Страница:
— Одежду, — повторил Джабим, вновь усомнившись в том, что этот чертов наци понимает английский язык. — В кладовке для одежды, в шкафу.
— Очень мало одежды, — перевел его мысль Биггз.
— Я всегда видел его в одной и той же одежде, — сказал Зейферт, пожав плечами. — Рабочий комбинезон, ботинки с высоким голенищем и синяя кепка. Без рубашки.
— А зимой? — спросил Карелла.
— Он поселился здесь только в январе, — ответил Зейферт.
— Но январь — это и есть зима, — сказал Клинг.
— Ну, иногда он надевал куртку. Коричневую кожаную куртку.
— Там наверху что-нибудь подобное было? — спросил Джабим.
Клинг покачал головой.
— А что он еще носил? — спросил Карелла.
— Я особо не присматривался.
— Значит, он здесь жил последние четыре месяца? — спросил Биггз.
— Три с половиной, — уточнил Зейферт.
— В эти месяцы случались сильные холода, — продолжал Карелла. — Вы никогда не видели, чтобы он надевал пальто?
— Мистер Мэдден был здоровым молодым человеком, — покачал головой Зейферт.
— Даже здоровый молодой человек может подхватить пневмонию, — заметил Джабим.
Переезжающие жильцы продолжали таскать мебель. На залитый солнцем тротуар вышла женщина, проживающая в этом доме, подошла к Зейферту и принялась жаловаться, что ей пришлось десять минут дожидаться лифта. Она сказала, что то ли кто-то переезжает, то ли один из этих чертовых лифтов не работает. Еще она сказала, что пожалуется в контору по техническому обслуживанию лифтов. Зейферт терпеливо выслушал, сочувственно цокая, и объяснил, что это старое здание и, к сожалению, лифты не всегда работают должным образом.
— Вы когда-нибудь видели, чтобы он перевозил что-нибудь из своего имущества? — спросил Биггз. Карелла как раз хотел задать тот же самый вопрос.
— Даже тогда, когда он переезжал на эту квартиру, у него было мало мебели, — ответил Зейферт.
— Я имел в виду одежду, — уточнил Биггз. — Вам не случалось видеть, чтобы он выходил с сумкой? Или с чемоданом? Чтобы он грузил чемодан в такси? Что-нибудь в этом духе.
Карелла думал о том же. Чтобы человек проходил довольно холодную зиму только в той одежде, что на нем, и всего с несколькими вещами в шкафу?
— Я никогда не видел, чтобы он перевозил свои вещи, — твердо заявил Зейферт.
— А не случалось ли за последнее время в вашем доме ограблений? — спросил Клинг.
Он подумал, что, возможно, одежда Мэддена была украдена.
— С прошлого сентября — ни одного, — сказал Зейферт. — Это довольно примечательно для дома без швейцара, — добавил он.
Детективы вполне разделяли его мнение.
— Какого распорядка дня он придерживался? — спросил Джабим.
— Он постоянно то приходил, то уходил, — ответил Зейферт. — Вы же знаете, он работал в театре, а у них там все не как у нормальных людей.
Карелла улыбнулся.
Все остальные детективы улыбаться не стали. Возможно, они были совершенно согласны с Зейфертом.
— Вам не встречался здесь кто-нибудь Из коллег мистера Мэддена?
— Никто из них сюда не приходил?
— Кто-нибудь из мужчин или женщин, которые работали вместе с ним? Вы никого из них не видели?
— Я незнаком с коллегами мистера Мэддена, — сказал Зейферт.
— Если мы покажем вам фотографии, вы сможете сказать, не появлялся ли кто-нибудь из них здесь вчера вечером?
— Вчера вечером меня здесь не было, — заявил Зейферт.
Детективы посмотрели на него.
— Мне показалось, что вы сказали...
— Я был в кино, — пояснил Зейферт.
— Вы сказали, что стояли здесь, на тротуаре...
— Это было уже потом.
— Когда потом?
— После фильма.
— Позвольте уточнить...
— Я вернулся из кинотеатра и остановился на тротуаре подышать свежим воздухом. В этот момент мистер Мэдден и упал.
— Во сколько это было?
— Двадцать пять минут двенадцатого.
— Откуда вы?..
— Я посмотрел на часы.
— Он выпал из окна...
— Голый.
— ...и едва не свалился вам на голову...
— Да, едва не свалился. Но все-таки не на голову.
— ...в двадцать пять минут двенадцатого.
— Совершенно верно.
— Вы посмотрели на часы.
— Да.
— Во сколько вы ушли в кино?
— Фильм начинался в девять.
— Значит, с девяти...
— Нет, мы ушли раньше. Чтобы дойти заблаговременно. Кинотеатр здесь сразу за углом. Мы ушли без пятнадцати девять. Мы с моей женой.
— Во сколько вы вернулись?
— Примерно в четверть двенадцатого.
— Как раз в то время, когда мистер Мэдден свалился почти что вам на голову.
— Нет, мы вернулись немного раньше. Клара пошла домой, а я остался подышать свежим воздухом.
— Значит, с без пятнадцати девять и до четверти двенадцатого вы не могли видеть, кто заходил в дом и выходил оттуда?
— Совершенно верно.
«Тогда какая от тебя польза?» — подумал Джабим.
— А после этого? — спросил Карелла. — Вы не видели, чтобы кто-нибудь выходил из дома после падения мистера Мэддена?
— Здесь была такая суматоха. Полиция, «Скорая»...
— До того, как началась суматоха, — сказал Карелла. — Что вы сделали сразу после того, как увидели упавшее тело?
— Я пошел в дом и вызвал полицию.
— Служба девять-один-один приняла звонок в половине двенадцатого, — сообщил Карелле Биггз.
— И что потом?
— Я снова вышел на улицу присмотреть за ним.
— Патрульные появились здесь в тридцать семь двенадцатого, — сказал Биггз. — Мы добрались на десять минут позже.
— Значит, семь-восемь минут вас здесь не было, — предположил Карелла.
— Совершенно верно, — подтвердил Зейферт.
— Значит, вы не могли видеть, не выходил ли кто-нибудь из дома за это время?
— Совершенно верно.
«Тогда какая от тебя польза, черт бы тебя побрал?» — снова подумал Джабим.
— Но здесь были другие люди, — сказал Зейферт. — Когда я вышел обратно, здесь уже собралась большая толпа.
Джабим прикинул, что вся эта толпа глазела на тело на тротуаре, а значит, никто из них не заметил, не выходил ли кто-нибудь в эти минуты из дома. Некоторое время четыре детектива молчали.
