жрец, звеня серебряным звоном, подойти к золотому жертвеннику, что стоит в
преддверии святилища, не успел поднять глаза на священные хлеба, не успел
увидеть светильники с семью лампадами, не успел вдохнуть дым благовоний, как
налетели воины Навуходоносора, и ударил первый и отсек правую руку жрецу, и
кровь потекла поверх голубой ризы, и впиталась, и окрасила белый лен в цвет
утреннего неба, и второй воин отсек левую руку, все как с отцом Вениамином
на станции Чаплино возле Екатеринославля в России в год 1918 в четвертый
день месяца февраля, и потекла кровь поверх туники, цвета полуночного
весеннего неба над горой Синай, и впиталась в белый лен, и закапала с
серебряных колоколец, тихо звеня, на землю. И третий воин проткнул живот
жреца, а четвертый отрубил ему голову ударом кривым и жестким, и упала
голова жреца на золотой жертвенник и сбила светильник бронзовый о семи
лампадах, и загорелись шерсть и лен, и запахло паленой шкурой бараньей. И
схватил первый воин светильник упавший, и второй воин - ковчег из дерева
ситтим, и третий воин - голову жреца, а четвертый - выпавшие Скрижали
Завета, и, пока бежали, загорелась на них одежа их, и голова в руках воинов,
и выбежали они, и никто не мог потушить их. И было то 9 аба 9414 год от
сотворения человеков, и воины Тита 9 аба 63 год подхватили выпавший из рук
воина Навуходоносора светильник, вдесятером волоча его, и упал он и убил
того, кто был последним, и другие тащили двенадцать золотых хлебов
предложения, серебряные трубы и сведенный вавилонский занавес, на котором
выткан небосвод цвета иудейской пасхальной ночи, и ковчег завета, и
священные свитки. Тащат и победно орут воины Тита, воины всадника Педания и
воины всего мира очередной вечной священной римской империи, имя которой
меняется, но никогда не меняется смысл. Смотрит Педаний на этих грязных,
замызганных, жалких, тощих, худых, безумных, с воспаленными, черными, как
ночная кровь, глазами, замученных, умирающих, голодных, убивающих,
ненавидящих бессильно и неистово иудеев, и с гордостью вспоминает свой Рим,
что совсем еще вчера, в течение одного дня, щедро развлекал император
Вителлий - утром, захватив Капитолий, разграбив и запалив храм, он
величественно убивает Сабина, а вечером этих солдат наголову разбивает
Антоний, и чернь весело, и безмятежно, и беззлобно тащит по камням римских
улиц бедного императора, и, глумясь, терзает, давит его ногами, и топчет,
испытывая самые веселые и беззаботные чувства к своему императору. И пока
воины Антония добивают солдат Вителлия, римская чернь гуляет, веселится,
гудит, пляшет в лужах разлитой крови, смачно топая, так что брызги летят на
окружающих, и пока рядом убивают сестер, братьев, отцов, матерей,
разряженные дорогие потаскухи отдаются своим пьяным партнерам, а партнеров
колют мечами пьяные легионеры, стаскивая партнеров с дорогих потаскух, и те,
смеясь, принимают в себя еще не остывших от боя и потому неистовых
Антониевых солдат, а потом и легионеров стаскивает, веселя еще более
потаскух, римская чернь и бель. И вот, пока одни убивают других, другие
получают удовольствие от этого зрелища, и кровь, и бой, и пожар, и пот, и
слезы - всего лишь острая приправа к сытой, будничной, скучной жизни - вот
что такое каждый Рим, - думает Педаний. И когда один солдат удачно, с
размаху закалывает другого, толпа аплодирует удачному удару, и когда
легионер удачно воткнет меч в спину лежащего на потаскухе и стаскивает его
за волосы, толпа аплодирует, и когда мечи косят, как траву, первых среди
толпы, толпа аплодирует. Толпа, как толпа в любой стране и любое время.
Также глазела, не шарахаясь, праздная толпа возле московского Белого дома, в
октябре 1993 год, когда снайперы из окон Белого дома снимали праздных зевак,
подошедших опасно близко к русской истории. Аплодирует толпа и всаднику, что
плача, волочет по римской мостовой за волосы свою жену, которая только что
отдавалась всем, толпа аплодирует и когда ребенка, защищающего мать,
легионер прокалывает насквозь - толпа аплодирует. Нет ненависти и ужаса,
есть веселие, и развлечение, и острота. Где для иудея гражданская война или
война не гражданская, для римлянина - комедия, цирк, клоунада, повод к
удовольствию и насмешке. Брезгливо смотрит всадник Педаний, что сожжет
Соломонов храм, на этот жалкий, бессильный, ненавидящий сброд, ему смешны и
их злоба, и безумие одного, бросающегося с ножом на десяток мечей, и стоящие
с поднятыми руками первосвященники на крыше горящего храма, и бросающиеся в
пропасть вместе с женами и детьми воины, когда уже некуда отступать. О боги,
боги, думает всадник, зачем вы создали, кроме вечных римлян, еще и этих
шелудивых, лишенных чувства юмора, не знающих веселого наслаждения жизнью -
варваров? А вот и легионы Юлия Севера с императором Адрианом, все, что не
успели дотащить и разрушить, разрушают и тащат, и срывают стены, и на месте
храма уже строят храм Олимпийского Зевса, пока горят иерусалимские стены,
пока рушится Соломонов храм, пока валятся жрецы, уронив свои золотые головы
на золотой жертвенник, кровавя виссон и шерсть, кровавя пурпурное и
червонное, голубое и белое, фиолетовое и черное... и на черном не видно
крови, только пар поднимается над черным, и пар этот ал, как утреннее небо
иудейской осени.
глава 5
А в центре развалин, в центре пожара, в центре красного ветра, стоит,
неподвижен и цел, дворец истинного первосвященника Анны и его зятя Каифы,
лишь ходящего в этом сане от римлян. И дворец тот квадратен, как мир, как
Иерусалим и как двор, который окружает он палатами своими, и только арка
ведет вошедшего во двор, как и апостола Петра во дворец первосвященника
истинного - именем Анна, и первосвященника лишь по званию - Каифы. Цел,
неподвижен и другой дворец, построенный первым Иродом к юго-западу от
Храмовой горы, извне с массой высоких башен и сверкающей кровлей, внутри же
- мраморными колоннами цвета малахита, бирюзы и агата и сердолика. ...
