буфетом под ясень» сидел на мягком стуле «боец невидимого фронта» и попивал чаек (указаны самовар и поднос), вглядываясь в удостоверения проходящих. В «дежурке» имелись «телефон с коммутатором» и «номератор». Декабрь, напомним, был для «ленинградской оппозиции» разгромным: в Москве заканчивался XIV партийный съезд и требовалось держать ухо востро. Случись что – чекист мог нажать кнопку электрического сигнального звонка…
Пользуясь случаем, «пройдемся» по гостинице. В парадной вас встретит чучело горного барана, смотрящегося в трюмо; в вестибюле – чучело медведя с подпорченной молью головой. Здесь диван, кресла, бархатные ковры французской работы; в зеркалах отражается свет люстры… – богато жил победивший пролетариат. Тут же, в вестибюле, будка телефонная с двумя отделениями – в оперативной связи чекисты знали толк.
Рядом контора, украшенная портретом Ленина, – как и положено вождю трудящихся, «в простой багетной раме» (образ Ильича оценивался в два рубля). Мы – во владениях швейцаров. Кто дежурил в ту жуткую декабрьскую ночь, пока выяснить не удалось. Ими могли быть швейцары Петр Карлович Оршман (р. 1863), Ян Андреевич Слауцитайс (р. 1862), Иван Григорьевич Малышев (р. 1896).
Общие биографические данные этих товарищей известны (как, впрочем, и других сотрудников «Англетера»), связь их (по долгу службы) с ГПУ вряд ли подлежит сомнению. Кто-то из них мог быть свидетелем разыгравшегося в ту ночь кошмара. Кстати, примечательная деталь: многие работники гостиницы, начиная с коменданта, после есенинской истории были уволены.
Поднимаемся по устланной ковровой дорожкой лестнице на второй этаж. Удобные плетеные кресла, бархатный ковер, трюмо, вазы, ящики с диковинными растениями – это «Зимний сад». Здесь хозяева и гости обсуждали новости XIV съезда и судачили о толсторожих нэпманах как главной угрозе социализму; в сердцах они могли даже сплевывать в плевательницу (тоже обозначена в описи). Эротоманы могли любоваться красующимся тут же мраморным женским бюстом, вспоминая афористичное выражение «проститутки А. Коллонтай» (определение И. А. Бунина): «Дорогу крылатому Эросу!»
В комнате месткома, согласно пролетарскому мировоззрению, висела картина «Арест Людовика XVI»; в шкафах покоились тома классиков марксизма-ленинизма; желающие могли потренировать зоркость глаза на большом бильярде из красного дерева.
Из любопытства «заглянем» в двухкомнатные апартаменты под номером 2 (в 1925 г. здесь жил инструктор Политуправления Ленинградского военного округа Константин Денисов). Рояль, заморские ковры, зеркала, фарфор, картины (в реестре около шестидесяти вещей, стоимость солидная – 941 рубль). Непременный телефон и роскошная белая ванна. (Помните у Маяковского: «Влажу и думаю: / / „Очень правильная / / эта, //наша, // Советская власть“.)
Прервем «экскурсию» и всерьез поговорим о ванне. В 5-м, «есенинском», номере ее не было. Лгут воспоминатели (о них речь впереди), что утром 27 декабря поэт поднял шум из-за подогреваемого без воды котла и побежал (это на второй-то этаж!) чуть ли не с мочалкой в руках жаловаться сердобольным знакомым. В этом не было никакой необходимости: рядом имелся телефон, кроме постового в «дежурке», поблизости торчал коридорный.
«Зайдем» в 5-й номер и сверим его обстановку с перечисленной в описи и с известными снимками Моисея Наппельбаума. Итак: «шкаф зеркальный, английский, орехового дерева, под воск» (да, именно этот шкаф скрывал дверь в соседнее помещение), знакомый по печальной фотографии «стол письменный, с пятью ящиками, под воск» (на него якобы взбирался Есенин, устраивая себе смертельную пирамиду), а вот и «кушетка мягкая, обитая кретоном» (на нее положили бездыханное тело поэта), наконец, «канделябр бронзовый, с шестью рожками, неполными» – перечислено все (38 вещей), вплоть до мыльницы и ночного горшка.
Снимки Наппельбаума явно избирательного характера; на пленку не попали многие предметы, которыми, похоже, спешно декорировался кровавый сюжет. Подальше от любопытных глаз нашли захудалый номер, обставили его на скорую руку, притащили тело злодейски убитого поэта (доказательства будут представлены)…
С нумерацией странная чехарда. Поэт Всеволод Рождественский, понятой, подписавший 28 декабря милицейский протокол, в тот же день отправил приятелю В. В. Луизову в Ростов-на-Дону письмо (оно опубликовано), в котором указал не 5-й, а 41-й номер. В других источниках также приводятся иные порядковые номера. Кто-то комбинировал, путался, спешил…
Подробное знакомство с остатками архива гостиницы, тщательный анализ всех данных приводят к неожиданному, даже сенсационному выводу: 24—27 декабря 1925 года Сергей Есенин не жил в «Англетере»!
