Страница:
— Вы меня слышите? — позвали из-за двери.
— Слышу. Откуда мне знать, что вы действительно коп?
— Откройте дверь, и я покажу вам мой жетон.
Жетон. Это хороший признак. Риганти играл во многих пьесах, где его обозвали бы дерьмовым копом, если бы он назвал свой жетон значком. Только гражданские называют полицейский жетон значком. Риганти повернул язычок замка, убедился, что цепочка накинута, и приоткрыл заскрипевшую дверь. Выглянув, он увидел очень толстого мужчину, державшего в руке золотистый с синей эмалью жетон детектива.
— Детектив Оливер Уикс, — сказал толстяк. — Восемьдесят восьмой участок. Я расследую убийство Мишель Кассиди. Может, вы меня впустите?
— Разрешите ваше удостоверение, — сказал Риганти.
Толстяк сердито фыркнул, вытащил свой бумажник, выудил оттуда ламинированную карточку и просунул ее в щель. На карточке стояла печать городского управления полиции. Кроме того, там присутствовала цветная фотография человека, очень похожего на того, который держал карточку, и там же, через всю карточку, было напечатано имя, которое незнакомец только что назвал Риганти — «Детектив первого класса Оливер Уикс», а снизу соответствующая подпись.
Риганти решил, что, наверное, этот мужик и вправду детектив.
Он скинул цепочку и распахнул дверь, совсем забыв про игрушечный пистолет, который он так и не спрятал обратно в кобуру, а продолжал держать в правой руке. Олли увидел пистолет и тут же выхватил из кобуры, висевшей на правом бедре, свой — только настоящий. Риганти мгновенно понял, что происходит. Он завопил:
— Он ненастоящий! Я же актер! Ей-богу, ненастоящий!
Олли вспомнил, что человек, с которым он пришел поговорить, действительно был актером. Но он слишком долго работал копом и потому немедленно рявкнул:
— А ну брось оружие!
Риганти с радостью подчинился. Олли пинком отправил пистолет к кухонной двери.
— Я вас чуть не застрелил, — буркнул он.
— А то я не понял, — отозвался Риганти.
Он все еще продолжал учащенно дышать.
— У вас есть разрешение на эту штуку? — спросил Олли.
— Я же сказал — он ненастоящий.
— Он выглядит как настоящий.
— В этом весь смысл.
— Зачем вы таскаете ненастоящий пистолет?
— Я же сказал — я актер.
— Ну и что?
— Я играю детектива в пьесе, которую мы ставим.
— А, ясно.
— Вы меня перепугали до усрачки, — сказал Риганти.
— А вы меня, — сказал Олли. — У вас есть чего-нибудь выпить?
— Что вы имеете в виду?
— Что-нибудь в лекарственных целях.
— В смысле — что-нибудь спиртное?
— Да, что-нибудь спиртное. Пиво, вино — что-нибудь в этом духе.
— А что, вам можно пить в рабочее время?
— Нельзя, — сказал Олли и уселся за кухонный стол.
— Кажется, у меня было пиво в холодильнике, — сказал Риганти.
— Да, пивка бы в самый раз.
— Как интересно, — хмыкнул Риганти, подходя к холодильнику и открывая его. — Вам не положено пить на работе, но тем не менее вы соглашаетесь выпить пива.
— Да, очень интересно. А какое у вас пиво?
— «Хейнекен».
Олли наблюдал, как хозяин дома откупорил две бутылки из зеленого стекла. Риганти протянул гостю стакан и одну из бутылок.
— Я чуть не вышиб вам мозги, — пропыхтел Олли. — Ваше здоровье.
И он отпил прямо из горлышка. Риганти наполнил свой стакан и сел напротив Олли.
— Так что вы думаете про этого типа, который ее прирезал? — поинтересовался Олли.
— Кого вы имеете в виду?
— Ее агента. Джонни Мильтона.
— Я с ним почти незнаком.
— А с девушкой?
— С Мишель?
— Да. Насколько хорошо вы знакомы с ней?
— Ну, мы вместе репетировали на протяжении трех недель, когда она...
— И что это значит? Вы ее трахнули?
— Нет. Конечно же, нет.
— А почему «конечно, нет»? Вы что, «голубой»?
— Само собой, нет.
— Почему само собой? Среди актеров много «голубых».
— Но я к ним не принадлежу.
— Вы знали, что он живет с ней? Ну, ее импресарио?
— Мы начали это понимать.
— Кто это «мы»?
— Мы все. Труппа, работники театра. Это было очень уж наглядно.
— Что они живут вместе.
— Да.
— Почему вы думаете, что он ее убил?
— Я не уверен, что это он.
— Вы думаете, что у нее могла быть связь с другим мужчиной?
— Вы всегда ведете допрос подобным образом?
— А это не допрос.
— Тогда что же это?
— Двое мужчин пьют пиво и беседуют.
— Нет, серьезно. Меня интересует сам процесс. Видите ли, мне часто приходится играть детективов.
— Гм.
— Менеджер по подбору актеров считает, что я выгляжу как коп.
— Что, правда?
— А вам не кажется, что я похож на копа?
— Мне кажется, что вы слишком смахиваете на гомика, чтобы быть похожим на копа.
— Я же вам уже сказал...
— Я не говорю, что вы и вправду гомик. Я только сказал, что вы на него слишком уж смахиваете. Во всяком случае, для копа.
— Ну а менеджер считает, что я выгляжу достаточно достоверно.
— А я похож на копа? — спросил Олли.
— Нет.
— А на кого я похож?
«На мешок с дерьмом», — подумал Риганти, но предпочел вслух этого не говорить.
— На актера, играющего копа, — сказал он.
— Что, серьезно? — удивился Олли. — А пива больше нет?
— Конечно, есть. Вам еще бутылку?
— На актера, говорите? — протянул Олли. — Я бы не возражал быть актером.
— Это не так легко, как вам кажется, — заметил Риганти и достал из холодильника еще бутылку пива. Он открыл эту бутылку, пододвинул ее к Олли, потом уселся обратно и снова взял свой недопитый стакан.
— Спасибо, — поблагодарил Олли, поднес бутылку к губам и сделал длинный глоток. Потом вытер губы тыльной стороной ладони и сказал: — Как вы думаете, она его обманывала?
— Насколько я могу судить — нет.
— Тогда почему он ее убил?
— Ну, это вы так считаете. Я не уверен, что ее убил именно Мильтон.
— Как коп копу, — сказал Олли, подмигивая, — почему вы думаете, что он ее убил?
— Как актер актеру, — отпарировал Риганти, — а почему вы думаете, что он ее убил?
— Потому что он — чертов лжец, — сказал Олли.
— Откуда вам это известно?
