Харволфсон презрительно рассмеялся:
— Могу ли я поверить, что вы добровольно вернете мне замок и землю?
— Да, если Вильгельм согласится на это. Даю тебе слово.
— Ваше слово? А как быть с вашим словом, данным Этелю и его спутникам, что они беспрепятственно уйдут из замка? А как быть с человеком, умершим на острие вашей стрелы, Максен Пендери?
— Не моей стрелы, — поправил его норманн, — это во-первых, а во-вторых, он не умер.
— Ему выстрелили в спину! — воскликнул сакс.
— Эдвин, Максен говорит правду, — вмешалась девушка. — За ранение Хоба, лекаря, ответственность несет рыцарь Ансель Рожер, но сейчас мерзавец мертв. — Она посмотрела на возлюбленного. — А Хоб жив.
— Если это правда, то почему он не пришел ко мне?
— Он признал Пендери своим хозяином.
— Только не тот Хоб, которого я знаю.
— Да, — согласилась Райна. — Это другой, поумневший Хоб, но из той же плоти и крови.
Эдвин пристально вглядывался в ее лицо, пытаясь понять, лжет она или все же говорит правду.
— Положи этому конец, Эдвин, — настаивал Максен. — Только ты один в силах это сделать, не Вильгельм, а ты.
Пендери и Райна вздрогнули, когда Харволфсон, натянув поводья, развернул лошадь и окинул взором своих воинов.
— Храбрая, глупенькая саксонка, — зашептал Максен на ухо девушке, — но если мне доведется выжить и оказаться опять с тобой в постели, я заставлю тебя заплатить за все причиненное беспокойство.
Она улыбнулась, подумав о предстоящем «расчете», который будет приятным для обоих.
Тянулись минуты, равные вечности. Тишину нарушил младенец, который появился на свет лишь полчаса назад. Он начал плакать и шевелиться в руках Райны.
Эдвин обернулся, недоуменно подняв бровь, и девушка объяснила:
— Он проголодался.
Сакс неожиданно развернулся и подъехал к ней, глядя на плачущего младенца.
— Мой сын, — он наклонился и коснулся пальцем его губы.
Ребенок ухватился за палец и начал сосать.
— Впрямь голоден. Поезжайте к его матери.
Убрав руку, Эдвин смотрел, как младенец сморщился и снова заплакал.
— Ступайте, Райна. Я и Пендери закончим разговор.
«Ах, если бы этот разговор завершился сейчас, и можно было бы принести хорошие новости Элан и Кристофу». Райна взглянула на Максена и со вздохом натянула поводья.
— Что мне делать? — спросил Харволфсон, когда она отъехала довольно далеко.
Бремя, которое лежало на плечах Пендери, тяготило его и пригибало к земле уже два года, словно бы сдвинулось, но не скатилось на землю. Немало еще усилий нужно приложить.
— Продолжай! — попросил он Эдвина.
— Хорошо. Я соглашусь на ваше предложение, но у меня есть условия.
— Какие?
— Прощение моим людям и землю для них.
— Конечно, — согласился Максен. — Ведь многие из них пойдут с тобой в Этчевери. Что еще?
— Я хочу взять своего сына.
Вспомнив о желании Элан отдать ребенка в монастырь, Пендери не счел эту просьбу трудновыполнимой.
— И Элан.
Он хочет ей отомстить!
— На это я не могу согласиться, — сказал Пендери. — Хотя моя сестра и поступила дурно, я не позволю причинить ей зло, Харволфсон.
— Зло? Конечно, я презираю ее, но вы ошибаетесь насчет моих намерений. Она родила мне сына и станет моей законной супругой. Я беру ее в жены.
Пендери удивился бы меньше, если бы тот вонзил ему в грудь кинжал:
— А ты обещаешь не обижать ее?
Сердце Максена гулко забилось в груди — он уже согласился на брак сестры с Гаем.
— Даю слово, — поклялся Эдвин. — Оно такое же твердое, как и ваше, Пендери.
— Все это нелегко исполнить.
— Но зато битву легко начать. Дайте мне то, что я прошу, и я сдамся Ублюдку. Откажете мне…
Норманн кивнул:
— Я передам твои условия королю.
— Я буду ждать ответа здесь.
Максен повернул коня, но не успел вонзить в него шпоры, как опять услышал голос Эдвина:
— Почему все это так важно для вас, Пендери?
Тот бросил взгляд через плечо.
— Райна, — только и сказал он, но этого было вполне достаточно.
Если раньше ему хотелось мира только для успокоения души, то теперь он делал это ради прекрасной саксонки.
Король был щедр и великодушен. Он согласился на все условия Эдвина Харволфсона, даже на Элан Пендери, несмотря на приступ бешенства, обуявшего ее отца, которого пришлось даже увести с поля боя.
Однако Вильгельм наотрез отказался отдать Этчевери. Оно должно остаться у Пендери, и ничто не могло переубедить короля. Он объявил, что замок расположен на ключевом месте, поэтому его нельзя отдавать в ненадежные руки.
Раздумывая о последствиях отказа, Максен вернулся к Эдвину.
— Король Вильгельм согласен отдать тебе сына и Элан в жены и подарить тебе замок, где бы ты мог разместить своих людей.
— Но?
Пендери взглянул во всепонимающие глаза сакса:
— Но не Этчевери.
Брови Харволфсона поползли вверх:
— Разве это справедливо? Можете передать своему королю-ублюдку, что вопрос об Этчевери не подлежит обсуждению.
— А что подлежит?
Помедлив с ответом, Эдвин заявил:
— Хотя мне и не хочется, чтобы моего сына называли незаконнорожденным, но я могу отказаться от женитьбы на вашей сестре.
