Страница:
В газетах о стихотворении сообщалось сумбурно, авторы писали о нем всяк на свой лад. В «Последних новостях» (Париж. 1925. 30 дек.) в информации ТАСС от 29 декабря говорилось: «На столе найдено начатое стихотворение, написанное кровью» (выделено нами. – В. К.). Тассовец, конечно, с чьих-то слов определил степень завершенности послания и, не видя его, дал ему «кровавую» характеристику. О неосведомленности журналиста свидетельствует и такая его фраза: «Поэту было только 22 года».
Заметьте: так же, как назойливо лжесвидетели «поселяли» Есенина в «Англетер», с такой же настырностью писаки сообщали о стихотворении «До свиданья…». Причем совершенно по-разному. Спешившая всех опередить вульгарная «Новая вечерняя газета» (ответственный редактор Я. Елькович) 29 декабря, когда еще полной согласованности в действиях убийц и их укрывателей не наметилось, информировала нейтрально: «На небольшом письменном столе лежала синяя обложка с надписью: „Нужные бумаги“ (сочинял, видно, какой-то канцелярист. – В.К.). В ней была старая переписка поэта». Миф о предсмертном послании уже родился, но еще не обрел законченную форму.
Очевидно, более всего нашего читателя повергла в недоумение гипотеза о «забывчивом» Эрлихе, в глаза не видевшем адресованных ему строк. Ничего дерзкого в нашем предположении нет. Во-первых, откуда известно, что стихотворение посвящено «Вове»? От его сообщников по сокрытию правды о гибели поэта. Во-вторых, «Досвиданья…» в виденной нами рукописи не датировано (в газетной публикации помечено: «27 декабря»). В-третьих, обратите внимание, Эрлих об элегии нигде не распространяется, и это говорит не о его скромности, а об отчужденности «милого друга» от кем-то (?) наспех сочиненного восьмистишия. «Вова» отличался крайним тщеславием, и непонятно равнодушие к стихотворению, удержавшему его на плаву известности.
Наконец, никак не мог Вольф Иосифович быть «в груди» у Есенина – знали они друг друга шапочно – всего несколько встреч.
Настаиваем: Эрлих «До свиданья…» увидел впервые уже напечатанным в «Красной газете». Элементарная логика подсказывает: он «забыл» его прочитать 27 декабря, так как читать было нечего; согласитесь, если бы послание (в «подлиннике») существовало в тот день, его бы показывали всякому встречному-поперечному, дабы, так сказать, документально закрепить версию о самоубийстве поэта. Однако все это догадки. Обратимся к фактам, которые лишь подтверждают нашу версию.
Сравнительно недавно удалось точно установить: рукописный экземпляр «До свиданья…» принес в Пушкинский Дом (ПД) 2 февраля 1930 года заведующий редакцией и отдела рецензий журнала «Звезда» Георгий Ефимович Горбачев (1897—1942). Есть основательное подозрение, – оформлял прием «автографа» новоиспеченный сверхштатный сотрудник ПД, он же работник ГПУ П. Н. Медведев. В учетных данных рукописного отдела ИРЛИ Пушкинского Дома есть пометка о передаче этого листка через Горбачева «от В. И. Эрлиха». Вот так Эрлих! Есенин посвятил ему последнюю исповедь своей души (допустим такое), тем самым обессмертив его, а «Вова» не нашел времени доехать от своего жилья (ул. Литераторов, д. 19, кв. 3) до Пушкинского Дома на набережной Макарова, – тем более он эти февральские дни находился в Ленинграде (это известно из его писем к матери).
Г.Е. Горбачев являл собой слишком большую комиссарскую персону, чтобы находиться у Эрлиха на побегушках. Фраза из анналов Пушкинского Дома – «от В. И. Эрлиха» – лишь вынужденная дань легенде, по которой ему назначалась роль адресата «есенинского» послания.
Так как наше расследование приняло неожиданный оборот, расскажем о Горбачеве подробнее (мы нашли его «личное дело», анкеты, различные протоколы, фотографии и пр.).
Георгий Ефимович Горбачев родился в Петербурге в семье чиновника и акушерки. Девятнадцатилетним он, молоденький юнкер, щеголял в меньшевиках-интернационалистах. В июле 1917-го участвовал в «репетиции Октября», когда, по договору с немцами, петроградские большевики ударили в спину русской армии, сорвав ее наступление, запланированное на 5 июля. Вместе с Троцким, Луначарским, А. Коллонтай и другими (всего 141 человек) Горбачев попал в тюрьму за организацию военного мятежа и убийство более 700 казаков и мирных жителей (Ленин вместе с Зиновьевым скрылся в Разливе). А.Ф. Керенский, заигрывавший тогда с большевиками, многих государственных преступников выпустил из каталажки под денежный залог. В сентябре 1917-го освободился и Горбачев. В 1918 году он секретарствовал в петроградском рабочем клубе имени Бабеля, в 1919 году вступил в партию. Далее следует его быстрая комиссарско-чекистская карьера: сотрудник для поручений Политуправления Петроградского военного округа (ПВО), начальник Политотдела, заместитель начальника Политуправления ПВО, заместитель начальника ПУОКРА и т. д. По совместной работе (1920 г.) в агитотделе Петроградского губкома РКП (б) хорошо знал многих лиц, причастных к сокрытию «тайны Есенина».
Непосредственно по приказу Троцкого Горбачев вместе с другими «кожаными куртками» организовывал в 1921 году кровавое подавление Кронштадтского восстания. Энергичный, нахрапистый демагог, он успевал всюду: на партийной работе (одно время секретарствовал в Василеостровском райкоме партии), в лекционной пропаганде, на марксистских педагогических курсах и т. д. Как он учился в Петроградском университете (окончил его в1922 г.), можно легко догадаться, – как все революционеры-недоучки. У него была страсть к коммунистическим поучениям: в 25 лет уже преподавал в «университете им. Зиновьева», в политической академии им. Толмачева и в других вузах. В том же духе ретиво воспитывал он двух сыновей и дочь.