Мозаичный пол плыл под ногами подобно облаку, и голова кружилась при виде
его орнамента, который ворожил глаз и качал сердце, фонтаны падали на
облачную мозаику, и вода имела цвет мраморных колонн - малахита, бирюзы,
агата и сердолика. Голуби, не боясь и не видя орнамента, метались среди
колонн, как языки пламени. Все рушилось вокруг, стонала земля, и молитва
ставросара Емели дышала над развалинами Иерусалима, искупавшего в последний
раз кровь сына Божьего. А во дворце первого Ирода, в палате суда и сегодня,
как всегда, стоял Понтий Пилат - прокуратор Иудеи, справа от него - Никодим,
а слева - Иосиф Аримафейский и Гамалиил, внук Галлеля, члены Синедриона, что
были против казни сына Божьего. А напротив Понтия Пилата - первосвященник по
власти - Анна, низложенный двадцать лет назад прокуратором Валерием Гратом,
дом Анны через поколение будет разрушен чернью, и сына Анны будут волочь по
камням иерусалимских улиц, осыпая ударами, к месту казни. Справа от него
стоит Иуда, за тридцать серебреников которого будет куплено поле горшечника,
Акелдам. Земля крови, кладбище бродяг и нищих, ибо тридцать серебреников,
даже возвращенных, кощунство положить в храмовую сокровищницу корван. А
слева стоит Каифа, что будет низложен в будущем году, убогая тень Анны, не
имеющий своей мысли, но имеющий титул и знак, как Ирод, как имеют его все
предназначенные в жертву и одетые накануне в лучшие одежды, осыпаемые
почестями, прежде чем жертвенное железо коснется их гладковыбритых шей. И
нет мира между ними. И спор их так же слеп и так же непонимаем одной и
другой стороной, как непонимаемы друг другом все думающие только о себе. Вот
крестьяне деревни Егорино в 1918 год выкопали мертвого барина Тенешева,
подняли его на пень, привязали, дали ему в руки газету "Беднота" и идут мимо
и плюют в него, вот красноармейцы Левинсона распяли отца Николая, бедного
пастыря бедного народа своего, вот сын выкопал отца из могилы, неправедного
отца, и бросил его собакам - не то ли привело к погибели народы, ушедшие из
истории до них, но та ли вина была их по сравнению с виной казни Его? И
только казнимый, принявший казнившего, наказанный - наказывающего,
осужденный - осуждающего, отвергнутый - отвергавшего, спасен будет, и имя
ему - ставросар во веки веков. Здесь, на развалинах Иерусалима, кончается
вина Израилева, здесь, в огне, среди стен иерусалимских, начинается очищение
израилево, там, в мире, где по земле рассыпаны ставросары, начинается
спасение и жизнь народа русского, и народа иудейского, и народа каждого, кто
станет братом и женой всем, причинившим обиду ему, и простит их, и тогда сам
спасен будет. И пока не остановится рука мстящего, пока не остановится пуля
проклинающего, пока не сломается мысль ненавидящего, и он сам и народ его
тем же оружием поражен будет, и дети его, и внуки его, и земля его, так
было, но если так будет - нет спасения человекам, и часы их исчислены, и
царство их исчислено и разрушено будет, если не волей человеков, То волею
Божьею.
глава 6
А навстречу им другой поток, не поймешь, откуда течет, куда путь
держит... Вон Иов меч поднял, меч поднял, крадется по каналу в Иерусалим, и
иевусеи бегут с воинами Давидовыми, путаются, сшибаются, на мечи римские
налетают, а пока пожаром горит Соломонов храм, пока кровь течет, в
Патриарший пруд рекой льется. И Патриарший пруд в красном разливе краше
пруда Соломонова стал. А вот и Соломон. Сам Соломон в Яффе на берегу моря
стоит, встречает дерево кипарисовое да кедровое. А уж и Адонирам с Ханами и
Хирам то древо на гору волокут, как будто не рядом кровь льется, не рядом
стоны стоят, не рядом пожар огнем и дымом по горе стелется. А дым ветер
гонит, и на холме Офел стены растут, вот и вечный огонь в жертвеннике
всесожжения с пожаром от стен храма Соломонова переплетается. И греется вода
в "медном море", что на двенадцати медных волах стоит, три из них, как и
дома Москвы времени Леты, на север смотрят, три - на юг, три - на восток и
три -на запад, двенадцать месяцев в году, двенадцать колен израилевых,
двенадцать волов землю держат. А храм из пожара растет, и огня все меньше
становится, и виден он из пламени, как солнце из тучи. Тридцать и один метр
длиной, десять и еще половина метра шириной: а Велесов - таков же, но в
Москве к нему крест-на-крест стоит внутри стен притвор, главный зал и святое
место, где Ковчег Завета стоит, стены и потолок кедрового дерева, паркет
кипарисовыми запахами пахнет, как иконы резные в Сергиевом Посаде, кругом
панели, а на них херувимы золотом блестят, пальмы и цветы с солнцем
встречаются, а недалеко с горы видно, как воины Тита с Навуходоносором
жрецов и первосвященников огнем жгут, мечом колют. Но пока халиф Омар женщин
на копье поднимает, пока Антиох Эпифан и Юлий Север детей и стариков в
Патриаршем пруду топят, Ниневея стены Иерусалима восстанавливает. Тут и
жрецы, и дети, женщины, старики по камешку стенку кладут, а половина
Иерусалима их сторожит, самаритяне да амониты недалеко от стен стоят и
смотрят, как стены растут, как город строится, как город горит. Вот сын
Ставра и Сары воду несет из Патриаршего пруда, чтобы в городе, на который
три тысячелетия с огнем и мечом течет мир, найти старика, дать ему глоток,
чтобы он глаза открыл, найти ребенка и омыть лицо его, дымом и кровью
одетое, найти дочь сестры - матери его, и сказать ей: - Вот вода, пойдем,
найдем дочь твою и дадим ей глоток воды, ибо нет у меня больше ничего, ни
хлеба, ни меча, ни защиты. Вот глоток в сосуде моем, все выпили воины, все
выпили человеки, и остался глоток, возьми его, потому что хочу успеть
напоить тебя, сестра моя, последней каплей, прежде чем вспыхнут стены и
последние храмы, испарятся пруды, и пруд Вивезда, и пруд Соломона, и пруд
Патриарший, и уйдет их вода к небу, как ушла в Нагасаки, когда упал с неба
огонь и поразил город, как поразил Содом и Гоморру, когда, переступив через
все законы человеков, согрешили они последним грехом, не приняли божьих
слуг, не пощадили их в доме Лота. И дальше так молился сын Ставра и Сары,
встав на колени посреди горящего Иерусалима.
глава 7
Вот иду я с юга на север, Дамасской улицей ступают мои бедные ноги.
Слева армянские камни, справа камни иудеев. Слева дом христиан, справа
магометане. И все они в дивном Божьем огне, дома и люди, животные, звери и
птицы, встают, даже мертвые движутся вместе со мною. Слева идут старейшины
из Сихема вместе Иеровоамом, справа старейшины вместе с Ровоамом, и здесь, в
огне, я слышу, как взлетают из губ их горящие речи. О Ровоам, облегчи наши
муки, сними с нас бремя налогов, будь милосерднее Соломона, - и ответ из
горящих губ вырывается тоже огнем, в нем различимы слова: "Отец наказывал
вас бичами, я буду учить вас ядом скорпиона". О Господи, почему в этом
божьем огне, что палит камни, тела, и деревья, и стены, звучат все те же
речи, и их повторяют друг за другом, сквозь огонь ненавидя друг друга,
братья мои, воскрешенные в этой божественной печи, которую Бог поставил на
клочке священной земли, в синайской пустыне, у ручья Кедрона, на отрогах
Сиона, Акра и Мориа, и Визефы. Посреди башен Угловой, Гиппика и Фасаила
ломятся, лезут на стены, таранят Яффские, Гефсиманские, Золотые, Навозные,
Сионские, Иродовы ворота. Люди халифа Омара, люди Аббаса, Готфрида
Бульонского, султана Халифа, Садалдина Селима. Господи, сколько их, всех
мастей, темных, белых и желтых, красных, лезут на стену Давида, на стены
Ирода, стены Агриппы. Что они здесь потеряли? Здесь тысячи лет живут иудеи,
у вас ведь целое море земли, реки, долины, горы, что потеряли вы здесь, в
горячей пустыне? Почему, как погребальный костер, каждое новое племя идей
зажигают на бедном Сионе? Разве нет другого места, зачем за тысячи верст
нести свои дрова, хворост, валежник с отрогов Урала и Пиреней, Анд и
Гиндукуша, Памира и Гималаев, и зажигать на Сионе свои жертвенные костры? И
связанными бросать нас туда, в это пламя, как будто нету другой жертвы на
всем огромном земном и небесном шаре? Но падает сера, и падает пламя, и
снова очередь на улицу Долороза, на стену Плача, на улицу рода Давида, на
Патриарший пруд, на Овечью купель, на Серай, и на Русский дом, на храм
святого Гроба Господня, церковь Святой Анны, на церковь святого Иакова, Эль
Акса, на Куббет ель Сакра, на мечеть Омара. На христианское, на
мусульманское, на иудейское кладбище, на город, построенный иудеем Давидом,
в котором так мало нам места. О Господи, чем провинились мы более, чем все
остальные люди, которые там, в небесах, далеко внизу под тобою, посылают
огонь небесный на всю нашу память, на все наши книги, на все наши храмы?