Карелла думал, зачем Мэддену понадобилось раздеваться догола, прежде чем выброситься из окна.
Биггз думал о том же самом.
Клинг думал, не могло ли получиться так, что Мэдден не сам пришел в гостиную, а его туда приволокли, затащили на подоконник и вытолкнули в окно.
Джабим думал — в качестве предположения, — что если кто-то вытолкнул Мэддена в окно, то что этот кто-то мог сделать потом, кроме как выйти через главный вход?
— А есть какой-нибудь другой выход из дома? — спросил он.
— Да, — сказал Зейферт.
— Где он находится?
— В подвальном помещении. Рядом с прачечной.
— А куда он ведет?
— На задний двор.
«А оттуда — в любой конец этого чокнутого города», — подумал Джабим.
— Вполне возможно. Почему бы и нет? — ответил техник.
Второй техник ползал на четвереньках, исследуя каждый сантиметр пола.
— Мужики часто трахаются перед тем, как свести счеты с жизнью, — сказал он.
— А почему? — спросил его напарник.
— Да потому, что трахнуться и перед смертью приятно.
— Эти два стакана наводят на мысль, что здесь была девушка, — заметил Биггз.
— Мы и их заберем на экспертизу, — сказал первый техник.
Второй тем временем добрался до кровати.
— А может, ему хватило и себя самого, — предположил Джабим.
— Они же проверят эти пятна и на женские выделения, разве нет? — спросил Биггз.
— Если здесь действительно была женщина, — уперся на своем Джабим.
— Обычные вагинальные выделения, ну и что? — сказал второй техник и нырнул под кровать.
— Возможно, из-за этого он и разделся догола, — предположил Клинг. — Из-за девушки.
— Это вполне объясняет стаканы по обе стороны кровати, — добавил Биггз.
— Свидание могло состояться еще на прошлой неделе, — пессимистично заметил Джабим.
— Эй, эй! — завопил из-под кровати второй техник и задом выбрался наружу.
Все повернулись к нему.
Техник сжимал в руке — естественно, в перчатке — рубиновую сережку, сверкавшую, словно глаз оборотня.
— Впрочем, в настоящий момент у нас обеденный перерыв, — добавил Роулингз.
— Когда должна прийти Джози Билз? — спросил Карелла.
— Не раньше двух.
— Вы не знаете, где можно найти мистера Гринбаума?
— По-моему, он пошел за сандвичем.
— Я пока успею позвонить? — спросил Клинг.
— Вполне, — сказал Карелла. — Давай звони.
Клинг позвонил Шарин с телефона-автомата, висящего неподалеку от служебного входа. Бывший боксер Тори Эндрюс сидел на своем стуле с высокой спинкой и наблюдал, как Клинг набирает номер. Сегодня был один из тех дней, когда Шарин принимала больных в Даймондбеке. Женщина, снявшая трубку, сказала, что доктор Кук сейчас занята с пациентом.
— Это детектив Клинг, — представился он, повернувшись спиной к Тори.
— Вы по делам службы? — спросила женщина.
— Нет, по личному делу, — ответил Клинг.
Ему нравилось говорить, что его дело — личное.
— Подождите минутку.
Через несколько мгновений трубку взяла Шарин.
— Привет, — сказала она.
— Нам тут нужно поговорить с одним парнем, — сказал Клинг, — а потом я могу зайти в верхний город и пригласить тебя на обед, если ты не занята.
— Но только если ненадолго, — ответила Шарин. — У меня сегодня очень напряженный день.
— Тогда я зайду за тобой в два.
— Хорошо, я буду ждать.
— Ну, «Девушка», — сказал Джерри.
— Да, правильно. «Девушка»...
— «Что уж мертва», ну. Это из Марлоу.
— Филиппа? — поинтересовался Клинг.
— Кристофера, — ответил Джерри и процитировал: — «Но было то в другой стране, и с девушкой, что уж мертва». «Мальтийский еврей», 1589 год.
— Мы поняли по титульному листу...
— Да, мы с Чаком писали ее вместе.
— Как это получилось?
— Эта идея пришла к нам как-то во время репетиции, и мы решили, что должны написать пьесу, — сказал Джерри и пожал плечами. — Мы решили, что если уж Фредди может писать свое дерьмо, то, значит, писать пьесы может кто угодно.
— Когда это произошло?
— Когда мы решили, что нужно ее написать? Несколько недель назад.
— И с тех пор вы уже написали двадцать страниц?
— Нуда. Это нетрудно.
— Где вы работали? — спросил Карелла.
— В основном у Чака.
— В квартире на Ривер-стрит Северной?
— Да.
— Вы были там вчера вечером?
— Нет.
— А когда вы были там последний раз?
— Кажется, вечером в среду.
— В эту среду?
— Да.
— То есть восьмого апреля?
— Ну да.
Клинг подумал, что это был один из немногих вечеров на прошлой неделе, когда никого не зарезали и не выбросили из окна.
— Мэдден в этой квартире и жил?
— По-моему, нет.
— Почему вы так считаете?
— По-моему, он просто использовал ее как место для работы.
— Он вам это говорил?
— Нет, просто у меня сложилось такое впечатление.
— А на основании чего оно сложилось?
— В холодильнике вечно было пусто.
— Так вы это заметили?
— Еще бы! Я все время удивлялся, почему он никогда не предлагает мне перекусить. А потом я понял, что ему просто нечего предлагать. В смысле, из еды или выпивки. Там было пусто, как в буфете у мамаши Хаббард.
— Вы не знаете, где он жил на самом деле?
— Наверное, у какой-нибудь женщины.
— Почему вы так считаете?
— Как-то вечером он отправился туда...
— Куда туда?
— Ну, не знаю.
— Тогда откуда вам известно...
— Он сказал, что сегодня нам нужно закончить пораньше, потому что его старуха ждет его дома.
— Он именно так и сказал? Старуха?
— Так и сказал.
— А вам не кажется, что он мог говорить о своей матери?
— Нет, не кажется.
— Но он сказал, что она ждет его дома — так?
— Да, ждет дома.
— Он использовал слово «дом».
— Да. Дома.
— Вы не спрашивали у него, где этот дом?
— Не-а. Это не мое дело.
— Где еще вы работали? Вы сказали, что чаще всего...
— Пару раз мы работали у меня.
— Звонил ли он куда-нибудь? От вас или от себя?
— Вроде бы пару раз звонил.
— Случайно не той самой «старухе», о которой он упоминал?
— Без понятия.