Когда под ударами Сталина после XIV съезда РКП(б) поджигатели мировой революции получили крепкого пинка, Горбачев, один из них, пристроился в Ленинградское отделение Госиздата под начало директора Ильи Ионова, собиравшего вокруг себя осколки троцкистской гвардии. С сентября 1925 года работал в редакции журнала «Звезда», где занимал ведущее положение, сохраняя старые партийно-гэпэушные связи. Его слова боялись. По воспоминаниям Иннокентия Оксенова, Горбачев не возражал против публикации в газетах честных статей о смерти Есенина, но-де всемогущий Лелевич-Калмансон из Москвы одернул ленинградских литераторов. Думаем, эту «утку» пустил сам Горбачев, с помощью своих дружков из Политконтроля ГПУ наложивший вето на малейшую правду о трагедии в «Англетере». Не случайно именно из «Звезды» пошла гулять по Ленинграду весть о самоубийстве Есенина.
С 1927 по 1932 год Горбачев бился за свое восстановление в партии. В первый раз его исключили из ВКП(б) 14 декабря 1927 года на заседании Василеостровского районного комитета, как сказано в протоколе, «…за активную фракционную работу, выразившуюся в распространении оппозиционной литературы, посещении фракционных занятий, даче подписей под платформой и заявлением 83-х и пр.». Далее в том же документе читаем: «Оппозиционную работу вел с XIV съезда, систематически получал информацию от (С. М.) Гессена и Евдокимова и передавал другим членам партии. Выступал на собраниях коллектива, писал резолюции, давал адреса к Зиновьеву и Троцкому и пр.».
Горбачев не примирился с исключением из партии, но вынужденно приоткрыл-таки завесу своей закулисной деятельности. 18 февраля 1928 года он покаялся, назвал троцкистов-сообщников: Куклина, Нотмана, Н. и С. Отрожденовых, Лукаса и др. Признался: «Передавал Нотману полученные оппозиционные документы (позже заявление ЦК за подписью Троцкого и Зиновьева и др.). Был раза два или три на квартире Зиновьева на 11-й роте, однажды давал адрес и пароль для прохода туда оппозиционерам из ЛГУ».
Признания Горбачева учли, в 1929 году он вновь стал коммунистом, но в 1931 году «погорел», однако через год все-таки получил красную книжечку. 21 июня 1933 года на Пленуме ЦК ВКП(б) специально слушалось его «дело» и утверждалась характеристика. В ней сказано: «Один из организаторов „Литфронта“, являвшегося отображением троцкистских теорий в литературе…„…· …объективно агентурой контрреволюционного троцкизма на литературном участке. После разоблачения Ломинадзе, Кострова и др., а также покровителя „Литфронта“ – Сырцова борется за его ликвидацию…“
В наше время предателя России в июле семнадцатого, душителя восставших кронштадтских матросов в двадцать первом, вдохновителя расстрелов в 20-х годах, пропагандиста террора в литературе наши новые «гуманисты» возводят в герои (см. сб.: Распятые. Вып. 1. М., 1993; составитель 3. Дичаров). Лучше бы им заглянутьв архивные «святцы».
Итак, рукописное «До свиданья…» явилось на свет из рук человека, близкие единомышленники которого, несомненно, причастны к злодеянию в «Англетере». Уже одно это обстоятельство заставляет внимательно вглядеться в каждую букву трагического послания.
Для сравнения почерка руки автора «До свиданья…»мы положили рядом подлинный автограф тематически родственного стихотворения к строкам Есенина «Гори, звезда моя, не падай…».
Известно, каллиграфию поэта аттестовал Д.М. Зуев-Инсаров в своей спекулятивной книжке «Почерк и личность» (М., 1929). «Предсмертное письмо (стихи) Есенина характерно выраженным центростремительным направлением строк, – писал явно близкий к Лубянке спец, – что указывает на депрессивность и подавленность состояния, в котором он находился в момент писания». Даже беглого, внешнего взгляда на «До свиданья…» достаточно, чтобы не поверить «эксперту». Он назойливо подгоняет свою трактовку почерка поэта под схему «есенинщины» и договаривается до такого вывода о «подопытном»: «Сердечности в натуре мало». Комментарии излишни. Указанная книжечка более интересна для нас одним примечанием: «Исследование почерка Есенина сделано мною за несколько дней до его трагического конца (выделено нами. – В.К.) по просьбе ответственного редактора издательства «Современная Россия», поэта Н. Савкина».
Николай Петрович Савкин – фигура в есенинском «деле» любопытная, но, конечно, не как жалкого стихотворца и редактора вычурной имажинистской «Гостиницы для путешествующих в прекрасное» и т. п., а как человека, часто мельтешившего вокруг Есенина. В ноябре 1925 года он появлялся вместе с поэтом в Ленинграде.
Есенина он ненавидел. Однажды поэт писал сестре: «Передай Савкину, что этих бездарностей я не боюсь, что бы они ни делали. Мышиными зубами горы не подточишь». В контексте таких враждебных отношений интерес Савкина к почерку Есенина не может не настораживать.
Почерковедческую экспертизу «До свиданья…» проводил (1992 г.) криминалист Ю.Н. Погибко (почему-то не оставил в сопроводительном листке к «есенинскому» автографу своей подписи). Его крайне сомнительный вывод: «Рукописный текст стихотворения… выполнен самим Есениным»[14]. Далее мы увидим, что «слона-то он и не приметил». С некоторыми документами («акт Гиляревского» и др.) работала Н.П. Майлис, но она не удосужилась, к примеру, даже сравнить подлинный почерк судмедэксперта с подделкой.
Принципиальный вопрос: кровью написано «До свиданья…» или нет? Почему канд. медицинских наук Т. В. Стегнова проводила экспертизу одна? Миллионы людей волнует более чем загадочная смерть русского поэта; требуется объективное и независимое криминалистическо-научное исследование «До свиданья…», а столь ответственное дело поручают неизвестно кем назначенной «единице». Разве это не тенденция и не пренебрежение общественным мнением? И разве нельзя было определить группу крови и другие специальные показатели (например, резус-фактор) «автографа» и сравнить их с признаками крови Есенина (он не раз лежал в больницах Москвы и некоторых клиниках Европы, и установить тождественность или разнохарактерность соответствующих данных вполне возможно).