Опять бездомны пойдем по земле, и негде будет бездомному голову приклонить.
И храм, и стены, и книги опять укроем в душе и будем во тьме, украдкой, при
свече, не доставая наружу, читать обожженные эти страницы и будем молиться
молитвой своей благодатной. Ты прав во всем, Господи, имя Твое да пребудет
вовеки, наши грехи - безмерны, вина - непростима и плач - неутешен.
глава 8
И поднялся сын Ставра и Сары на гору Синай и, отгороженный от людей
завесой огня, так молился Богу - Господи, сохрани землю мою и горсть песка в
синайской пустыне, политой кровью братьев - друзей моих, и кровью братьев -
врагов моих. Когда ты сожжешь народ мой, и дом его, и сад его, и сад мой, и
вода Патриаршего пруда, смешавшись с водой пруда Соломона, устремится тебе
навстречу, подымая легкие души братьев моих, как желтый лист подымает
осенний ветер, как осенний ветер срывает зеленый лист, когда имя его ураган,
не заботясь о времени года, будь то лето, весна или ранняя осень, будь то
время меж осенью и зимой, меж осенью и летом, или между весной и летом.
Встреть синим небом цвета тихого моря, светом Полярной звезды, что сияет в
самом центре мира, где длился Божественный день, пришедший на смену
Божественной ночи. Встреть и возьми на ладонь свою, оставь хотя бы у самого
входа в Эдем, мы так долго страдали, что заслужили, великий Боже, тень от
костра за стеною Эдема, отзвук тепла, ветра, перевалившего Эдемовы стены,
эхо песни, которая тихо звучит за стеной, песни счастливых людей, страдавших
более нас. Милосердный Боже, пошли нам брызги твоих фонтанов, чтобы мы
смочили пересохшие губы. Пошли крошки хлеба с райских столов, чтобы дети
узнали вкус бессмертного хлеба. О Боже, пошли нам прозрачную нить виссона,
чтобы укрыть наши бедные души, хотя бы за то, что сложили мы песню об этом
Эдеме первые в мире. Пошли нам эхо слов Твоих, истинных, справедливых, за
то, что слово Господне выткали наши жены ночами на всех дорогах бедной моей
земли. Не остави нас, грешных, хотя бы и после смерти, после того, как ты
рукою своею во гневе дообрушил огонь и серу на горсть Синайской пустыни. А
те, кто сейчас в дороге, на горах и в долинах, в домах, в самолетах,
машинах, в минуту, когда наши души вместе с сухой водою пруда Соломона
отправятся в гости к Эдемовым стенам, пусть вспомнят о нас как о странных
нелепых людях, что были вместе с землею, когда она лежала под ногами, и
остались вместе с землею, когда поднялась она к Богу, сгорая в огне вместе с
нашим оставленным домом, вместе с нашим оставленным садом, вместе с нашим
расплавленным зреньем, вместе с нашим расплавленным слухом, вместе с нашей
нелепой судьбой.
глава 9
Ты давишь народ мой, как винодел давит плоть винограда, чтобы вытек
благородный сок цвета священной жертвы, и этим вином, разлив по земле его
красные реки, ты поишь человеков, в которых нету вина, как в выдавленном
винограде. Посмотри, целый век русский сок бродил в теле мира, а теперь
опять на синайском песке льется среди огня и дыма новая брага. Опять мир,
мой город, положил на жертвенник в центре пустыни, О чудо, завтра кровь этой
жертвы спасет от гибели землю. Я слышал запах сгоревшей Москвы, я слышал
глухие удары камней по телам человеков, Москвы и Иерусалима. Сегодня два
жертвенных огня разлиты твоею рукою, чтобы завтра багровую чашу вина земля
подняла во свое Спасенье, И там, где падут капли огненной браги, да будут
счастливы человеки, и вспомнит земля в счастливый час свой два жертвенных
овна, имена которым Москва и Иерусалим.
глава 10
И пока еврейский Бог в душе Емели с состраданием и участием смотрел на
то, как воины Навуходоносора, и Тита Флавия, и халифа Омара, и Антиоха Эпифа
рушат стены Иерусалима, и пока еврейский Бог устами Емели плакал над
сгоревшим, разрушенным, стертым с лица земли, измельченным в прах и пыль и
пепел Соломоновым храмом, русский Бог в душе Емели вел Его с юга на север по
Дамасской, или Базарной, улице к храму Гроба Господня. На Майданскую площадь
к пятиглавому собору во Имя Святой Троицы, такой же храм был построен
накануне гибели Москвы справа от Никитских ворот, если идти по бульвару к
Арбату, те же пять глав, во имя четыреединого божества, во имя единого бога
севера, юга, востока и запада с Верховным над ними. И один придел был на
востоке, и один на севере, и один на юге, и один на западе, как в Москве в
храме Велеса времен Леты. И в каждом приделе - алтарь. И заутреня была на
востоке, и дневная служба была на юге, и вечеря - на западе, и ночная служба
была на севере. И утром начало весны служили на востоке, и первый день лета
днем служили на юге, и первый день осени вечером служили на западе, и первый
день зимы - ночью на севере. И восточный придел был для детей, и южный - для
юных, и западный - для зрелых, и северный - для стариков. Только четыре
цифры было на циферблате прошедшей истории, цифра один, и цифра два, и цифра
три, и последняя цифра - четыре, и пятой не было на циферблате истории, а
когда кончали по кругу стрелки бег свой, то после севера следовал восток,
как после старости - детство, как после ночи - утро, как после зимы - весна.
