Страница:
- Вы никому не должны отдавать своих детей! - настаивала она. - Это против закона Божьего! - Иеруша с радостью смотрела на кивающих женщин, но самое большое удовлетворение ей доставляла юная Илики, которая когда-то проводила время с моряками на китобойных судах, а теперь с удовольствием читала вслух псалмы.
Что касается обучения мальчиков и взрослых мужчин, здесь свои знания и неутомимость сумел проявить Кеоки. Он был и преданным христианином, и опытным наставником, поэтому его школа считалась одной из лучших на всей группе островов. Но больше всего ему удавались ежедневные проповеди, поскольку этот молодой человек обладал врожденными способностями к ораторскому искусству, что свойственно гавайцам, и оттачивал свой талант, пуская в ход живое воображение и приводя всевозможные примеры. Например, его описание Великого потопа было настолько реалистичным, что слушатели краем глаза поглядывали на океан, ожидая, что в любую минуту со стороны рейда Лахайны могут появиться гигантские волны.
Но, конечно, если заглянуть в будущее, можно было смело сказать, что наибольшее значение для развития островов имела, конечно, школа Эбнера, которую посещали все алии. Самой любимой и способной ученицей оказалась дочь Мала-мы Ноелани, которую Эбнер спас от разбушевавшихся матросов.
Эта девушка уже с рождения должны была стать следую щей алии нуи, поскольку ее происхождение было безупреч ным. Ее отец и мать были родными братом и сестрой, каждый из них - благороден и мудр по-своему. Ноелани унаследовала славу бесчисленного количества поколений великих гавай цев. Она была умна и прилежна и могла бы украсить своим присутствием любое общество. В своем очередном отчете в Го нолулу Эбнер писал о ней: "Она почти такая же талантливая ученица, как и ее мать. Она уже умеет читать и писать, гово рить по-английски и выполнять элементарные арифметичес кие действия. Я чувствую, что она предана пути Господнему и, скорее всего, станет одним из первых равноправных членов новой церкви". Когда Эбнер зачитал вслух эти строчки де вушке, лицо ее просияло от радости.
* * *
Обучение Маламы оказалось более трудным. Огромная алии была упорной до степени бестолкового, ослиного упрямства. Она требовала, чтобы учитель объяснял ей все до мельчайших подробностей. Кроме того, у нее обнаружилась черта, которая раздражает любого педагога: Малама запоминала все то, что ее учитель рассказал ей накануне, и при следующей встрече она могла самостоятельно рассуждать о правильности его логических выводов. Так что, в случае чего, Малама могла представить наставнику его же собственные противоречия и уличить в ошибке. Вряд ли в истории педагогики можно было бы отыскать пример шумных уроков, где учитель и ученица настолько бы препирались друг с другом, как те занятия, когда Эбнеру приходилось заниматься с Алии Нуи наедине. Малама удобно располагалась на циновках, развалившись на своем огромном животе, кулаком подпирая лицо, формой напоминавшее луну, и требовала:
Научи меня, как достичь Божьей благодати.
Я не могу этого сделать, - неизменно отвечал Эбнер. - Вам придется научиться этому самой.
Однако сложными уроки получались не из-за интеллектуальной непримиримости Маламы, в чем ей, конечно, нельзя было отказать, а из-за того, что она настоятельно требовала, чтобы Эбнер отвечал на все вопросы, которые она пыталась задавать на ломаном английском. Малама сразу выделила английский, как избранный язык Господа, потому что именно на нем была написана Библия. И поскольку все те, кто был так дорог Богу, изъяснялись по-английски, Малама приняла решение обязательно овладеть этим языком.
Эбнер, с неменьшей решимостью, старался проводить уро ки только на гавайском. Он считал, что, раз уж ему суждено принести христианство на эти дикие острова, будет лучше, ес ли он сам как можно быстрее овладеет местным языком. Правда, многие алии из Гонолулу уже понимали английский, но священник собирался в дальнейшем разговаривать не только с алии. Таким образом, получалось, что когда Малама задавала Эбнеру вопрос на ломаном английском, он отвечал ей на еще более безобразном гавайском, и урок худо-бедно продолжался дальше. Например, когда преподобный Хейл начал яростно порицать местную традицию варить или печь
собак и есть собачье мясо, беседа между ученицей и учителем шла примерно следующим образом:
Собака хороню кау-кау. Ты не любить зачем? - спра шивала Малама.