— А кому он звонил, вы не знаете?
— Ну, чаще всего народу из труппы. По поводу всяких театральных дел. Насчет новых страниц, переноса репетиций и всякого такого. Я не особенно прислушивался.
— Вы не знаете, звонил ли он когда-нибудь Джози Билз?
— Ну, звонил. Точно.
— Как он к ней обращался?
— Обращался?
— Не использовал ли он какие-нибудь ласковые слова?
— Нет-нет. Он называл ее просто Джози.
— И говорит только о работе?
— Ну, это так звучало.
— Он никогда не называл ее «дорогая», или «милая», или еще как-нибудь в этом духе?
— При мне ни разу.
— Придерживались ли вы какого-нибудь расписания при работе над пьесой?
— Мы просто договаривались, когда нам обоим будет удобно.
— Безо всякого расписания? Например, по понедельникам, средам и пятницам или по вторникам, четвергам...
— Нет, никаких расписаний не было.
— Работали ли вы во вторник вечером?
Вечер вторника. Тот самый вечер, когда кто-то зарезал Мишель Кассиди.
— В прошлый вторник? — переспросил Джерри. — Нет, не работали.
— А вы не договаривались на этот вечер?
— Нет.
— Вы не знаете, где мог провести этот вечер Мэдден?
— Без понятия.
— А где вы были вчера вечером, мистер Гринбаум? — спросил Клинг.
— Около половины двенадцатого, — уточнил Карелла.
— Дома был. Спал, — ответил Джерри.
— Один?
— К сожалению, да.
— Мистер Гринбаум, как только лаборатория закончит изучать черновик пьесы...
— Лаборатория?
— Да, сэр. Его проверяют на предмет наличия тайнописи, пятен крови и любых...
— О Господи!
— Да, сэр. Во всяком случае, мы обязательно сделаем копию...
— Да зачем? Вы что, хотите ее поставить?
— Мы просто хотим посмотреть на пьесу.
— На пьесу? — переспросил Джерри.
— Или там есть что-нибудь такое, чего нам не следует видеть?
— Это, например...
— Может, вы сами скажете?
— Это вроде персонажа, который сбрасывает другого персонажа с десятого этажа? — поинтересовался Джерри.
— А что, там есть такие персонажи?
— Нету, — заверил их Джерри. — Единственный убитый персонаж — это женщина. Та самая «девушка, что уж мертва».
— Теперь и парень тоже мертв, — напомнил ему Карелла.
Но где-то по дороге идея начала забываться. Она и так прожила дольше большинства других идей — в Америке, где все находится в состоянии непрерывного изменения. В Америке, где всегда есть что-нибудь новенькое: новый президент, новая война, новый телесериал, новый фильм, новое шоу или новый скандальный автор. Если вспомнить о несметном количестве идей, денно и нощно захлестывающих Америку, то неудивительно, что людям начало казаться, что идея смешать все цвета, языки и культуры потеряла свою актуальность. Возможно, это произошло тогда, когда пламя факела, некогда ярко пылавшего над огромным городом — вратами в страну, — начало понемногу меркнуть и стало недостаточно жарким для того, чтобы плавить человеческую руду.
Нынешняя актуальная идея заключалась в сохранении наследия отдаленных земель и иностранных языков. Не объединить все эти сокровища во владении одного народа, не разделить их между всеми членами великой нации, а, наоборот, каждому хранить свои богатства по отдельности.
Когда-то девиз «Разные, но равные» поносился на все лады, а теперь он считался чем-то таким, к чему следует стремиться всему народу. Да, мужик, разные! Это я могу понять! И равные — тоже могу понять! Когда-то здесь бытовала благородная идея «радужной коалиции», воплощаемая в образе разноцветных полос, вместе парящих в небе и образующих единые врата, ведущие к общему процветанию. Теперь его сменило убогое выражение «яркая мозаика», воплощенное в ограниченном видении ярких цветных пятнышек, отделенных друг от друга границами. Каждое пятнышко сверкает и красуется по отдельности, но они не складываются в более величественную идею неповторимого и замечательного целого.
Когда-то люди били себя в грудь и кричали: «Забудем, что мы черные, забудем, что мы латиноамериканцы, забудем, что мы азиаты!» А теперь те же самые люди кричат: «Не будем забывать, что мы черные, не будем забывать, что мы латиноамериканцы, не будем забывать, что мы азиаты!» Когда-то можно было гордиться тем, что ты американец, это давало гордость и чувство собственного достоинства, теперь же осталось лишь отчаяние от того, во что превращается Америка. Что ж тут удивляться, что в воспоминаниях иммигрантов их родные страны начинали казаться более безмятежными и стабильными, чем это было на самом деле. Что ж удивляться, что они принимались цепляться за этническую принадлежность, которая казалась им чем-то вечным и неизменным, более надежным, чем весь этот треп про единый народ со свободой и правосудием для всех.
Город, в котором работал Берт Клинг, был городом национальных анклавов, постоянно балансирующих на грани межнациональной войны, как и весь наш огромный мир. Причиной беспорядков, которые произошли в Гровер-парке в прошлую субботу, был преступный замысел человека, вознамерившегося извлечь из этого личную выгоду. Но его план не сработал бы, если бы этнические различия не разрывали город на части.
Этнические.
Самое непристойное слово в любом языке.
Кабинет доктора Кук находился в Даймондбеке, где буквально каждый житель был чернокожим. Естественно, все пациенты, ожидающие в приемной, тоже были чернокожими. Клингу пришло в голову, что он никогда не видел, чтобы у чернокожего врача был белый пациент.
Медсестра, сидевшая в приемной, тоже была чернокожей.
Клинг представился и краем глаза заметил, как головы всех присутствующих повернулись к нему. Пациенты были уверены, что белый коп мог заявиться сюда только в одном случае — если он разыскивает какого-нибудь чернокожего брата, схлопотавшего пулю.
— Мне назначено, — сказал Клинг. Правда, назначено ему было свидание, а не прием, но этого он уточнять не стал.
Через несколько секунд из кабинета вышла Шарин.
На ней был белый халат, из-под которого выглядывала темная юбка. Из нагрудного кармана торчал стетоскоп. Клингу захотелось поцеловать ее.
— Я скоро освобожусь, — сказала Шарин. — Посиди пока, почитай журнал.
Клинг заулыбался, словно мальчишка.
Они пообедали в ресторанчике Колби. Здесь тоже все посетители были чернокожими. Неудивительно — ведь это было самое сердце Даймондбека. Клинг напомнил Шарин, что к двум он должен вернуться в нижний город, поговорить с женщиной, которая, возможно, как-то связана с последним происшествием.