И служба в храме утром была на китайском языке, и служба днем на арабском, и
служба вечером - на английском, и служба ночью шла по-русски, и каждая в
своем приделе, и из каждого алтаря выходил священник в одеянии цвета своей
стороны света: утром - желтого цвета, днем - черного, вечером - белого и
ночью - красного цвета. И так каждый день, и так до 20 июля 2017 год, когда
запылала Москва, как раз за девятнадцать дней до первых языков пламени,
павших на стены иерусалимские, на стены пятиглавого четверичного храма, как
вся земля похожего на крест Господень, что стоял в храме Гроба Господня
возле стен дома Казановы, дома австрийского и францисканского монастыря,
имевшего столько же сторон, сколько их у плиты желто-розового мрамора,
лежащей напротив входа в храм Господень и прикрывающей собой - как
прикрывает тело ребенка мать от направленных на него мечей безбожников -
плиту, на которую положили тело Господне, снятое со креста, Иосиф
Аримафийский и Никодим для помазания миром. Столько же сторон было и у
часовни Кувууклия, чей свет падал, освещая сумрак храма Гроба Господня. И
свет лампад в часовне, смешиваясь со светом окна, освящал и камень, лежащий
в мраморной чаше, вернее - часть камня, который был отвален от гроба
Господня. И свет других сорока лампад через стену падал в другой придел
часовни, освящая четырехсторонний гроб Господень. И храм Голгофы и капелла
во имя Марии Скорбящей, и храм Воскресения, и часовня Каменных Уз, и придел
темницы Христовой, и придел Разделения Риз, и храм Обретения Честного
креста, и часовня Иоанна Предтечи и скит патриарха Никона с церковью Петра и
Павла на крыше, и витой лестницей, в которой ход вверх левым плечом вперед,
стоящий перед Иорданом, позади Кедрона в Гефсиманском саду, все сгрудились
вокруг гроба Господня, с северо-юга, востока и запада, как часовые, несущие
вечную службу над дивным, нечаянным и непонятым бессмертием, и в окнах
храмов были холмы, рощи и дома, похожие на холмы, рощи, дома потускневших
икон, висевших в храме. Так бессмертие Кащея было спрятано в кресте земного
шара, в котором было спрятано все пространство России с севера на юг и с
востока на запад, как две части мира, Азия и Европа, были спрятаны внутри
земли русской, и внутри их был спрятан Иерусалим с русским кварталом, и
внутри русского квартала был спрятан гроб Господень, под которым было
спрятано бессмертие живое, непонятое бессмертие, единственное, что уцелеет
от пламени, упавшего на Москву, которая замыкала мир, и на Иерусалим,
который начинал его. И это душу Емели наполняло той надеждой, которая делает
человеков защищенными во времена мора, революций, потрясений и войн, которые
всегда кончаются гармонией мира и восстановлением законов неба. Без жертв не
восстанавливается гармония мира, а на жертвенник мира только Россия и Иудея
положили своих сынов и дочерей столько, что остальные жертвы были почти
неразличимы во тьме крови, пролитой Россией и Иерусалимом, которая как океан
в земле плескалась в душе Емели, и еще тьмы его братьев в России и Иудее, в
которых была слита соль Иудеи и хляби России, что и было океаном мира,
полным потопленных городов, храмов, могил и человеческих племен, не один раз
и не в последний, ибо таков ход стрелок на часах человеческой истории -
начиная с востока по кругу и кончая севером по кругу. И огонь Москвы и
Иерусалима - только грань, отделяющая новый круг циферблата, так было и так
будет и уже не с нами, но по нашему кругу, и по Божественному кругу, и по
кругу Человеков. И возле Гроба Господня встал на колени Емеля, и при свете
небесного огня, и при свете лампад, и при свете солнца, и при свете звезд и
луны там молился Емеля Единому Богу, а значит, Богу севера, и Богу востока,
и Богу юга, и Богу запада, пяти куполам на русских храмах. - Да святится имя
Твое, Создатель всего сущего, всего земного и неземного, Создатель и Севера
и Юга, Создатель Востока и Запада, все мы - дети Твои, и огонь твой,
посланный на землю мою, - огонь очищения, и огонь надежды, и огонь торжества
Твоего и справедливости Твоей. Вот гибнет земля моя, и все мы уходим в
шахты, вырытые провидением Твоим, уходим под травы и деревья, уходим под
реки и озера, уходим в чрево гор и чрево океана, чтобы со временем, как
трава, прорасти наружу, через воды, воздух, горы и огонь, чтобы вполне
оценить милость и милосердие Твое и чудо Твое - иметь возможность дышать
воздухом Твоим, видеть свет Твой и видеть тьму Твою. И видеть огромное
колесо, которое катится по жизни, и имя его весна, лето, осень и зима, и
детство, юность, зрелость, старость, и утро, день, вечер и ночь, и жизнь в
земле, воздухе, огне и воде. Ты разрываешь нашу память, как пальцы разрывают
написанное на бумаге, и пускаешь по ветру и сжигаешь в огне, и никто по
пеплу не восстановит слово Твое, но эхо пепла Твоего возвращает слово Твое в
мир. И мы опять записываем на бумаге свою память, чтобы она сгорела в огне,
утонула в воде, истлела в земле, и была развеяна по ветру. О, Господи, да
святится имя Твое, здесь, у стен Иерусалима. И возле Лобного места, и на
берегу Москвы-реки, где стоял храм Велеса и стоит Успенский собор, как на
месте Воскресения Христова стоит храм Гроба Господня. Вот падает огонь,
рушатся стены, вот пепел ложится на землю, как осенью ложатся листья и зимой
снег. Вот дует ветер, мешая огонь, и пепел, и землю, и листья, и снег, и
земля очищается от скверны человеков. Но никто не бросил меня на жертвенник
Твой одного, а вместе со всеми храмами, стенами, прудами и улицами положил
на жертвенный стол под жертвенный нож народ мой и память народа Твоего.
Слава Тебе, Господи, ибо близко четвертое пришествие мира земли и третье уже
тает в дыме и облаках. И тает имя Ставра, отца моего, и тает имя Сары,
матери моей, и дым Иерусалима впивается в клубы дыма московского. Опять на
жертвеннике кровь Сары и Ставра, и кровь Сары стала третий мир, и кровь
Ставра молода, как четвертый мир, и первый народ и последний народ на
жертвеннике не последнем Твоем. Да пошли безоблачное небо, чтобы не лил
дождь и не затушил пожар очищения, да пошли нам тьму египетскую, чтобы
далеко было видно пламя жертвенного костра, да пошли нам ветер могучий,
чтобы выше раздул он музыку жертвенной песни. И отсюда начинается жертвенная
песня Емели, которой научила его Сара:
- И Господь на жертвенник белого камня положил агнца белого, и прибавил
к нему агнца черного, и прибавил агнца желтого, и прибавил агнца красного -
сжег, и когда дым агнецов коснулся ноздрей Бога, по запаху понял Бог, что не
изменились люди от милосердия Его, и пролил на алтарь черного камня кровь
красного человека, и белого человека, и желтого человека, и черного
человека, пролил Бог на алтарь черного камня. И когда запах крови коснулся
ноздрей Его, понял Бог, что остался глух человек к заботам Его, и тогда на
камень желтого цвета положил Бог белый народ и красный народ, и желтый
народ, и черный народ и смахнул его ладонью Своей с земли, и долго человеки
летели, как сорванные листья летом, оседая то там, то здесь на пространстве
вокруг звезд. И когда крик их коснулся уха Его, понял Бог, что не поняли
люди гнева Его, и тогда собрал он звезды и солнце, и землю, и воду и разлил
на жертвенный камень красного цвета. И когда запах духоты и тесноты коснулся
души Его, понял Бог, что глухи и народы и земля к вниманию Его. И тогда
разрешил Бог быть им такими, какие есть, но каждый стал один, и каждая стала
одна, и каждый народ один, и каждая земля одна, и все пошло по кругу своему,
но иначе чем знали люди, ибо Бог милосерден и к глухоте. И Он живее их
смерти и бессмертнее их жизни. И так было и пребудет во веки. Так молился
Емеля перед стенами иерусалимскими, в русском квартале возле храма Гроба
Господня, 9 дня аба иудейского названия месяца или 29 августа 2017 год по
рождеству Христову, в 1447 год по рождении пророка Магомета, и в 2577 год по
рождения пророка Будды, в 2568 по рождении Конфуция в священный день для
каждого живущего на земле, хотя они и не помнят этого, как человеки не
помнят имен предков своих, как предки не помнят прежних имен единого Бога.
