Страница:
Карелла понял, что на ближайшее время тема закрыта.
...Андреа Пакер сидела у себя в уборной и курила. Она была одета для репетиции. Сегодня ее наряд состоял из обтягивающего темно-красного топа, белых теннисок и спущенных на бедра джинсов, которые позволяли лицезреть ее пупок. Когда детективы вошли в уборную, Андреа резким движением спрятала сигарету, словно подросток, которого застукали, когда он тайком курил травку в туалете начальной школы.
Андреа Пакер было девятнадцать лет. Она была худощавой и юношески нескладной. Ее длинные белокурые волосы были собраны в хвост и перетянуты эластичной лентой того же цвета, что и топ. Она тут же встала, поздоровалась и извинилась перед Клингом за то, что так рассеянно разговаривала с ним по телефону — она как раз учила новые реплики. Фредди вставил в пьесу целую новую сцену. Не хотите ли кофе? Рядом со служебным входом, там, где стоит Тори, есть большая кофеварка. Все это она выпалила на одном дыхании, отчего стала казаться даже младше своих лет.
— Я думала, мистер Клинг, вы придете один, — добавила Андреа, немедленно дав понять, кто именно ее интересует, и одарив детектива взглядом карих глаз и сияющей улыбкой, от которых растаял бы даже гранит. Потом девушка повернула свой стул так, что теперь она сидела чуть ли не спиной к Карелле. Карелла понимал язык жестов и движений не хуже любого детектива в этом городе. Неожиданно он почувствовал себя лишним. Точнее говоря, он почувствовал себя невидимкой.
Клинг тем временем объяснил, что они пришли потому, что им сказали, что у Андреа и Мишель была одна уборная на двоих, ведь театр маленький...
— Да, совершенно верно. Теперь у нас одна уборная на двоих с Джози.
...и они подумали: вдруг Мишель упоминала что-нибудь такое, что могло бы пролить свет на ее убийство.
— Женские разговоры по душам? — спросила Андреа и снова улыбнулась Клингу.
— Любые ее слова о том, что ее беспокоило, или раздражало, или...
— Ее раздражало все, — сказала Андреа.
— Что вы имеете в виду? — спросил Карелла.
— Ну...
Детективы ждали.
Карелла передвинулся так, чтобы видеть лицо Андреа и ее глаза. Она в свою очередь пересела на стул, стоящий рядом с трюмо, сложила руки на коленях и посмотрела на полицейских.
— Мне не хотелось бы говорить плохо о мертвых, — произнесла она тонким, почти девчоночьим голосом и потупила глаза.
— Мы понимаем, как это тяжело для вас, — отозвался Карелла, мысленно проклиная девчонку.
— Я уверена, что вы это понимаете, сэр, — сказала Андреа, в свою очередь мысленно костерившая Кареллу. Потом она подняла взгляд и посмотрела в глаза Клингу, так же успешно проигнорировав Кареллу, словно она снова повернулась к нему спиной. — Дело в том, — пояснила она, — что так думаю не только я. Мишель была для всех словно заноза в заднице. Самомнения у нее было гораздо больше, чем таланта. Да посмотрите хоть, на что она его подбила. Я имею в виду Джонни.
— О чем вы говорите, мисс Пакер? — спросил Клинг.
— Об этом нападении в переулке, — ответила Андреа.
Клинг слышал, как на сцене актеры снова и снова репетировали один и тот же эпизод. В университетские годы Клингу довелось сыграть Кристиана в «Сирано де Бержераке». Он безумно влюбился в девушку, которая играла Роксану, но та смотрела лишь на парня, игравшего главную роль. Парня звали Клифф Мерсер, и он почти не нуждался в накладном носе, который ему приклеивали каждый вечер. Одно время Клинг всерьез подумывал, не стать ли ему актером. Это было до войны. До того, как ему довелось своими глазами видеть смерть друзей. После этого лицедейство стало казаться ему слишком легкомысленным занятием.
— Не упоминала ли она ранее о том, что они с мистером Мильтоном задумали инсценировать нападение? — спросил Карелла.
Не глядя на полицейских, девушка сказала:
— Если вы имеете в виду, не говорила ли Мишель что-нибудь вроде того: «Слушай, завтра вечером Джонни пырнет меня ножом, а потом я получу классную рекламу и стану кинозвездой», — то нет, не говорила. А вы бы стали заранее говорить о таких вещах? — спросила она, обращаясь к Клингу.
— Она говорила вам, что хочет стать кинозвездой?
— Все хотят стать кинозвездами.
«Кроме меня», — подумал Карелла.
— Как вы, возможно, знаете, — сказал Клинг, — мистер Мильтон признался, что он совершил нападение...
— Да, это было во всех газетах и вообще повсюду. Меня от этого уже тошнит. «Любовная история» — хорошая пьеса. Мы не нуждаемся в дешевой рекламе для того, чтобы добиться успеха.
«Но она и не повредит», — подумал Карелла.
— Я полагаю, вам также известно, — продолжил Клинг, — что мистер Мильтон отрицает свою причастность к убийству...
Андреа пожала плечами. От этого движения топ съехал, приоткрывая грудь. Девушка машинально подхватила его и подтянула повыше.
— Что вы хотите этим сказать, мисс Пакер? — спросил Карелла.
— Чем этим?
— Пожиманием плечами.
— Я хочу сказать, что я не знаю, кто ее убил. Это мог быть Джонни, это мог быть кто угодно. А перед этим я пыталась сказать, что никто не любил Мишель. Это грубый факт. Спросите любого актера, любого человека, работающего над постановкой, — ее никто не любил. Она была заносчивой, амбициозной, бездарной сучкой с манией величия, прошу прощения.
«Ну а ты-то как к ней относилась?» — подумал Карелла.
— Когда вы сказали, что Мишель раздражало все...
— Абсолютно все, — сказала Андреа и стрельнула глазами в сторону Клинга. — Пьеса, сцены из пьесы, реплики, ее костюмы, ее мотивация, восход солнца — абсолютно все. Она упорно хотела знать, кто на нее напал! Как будто это имеет какое-то значение. Пьеса Фредди преодолевает неопределенность. Благодаря этому происходит замена жанра, точнее даже — его ниспровержение. Если бы Мишель тоньше чувствовала свою роль, она бы это поняла. Мы ставим не детектив. Это драма о триумфе воли, о прозрении, произошедшем благодаря нападению, почти случайному нападению, которое само по себе вовсе не имеет значения. А Мишель постоянно требовала, чтобы ей сказали, кто именно на нее напал — официант, дворецкий, горничная? Ей-богу, если бы я еще хоть раз услышала этот вопрос, я сама бы ее зарезала, прямо при всех.