— Я там был, когда они его допрашивали.
— Я тоже провел немало допросов, — сказал Риганти.
— И я, — откликнулся Олли.
— Какова ваша техника? Как вы проводите допрос?
— Я задаю вопросы, преступник на них отвечает. О какой технике вы говорите?
— Ну, вы как-нибудь готовитесь к допросу?
— Готовлюсь?
— Ну да. Например, я ношу игрушечный пистолет...
— Из-за которого я чуть не вышиб вам мозги.
— ...и это помогает мне настроиться на образ мыслей детектива. Я ношу этот пистолет с собой повсюду. В подземке, в ресторане, повсюду. Потому что пистолет — это неотъемлемая часть работы детектива, не так ли?
— Само собой.
— Отнять у детектива пистолет — это все равно что оставить его без пениса.
— Ну... пожалуй.
— Я ношу пистолет, и это помогает мне вжиться в роль — понимаете?
— Понимаю.
— Это мой способ подготовки к роли.
— Ясно.
— Ну а вы как готовитесь?
— Готовлюсь?
— Ну да. Когда вам нужно кого-нибудь допросить.
— Я не готовлюсь.
— Не готовитесь?
— Я просто вхожу и говорю: «Ты, дерьмо, где ты был во вторник вечером?» Он не отвечает, тогда я берусь за него. Я ему говорю, что его дела могут пойти лучше, могут пойти хуже — как он сам захочет. Ты помогаешь мне, я помогу тебе. Хочешь попасть в местную тюрьму или в тюрьму штата? Может, ты хочешь, чтобы ниггеры трахали тебя в жопу? Отвечай, где ты был, кусок дерьма!
— Гм...
— Что-то в этом духе, — сказал Олли, взял бутылку, отхлебнул, поставил ее на место, рыгнул и буркнул: — Извините.
— Представьте, например, что вам нужно допросить девушку, которая... ну, посмотрите вот здесь, — сказал Риганти. Он взял сценарий «Любовной истории» и придвинул свой стул поближе. — Вот эта сцена. Как бы вы ее провели? Я тут разговариваю с девушкой.
— С какой девушкой? — спросил Олли.
— С дублершей.
— С чьей дублершей?
— Той девушки, которую убили.
— Кассиди, что ли?
— Нет, это в пьесе.
— Я слыхал, что это на редкость дурацкая пьеса.
— Так оно и есть.
Олли взял сценарий. Искоса взглянув на него, он спросил:
— А почему эти страницы голубые?
— Потому что они новые. Они напечатаны на другой бумаге, чтобы отличаться от исходного варианта. Пока будут сделаны все исправления, сюда могут добавиться голубые, желтые, розовые, зеленые, да какие угодно страницы, хоть фиолетовые в крапинку.
— Но их трудно читать, эти долбаные голубые страницы.
— Совершенно верно.
Олли продолжал разглядывать сценарий. Наконец он неохотно полез в карман куртки и извлек оттуда очешник. Из очешника появились очки наподобие тех, которые носил Бен Франклин. Олли неожиданно стал похож на толстого школьника.
— Это для чтения, — извиняющимся тоном произнес он.
— Я сам ношу контактные линзы, — примирительно сказал Риганти.
Водрузив очки на нос, Олли откашлялся, словно собираясь читать вслух, но все же делать этого не стал. Он молча прочел страницу. Перевернул ее. Прочел еще одну.
— Вы правы, — заявил он, покачав головой, — это действительно на редкость дурацкая пьеса.
— Я же вам говорил. Но... просто для примера... как бы вы провели этот допрос?
— Тот, который здесь описан?
— Да. Там, где он хочет узнать, неужели она никогда не думала...
— Понятно, — сказал Олли. — Ну, что бы я сделал... Я бы сказал: «Послушайте, мисс, давайте будем мыслить здраво». Это ведь я с девушкой разговариваю, да?
— Да.
— Тогда тут надо быть поаккуратнее. Я имею в виду — вы ведь не можете разговаривать с девушкой точно так же, как с каким-нибудь долбаным вором, понимаете? Здесь надо говорить повежливее. Так что я сказал бы... А как ее зовут?
— У нее нет имени.
— То есть как — нет имени?
— Нету. Ее называют просто Дублерша.
— Тогда как же вы ее зовете, если у нее нет имени?
— А никак.
— Тогда это труднее.
— Почему?
— Потому что, если ее зовут Джейн, вы можете обратиться к ней: «Послушай, Дженни, давай мыслить здраво». Вы используете уменьшительное имя, понимаете? Не Джейн, а Дженни. Вы сразу же как бы устанавливаете с ней более близкие отношения. А если у нее даже нет имени, это здорово затрудняет дело.
— Ценное замечание.
— У всех людей есть имена.
— Кроме тех, которые действуют в этой пьесе.
— Ну-ну, — произнес Олли, покачав головой, и снова заглянул в сценарий. Потом он сказал: — Ну ладно, пусть даже без имени. Я бы начал так: «Послушайте, мисс, давайте будем мыслить здраво. Вы хотите, чтобы я поверил, что вы дублировали главную роль в пьесе, девушку убили, а вы ни разу даже не подумали: „Эй, а почему бы мне не занять ее место?“ Разве вы не смотрите все эти долбаные фильмы, мисс? Вы никогда не видели в кино, как звезда ломает ногу, а дублерша занимает ее место? И как у подсобных рабочих, которые сидят под потолком, рядом с прожекторами, захватывает дух, когда она начинает петь? А у старика, который задергивает занавес, от удивления отвисает челюсть, и старушка костюмерша, которая только что подгоняла костюм по девушке, стоит, словно ее громом поразило, и вообще весь этот долбаный театр приходит в изумление от того, как здорово дублерша выступает, — вы хотите сказать, что никогда не смотрели таких фильмов? Мисс, ну давайте мыслить здраво». Вот что бы я ей сказал.
— Великолепно, — прошептал Риганти. — Благодарю вас.
— А вам когда-нибудь приходилось целовать девушку в какой-нибудь пьесе, где вы играли? — поинтересовался Олли.
— Конечно.
— Интересно, а что делает «голубой», если ему в пьесе нужно поцеловать девушку?
— Понятия не имею.
— Да вы поймите, я же вовсе не говорю, что вы «голубой». Мне просто интересно, что они чувствуют в таких случаях. Вам не кажется, что потом они приходят домой и моют рот с мылом?
— Нет, не кажется.
— Мне просто любопытно. Значит, вы участвовали в таких сценах? В смысле — целовали девушку по ходу пьесы?
— Само собой.
— Но ведь кому-то да надо этим заниматься, я думаю. А? — спросил Олли и осклабился.
— Знаете, это не так легко, как вам кажется.