— Я сожалею, — сказал Максен, — что король не согласился отдать тебе Этчевери.
— А я сожалею, что мы опять пришли к тому, с чего начали, когда приехала Райна с моим сыном, — заявил Харволфсон, давая понять, что разговор окончен, и, рванув поводья, он повернул коня.
Зная, что идет на риск, Пендери схватил руку сакса. В то же мгновение раздался лязг оружия — люди Эдвина были готовы к самому неожиданному повороту событий. Норманны ответили тем же.
— Погоди, парень, — в голосе Максена звучала мольба. — Оставь свою гордость и поразмышляй о сыне, которого воспитают монахини: ни матери, ни отца — ублюдок. Подумай о жизнях людей, которые погибнут ради того, что недостижимо. Ты сможешь жить с этим, точнее, умереть с этим.
Эдвин напряженно и неотрывно смотрел в глаза говорившего, дрожа от гнева и мучивших его сомнений.
— Ваша беда, Пендери, в том, что вы любите, и это делает вас еще большим глупцом, чем я.
«Он любит! Боже, да он лгал себе, — думал Максен, отказываясь признать очевидное. — Эдвин говорит правду — он любит Райну».
— Нет, не глупец, — возразил рыцарь. — Я благословлен. Но ты ведь не знаешь, что это такое.
Харволфсон высвободил руку:
— Какой замок предлагает ваш король-ублюдок?
Пендери уже свыкся было с мыслью, что путь к миру отрезан, но вот опять блеснула надежда:
— Замок Блэкстер и все прилегающие земли.
Господи, за один день сэр Гай лишается и жены, и замка, а он — друга и сподвижника!
— Да его и сравнить нельзя с Этчевери!
— Там больше места для тех, кто пойдет за тобой. Работы на строительстве почти завершили. Воды там достаточно, а при хозяйской заботе о земле — она даст отличный урожай.
— И я буду под вашим неусыпным надзором? Разве нет?
— Владения граничат, — согласился норманн. — Ясно, что каждый будет знать о происходящем у соседа, но ты не будешь подчиняться мне, ты будешь вассалом короля.
— Однако если я переступлю грань дозволенного, ты быстро поставишь меня на место, так?
Чувствуя, что Харволфсон принимает условия, Максен не ответил колкостью на колкость. Не до этого. Положение, в которое он попал, было весьма щекотливым.
— Ты принимаешь мое предложение, Эдвин Харволфсон?
Сакс стиснул зубы и медлил с ответом, но наконец кивнул:
— Можете сказать королю, что я согласен на мир.
У Максена будто гора с плеч свалилась, но полной легкости не было.
— А Элан? — спросил он, в душе надеясь, что Гаю хоть что-нибудь достанется.
Эдвин улыбнулся:
— Я отказался от Этчевери, но больше не собираюсь ни от чего отказываться.
Понятно. Еще утром Пендери не смел и надеяться на такой исход, но все равно на сердце оставался холодный камень. «Гай будет жить, — утешал себя рыцарь, — а если бы произошло сражение, кто знает, уцелел бы он или нет».
— Итак, сделка заключена.
Харволфсон усмехнулся.
— До тех пор, пока король будет выполнять условия, — пробормотал сакс, глядя на всадника в сверкающих доспехах под развернутым знаменем.
Эдвин повернул коня и поехал к своему войску.
«Прощен», — вздохнул с облегчением Максен. Теперь ничто не мешает ему и Райне.
Глава 31
— Могу ли я поверить, что вы добровольно вернете мне замок и землю?
— Да, если Вильгельм согласится на это. Даю тебе слово.
— Ваше слово? А как быть с вашим словом, данным Этелю и его спутникам, что они беспрепятственно уйдут из замка? А как быть с человеком, умершим на острие вашей стрелы, Максен Пендери?
— Не моей стрелы, — поправил его норманн, — это во-первых, а во-вторых, он не умер.
— Ему выстрелили в спину! — воскликнул сакс.
— Эдвин, Максен говорит правду, — вмешалась девушка. — За ранение Хоба, лекаря, ответственность несет рыцарь Ансель Рожер, но сейчас мерзавец мертв. — Она посмотрела на возлюбленного. — А Хоб жив.
— Если это правда, то почему он не пришел ко мне?
— Он признал Пендери своим хозяином.
— Только не тот Хоб, которого я знаю.
— Да, — согласилась Райна. — Это другой, поумневший Хоб, но из той же плоти и крови.
Эдвин пристально вглядывался в ее лицо, пытаясь понять, лжет она или все же говорит правду.
— Положи этому конец, Эдвин, — настаивал Максен. — Только ты один в силах это сделать, не Вильгельм, а ты.
Пендери и Райна вздрогнули, когда Харволфсон, натянув поводья, развернул лошадь и окинул взором своих воинов.
— Храбрая, глупенькая саксонка, — зашептал Максен на ухо девушке, — но если мне доведется выжить и оказаться опять с тобой в постели, я заставлю тебя заплатить за все причиненное беспокойство.
Она улыбнулась, подумав о предстоящем «расчете», который будет приятным для обоих.
Тянулись минуты, равные вечности. Тишину нарушил младенец, который появился на свет лишь полчаса назад. Он начал плакать и шевелиться в руках Райны.
Эдвин обернулся, недоуменно подняв бровь, и девушка объяснила:
— Он проголодался.
Сакс неожиданно развернулся и подъехал к ней, глядя на плачущего младенца.
— Мой сын, — он наклонился и коснулся пальцем его губы.
Ребенок ухватился за палец и начал сосать.
— Впрямь голоден. Поезжайте к его матери.
Убрав руку, Эдвин смотрел, как младенец сморщился и снова заплакал.