— Один парень выбросился из окна, — пояснил он Шарин.
— Или был выброшен, — понимающе продолжила она.
— Или был выброшен, — согласился Клинг и кивнул.
— А кто делал вскрытие? — поинтересовалась Шарин.
— Парня увезли в Парксайд.
— Тогда его должен был делать Двайер. Хороший человек.
— А ты давно работаешь в этом районе? — поинтересовался Клинг.
— Всегда, — ответила Шарин, пожав плечами.
Клинг на мгновение заколебался, но потом все-таки спросил:
— А у тебя есть белые пациенты?
— Нету, — ответила Шарин. — Ну то есть, на Ранкин-плаза есть. Белые копы приходят туда постоянно. Но здесь — нет.
— А вообще у тебя бывали белые пациенты?
— В частной практике? Нет. А что такое?
— Мне просто стало любопытно.
— А ты когда-нибудь ходил на прием к чернокожему доктору?
— Нет.
— Вопрос закрыт, — улыбнулась Шарин.
— А с кем ты встречаешься сегодня вечером?
— Вот это не твое дело.
— Если женщина сообщает мне, что не может встретиться со мной, поскольку у нее другие планы...
— Именно так.
— ...то это становится и моим делом тоже.
— Вот уж нет.
— А может, пообедаем завтра вместе?
— Тоже занято.
— С кем на этот раз?
— С моей матерью.
— Значит, когда речь заходит о твоей матери, это уже мое дело?
— Дело в другом...
— Дело в том, что ты все время занята. А почему бы мне не присоединиться к тебе и к твоей матери?
— Мне не кажется, что это хорошая идея.
— А почему, собственно?
— Потому что мама не позволит мне играть на твоей трубе.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Мама не знает, что ты белый, — вот что.
— А тебе не кажется, что пора ей об этом сообщить?
— Ты что, хочешь сказать, что после трех свиданий пора подумать о свадьбе?
— Считая сегодняшнее — после четырех.
— Ну ладно, после четырех.
— И все они прошли прекрасно.
— Кроме первого.
— Ну, первое не в счет. А все-таки, с кем ты сегодня встречаешься?
— Я же тебе уже сказала, это не твое...
— А ты первый раз с ним встречаешься?
— Нет.
— Он чернокожий?
— Золотце, отцепись.
— А о нем мама знает?
— Знает.
— И играть на его трубе она позволяет?
— Мама все еще думает, что я девушка. Она никогда мне не позволяла играть ни на чьей трубе.
— Ну, как всякая мама, — сказал Клинг и насмешливо прищурился. — А ты хочешь сказать, что ты — не девушка?
— Я вообще насквозь порочна.
— Ну ладно, а когда же мы сможем пойти куда-нибудь вместе? Арти...
— Мы и сейчас вместе.
— Ну да, но Арти хотел с тобой познакомиться.
— Кто такой Арти?
— Арти Браун. Тот самый коп, который посоветовал мне пойти в заведение Барни, помнишь, я гово...
— А, помню. Тот, у которого бабушка была рабыней.
— Прапрабабушка. Он хотел, чтобы мы как-нибудь вместе пообедали — он и его жена.
— Ну, я не возражаю.
— Ну да, но ты же постоянно занята!
— Не постоянно.
— Ты занята сегодня вечером, занята...
— Сегодняшняя встреча была назначена давным-давно.
— А как насчет завтрашнего вечера?
— Я не против.
— Правда?
— Правда.
— Здорово. Тогда я скажу Арти. Китайский ресторан тебя устроит?
— Вполне.
— А с кем ты сегодня встречаешься?
— Не твое...
— Шарин!
Это восклицание, произнесенное глубоким, звучным голосом, раздалось из-за правого плеча Клинга и заставило того обернуться. За плечом обнаружился мужчина — высокий, чернокожий, одетый в элегантный костюм на несколько тонов светлее его кожи. На небольшой пластиковой карточке, прикрепленной к лацкану пиджака, было написано «Больница Маунт Плезент».
— Привет, Джейми, — сказала Шарин и поспешно добавила: — Берт, это Джейми Хадсон...
— Здра...
— А это Берт Клинг, — закончила Шарин.
— Рад с вами познакомиться.
Мужчины пожали друг другу руки. Клинг, в которого повадки детектива въелись куда глубже, чем он сам об этом догадывался, тут же повнимательнее рассмотрел пластиковую карточку и обнаружил, что этого нависающего над их столиком статного мужчину зовут доктор Джеймс Мелвин Хадсон и что он работает в отделении онкологии.
— Присаживайся, — предложила Шарин.
Хадсон — доктор Джеймс Мелвин Хадсон из отделения онкологии — тут же воспользовался предложением. Клинг про себя отметил, что доктор сел рядом с Шарин, а не с ним. Врачи тут же завели оживленную беседу о каком-то пациенте, которого Шарин направляла к Хадсону — доктору Джеймсу Мелвину Хадсону — несколько месяцев назад и которого — таковы превратности судьбы — застрелили вчера вечером.
— Берт — детектив, — заметила Шарин.
— В самом деле? — вежливо переспросил Хадсон.
Клинг подумал, почему Шарин сочла нужным упомянуть, что он — детектив, но не стала сообщать, что Хадсон — врач. Возможно, она хотела дать понять Хадсону, что между ней и Клингом существуют чисто деловые отношения — они оба из полиции и все такое. Но почему тогда она не стала сообщать Клингу, что между ней и Хадсоном чисто деловые взаимоотношения — они оба врачи и все такое? А еще он вдруг подумал, уж не является ли доктор Джеймс Мелвин Хадсон тем самым человеком, с которым у Шарин назначена встреча на сегодняшний вечер. Клинг почувствовал себя так, словно его пнули под столом.
— Очень мало одежды, — перевел его мысль Биггз.
— Я всегда видел его в одной и той же одежде, — сказал Зейферт, пожав плечами. — Рабочий комбинезон, ботинки с высоким голенищем и синяя кепка. Без рубашки.
— А зимой? — спросил Карелла.
— Он поселился здесь только в январе, — ответил Зейферт.
— Но январь — это и есть зима, — сказал Клинг.
— Ну, иногда он надевал куртку. Коричневую кожаную куртку.
— Там наверху что-нибудь подобное было? — спросил Джабим.
Клинг покачал головой.
— А что он еще носил? — спросил Карелла.
— Я особо не присматривался.