— Ну да. Должно быть, это вправду очень трудно — как следует поцеловаться с незнакомой девушкой на глазах у десяти тысяч зрителей.
— Совершенно верно.
— Могу поспорить. А вы когда-нибудь играли в постельных сценах?
— Конечно.
— А что они говорят девушкам, когда хотят, чтобы те разделись?
— Кого вы имеете в виду?
— Того, кто говорит, что нужно раздеться.
— Вы имеете в виду режиссера?
— Да, так что он им говорит?
— Ну, если сцена того требует...
— Давайте считать, что требует.
— Режиссер просто говорит: «Народ, а сейчас мы будем делать эту сцену». Что-нибудь в этом духе.
— И девушка просто берет и раздевается?
— Если сцена того требует.
— А в этой пьесе есть сцены с раздеванием?
— Нету.
— То есть Мишель Кассиди не раздевалась ни разу за всю пьесу, да?
— Ни разу.
— Так что у ее приятеля не было причин раздражаться из-за этого?
— Не было.
— Тогда из-за чего же он так взбесился, что нанес ей двадцать две раны?
— Если это действительно сделал он, — продолжал упорствовать Риганти.
— Да, конечно, он, кто ж еще, — сказал Олли.
— Возможно, это Энди.
— А кто он такой?
— Она. Андреа Пакер. Она играет Дублершу. Помните сцену, которую вы только что прочли...
— Да, верно.
Олли на некоторое время задумался, потом изрек:
— Нет, это не она. И не другая девушка.
— А почему нет?
— Потому, что они актрисы, — сказал Олли.
— Ну и что?
— Они обе смотрят кино.
Глава 10
— Слышу. Откуда мне знать, что вы действительно коп?
— Откройте дверь, и я покажу вам мой жетон.
Жетон. Это хороший признак. Риганти играл во многих пьесах, где его обозвали бы дерьмовым копом, если бы он назвал свой жетон значком. Только гражданские называют полицейский жетон значком. Риганти повернул язычок замка, убедился, что цепочка накинута, и приоткрыл заскрипевшую дверь. Выглянув, он увидел очень толстого мужчину, державшего в руке золотистый с синей эмалью жетон детектива.
— Детектив Оливер Уикс, — сказал толстяк. — Восемьдесят восьмой участок. Я расследую убийство Мишель Кассиди. Может, вы меня впустите?
— Разрешите ваше удостоверение, — сказал Риганти.
Толстяк сердито фыркнул, вытащил свой бумажник, выудил оттуда ламинированную карточку и просунул ее в щель. На карточке стояла печать городского управления полиции. Кроме того, там присутствовала цветная фотография человека, очень похожего на того, который держал карточку, и там же, через всю карточку, было напечатано имя, которое незнакомец только что назвал Риганти — «Детектив первого класса Оливер Уикс», а снизу соответствующая подпись.
Риганти решил, что, наверное, этот мужик и вправду детектив.
Он скинул цепочку и распахнул дверь, совсем забыв про игрушечный пистолет, который он так и не спрятал обратно в кобуру, а продолжал держать в правой руке. Олли увидел пистолет и тут же выхватил из кобуры, висевшей на правом бедре, свой — только настоящий. Риганти мгновенно понял, что происходит. Он завопил:
— Он ненастоящий! Я же актер! Ей-богу, ненастоящий!
Олли вспомнил, что человек, с которым он пришел поговорить, действительно был актером. Но он слишком долго работал копом и потому немедленно рявкнул:
— А ну брось оружие!
Риганти с радостью подчинился. Олли пинком отправил пистолет к кухонной двери.
— Я вас чуть не застрелил, — буркнул он.
— А то я не понял, — отозвался Риганти.
Он все еще продолжал учащенно дышать.
— У вас есть разрешение на эту штуку? — спросил Олли.
— Я же сказал — он ненастоящий.
— Он выглядит как настоящий.
— В этом весь смысл.
— Зачем вы таскаете ненастоящий пистолет?
— Я же сказал — я актер.
— Ну и что?
— Я играю детектива в пьесе, которую мы ставим.
— А, ясно.
— Вы меня перепугали до усрачки, — сказал Риганти.
— А вы меня, — сказал Олли. — У вас есть чего-нибудь выпить?
— Что вы имеете в виду?
— Что-нибудь в лекарственных целях.
— В смысле — что-нибудь спиртное?
— Да, что-нибудь спиртное. Пиво, вино — что-нибудь в этом духе.
— А что, вам можно пить в рабочее время?
— Нельзя, — сказал Олли и уселся за кухонный стол.
— Кажется, у меня было пиво в холодильнике, — сказал Риганти.
— Да, пивка бы в самый раз.
— Как интересно, — хмыкнул Риганти, подходя к холодильнику и открывая его. — Вам не положено пить на работе, но тем не менее вы соглашаетесь выпить пива.
— Да, очень интересно. А какое у вас пиво?
— «Хейнекен».
Олли наблюдал, как хозяин дома откупорил две бутылки из зеленого стекла. Риганти протянул гостю стакан и одну из бутылок.
— Я чуть не вышиб вам мозги, — пропыхтел Олли. — Ваше здоровье.
И он отпил прямо из горлышка. Риганти наполнил свой стакан и сел напротив Олли.
— Так что вы думаете про этого типа, который ее прирезал? — поинтересовался Олли.
— Кого вы имеете в виду?
— Ее агента. Джонни Мильтона.
— Я с ним почти незнаком.
— А с девушкой?
— С Мишель?
— Да. Насколько хорошо вы знакомы с ней?
— Ну, мы вместе репетировали на протяжении трех недель, когда она...
— И что это значит? Вы ее трахнули?
— Нет. Конечно же, нет.
— А почему «конечно, нет»? Вы что, «голубой»?
— Само собой, нет.
— Почему само собой? Среди актеров много «голубых».
— Но я к ним не принадлежу.
— Вы знали, что он живет с ней? Ну, ее импресарио?
— Мы начали это понимать.
— Кто это «мы»?
— Мы все. Труппа, работники театра. Это было очень уж наглядно.
— Что они живут вместе.
— Да.
— Почему вы думаете, что он ее убил?
— Я не уверен, что это он.
— Вы думаете, что у нее могла быть связь с другим мужчиной?
— Вы всегда ведете допрос подобным образом?
— А это не допрос.
— Тогда что же это?
— Двое мужчин пьют пиво и беседуют.
— Нет, серьезно. Меня интересует сам процесс. Видите ли, мне часто приходится играть детективов.
— Гм.
— Менеджер по подбору актеров считает, что я выгляжу как коп.
— Что, правда?
— А вам не кажется, что я похож на копа?