Поки пилау, - пренебрежительно бросал в ответ Эбнер.
Свинья всякий раз спит грязь. Ты думать, собака тоже спит грязь?
Кела меа, кела меа, надо кушать пуаа. Пуаа - хорошо кушать, а поки плохо.
Если бы оба перестали упрямиться и говорили каждый на своем родном языке, беседа получилась бы более содержательной и простой, поскольку они прекрасно понимали языки друг друга. Но Малама вбила себе в голову что она - и только она! - будет первой на Мауи, кто заговорит по-английски. Эбнер был так же решительно настроен на то, что свою самую первую проповедь в новой церкви он обязательно должен прочитать на чистом гавайском.
Однако преподобного Хейла всякий раз раздражало еще то, что когда, наконец, ему удавалось загнать Маламу в логический тупик, чтобы ее следующее утверждение было больше похоже на признание поражения, она тут же призывала своих служанок и заставляла делать ей массаж. И пока они постукивали ее по огромному животу, перемещая по внутренностям пищу, Малама мило улыбалась учителю и произносила:
Продолжай! Продолжай!
Итак, если цивилизованные народы не едят собак, зна чит, и гавайцы тоже не должны этого делать, - преподносил Эбнер новый аргумент, и на этот раз Малама обращалась к од ной из служанок и просила обмахивать себе лицо опахалом из пушистых перьев.
Кокуо лицо этот человек тоже. Мухи очень много на ли цо, бедняжка.
И пока Эбнер беспомощно сражался с бесившими его перьями, его аргумент благополучно забывался.
Тем не менее, оба соперника уважали друг друга. Малама хо рошо понимала, что этот маленький миссионер сражается сей час за ее душу. И никакие уступки его бы не устроили. К тому же, он был честным человеком, и Алии Нуи могла доверять ему. Кроме того, она знала, что Макуа Хейл храбрый мужчина и готов встретиться с любым противником. Она чувствовала, что с ее помощью он вознамерился покорить весь остров Мауи.
"Что ж, это было бы совсем неплохо, - рассуждала Малама. - Из всех белых людей, которые появлялись в Лахайне (а она хорошо помнила и китобоев, и торговцев, и военных), пожалуй, он единственный, который принес больше, чем забрал. В конце концов, что именно он требует от меня? - размышляла Алии Нуи. - Он хочет, чтобы я больше не посылала в горы мужчин за сандаловым деревом. Он хочет, чтобы рыбных прудов стало больше, и чтобы увеличилось количество полей таро. Он требует, чтобы я защищала наших девушек от матросов, и чтобы новорожденных девочек никто бы не закапывал заживо. Все, что говорит и советует мне Макуа Хейл, правильно и хорошо". После этого мысли Маламы перекидывались на ее мужа Келоло, с которым священник запретил ей спать. "Но от Келоло я отказываться не собираюсь, упрямилась женщина. - Разве что только перед самой смертью". И так продолжалась война между Маламой и Эбнером. Однако если утром миссионер, занятый другими делами, не мог прийти к своей ученице в ее травяной дворец, она чувствовала, как ей не хватает этого маленького человечка, потому что как раз бесконечные споры с ним и составляли самую интересную и восхитительную часть всего дня. Она интуитивно чувствовала, что все то, что он говорит - истина, и он был первым человеком, который вел себя с Алии Нуи честно и справедливо, желая добра ей самой и ее острову.
* * *
Когда наступила пора рожать Иеруше, от доктора Уиппла пришли неутешительные вести: "Меня задерживают на острове Гавайи, где сразу три жены миссионеров должны родить, поэтому я не смогу приехать к вам в Лахайну. Однако я уверен в том, что брат Эбнер будет в состоянии справиться со всем самостоятельно, и роды пройдут нормально. Тем не менее, я прошу вашего прощения за то, что не смогу присутствовать при этом лично. Извините".