— Значит, он здесь жил последние четыре месяца? — спросил Биггз.
— Три с половиной, — уточнил Зейферт.
— В эти месяцы случались сильные холода, — продолжал Карелла. — Вы никогда не видели, чтобы он надевал пальто?
— Мистер Мэдден был здоровым молодым человеком, — покачал головой Зейферт.
— Даже здоровый молодой человек может подхватить пневмонию, — заметил Джабим.
Переезжающие жильцы продолжали таскать мебель. На залитый солнцем тротуар вышла женщина, проживающая в этом доме, подошла к Зейферту и принялась жаловаться, что ей пришлось десять минут дожидаться лифта. Она сказала, что то ли кто-то переезжает, то ли один из этих чертовых лифтов не работает. Еще она сказала, что пожалуется в контору по техническому обслуживанию лифтов. Зейферт терпеливо выслушал, сочувственно цокая, и объяснил, что это старое здание и, к сожалению, лифты не всегда работают должным образом.
— Вы когда-нибудь видели, чтобы он перевозил что-нибудь из своего имущества? — спросил Биггз. Карелла как раз хотел задать тот же самый вопрос.
— Даже тогда, когда он переезжал на эту квартиру, у него было мало мебели, — ответил Зейферт.
— Я имел в виду одежду, — уточнил Биггз. — Вам не случалось видеть, чтобы он выходил с сумкой? Или с чемоданом? Чтобы он грузил чемодан в такси? Что-нибудь в этом духе.
Карелла думал о том же. Чтобы человек проходил довольно холодную зиму только в той одежде, что на нем, и всего с несколькими вещами в шкафу?
— Я никогда не видел, чтобы он перевозил свои вещи, — твердо заявил Зейферт.
— А не случалось ли за последнее время в вашем доме ограблений? — спросил Клинг.
Он подумал, что, возможно, одежда Мэддена была украдена.
— С прошлого сентября — ни одного, — сказал Зейферт. — Это довольно примечательно для дома без швейцара, — добавил он.
Детективы вполне разделяли его мнение.
— Какого распорядка дня он придерживался? — спросил Джабим.
— Он постоянно то приходил, то уходил, — ответил Зейферт. — Вы же знаете, он работал в театре, а у них там все не как у нормальных людей.
Карелла улыбнулся.
Все остальные детективы улыбаться не стали. Возможно, они были совершенно согласны с Зейфертом.
— Вам не встречался здесь кто-нибудь Из коллег мистера Мэддена?
— Никто из них сюда не приходил?
— Кто-нибудь из мужчин или женщин, которые работали вместе с ним? Вы никого из них не видели?
— Я незнаком с коллегами мистера Мэддена, — сказал Зейферт.
— Если мы покажем вам фотографии, вы сможете сказать, не появлялся ли кто-нибудь из них здесь вчера вечером?
— Вчера вечером меня здесь не было, — заявил Зейферт.
Детективы посмотрели на него.
— Мне показалось, что вы сказали...
— Я был в кино, — пояснил Зейферт.
— Вы сказали, что стояли здесь, на тротуаре...
— Это было уже потом.
— Когда потом?
— После фильма.
— Позвольте уточнить...
— Я вернулся из кинотеатра и остановился на тротуаре подышать свежим воздухом. В этот момент мистер Мэдден и упал.
— Во сколько это было?
— Двадцать пять минут двенадцатого.
— Откуда вы?..
— Я посмотрел на часы.
— Он выпал из окна...
— Голый.
— ...и едва не свалился вам на голову...
— Да, едва не свалился. Но все-таки не на голову.
— ...в двадцать пять минут двенадцатого.
— Совершенно верно.
— Вы посмотрели на часы.
— Да.
— Во сколько вы ушли в кино?
— Фильм начинался в девять.
— Значит, с девяти...
— Нет, мы ушли раньше. Чтобы дойти заблаговременно. Кинотеатр здесь сразу за углом. Мы ушли без пятнадцати девять. Мы с моей женой.
— Во сколько вы вернулись?
— Примерно в четверть двенадцатого.
— Как раз в то время, когда мистер Мэдден свалился почти что вам на голову.
— Нет, мы вернулись немного раньше. Клара пошла домой, а я остался подышать свежим воздухом.
— Значит, с без пятнадцати девять и до четверти двенадцатого вы не могли видеть, кто заходил в дом и выходил оттуда?
— Совершенно верно.
«Тогда какая от тебя польза?» — подумал Джабим.
— А после этого? — спросил Карелла. — Вы не видели, чтобы кто-нибудь выходил из дома после падения мистера Мэддена?
— Здесь была такая суматоха. Полиция, «Скорая»...
— До того, как началась суматоха, — сказал Карелла. — Что вы сделали сразу после того, как увидели упавшее тело?
— Я пошел в дом и вызвал полицию.
— Служба девять-один-один приняла звонок в половине двенадцатого, — сообщил Карелле Биггз.
— И что потом?
— Я снова вышел на улицу присмотреть за ним.
— Патрульные появились здесь в тридцать семь двенадцатого, — сказал Биггз. — Мы добрались на десять минут позже.
— Значит, семь-восемь минут вас здесь не было, — предположил Карелла.
— Совершенно верно, — подтвердил Зейферт.
— Значит, вы не могли видеть, не выходил ли кто-нибудь из дома за это время?
— Совершенно верно.
«Тогда какая от тебя польза, черт бы тебя побрал?» — снова подумал Джабим.
— Но здесь были другие люди, — сказал Зейферт. — Когда я вышел обратно, здесь уже собралась большая толпа.
Джабим прикинул, что вся эта толпа глазела на тело на тротуаре, а значит, никто из них не заметил, не выходил ли кто-нибудь в эти минуты из дома. Некоторое время четыре детектива молчали.
Карелла думал, зачем Мэддену понадобилось раздеваться догола, прежде чем выброситься из окна.
Биггз думал о том же самом.
Клинг думал, не могло ли получиться так, что Мэдден не сам пришел в гостиную, а его туда приволокли, затащили на подоконник и вытолкнули в окно.
Джабим думал — в качестве предположения, — что если кто-то вытолкнул Мэддена в окно, то что этот кто-то мог сделать потом, кроме как выйти через главный вход?
— А есть какой-нибудь другой выход из дома? — спросил он.
— Да, — сказал Зейферт.
— Где он находится?
— В подвальном помещении. Рядом с прачечной.
— А куда он ведет?
— На задний двор.
«А оттуда — в любой конец этого чокнутого города», — подумал Джабим.