— Ступайте, Райна. Я и Пендери закончим разговор.
«Ах, если бы этот разговор завершился сейчас, и можно было бы принести хорошие новости Элан и Кристофу». Райна взглянула на Максена и со вздохом натянула поводья.
— Что мне делать? — спросил Харволфсон, когда она отъехала довольно далеко.
Бремя, которое лежало на плечах Пендери, тяготило его и пригибало к земле уже два года, словно бы сдвинулось, но не скатилось на землю. Немало еще усилий нужно приложить.
— Продолжай! — попросил он Эдвина.
— Хорошо. Я соглашусь на ваше предложение, но у меня есть условия.
— Какие?
— Прощение моим людям и землю для них.
— Конечно, — согласился Максен. — Ведь многие из них пойдут с тобой в Этчевери. Что еще?
— Я хочу взять своего сына.
Вспомнив о желании Элан отдать ребенка в монастырь, Пендери не счел эту просьбу трудновыполнимой.
— И Элан.
Он хочет ей отомстить!
— На это я не могу согласиться, — сказал Пендери. — Хотя моя сестра и поступила дурно, я не позволю причинить ей зло, Харволфсон.
— Зло? Конечно, я презираю ее, но вы ошибаетесь насчет моих намерений. Она родила мне сына и станет моей законной супругой. Я беру ее в жены.
Пендери удивился бы меньше, если бы тот вонзил ему в грудь кинжал:
— А ты обещаешь не обижать ее?
Сердце Максена гулко забилось в груди — он уже согласился на брак сестры с Гаем.
— Даю слово, — поклялся Эдвин. — Оно такое же твердое, как и ваше, Пендери.
— Все это нелегко исполнить.
— Но зато битву легко начать. Дайте мне то, что я прошу, и я сдамся Ублюдку. Откажете мне…
Норманн кивнул:
— Я передам твои условия королю.
— Я буду ждать ответа здесь.
Максен повернул коня, но не успел вонзить в него шпоры, как опять услышал голос Эдвина:
— Почему все это так важно для вас, Пендери?
Тот бросил взгляд через плечо.
— Райна, — только и сказал он, но этого было вполне достаточно.
Если раньше ему хотелось мира только для успокоения души, то теперь он делал это ради прекрасной саксонки.
Король был щедр и великодушен. Он согласился на все условия Эдвина Харволфсона, даже на Элан Пендери, несмотря на приступ бешенства, обуявшего ее отца, которого пришлось даже увести с поля боя.
Однако Вильгельм наотрез отказался отдать Этчевери. Оно должно остаться у Пендери, и ничто не могло переубедить короля. Он объявил, что замок расположен на ключевом месте, поэтому его нельзя отдавать в ненадежные руки.
Раздумывая о последствиях отказа, Максен вернулся к Эдвину.
— Король Вильгельм согласен отдать тебе сына и Элан в жены и подарить тебе замок, где бы ты мог разместить своих людей.
— Но?
Пендери взглянул во всепонимающие глаза сакса:
— Но не Этчевери.
Брови Харволфсона поползли вверх:
— Разве это справедливо? Можете передать своему королю-ублюдку, что вопрос об Этчевери не подлежит обсуждению.
— А что подлежит?
Помедлив с ответом, Эдвин заявил:
— Хотя мне и не хочется, чтобы моего сына называли незаконнорожденным, но я могу отказаться от женитьбы на вашей сестре.
— Я сожалею, — сказал Максен, — что король не согласился отдать тебе Этчевери.
— А я сожалею, что мы опять пришли к тому, с чего начали, когда приехала Райна с моим сыном, — заявил Харволфсон, давая понять, что разговор окончен, и, рванув поводья, он повернул коня.
Зная, что идет на риск, Пендери схватил руку сакса. В то же мгновение раздался лязг оружия — люди Эдвина были готовы к самому неожиданному повороту событий. Норманны ответили тем же.
— Погоди, парень, — в голосе Максена звучала мольба. — Оставь свою гордость и поразмышляй о сыне, которого воспитают монахини: ни матери, ни отца — ублюдок. Подумай о жизнях людей, которые погибнут ради того, что недостижимо. Ты сможешь жить с этим, точнее, умереть с этим.
Эдвин напряженно и неотрывно смотрел в глаза говорившего, дрожа от гнева и мучивших его сомнений.
— Ваша беда, Пендери, в том, что вы любите, и это делает вас еще большим глупцом, чем я.
«Он любит! Боже, да он лгал себе, — думал Максен, отказываясь признать очевидное. — Эдвин говорит правду — он любит Райну».
— Нет, не глупец, — возразил рыцарь. — Я благословлен. Но ты ведь не знаешь, что это такое.
Харволфсон высвободил руку:
— Какой замок предлагает ваш король-ублюдок?
Пендери уже свыкся было с мыслью, что путь к миру отрезан, но вот опять блеснула надежда:
— Замок Блэкстер и все прилегающие земли.
Господи, за один день сэр Гай лишается и жены, и замка, а он — друга и сподвижника!
— Да его и сравнить нельзя с Этчевери!
— Там больше места для тех, кто пойдет за тобой. Работы на строительстве почти завершили. Воды там достаточно, а при хозяйской заботе о земле — она даст отличный урожай.
— И я буду под вашим неусыпным надзором? Разве нет?
— Владения граничат, — согласился норманн. — Ясно, что каждый будет знать о происходящем у соседа, но ты не будешь подчиняться мне, ты будешь вассалом короля.
— Однако если я переступлю грань дозволенного, ты быстро поставишь меня на место, так?
Чувствуя, что Харволфсон принимает условия, Максен не ответил колкостью на колкость. Не до этого. Положение, в которое он попал, было весьма щекотливым.