Москва, Плес, Переделкино 1969 - 1991, август 2003
преддверии святилища, не успел поднять глаза на священные хлеба, не успел
увидеть светильники с семью лампадами, не успел вдохнуть дым благовоний, как
налетели воины Навуходоносора, и ударил первый и отсек правую руку жрецу, и
кровь потекла поверх голубой ризы, и впиталась, и окрасила белый лен в цвет
утреннего неба, и второй воин отсек левую руку, все как с отцом Вениамином
на станции Чаплино возле Екатеринославля в России в год 1918 в четвертый
день месяца февраля, и потекла кровь поверх туники, цвета полуночного
весеннего неба над горой Синай, и впиталась в белый лен, и закапала с
серебряных колоколец, тихо звеня, на землю. И третий воин проткнул живот
жреца, а четвертый отрубил ему голову ударом кривым и жестким, и упала
голова жреца на золотой жертвенник и сбила светильник бронзовый о семи
лампадах, и загорелись шерсть и лен, и запахло паленой шкурой бараньей. И
схватил первый воин светильник упавший, и второй воин - ковчег из дерева
ситтим, и третий воин - голову жреца, а четвертый - выпавшие Скрижали
Завета, и, пока бежали, загорелась на них одежа их, и голова в руках воинов,
и выбежали они, и никто не мог потушить их. И было то 9 аба 9414 год от
сотворения человеков, и воины Тита 9 аба 63 год подхватили выпавший из рук
воина Навуходоносора светильник, вдесятером волоча его, и упал он и убил
того, кто был последним, и другие тащили двенадцать золотых хлебов
предложения, серебряные трубы и сведенный вавилонский занавес, на котором
выткан небосвод цвета иудейской пасхальной ночи, и ковчег завета, и
священные свитки. Тащат и победно орут воины Тита, воины всадника Педания и
воины всего мира очередной вечной священной римской империи, имя которой
меняется, но никогда не меняется смысл. Смотрит Педаний на этих грязных,
замызганных, жалких, тощих, худых, безумных, с воспаленными, черными, как
ночная кровь, глазами, замученных, умирающих, голодных, убивающих,
ненавидящих бессильно и неистово иудеев, и с гордостью вспоминает свой Рим,
что совсем еще вчера, в течение одного дня, щедро развлекал император
Вителлий - утром, захватив Капитолий, разграбив и запалив храм, он
величественно убивает Сабина, а вечером этих солдат наголову разбивает
Антоний, и чернь весело, и безмятежно, и беззлобно тащит по камням римских
улиц бедного императора, и, глумясь, терзает, давит его ногами, и топчет,
испытывая самые веселые и беззаботные чувства к своему императору. И пока
воины Антония добивают солдат Вителлия, римская чернь гуляет, веселится,
гудит, пляшет в лужах разлитой крови, смачно топая, так что брызги летят на
окружающих, и пока рядом убивают сестер, братьев, отцов, матерей,
разряженные дорогие потаскухи отдаются своим пьяным партнерам, а партнеров
колют мечами пьяные легионеры, стаскивая партнеров с дорогих потаскух, и те,
смеясь, принимают в себя еще не остывших от боя и потому неистовых
Антониевых солдат, а потом и легионеров стаскивает, веселя еще более
потаскух, римская чернь и бель. И вот, пока одни убивают других, другие
получают удовольствие от этого зрелища, и кровь, и бой, и пожар, и пот, и
слезы - всего лишь острая приправа к сытой, будничной, скучной жизни - вот
что такое каждый Рим, - думает Педаний. И когда один солдат удачно, с
размаху закалывает другого, толпа аплодирует удачному удару, и когда
легионер удачно воткнет меч в спину лежащего на потаскухе и стаскивает его
за волосы, толпа аплодирует, и когда мечи косят, как траву, первых среди
толпы, толпа аплодирует. Толпа, как толпа в любой стране и любое время.
Также глазела, не шарахаясь, праздная толпа возле московского Белого дома, в
октябре 1993 год, когда снайперы из окон Белого дома снимали праздных зевак,
подошедших опасно близко к русской истории. Аплодирует толпа и всаднику, что
плача, волочет по римской мостовой за волосы свою жену, которая только что
отдавалась всем, толпа аплодирует и когда ребенка, защищающего мать,
легионер прокалывает насквозь - толпа аплодирует. Нет ненависти и ужаса,
есть веселие, и развлечение, и острота. Где для иудея гражданская война или
война не гражданская, для римлянина - комедия, цирк, клоунада, повод к
удовольствию и насмешке. Брезгливо смотрит всадник Педаний, что сожжет
Соломонов храм, на этот жалкий, бессильный, ненавидящий сброд, ему смешны и
их злоба, и безумие одного, бросающегося с ножом на десяток мечей, и стоящие
с поднятыми руками первосвященники на крыше горящего храма, и бросающиеся в
пропасть вместе с женами и детьми воины, когда уже некуда отступать. О боги,
боги, думает всадник, зачем вы создали, кроме вечных римлян, еще и этих
шелудивых, лишенных чувства юмора, не знающих веселого наслаждения жизнью -
варваров? А вот и легионы Юлия Севера с императором Адрианом, все, что не
успели дотащить и разрушить, разрушают и тащат, и срывают стены, и на месте
храма уже строят храм Олимпийского Зевса, пока горят иерусалимские стены,
пока рушится Соломонов храм, пока валятся жрецы, уронив свои золотые головы
на золотой жертвенник, кровавя виссон и шерсть, кровавя пурпурное и
червонное, голубое и белое, фиолетовое и черное... и на черном не видно
крови, только пар поднимается над черным, и пар этот ал, как утреннее небо
иудейской осени.
глава 5
А в центре развалин, в центре пожара, в центре красного ветра, стоит,
неподвижен и цел, дворец истинного первосвященника Анны и его зятя Каифы,
лишь ходящего в этом сане от римлян. И дворец тот квадратен, как мир, как
Иерусалим и как двор, который окружает он палатами своими, и только арка
ведет вошедшего во двор, как и апостола Петра во дворец первосвященника
истинного - именем Анна, и первосвященника лишь по званию - Каифы. Цел,
неподвижен и другой дворец, построенный первым Иродом к юго-западу от
Храмовой горы, извне с массой высоких башен и сверкающей кровлей, внутри же
- мраморными колоннами цвета малахита, бирюзы и агата и сердолика. ...