О том, насколько поверхностна и небрежна экспертиза вызывающей спор элегии, свидетельствует следующий факт: вверху, над строчками псевдоавтографа «До свиданья…», нарисована… голова свиньи – искусный такой рисуночек (мы его разглядывали вместе с научными сотрудниками Пушкинского Дома в сильную лупу); уши тонированы вертикально, а морда хрюшки – горизонтально – на нечаянную кляксу никак не похоже. К этому кощунственному графическому шедевру годится для иллюстрации стишок Вольфа Эрлиха «Свинья»(1929?), в котором есть примечательная строфа:
«До свиданья…» требует специального и тщательного стилистического анализа. Ограничимся двумя принципиальными замечаниями. Канцелярское выражение «Пред-на-зна-чен-но-е расставанье…» явно не есенинское, как и «…без руки и слова…». Поищите в его собрании сочинений – не найдете ничего подобного. Да и все восьмистишие, на наш взгляд, интонационно чуждо Есенину. В стихотворениях-предчувствиях на ту же тему, как правило, трогательная задушевность соединяется с «хулиганским» озорством («Любил он родину и землю,// Как любит пьяница кабак…» и т. п.). «До свиданья…» же звучит заданно погребально, в нем чужая, не есенинская музыка.
И последнее: мотив смерти, как известно, традиционен не только в русской, но и в мировой поэзии; даже если представить, что «До свиданья…» принадлежит Есенину (мы в это не верим), сие ничего не доказывает. Искреннейший и самый, пожалуй, культурный друг поэта, эстет Иван Грузинов, 25 декабря 1925 года написал:
Завершим перечень лжесвидетелей и лжеопекунов Есенина.
В декабре 1925 года объявился еще один – чуть лине лучший друг поэта – издатель Илья Ионович Ионов(1887—1942?), проявивший внешне большую заботу о его посмертном пути из Ленинграда в Москву (хлопоты в Доме писателей, речь при прощании с телом покойного на железнодорожном вокзале и пр.). Многие видимые, а еще более невидимые нити соединяют этого психически неуравновешенного и капризно-грубого человека (свидетельства журналиста Ивана Майского и Максима Горького) с загадкой происшествия 27 декабря. Его чрезмерная суета вокруг гроба поэта, бесцеремонно взятая на себя роль его ближайшего друга, тесная связь с «засветившимися» покрывателями убийства (Г.Е. Горбачев, П.Н. Медведев, С.А. Семенов и др.), наконец типичный драматический финал вечно интригующего троцкиста увеличивают интерес к этой личности.
Ионов одно время работал наборщиком в типографии; недоучка, как и большинство пламенных революционеров (один курс художественного училища). Под влиянием брата, Бернштейна Соломона Шмеловича (так в старом справочнике), рано бросился в революционный террор; с 1904 года – член РСДРП, боевик, в 19 лет осужден военно-окружным судом, познал каторжные тюрьмы (Псков, Шлиссельбург, Орел, Нарым). В одной из своих брошюр восхищался лично знакомым ему по заключению в Шлиссельбургской крепости В.О. Лихтенштадтом (Мазиным), террористом, изготовившим (по его собственному признанию) в августе 1906 года бомбы для покушения на Столыпина (на даче премьер-министра взрывами бомб было убито более 25 и ранено свыше 30 человек; малоизвестный факт: в 1909 году в устройстве побега из каторжной тюрьмы Н. С. Климовой, одной из организаторов теракта на Аптекарском острове, участвовал поэт В. В. Маяковский). В 1907 году Ионов нелегально поселился в Петербурге, но скоро был арестован и пошел вновь по каторжному кругу. После 1917 года возглавлял издательское дело в Петрограде.
Любопытна новая деталь: в начале 20-х годов Ионов (в прошлом наборщик) в качестве коммуниста-пропагандиста в 1922 году состоял на партучете на Печатном Дворе – не он ли сагитировал наборщика Николая Горбова поступить на службу в Активно-секретное отделение УГРО? Если гипотеза подтвердится, появится еще одна ниточка криминальной связи рыцарей троцкистского плаща и кинжала.
Ионов охапками писал барабанно-революционные стихи (в 1926 г. – автор трех сборников); движение лирической страсти подменял энергией интерфанатизма. Его опусы в одном ряду с «железной» стихопродукцией 20-х годов. Два примера по одной строфе из двух его поделок:
Завершая беглый эскиз портрета буйного в политике и крайне скрытного человека, поделимся двумя принципиальными соображениями. Первое: после XIV съезда РКП(б), когда позиции «старой партийной гвардии» пошатнулись и ее представители стали приискивать новые теплые местечки, Ионов пригрел в Госиздате многих из тех, кто заметал следы убийства Есенина. Второе: в одном из архивов сравнительно недавно исчезло уголовное «дело» Ионова, которое КГБ передало туда за ненадобностью на хранение.
Настоящую главу закончим неожиданной «новостью». Оказывается, Лев Разумникович Иванов (р. 1904), сын критика и историка литературы, «скифствующего» Р. В. Иванова-Разумника (последнему Есенин одно время поклонялся), в Гражданскую войну служил в войсках ВЧК, являлся заместителем секретаря политшколы ВЧК им. Энгельса в Петрограде, а с 1923 года трудился в Лениздате под началом все того же Ионова. Эти сведения взяты из разысканной нами его «Анкеты». Есть над чем поразмыслить. Конечно, отец за сына не ответчик, однако уж очень «крутой» поворот сюжета. Впрочем, может, и не столь дивный, если знать, что Разумник Васильевич проявлял милостивое внимание к масонству – это видно из его неопубликованных писем к Михаилу Лемке. К чести «скифа», позже он прозрел, порвал с большевизмом, достойно вел себя на допросах следователей НКВД (их протоколы нам известны по оригиналам), написал о своих мытарствах и скитаниях правдивые книги. Где-то затерялись его воспоминания о Есенине, о чем свидетельствует письмо критика к В. Бонч-Бруевичу. Неужели и этот близкий поэту и неглупый человек верил в казенный миф о его самоубийстве?
ГЛАВА VI
Заметьте: так же, как назойливо лжесвидетели «поселяли» Есенина в «Англетер», с такой же настырностью писаки сообщали о стихотворении «До свиданья…». Причем совершенно по-разному. Спешившая всех опередить вульгарная «Новая вечерняя газета» (ответственный редактор Я. Елькович) 29 декабря, когда еще полной согласованности в действиях убийц и их укрывателей не наметилось, информировала нейтрально: «На небольшом письменном столе лежала синяя обложка с надписью: „Нужные бумаги“ (сочинял, видно, какой-то канцелярист. – В.К.). В ней была старая переписка поэта». Миф о предсмертном послании уже родился, но еще не обрел законченную форму.