Тайный клубок начинаем распутывать с элементарного соображения: почему, кроме ленинградских литераторов, никто и никогда из жильцов и его работников ни единым словом не обмолвился о необычном постояльце; зная общительный нрав Есенина, его взрывной характер, в такое единодушное молчание трудно поверить. А ведь в «Англетере» проживали постоянно многие деятели культуры: киноартисты Павел Михайлович Поль-Барон, Михаил Валерьянович Колоколов (возможно, знакомец Есенина), режиссер Мариинского театра Виктор Романович Рапопорт и другие приметные в свое время личности. Наши оппоненты возразят: может, кто-то что-то и заметил, но, по понятным причинам, боялся написать об услышанном и увиденном, – да, мол, и не до поэта обывателям. Довод слабенький: некоторые мемуаристы встречались с Есениным мимолетно и все-таки настрочили воспоминания, а тут такая жуткая история – и ни словечка. Да, вспоминать им было нечего: в 5-й номер допускались в основном только проверенные товарищи; весь спектакль абсурда проходил в глубокой тайне – иначе скоро бы открылось: московского беглеца до официального объявления о его самоубийстве в «Англетере» не видели.
Об этом – фрагмент нашего разговора (декабрь1994-го, апрель 1995 г.) с вдовой коменданта «Англетера» Антониной Львовной Назаровой, урожденной Цитес (1903—1995). Встретила она нас в той же квартире, в которой жила с мужем в 1925 году (просп. Маклина, бывш. Английская, д. №58, кв. 23).
– Когда вы узнали о смерти Есенина?
– Как все, двадцать восьмого декабря, – отвечает седая женщина, – но тому грустному известию накануне, двадцать седьмого декабря, в воскресенье, предшествовал незабываемый для меня вечер. Примерно в двадцать два часа в нашей квартире раздался телефонный звонок. Я читала какую-то книгу, а мой муж, Василий Михайлович, прилег отдохнуть. Звонивший представился дворником гостиницы «дядей Васей» и просил немедленно позвать управляющего. Я заупрямилась, сказав: нечего беспокоить мужа по всяким пустякам. Но «дядя Вася» заставил меня его разбудить, и он подошел к телефону…
– Когда ваш муж вернулся домой после того, как внезапно отправился на службу поздно вечером, двадцать седьмого декабря? – задаем Антонине Львовне несовсем деликатный вопрос.
– Он вернулся домой лишь на следующий день и рассказал о происшествии, даже говорил, что снимал с петли тело Есенина.
– Он это делал один или кто-то помогал ему?
– Мужу помогал Цкирия Ипполит Павлович, коммунальный работник. Так ли это было на самом деле – не знаю, но что упоминалась эта фамилия – ручаюсь. Цкирия бывал в нашей квартире – веселый, высокий грузин, любил шумную компанию и кахетинское вино.
(Запомним фамилию этого человека, мы еще обратимся к его возможной роли в «деле Есенина».)
– Но почему воскресный вечер, двадцать седьмого декабря, вам так хорошо запомнился? Не подводит ли вас память?
– Ни в коем случае, – возражает Антонина Львовна. – Только теперь я понимаю: мужа вызывали именно в связи с есенинской историей. По долгу службы он не открыл мне тогда правды и промолчал до смерти. Тот тревожный вечер я не забуду никогда. Василий Михайлович обычно приходил с работы вовремя. Такой порядок сохранялся и когда он исполнял в тысяча девятьсот двадцать четвертом – тысяча девятьсот двадцать пятом годах обязанности ответственного дежурного коменданта в привилегированной гостинице «Астория» (ее в тысяча девятьсот двадцать пятом году пышно называли «первый Дом Советов»). Незадолго перед трагедией с Есениным скончался наш трехлетний сынишка – в нашей семье еще болела своя горькая рана. В то время мы жили дружно и ни тени сомнения у меня не существовало.
Добавим: скорбное происшествие произошло накануне Рождества (по новому стилю), и хотя Назаровы конечно же были атеистами, сие обстоятельство также могло запомниться – ведь в Ленинграде тогда православный праздник отмечался (пока!) открыто.
– Называл ли Назаров, – возобновляем диалог, – еще какое-либо имя в связи с несчастьем в «Англетере»?
– Он говорил мне, что заходил в один из номеров гостиницы к члену партии Петрову и якобы видел там Есенина с поникшей хмельной головой.
– Почему к Петрову? Кто он такой?
– Не знаю. Наверное, какой-то авторитетный для мужа партийный товарищ.
(Запомним и эту фамилию, она станет к финалу нашего расследования одной из центральных.) Мы благодарим Антонину Львовну за ее нравственный поступок признания (он дался ей нелегко после почти семидесятилетнего молчания) и за разрешение опубликовать отрывок из многочасовой беседы с ней.
А теперь представим хозяина снискавшего дурную славу дома (с большим трудом нам удалось разыскать необходимые документы).
Василий Михайлович Назаров (1896—1942) родился в Тульской губернии в бедной крестьянской семье. Едва одолев три класса училища, пошел на завод слесарем. В первую мировую войну – младший унтер-офицер. Вихрь революции и железное пролетарское принуждение затянули его в ГПУ, где он занимался охраной вокзалов, складов, портов и карательными операциями в качестве командира взвода ленинградского 18-го полка войск ГПУ. 14 марта 1925 года он получил мандат чекистского «ока» в «Англетере» («15-е хозяйство»).
О том, насколько это «око» было безграмотным, дают представления его сохранившиеся рапорта и докладные записки. Приведем один из его автографов (орфографию и пунктуацию В. М. Назарова сохраняем):
«Зав. Упр(авлением) ком(мунальными) домами.
Зав. гостин(ицей) Англетер
В. Назаров».