— Вы, видимо, хорошо понимаете роль, которую играла Мишель, — проронил Карелла.
— Здесь все дело в своеобразии пьесы, — откликнулась Андреа, адресовав Клингу еще одну улыбку, — в ее внутренней интриге. Мишель играла персонаж, которого в программе называют просто Актрисой. Теперь эта роль перешла к Джози. Это главная роль. Я играю персонаж, которого зовут Дублершей. Ну а дублер должен знать все реплики человека, которого ему, возможно, в один прекрасный день придется заменить в случае болезни, несчастного случая или...
«Или смерти», — подумали оба детектива.
— Таким образом, я не была настоящей дублершей Мишель, но я была ее дублершей согласно пьесе, и знание всех ее реплик и мизансцен является частью моей подготовки к роли.
— К роли Дублерши.
— Дублерши по пьесе.
— Да, по пьесе.
— Ее настоящей дублершей была Джози. Вот потому она и получила эту роль после того, как Мишель была убита.
— А вам никогда не приходило в голову, что эту роль могли получить вы? — спросил Карелла.
Андреа повернулась к Карелле и безразлично взглянула на него.
— Я? — переспросила она.
— Ну раз вы знаете все реплики и мизансцены.
— Конечно, я их знаю, но не настолько хорошо, как Джози.
— Но неужели вам ни разу после смерти Мишель не приходило в голову, что вы можете получить главную роль? Ведь вы же ее знаете.
— Да, мне приходила в голову эта мысль. Но не потому, что я знаю эту роль.
— А почему?
— Потому что я играю лучше, чем Джози.
— Обижены ли вы тем, что роль получила Джози, дублерша, что главная роль перешла к ней? В то время как вы, актриса, играющая самую важную из вспомогательных ролей...
— Конечно, мне обидно, — согласилась Андреа.
— Вас это обидело, — сказал Карелла и кивнул.
— А вы бы не обиделись? — спросила она у Клинга.
— Думаю, обиделся бы, — ответил тот. — Мисс Пакер, мы должны задать вам несколько вопросов. Я надеюсь, вы поймете, что они вовсе не означают, будто мы подозреваем вас в причастности к убийству Мишель Кассиди. Но существуют некоторые рутинные вопросы...
— Вы говорите совсем как Марк.
— Кто такой Марк?
— Риганти. Он играет Детектива в нашей пьесе. Он постоянно говорит нечто подобное.
— Но именно это нам и полагается говорить.
— Я понимаю, — тихо сказала Андреа и снова потупила глаза.
— Тогда не будете ли вы так любезны сообщить нам, где вы были во вторник вечером, с семи до восьми часов? — спросил Карелла.
— Я все думала, когда же вы об этом спросите, — сказала девушка, быстро взглянув на Кареллу. — А то все говорите о том, знаю ли я роль, обижаюсь ли я на Джози...
— Мой напарник уже объяснил...
— Да, понимаю, я вне подозрения. Вы сами в это поверите, когда я скажу, где была в это время.
— И где же?
— На занятиях по аэробике.
— Где? — спросил Клинг.
— А кто из вас Матт? — спросила Андреа. — У Фредди в пьесах постоянно есть плохой коп и хороший коп. Матт и Джефф. Вы их так не называете?
— Где проходили ваши занятия по аэробике? — повторил Клинг.
— Вы должны быть Джеффом.
— Меня зовут Берт. Скажите пожалуйста...
— Очень приятно, Берт. Они проходят в зале на Свифте. Я дам вам их карточку. Вам нужно?
— Да, пожалуйста.
— Во вторник вечером я была там с половины седьмого до без пятнадцати восемь. Потом пошла домой. Можете проверить.
Андреа повернулась к трюмо, взяла сумочку, валявшуюся среди доброго десятка косметичек, пудрениц, кисточек и контурных карандашей, открыла ее, покопалась внутри и протянула Клингу карточку.
— Во вторник занятия вела Кэрол Горман. Только вы лучше сначала позвоните туда, ее не всегда можно застать.
— Хорошо, позвоним. Спасибо вам за...
— Энди?
Повернувшись, они увидели стоящего в дверном проеме высокого парня в фуражке и комбинезоне.
— Простите, — сказал он, — я не понял...
— Входи, Чак, — сказала Андреа. — Ты уже знаком с Маттом и Джеффом?
Мэдден недоуменно посмотрел на девушку.
— Хороший коп и плохой коп, — пояснила она. — Детективы Карелла и Клинг.
— Мы виделись на днях, — сказал Мэдден, — здравствуйте. — Потом он снова повернулся к Андреа: — Эш уже минут десять требует, чтобы ему прокрутили сцену с Дублершей и Детективом.
— А мы ее только что и прокрутили, — вздохнула Андреа.
Конечно же, он имел в виду женщин. Женщины снимают свои пальто, и к черту мужчин! Они с Клингом прогуливались по залитой солнцем Холл-авеню, и Хэвилэнд восхищался девушками, гордо проходящими мимо них. Тогда это действительно были именно девушки, а не женщины. Какие они были гордые и обидчивые! Хотя Хэвилэнд был еще более обидчив. Он принимал на свой счет любой косой взгляд, любую усмешку. В управлении было немало недотрог, но до Хэвилэнда им всем было далеко. Но, как ни странно, в этот прекрасный весенний день Карелле вспомнилась единственная запоминающаяся мысль, когда-либо высказанная Хэвилэндом.
«Мне нравится этот город, когда настает пора снимать пальто».
Сегодня женщины сняли свои пальто. Даже женщины, которым едва исполнилось шестнадцать, горделиво расхаживали по улицам, празднуя приход весны. Нынче юбки стали даже короче, чем в те времена, когда Хэвилэнд изрек свое бессмертное высказывание. Девушки, женщины, в общем особы противоположного пола, теперь носили плотные черные чулки — некоторые при этом предпочитали, чтобы из-под подолов их мини-юбок выглядывали подвязки. Сейчас было самое лучшее время года для прогулок на свежем воздухе, особенно здесь, в Квотере.
Карелле этот район всегда казался неким замкнутым анклавом, эксцентричным, эклектичным, полным жизненных сил городом внутри города, живущим в соответствии со своими собственными нравами и обычаями. Здесь были свои понятия о том, что приемлемо, а что недопустимо. Проходившая мимо них девушка была одета...