Очевидно, более всего нашего читателя повергла в недоумение гипотеза о «забывчивом» Эрлихе, в глаза не видевшем адресованных ему строк. Ничего дерзкого в нашем предположении нет. Во-первых, откуда известно, что стихотворение посвящено «Вове»? От его сообщников по сокрытию правды о гибели поэта. Во-вторых, «Досвиданья…» в виденной нами рукописи не датировано (в газетной публикации помечено: «27 декабря»). В-третьих, обратите внимание, Эрлих об элегии нигде не распространяется, и это говорит не о его скромности, а об отчужденности «милого друга» от кем-то (?) наспех сочиненного восьмистишия. «Вова» отличался крайним тщеславием, и непонятно равнодушие к стихотворению, удержавшему его на плаву известности.
Наконец, никак не мог Вольф Иосифович быть «в груди» у Есенина – знали они друг друга шапочно – всего несколько встреч.
Настаиваем: Эрлих «До свиданья…» увидел впервые уже напечатанным в «Красной газете». Элементарная логика подсказывает: он «забыл» его прочитать 27 декабря, так как читать было нечего; согласитесь, если бы послание (в «подлиннике») существовало в тот день, его бы показывали всякому встречному-поперечному, дабы, так сказать, документально закрепить версию о самоубийстве поэта. Однако все это догадки. Обратимся к фактам, которые лишь подтверждают нашу версию.
Сравнительно недавно удалось точно установить: рукописный экземпляр «До свиданья…» принес в Пушкинский Дом (ПД) 2 февраля 1930 года заведующий редакцией и отдела рецензий журнала «Звезда» Георгий Ефимович Горбачев (1897—1942). Есть основательное подозрение, – оформлял прием «автографа» новоиспеченный сверхштатный сотрудник ПД, он же работник ГПУ П. Н. Медведев. В учетных данных рукописного отдела ИРЛИ Пушкинского Дома есть пометка о передаче этого листка через Горбачева «от В. И. Эрлиха». Вот так Эрлих! Есенин посвятил ему последнюю исповедь своей души (допустим такое), тем самым обессмертив его, а «Вова» не нашел времени доехать от своего жилья (ул. Литераторов, д. 19, кв. 3) до Пушкинского Дома на набережной Макарова, – тем более он эти февральские дни находился в Ленинграде (это известно из его писем к матери).
Г.Е. Горбачев являл собой слишком большую комиссарскую персону, чтобы находиться у Эрлиха на побегушках. Фраза из анналов Пушкинского Дома – «от В. И. Эрлиха» – лишь вынужденная дань легенде, по которой ему назначалась роль адресата «есенинского» послания.
Так как наше расследование приняло неожиданный оборот, расскажем о Горбачеве подробнее (мы нашли его «личное дело», анкеты, различные протоколы, фотографии и пр.).
Георгий Ефимович Горбачев родился в Петербурге в семье чиновника и акушерки. Девятнадцатилетним он, молоденький юнкер, щеголял в меньшевиках-интернационалистах. В июле 1917-го участвовал в «репетиции Октября», когда, по договору с немцами, петроградские большевики ударили в спину русской армии, сорвав ее наступление, запланированное на 5 июля. Вместе с Троцким, Луначарским, А. Коллонтай и другими (всего 141 человек) Горбачев попал в тюрьму за организацию военного мятежа и убийство более 700 казаков и мирных жителей (Ленин вместе с Зиновьевым скрылся в Разливе). А.Ф. Керенский, заигрывавший тогда с большевиками, многих государственных преступников выпустил из каталажки под денежный залог. В сентябре 1917-го освободился и Горбачев. В 1918 году он секретарствовал в петроградском рабочем клубе имени Бабеля, в 1919 году вступил в партию. Далее следует его быстрая комиссарско-чекистская карьера: сотрудник для поручений Политуправления Петроградского военного округа (ПВО), начальник Политотдела, заместитель начальника Политуправления ПВО, заместитель начальника ПУОКРА и т. д. По совместной работе (1920 г.) в агитотделе Петроградского губкома РКП (б) хорошо знал многих лиц, причастных к сокрытию «тайны Есенина».
Непосредственно по приказу Троцкого Горбачев вместе с другими «кожаными куртками» организовывал в 1921 году кровавое подавление Кронштадтского восстания. Энергичный, нахрапистый демагог, он успевал всюду: на партийной работе (одно время секретарствовал в Василеостровском райкоме партии), в лекционной пропаганде, на марксистских педагогических курсах и т. д. Как он учился в Петроградском университете (окончил его в1922 г.), можно легко догадаться, – как все революционеры-недоучки. У него была страсть к коммунистическим поучениям: в 25 лет уже преподавал в «университете им. Зиновьева», в политической академии им. Толмачева и в других вузах. В том же духе ретиво воспитывал он двух сыновей и дочь.
Когда под ударами Сталина после XIV съезда РКП(б) поджигатели мировой революции получили крепкого пинка, Горбачев, один из них, пристроился в Ленинградское отделение Госиздата под начало директора Ильи Ионова, собиравшего вокруг себя осколки троцкистской гвардии. С сентября 1925 года работал в редакции журнала «Звезда», где занимал ведущее положение, сохраняя старые партийно-гэпэушные связи. Его слова боялись. По воспоминаниям Иннокентия Оксенова, Горбачев не возражал против публикации в газетах честных статей о смерти Есенина, но-де всемогущий Лелевич-Калмансон из Москвы одернул ленинградских литераторов. Думаем, эту «утку» пустил сам Горбачев, с помощью своих дружков из Политконтроля ГПУ наложивший вето на малейшую правду о трагедии в «Англетере». Не случайно именно из «Звезды» пошла гулять по Ленинграду весть о самоубийстве Есенина.
С 1927 по 1932 год Горбачев бился за свое восстановление в партии. В первый раз его исключили из ВКП(б) 14 декабря 1927 года на заседании Василеостровского районного комитета, как сказано в протоколе, «…за активную фракционную работу, выразившуюся в распространении оппозиционной литературы, посещении фракционных занятий, даче подписей под платформой и заявлением 83-х и пр.». Далее в том же документе читаем: «Оппозиционную работу вел с XIV съезда, систематически получал информацию от (С. М.) Гессена и Евдокимова и передавал другим членам партии. Выступал на собраниях коллектива, писал резолюции, давал адреса к Зиновьеву и Троцкому и пр.».