— Мне кажется, что вы слишком смахиваете на гомика, чтобы быть похожим на копа.
— Я же вам уже сказал...
— Я не говорю, что вы и вправду гомик. Я только сказал, что вы на него слишком уж смахиваете. Во всяком случае, для копа.
— Ну а менеджер считает, что я выгляжу достаточно достоверно.
— А я похож на копа? — спросил Олли.
— Нет.
— А на кого я похож?
«На мешок с дерьмом», — подумал Риганти, но предпочел вслух этого не говорить.
— На актера, играющего копа, — сказал он.
— Что, серьезно? — удивился Олли. — А пива больше нет?
— Конечно, есть. Вам еще бутылку?
— На актера, говорите? — протянул Олли. — Я бы не возражал быть актером.
— Это не так легко, как вам кажется, — заметил Риганти и достал из холодильника еще бутылку пива. Он открыл эту бутылку, пододвинул ее к Олли, потом уселся обратно и снова взял свой недопитый стакан.
— Спасибо, — поблагодарил Олли, поднес бутылку к губам и сделал длинный глоток. Потом вытер губы тыльной стороной ладони и сказал: — Как вы думаете, она его обманывала?
— Насколько я могу судить — нет.
— Тогда почему он ее убил?
— Ну, это вы так считаете. Я не уверен, что ее убил именно Мильтон.
— Как коп копу, — сказал Олли, подмигивая, — почему вы думаете, что он ее убил?
— Как актер актеру, — отпарировал Риганти, — а почему вы думаете, что он ее убил?
— Потому что он — чертов лжец, — сказал Олли.
— Откуда вам это известно?
— Я там был, когда они его допрашивали.
— Я тоже провел немало допросов, — сказал Риганти.
— И я, — откликнулся Олли.
— Какова ваша техника? Как вы проводите допрос?
— Я задаю вопросы, преступник на них отвечает. О какой технике вы говорите?
— Ну, вы как-нибудь готовитесь к допросу?
— Готовлюсь?
— Ну да. Например, я ношу игрушечный пистолет...
— Из-за которого я чуть не вышиб вам мозги.
— ...и это помогает мне настроиться на образ мыслей детектива. Я ношу этот пистолет с собой повсюду. В подземке, в ресторане, повсюду. Потому что пистолет — это неотъемлемая часть работы детектива, не так ли?
— Само собой.
— Отнять у детектива пистолет — это все равно что оставить его без пениса.
— Ну... пожалуй.
— Я ношу пистолет, и это помогает мне вжиться в роль — понимаете?
— Понимаю.
— Это мой способ подготовки к роли.
— Ясно.
— Ну а вы как готовитесь?
— Готовлюсь?
— Ну да. Когда вам нужно кого-нибудь допросить.
— Я не готовлюсь.
— Не готовитесь?
— Я просто вхожу и говорю: «Ты, дерьмо, где ты был во вторник вечером?» Он не отвечает, тогда я берусь за него. Я ему говорю, что его дела могут пойти лучше, могут пойти хуже — как он сам захочет. Ты помогаешь мне, я помогу тебе. Хочешь попасть в местную тюрьму или в тюрьму штата? Может, ты хочешь, чтобы ниггеры трахали тебя в жопу? Отвечай, где ты был, кусок дерьма!
— Гм...
— Что-то в этом духе, — сказал Олли, взял бутылку, отхлебнул, поставил ее на место, рыгнул и буркнул: — Извините.
— Представьте, например, что вам нужно допросить девушку, которая... ну, посмотрите вот здесь, — сказал Риганти. Он взял сценарий «Любовной истории» и придвинул свой стул поближе. — Вот эта сцена. Как бы вы ее провели? Я тут разговариваю с девушкой.
— С какой девушкой? — спросил Олли.
— С дублершей.
— С чьей дублершей?
— Той девушки, которую убили.
— Кассиди, что ли?
— Нет, это в пьесе.
— Я слыхал, что это на редкость дурацкая пьеса.
— Так оно и есть.
Олли взял сценарий. Искоса взглянув на него, он спросил:
— А почему эти страницы голубые?
— Потому что они новые. Они напечатаны на другой бумаге, чтобы отличаться от исходного варианта. Пока будут сделаны все исправления, сюда могут добавиться голубые, желтые, розовые, зеленые, да какие угодно страницы, хоть фиолетовые в крапинку.
— Но их трудно читать, эти долбаные голубые страницы.
— Совершенно верно.
Олли продолжал разглядывать сценарий. Наконец он неохотно полез в карман куртки и извлек оттуда очешник. Из очешника появились очки наподобие тех, которые носил Бен Франклин. Олли неожиданно стал похож на толстого школьника.
— Это для чтения, — извиняющимся тоном произнес он.
— Я сам ношу контактные линзы, — примирительно сказал Риганти.
Водрузив очки на нос, Олли откашлялся, словно собираясь читать вслух, но все же делать этого не стал. Он молча прочел страницу. Перевернул ее. Прочел еще одну.
— Вы правы, — заявил он, покачав головой, — это действительно на редкость дурацкая пьеса.
— Я же вам говорил. Но... просто для примера... как бы вы провели этот допрос?
— Тот, который здесь описан?
— Да. Там, где он хочет узнать, неужели она никогда не думала...
— Понятно, — сказал Олли. — Ну, что бы я сделал... Я бы сказал: «Послушайте, мисс, давайте будем мыслить здраво». Это ведь я с девушкой разговариваю, да?
— Да.
— Тогда тут надо быть поаккуратнее. Я имею в виду — вы ведь не можете разговаривать с девушкой точно так же, как с каким-нибудь долбаным вором, понимаете? Здесь надо говорить повежливее. Так что я сказал бы... А как ее зовут?
— У нее нет имени.
— То есть как — нет имени?
— Нету. Ее называют просто Дублерша.
— Тогда как же вы ее зовете, если у нее нет имени?
— А никак.
— Тогда это труднее.
— Почему?
— Потому что, если ее зовут Джейн, вы можете обратиться к ней: «Послушай, Дженни, давай мыслить здраво». Вы используете уменьшительное имя, понимаете? Не Джейн, а Дженни. Вы сразу же как бы устанавливаете с ней более близкие отношения. А если у нее даже нет имени, это здорово затрудняет дело.
— Ценное замечание.
— У всех людей есть имена.
— Кроме тех, которые действуют в этой пьесе.