«Тайна Есенина» была доверена люмпен-пролетарию, не только никогда не слышавшему о поэте, но вряд ли когда открывавшему какой-нибудь стихотворный сборничек. Не надо даже предполагать, что расчет лиц, причастных к смерти С. Есенина, оправдался: Назаров так и не осознал, какую грязную тайну он покрывал. Справедливости ради скажем: служил он большевистской власти не за страх, а за совесть (как он понимал эту «классовую категорию»), служил ревностно, по-своему честно: спасал по поручению ГПУ разрушенные революцией дворцы в Ленинграде, не брал чужой копейки (впервые сменил гимнастерку на костюм лишь с переходом на службу в «Англетер», но «гаврилку» (так он называл галстук) носить не научился), преследовал в гостинице разврат («мед пчел трудовых»), бесхозяйственность и прочую вольницу. Короче, подлинно мужицкая дубина пролетарской революции.
Заглядываем в архивные документы. Красноречивая деталь: 1 января 1926 года, спустя четыре дня после гибели Есенина, Назарову дали высокий-13-й – тарифный разряд (40 процентов надбавки к зарплате), 15 января отправили в отпуск (заслужил), а через три месяца… вышвырнули из «Англетера», как гласит приказ, «заштатным управляющим при складе треста коммунальных домов по учету материалов».
Антонина Львовна вспоминает, как он в те дни страшно кричал по ночам, как хватался за наган под подушкой, добавим – как пил горькую… В 1929 году, после ловко подстроенной кем-то финансовой недостачи, Назаров попал под суд, сидел в «Крестах», а потом оказался на Соловках. Дата не случайная: Троцкого выдворили из СССР и его сторонники спешили замести следы своих злодеяний и упрятывали под любыми предлогами свидетелей террористических актов. Назаров вернулся из заключения физически и морально сломленным, несколько лет вновь работал в коммунальной системе на маленьких должностях, а затем, вспомнив молодость, пошел на завод. Типичная «щепка», которую с 1917-го понесло по разудалым революционным волнам, швырнуло в жуткую пучину – и из нее он уже не смог выбраться. То было и возмездие за бездумье расстрельных лет, за сокрытие «есенинской тайны».
Особняк тот находился в самом центре Ленинграда и глядел окнами на Исаакиевский собор. Назывался он «Англетер», так как до 1924 года в нем располагалась консульская английская миссия. Когда отношения большевистской власти с правительством Великобритании накалились чрезвычайно, «Англетер», по моде тех лет, переименовали в «Интернационал» (в октябре 1925 г. прежнее название вернулось).
В гостинице проживали заметные партийно-советские чины, красные командиры различных рангов, деятели культуры и прочие видные товарищи. Преобладали тайные и явные сотрудники ОГПУ. Не случайно многие сведений о себе, кроме фамилии, имени и отчества, не давали. Как мы ниже увидим, дом этот был строго режимным объектом. Посторонние люди сюда не допускались – слишком уж казенно-ответственный адрес (проспект Майорова, бывший Вознесенский, д. № 10/24): неподалеку Ленсовет, буквально рядом – «Астория», где обитали именитые «пламенные революционеры», различные номенклатурные лица районного, городского и губернского масштабов.
Еще два-три года назад об «Англетере», его квартирантах и работниках мы почти ничего не знали. Между тем и в год 100-летия со дня рождения Сергея Есенина (1995), и в пору 70-летия его кончины в городе (уже Санкт-Петербурге) доживали свой век вдова коменданта гостиницы и милиционер, тогдашний – по службе – свидетель «дела Есенина» (о них мы расскажем). Впрочем, жило немало и других, кто мог бы помочь прояснить действительные обстоятельства разыгравшейся трагедии. Несколько лет назад еще здравствовала бывшая уборщица-горничная 5-го номера «Англетера» (и ее мы представим), как говорят успевшая перед своей кончиной поведать своей знакомой о страшной картине, которую она наблюдала 27 декабря 1925 года, в поздний воскресный час. Так долго все они молчали, разумеется, не случайно.
«Англетер» сравнительно легко «открыл бы двери», если бы нам позволили заглянуть в соответствующие бумаги экономического отдела (ЭКО, начальник Рапопорт) Ленинградского ГПУ. Этот отдел контролировал работу гостиниц, в том числе и «Англетера». На наш запрос петербургские архивисты Федеральной службы безопасности (ФСБ) дали официальный ответ: по недостаточно выясненным причинам материалы ЭКО (1925—1926) утрачены. Потеря (?) для исследователей «тайны Есенина» огромная, ведь к товарищу Рапопорту и его сослуживцам стекались многие англетеровские «входящие»: рапорты и отчеты управляющего, рабочие журналы регистрации постояльцев, досье на сотрудников гостиницы – да мало ли что там таилось. Очень хочется надеяться – произошло какое-то недоразумение и архив ЭКО Ленинградского ГПУ все-таки отыщется.
Так что же – «захлопнулись двери» таинственного отеля? После долгих и трудных поисков автору этих строк все-таки удалось «проникнуть» в таинственный и проклятый дом. Сюда привел утомительный обходной путь, который подсказала эпоха советского нэпа. Возможно, подумали мы, сохранились контрольно-финансовые списки (форма №1) квартирантов «Англетера». Инспекторы составляли такие ревизорские отчеты дважды в так называемом бюджетном году (в октябре и в апреле). Большевистская власть бдительно присматривала за доходами советских граждан и своевременной уплатой ими налогов.
Сохранилась инспекционная, драгоценная для нашей темы бухгалтерия! Драгоценная вдвойне, потому что «кто-то» забыл «отредактировать» интересующие нас документы. Они-то и явились первым ключиком, которым удалось приоткрыть «двери» «Англетера».
…Перед нами толстенные архивные фолианты за 1925—1926 годы. Вот наконец и нужные нам страницы со знакомым адресом: проспект Майорова, 10/24. Оказывается, здесь проживало более 150 человек (количество их колебалось), а порядок и уют в здании поддерживали около 50 работников.