Горбачев не примирился с исключением из партии, но вынужденно приоткрыл-таки завесу своей закулисной деятельности. 18 февраля 1928 года он покаялся, назвал троцкистов-сообщников: Куклина, Нотмана, Н. и С. Отрожденовых, Лукаса и др. Признался: «Передавал Нотману полученные оппозиционные документы (позже заявление ЦК за подписью Троцкого и Зиновьева и др.). Был раза два или три на квартире Зиновьева на 11-й роте, однажды давал адрес и пароль для прохода туда оппозиционерам из ЛГУ».
Признания Горбачева учли, в 1929 году он вновь стал коммунистом, но в 1931 году «погорел», однако через год все-таки получил красную книжечку. 21 июня 1933 года на Пленуме ЦК ВКП(б) специально слушалось его «дело» и утверждалась характеристика. В ней сказано: «Один из организаторов „Литфронта“, являвшегося отображением троцкистских теорий в литературе…„…· …объективно агентурой контрреволюционного троцкизма на литературном участке. После разоблачения Ломинадзе, Кострова и др., а также покровителя „Литфронта“ – Сырцова борется за его ликвидацию…“
В наше время предателя России в июле семнадцатого, душителя восставших кронштадтских матросов в двадцать первом, вдохновителя расстрелов в 20-х годах, пропагандиста террора в литературе наши новые «гуманисты» возводят в герои (см. сб.: Распятые. Вып. 1. М., 1993; составитель 3. Дичаров). Лучше бы им заглянутьв архивные «святцы».
Итак, рукописное «До свиданья…» явилось на свет из рук человека, близкие единомышленники которого, несомненно, причастны к злодеянию в «Англетере». Уже одно это обстоятельство заставляет внимательно вглядеться в каждую букву трагического послания.
Для сравнения почерка руки автора «До свиданья…»мы положили рядом подлинный автограф тематически родственного стихотворения к строкам Есенина «Гори, звезда моя, не падай…».
Первое, на что невольно обращаешь внимание, – буквы «До свиданья…» крупнее, чем в стихотворении «Гори, звезда моя…». Смотрим другие есенинские автографы: действительно, буковки помельче; в «англетеровской» элегии какая-то показная каллиграфия. Сопоставляем написание букв: заметная разница в начертании Д, Н, С, Е, О, Я. И нет в сомнительном автографе какой-то неуловимой мягкости, детской округлости и непосредственности буковок-букашек несомненного подлинника.
Я знаю, знаю. Скоро, скоро,
Ни по моей, ни чьей вине
Под низким траурным забором
Лежать придется также мне.
Известно, каллиграфию поэта аттестовал Д.М. Зуев-Инсаров в своей спекулятивной книжке «Почерк и личность» (М., 1929). «Предсмертное письмо (стихи) Есенина характерно выраженным центростремительным направлением строк, – писал явно близкий к Лубянке спец, – что указывает на депрессивность и подавленность состояния, в котором он находился в момент писания». Даже беглого, внешнего взгляда на «До свиданья…» достаточно, чтобы не поверить «эксперту». Он назойливо подгоняет свою трактовку почерка поэта под схему «есенинщины» и договаривается до такого вывода о «подопытном»: «Сердечности в натуре мало». Комментарии излишни. Указанная книжечка более интересна для нас одним примечанием: «Исследование почерка Есенина сделано мною за несколько дней до его трагического конца (выделено нами. – В.К.) по просьбе ответственного редактора издательства «Современная Россия», поэта Н. Савкина».
Николай Петрович Савкин – фигура в есенинском «деле» любопытная, но, конечно, не как жалкого стихотворца и редактора вычурной имажинистской «Гостиницы для путешествующих в прекрасное» и т. п., а как человека, часто мельтешившего вокруг Есенина. В ноябре 1925 года он появлялся вместе с поэтом в Ленинграде.
Есенина он ненавидел. Однажды поэт писал сестре: «Передай Савкину, что этих бездарностей я не боюсь, что бы они ни делали. Мышиными зубами горы не подточишь». В контексте таких враждебных отношений интерес Савкина к почерку Есенина не может не настораживать.
Почерковедческую экспертизу «До свиданья…» проводил (1992 г.) криминалист Ю.Н. Погибко (почему-то не оставил в сопроводительном листке к «есенинскому» автографу своей подписи). Его крайне сомнительный вывод: «Рукописный текст стихотворения… выполнен самим Есениным»[14]. Далее мы увидим, что «слона-то он и не приметил». С некоторыми документами («акт Гиляревского» и др.) работала Н.П. Майлис, но она не удосужилась, к примеру, даже сравнить подлинный почерк судмедэксперта с подделкой.
Принципиальный вопрос: кровью написано «До свиданья…» или нет? Почему канд. медицинских наук Т. В. Стегнова проводила экспертизу одна? Миллионы людей волнует более чем загадочная смерть русского поэта; требуется объективное и независимое криминалистическо-научное исследование «До свиданья…», а столь ответственное дело поручают неизвестно кем назначенной «единице». Разве это не тенденция и не пренебрежение общественным мнением? И разве нельзя было определить группу крови и другие специальные показатели (например, резус-фактор) «автографа» и сравнить их с признаками крови Есенина (он не раз лежал в больницах Москвы и некоторых клиниках Европы, и установить тождественность или разнохарактерность соответствующих данных вполне возможно).
О том, насколько поверхностна и небрежна экспертиза вызывающей спор элегии, свидетельствует следующий факт: вверху, над строчками псевдоавтографа «До свиданья…», нарисована… голова свиньи – искусный такой рисуночек (мы его разглядывали вместе с научными сотрудниками Пушкинского Дома в сильную лупу); уши тонированы вертикально, а морда хрюшки – горизонтально – на нечаянную кляксу никак не похоже. К этому кощунственному графическому шедевру годится для иллюстрации стишок Вольфа Эрлиха «Свинья»(1929?), в котором есть примечательная строфа:
Про какие «святые именины» говорит Эрлих? Вопрос не риторический… Есенина убили в поздний предрождественский вечер, 27 декабря.
Припомни, друг: святые именины
Твои справлять – отвык мой бедный век;
Подумай, друг: не только для свинины
И для расстрела создан человек.
«До свиданья…» требует специального и тщательного стилистического анализа. Ограничимся двумя принципиальными замечаниями. Канцелярское выражение «Пред-на-зна-чен-но-е расставанье…» явно не есенинское, как и «…без руки и слова…». Поищите в его собрании сочинений – не найдете ничего подобного. Да и все восьмистишие, на наш взгляд, интонационно чуждо Есенину. В стихотворениях-предчувствиях на ту же тему, как правило, трогательная задушевность соединяется с «хулиганским» озорством («Любил он родину и землю,// Как любит пьяница кабак…» и т. п.). «До свиданья…» же звучит заданно погребально, в нем чужая, не есенинская музыка.