— Ну-ну, — произнес Олли, покачав головой, и снова заглянул в сценарий. Потом он сказал: — Ну ладно, пусть даже без имени. Я бы начал так: «Послушайте, мисс, давайте будем мыслить здраво. Вы хотите, чтобы я поверил, что вы дублировали главную роль в пьесе, девушку убили, а вы ни разу даже не подумали: „Эй, а почему бы мне не занять ее место?“ Разве вы не смотрите все эти долбаные фильмы, мисс? Вы никогда не видели в кино, как звезда ломает ногу, а дублерша занимает ее место? И как у подсобных рабочих, которые сидят под потолком, рядом с прожекторами, захватывает дух, когда она начинает петь? А у старика, который задергивает занавес, от удивления отвисает челюсть, и старушка костюмерша, которая только что подгоняла костюм по девушке, стоит, словно ее громом поразило, и вообще весь этот долбаный театр приходит в изумление от того, как здорово дублерша выступает, — вы хотите сказать, что никогда не смотрели таких фильмов? Мисс, ну давайте мыслить здраво». Вот что бы я ей сказал.
— Великолепно, — прошептал Риганти. — Благодарю вас.
— А вам когда-нибудь приходилось целовать девушку в какой-нибудь пьесе, где вы играли? — поинтересовался Олли.
— Конечно.
— Интересно, а что делает «голубой», если ему в пьесе нужно поцеловать девушку?
— Понятия не имею.
— Да вы поймите, я же вовсе не говорю, что вы «голубой». Мне просто интересно, что они чувствуют в таких случаях. Вам не кажется, что потом они приходят домой и моют рот с мылом?
— Нет, не кажется.
— Мне просто любопытно. Значит, вы участвовали в таких сценах? В смысле — целовали девушку по ходу пьесы?
— Само собой.
— Но ведь кому-то да надо этим заниматься, я думаю. А? — спросил Олли и осклабился.
— Знаете, это не так легко, как вам кажется.
— Ну да. Должно быть, это вправду очень трудно — как следует поцеловаться с незнакомой девушкой на глазах у десяти тысяч зрителей.
— Совершенно верно.
— Могу поспорить. А вы когда-нибудь играли в постельных сценах?
— Конечно.
— А что они говорят девушкам, когда хотят, чтобы те разделись?
— Кого вы имеете в виду?
— Того, кто говорит, что нужно раздеться.
— Вы имеете в виду режиссера?
— Да, так что он им говорит?
— Ну, если сцена того требует...
— Давайте считать, что требует.
— Режиссер просто говорит: «Народ, а сейчас мы будем делать эту сцену». Что-нибудь в этом духе.
— И девушка просто берет и раздевается?
— Если сцена того требует.
— А в этой пьесе есть сцены с раздеванием?
— Нету.
— То есть Мишель Кассиди не раздевалась ни разу за всю пьесу, да?
— Ни разу.
— Так что у ее приятеля не было причин раздражаться из-за этого?
— Не было.
— Тогда из-за чего же он так взбесился, что нанес ей двадцать две раны?
— Если это действительно сделал он, — продолжал упорствовать Риганти.
— Да, конечно, он, кто ж еще, — сказал Олли.
— Возможно, это Энди.
— А кто он такой?
— Она. Андреа Пакер. Она играет Дублершу. Помните сцену, которую вы только что прочли...
— Да, верно.
Олли на некоторое время задумался, потом изрек:
— Нет, это не она. И не другая девушка.
— А почему нет?
— Потому, что они актрисы, — сказал Олли.
— Ну и что?
— Они обе смотрят кино.
Глава 10
Как только Карелла встал с кровати, он сразу же позвонил Риганти, надеясь договориться с ним о встрече на сегодня. Риганти сообщил, что вчера вечером с ним уже беседовал один детектив.
— Какой детектив? — удивился Карелла.
— Олли Уикс, — пояснил Риганти. — Это был очень ценный визит.
Карелла с недоумением подумал, что бы это могло означать.
— Если у вас есть сегодня немного свободного времени, — сказал он, — мы могли бы...
— Да, конечно, но я буду репетировать с девяти и до...
— Это ничего, мне все равно нужно поговорить еще кое с кем в театре.
— Ну конечно, приходите, — сказал Риганти. — Я буду рад поговорить с вами.
Карелла еще раз подумал, что такого ценного могло быть в визите Толстого Олли, и заспешил в душ.
Пробка на автостраде Фарлея задержала его на добрых сорок минут, и в театр он попал только в десять минут десятого. Карелла быстро огляделся по сторонам и с облегчением убедился, что на этот раз Олли его не опередил.
Риганти, одетый в джинсы, мягкие итальянские туфли и свободный свитер из хлопчатобумажной пряжи, уже находился на сцене вместе с Андреа Пакер. Этим утром на ней была зеленая мини-юбка, апельсинового цвета тапочки и такая же апельсиновая футболка, под которой не было лифчика.
Риганти пытался что-то объяснить режиссеру и автору пьесы, которые сидели в шестом ряду. Как понял Карелла, это было их обычное место. Карелла остановился у входа в зал, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте, и попытался разглядеть, есть ли в зале кто-нибудь еще.
— ...более жизненный подход, — говорил Риганти. — Более жизненное прочтение сцены.
— Погодите, дайте разобраться, — сказал Кендалл. — Вы говорите, что вы с Энди пришли сегодня в театр пораньше...
— В восемь утра, — сообщила Андреа.
Карелла звонил Риганти в половине восьмого.
— ...чтобы прочесть сцену, которую мы сейчас репетируем? — завершил свой вопрос Кендалл.
— Чтобы опробовать ее, — уточнил Риганти.
— Точнее, чтобы ее улучшить, — сказала Андреа.
— Улучшить? — насторожился Корбин.
— Ну, да. Чтобы улучшить, — признал Риганти.
— Новую сцену? — спросил Корбин.
— Просто чтобы посмотреть, сможем ли мы найти ключ к ней, — пояснил Риганти.
— Найти способ вжиться в нее, — сказала Андреа.
— Найти более жизненное прочтение, — добавил Риганти.
— Мою новую сцену? — словно не веря своим ушам, переспросил Корбин.
— Ну... да. Вашу... гм... новую сцену.
— Которая, между прочим, совершенно ужасна, — заявила Андреа.
— И правда ужасна, — поддержал ее Риганти. — Мы просто попытались найти ключ к ней, вот и все.
— Улучшить ее? — еще раз переспросил Корбин.
— Попытаться...
— Импровизировать? В моей новой сцене?
— Просто попытаться добавить немного реализма, — сказал Риганти и повернулся к Андреа в поисках поддержки.
— Привнести некоторые реалистичные черты, — сказала Андреа и ободряюще улыбнулась.
— Нет, спасибо, я считаю, что эта сцена достаточно реалистична, — холодно проронил Корбин. — И между прочим, импровизация существует для занятий в актерских классах, а здесь у нас репетиция пьесы. Так что давайте, если вы не против, пройдем новую сцену. Так, как я ее написал, пожалуйста. И будьте добры, с моими словами.