— Ты принимаешь мое предложение, Эдвин Харволфсон?
Сакс стиснул зубы и медлил с ответом, но наконец кивнул:
— Можете сказать королю, что я согласен на мир.
У Максена будто гора с плеч свалилась, но полной легкости не было.
— А Элан? — спросил он, в душе надеясь, что Гаю хоть что-нибудь достанется.
Эдвин улыбнулся:
— Я отказался от Этчевери, но больше не собираюсь ни от чего отказываться.
Понятно. Еще утром Пендери не смел и надеяться на такой исход, но все равно на сердце оставался холодный камень. «Гай будет жить, — утешал себя рыцарь, — а если бы произошло сражение, кто знает, уцелел бы он или нет».
— Итак, сделка заключена.
Харволфсон усмехнулся.
— До тех пор, пока король будет выполнять условия, — пробормотал сакс, глядя на всадника в сверкающих доспехах под развернутым знаменем.
Эдвин повернул коня и поехал к своему войску.
«Прощен», — вздохнул с облегчением Максен. Теперь ничто не мешает ему и Райне.
Глава 31
Пендери ехал к стану Вильгельма, и на душе у него было светло. Прекратилась вражда души и тела, не мучили угрызения совести, не терзали воспоминания. Остановившись на вершине холма, он оглядел поле, что могло бы стать кровавым морем, если бы не безумный риск, на который пошла Райна.
Противники еще занимали боевые позиции, но почти все воины положили на землю оружие и сняли тяжелые доспехи. Все закончилось, едва успев начаться. Но в стране осталось еще много недовольных. Завтра или послезавтра может вспыхнуть новое восстание, хотя и не столь опасное, поскольку такую армию, как у Эдвина, никому не удастся собрать. Угроза, короче, пока устранена или, скорее всего, исчезла совсем. Англия принадлежала Вильгельму.
Максен приказал себе не думать о грустном и повернул коня к шатрам, но тут пришлось резко натянуть поводья. Футах в десяти от входа в шатер стояла Райна. Высоко подняв голову и опустив руки по швам, она готовилась к тяжелому испытанию: на нее должен был обрушиться гнев Пендери.
Он сожалел, что гнев покинул его в тот час, когда надо бы положить непокорную на колено и хорошенько отшлепать. Ему же сейчас хотелось обнять ее и прижать к груди.
— Подойди, — он сделал ей знак рукой.
Девушка растерянно посмотрела на него, но вскоре к ней вернулось саксонское упрямство:
— Я поступила правильно.
— Так кто к кому подойдет: ты — ко мне, или я — к тебе?
Она удивилась, что Пендери так легко сдался, но все же недоверчиво прищурилась. Помедлив, Райна подобрала юбки и подошла к нему:
— Ты не сердишься?
Наклонившись, рыцарь ласково провел по ее щеке:
— Может, завтра, но не сегодня.
Улыбка осветила лицо саксонки:
— А завтра что будет?
Любя Райну всем сердцем, всей душой — каждую искорку в ее глазах, каждую морщинку, — он не смог удержаться от улыбки:
— Думаю, мне и так есть куда изливать свой гнев.
— Да, конечно, есть, — глаза ее сияли.
— Ты поедешь со мной, Райна?
Она протянула ему руки.
Упираясь коленями в бока лошади, Максен легко поднял девушку и усадил перед собой.
— Давай отыщем подходящее местечко.
— У нас же есть свой шатер.
Он покачал головой.
— Нет, нужен уголок, где никто не помешает.
Такое место было непросто найти, но Максену и Райне повезло. Они молча обнялись и безрассудно отдались телесному празднику. И только утолив голод плоти, возобновили разговор.
— Ты читаешь мою душу, точно книгу, саксонская колдунья, — бормотал он, зарывшись лицом в ее волосы.
Его дыхание нежно ласкало ей кожу и было приятно. Девушка прижалась еще ближе к нему.
— Я хочу признаться…
Признание. Райна вздрогнула. Она запуталась в дебрях лжи, из которой как-то нужно выбираться. Но так не хотелось нарушать близость, возникшую между ними. И все-таки сказать правду нужно.
— Я тоже хочу признаться, — с гулко бьющимся сердцем прошептала она.
— Потом, — Максен приподнял ее подбородок, заглянул в глаза. — Я обманул тебя, Райна.
Девушка нахмурилась:
— Обманул?
Тень сожаления промелькнула в его глазах.
— Я подговорил Кристофа заменить прежнее снадобье другим. Оно поможет зачатию.
Райна, которая свернулась и тесно прижалась к нему, теперь стала на колени. Единственной ее одеждой были волосы, разметавшиеся по плечам.
— Что? — воскликнула она. Пендери тоже приподнялся и сел.
— Это правда. Я попросил брата дать тебе другое снадобье.
— Но зачем? Неужели ты хочешь, чтобы появился на свет незаконнорожденный ребенок?
Он ласково потрепал ее по щеке:
— Ты сама не можешь догадаться?
Райна молча смотрела на него. «Проклятие! — думал Максен. — Почему так трудно все высказать? И почему я чувствую себя мальчишкой, когда на самом деле мне под тридцать?»
— Это хороший предлог, — объяснил он, — чтобы жениться на тебе.
Казалось, она лишилась дара речи. Вскочив, Райна беззвучно ловила ртом воздух.
— О чем это тебе говорит, Райна?
Саксонка только покачала головой.
«Тогда надо по-другому», — решил Пендери. Он впился губами в ее губы. Она ответила не сразу, но, наконец, сделала это, веря и не веря, что любима.
— Этого не может быть, — прошептала она, и глаза затуманились слезами.
— Да, правда. Я люблю тебя, Райна.