Ну, ее-то в любом случае можно назвать девушкой, ей же не больше двенадцати.
...в нечто, больше всего напоминающее белый восточный халат с черной отделкой по подолу и по краю длинных ниспадающих рукавов. Поверх халата болталось множество лязгающих цепей и цепочек, а на длинных белокурых волосах красовалась черная феска. Девушка была босиком, и ее ноги перепачкались в городской грязи. Проходя мимо, она улыбнулась Карелле. Карелла подумал, не случится ли так, что когда-нибудь и его собственная дочь оденется словно погонщик верблюдов и будет блаженно улыбаться каждому незнакомому прохожему.
Солнце изрядно припекало голову и плечи.
Карелле не хотелось уходить с улицы. Ему вообще не хотелось переводить такой чудесный день на работу.
Но его ждал Фредерик Питер Корбин-третий.
В пять минут двенадцатого женщины хлынули из зала. Все они были взмокшими, раскрасневшимися и выглядели очень энергичными. Клинг спросил у крепко сбитой блондинки, кто здесь Кэрол, и она указала ему на подтянутую брюнетку, одетую в ядовито-розовое трико и черные колготки. Та стояла в другом конце зала и перематывала ленту в магнитофоне. В помещении витал смутный запах женского пота. Проходя через зал. Клинг успел заметить свое отражение в десятке зеркал.
— Мисс Горман? — спросил он.
Брюнетка обернулась. Слегка удивленное выражение веснушчатого лица. Большие зеленые глаза. Чуть приоткрытый рот. Никаких следов макияжа.
Клинг решил, что хозяйке этого свежего юного лица примерно двадцать один — двадцать два года.
— Да? — отозвалась она.
— Детектив Юхинг, восемьдесят седьмой участок, — представился он и предъявил свой жетон. Похоже, это произвело на нее впечатление. Девушка кивнула и выжидательно посмотрела на Клинга.
— Не могли бы вы ответить на несколько вопросов, касающихся вечера вторника...
— Да?
— ...седьмого апреля?
— Слушаю вас.
— Тем вечером вы были здесь?
— Наверное. Во вторник? Да, я точно была здесь. А в чем дело? Что случилось?
— Вы вели занятие, проходящее с половины седьмого до без пятнадцати восемь?
— Да. Точнее говоря, с половины седьмого до половины восьмого. Слушайте, а почему вы так строго говорите? Должно быть, произошло что-то ужасное.
— Извините, — сказал Клинг, — я не хотел...
— Я имела в виду, что вы не выглядите строгим, но говорите строго. Даже очень.
— Извините, — повторил он.
— Так что случилось?
— Ничего, — ответил Клинг. — Это обычное расследование.
— Расследование чего?
— Вы знаете женщину по имени Андреа Пакер?
— Ну?
— Была ли она на занятиях вечером во вторник?
— А, это по поводу той убитой актрисы, правильно? Мишель как там ее. Кто-то мне говорил, что Энди играет в одной пьесе с ней.
— Совершенно верно. Так была ли мисс Пакер на занятиях?
— Да, была. Она вам так сказала?
— Именно так она и сказала.
— Ну что ж, она говорит правду.
— Так я и думал, — со вздохом произнес Клинг.
Он и в самом деле еще до того, как вошел сюда, был уверен, что Андреа говорила правду. Ни разу за все время его службы в полиции ни один человек не представлял ему алиби, которое позже оказалось бы фальшивым. Ни единого раза. Ну, может, разок кто-то это и сделал, но Клинг ничего такого не помнил. Хотя нет, на самом деле он припоминал, как один парень сказал, что был в кино, тогда как на самом деле он в это время шинковал на кусочки свою тещу. Но никто и никогда не говорил: «С такого-то по такое-то время такого-то числа я был...» Хотя, стоп. А как насчет этого болвана, Джонни Мильтона, который заявил им, что был у О'Лири в семь часов, а сам пришел туда только в пятнадцать минут восьмого? Вот уж точно болван. Надо же, человеку хватило дури сказать, что он был в таком-то месте, при том что там было полно людей, которые могут опровергнуть его слова. Однако каждое чертово алиби должно быть проверено на тот случай, если человек солгал. Хотя нужно быть круглым идиотом, чтобы лгать, когда твои слова легко можно проверить.
— А почему вы просто не позвонили? — спросила Кэрол.
Хороший вопрос.
Он не мог просто позвонить, поскольку в таком случае нельзя быть уверенным, что никто не вынуждает человека, с которым ты разговариваешь, ответить: «Да, Андреа Пакер действительно скакала здесь вечером во вторник». Откуда тебе знать — а вдруг кто-нибудь приставил к голове твоего собеседника пистолет. Так что ничего не поделаешь, пришлось идти на Свифт-авеню, ждать, пока куча незнакомых женщин не напрыгается вдоволь под аккомпанемент неслышной музыки, потом задать вопрос и получить ответ, который ты знал и без того. Иногда Клингу казалось, что он зря не пошел в пожарные.
— Вы уже обедали? — спросила Кэрол.
— Нет, — ответил Клинг.
— Не хотите составить мне компанию? — спросила она. — Здесь за углом есть очень неплохое кафе.
Клинг подумал о Шарин.
— Спасибо, — сказал он, — но я должен вернуться в участок.
— А где это? — спросила Кэрол.
— Восемьдесят седьмой? В нижнем городе. Сразу за парком.
— Я могла бы когда-нибудь заглянуть туда.
— Гм, — протянул Клинг.
— Посмотреть, как выглядит полицейский участок.
— Гм. Спасибо за помощь, мисс Горман.
— Спасибо за то, что заглянули, — сказала она, удивленно приподняв бровь.
Они сидели в небольшой, залитой солнцем комнате, которую Корбин называл своей студией.
— Не потому, что я пытаюсь произвести впечатление, — пояснил Корбин, — а потому, что ее так называл художник, который снимал эту квартиру до меня. Он рисовал в этой комнате, потому и назвал ее студией. У художников это принято, — добавил он и улыбнулся.
Два расположенных рядом окна были распахнуты, и с легким апрельским ветерком в комнату проникал запах небольшого сада, лежащего двумя этажами ниже. Пожарная лестница за окнами была заставлена горшками с красной геранью. Корбин сидел за своим столом, в кожаном черном вращающемся кресле. Карелла расположился напротив. Он прервал драматурга, когда тот переписывал отдельные сцены из своей пьесы, но Корбин, казалось, не спешил вернуться к работе. Карелла желал узнать, что Корбину известно о Мишель Кассиди. А Корбин вместо этого желал рассказать детективу все, что ему самому было известно о писательском мастерстве.