— А мне любопытно, к чему там они пришли, — вдруг вмешался Кендалл. — Сколько времени это займет? — обратился он к актерам, стоящим на сцене.
— Десять минут, — отозвался Риганти.
— Почему бы нам не посмотреть, Фредди? — спросил Кендалл. — Что тут плохого?
— А что тут хорошего? — возмутился Корбин. — Нам нужно пройти восемь страниц нового текста...
— Это просто упражнение, — сказал Кендалл. — Чтобы актеры держались более раскованно.
— Эшли...
— Если это пойдет на пользу им, это может пойти на пользу всей сцене. Давайте, Марк! — крикнул режиссер.
— Эшли...
— Мы попытались сделать... — начал было Риганти.
— Да вы не рассказывайте, вы показывайте, — прервал дискуссию Кендалл.
— Спасибо, — отозвался Риганти и кивнул Андреа. Девушка тут же уселась на деревянный стул с жесткой спинкой, сложила руки на коленях и опустила голову. На сцене и в зале воцарилась тишина. Во всем театре было только двое актеров, которые приготовились импровизировать для режиссера, драматурга и детектива, сидевших в замершем темном зале. Риганти начал кружить вокруг стула. Карелла внимательно наблюдал. Риганти не произносил ни слова, он только ходил вокруг девушки.
— Послушайте, мисс, — наконец произнес он, — давайте будем мыслить здраво, хорошо? Вы хотите, чтобы я поверил...
— Я этого не писал! — так громко прошептал Корбин, что это было слышно даже Карелле, стоявшему в задних рядах.
— Это импровизация, — таким же громким шепотом ответил ему Кендалл.
— Я не желаю, чтобы они меняли...
— Да ради Бога, дайте же послушать!
В зале снова стало тихо.
Актеры на сцене замерли, глядя в зал и ожидая дальнейших указаний.
— Продолжайте, пожалуйста, — негромко произнес Кендалл.
На мгновение Риганти заколебался. Потом он кивнул Андреа, и та приняла первоначальную позу — руки сложены на коленях, голова опущена. Риганти снова начал расхаживать вокруг стула. Карелла подумал, что это у него неплохо получается — ходить кругами.
— Мисс, — грубовато-фамильярным тоном начал Риганти, — давайте будем мыслить здраво, хорошо? Вы хотите, чтобы я поверил, что вы дублировали главную роль в пьесе, девушку убили, а вы ни разу даже не подумали: «Эй, а почему бы мне не занять ее место?»
— Нет, я никогда не думала ничего подобного, — сказала Андреа.
— Вы что, не смотрите кино, мисс?
— Конечно, я смотрю...
— Вы никогда не видели в кино, как звезда ломает ногу, а дублерша занимает ее место?..
— Я такого не писал! — прошептал Корбин.
— Тсс! — шикнул на него Кендалл.
— ...и как у всех этих долбаных подсобных рабочих, которые сидят под потолком, рядом с прожекторами, захватывает дух, когда она начинает петь? И как у старика, который задергивает занавес, от удивления отвисает челюсть, — продолжал Риганти, кружа вокруг стула, словно акула, приближающаяся к намеченной жертве, — а старушка костюмерша, которая только что подгоняла костюм по девушке, стоит, словно ее громом поразило, и вообще весь этот долбаный театр приходит в изумление от того, как здорово дублерша выступает, — произнес Риганти, остановился прямо перед Андреа, ткнул в нее пальцем и воскликнул: — Вы хотите сказать, что никогда не видели подобных сцен, мисс?!
— Да, я видела...
— ...вы что, не смотрите кино?
— Я смотрю кино, но...
— Тогда давайте мыслить здраво! — крикнул Риганти и внезапно вышел из образа, перестал быть тем разъяренным детективом, который только что кружил по сцене, и в мгновение ока превратился обратно в нерешительного актера Марка Риганти, одетого в джинсы, мешковатый свитер и итальянские туфли. Он слабо улыбнулся и повернулся туда, где в шестом ряду сидели Кендалл и Корбин, ожидая, что они скажут.
— Браво! — прошептал Кендалл.
— Браво, вашу мать! — крикнул Корбин и пулей вылетел из зала.
Они сидели в гастрономе, располагавшемся в том самом переулке за театром, где произошло первое нападение на Мишель Кассиди. Успокоив актеров и пообещав им, что драматург вернется обратно, как только немного спустит пар, Кендалл объявил получасовой перерыв.
— Я, между прочим, не уверен, что он на самом деле вернется — разве что он лучший актер, чем любой в моей труппе.
— Что вы имеете в виду? — спросил Карелла.
Они сидели и пили кофе. Кареллу на самом деле совершенно не интересовала вся эта болтовня насчет писателей и телефонных книг, хотя он вполне допускал, что телефонные книги тоже кто-то пишет. Но он не мешал Кендаллу говорить. Когда человек говорит, вы можете узнать что-нибудь о нем. А иногда, случайно, и об убитом.
— Ну, это был такой грандиозный взрыв, такая невиданная доселе буря гнева! — воскликнул Кендалл, закатив глаза. — Как они посмели то, как они посмели это, я пойду прямо в ГАД, я им головы поотрываю...
— Куда пойдет?
— Что? А, да. В ГАД. В Гильдию драматургов. Американских, разумеется. Не польских же. Фредди грозился, что пойдет туда и добьется, чтобы всех актеров уволили, и меня уволили — за то, что я им потакал и позволял разрушать его пьесу... между прочим, именно это слово он и употребил — «разрушать»... и, охваченный благородным негодованием, он удалился из театра. Либо это был спектакль века, рассчитанный на то, чтобы дать всем и каждому понять, кто тут главный, и чтоб ему больше не компостировали мозги, либо он просто впал в истерику и не использовал преднамеренно никаких театральных эффектов.
— И что, по-вашему, это было?
— Истерика, — ответил Кендалл. — Беда с этими писателями — особенно с теми, которые пишут для театра. Им дали просто возмутительную возможность все контролировать, а они ошибочно полагают, что вносят ценнейший вклад в творческий процесс. Что, конечно же, является полной чушью.
— Мистер Кендалл, — заговорил Карелла, — как, я полагаю, вам известно, мы продолжаем расследовать убийство...
— Да, я предполагал, что именно это вас сюда и привело, — сухо произнес Кендалл.
— Да. Я действительно здесь именно по этой причине. Мы могли бы сэкономить немало времени...
— Тот вечер, когда была убита Мишель, — сказал Кендалл, — я провел вместе с Купером Хайнесом.
— Кто такой Купер Хайнес?