Она несмело улыбнулась, но улыбка тотчас исчезла с ее лица.
— Я не надеялась услышать от тебя этих слов, хотя, видит Бог, я всем сердцем ждала их.
— А теперь, когда ты услышала их, что ты сама скажешь?
— Я люблю тебя, Максен, всем сердцем, всей душой.
С этими словами она обхватила его шею и прильнула к нему.
Пендери почувствовал, как переполняется радостью его душа. Он прижал ее белокурую голову к груди, где учащенно билось сердце.
— Я возьму тебя в жены. Ты будешь Райной Пендери.
«Как непохож он на Томаса», — думала девушка, светясь от счастья. Она любила и была любима. Хотя Томас твердил о своей любви, но это было лишь наваждение. Максен же способен по-настоящему чувствовать, любить и страдать.
Прежде она и не подозревала, что такое чувство существует. И опять вспомнила ненастный день, полный слез и горя, и вновь услышала проклятия умирающего Томаса. Они были как крест, который должно ей нести до конца дней своих. Теперь она не хотела и думать об этом, теперь, когда у нее есть Максен и ребенок, плод их любви…
Сердце заныло, и Райна с горечью подумала, что не только мертвый Томас с его наваждением и проклятиями стоит между ними, но и ложь, в пучину которой она добровольно ввергла себя.
Скоро Максен узнает правду — хочет она этого или нет. Он ненавидит ложь, особенно из ее уст. Когда он узнает правду, не осуществится ли проклятие Томаса? Ее охватила дрожь, которую она не могла унять.
— Ты замерзла? — участливо спросил рыцарь.
— Нет, я дрожу от страха.
Он отпрянул от нее.
— От страха? — переспросил он. — Я буду тебе хорошим мужем, Райна, клянусь.
— Я знаю это. Я боюсь, захочешь ли ты жениться на мне после того, что я скажу тебе.
Рыцарь сдвинул брови так, что они сомкнулись, и плотно сжал губы. Голосом, в котором явно слышалась усталость и какая-то обреченность, он спросил:
— Еще ложь?
Та кивнула.
— Да… может, ты не захочешь слушать, но я, должна сказать.
Он прикрыл глаза и вновь открыл их:
— Давай покончим с этим раз и навсегда. Говори.
Райна решила идти до конца:
— Это о Томасе.
— Что такое?
— О нет, это не то, что ты думаешь. Я не знаю, кто убил его. Это правда.
— Дальше.
— Когда он лежал у меня на руках, истекая кровью, то обвинил меня в своей смерти. Если бы я не убежала…
— Мы уже говорили об этом, — облегченно вздохнул норманн, — и хватит о Томасе. Он сам виноват, что поскакал за тобой без охраны.
— Но это еще не все. На мне лежит его проклятие.
— О какой чепухе ты говоришь!
Девушка закрыла глаза, вспомнив отчетливо умирающего на ее руках норманна и его гневные слова.
— Тысячу раз он проклял меня, на всю жизнь.
— Я не верю в такую чушь, — усмехнулся Пендери. — И мой брат, кстати, тоже.
— Почему же тогда Томас говорил это?
— Человек, который обрек себя на смерть, болтает много всякой всячины, если она долго не приходит.
Он помолчал, будто ошеломленный собственными словами, и спросил:
— Ему было очень больно?
Легко было солгать и тем облегчить страдания Максена, но Райна кивнула:
— Да.
Норманн посмотрел куда-то поверх ее головы.
— Спасибо, что сказала правду, — сдавленным голосом проговорил он.
Тронутая его болью и разделяя ее, Райна положила руку ему на плечо:
— Я сожалею, Максен, правда.
Он молчал, и молчание напоминало туго натянутую тетиву, которая вот-вот лопнет. Она и разорвалась, однако не так, как этого ожидала саксонка.
— И что это за проклятие на тебе?
— Это… я… что если я не буду принадлежать Пендери, то я не буду принадлежать никому.
«Твои ночи и дни превратятся в кошмар, ты будешь страдать от отчаяния и горя», — мысленно добавила она слова Томаса.
— И это все?
— Он сказал, что я никогда больше не буду любима.
— Говори все!
— Он воззвал к тебе.
— Ко мне?
— Томас крикнул небесам, что пусть его брат отомстит за него. Сперва я думала, что речь идет о Кристофе, но когда ты пришел ко мне в темницу, я поняла, кого мертвец имел в виду.
— Кровожадного воина.
Она кивнула.
— И ты веришь в проклятие Томаса?
— Я не должна верить, — сказала она. Предки-язычники передали ей свои предрассудки.
— Но я поверила, что у меня никогда не будет ни мужа, ни детей.
— И ты продолжаешь верить этому.
Она покачала головой:
— Если ты меня любишь, то я больше не хочу этому верить.
Максен коснулся ее руки.
— Я очень тебя люблю, Райна.
Может быть, Доре удалось снять с нее проклятие? Но она отбросила эту мысль. Один Бог держит ответ за ее любовь.
— И все же, — продолжал Пендери, — я думаю, в чем-то проклятие сбылось.
Она удивленно заморгала глазами:
— Не понимаю.
— По словам Томаса, ты должна принадлежать Пендери. Так? Но я же один из них.
Странно, эта мысль не приходила ей в голову, но он был прав — она принадлежала ему.
— Да — радостно согласилась саксонка, но радость ее быстро омрачилась — ведь ей нужно сделать еще одно признание.
— А как быть с убийцей брата?
Максен не сразу ответил, и па лице его отразилось глубокое волнение:
— Когда я узнаю об этом, тогда и отвечу, а сам искать его не буду.
— Ты смирился со смертью Томаса?
— Пожалуй.