Прелюбопытные бумаги! Вот журнал, подписанный финансовым инспектором 24-го участка Центрального района; датирован 15 октября 1925 года (имеются текущие декабрьские и январские (1926 г.) примечания, то есть в списках жильцов вполне реально можно было встретить имя Есенина). А вот и скорбный 5-й номер! Площадь – 7,17 сажени[1]. Жил в нем в ту пору, если верить записи, работник кооперации из Москвы Георгий Осипович Крюков. А Есенина нет! Открываем списки «англетеровцев», датированные апрелем 1926 года. Здесь-то уж наверняка он должен появиться. Но почему-то 5-й номер исчез и вообще не указан! 1-й и 4-й есть, а злосчастного 5-го нет; нумерация вокруг «есенинской» комнаты проставлена небрежно или вообще отсутствует. И нет даже намека на имя Есенина. Обращаем внимание: рядом с 5-м номером (первый этаж, всего их было четыре) жили работники гостиницы, люди скромного достатка: сапожник Густав Ильвер[2], шофер Иван Яковлев, рабочий Андрей Богданов, сторож Дмитрий Тимошин, парикмахер Леонид Кубарев, портной Самуил Серман; поименованы даже супруги Ильзбер, обитающие, как гласит примечание, «в самых бедных условиях и ненормальные». Явно неподходящее место для известного в России и в Европе поэта. Но, повторяем, нет его фамилии в списках жильцов! Вернемся к этой загадке чуть позже, а сейчас проведем «экскурсию» по «Англетеру» – благо сохранилась подробнейшая инвентаризационная опись (166 листов) гостиницы (15 марта 1926 г.).
«Зайдем» в злосчастный 5-й номер, и, хотя со дня печальной истории прошло более двух месяцев, думаем, здесь больших перемен не произошло. Самое интересное: гипотеза о том, что «есенинская» комната была смежной с другим помещением, подтвердилась! В документе зафиксирован №5/6. Оказывается, 5-й номер до 1917 года использовался под аптеку, откуда «таинственная» дверь вела на склад (более 160 кв. м), где хранились лекарства. Имеются и соответствующие пометки: «Пустует со времен революции»; «Под жилье не годится».
Любителей детективных сюжетов огорчим: гэпэушники не нуждались в излишних острых ощущениях (лезет эдакий громила с маузером через шкаф, отгораживающий дверь…), потому что в своей крепости чувствовали себя полными хозяевами. А то, что «Англетер» представлял собой чекистскую цитадель, сомнений нет. Это подтверждает и инвентаризационная опись. Вот как выглядела «дежурка 1-го этажа», проще – вахта ГПУ. В окружении двух больших зеркал (обзор!) рядом с «буфетом под ясень» сидел на мягком стуле «боец невидимого фронта» и попивал чаек (указаны самовар и поднос), вглядываясь в удостоверения проходящих. В «дежурке» имелись «телефон с коммутатором» и «номератор». Декабрь, напомним, был для «ленинградской оппозиции» разгромным: в Москве заканчивался XIV партийный съезд и требовалось держать ухо востро. Случись что – чекист мог нажать кнопку электрического сигнального звонка…
Пользуясь случаем, «пройдемся» по гостинице. В парадной вас встретит чучело горного барана, смотрящегося в трюмо; в вестибюле – чучело медведя с подпорченной молью головой. Здесь диван, кресла, бархатные ковры французской работы; в зеркалах отражается свет люстры… – богато жил победивший пролетариат. Тут же, в вестибюле, будка телефонная с двумя отделениями – в оперативной связи чекисты знали толк.
Рядом контора, украшенная портретом Ленина, – как и положено вождю трудящихся, «в простой багетной раме» (образ Ильича оценивался в два рубля). Мы – во владениях швейцаров. Кто дежурил в ту жуткую декабрьскую ночь, пока выяснить не удалось. Ими могли быть швейцары Петр Карлович Оршман (р. 1863), Ян Андреевич Слауцитайс (р. 1862), Иван Григорьевич Малышев (р. 1896).
Общие биографические данные этих товарищей известны (как, впрочем, и других сотрудников «Англетера»), связь их (по долгу службы) с ГПУ вряд ли подлежит сомнению. Кто-то из них мог быть свидетелем разыгравшегося в ту ночь кошмара. Кстати, примечательная деталь: многие работники гостиницы, начиная с коменданта, после есенинской истории были уволены.
Поднимаемся по устланной ковровой дорожкой лестнице на второй этаж. Удобные плетеные кресла, бархатный ковер, трюмо, вазы, ящики с диковинными растениями – это «Зимний сад». Здесь хозяева и гости обсуждали новости XIV съезда и судачили о толсторожих нэпманах как главной угрозе социализму; в сердцах они могли даже сплевывать в плевательницу (тоже обозначена в описи). Эротоманы могли любоваться красующимся тут же мраморным женским бюстом, вспоминая афористичное выражение «проститутки А. Коллонтай» (определение И. А. Бунина): «Дорогу крылатому Эросу!»
В комнате месткома, согласно пролетарскому мировоззрению, висела картина «Арест Людовика XVI»; в шкафах покоились тома классиков марксизма-ленинизма; желающие могли потренировать зоркость глаза на большом бильярде из красного дерева.