И последнее: мотив смерти, как известно, традиционен не только в русской, но и в мировой поэзии; даже если представить, что «До свиданья…» принадлежит Есенину (мы в это не верим), сие ничего не доказывает. Искреннейший и самый, пожалуй, культурный друг поэта, эстет Иван Грузинов, 25 декабря 1925 года написал:
И, слава Богу, еще долго здравствовал.
Осень. Глушь. Шагаю наугад…
Запах смол. Лопаты мерный стук.
Упаду, затягивая петлю.
Мать-земля! Зерном не прорасту.
Звездочку над полем не затеплю.
(Памяти Сергея Есенина. М., 1926).
Завершим перечень лжесвидетелей и лжеопекунов Есенина.
В декабре 1925 года объявился еще один – чуть лине лучший друг поэта – издатель Илья Ионович Ионов(1887—1942?), проявивший внешне большую заботу о его посмертном пути из Ленинграда в Москву (хлопоты в Доме писателей, речь при прощании с телом покойного на железнодорожном вокзале и пр.). Многие видимые, а еще более невидимые нити соединяют этого психически неуравновешенного и капризно-грубого человека (свидетельства журналиста Ивана Майского и Максима Горького) с загадкой происшествия 27 декабря. Его чрезмерная суета вокруг гроба поэта, бесцеремонно взятая на себя роль его ближайшего друга, тесная связь с «засветившимися» покрывателями убийства (Г.Е. Горбачев, П.Н. Медведев, С.А. Семенов и др.), наконец типичный драматический финал вечно интригующего троцкиста увеличивают интерес к этой личности.
Ионов одно время работал наборщиком в типографии; недоучка, как и большинство пламенных революционеров (один курс художественного училища). Под влиянием брата, Бернштейна Соломона Шмеловича (так в старом справочнике), рано бросился в революционный террор; с 1904 года – член РСДРП, боевик, в 19 лет осужден военно-окружным судом, познал каторжные тюрьмы (Псков, Шлиссельбург, Орел, Нарым). В одной из своих брошюр восхищался лично знакомым ему по заключению в Шлиссельбургской крепости В.О. Лихтенштадтом (Мазиным), террористом, изготовившим (по его собственному признанию) в августе 1906 года бомбы для покушения на Столыпина (на даче премьер-министра взрывами бомб было убито более 25 и ранено свыше 30 человек; малоизвестный факт: в 1909 году в устройстве побега из каторжной тюрьмы Н. С. Климовой, одной из организаторов теракта на Аптекарском острове, участвовал поэт В. В. Маяковский). В 1907 году Ионов нелегально поселился в Петербурге, но скоро был арестован и пошел вновь по каторжному кругу. После 1917 года возглавлял издательское дело в Петрограде.
Любопытна новая деталь: в начале 20-х годов Ионов (в прошлом наборщик) в качестве коммуниста-пропагандиста в 1922 году состоял на партучете на Печатном Дворе – не он ли сагитировал наборщика Николая Горбова поступить на службу в Активно-секретное отделение УГРО? Если гипотеза подтвердится, появится еще одна ниточка криминальной связи рыцарей троцкистского плаща и кинжала.
Ионов охапками писал барабанно-революционные стихи (в 1926 г. – автор трех сборников); движение лирической страсти подменял энергией интерфанатизма. Его опусы в одном ряду с «железной» стихопродукцией 20-х годов. Два примера по одной строфе из двух его поделок:
Когда на нас враги точили
Исподтишка свои ножи,
Мы святотатственно разбили
Законов древних рубежи.
«Коммунисты»
Автор этих тирад – видная партийная персона Ленинграда (переписывался с лично ему знакомым Лениным), шурин Г. Зиновьева (Радомысльского), здешнего советского хозяина (сестра бывшего каторжника – Злата Лилина – символ местного политпросвета – его жена). Нет, никак сей товарищ не мог быть другом Есенина, о чем трещали в декабрьские дни ленинградские газеты.
Глашатай пламенной свободы,
Он с нами до сих пор живет
И восстающие народы
В даль бесконечную зовет.
«Володарский».
Завершая беглый эскиз портрета буйного в политике и крайне скрытного человека, поделимся двумя принципиальными соображениями. Первое: после XIV съезда РКП(б), когда позиции «старой партийной гвардии» пошатнулись и ее представители стали приискивать новые теплые местечки, Ионов пригрел в Госиздате многих из тех, кто заметал следы убийства Есенина. Второе: в одном из архивов сравнительно недавно исчезло уголовное «дело» Ионова, которое КГБ передало туда за ненадобностью на хранение.
Настоящую главу закончим неожиданной «новостью». Оказывается, Лев Разумникович Иванов (р. 1904), сын критика и историка литературы, «скифствующего» Р. В. Иванова-Разумника (последнему Есенин одно время поклонялся), в Гражданскую войну служил в войсках ВЧК, являлся заместителем секретаря политшколы ВЧК им. Энгельса в Петрограде, а с 1923 года трудился в Лениздате под началом все того же Ионова. Эти сведения взяты из разысканной нами его «Анкеты». Есть над чем поразмыслить. Конечно, отец за сына не ответчик, однако уж очень «крутой» поворот сюжета. Впрочем, может, и не столь дивный, если знать, что Разумник Васильевич проявлял милостивое внимание к масонству – это видно из его неопубликованных писем к Михаилу Лемке. К чести «скифа», позже он прозрел, порвал с большевизмом, достойно вел себя на допросах следователей НКВД (их протоколы нам известны по оригиналам), написал о своих мытарствах и скитаниях правдивые книги. Где-то затерялись его воспоминания о Есенине, о чем свидетельствует письмо критика к В. Бонч-Бруевичу. Неужели и этот близкий поэту и неглупый человек верил в казенный миф о его самоубийстве?