Она не могла подумать, что подобное возможно.
— А теперь поговорим о лжи, — напомнил ей Максен, — о том, что еще гнетет душу.
Никак нельзя было смягчать суровую правду. Опустив глаза, она разглядывала живот, который скоро округлится.
— Ты кое в чем ошибаешься, — прошептала саксонка.
— В чем же?
Она с трудом проглотила комок, застрявший в горле, вобрала в себя воздух:
— Я ношу твоего ребенка, Максен. Когда я отрицала это, я лгала.
Сказав правду, она, собрав все мужество, подняла глаза, готовясь испытать на себе его гнев.
Он кипел от гнева, который по силе можно было сравнить с любовью к этой женщине. И любовь оказалась сильнее.
— Выходит, отправляясь в стан Эдвина, ты подвергала риску не только себя, но и нашего ребенка.
Он почувствовал, что она раскаивается в этом.
— Да, но риск был невелик. Я знала, что Эдвин ничего мне не сделает. Если бы мне не удалось его убедить, он бы просто отправил меня назад.
— Но кто-нибудь из воинов Вильгельма мог пустить в тебя стрелу, посчитав изменницей.
Саксонка кивком признала, что такое вполне могло случиться.
— Пусть бы пролилась кровь двоих, но не тысяч людей. Пойми меня.
Он понимал это, но мысль, что он мог потерять обоих: и любимую женщину, и ребенка — не давала ему покоя. Рыцарь провел рукой по ее волосам.
— Я понимаю, Райна, но почему ты солгала мне о ребенке? Почему ты не сказала правду, когда уже была уверена в этом?
— Я… растерялась. Я не думала, что ты любишь меня, и считала, что ко мне и ребенку в Этчевери будут относиться как к твоей любовнице и ублюдку. Я даже хотела убежать, выдать себя за вдову и жить спокойно.
— И все же ты этого не сделала, — заметил Максен, мысленно благодаря Бога за то, что она осталась с ним.
— Я не смогла. Я очень тебя люблю.
Гнев Пендери растаял, словно рассветный туман под лучами солнца, и хотя ему хотелось прижать Райну к груди, он удержал себя от этого. Оставалась еще одна загадка.
— Когда ты осталась со мной, то почему же не сказала о ребенке?
— Я хотела, но не было подходящего случая. А потом прибыл Вильгельм. Я решила подождать с признанием до битвы с Эдвином.
— Почему?
— Я боялась, что гнев помешает тебе сражаться. Я бы не пережила, если бы ты погиб из-за лжи.
Он больше не мог сдерживаться и прижал ее к себе:
— Нет, ты никогда не потеряешь меня, Райна. Ты нашла меня, а я тебя…
Девушка подняла голову:
— Значит, ты простил меня?
Рыцарь коснулся ее губ.
— Если ты простишь мне мой обман, — он приложил ладонь к ее животу.
По телу ее пробежала дрожь.
— Мне нечего прощать, — пробормотала она и отдалась во власть поцелуя.
Они не замечали, как летело время. Солнце, ветер, трава и земля — все стало каким-то неземным. Прежними остались только их руки, губы и жаркие тела. Но вот сгустились сумерки, а с ними нагрянул холод и частично остудил их пыл.
— Давай больше не будем лгать друг другу, а? — предложил Пендери, набрасывая на плечи девушки плащ.
— Давай, — согласилась та.
— А теперь ты принесешь мне клятву верности, Райна Этчевери? — спросил он, держа ее лицо в своих руках.
Девушка заглянула ему в глаза:
— Да, Максен, я буду тебе верной женой.
Противники еще занимали боевые позиции, но почти все воины положили на землю оружие и сняли тяжелые доспехи. Все закончилось, едва успев начаться. Но в стране осталось еще много недовольных. Завтра или послезавтра может вспыхнуть новое восстание, хотя и не столь опасное, поскольку такую армию, как у Эдвина, никому не удастся собрать. Угроза, короче, пока устранена или, скорее всего, исчезла совсем. Англия принадлежала Вильгельму.
Максен приказал себе не думать о грустном и повернул коня к шатрам, но тут пришлось резко натянуть поводья. Футах в десяти от входа в шатер стояла Райна. Высоко подняв голову и опустив руки по швам, она готовилась к тяжелому испытанию: на нее должен был обрушиться гнев Пендери.
Он сожалел, что гнев покинул его в тот час, когда надо бы положить непокорную на колено и хорошенько отшлепать. Ему же сейчас хотелось обнять ее и прижать к груди.
— Подойди, — он сделал ей знак рукой.
Девушка растерянно посмотрела на него, но вскоре к ней вернулось саксонское упрямство:
— Я поступила правильно.
— Так кто к кому подойдет: ты — ко мне, или я — к тебе?
Она удивилась, что Пендери так легко сдался, но все же недоверчиво прищурилась. Помедлив, Райна подобрала юбки и подошла к нему:
— Ты не сердишься?
Наклонившись, рыцарь ласково провел по ее щеке:
— Может, завтра, но не сегодня.
Улыбка осветила лицо саксонки:
— А завтра что будет?
Любя Райну всем сердцем, всей душой — каждую искорку в ее глазах, каждую морщинку, — он не смог удержаться от улыбки:
— Думаю, мне и так есть куда изливать свой гнев.
— Да, конечно, есть, — глаза ее сияли.
— Ты поедешь со мной, Райна?
Она протянула ему руки.
Упираясь коленями в бока лошади, Максен легко поднял девушку и усадил перед собой.
— Давай отыщем подходящее местечко.
— У нас же есть свой шатер.
Он покачал головой.
— Нет, нужен уголок, где никто не помешает.