— Потому давайте отбросим невымышленные произведения, поскольку их может писать любой десятилетний ребенок, — сказал Корбин, — и давайте отбросим большую часть вымышленных литературных жанров, поскольку они не требуют никакой дисциплины. В частности, роман является жанром, пренебрегающим четкостью. Более того, большинство современных романистов пишут так же убого, как и те, кто пишет документальную литературу. В результате подобной деградации, человек, способный связать вместе десяток слов и организовать их в незамысловатое предложение, тут же нарекается автором, ему позволяют выступать с лекциями, произносить речи на официальных завтраках и вообще считать себя писателем.
Карелла не понял, в чем кроется разница.
— Автор, — продолжал Корбин, словно прочитав мысли детектива, — это тот, кто написал книгу. Это может быть книга о диете, о кулинарии или о сексуальной жизни мухи це-це в Руанде; это может также быть дрянной детектив о даме, попавшей в беду, фантастический роман о пропавшем русском дипломате или любая из тысяч скверно написанных статей или переделок. Автор не нуждается в том, чтобы изучать литературу или писательское мастерство. Все, что ему нужно, — набраться честолюбия, заставить себя сесть за компьютер и писать как Бог на душу положит. В этой огромной стране почти нет литературно образованных людей, и, если автор пишет достаточно плохо, он может произвести на эту страну огромное впечатление. Следовательно, его тут же нарекают настоящим писателем, и он получает право читать лекции и выступать по телевизору. А драматург — это совсем другое дело!
Карелла ждал.
— Драматург — это действительно писатель: — изрек Корбин.
— Ясно, — сказал Карелла.
— Театр — это последний оплот английского языка, — сказал Корбин. — Последняя арена, позволяющая глубоко, с пониманием раскрывать человеческие характеры. Это последняя слабая надежда красоты и смысла, последняя и единственная опора слова как такового. Вот почему я пишу пьесы, мистер Карелла. Вот почему я написал «Любовную историю».
Карелла что-то не помнил, чтобы он спрашивал у Корбина, зачем тот пишет.
— Вы можете спросить...
«Хотел бы я получить возможность спросить о Мишель», — подумал Карелла.
— ...почему я предпочел самовыразиться посредством детектива. Но разве моя пьеса — детектив? О да, в ней присутствует нападение, попытка убийства, если хотите, но средоточие этой пьесы не преступник, а жертва. В отличие от детективных историй, с которыми вы каждый день встречаетесь на работе...
Карелла подумал, что в работе полицейских нет никаких детективных историй. Там есть только преступления и люди, эти преступления совершившие. И сегодня он пришел сюда потому, что кто-то совершил тягчайшее из преступлений против Мишель Кассиди...
— ...в хорошей пьесе главное должно происходить в конце, — продолжал Корбин. — И эта перемена, это прозрение может принимать различные формы. Это может быть внутреннее прозрение, или просто узнавание, или даже понимание характера, который никогда не изменится, который сам по себе является переменой. В детективе же все перемены должны произойти в начале сюжета. Произошло убийство — отклонение от нормального, упорядоченного хода вещей... перемена, если хотите. Герой или героиня вступают в сюжет, чтобы провести расследование, найти убийцу и восстановить порядок, исправить изменение, произошедшее в начале. Как вы можете видеть, между пьесой обычной и пьесой детективной существует огромная разница. «Любовная история» — не детектив. Не думаю, чтобы хоть один критик обвинил ее в этом.
— А вам не кажется, что именно это ей сейчас и грозит? — спросил Карелла.
Надо попытаться вернуть Корбина к сути дела. А суть заключалась не в содержании Великой Американской Драмы, а в отклонении от нормального, упорядоченного хода вещей, каковое отклонение воплощалось в теле Мишель Кассиди с двадцатью двумя резаными и колотыми ранами.
— Вы имеете в виду — из-за того, что убийство Мишель используют для рекламы?
— Да. И связывают его с тем, что в самой пьесе есть сцена нападения. Кто-нибудь из критиков...
— В жопу критиков, — сказал Корбин.
Карелла поморщился.
— Я пишу не для критиков. Я пишу для себя и для моих зрителей. Мои зрители поймут, что я не пишу дешевых детективов, никогда не писал и никогда не буду писать ничего подобного. Мои зрители...
— Я понимаю...
— Это были вовсе не детективы. Простите, вы слыхали о «Синем значке»?
— На самом деле, я не знаю...
— ..."Синий значок" и...
— ...названий...
— ..."Уличный ноктюрн". Два романа, которые я написал о нью-йоркских копах. Но это не детективы, это именно романы о копах.
— Правильно, документаль...
— Нет! — пронзительно завопил Корбин. — Никакой документальности! Я не пишу документальных книг. Так же, как детективов. Это просто романы о копах. О мужчинах и женщинах в синей форме и в штатском, об их женах, любовницах, друзьях, любовниках, детях, об их мигренях, болях в желудке, менструальных циклах. Романы. Которые, само собой, я теперь считаю более низким жанром, чем слово, произнесенное на сцене.
— Что вы чувствовали после того, как на Мишель было совершено нападение?
— Первый раз? В переулке?
— Да.
— Сказать честно?
— Да, пожалуйста.
— Я был рад. Это было неплохой рекламой для пьесы. Не подумайте, «Любовная история» — замечательная пьеса, но никогда не помешает привлечь к себе внимание, не правда ли?
— По словам Джонни Мильтона...
— Этого куска дерьма?
— ...идея принадлежала самой Мишель.
— Я бы не удивился. Очень амбициозная девушка, умеет ловить удобный случай.
...Андреа Пакер сидела у себя в уборной и курила. Она была одета для репетиции. Сегодня ее наряд состоял из обтягивающего темно-красного топа, белых теннисок и спущенных на бедра джинсов, которые позволяли лицезреть ее пупок. Когда детективы вошли в уборную, Андреа резким движением спрятала сигарету, словно подросток, которого застукали, когда он тайком курил травку в туалете начальной школы.