* * *
Когда они снова поднялись наверх, два техника из выездной бригады криминалистов все еще продолжали свою работу. Они обнаружили на простыне какие-то засохшие пятна, и теперь один из техников брал пробу, чтобы отправить ее в лабораторию. Биггз спросил, не могут ли это оказаться пятна семенной жидкости.— Вполне возможно. Почему бы и нет? — ответил техник.
Второй техник ползал на четвереньках, исследуя каждый сантиметр пола.
— Мужики часто трахаются перед тем, как свести счеты с жизнью, — сказал он.
— А почему? — спросил его напарник.
— Да потому, что трахнуться и перед смертью приятно.
— Эти два стакана наводят на мысль, что здесь была девушка, — заметил Биггз.
— Мы и их заберем на экспертизу, — сказал первый техник.
Второй тем временем добрался до кровати.
— А может, ему хватило и себя самого, — предположил Джабим.
— Они же проверят эти пятна и на женские выделения, разве нет? — спросил Биггз.
— Если здесь действительно была женщина, — уперся на своем Джабим.
— Обычные вагинальные выделения, ну и что? — сказал второй техник и нырнул под кровать.
— Возможно, из-за этого он и разделся догола, — предположил Клинг. — Из-за девушки.
— Это вполне объясняет стаканы по обе стороны кровати, — добавил Биггз.
— Свидание могло состояться еще на прошлой неделе, — пессимистично заметил Джабим.
— Эй, эй! — завопил из-под кровати второй техник и задом выбрался наружу.
Все повернулись к нему.
Техник сжимал в руке — естественно, в перчатке — рубиновую сережку, сверкавшую, словно глаз оборотня.
* * *
...Второй помощник режиссера, молодой негр, представившийся как Кирби Роулингз, сообщил, что сейчас в театре находятся только он сам и дублеры — они репетируют второй акт. Очевидно, в шоу-бизнесе все шло точно тем же чередом, что и в любом другом бизнесе, даже если накануне вечером помощник режиссера выбросился из окна.— Впрочем, в настоящий момент у нас обеденный перерыв, — добавил Роулингз.
— Когда должна прийти Джози Билз? — спросил Карелла.
— Не раньше двух.
— Вы не знаете, где можно найти мистера Гринбаума?
— По-моему, он пошел за сандвичем.
— Я пока успею позвонить? — спросил Клинг.
— Вполне, — сказал Карелла. — Давай звони.
Клинг позвонил Шарин с телефона-автомата, висящего неподалеку от служебного входа. Бывший боксер Тори Эндрюс сидел на своем стуле с высокой спинкой и наблюдал, как Клинг набирает номер. Сегодня был один из тех дней, когда Шарин принимала больных в Даймондбеке. Женщина, снявшая трубку, сказала, что доктор Кук сейчас занята с пациентом.
— Это детектив Клинг, — представился он, повернувшись спиной к Тори.
— Вы по делам службы? — спросила женщина.
— Нет, по личному делу, — ответил Клинг.
Ему нравилось говорить, что его дело — личное.
— Подождите минутку.
Через несколько мгновений трубку взяла Шарин.
— Привет, — сказала она.
— Нам тут нужно поговорить с одним парнем, — сказал Клинг, — а потом я могу зайти в верхний город и пригласить тебя на обед, если ты не занята.
— Но только если ненадолго, — ответила Шарин. — У меня сегодня очень напряженный день.
— Тогда я зайду за тобой в два.
— Хорошо, я буду ждать.
* * *
Джерри Гринбаума они нашли в том самом переулке, где произошло первое нападение на Мишель. Он сидел, прислонившись к стене из белого кирпича, ел сандвич, купленный в забегаловке напротив театра, и запивал его пепси-колой, которую потягивал через соломинку. Он наблюдал, как подходят копы. Встревоженные карие глаза на узком лице и вьющиеся черные волосы придавали ему вид темного херувима. Детективы сообщили ему, что они обнаружили черновик пьесы, озаглавленной...— Ну, «Девушка», — сказал Джерри.
— Да, правильно. «Девушка»...
— «Что уж мертва», ну. Это из Марлоу.
— Филиппа? — поинтересовался Клинг.
— Кристофера, — ответил Джерри и процитировал: — «Но было то в другой стране, и с девушкой, что уж мертва». «Мальтийский еврей», 1589 год.
— Мы поняли по титульному листу...
— Да, мы с Чаком писали ее вместе.
— Как это получилось?
— Эта идея пришла к нам как-то во время репетиции, и мы решили, что должны написать пьесу, — сказал Джерри и пожал плечами. — Мы решили, что если уж Фредди может писать свое дерьмо, то, значит, писать пьесы может кто угодно.
— Когда это произошло?
— Когда мы решили, что нужно ее написать? Несколько недель назад.
— И с тех пор вы уже написали двадцать страниц?
— Нуда. Это нетрудно.
— Где вы работали? — спросил Карелла.
— В основном у Чака.
— В квартире на Ривер-стрит Северной?
— Да.
— Вы были там вчера вечером?
— Нет.
— А когда вы были там последний раз?
— Кажется, вечером в среду.
— В эту среду?
— Да.
— То есть восьмого апреля?
— Ну да.
Клинг подумал, что это был один из немногих вечеров на прошлой неделе, когда никого не зарезали и не выбросили из окна.
— Мэдден в этой квартире и жил?
— По-моему, нет.
— Почему вы так считаете?
— По-моему, он просто использовал ее как место для работы.
— Он вам это говорил?
— Нет, просто у меня сложилось такое впечатление.
— А на основании чего оно сложилось?
— В холодильнике вечно было пусто.
— Так вы это заметили?
— Еще бы! Я все время удивлялся, почему он никогда не предлагает мне перекусить. А потом я понял, что ему просто нечего предлагать. В смысле, из еды или выпивки. Там было пусто, как в буфете у мамаши Хаббард.
— Вы не знаете, где он жил на самом деле?
— Наверное, у какой-нибудь женщины.
— Почему вы так считаете?
— Как-то вечером он отправился туда...
— Куда туда?
— Ну, не знаю.
— Тогда откуда вам известно...
— Он сказал, что сегодня нам нужно закончить пораньше, потому что его старуха ждет его дома.
— Он именно так и сказал? Старуха?
— Так и сказал.
— А вам не кажется, что он мог говорить о своей матери?
— Нет, не кажется.
— Но он сказал, что она ждет его дома — так?
— Да, ждет дома.
— Он использовал слово «дом».
— Да. Дома.
— Вы не спрашивали у него, где этот дом?