Такое место было непросто найти, но Максену и Райне повезло. Они молча обнялись и безрассудно отдались телесному празднику. И только утолив голод плоти, возобновили разговор.
— Ты читаешь мою душу, точно книгу, саксонская колдунья, — бормотал он, зарывшись лицом в ее волосы.
Его дыхание нежно ласкало ей кожу и было приятно. Девушка прижалась еще ближе к нему.
— Я хочу признаться…
Признание. Райна вздрогнула. Она запуталась в дебрях лжи, из которой как-то нужно выбираться. Но так не хотелось нарушать близость, возникшую между ними. И все-таки сказать правду нужно.
— Я тоже хочу признаться, — с гулко бьющимся сердцем прошептала она.
— Потом, — Максен приподнял ее подбородок, заглянул в глаза. — Я обманул тебя, Райна.
Девушка нахмурилась:
— Обманул?
Тень сожаления промелькнула в его глазах.
— Я подговорил Кристофа заменить прежнее снадобье другим. Оно поможет зачатию.
Райна, которая свернулась и тесно прижалась к нему, теперь стала на колени. Единственной ее одеждой были волосы, разметавшиеся по плечам.
— Что? — воскликнула она. Пендери тоже приподнялся и сел.
— Это правда. Я попросил брата дать тебе другое снадобье.
— Но зачем? Неужели ты хочешь, чтобы появился на свет незаконнорожденный ребенок?
Он ласково потрепал ее по щеке:
— Ты сама не можешь догадаться?
Райна молча смотрела на него. «Проклятие! — думал Максен. — Почему так трудно все высказать? И почему я чувствую себя мальчишкой, когда на самом деле мне под тридцать?»
— Это хороший предлог, — объяснил он, — чтобы жениться на тебе.
Казалось, она лишилась дара речи. Вскочив, Райна беззвучно ловила ртом воздух.
— О чем это тебе говорит, Райна?
Саксонка только покачала головой.
«Тогда надо по-другому», — решил Пендери. Он впился губами в ее губы. Она ответила не сразу, но, наконец, сделала это, веря и не веря, что любима.
— Этого не может быть, — прошептала она, и глаза затуманились слезами.
— Да, правда. Я люблю тебя, Райна.
Она несмело улыбнулась, но улыбка тотчас исчезла с ее лица.
— Я не надеялась услышать от тебя этих слов, хотя, видит Бог, я всем сердцем ждала их.
— А теперь, когда ты услышала их, что ты сама скажешь?
— Я люблю тебя, Максен, всем сердцем, всей душой.
С этими словами она обхватила его шею и прильнула к нему.
Пендери почувствовал, как переполняется радостью его душа. Он прижал ее белокурую голову к груди, где учащенно билось сердце.
— Я возьму тебя в жены. Ты будешь Райной Пендери.
«Как непохож он на Томаса», — думала девушка, светясь от счастья. Она любила и была любима. Хотя Томас твердил о своей любви, но это было лишь наваждение. Максен же способен по-настоящему чувствовать, любить и страдать.
Прежде она и не подозревала, что такое чувство существует. И опять вспомнила ненастный день, полный слез и горя, и вновь услышала проклятия умирающего Томаса. Они были как крест, который должно ей нести до конца дней своих. Теперь она не хотела и думать об этом, теперь, когда у нее есть Максен и ребенок, плод их любви…
Сердце заныло, и Райна с горечью подумала, что не только мертвый Томас с его наваждением и проклятиями стоит между ними, но и ложь, в пучину которой она добровольно ввергла себя.
Скоро Максен узнает правду — хочет она этого или нет. Он ненавидит ложь, особенно из ее уст. Когда он узнает правду, не осуществится ли проклятие Томаса? Ее охватила дрожь, которую она не могла унять.
— Ты замерзла? — участливо спросил рыцарь.
— Нет, я дрожу от страха.
Он отпрянул от нее.
— От страха? — переспросил он. — Я буду тебе хорошим мужем, Райна, клянусь.
— Я знаю это. Я боюсь, захочешь ли ты жениться на мне после того, что я скажу тебе.
Рыцарь сдвинул брови так, что они сомкнулись, и плотно сжал губы. Голосом, в котором явно слышалась усталость и какая-то обреченность, он спросил:
— Еще ложь?
Та кивнула.
— Да… может, ты не захочешь слушать, но я, должна сказать.
Он прикрыл глаза и вновь открыл их:
— Давай покончим с этим раз и навсегда. Говори.
Райна решила идти до конца:
— Это о Томасе.
— Что такое?
— О нет, это не то, что ты думаешь. Я не знаю, кто убил его. Это правда.
— Дальше.
— Когда он лежал у меня на руках, истекая кровью, то обвинил меня в своей смерти. Если бы я не убежала…
— Мы уже говорили об этом, — облегченно вздохнул норманн, — и хватит о Томасе. Он сам виноват, что поскакал за тобой без охраны.
— Но это еще не все. На мне лежит его проклятие.
— О какой чепухе ты говоришь!
Девушка закрыла глаза, вспомнив отчетливо умирающего на ее руках норманна и его гневные слова.
— Тысячу раз он проклял меня, на всю жизнь.
— Я не верю в такую чушь, — усмехнулся Пендери. — И мой брат, кстати, тоже.
— Почему же тогда Томас говорил это?
— Человек, который обрек себя на смерть, болтает много всякой всячины, если она долго не приходит.
Он помолчал, будто ошеломленный собственными словами, и спросил:
— Ему было очень больно?
Легко было солгать и тем облегчить страдания Максена, но Райна кивнула:
— Да.
Норманн посмотрел куда-то поверх ее головы.
— Спасибо, что сказала правду, — сдавленным голосом проговорил он.