Из любопытства «заглянем» в двухкомнатные апартаменты под номером 2 (в 1925 г. здесь жил инструктор Политуправления Ленинградского военного округа Константин Денисов). Рояль, заморские ковры, зеркала, фарфор, картины (в реестре около шестидесяти вещей, стоимость солидная – 941 рубль). Непременный телефон и роскошная белая ванна. (Помните у Маяковского: «Влажу и думаю: / / „Очень правильная / / эта, //наша, // Советская власть“.)
Прервем «экскурсию» и всерьез поговорим о ванне. В 5-м, «есенинском», номере ее не было. Лгут воспоминатели (о них речь впереди), что утром 27 декабря поэт поднял шум из-за подогреваемого без воды котла и побежал (это на второй-то этаж!) чуть ли не с мочалкой в руках жаловаться сердобольным знакомым. В этом не было никакой необходимости: рядом имелся телефон, кроме постового в «дежурке», поблизости торчал коридорный.
«Зайдем» в 5-й номер и сверим его обстановку с перечисленной в описи и с известными снимками Моисея Наппельбаума. Итак: «шкаф зеркальный, английский, орехового дерева, под воск» (да, именно этот шкаф скрывал дверь в соседнее помещение), знакомый по печальной фотографии «стол письменный, с пятью ящиками, под воск» (на него якобы взбирался Есенин, устраивая себе смертельную пирамиду), а вот и «кушетка мягкая, обитая кретоном» (на нее положили бездыханное тело поэта), наконец, «канделябр бронзовый, с шестью рожками, неполными» – перечислено все (38 вещей), вплоть до мыльницы и ночного горшка.
Снимки Наппельбаума явно избирательного характера; на пленку не попали многие предметы, которыми, похоже, спешно декорировался кровавый сюжет. Подальше от любопытных глаз нашли захудалый номер, обставили его на скорую руку, притащили тело злодейски убитого поэта (доказательства будут представлены)…
С нумерацией странная чехарда. Поэт Всеволод Рождественский, понятой, подписавший 28 декабря милицейский протокол, в тот же день отправил приятелю В. В. Луизову в Ростов-на-Дону письмо (оно опубликовано), в котором указал не 5-й, а 41-й номер. В других источниках также приводятся иные порядковые номера. Кто-то комбинировал, путался, спешил…
Подробное знакомство с остатками архива гостиницы, тщательный анализ всех данных приводят к неожиданному, даже сенсационному выводу: 24—27 декабря 1925 года Сергей Есенин не жил в «Англетере»!
Тайный клубок начинаем распутывать с элементарного соображения: почему, кроме ленинградских литераторов, никто и никогда из жильцов и его работников ни единым словом не обмолвился о необычном постояльце; зная общительный нрав Есенина, его взрывной характер, в такое единодушное молчание трудно поверить. А ведь в «Англетере» проживали постоянно многие деятели культуры: киноартисты Павел Михайлович Поль-Барон, Михаил Валерьянович Колоколов (возможно, знакомец Есенина), режиссер Мариинского театра Виктор Романович Рапопорт и другие приметные в свое время личности. Наши оппоненты возразят: может, кто-то что-то и заметил, но, по понятным причинам, боялся написать об услышанном и увиденном, – да, мол, и не до поэта обывателям. Довод слабенький: некоторые мемуаристы встречались с Есениным мимолетно и все-таки настрочили воспоминания, а тут такая жуткая история – и ни словечка. Да, вспоминать им было нечего: в 5-й номер допускались в основном только проверенные товарищи; весь спектакль абсурда проходил в глубокой тайне – иначе скоро бы открылось: московского беглеца до официального объявления о его самоубийстве в «Англетере» не видели.
Об этом – фрагмент нашего разговора (декабрь1994-го, апрель 1995 г.) с вдовой коменданта «Англетера» Антониной Львовной Назаровой, урожденной Цитес (1903—1995). Встретила она нас в той же квартире, в которой жила с мужем в 1925 году (просп. Маклина, бывш. Английская, д. №58, кв. 23).
– Когда вы узнали о смерти Есенина?
– Как все, двадцать восьмого декабря, – отвечает седая женщина, – но тому грустному известию накануне, двадцать седьмого декабря, в воскресенье, предшествовал незабываемый для меня вечер. Примерно в двадцать два часа в нашей квартире раздался телефонный звонок. Я читала какую-то книгу, а мой муж, Василий Михайлович, прилег отдохнуть. Звонивший представился дворником гостиницы «дядей Васей» и просил немедленно позвать управляющего. Я заупрямилась, сказав: нечего беспокоить мужа по всяким пустякам. Но «дядя Вася» заставил меня его разбудить, и он подошел к телефону…
– Когда ваш муж вернулся домой после того, как внезапно отправился на службу поздно вечером, двадцать седьмого декабря? – задаем Антонине Львовне несовсем деликатный вопрос.
– Он вернулся домой лишь на следующий день и рассказал о происшествии, даже говорил, что снимал с петли тело Есенина.
– Он это делал один или кто-то помогал ему?
– Мужу помогал Цкирия Ипполит Павлович, коммунальный работник. Так ли это было на самом деле – не знаю, но что упоминалась эта фамилия – ручаюсь. Цкирия бывал в нашей квартире – веселый, высокий грузин, любил шумную компанию и кахетинское вино.
(Запомним фамилию этого человека, мы еще обратимся к его возможной роли в «деле Есенина».)
– Но почему воскресный вечер, двадцать седьмого декабря, вам так хорошо запомнился? Не подводит ли вас память?