Андреа Пакер было девятнадцать лет. Она была худощавой и юношески нескладной. Ее длинные белокурые волосы были собраны в хвост и перетянуты эластичной лентой того же цвета, что и топ. Она тут же встала, поздоровалась и извинилась перед Клингом за то, что так рассеянно разговаривала с ним по телефону — она как раз учила новые реплики. Фредди вставил в пьесу целую новую сцену. Не хотите ли кофе? Рядом со служебным входом, там, где стоит Тори, есть большая кофеварка. Все это она выпалила на одном дыхании, отчего стала казаться даже младше своих лет.
— Я думала, мистер Клинг, вы придете один, — добавила Андреа, немедленно дав понять, кто именно ее интересует, и одарив детектива взглядом карих глаз и сияющей улыбкой, от которых растаял бы даже гранит. Потом девушка повернула свой стул так, что теперь она сидела чуть ли не спиной к Карелле. Карелла понимал язык жестов и движений не хуже любого детектива в этом городе. Неожиданно он почувствовал себя лишним. Точнее говоря, он почувствовал себя невидимкой.
Клинг тем временем объяснил, что они пришли потому, что им сказали, что у Андреа и Мишель была одна уборная на двоих, ведь театр маленький...
— Да, совершенно верно. Теперь у нас одна уборная на двоих с Джози.
...и они подумали: вдруг Мишель упоминала что-нибудь такое, что могло бы пролить свет на ее убийство.
— Женские разговоры по душам? — спросила Андреа и снова улыбнулась Клингу.
— Любые ее слова о том, что ее беспокоило, или раздражало, или...
— Ее раздражало все, — сказала Андреа.
— Что вы имеете в виду? — спросил Карелла.
— Ну...
Детективы ждали.
Карелла передвинулся так, чтобы видеть лицо Андреа и ее глаза. Она в свою очередь пересела на стул, стоящий рядом с трюмо, сложила руки на коленях и посмотрела на полицейских.
— Мне не хотелось бы говорить плохо о мертвых, — произнесла она тонким, почти девчоночьим голосом и потупила глаза.
— Мы понимаем, как это тяжело для вас, — отозвался Карелла, мысленно проклиная девчонку.
— Я уверена, что вы это понимаете, сэр, — сказала Андреа, в свою очередь мысленно костерившая Кареллу. Потом она подняла взгляд и посмотрела в глаза Клингу, так же успешно проигнорировав Кареллу, словно она снова повернулась к нему спиной. — Дело в том, — пояснила она, — что так думаю не только я. Мишель была для всех словно заноза в заднице. Самомнения у нее было гораздо больше, чем таланта. Да посмотрите хоть, на что она его подбила. Я имею в виду Джонни.
— О чем вы говорите, мисс Пакер? — спросил Клинг.
— Об этом нападении в переулке, — ответила Андреа.
Клинг слышал, как на сцене актеры снова и снова репетировали один и тот же эпизод. В университетские годы Клингу довелось сыграть Кристиана в «Сирано де Бержераке». Он безумно влюбился в девушку, которая играла Роксану, но та смотрела лишь на парня, игравшего главную роль. Парня звали Клифф Мерсер, и он почти не нуждался в накладном носе, который ему приклеивали каждый вечер. Одно время Клинг всерьез подумывал, не стать ли ему актером. Это было до войны. До того, как ему довелось своими глазами видеть смерть друзей. После этого лицедейство стало казаться ему слишком легкомысленным занятием.
— Не упоминала ли она ранее о том, что они с мистером Мильтоном задумали инсценировать нападение? — спросил Карелла.
Не глядя на полицейских, девушка сказала:
— Если вы имеете в виду, не говорила ли Мишель что-нибудь вроде того: «Слушай, завтра вечером Джонни пырнет меня ножом, а потом я получу классную рекламу и стану кинозвездой», — то нет, не говорила. А вы бы стали заранее говорить о таких вещах? — спросила она, обращаясь к Клингу.
— Она говорила вам, что хочет стать кинозвездой?
— Все хотят стать кинозвездами.
«Кроме меня», — подумал Карелла.
— Как вы, возможно, знаете, — сказал Клинг, — мистер Мильтон признался, что он совершил нападение...
— Да, это было во всех газетах и вообще повсюду. Меня от этого уже тошнит. «Любовная история» — хорошая пьеса. Мы не нуждаемся в дешевой рекламе для того, чтобы добиться успеха.
«Но она и не повредит», — подумал Карелла.
— Я полагаю, вам также известно, — продолжил Клинг, — что мистер Мильтон отрицает свою причастность к убийству...
Андреа пожала плечами. От этого движения топ съехал, приоткрывая грудь. Девушка машинально подхватила его и подтянула повыше.
— Что вы хотите этим сказать, мисс Пакер? — спросил Карелла.
— Чем этим?
— Пожиманием плечами.
— Я хочу сказать, что я не знаю, кто ее убил. Это мог быть Джонни, это мог быть кто угодно. А перед этим я пыталась сказать, что никто не любил Мишель. Это грубый факт. Спросите любого актера, любого человека, работающего над постановкой, — ее никто не любил. Она была заносчивой, амбициозной, бездарной сучкой с манией величия, прошу прощения.
«Ну а ты-то как к ней относилась?» — подумал Карелла.
— Когда вы сказали, что Мишель раздражало все...
— Абсолютно все, — сказала Андреа и стрельнула глазами в сторону Клинга. — Пьеса, сцены из пьесы, реплики, ее костюмы, ее мотивация, восход солнца — абсолютно все. Она упорно хотела знать, кто на нее напал! Как будто это имеет какое-то значение. Пьеса Фредди преодолевает неопределенность. Благодаря этому происходит замена жанра, точнее даже — его ниспровержение. Если бы Мишель тоньше чувствовала свою роль, она бы это поняла. Мы ставим не детектив. Это драма о триумфе воли, о прозрении, произошедшем благодаря нападению, почти случайному нападению, которое само по себе вовсе не имеет значения. А Мишель постоянно требовала, чтобы ей сказали, кто именно на нее напал — официант, дворецкий, горничная? Ей-богу, если бы я еще хоть раз услышала этот вопрос, я сама бы ее зарезала, прямо при всех.
— Вы, видимо, хорошо понимаете роль, которую играла Мишель, — проронил Карелла.
— Здесь все дело в своеобразии пьесы, — откликнулась Андреа, адресовав Клингу еще одну улыбку, — в ее внутренней интриге. Мишель играла персонаж, которого в программе называют просто Актрисой. Теперь эта роль перешла к Джози. Это главная роль. Я играю персонаж, которого зовут Дублершей. Ну а дублер должен знать все реплики человека, которого ему, возможно, в один прекрасный день придется заменить в случае болезни, несчастного случая или...