— Это тот самый джентльмен, который играет Режиссера в «Любовной истории». Я намеренно употребил это слово. Он действительно джентльмен. Большинство актеров таковыми не являются. Но Купер — достойный и учтивый джентльмен. Возблагодарим Бога за его маленькие милости. Купер подумал, что может оказаться полезным получше познакомиться с настоящим режиссером. К вашему сведению — все это произошло уже после окончания репетиции. Купер вдруг решил, что ему нужно как можно больше узнать о настоящем режиссере, чтобы достоверно сыграть режиссера на сцене. На самом деле, все они — сущие дети, даже лучшие из них. Потому я провел несколько часов в обществе Купера, держал его за руку, пытался передать ему суть... Между прочим, когда я говорю, что держал его за руку, это не следует понимать буквально. Купер — порядочный человек, он женат, имеет троих детей и счастлив в браке.
— А вы?
— Это вопрос? И если да — то какое это имеет отношение к смерти Мишель?
— Вы сами подняли эту тему, — сказал Карелла.
— Ну что ж. Да, мистер Карелла, я действительно гомосексуалист. В настоящий момент я живу вместе с Хосе Делакрусом, художником-декоратором. Он также является геем, и он на пятнадцать лет младше меня. Мне в октябре исполнится сорок семь. И, между прочим, в тот вечер он был с нами.
— Вы имеете в виду — с вами и с Купером Хайнесом?
— Да. Ну, не в той же самой комнате. Мы работали в гостиной, а Хосе находился у себя в студии. Он сейчас делает декорации для новой постановки «Луны для незаконнорожденного». Вы не видели эту пьесу?
— Какой детектив? — удивился Карелла.
— Олли Уикс, — пояснил Риганти. — Это был очень ценный визит.
Карелла с недоумением подумал, что бы это могло означать.
— Если у вас есть сегодня немного свободного времени, — сказал он, — мы могли бы...
— Да, конечно, но я буду репетировать с девяти и до...
— Это ничего, мне все равно нужно поговорить еще кое с кем в театре.
— Ну конечно, приходите, — сказал Риганти. — Я буду рад поговорить с вами.
Карелла еще раз подумал, что такого ценного могло быть в визите Толстого Олли, и заспешил в душ.
Пробка на автостраде Фарлея задержала его на добрых сорок минут, и в театр он попал только в десять минут десятого. Карелла быстро огляделся по сторонам и с облегчением убедился, что на этот раз Олли его не опередил.
Риганти, одетый в джинсы, мягкие итальянские туфли и свободный свитер из хлопчатобумажной пряжи, уже находился на сцене вместе с Андреа Пакер. Этим утром на ней была зеленая мини-юбка, апельсинового цвета тапочки и такая же апельсиновая футболка, под которой не было лифчика.
Риганти пытался что-то объяснить режиссеру и автору пьесы, которые сидели в шестом ряду. Как понял Карелла, это было их обычное место. Карелла остановился у входа в зал, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте, и попытался разглядеть, есть ли в зале кто-нибудь еще.
— ...более жизненный подход, — говорил Риганти. — Более жизненное прочтение сцены.
— Погодите, дайте разобраться, — сказал Кендалл. — Вы говорите, что вы с Энди пришли сегодня в театр пораньше...
— В восемь утра, — сообщила Андреа.
Карелла звонил Риганти в половине восьмого.
— ...чтобы прочесть сцену, которую мы сейчас репетируем? — завершил свой вопрос Кендалл.
— Чтобы опробовать ее, — уточнил Риганти.
— Точнее, чтобы ее улучшить, — сказала Андреа.
— Улучшить? — насторожился Корбин.
— Ну, да. Чтобы улучшить, — признал Риганти.
— Новую сцену? — спросил Корбин.
— Просто чтобы посмотреть, сможем ли мы найти ключ к ней, — пояснил Риганти.
— Найти способ вжиться в нее, — сказала Андреа.
— Найти более жизненное прочтение, — добавил Риганти.
— Мою новую сцену? — словно не веря своим ушам, переспросил Корбин.
— Ну... да. Вашу... гм... новую сцену.
— Которая, между прочим, совершенно ужасна, — заявила Андреа.
— И правда ужасна, — поддержал ее Риганти. — Мы просто попытались найти ключ к ней, вот и все.
— Улучшить ее? — еще раз переспросил Корбин.
— Попытаться...
— Импровизировать? В моей новой сцене?
— Просто попытаться добавить немного реализма, — сказал Риганти и повернулся к Андреа в поисках поддержки.
— Привнести некоторые реалистичные черты, — сказала Андреа и ободряюще улыбнулась.
— Нет, спасибо, я считаю, что эта сцена достаточно реалистична, — холодно проронил Корбин. — И между прочим, импровизация существует для занятий в актерских классах, а здесь у нас репетиция пьесы. Так что давайте, если вы не против, пройдем новую сцену. Так, как я ее написал, пожалуйста. И будьте добры, с моими словами.
— А мне любопытно, к чему там они пришли, — вдруг вмешался Кендалл. — Сколько времени это займет? — обратился он к актерам, стоящим на сцене.
— Десять минут, — отозвался Риганти.
— Почему бы нам не посмотреть, Фредди? — спросил Кендалл. — Что тут плохого?
— А что тут хорошего? — возмутился Корбин. — Нам нужно пройти восемь страниц нового текста...
— Это просто упражнение, — сказал Кендалл. — Чтобы актеры держались более раскованно.
— Эшли...
— Если это пойдет на пользу им, это может пойти на пользу всей сцене. Давайте, Марк! — крикнул режиссер.
— Эшли...
— Мы попытались сделать... — начал было Риганти.
— Да вы не рассказывайте, вы показывайте, — прервал дискуссию Кендалл.
— Спасибо, — отозвался Риганти и кивнул Андреа. Девушка тут же уселась на деревянный стул с жесткой спинкой, сложила руки на коленях и опустила голову. На сцене и в зале воцарилась тишина. Во всем театре было только двое актеров, которые приготовились импровизировать для режиссера, драматурга и детектива, сидевших в замершем темном зале. Риганти начал кружить вокруг стула. Карелла внимательно наблюдал. Риганти не произносил ни слова, он только ходил вокруг девушки.
— Послушайте, мисс, — наконец произнес он, — давайте будем мыслить здраво, хорошо? Вы хотите, чтобы я поверил...
— Я этого не писал! — так громко прошептал Корбин, что это было слышно даже Карелле, стоявшему в задних рядах.
— Это импровизация, — таким же громким шепотом ответил ему Кендалл.
— Я не желаю, чтобы они меняли...
— Да ради Бога, дайте же послушать!
В зале снова стало тихо.
Актеры на сцене замерли, глядя в зал и ожидая дальнейших указаний.