Мозаичный пол плыл под ногами подобно облаку, и голова кружилась при виде
его орнамента, который ворожил глаз и качал сердце, фонтаны падали на
облачную мозаику, и вода имела цвет мраморных колонн - малахита, бирюзы,
агата и сердолика. Голуби, не боясь и не видя орнамента, метались среди
колонн, как языки пламени. Все рушилось вокруг, стонала земля, и молитва
ставросара Емели дышала над развалинами Иерусалима, искупавшего в последний
раз кровь сына Божьего. А во дворце первого Ирода, в палате суда и сегодня,
как всегда, стоял Понтий Пилат - прокуратор Иудеи, справа от него - Никодим,
а слева - Иосиф Аримафейский и Гамалиил, внук Галлеля, члены Синедриона, что
были против казни сына Божьего. А напротив Понтия Пилата - первосвященник по
власти - Анна, низложенный двадцать лет назад прокуратором Валерием Гратом,
дом Анны через поколение будет разрушен чернью, и сына Анны будут волочь по
камням иерусалимских улиц, осыпая ударами, к месту казни. Справа от него
стоит Иуда, за тридцать серебреников которого будет куплено поле горшечника,
Акелдам. Земля крови, кладбище бродяг и нищих, ибо тридцать серебреников,
даже возвращенных, кощунство положить в храмовую сокровищницу корван. А
слева стоит Каифа, что будет низложен в будущем году, убогая тень Анны, не
имеющий своей мысли, но имеющий титул и знак, как Ирод, как имеют его все
предназначенные в жертву и одетые накануне в лучшие одежды, осыпаемые
почестями, прежде чем жертвенное железо коснется их гладковыбритых шей. И
нет мира между ними. И спор их так же слеп и так же непонимаем одной и
другой стороной, как непонимаемы друг другом все думающие только о себе. Вот
крестьяне деревни Егорино в 1918 год выкопали мертвого барина Тенешева,
подняли его на пень, привязали, дали ему в руки газету "Беднота" и идут мимо
и плюют в него, вот красноармейцы Левинсона распяли отца Николая, бедного
пастыря бедного народа своего, вот сын выкопал отца из могилы, неправедного
отца, и бросил его собакам - не то ли привело к погибели народы, ушедшие из
истории до них, но та ли вина была их по сравнению с виной казни Его? И
только казнимый, принявший казнившего, наказанный - наказывающего,
осужденный - осуждающего, отвергнутый - отвергавшего, спасен будет, и имя
ему - ставросар во веки веков. Здесь, на развалинах Иерусалима, кончается
вина Израилева, здесь, в огне, среди стен иерусалимских, начинается очищение
израилево, там, в мире, где по земле рассыпаны ставросары, начинается
спасение и жизнь народа русского, и народа иудейского, и народа каждого, кто
станет братом и женой всем, причинившим обиду ему, и простит их, и тогда сам
спасен будет. И пока не остановится рука мстящего, пока не остановится пуля
проклинающего, пока не сломается мысль ненавидящего, и он сам и народ его
тем же оружием поражен будет, и дети его, и внуки его, и земля его, так
было, но если так будет - нет спасения человекам, и часы их исчислены, и
царство их исчислено и разрушено будет, если не волей человеков, То волею
Божьею.
глава 6
А навстречу им другой поток, не поймешь, откуда течет, куда путь
держит... Вон Иов меч поднял, меч поднял, крадется по каналу в Иерусалим, и
иевусеи бегут с воинами Давидовыми, путаются, сшибаются, на мечи римские
налетают, а пока пожаром горит Соломонов храм, пока кровь течет, в
Патриарший пруд рекой льется. И Патриарший пруд в красном разливе краше
пруда Соломонова стал. А вот и Соломон. Сам Соломон в Яффе на берегу моря
стоит, встречает дерево кипарисовое да кедровое. А уж и Адонирам с Ханами и
Хирам то древо на гору волокут, как будто не рядом кровь льется, не рядом
стоны стоят, не рядом пожар огнем и дымом по горе стелется. А дым ветер
гонит, и на холме Офел стены растут, вот и вечный огонь в жертвеннике
всесожжения с пожаром от стен храма Соломонова переплетается. И греется вода
в "медном море", что на двенадцати медных волах стоит, три из них, как и
дома Москвы времени Леты, на север смотрят, три - на юг, три - на восток и
три -на запад, двенадцать месяцев в году, двенадцать колен израилевых,
двенадцать волов землю держат. А храм из пожара растет, и огня все меньше
становится, и виден он из пламени, как солнце из тучи. Тридцать и один метр
длиной, десять и еще половина метра шириной: а Велесов - таков же, но в
Москве к нему крест-на-крест стоит внутри стен притвор, главный зал и святое
место, где Ковчег Завета стоит, стены и потолок кедрового дерева, паркет
кипарисовыми запахами пахнет, как иконы резные в Сергиевом Посаде, кругом
панели, а на них херувимы золотом блестят, пальмы и цветы с солнцем
встречаются, а недалеко с горы видно, как воины Тита с Навуходоносором
жрецов и первосвященников огнем жгут, мечом колют. Но пока халиф Омар женщин
на копье поднимает, пока Антиох Эпифан и Юлий Север детей и стариков в
Патриаршем пруду топят, Ниневея стены Иерусалима восстанавливает. Тут и
жрецы, и дети, женщины, старики по камешку стенку кладут, а половина
Иерусалима их сторожит, самаритяне да амониты недалеко от стен стоят и
смотрят, как стены растут, как город строится, как город горит. Вот сын
Ставра и Сары воду несет из Патриаршего пруда, чтобы в городе, на который
три тысячелетия с огнем и мечом течет мир, найти старика, дать ему глоток,
чтобы он глаза открыл, найти ребенка и омыть лицо его, дымом и кровью
одетое, найти дочь сестры - матери его, и сказать ей: - Вот вода, пойдем,
найдем дочь твою и дадим ей глоток воды, ибо нет у меня больше ничего, ни
хлеба, ни меча, ни защиты. Вот глоток в сосуде моем, все выпили воины, все
выпили человеки, и остался глоток, возьми его, потому что хочу успеть
напоить тебя, сестра моя, последней каплей, прежде чем вспыхнут стены и
последние храмы, испарятся пруды, и пруд Вивезда, и пруд Соломона, и пруд
Патриарший, и уйдет их вода к небу, как ушла в Нагасаки, когда упал с неба
огонь и поразил город, как поразил Содом и Гоморру, когда, переступив через
все законы человеков, согрешили они последним грехом, не приняли божьих
слуг, не пощадили их в доме Лота. И дальше так молился сын Ставра и Сары,
встав на колени посреди горящего Иерусалима.
глава 7
Вот иду я с юга на север, Дамасской улицей ступают мои бедные ноги.
Слева армянские камни, справа камни иудеев. Слева дом христиан, справа
магометане. И все они в дивном Божьем огне, дома и люди, животные, звери и
птицы, встают, даже мертвые движутся вместе со мною. Слева идут старейшины
из Сихема вместе Иеровоамом, справа старейшины вместе с Ровоамом, и здесь, в
огне, я слышу, как взлетают из губ их горящие речи. О Ровоам, облегчи наши
муки, сними с нас бремя налогов, будь милосерднее Соломона, - и ответ из
горящих губ вырывается тоже огнем, в нем различимы слова: "Отец наказывал
вас бичами, я буду учить вас ядом скорпиона". О Господи, почему в этом
божьем огне, что палит камни, тела, и деревья, и стены, звучат все те же
речи, и их повторяют друг за другом, сквозь огонь ненавидя друг друга,
братья мои, воскрешенные в этой божественной печи, которую Бог поставил на
клочке священной земли, в синайской пустыне, у ручья Кедрона, на отрогах
Сиона, Акра и Мориа, и Визефы. Посреди башен Угловой, Гиппика и Фасаила
ломятся, лезут на стены, таранят Яффские, Гефсиманские, Золотые, Навозные,
Сионские, Иродовы ворота. Люди халифа Омара, люди Аббаса, Готфрида
Бульонского, султана Халифа, Садалдина Селима. Господи, сколько их, всех
мастей, темных, белых и желтых, красных, лезут на стену Давида, на стены
Ирода, стены Агриппы. Что они здесь потеряли? Здесь тысячи лет живут иудеи,
у вас ведь целое море земли, реки, долины, горы, что потеряли вы здесь, в
горячей пустыне? Почему, как погребальный костер, каждое новое племя идей
зажигают на бедном Сионе? Разве нет другого места, зачем за тысячи верст
нести свои дрова, хворост, валежник с отрогов Урала и Пиреней, Анд и
Гиндукуша, Памира и Гималаев, и зажигать на Сионе свои жертвенные костры? И
связанными бросать нас туда, в это пламя, как будто нету другой жертвы на
всем огромном земном и небесном шаре? Но падает сера, и падает пламя, и
снова очередь на улицу Долороза, на стену Плача, на улицу рода Давида, на
Патриарший пруд, на Овечью купель, на Серай, и на Русский дом, на храм
святого Гроба Господня, церковь Святой Анны, на церковь святого Иакова, Эль
Акса, на Куббет ель Сакра, на мечеть Омара. На христианское, на
мусульманское, на иудейское кладбище, на город, построенный иудеем Давидом,
в котором так мало нам места. О Господи, чем провинились мы более, чем все
остальные люди, которые там, в небесах, далеко внизу под тобою, посылают
огонь небесный на всю нашу память, на все наши книги, на все наши храмы?