«Или смерти», — подумали оба детектива.
— Таким образом, я не была настоящей дублершей Мишель, но я была ее дублершей согласно пьесе, и знание всех ее реплик и мизансцен является частью моей подготовки к роли.
— К роли Дублерши.
— Дублерши по пьесе.
— Да, по пьесе.
— Ее настоящей дублершей была Джози. Вот потому она и получила эту роль после того, как Мишель была убита.
— А вам никогда не приходило в голову, что эту роль могли получить вы? — спросил Карелла.
Андреа повернулась к Карелле и безразлично взглянула на него.
— Я? — переспросила она.
— Ну раз вы знаете все реплики и мизансцены.
— Конечно, я их знаю, но не настолько хорошо, как Джози.
— Но неужели вам ни разу после смерти Мишель не приходило в голову, что вы можете получить главную роль? Ведь вы же ее знаете.
— Да, мне приходила в голову эта мысль. Но не потому, что я знаю эту роль.
— А почему?
— Потому что я играю лучше, чем Джози.
— Обижены ли вы тем, что роль получила Джози, дублерша, что главная роль перешла к ней? В то время как вы, актриса, играющая самую важную из вспомогательных ролей...
— Конечно, мне обидно, — согласилась Андреа.
— Вас это обидело, — сказал Карелла и кивнул.
— А вы бы не обиделись? — спросила она у Клинга.
— Думаю, обиделся бы, — ответил тот. — Мисс Пакер, мы должны задать вам несколько вопросов. Я надеюсь, вы поймете, что они вовсе не означают, будто мы подозреваем вас в причастности к убийству Мишель Кассиди. Но существуют некоторые рутинные вопросы...
— Вы говорите совсем как Марк.
— Кто такой Марк?
— Риганти. Он играет Детектива в нашей пьесе. Он постоянно говорит нечто подобное.
— Но именно это нам и полагается говорить.
— Я понимаю, — тихо сказала Андреа и снова потупила глаза.
— Тогда не будете ли вы так любезны сообщить нам, где вы были во вторник вечером, с семи до восьми часов? — спросил Карелла.
— Я все думала, когда же вы об этом спросите, — сказала девушка, быстро взглянув на Кареллу. — А то все говорите о том, знаю ли я роль, обижаюсь ли я на Джози...
— Мой напарник уже объяснил...
— Да, понимаю, я вне подозрения. Вы сами в это поверите, когда я скажу, где была в это время.
— И где же?
— На занятиях по аэробике.
— Где? — спросил Клинг.
— А кто из вас Матт? — спросила Андреа. — У Фредди в пьесах постоянно есть плохой коп и хороший коп. Матт и Джефф. Вы их так не называете?
— Где проходили ваши занятия по аэробике? — повторил Клинг.
— Вы должны быть Джеффом.
— Меня зовут Берт. Скажите пожалуйста...
— Очень приятно, Берт. Они проходят в зале на Свифте. Я дам вам их карточку. Вам нужно?
— Да, пожалуйста.
— Во вторник вечером я была там с половины седьмого до без пятнадцати восемь. Потом пошла домой. Можете проверить.
Андреа повернулась к трюмо, взяла сумочку, валявшуюся среди доброго десятка косметичек, пудрениц, кисточек и контурных карандашей, открыла ее, покопалась внутри и протянула Клингу карточку.
— Во вторник занятия вела Кэрол Горман. Только вы лучше сначала позвоните туда, ее не всегда можно застать.
— Хорошо, позвоним. Спасибо вам за...
— Энди?
Повернувшись, они увидели стоящего в дверном проеме высокого парня в фуражке и комбинезоне.
— Простите, — сказал он, — я не понял...
— Входи, Чак, — сказала Андреа. — Ты уже знаком с Маттом и Джеффом?
Мэдден недоуменно посмотрел на девушку.
— Хороший коп и плохой коп, — пояснила она. — Детективы Карелла и Клинг.
— Мы виделись на днях, — сказал Мэдден, — здравствуйте. — Потом он снова повернулся к Андреа: — Эш уже минут десять требует, чтобы ему прокрутили сцену с Дублершей и Детективом.
— А мы ее только что и прокрутили, — вздохнула Андреа.
* * *
Работал когда-то в восемьдесят седьмом участке детектив, которого звали Роджер Хэвилэнд. Он перестал там работать после того, как кто-то выбросил его в окно с зеркальным стеклом. Но, прежде чем его настигла безвременная кончина, он как-то заметил: «Мне нравится этот город, когда настает пора снимать пальто».Конечно же, он имел в виду женщин. Женщины снимают свои пальто, и к черту мужчин! Они с Клингом прогуливались по залитой солнцем Холл-авеню, и Хэвилэнд восхищался девушками, гордо проходящими мимо них. Тогда это действительно были именно девушки, а не женщины. Какие они были гордые и обидчивые! Хотя Хэвилэнд был еще более обидчив. Он принимал на свой счет любой косой взгляд, любую усмешку. В управлении было немало недотрог, но до Хэвилэнда им всем было далеко. Но, как ни странно, в этот прекрасный весенний день Карелле вспомнилась единственная запоминающаяся мысль, когда-либо высказанная Хэвилэндом.
«Мне нравится этот город, когда настает пора снимать пальто».
Сегодня женщины сняли свои пальто. Даже женщины, которым едва исполнилось шестнадцать, горделиво расхаживали по улицам, празднуя приход весны. Нынче юбки стали даже короче, чем в те времена, когда Хэвилэнд изрек свое бессмертное высказывание. Девушки, женщины, в общем особы противоположного пола, теперь носили плотные черные чулки — некоторые при этом предпочитали, чтобы из-под подолов их мини-юбок выглядывали подвязки. Сейчас было самое лучшее время года для прогулок на свежем воздухе, особенно здесь, в Квотере.
Карелле этот район всегда казался неким замкнутым анклавом, эксцентричным, эклектичным, полным жизненных сил городом внутри города, живущим в соответствии со своими собственными нравами и обычаями. Здесь были свои понятия о том, что приемлемо, а что недопустимо. Проходившая мимо них девушка была одета...
Ну, ее-то в любом случае можно назвать девушкой, ей же не больше двенадцати.