– Ни в коем случае, – возражает Антонина Львовна. – Только теперь я понимаю: мужа вызывали именно в связи с есенинской историей. По долгу службы он не открыл мне тогда правды и промолчал до смерти. Тот тревожный вечер я не забуду никогда. Василий Михайлович обычно приходил с работы вовремя. Такой порядок сохранялся и когда он исполнял в тысяча девятьсот двадцать четвертом – тысяча девятьсот двадцать пятом годах обязанности ответственного дежурного коменданта в привилегированной гостинице «Астория» (ее в тысяча девятьсот двадцать пятом году пышно называли «первый Дом Советов»). Незадолго перед трагедией с Есениным скончался наш трехлетний сынишка – в нашей семье еще болела своя горькая рана. В то время мы жили дружно и ни тени сомнения у меня не существовало.
Добавим: скорбное происшествие произошло накануне Рождества (по новому стилю), и хотя Назаровы конечно же были атеистами, сие обстоятельство также могло запомниться – ведь в Ленинграде тогда православный праздник отмечался (пока!) открыто.
– Называл ли Назаров, – возобновляем диалог, – еще какое-либо имя в связи с несчастьем в «Англетере»?
– Он говорил мне, что заходил в один из номеров гостиницы к члену партии Петрову и якобы видел там Есенина с поникшей хмельной головой.
– Почему к Петрову? Кто он такой?
– Не знаю. Наверное, какой-то авторитетный для мужа партийный товарищ.
(Запомним и эту фамилию, она станет к финалу нашего расследования одной из центральных.) Мы благодарим Антонину Львовну за ее нравственный поступок признания (он дался ей нелегко после почти семидесятилетнего молчания) и за разрешение опубликовать отрывок из многочасовой беседы с ней.
А теперь представим хозяина снискавшего дурную славу дома (с большим трудом нам удалось разыскать необходимые документы).
Василий Михайлович Назаров (1896—1942) родился в Тульской губернии в бедной крестьянской семье. Едва одолев три класса училища, пошел на завод слесарем. В первую мировую войну – младший унтер-офицер. Вихрь революции и железное пролетарское принуждение затянули его в ГПУ, где он занимался охраной вокзалов, складов, портов и карательными операциями в качестве командира взвода ленинградского 18-го полка войск ГПУ. 14 марта 1925 года он получил мандат чекистского «ока» в «Англетере» («15-е хозяйство»).
О том, насколько это «око» было безграмотным, дают представления его сохранившиеся рапорта и докладные записки. Приведем один из его автографов (орфографию и пунктуацию В. М. Назарова сохраняем):
«Зав. Упр(авлением) ком(мунальными) домами.
РАПАРТ
Виду того что с переходом общежитя интернацианал на гостиницу Англетер и по прописке а также отметке прибывающих и убывающих а также и подача других сведений, необходима увеличить штат гостиница на 1-го поспартиста о чем и прошу Вашего ходатайства так как не имея поспартиста могут быть так же и масса неприятностей с губ. милицией и другими органами.19. X. 1925
Зав. гостин(ицей) Англетер
В. Назаров».
«Тайна Есенина» была доверена люмпен-пролетарию, не только никогда не слышавшему о поэте, но вряд ли когда открывавшему какой-нибудь стихотворный сборничек. Не надо даже предполагать, что расчет лиц, причастных к смерти С. Есенина, оправдался: Назаров так и не осознал, какую грязную тайну он покрывал. Справедливости ради скажем: служил он большевистской власти не за страх, а за совесть (как он понимал эту «классовую категорию»), служил ревностно, по-своему честно: спасал по поручению ГПУ разрушенные революцией дворцы в Ленинграде, не брал чужой копейки (впервые сменил гимнастерку на костюм лишь с переходом на службу в «Англетер», но «гаврилку» (так он называл галстук) носить не научился), преследовал в гостинице разврат («мед пчел трудовых»), бесхозяйственность и прочую вольницу. Короче, подлинно мужицкая дубина пролетарской революции.
Заглядываем в архивные документы. Красноречивая деталь: 1 января 1926 года, спустя четыре дня после гибели Есенина, Назарову дали высокий-13-й – тарифный разряд (40 процентов надбавки к зарплате), 15 января отправили в отпуск (заслужил), а через три месяца… вышвырнули из «Англетера», как гласит приказ, «заштатным управляющим при складе треста коммунальных домов по учету материалов».
Антонина Львовна вспоминает, как он в те дни страшно кричал по ночам, как хватался за наган под подушкой, добавим – как пил горькую… В 1929 году, после ловко подстроенной кем-то финансовой недостачи, Назаров попал под суд, сидел в «Крестах», а потом оказался на Соловках. Дата не случайная: Троцкого выдворили из СССР и его сторонники спешили замести следы своих злодеяний и упрятывали под любыми предлогами свидетелей террористических актов. Назаров вернулся из заключения физически и морально сломленным, несколько лет вновь работал в коммунальной системе на маленьких должностях, а затем, вспомнив молодость, пошел на завод. Типичная «щепка», которую с 1917-го понесло по разудалым революционным волнам, швырнуло в жуткую пучину – и из нее он уже не смог выбраться. То было и возмездие за бездумье расстрельных лет, за сокрытие «есенинской тайны».
ГЛАВА II
УКРЫВАТЕЛИ ПРЕСТУПЛЕНИЯ
Незавидна была судьба и другого официального участника англетеровской истории, милиционера Н.М. Горбова (1885—1932?), составившего акт обнаружения тела Есенина в 5-м номере гостиницы. Документ этот неоднократно публиковался.
«Акт[3] о самоубийстве Есенина.
Сост(авил) участк(овый) надзиратель 2-го отделения Ленинградской милиции
28 декабря 1925 г.
Рукой уч(асткового) надзирателя Н. Горбова.