Тронутая его болью и разделяя ее, Райна положила руку ему на плечо:
— Я сожалею, Максен, правда.
Он молчал, и молчание напоминало туго натянутую тетиву, которая вот-вот лопнет. Она и разорвалась, однако не так, как этого ожидала саксонка.
— И что это за проклятие на тебе?
— Это… я… что если я не буду принадлежать Пендери, то я не буду принадлежать никому.
«Твои ночи и дни превратятся в кошмар, ты будешь страдать от отчаяния и горя», — мысленно добавила она слова Томаса.
— И это все?
— Он сказал, что я никогда больше не буду любима.
— Говори все!
— Он воззвал к тебе.
— Ко мне?
— Томас крикнул небесам, что пусть его брат отомстит за него. Сперва я думала, что речь идет о Кристофе, но когда ты пришел ко мне в темницу, я поняла, кого мертвец имел в виду.
— Кровожадного воина.
Она кивнула.
— И ты веришь в проклятие Томаса?
— Я не должна верить, — сказала она. Предки-язычники передали ей свои предрассудки.
— Но я поверила, что у меня никогда не будет ни мужа, ни детей.
— И ты продолжаешь верить этому.
Она покачала головой:
— Если ты меня любишь, то я больше не хочу этому верить.
Максен коснулся ее руки.
— Я очень тебя люблю, Райна.
Может быть, Доре удалось снять с нее проклятие? Но она отбросила эту мысль. Один Бог держит ответ за ее любовь.
— И все же, — продолжал Пендери, — я думаю, в чем-то проклятие сбылось.
Она удивленно заморгала глазами:
— Не понимаю.
— По словам Томаса, ты должна принадлежать Пендери. Так? Но я же один из них.
Странно, эта мысль не приходила ей в голову, но он был прав — она принадлежала ему.
— Да — радостно согласилась саксонка, но радость ее быстро омрачилась — ведь ей нужно сделать еще одно признание.
— А как быть с убийцей брата?
Максен не сразу ответил, и па лице его отразилось глубокое волнение:
— Когда я узнаю об этом, тогда и отвечу, а сам искать его не буду.
— Ты смирился со смертью Томаса?
— Пожалуй.
Она не могла подумать, что подобное возможно.
— А теперь поговорим о лжи, — напомнил ей Максен, — о том, что еще гнетет душу.
Никак нельзя было смягчать суровую правду. Опустив глаза, она разглядывала живот, который скоро округлится.
— Ты кое в чем ошибаешься, — прошептала саксонка.
— В чем же?
Она с трудом проглотила комок, застрявший в горле, вобрала в себя воздух:
— Я ношу твоего ребенка, Максен. Когда я отрицала это, я лгала.
Сказав правду, она, собрав все мужество, подняла глаза, готовясь испытать на себе его гнев.
Он кипел от гнева, который по силе можно было сравнить с любовью к этой женщине. И любовь оказалась сильнее.
— Выходит, отправляясь в стан Эдвина, ты подвергала риску не только себя, но и нашего ребенка.
Он почувствовал, что она раскаивается в этом.
— Да, но риск был невелик. Я знала, что Эдвин ничего мне не сделает. Если бы мне не удалось его убедить, он бы просто отправил меня назад.
— Но кто-нибудь из воинов Вильгельма мог пустить в тебя стрелу, посчитав изменницей.
Саксонка кивком признала, что такое вполне могло случиться.
— Пусть бы пролилась кровь двоих, но не тысяч людей. Пойми меня.
Он понимал это, но мысль, что он мог потерять обоих: и любимую женщину, и ребенка — не давала ему покоя. Рыцарь провел рукой по ее волосам.
— Я понимаю, Райна, но почему ты солгала мне о ребенке? Почему ты не сказала правду, когда уже была уверена в этом?
— Я… растерялась. Я не думала, что ты любишь меня, и считала, что ко мне и ребенку в Этчевери будут относиться как к твоей любовнице и ублюдку. Я даже хотела убежать, выдать себя за вдову и жить спокойно.
— И все же ты этого не сделала, — заметил Максен, мысленно благодаря Бога за то, что она осталась с ним.
— Я не смогла. Я очень тебя люблю.
Гнев Пендери растаял, словно рассветный туман под лучами солнца, и хотя ему хотелось прижать Райну к груди, он удержал себя от этого. Оставалась еще одна загадка.
— Когда ты осталась со мной, то почему же не сказала о ребенке?
— Я хотела, но не было подходящего случая. А потом прибыл Вильгельм. Я решила подождать с признанием до битвы с Эдвином.
— Почему?
— Я боялась, что гнев помешает тебе сражаться. Я бы не пережила, если бы ты погиб из-за лжи.
Он больше не мог сдерживаться и прижал ее к себе:
— Нет, ты никогда не потеряешь меня, Райна. Ты нашла меня, а я тебя…
Девушка подняла голову:
— Значит, ты простил меня?
Рыцарь коснулся ее губ.
— Если ты простишь мне мой обман, — он приложил ладонь к ее животу.
По телу ее пробежала дрожь.
— Мне нечего прощать, — пробормотала она и отдалась во власть поцелуя.
Они не замечали, как летело время. Солнце, ветер, трава и земля — все стало каким-то неземным. Прежними остались только их руки, губы и жаркие тела. Но вот сгустились сумерки, а с ними нагрянул холод и частично остудил их пыл.
— Давай больше не будем лгать друг другу, а? — предложил Пендери, набрасывая на плечи девушки плащ.
— Давай, — согласилась та.
— А теперь ты принесешь мне клятву верности, Райна Этчевери? — спросил он, держа ее лицо в своих руках.
Девушка заглянула ему в глаза:
— Да, Максен, я буду тебе верной женой.