— Не-а. Это не мое дело.
— Где еще вы работали? Вы сказали, что чаще всего...
— Пару раз мы работали у меня.
— Звонил ли он куда-нибудь? От вас или от себя?
— Вроде бы пару раз звонил.
— Случайно не той самой «старухе», о которой он упоминал?
— Без понятия.
— А кому он звонил, вы не знаете?
— Ну, чаще всего народу из труппы. По поводу всяких театральных дел. Насчет новых страниц, переноса репетиций и всякого такого. Я не особенно прислушивался.
— Вы не знаете, звонил ли он когда-нибудь Джози Билз?
— Ну, звонил. Точно.
— Как он к ней обращался?
— Обращался?
— Не использовал ли он какие-нибудь ласковые слова?
— Нет-нет. Он называл ее просто Джози.
— И говорит только о работе?
— Ну, это так звучало.
— Он никогда не называл ее «дорогая», или «милая», или еще как-нибудь в этом духе?
— При мне ни разу.
— Придерживались ли вы какого-нибудь расписания при работе над пьесой?
— Мы просто договаривались, когда нам обоим будет удобно.
— Безо всякого расписания? Например, по понедельникам, средам и пятницам или по вторникам, четвергам...
— Нет, никаких расписаний не было.
— Работали ли вы во вторник вечером?
Вечер вторника. Тот самый вечер, когда кто-то зарезал Мишель Кассиди.
— В прошлый вторник? — переспросил Джерри. — Нет, не работали.
— А вы не договаривались на этот вечер?
— Нет.
— Вы не знаете, где мог провести этот вечер Мэдден?
— Без понятия.
— А где вы были вчера вечером, мистер Гринбаум? — спросил Клинг.
— Около половины двенадцатого, — уточнил Карелла.
— Дома был. Спал, — ответил Джерри.
— Один?
— К сожалению, да.
— Мистер Гринбаум, как только лаборатория закончит изучать черновик пьесы...
— Лаборатория?
— Да, сэр. Его проверяют на предмет наличия тайнописи, пятен крови и любых...
— О Господи!
— Да, сэр. Во всяком случае, мы обязательно сделаем копию...
— Да зачем? Вы что, хотите ее поставить?
— Мы просто хотим посмотреть на пьесу.
— На пьесу? — переспросил Джерри.
— Или там есть что-нибудь такое, чего нам не следует видеть?
— Это, например...
— Может, вы сами скажете?
— Это вроде персонажа, который сбрасывает другого персонажа с десятого этажа? — поинтересовался Джерри.
— А что, там есть такие персонажи?
— Нету, — заверил их Джерри. — Единственный убитый персонаж — это женщина. Та самая «девушка, что уж мертва».
— Теперь и парень тоже мертв, — напомнил ему Карелла.
* * *
Нету больше никакого плавильного горна, вот в чем беда-то. Мы думали, что пригласим их всех к себе, примем в свои объятия, будем лелеять их, как родных, и создадим из сотен народов единый сильный и жизнеспособный народ. Вот такая была идея. На самом деле довольно неплохая идея. Единый народ. Единый добрый, порядочный, храбрый, благородный народ.Но где-то по дороге идея начала забываться. Она и так прожила дольше большинства других идей — в Америке, где все находится в состоянии непрерывного изменения. В Америке, где всегда есть что-нибудь новенькое: новый президент, новая война, новый телесериал, новый фильм, новое шоу или новый скандальный автор. Если вспомнить о несметном количестве идей, денно и нощно захлестывающих Америку, то неудивительно, что людям начало казаться, что идея смешать все цвета, языки и культуры потеряла свою актуальность. Возможно, это произошло тогда, когда пламя факела, некогда ярко пылавшего над огромным городом — вратами в страну, — начало понемногу меркнуть и стало недостаточно жарким для того, чтобы плавить человеческую руду.
Нынешняя актуальная идея заключалась в сохранении наследия отдаленных земель и иностранных языков. Не объединить все эти сокровища во владении одного народа, не разделить их между всеми членами великой нации, а, наоборот, каждому хранить свои богатства по отдельности.
Когда-то девиз «Разные, но равные» поносился на все лады, а теперь он считался чем-то таким, к чему следует стремиться всему народу. Да, мужик, разные! Это я могу понять! И равные — тоже могу понять! Когда-то здесь бытовала благородная идея «радужной коалиции», воплощаемая в образе разноцветных полос, вместе парящих в небе и образующих единые врата, ведущие к общему процветанию. Теперь его сменило убогое выражение «яркая мозаика», воплощенное в ограниченном видении ярких цветных пятнышек, отделенных друг от друга границами. Каждое пятнышко сверкает и красуется по отдельности, но они не складываются в более величественную идею неповторимого и замечательного целого.
Когда-то люди били себя в грудь и кричали: «Забудем, что мы черные, забудем, что мы латиноамериканцы, забудем, что мы азиаты!» А теперь те же самые люди кричат: «Не будем забывать, что мы черные, не будем забывать, что мы латиноамериканцы, не будем забывать, что мы азиаты!» Когда-то можно было гордиться тем, что ты американец, это давало гордость и чувство собственного достоинства, теперь же осталось лишь отчаяние от того, во что превращается Америка. Что ж тут удивляться, что в воспоминаниях иммигрантов их родные страны начинали казаться более безмятежными и стабильными, чем это было на самом деле. Что ж удивляться, что они принимались цепляться за этническую принадлежность, которая казалась им чем-то вечным и неизменным, более надежным, чем весь этот треп про единый народ со свободой и правосудием для всех.
Город, в котором работал Берт Клинг, был городом национальных анклавов, постоянно балансирующих на грани межнациональной войны, как и весь наш огромный мир. Причиной беспорядков, которые произошли в Гровер-парке в прошлую субботу, был преступный замысел человека, вознамерившегося извлечь из этого личную выгоду. Но его план не сработал бы, если бы этнические различия не разрывали город на части.
Этнические.
Самое непристойное слово в любом языке.
Кабинет доктора Кук находился в Даймондбеке, где буквально каждый житель был чернокожим. Естественно, все пациенты, ожидающие в приемной, тоже были чернокожими. Клингу пришло в голову, что он никогда не видел, чтобы у чернокожего врача был белый пациент.
Медсестра, сидевшая в приемной, тоже была чернокожей.
Клинг представился и краем глаза заметил, как головы всех присутствующих повернулись к нему. Пациенты были уверены, что белый коп мог заявиться сюда только в одном случае — если он разыскивает какого-нибудь чернокожего брата, схлопотавшего пулю.