(Управляющий) В. Назаров
(Понятые) В. Рождественский, П. Медведев, М. Фроман, В. Эрлих
(Милиционер) (неразборч)..шинский
Уч. надз(иратель) 2-го отд. ЛГМ Н. Горбов».
Подписи первым расшифровал исследователь обстоятельств гибели Есенина Эдуард Хлысталов, в прошлом следователь по особо важным делам МВД, полковник милиции. В одной из своих публикаций он обоснованно заметил следующее: «Можно ли из указанного акта заключить о самоубийстве поэта? Категорически – нет. Документ составлен на крайне низком профессиональном уровне. Участковый надзиратель фактически не осмотрел место происшествия, не зафиксировал наличие крови на полу, письменном столе, стенах, не выяснил, чем была разрезана у трупа правая рука, откуда взята веревка для повешения, не описал состояние замков в двери, запоров на окнах, наличие ключа от замка двери, не отметил состояние вещей в номере (а они, судя по публикациям в газетах, находились в беспорядке), одежды(она была в растрепанном виде, брюки расстегнуты испущены, что хорошо видно на рисунке художника В. Сварога), он не приобщил в качестве вещественных доказательств веревку, бритву, другие предметы. Приступая к осмотру, надзиратель обязан был пригласить понятых, которые (могли бы. – Ред.) подтвердить правильность записей. Фамилии понятых вообще не записаны надзирателем в акте, следовательно, Горбов производил осмотр в одиночку, а потом дал подписать документ случайно подвернувшимся лицам. Акт не имеет отметок о времени его составления, о начале и окончании этого следственного действия».
Критические замечания Эдуарда Хлысталова можно было бы продолжить, но и приведенных достаточно, чтобы сделать вывод: перед нами весьма странный «акт», – кстати, название документа нелепое, согласно установленной форме ведения уголовных дел, требовалось составлять не «акт», а «протокол».
Необходимое пояснение к документу. Среди подписавших его понятых – неразборчивая фамилия милиционера, оканчивающаяся на «…шинский» или «…менский». На наш взгляд, следует читать «Каменский» – человек с такой фамилией доставлял труп Есенина в Обуховскую больницу (об этом законспирировавшемся Хароне читайте ниже).
Но еще более занимателен сам текст «акта». Наши читатели скоро убедятся, что участковый надзиратель Горбов был совсем не таким полуграмотным служакой, каким он предстает в процитированном неуклюжем документе. Да, в известных нам его личных писаниях он, конечно, далеко не виртуоз грамматики и пунктуации, однако виденные нами его заявления, записки, объяснительные и тому подобные бумажки свидетельствуют о вполне достаточной для его положения образованности. С учетом этих обстоятельств «акт» вызывает явное недоумение. Исследователи-профессионалы на эту тему давно дискутируют, но у них постоянно не хватало важного козыря – автографов Горбова. Теперь они у нас в руках. Сверяем почерк Горбова с каллиграфией «акта» (см. в книге соответствующие фотографии). Ненужно быть специалистом, чтобы заметить: написание ряда букв в собственноручном заявлении милиционера от 9 октября 1930 года в областную Контрольную комиссию (по поводу исключения его из партии) резко отличается от написания тех же букв в «акте». Особенно это заметно при сравнении прописных П, У. И в одном и в другом случаях встречается словосочетание «учn(астковым) надзирателем»; даже простая сверка письменных знаков дает основание для сомнения, что идентичное выражение написано рукой одного и того же человека. Бесспорная подлинная подпись «Н. Горбов» на его заявлении 1930 года явно не похожа на его автограф в «акте». Нам приходилось вглядываться и в более ранние подписи оригиналы милиционера (например, под его заявлением от 28 ноября 1927 г. в бюро коллектива 2-гоотделения ЛГМ). Его почерк не претерпел заметной трансформации. Разумеется, для далеко идущих выводов требуется профессиональная и независимая графологическая экспертиза. Если она подтвердит обоснованность наших сомнений, «акт» должен быть признан сфальсифицированным без участия Горбова. Известные протоколы опросов свидетелей при обнаружении тела Есенина (Назаров, супруги Устиновы, Эрлих) также вызывают множество недоумений. Если выяснится, что все упомянутые выше бумаги поддельные (а для такого заключения есть серьезные основания), «милицейский» сюжет в «деле Есенина» впишется в общую картину намеренного сокрытия следов убийства поэта. Тогда данный эпизод будет выглядеть следующим образом: Горбов был в «Англетере», писал протокол, но укрыватели преступления его уничтожили и сочинили «свой» (заметьте, фамилия участкового надзирателя по горячим следам происшествия в печати не упоминалась); свидетели и понятые выполняли свои прямые тайные обязанности. В дальнейшем читатели убедятся – для такого вывода нашлось множество спрятанных до времени архивно-документальных доказательств.
«Акт[3] о самоубийстве Есенина.
Сост(авил) участк(овый) надзиратель 2-го отделения Ленинградской милиции
28 декабря 1925 г.
Рукой уч(асткового) надзирателя Н. Горбова.