...в нечто, больше всего напоминающее белый восточный халат с черной отделкой по подолу и по краю длинных ниспадающих рукавов. Поверх халата болталось множество лязгающих цепей и цепочек, а на длинных белокурых волосах красовалась черная феска. Девушка была босиком, и ее ноги перепачкались в городской грязи. Проходя мимо, она улыбнулась Карелле. Карелла подумал, не случится ли так, что когда-нибудь и его собственная дочь оденется словно погонщик верблюдов и будет блаженно улыбаться каждому незнакомому прохожему.
Солнце изрядно припекало голову и плечи.
Карелле не хотелось уходить с улицы. Ему вообще не хотелось переводить такой чудесный день на работу.
Но его ждал Фредерик Питер Корбин-третий.
* * *
«Фигура от Роды» располагалась на Свифт-авеню, на втором этаже красного кирпичного дома, неподалеку от старого здания Федерального банка. Клинг пришел туда полчаса назад. Одетая в трико женщина с бьющимися черными волосами сообщила ему, что Кэрол сейчас как раз ведет занятия и что перерыв у них будет не ранее одиннадцати. Теперь до названного времени оставалось десять минут. Клинг терпеливо сидел на скамейке в холле и смотрел сквозь зеркальное стекло на великое множество усердно скачущих женщин. Сквозь стекло ему не слышна была музыка, но Клинг предполагал, что там должны были что-то играть, иначе зрелище становилось уж чересчур причудливым.В пять минут двенадцатого женщины хлынули из зала. Все они были взмокшими, раскрасневшимися и выглядели очень энергичными. Клинг спросил у крепко сбитой блондинки, кто здесь Кэрол, и она указала ему на подтянутую брюнетку, одетую в ядовито-розовое трико и черные колготки. Та стояла в другом конце зала и перематывала ленту в магнитофоне. В помещении витал смутный запах женского пота. Проходя через зал. Клинг успел заметить свое отражение в десятке зеркал.
— Мисс Горман? — спросил он.
Брюнетка обернулась. Слегка удивленное выражение веснушчатого лица. Большие зеленые глаза. Чуть приоткрытый рот. Никаких следов макияжа.
Клинг решил, что хозяйке этого свежего юного лица примерно двадцать один — двадцать два года.
— Да? — отозвалась она.
— Детектив Юхинг, восемьдесят седьмой участок, — представился он и предъявил свой жетон. Похоже, это произвело на нее впечатление. Девушка кивнула и выжидательно посмотрела на Клинга.
— Не могли бы вы ответить на несколько вопросов, касающихся вечера вторника...
— Да?
— ...седьмого апреля?
— Слушаю вас.
— Тем вечером вы были здесь?
— Наверное. Во вторник? Да, я точно была здесь. А в чем дело? Что случилось?
— Вы вели занятие, проходящее с половины седьмого до без пятнадцати восемь?
— Да. Точнее говоря, с половины седьмого до половины восьмого. Слушайте, а почему вы так строго говорите? Должно быть, произошло что-то ужасное.
— Извините, — сказал Клинг, — я не хотел...
— Я имела в виду, что вы не выглядите строгим, но говорите строго. Даже очень.
— Извините, — повторил он.
— Так что случилось?
— Ничего, — ответил Клинг. — Это обычное расследование.
— Расследование чего?
— Вы знаете женщину по имени Андреа Пакер?
— Ну?
— Была ли она на занятиях вечером во вторник?
— А, это по поводу той убитой актрисы, правильно? Мишель как там ее. Кто-то мне говорил, что Энди играет в одной пьесе с ней.
— Совершенно верно. Так была ли мисс Пакер на занятиях?
— Да, была. Она вам так сказала?
— Именно так она и сказала.
— Ну что ж, она говорит правду.
— Так я и думал, — со вздохом произнес Клинг.
Он и в самом деле еще до того, как вошел сюда, был уверен, что Андреа говорила правду. Ни разу за все время его службы в полиции ни один человек не представлял ему алиби, которое позже оказалось бы фальшивым. Ни единого раза. Ну, может, разок кто-то это и сделал, но Клинг ничего такого не помнил. Хотя нет, на самом деле он припоминал, как один парень сказал, что был в кино, тогда как на самом деле он в это время шинковал на кусочки свою тещу. Но никто и никогда не говорил: «С такого-то по такое-то время такого-то числа я был...» Хотя, стоп. А как насчет этого болвана, Джонни Мильтона, который заявил им, что был у О'Лири в семь часов, а сам пришел туда только в пятнадцать минут восьмого? Вот уж точно болван. Надо же, человеку хватило дури сказать, что он был в таком-то месте, при том что там было полно людей, которые могут опровергнуть его слова. Однако каждое чертово алиби должно быть проверено на тот случай, если человек солгал. Хотя нужно быть круглым идиотом, чтобы лгать, когда твои слова легко можно проверить.
— А почему вы просто не позвонили? — спросила Кэрол.
Хороший вопрос.
Он не мог просто позвонить, поскольку в таком случае нельзя быть уверенным, что никто не вынуждает человека, с которым ты разговариваешь, ответить: «Да, Андреа Пакер действительно скакала здесь вечером во вторник». Откуда тебе знать — а вдруг кто-нибудь приставил к голове твоего собеседника пистолет. Так что ничего не поделаешь, пришлось идти на Свифт-авеню, ждать, пока куча незнакомых женщин не напрыгается вдоволь под аккомпанемент неслышной музыки, потом задать вопрос и получить ответ, который ты знал и без того. Иногда Клингу казалось, что он зря не пошел в пожарные.
— Вы уже обедали? — спросила Кэрол.
— Нет, — ответил Клинг.
— Не хотите составить мне компанию? — спросила она. — Здесь за углом есть очень неплохое кафе.
Клинг подумал о Шарин.
— Спасибо, — сказал он, — но я должен вернуться в участок.
— А где это? — спросила Кэрол.
— Восемьдесят седьмой? В нижнем городе. Сразу за парком.
— Я могла бы когда-нибудь заглянуть туда.
— Гм, — протянул Клинг.
— Посмотреть, как выглядит полицейский участок.
— Гм. Спасибо за помощь, мисс Горман.
— Спасибо за то, что заглянули, — сказала она, удивленно приподняв бровь.
* * *
Фредди Корбин объяснял Карелле, что невымышленное художественное произведение на самом деле не является художественным произведением. Никто не может написать невымышленное произведение. Все невымышленные произведения — это не более чем бесконечные сочинения на тему «Как я провел лето». Карелла не думал, что он может написать невымышленное литературное произведение. Для него даже обычный рапорт, и тот был проблемой.Они сидели в небольшой, залитой солнцем комнате, которую Корбин называл своей студией.