— Мне назначено, — сказал Клинг. Правда, назначено ему было свидание, а не прием, но этого он уточнять не стал.
Через несколько секунд из кабинета вышла Шарин.
На ней был белый халат, из-под которого выглядывала темная юбка. Из нагрудного кармана торчал стетоскоп. Клингу захотелось поцеловать ее.
— Я скоро освобожусь, — сказала Шарин. — Посиди пока, почитай журнал.
Клинг заулыбался, словно мальчишка.
Они пообедали в ресторанчике Колби. Здесь тоже все посетители были чернокожими. Неудивительно — ведь это было самое сердце Даймондбека. Клинг напомнил Шарин, что к двум он должен вернуться в нижний город, поговорить с женщиной, которая, возможно, как-то связана с последним происшествием.
— Один парень выбросился из окна, — пояснил он Шарин.
— Или был выброшен, — понимающе продолжила она.
— Или был выброшен, — согласился Клинг и кивнул.
— А кто делал вскрытие? — поинтересовалась Шарин.
— Парня увезли в Парксайд.
— Тогда его должен был делать Двайер. Хороший человек.
— А ты давно работаешь в этом районе? — поинтересовался Клинг.
— Всегда, — ответила Шарин, пожав плечами.
Клинг на мгновение заколебался, но потом все-таки спросил:
— А у тебя есть белые пациенты?
— Нету, — ответила Шарин. — Ну то есть, на Ранкин-плаза есть. Белые копы приходят туда постоянно. Но здесь — нет.
— А вообще у тебя бывали белые пациенты?
— В частной практике? Нет. А что такое?
— Мне просто стало любопытно.
— А ты когда-нибудь ходил на прием к чернокожему доктору?
— Нет.
— Вопрос закрыт, — улыбнулась Шарин.
— А с кем ты встречаешься сегодня вечером?
— Вот это не твое дело.
— Если женщина сообщает мне, что не может встретиться со мной, поскольку у нее другие планы...
— Именно так.
— ...то это становится и моим делом тоже.
— Вот уж нет.
— А может, пообедаем завтра вместе?
— Тоже занято.
— С кем на этот раз?
— С моей матерью.
— Значит, когда речь заходит о твоей матери, это уже мое дело?
— Дело в другом...
— Дело в том, что ты все время занята. А почему бы мне не присоединиться к тебе и к твоей матери?
— Мне не кажется, что это хорошая идея.
— А почему, собственно?
— Потому что мама не позволит мне играть на твоей трубе.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Мама не знает, что ты белый, — вот что.
— А тебе не кажется, что пора ей об этом сообщить?
— Ты что, хочешь сказать, что после трех свиданий пора подумать о свадьбе?
— Считая сегодняшнее — после четырех.
— Ну ладно, после четырех.
— И все они прошли прекрасно.
— Кроме первого.
— Ну, первое не в счет. А все-таки, с кем ты сегодня встречаешься?
— Я же тебе уже сказала, это не твое...
— А ты первый раз с ним встречаешься?
— Нет.
— Он чернокожий?
— Золотце, отцепись.
— А о нем мама знает?
— Знает.
— И играть на его трубе она позволяет?
— Мама все еще думает, что я девушка. Она никогда мне не позволяла играть ни на чьей трубе.
— Ну, как всякая мама, — сказал Клинг и насмешливо прищурился. — А ты хочешь сказать, что ты — не девушка?
— Я вообще насквозь порочна.
— Ну ладно, а когда же мы сможем пойти куда-нибудь вместе? Арти...
— Мы и сейчас вместе.
— Ну да, но Арти хотел с тобой познакомиться.
— Кто такой Арти?
— Арти Браун. Тот самый коп, который посоветовал мне пойти в заведение Барни, помнишь, я гово...
— А, помню. Тот, у которого бабушка была рабыней.
— Прапрабабушка. Он хотел, чтобы мы как-нибудь вместе пообедали — он и его жена.
— Ну, я не возражаю.
— Ну да, но ты же постоянно занята!
— Не постоянно.
— Ты занята сегодня вечером, занята...
— Сегодняшняя встреча была назначена давным-давно.
— А как насчет завтрашнего вечера?
— Я не против.
— Правда?
— Правда.
— Здорово. Тогда я скажу Арти. Китайский ресторан тебя устроит?
— Вполне.
— А с кем ты сегодня встречаешься?
— Не твое...
— Шарин!
Это восклицание, произнесенное глубоким, звучным голосом, раздалось из-за правого плеча Клинга и заставило того обернуться. За плечом обнаружился мужчина — высокий, чернокожий, одетый в элегантный костюм на несколько тонов светлее его кожи. На небольшой пластиковой карточке, прикрепленной к лацкану пиджака, было написано «Больница Маунт Плезент».
— Привет, Джейми, — сказала Шарин и поспешно добавила: — Берт, это Джейми Хадсон...
— Здра...
— А это Берт Клинг, — закончила Шарин.
— Рад с вами познакомиться.
Мужчины пожали друг другу руки. Клинг, в которого повадки детектива въелись куда глубже, чем он сам об этом догадывался, тут же повнимательнее рассмотрел пластиковую карточку и обнаружил, что этого нависающего над их столиком статного мужчину зовут доктор Джеймс Мелвин Хадсон и что он работает в отделении онкологии.
— Присаживайся, — предложила Шарин.
Хадсон — доктор Джеймс Мелвин Хадсон из отделения онкологии — тут же воспользовался предложением. Клинг про себя отметил, что доктор сел рядом с Шарин, а не с ним. Врачи тут же завели оживленную беседу о каком-то пациенте, которого Шарин направляла к Хадсону — доктору Джеймсу Мелвину Хадсону — несколько месяцев назад и которого — таковы превратности судьбы — застрелили вчера вечером.
— Берт — детектив, — заметила Шарин.
— В самом деле? — вежливо переспросил Хадсон.
Клинг подумал, почему Шарин сочла нужным упомянуть, что он — детектив, но не стала сообщать, что Хадсон — врач. Возможно, она хотела дать понять Хадсону, что между ней и Клингом существуют чисто деловые отношения — они оба из полиции и все такое. Но почему тогда она не стала сообщать Клингу, что между ней и Хадсоном чисто деловые взаимоотношения — они оба врачи и все такое? А еще он вдруг подумал, уж не является ли доктор Джеймс Мелвин Хадсон тем самым человеком, с которым у Шарин назначена встреча на сегодняшний вечер. Клинг почувствовал себя так, словно его пнули под столом.