ГЛАВА VI
ЧЕКИСТЫ В БЕЛЫХ ХАЛАТАХ
Вольно или невольно врал, конечно, Валентин Вольпин в есенинской «Памятке». Действительная хроника англетеровских событий выглядела, по-видимому, следующим образом: убийство поэта на последнем допросе в доме по проспекту Майорова 8/23 – перетаскивание тела в соседнюю гостиницу – срочный вызов в «Англетер» коменданта – организация кровавого театра с самоубийством – телефонный звонок Назарова в милицию – приезд агентов Активно-секретного отделения УГРО – составление фальшивого протокола Горбовым – прибытие «скорой помощи» – отправка трупа в Обуховскую больницу.
Теперь приглядимся к одному из малоизвестных звеньев кровавой цепи – «скорой помощи». Первым это ранее недостающее звено обнаружил есениновед Эдуард Хлысталов. Он поведал о московском враче Казимире Марковиче Дубровском, публично признавшемся, что 28 декабря 1925 года он, тогда брат милосердия станции №2 ленинградской «неотложки», выезжал в «Англетер» и помогал констатировать смерть Есенина. Правда, начинающий эскулап утаил свое сотрудничество с «органами». Мы проверили по остаткам архива «Скорой» сообщение Э. Хлысталова. Подтвердилось! Заведующий ленинградской «Скорой помощью» Меер Абрамович Мессель 8 января 1926 года издал приказ №34, его четвертый параграф гласил: «Полагать больным брата милосердия станции №2 Дубровского Казимира с 8 января. Справка: донесение по станции №2 на 8 января». Параграф третий того же приказа удостоверяет: «братец» и до официального разрешения заведующего уже на работе не появлялся, а с 13 января его продолжал замещать сотоварищ Бунин. За усердие и молчание Дубровскому, видимо, позволили отдохнуть и подкрепить разгулявшиеся нервишки.
Милосердный «брат», разумеется, выезжал в гостиницу не один, а сопровождал какого-то врача. Кого? Пришлось вновь погрузиться в старые архивные залежи и попытаться «вычислить» потенциального чекиста в белом халате.
В конце 1925 года на станции №2 ленинградской «Скорой помощи» работали врачи: Г.П. Благовещенский (заведующий), Н.В. Балдин, М.М. Волк, Г.Б. Горенштейн (Геренштейн), О. И. Торкачева. Подозрение падает на троих из них. Почему-то из архивного хранения изъяты «личные дела» Марии Матвеевны Волк и Григория Борисовича Горенштейна – факт настораживающий. Согласны: доказательства шаткие. Третий в нашем списке – Николай Владимирович Балдин – представляет больший интерес. В сохранившейся «Алфавитной книге врачей» Ленинграда, кроме прочего, указана его временная должность: врач медпункта типографии им. Володарского, а здесь на партийном учете стояло не одно лицо, причастное к «тайне „Англетера“. В 1925 году Балдин жил на „чекистской“ Комиссаровской улице (д. №55), позже (1928—1929 гг. – точно) в квартире №119 по улице Красных зорь, 26/28, – в том самом партийном доме, где отдыхал от трудов неправедных второй в Ленинградском ГПУ человек, Иван Леонтьевич Леонов, которого мы уже представляли. Соседство с ним само по себе показательно – далеко не каждый удостоится такой чести (напомним, в том же доме жил С. М. Киров). Предполагаем, Леонов лично не отдавал приказ Балдину „не поднимать шума“ при виде ужасной картины в 5-м номере „Англетера“, но рекомендовать кому-то включить его в спецбригаду „Скорой помощи“ он, полагаем, мог. Кому?..
Первое, что приходит на ум, – главному врачу «Скорой помощи». Он-то в первую очередь мог, кстати, сформировать нужную для «дела» бригаду «тишайших» медиков. Ищем какие-либо биографические сведения о главвраче М. А. Месселе. Его фамилия и служебная обязанность, как и тысяч других, открыто обозначены в справочной книге «Весь Ленинград – 1925».
И вот наконец-то найдены «Анкетные листы» (1937, 1940) и прочие документы заинтриговавшего нас эскулапа. Из них узнаем: Меер Абрамович Мессель родился в1893 году в городе Петрозаводске Олонецкой губернии. Отец владел портняжной мастерской, мать – модистка, имела шляпный магазин. Учился вначале Меер Мессель в Петербургском психоневрологическом институте, затем в Юрьевском университете. В его «Автобиографии»(1937) записано: «С 1918 и до 1923 года служил на фронтах в Красной Армии (Мурманский фронт, Южный фронт, под Перекопом)». Далее, там же, настораживающая пометка: «Начальник 171-го эвакуационного пункта VI Армии (Южный фронт)». Эта должность, как нам известно, – чекистская. Многозначительна следующая строчка: «Начальник санитарной части южной завесы войск ГПУ Карельского района». Явно тянуло нашего доктора к тайному учреждению. В 1922—1923 годах он – старший врач 2-го Петроградского конвойного полка войск ГПУ (в другом документе указан 3-й полк, с которым были связаны критик-чекист П. Н. Медведев, подмахнувший милицейский протокол, и другие замешанные в есенинском «деле» лица).
Оставаясь охранителем здравия гэпэушников, Мессель с сентября 1922 года возглавлял петроградско-ленинградскую «Скорую помощь». Его вполне можно назвать чекистом в белом халате. Такой служака наверняка имел связь с начальником Секретной оперативной части (СОЧ) ГПУ И. Л. Леоновым и по его сигналу (или чьему-то другому) отправил в «Англетер» «своих» людей.
Так замыкается еще одно подозрительное звено. Чекистская «скорая» промчалась по улицам Ленинграда более 70 лет назад, но только сегодня обнаруживается ее кровавый след.
…28 декабря в 16 часов тело поэта было доставлено в Обуховскую имени профессора Нечаева и в память жертв 9 января 1905 года больницу. Здесь, говорят газеты, состоялась судмедэкспертиза тела покойного. Доказано: судмедэксперт А.Г. Гиляревский вскрытие не производил, во всяком случае известный архивный акт на эту тему – фальшивка. Мы не удивимся, если кто-нибудь докажет, что вскрытия трупа вообще не было. (Есенин, судя по всему, подвергался чудовищным побоям, и уже внешний осмотр позволил бы зафиксировать надругательство.)
Правду мог знать главный врач Обуховки Виктор Романович Штюллерн, работавший здесь с 1897 года. Но вскоре после описываемой трагедии он внезапно заболел и в сентябре 1926 года умер[15]. Еще в большей степени, по службе, мог быть хоть как-то посвящен в секрет старший прозектор больницы Вячеслав Николаевич Лукин, но каких-либо «ниточек» обнаружить пока не удалось. Архив Обуховки за 1925 год почти полностью уничтожен (увы, такая же картина документального разорения и по многим другим ленинградским организациям и учреждениям той смутной поры).