АКТ
28 декабря 1925 года составлен настоящий акт мною уч(астковым) надзирателем 2-го отд. ЛГМ Н. Горбовым в присутствии управляющего Гостиницей Интернационал тов. Назарова и понятых. Согласно телефонного сообщения управляющего гостиницей граж(данина) Назарова В(асилия) Мих(айловича) о повесившимся гражданине в номере гостиницы. Прибыв на место мною был обнаружен висевший на трубе центрального отопления мужчина, в следующем виде, шея затянута была не мертвой петлей, а только одной правой стороной шеи, лицо было обращено к трубе, и кистью правой руки захватился за трубу, труп висел под самым потолком, и ноги от пола были около 11 /2 метров, около места где обнаруже(н) был повесившийся лежала опрокинутая тумба, а канделябр стоящий на ней лежал на полу. При снятии трупа с веревки и при осмотре его было обнаружено на правой рук(е) выше локтя с ладонной стороны порез, на левой рук(е) на кисти царапины, под левым глазом синяк, одет в серые брюки, ночную белую рубашку, черные носки и черные лакированные туфли. По предъявленным документам повесившийся оказался Есенин Сергей Александрович, писатель, приехавший из Москвы 24 декабря 1925 г.Удост(оверение) (ТЦ) №42-8516, и доверенность на получение 640 рублей на имя Эрлиха.
(Управляющий) В. Назаров
(Понятые) В. Рождественский, П. Медведев, М. Фроман, В. Эрлих
(Милиционер) (неразборч)..шинский
Уч. надз(иратель) 2-го отд. ЛГМ Н. Горбов».
Подписи первым расшифровал исследователь обстоятельств гибели Есенина Эдуард Хлысталов, в прошлом следователь по особо важным делам МВД, полковник милиции. В одной из своих публикаций он обоснованно заметил следующее: «Можно ли из указанного акта заключить о самоубийстве поэта? Категорически – нет. Документ составлен на крайне низком профессиональном уровне. Участковый надзиратель фактически не осмотрел место происшествия, не зафиксировал наличие крови на полу, письменном столе, стенах, не выяснил, чем была разрезана у трупа правая рука, откуда взята веревка для повешения, не описал состояние замков в двери, запоров на окнах, наличие ключа от замка двери, не отметил состояние вещей в номере (а они, судя по публикациям в газетах, находились в беспорядке), одежды(она была в растрепанном виде, брюки расстегнуты испущены, что хорошо видно на рисунке художника В. Сварога), он не приобщил в качестве вещественных доказательств веревку, бритву, другие предметы. Приступая к осмотру, надзиратель обязан был пригласить понятых, которые (могли бы. – Ред.) подтвердить правильность записей. Фамилии понятых вообще не записаны надзирателем в акте, следовательно, Горбов производил осмотр в одиночку, а потом дал подписать документ случайно подвернувшимся лицам. Акт не имеет отметок о времени его составления, о начале и окончании этого следственного действия».
Критические замечания Эдуарда Хлысталова можно было бы продолжить, но и приведенных достаточно, чтобы сделать вывод: перед нами весьма странный «акт», – кстати, название документа нелепое, согласно установленной форме ведения уголовных дел, требовалось составлять не «акт», а «протокол».
Необходимое пояснение к документу. Среди подписавших его понятых – неразборчивая фамилия милиционера, оканчивающаяся на «…шинский» или «…менский». На наш взгляд, следует читать «Каменский» – человек с такой фамилией доставлял труп Есенина в Обуховскую больницу (об этом законспирировавшемся Хароне читайте ниже).
Но еще более занимателен сам текст «акта». Наши читатели скоро убедятся, что участковый надзиратель Горбов был совсем не таким полуграмотным служакой, каким он предстает в процитированном неуклюжем документе. Да, в известных нам его личных писаниях он, конечно, далеко не виртуоз грамматики и пунктуации, однако виденные нами его заявления, записки, объяснительные и тому подобные бумажки свидетельствуют о вполне достаточной для его положения образованности. С учетом этих обстоятельств «акт» вызывает явное недоумение. Исследователи-профессионалы на эту тему давно дискутируют, но у них постоянно не хватало важного козыря – автографов Горбова. Теперь они у нас в руках. Сверяем почерк Горбова с каллиграфией «акта» (см. в книге соответствующие фотографии). Ненужно быть специалистом, чтобы заметить: написание ряда букв в собственноручном заявлении милиционера от 9 октября 1930 года в областную Контрольную комиссию (по поводу исключения его из партии) резко отличается от написания тех же букв в «акте». Особенно это заметно при сравнении прописных П, У. И в одном и в другом случаях встречается словосочетание «учn(астковым) надзирателем»; даже простая сверка письменных знаков дает основание для сомнения, что идентичное выражение написано рукой одного и того же человека. Бесспорная подлинная подпись «Н. Горбов» на его заявлении 1930 года явно не похожа на его автограф в «акте». Нам приходилось вглядываться и в более ранние подписи оригиналы милиционера (например, под его заявлением от 28 ноября 1927 г. в бюро коллектива 2-гоотделения ЛГМ). Его почерк не претерпел заметной трансформации. Разумеется, для далеко идущих выводов требуется профессиональная и независимая графологическая экспертиза. Если она подтвердит обоснованность наших сомнений, «акт» должен быть признан сфальсифицированным без участия Горбова. Известные протоколы опросов свидетелей при обнаружении тела Есенина (Назаров, супруги Устиновы, Эрлих) также вызывают множество недоумений. Если выяснится, что все упомянутые выше бумаги поддельные (а для такого заключения есть серьезные основания), «милицейский» сюжет в «деле Есенина» впишется в общую картину намеренного сокрытия следов убийства поэта. Тогда данный эпизод будет выглядеть следующим образом: Горбов был в «Англетере», писал протокол, но укрыватели преступления его уничтожили и сочинили «свой» (заметьте, фамилия участкового надзирателя по горячим следам происшествия в печати не упоминалась); свидетели и понятые выполняли свои прямые тайные обязанности. В дальнейшем читатели убедятся – для такого вывода нашлось множество спрятанных до времени архивно-документальных доказательств.