Опять бездомны пойдем по земле, и негде будет бездомному голову приклонить.
И храм, и стены, и книги опять укроем в душе и будем во тьме, украдкой, при
свече, не доставая наружу, читать обожженные эти страницы и будем молиться
молитвой своей благодатной. Ты прав во всем, Господи, имя Твое да пребудет
вовеки, наши грехи - безмерны, вина - непростима и плач - неутешен.
глава 8
И поднялся сын Ставра и Сары на гору Синай и, отгороженный от людей
завесой огня, так молился Богу - Господи, сохрани землю мою и горсть песка в
синайской пустыне, политой кровью братьев - друзей моих, и кровью братьев -
врагов моих. Когда ты сожжешь народ мой, и дом его, и сад его, и сад мой, и
вода Патриаршего пруда, смешавшись с водой пруда Соломона, устремится тебе
навстречу, подымая легкие души братьев моих, как желтый лист подымает
осенний ветер, как осенний ветер срывает зеленый лист, когда имя его ураган,
не заботясь о времени года, будь то лето, весна или ранняя осень, будь то
время меж осенью и зимой, меж осенью и летом, или между весной и летом.
Встреть синим небом цвета тихого моря, светом Полярной звезды, что сияет в
самом центре мира, где длился Божественный день, пришедший на смену
Божественной ночи. Встреть и возьми на ладонь свою, оставь хотя бы у самого
входа в Эдем, мы так долго страдали, что заслужили, великий Боже, тень от
костра за стеною Эдема, отзвук тепла, ветра, перевалившего Эдемовы стены,
эхо песни, которая тихо звучит за стеной, песни счастливых людей, страдавших
более нас. Милосердный Боже, пошли нам брызги твоих фонтанов, чтобы мы
смочили пересохшие губы. Пошли крошки хлеба с райских столов, чтобы дети
узнали вкус бессмертного хлеба. О Боже, пошли нам прозрачную нить виссона,
чтобы укрыть наши бедные души, хотя бы за то, что сложили мы песню об этом
Эдеме первые в мире. Пошли нам эхо слов Твоих, истинных, справедливых, за
то, что слово Господне выткали наши жены ночами на всех дорогах бедной моей
земли. Не остави нас, грешных, хотя бы и после смерти, после того, как ты
рукою своею во гневе дообрушил огонь и серу на горсть Синайской пустыни. А
те, кто сейчас в дороге, на горах и в долинах, в домах, в самолетах,
машинах, в минуту, когда наши души вместе с сухой водою пруда Соломона
отправятся в гости к Эдемовым стенам, пусть вспомнят о нас как о странных
нелепых людях, что были вместе с землею, когда она лежала под ногами, и
остались вместе с землею, когда поднялась она к Богу, сгорая в огне вместе с
нашим оставленным домом, вместе с нашим оставленным садом, вместе с нашим
расплавленным зреньем, вместе с нашим расплавленным слухом, вместе с нашей
нелепой судьбой.
глава 9
Ты давишь народ мой, как винодел давит плоть винограда, чтобы вытек
благородный сок цвета священной жертвы, и этим вином, разлив по земле его
красные реки, ты поишь человеков, в которых нету вина, как в выдавленном
винограде. Посмотри, целый век русский сок бродил в теле мира, а теперь
опять на синайском песке льется среди огня и дыма новая брага. Опять мир,
мой город, положил на жертвенник в центре пустыни, О чудо, завтра кровь этой
жертвы спасет от гибели землю. Я слышал запах сгоревшей Москвы, я слышал
глухие удары камней по телам человеков, Москвы и Иерусалима. Сегодня два
жертвенных огня разлиты твоею рукою, чтобы завтра багровую чашу вина земля
подняла во свое Спасенье, И там, где падут капли огненной браги, да будут
счастливы человеки, и вспомнит земля в счастливый час свой два жертвенных
овна, имена которым Москва и Иерусалим.
глава 10
И пока еврейский Бог в душе Емели с состраданием и участием смотрел на
то, как воины Навуходоносора, и Тита Флавия, и халифа Омара, и Антиоха Эпифа
рушат стены Иерусалима, и пока еврейский Бог устами Емели плакал над
сгоревшим, разрушенным, стертым с лица земли, измельченным в прах и пыль и
пепел Соломоновым храмом, русский Бог в душе Емели вел Его с юга на север по
Дамасской, или Базарной, улице к храму Гроба Господня. На Майданскую площадь
к пятиглавому собору во Имя Святой Троицы, такой же храм был построен
накануне гибели Москвы справа от Никитских ворот, если идти по бульвару к
Арбату, те же пять глав, во имя четыреединого божества, во имя единого бога
севера, юга, востока и запада с Верховным над ними. И один придел был на
востоке, и один на севере, и один на юге, и один на западе, как в Москве в
храме Велеса времен Леты. И в каждом приделе - алтарь. И заутреня была на
востоке, и дневная служба была на юге, и вечеря - на западе, и ночная служба
была на севере. И утром начало весны служили на востоке, и первый день лета
днем служили на юге, и первый день осени вечером служили на западе, и первый
день зимы - ночью на севере. И восточный придел был для детей, и южный - для
юных, и западный - для зрелых, и северный - для стариков. Только четыре
цифры было на циферблате прошедшей истории, цифра один, и цифра два, и цифра
три, и последняя цифра - четыре, и пятой не было на циферблате истории, а
когда кончали по кругу стрелки бег свой, то после севера следовал восток,
как после старости - детство, как после ночи - утро, как после зимы - весна.