— Продолжайте, пожалуйста, — негромко произнес Кендалл.
На мгновение Риганти заколебался. Потом он кивнул Андреа, и та приняла первоначальную позу — руки сложены на коленях, голова опущена. Риганти снова начал расхаживать вокруг стула. Карелла подумал, что это у него неплохо получается — ходить кругами.
— Мисс, — грубовато-фамильярным тоном начал Риганти, — давайте будем мыслить здраво, хорошо? Вы хотите, чтобы я поверил, что вы дублировали главную роль в пьесе, девушку убили, а вы ни разу даже не подумали: «Эй, а почему бы мне не занять ее место?»
— Нет, я никогда не думала ничего подобного, — сказала Андреа.
— Вы что, не смотрите кино, мисс?
— Конечно, я смотрю...
— Вы никогда не видели в кино, как звезда ломает ногу, а дублерша занимает ее место?..
— Я такого не писал! — прошептал Корбин.
— Тсс! — шикнул на него Кендалл.
— ...и как у всех этих долбаных подсобных рабочих, которые сидят под потолком, рядом с прожекторами, захватывает дух, когда она начинает петь? И как у старика, который задергивает занавес, от удивления отвисает челюсть, — продолжал Риганти, кружа вокруг стула, словно акула, приближающаяся к намеченной жертве, — а старушка костюмерша, которая только что подгоняла костюм по девушке, стоит, словно ее громом поразило, и вообще весь этот долбаный театр приходит в изумление от того, как здорово дублерша выступает, — произнес Риганти, остановился прямо перед Андреа, ткнул в нее пальцем и воскликнул: — Вы хотите сказать, что никогда не видели подобных сцен, мисс?!
— Да, я видела...
— ...вы что, не смотрите кино?
— Я смотрю кино, но...
— Тогда давайте мыслить здраво! — крикнул Риганти и внезапно вышел из образа, перестал быть тем разъяренным детективом, который только что кружил по сцене, и в мгновение ока превратился обратно в нерешительного актера Марка Риганти, одетого в джинсы, мешковатый свитер и итальянские туфли. Он слабо улыбнулся и повернулся туда, где в шестом ряду сидели Кендалл и Корбин, ожидая, что они скажут.
— Браво! — прошептал Кендалл.
— Браво, вашу мать! — крикнул Корбин и пулей вылетел из зала.
* * *
— Если в этом мире существует что-либо, что я презираю целиком и полностью, так это писатели, — сказал Кендалл. — Я, пожалуй, стал бы счастливейшим из смертных, если бы у меня появилась возможность поставить телефонную книгу. Дайте мне несколько опытных актеров, и, клянусь, я сделаю из постановки телефонной книги гвоздь сезона.Они сидели в гастрономе, располагавшемся в том самом переулке за театром, где произошло первое нападение на Мишель Кассиди. Успокоив актеров и пообещав им, что драматург вернется обратно, как только немного спустит пар, Кендалл объявил получасовой перерыв.
— Я, между прочим, не уверен, что он на самом деле вернется — разве что он лучший актер, чем любой в моей труппе.
— Что вы имеете в виду? — спросил Карелла.
Они сидели и пили кофе. Кареллу на самом деле совершенно не интересовала вся эта болтовня насчет писателей и телефонных книг, хотя он вполне допускал, что телефонные книги тоже кто-то пишет. Но он не мешал Кендаллу говорить. Когда человек говорит, вы можете узнать что-нибудь о нем. А иногда, случайно, и об убитом.
— Ну, это был такой грандиозный взрыв, такая невиданная доселе буря гнева! — воскликнул Кендалл, закатив глаза. — Как они посмели то, как они посмели это, я пойду прямо в ГАД, я им головы поотрываю...
— Куда пойдет?
— Что? А, да. В ГАД. В Гильдию драматургов. Американских, разумеется. Не польских же. Фредди грозился, что пойдет туда и добьется, чтобы всех актеров уволили, и меня уволили — за то, что я им потакал и позволял разрушать его пьесу... между прочим, именно это слово он и употребил — «разрушать»... и, охваченный благородным негодованием, он удалился из театра. Либо это был спектакль века, рассчитанный на то, чтобы дать всем и каждому понять, кто тут главный, и чтоб ему больше не компостировали мозги, либо он просто впал в истерику и не использовал преднамеренно никаких театральных эффектов.
— И что, по-вашему, это было?
— Истерика, — ответил Кендалл. — Беда с этими писателями — особенно с теми, которые пишут для театра. Им дали просто возмутительную возможность все контролировать, а они ошибочно полагают, что вносят ценнейший вклад в творческий процесс. Что, конечно же, является полной чушью.
— Мистер Кендалл, — заговорил Карелла, — как, я полагаю, вам известно, мы продолжаем расследовать убийство...
— Да, я предполагал, что именно это вас сюда и привело, — сухо произнес Кендалл.
— Да. Я действительно здесь именно по этой причине. Мы могли бы сэкономить немало времени...
— Тот вечер, когда была убита Мишель, — сказал Кендалл, — я провел вместе с Купером Хайнесом.
— Кто такой Купер Хайнес?
— Это тот самый джентльмен, который играет Режиссера в «Любовной истории». Я намеренно употребил это слово. Он действительно джентльмен. Большинство актеров таковыми не являются. Но Купер — достойный и учтивый джентльмен. Возблагодарим Бога за его маленькие милости. Купер подумал, что может оказаться полезным получше познакомиться с настоящим режиссером. К вашему сведению — все это произошло уже после окончания репетиции. Купер вдруг решил, что ему нужно как можно больше узнать о настоящем режиссере, чтобы достоверно сыграть режиссера на сцене. На самом деле, все они — сущие дети, даже лучшие из них. Потому я провел несколько часов в обществе Купера, держал его за руку, пытался передать ему суть... Между прочим, когда я говорю, что держал его за руку, это не следует понимать буквально. Купер — порядочный человек, он женат, имеет троих детей и счастлив в браке.
— А вы?
— Это вопрос? И если да — то какое это имеет отношение к смерти Мишель?
— Вы сами подняли эту тему, — сказал Карелла.
— Ну что ж. Да, мистер Карелла, я действительно гомосексуалист. В настоящий момент я живу вместе с Хосе Делакрусом, художником-декоратором. Он также является геем, и он на пятнадцать лет младше меня. Мне в октябре исполнится сорок семь. И, между прочим, в тот вечер он был с нами.
— Вы имеете в виду — с вами и с Купером Хайнесом?
— Да. Ну, не в той же самой комнате. Мы работали в гостиной, а Хосе находился у себя в студии. Он сейчас делает декорации для новой постановки «Луны для незаконнорожденного». Вы не видели эту пьесу?