Теперь приглядимся к одному из малоизвестных звеньев кровавой цепи – «скорой помощи». Первым это ранее недостающее звено обнаружил есениновед Эдуард Хлысталов. Он поведал о московском враче Казимире Марковиче Дубровском, публично признавшемся, что 28 декабря 1925 года он, тогда брат милосердия станции №2 ленинградской «неотложки», выезжал в «Англетер» и помогал констатировать смерть Есенина. Правда, начинающий эскулап утаил свое сотрудничество с «органами». Мы проверили по остаткам архива «Скорой» сообщение Э. Хлысталова. Подтвердилось! Заведующий ленинградской «Скорой помощью» Меер Абрамович Мессель 8 января 1926 года издал приказ №34, его четвертый параграф гласил: «Полагать больным брата милосердия станции №2 Дубровского Казимира с 8 января. Справка: донесение по станции №2 на 8 января». Параграф третий того же приказа удостоверяет: «братец» и до официального разрешения заведующего уже на работе не появлялся, а с 13 января его продолжал замещать сотоварищ Бунин. За усердие и молчание Дубровскому, видимо, позволили отдохнуть и подкрепить разгулявшиеся нервишки.
Милосердный «брат», разумеется, выезжал в гостиницу не один, а сопровождал какого-то врача. Кого? Пришлось вновь погрузиться в старые архивные залежи и попытаться «вычислить» потенциального чекиста в белом халате.
В конце 1925 года на станции №2 ленинградской «Скорой помощи» работали врачи: Г.П. Благовещенский (заведующий), Н.В. Балдин, М.М. Волк, Г.Б. Горенштейн (Геренштейн), О. И. Торкачева. Подозрение падает на троих из них. Почему-то из архивного хранения изъяты «личные дела» Марии Матвеевны Волк и Григория Борисовича Горенштейна – факт настораживающий. Согласны: доказательства шаткие. Третий в нашем списке – Николай Владимирович Балдин – представляет больший интерес. В сохранившейся «Алфавитной книге врачей» Ленинграда, кроме прочего, указана его временная должность: врач медпункта типографии им. Володарского, а здесь на партийном учете стояло не одно лицо, причастное к «тайне „Англетера“. В 1925 году Балдин жил на „чекистской“ Комиссаровской улице (д. №55), позже (1928—1929 гг. – точно) в квартире №119 по улице Красных зорь, 26/28, – в том самом партийном доме, где отдыхал от трудов неправедных второй в Ленинградском ГПУ человек, Иван Леонтьевич Леонов, которого мы уже представляли. Соседство с ним само по себе показательно – далеко не каждый удостоится такой чести (напомним, в том же доме жил С. М. Киров). Предполагаем, Леонов лично не отдавал приказ Балдину „не поднимать шума“ при виде ужасной картины в 5-м номере „Англетера“, но рекомендовать кому-то включить его в спецбригаду „Скорой помощи“ он, полагаем, мог. Кому?..
Первое, что приходит на ум, – главному врачу «Скорой помощи». Он-то в первую очередь мог, кстати, сформировать нужную для «дела» бригаду «тишайших» медиков. Ищем какие-либо биографические сведения о главвраче М. А. Месселе. Его фамилия и служебная обязанность, как и тысяч других, открыто обозначены в справочной книге «Весь Ленинград – 1925».
И вот наконец-то найдены «Анкетные листы» (1937, 1940) и прочие документы заинтриговавшего нас эскулапа. Из них узнаем: Меер Абрамович Мессель родился в1893 году в городе Петрозаводске Олонецкой губернии. Отец владел портняжной мастерской, мать – модистка, имела шляпный магазин. Учился вначале Меер Мессель в Петербургском психоневрологическом институте, затем в Юрьевском университете. В его «Автобиографии»(1937) записано: «С 1918 и до 1923 года служил на фронтах в Красной Армии (Мурманский фронт, Южный фронт, под Перекопом)». Далее, там же, настораживающая пометка: «Начальник 171-го эвакуационного пункта VI Армии (Южный фронт)». Эта должность, как нам известно, – чекистская. Многозначительна следующая строчка: «Начальник санитарной части южной завесы войск ГПУ Карельского района». Явно тянуло нашего доктора к тайному учреждению. В 1922—1923 годах он – старший врач 2-го Петроградского конвойного полка войск ГПУ (в другом документе указан 3-й полк, с которым были связаны критик-чекист П. Н. Медведев, подмахнувший милицейский протокол, и другие замешанные в есенинском «деле» лица).
Оставаясь охранителем здравия гэпэушников, Мессель с сентября 1922 года возглавлял петроградско-ленинградскую «Скорую помощь». Его вполне можно назвать чекистом в белом халате. Такой служака наверняка имел связь с начальником Секретной оперативной части (СОЧ) ГПУ И. Л. Леоновым и по его сигналу (или чьему-то другому) отправил в «Англетер» «своих» людей.
Так замыкается еще одно подозрительное звено. Чекистская «скорая» промчалась по улицам Ленинграда более 70 лет назад, но только сегодня обнаруживается ее кровавый след.
…28 декабря в 16 часов тело поэта было доставлено в Обуховскую имени профессора Нечаева и в память жертв 9 января 1905 года больницу. Здесь, говорят газеты, состоялась судмедэкспертиза тела покойного. Доказано: судмедэксперт А.Г. Гиляревский вскрытие не производил, во всяком случае известный архивный акт на эту тему – фальшивка. Мы не удивимся, если кто-нибудь докажет, что вскрытия трупа вообще не было. (Есенин, судя по всему, подвергался чудовищным побоям, и уже внешний осмотр позволил бы зафиксировать надругательство.)
Правду мог знать главный врач Обуховки Виктор Романович Штюллерн, работавший здесь с 1897 года. Но вскоре после описываемой трагедии он внезапно заболел и в сентябре 1926 года умер[15]. Еще в большей степени, по службе, мог быть хоть как-то посвящен в секрет старший прозектор больницы Вячеслав Николаевич Лукин, но каких-либо «ниточек» обнаружить пока не удалось. Архив Обуховки за 1925 год почти полностью уничтожен (увы, такая же картина документального разорения и по многим другим ленинградским организациям и учреждениям той смутной поры).