И служба в храме утром была на китайском языке, и служба днем на арабском, и
служба вечером - на английском, и служба ночью шла по-русски, и каждая в
своем приделе, и из каждого алтаря выходил священник в одеянии цвета своей
стороны света: утром - желтого цвета, днем - черного, вечером - белого и
ночью - красного цвета. И так каждый день, и так до 20 июля 2017 год, когда
запылала Москва, как раз за девятнадцать дней до первых языков пламени,
павших на стены иерусалимские, на стены пятиглавого четверичного храма, как
вся земля похожего на крест Господень, что стоял в храме Гроба Господня
возле стен дома Казановы, дома австрийского и францисканского монастыря,
имевшего столько же сторон, сколько их у плиты желто-розового мрамора,
лежащей напротив входа в храм Господень и прикрывающей собой - как
прикрывает тело ребенка мать от направленных на него мечей безбожников -
плиту, на которую положили тело Господне, снятое со креста, Иосиф
Аримафийский и Никодим для помазания миром. Столько же сторон было и у
часовни Кувууклия, чей свет падал, освещая сумрак храма Гроба Господня. И
свет лампад в часовне, смешиваясь со светом окна, освящал и камень, лежащий
в мраморной чаше, вернее - часть камня, который был отвален от гроба
Господня. И свет других сорока лампад через стену падал в другой придел
часовни, освящая четырехсторонний гроб Господень. И храм Голгофы и капелла
во имя Марии Скорбящей, и храм Воскресения, и часовня Каменных Уз, и придел
темницы Христовой, и придел Разделения Риз, и храм Обретения Честного
креста, и часовня Иоанна Предтечи и скит патриарха Никона с церковью Петра и
Павла на крыше, и витой лестницей, в которой ход вверх левым плечом вперед,
стоящий перед Иорданом, позади Кедрона в Гефсиманском саду, все сгрудились
вокруг гроба Господня, с северо-юга, востока и запада, как часовые, несущие
вечную службу над дивным, нечаянным и непонятым бессмертием, и в окнах
храмов были холмы, рощи и дома, похожие на холмы, рощи, дома потускневших
икон, висевших в храме. Так бессмертие Кащея было спрятано в кресте земного
шара, в котором было спрятано все пространство России с севера на юг и с
востока на запад, как две части мира, Азия и Европа, были спрятаны внутри
земли русской, и внутри их был спрятан Иерусалим с русским кварталом, и
внутри русского квартала был спрятан гроб Господень, под которым было
спрятано бессмертие живое, непонятое бессмертие, единственное, что уцелеет
от пламени, упавшего на Москву, которая замыкала мир, и на Иерусалим,
который начинал его. И это душу Емели наполняло той надеждой, которая делает
человеков защищенными во времена мора, революций, потрясений и войн, которые
всегда кончаются гармонией мира и восстановлением законов неба. Без жертв не
восстанавливается гармония мира, а на жертвенник мира только Россия и Иудея
положили своих сынов и дочерей столько, что остальные жертвы были почти
неразличимы во тьме крови, пролитой Россией и Иерусалимом, которая как океан
в земле плескалась в душе Емели, и еще тьмы его братьев в России и Иудее, в
которых была слита соль Иудеи и хляби России, что и было океаном мира,
полным потопленных городов, храмов, могил и человеческих племен, не один раз
и не в последний, ибо таков ход стрелок на часах человеческой истории -
начиная с востока по кругу и кончая севером по кругу. И огонь Москвы и
Иерусалима - только грань, отделяющая новый круг циферблата, так было и так
будет и уже не с нами, но по нашему кругу, и по Божественному кругу, и по
кругу Человеков. И возле Гроба Господня встал на колени Емеля, и при свете
небесного огня, и при свете лампад, и при свете солнца, и при свете звезд и
луны там молился Емеля Единому Богу, а значит, Богу севера, и Богу востока,
и Богу юга, и Богу запада, пяти куполам на русских храмах. - Да святится имя
Твое, Создатель всего сущего, всего земного и неземного, Создатель и Севера
и Юга, Создатель Востока и Запада, все мы - дети Твои, и огонь твой,
посланный на землю мою, - огонь очищения, и огонь надежды, и огонь торжества
Твоего и справедливости Твоей. Вот гибнет земля моя, и все мы уходим в
шахты, вырытые провидением Твоим, уходим под травы и деревья, уходим под
реки и озера, уходим в чрево гор и чрево океана, чтобы со временем, как
трава, прорасти наружу, через воды, воздух, горы и огонь, чтобы вполне
оценить милость и милосердие Твое и чудо Твое - иметь возможность дышать
воздухом Твоим, видеть свет Твой и видеть тьму Твою. И видеть огромное
колесо, которое катится по жизни, и имя его весна, лето, осень и зима, и
детство, юность, зрелость, старость, и утро, день, вечер и ночь, и жизнь в
земле, воздухе, огне и воде. Ты разрываешь нашу память, как пальцы разрывают
написанное на бумаге, и пускаешь по ветру и сжигаешь в огне, и никто по
пеплу не восстановит слово Твое, но эхо пепла Твоего возвращает слово Твое в
мир. И мы опять записываем на бумаге свою память, чтобы она сгорела в огне,
утонула в воде, истлела в земле, и была развеяна по ветру. О, Господи, да
святится имя Твое, здесь, у стен Иерусалима. И возле Лобного места, и на
берегу Москвы-реки, где стоял храм Велеса и стоит Успенский собор, как на
месте Воскресения Христова стоит храм Гроба Господня. Вот падает огонь,
рушатся стены, вот пепел ложится на землю, как осенью ложатся листья и зимой
снег. Вот дует ветер, мешая огонь, и пепел, и землю, и листья, и снег, и
земля очищается от скверны человеков. Но никто не бросил меня на жертвенник
Твой одного, а вместе со всеми храмами, стенами, прудами и улицами положил
на жертвенный стол под жертвенный нож народ мой и память народа Твоего.
Слава Тебе, Господи, ибо близко четвертое пришествие мира земли и третье уже
тает в дыме и облаках. И тает имя Ставра, отца моего, и тает имя Сары,
матери моей, и дым Иерусалима впивается в клубы дыма московского. Опять на
жертвеннике кровь Сары и Ставра, и кровь Сары стала третий мир, и кровь
Ставра молода, как четвертый мир, и первый народ и последний народ на
жертвеннике не последнем Твоем. Да пошли безоблачное небо, чтобы не лил
дождь и не затушил пожар очищения, да пошли нам тьму египетскую, чтобы
далеко было видно пламя жертвенного костра, да пошли нам ветер могучий,
чтобы выше раздул он музыку жертвенной песни. И отсюда начинается жертвенная
песня Емели, которой научила его Сара:
- И Господь на жертвенник белого камня положил агнца белого, и прибавил
к нему агнца черного, и прибавил агнца желтого, и прибавил агнца красного -
сжег, и когда дым агнецов коснулся ноздрей Бога, по запаху понял Бог, что не
изменились люди от милосердия Его, и пролил на алтарь черного камня кровь
красного человека, и белого человека, и желтого человека, и черного
человека, пролил Бог на алтарь черного камня. И когда запах крови коснулся
ноздрей Его, понял Бог, что остался глух человек к заботам Его, и тогда на
камень желтого цвета положил Бог белый народ и красный народ, и желтый
народ, и черный народ и смахнул его ладонью Своей с земли, и долго человеки
летели, как сорванные листья летом, оседая то там, то здесь на пространстве
вокруг звезд. И когда крик их коснулся уха Его, понял Бог, что не поняли
люди гнева Его, и тогда собрал он звезды и солнце, и землю, и воду и разлил
на жертвенный камень красного цвета. И когда запах духоты и тесноты коснулся
души Его, понял Бог, что глухи и народы и земля к вниманию Его. И тогда
разрешил Бог быть им такими, какие есть, но каждый стал один, и каждая стала
одна, и каждый народ один, и каждая земля одна, и все пошло по кругу своему,
но иначе чем знали люди, ибо Бог милосерден и к глухоте. И Он живее их
смерти и бессмертнее их жизни. И так было и пребудет во веки. Так молился
Емеля перед стенами иерусалимскими, в русском квартале возле храма Гроба
Господня, 9 дня аба иудейского названия месяца или 29 августа 2017 год по
рождеству Христову, в 1447 год по рождении пророка Магомета, и в 2577 год по
рождения пророка Будды, в 2568 по рождении Конфуция в священный день для
каждого живущего на земле, хотя они и не помнят этого, как человеки не
помнят имен предков своих, как предки не помнят прежних имен единого Бога.
Москва, Плес, Переделкино 1969 - 1991, август 2003