— Не потому, что я пытаюсь произвести впечатление, — пояснил Корбин, — а потому, что ее так называл художник, который снимал эту квартиру до меня. Он рисовал в этой комнате, потому и назвал ее студией. У художников это принято, — добавил он и улыбнулся.
Два расположенных рядом окна были распахнуты, и с легким апрельским ветерком в комнату проникал запах небольшого сада, лежащего двумя этажами ниже. Пожарная лестница за окнами была заставлена горшками с красной геранью. Корбин сидел за своим столом, в кожаном черном вращающемся кресле. Карелла расположился напротив. Он прервал драматурга, когда тот переписывал отдельные сцены из своей пьесы, но Корбин, казалось, не спешил вернуться к работе. Карелла желал узнать, что Корбину известно о Мишель Кассиди. А Корбин вместо этого желал рассказать детективу все, что ему самому было известно о писательском мастерстве.
— Потому давайте отбросим невымышленные произведения, поскольку их может писать любой десятилетний ребенок, — сказал Корбин, — и давайте отбросим большую часть вымышленных литературных жанров, поскольку они не требуют никакой дисциплины. В частности, роман является жанром, пренебрегающим четкостью. Более того, большинство современных романистов пишут так же убого, как и те, кто пишет документальную литературу. В результате подобной деградации, человек, способный связать вместе десяток слов и организовать их в незамысловатое предложение, тут же нарекается автором, ему позволяют выступать с лекциями, произносить речи на официальных завтраках и вообще считать себя писателем.
Карелла не понял, в чем кроется разница.
— Автор, — продолжал Корбин, словно прочитав мысли детектива, — это тот, кто написал книгу. Это может быть книга о диете, о кулинарии или о сексуальной жизни мухи це-це в Руанде; это может также быть дрянной детектив о даме, попавшей в беду, фантастический роман о пропавшем русском дипломате или любая из тысяч скверно написанных статей или переделок. Автор не нуждается в том, чтобы изучать литературу или писательское мастерство. Все, что ему нужно, — набраться честолюбия, заставить себя сесть за компьютер и писать как Бог на душу положит. В этой огромной стране почти нет литературно образованных людей, и, если автор пишет достаточно плохо, он может произвести на эту страну огромное впечатление. Следовательно, его тут же нарекают настоящим писателем, и он получает право читать лекции и выступать по телевизору. А драматург — это совсем другое дело!
Карелла ждал.
— Драматург — это действительно писатель: — изрек Корбин.
— Ясно, — сказал Карелла.
— Театр — это последний оплот английского языка, — сказал Корбин. — Последняя арена, позволяющая глубоко, с пониманием раскрывать человеческие характеры. Это последняя слабая надежда красоты и смысла, последняя и единственная опора слова как такового. Вот почему я пишу пьесы, мистер Карелла. Вот почему я написал «Любовную историю».
Карелла что-то не помнил, чтобы он спрашивал у Корбина, зачем тот пишет.
— Вы можете спросить...
«Хотел бы я получить возможность спросить о Мишель», — подумал Карелла.
— ...почему я предпочел самовыразиться посредством детектива. Но разве моя пьеса — детектив? О да, в ней присутствует нападение, попытка убийства, если хотите, но средоточие этой пьесы не преступник, а жертва. В отличие от детективных историй, с которыми вы каждый день встречаетесь на работе...
Карелла подумал, что в работе полицейских нет никаких детективных историй. Там есть только преступления и люди, эти преступления совершившие. И сегодня он пришел сюда потому, что кто-то совершил тягчайшее из преступлений против Мишель Кассиди...
— ...в хорошей пьесе главное должно происходить в конце, — продолжал Корбин. — И эта перемена, это прозрение может принимать различные формы. Это может быть внутреннее прозрение, или просто узнавание, или даже понимание характера, который никогда не изменится, который сам по себе является переменой. В детективе же все перемены должны произойти в начале сюжета. Произошло убийство — отклонение от нормального, упорядоченного хода вещей... перемена, если хотите. Герой или героиня вступают в сюжет, чтобы провести расследование, найти убийцу и восстановить порядок, исправить изменение, произошедшее в начале. Как вы можете видеть, между пьесой обычной и пьесой детективной существует огромная разница. «Любовная история» — не детектив. Не думаю, чтобы хоть один критик обвинил ее в этом.
— А вам не кажется, что именно это ей сейчас и грозит? — спросил Карелла.
Надо попытаться вернуть Корбина к сути дела. А суть заключалась не в содержании Великой Американской Драмы, а в отклонении от нормального, упорядоченного хода вещей, каковое отклонение воплощалось в теле Мишель Кассиди с двадцатью двумя резаными и колотыми ранами.
— Вы имеете в виду — из-за того, что убийство Мишель используют для рекламы?
— Да. И связывают его с тем, что в самой пьесе есть сцена нападения. Кто-нибудь из критиков...
— В жопу критиков, — сказал Корбин.
Карелла поморщился.
— Я пишу не для критиков. Я пишу для себя и для моих зрителей. Мои зрители поймут, что я не пишу дешевых детективов, никогда не писал и никогда не буду писать ничего подобного. Мои зрители...
— Я понимаю...
— Это были вовсе не детективы. Простите, вы слыхали о «Синем значке»?
— На самом деле, я не знаю...
— ..."Синий значок" и...
— ...названий...
— ..."Уличный ноктюрн". Два романа, которые я написал о нью-йоркских копах. Но это не детективы, это именно романы о копах.
— Правильно, документаль...
— Нет! — пронзительно завопил Корбин. — Никакой документальности! Я не пишу документальных книг. Так же, как детективов. Это просто романы о копах. О мужчинах и женщинах в синей форме и в штатском, об их женах, любовницах, друзьях, любовниках, детях, об их мигренях, болях в желудке, менструальных циклах. Романы. Которые, само собой, я теперь считаю более низким жанром, чем слово, произнесенное на сцене.
— Что вы чувствовали после того, как на Мишель было совершено нападение?
— Первый раз? В переулке?
— Да.
— Сказать честно?
— Да, пожалуйста.
— Я был рад. Это было неплохой рекламой для пьесы. Не подумайте, «Любовная история» — замечательная пьеса, но никогда не помешает привлечь к себе внимание, не правда ли?
— По словам Джонни Мильтона...
— Этого куска дерьма?
— ...идея принадлежала самой Мишель.
— Я бы не удивился. Очень амбициозная девушка, умеет ловить удобный случай.