Прочитав это послание, Иеруша перепугалась по-настоящему. Бедная женщина волновалась настолько, что как-то раз даже предложила мужу нечто совсем невероятное:
- Может быть, нам стоит попросить помощи у кого-нибудь из местных женщин?
Но Эбнер оставался непреклонным в своем решении и снова вспомнил слова Иеремии, когда Господь запретил следовать
путям язычников. После этого преподобный Хейл принялся убеждать свою супругу в том, что вряд ли женщина-язычница, смысл жизни которой составляют лишь служение идолам и всевозможные пороки, смогла бы понять, как должен рождаться христианский ребенок. Против этого Иеруша поспорить уже не могла. На этот раз упрямый Эбнер чуть ли не наизусть выучил справочник по акушерству Деланда. Сама же Иеруша настолько уверовала в знания своего мужа, что мальчик родился без всяких осложнений. И когда Эбнер впервые поднял малыша в руках, он не забыл с самым невозмутимым видом поздравить себя с этой победой в медицине. Однако когда ему нужно было положить ребенка у левой руки Иеруши и устроить его маленький ротик у груди женщины, переполнявшие Эбнера эмоции, наконец, вырвались наружу, и он, упав на колени перед кроватью, признался:
-Мой дорогой, мой любимый товарищ! Я люблю тебя так сильно, что никогда не смогу объяснить это или выразить в словах. Я люблю тебя, Иеруша.
И она, услышав эти обнадеживающие слова на чужой земле, те самые слова, о которых так долго мечтала, быстро успокоилась и, радостная и счастливая, смогла покормить ребенка.
Мы назовем мальчика в честь библейского пророка Ми хея, - наконец, произнес Эбнер.
Нет, я думаю, имя должно быть более приятным, напри мер, Давид, предложила Иеруша.
Мы назовем его Михей, - ответил Эбнер.
-А он сильный? - слабым голосом поинтересовалась женщина.
-Его сила зависит от доброты Господа, - убедил ее Эбнер, и уже через две недели Иеруша возобновила свои занятия с ме стными девушками. Она снова стала прежней сестрой Хейл: стройной, светящейся добром и радостью женой миссионера, изнывающей от жары в своем тяжелом шерстяном платье.
Кстати, одной из особенностей, присущей миссионерам, было то упорство, с которым они, живя в тропиках, продол жали следовать всем старым привычкам и традициям, словно уже успели вернуться домой в свою холодную и неприветли вую Новую Англию. Они упорно носили тяжелую одежду из плотной ткани, так же долго и упорно работали и питались те ми же продуктами, столь тяжелыми для желудка, к которым привыкли, когда, конечно, могли их раздобыть. В стране, бо
гатой всевозможными фруктами, величайшей радостью для миссионера было достать с прибывшего судна, например, несколько сушеных яблок, чтобы насладиться традиционным толстым яблочным пирогом. Горы изобиловали дичью, но миссионеры с огромным удовольствием поглощали солонину. В море на отмели можно было с легкостью наловить рыбы, но они отказывались от нее и продолжали потреблять сушеную говядину, которую доставляли им из самого Бостона. Белые священники редко прикасались к плодам хлебного дерева, а кокосы считали исключительно едой язычников. За все годы, проведенные на Мауи, Эбнер Хейл ни разу не вышел из дома на работу, связанную с миссионерством, если на нем не было надето теплое нижнее белье, плотные шерстяные брюки, рубашка с длинными рукавами, фрак, а если собрание проводилось на свежем воздухе, то еще и его знаменитая касторовая шляпа. Иеруша одевалась соответственно.
Однако, что было еще более непостижимым, так это то, что каждый год первого октября, когда гавайское лето было в самом разгаре, семьи миссионеров неизменно одевались в плотное шерстяное нижнее белье. Эта привычка сохранилась у них еще с Бостона, и они не собирались расставаться с ней здесь. Кроме того, они так и не научились расслабляться, купаясь в прохладных водах лагуны, поскольку "Лондонский медицинский словарь" Бартоломью Парра особо предупреждал их: "Плавание является трудоемким упражнением, и не должно практиковаться, с тем чтобы не истощать запас своих сил. Для человека, в отличие от четвероногого, плавание неестественно, поскольку зверь в воде повторяет те же движения, которые производит и на суше".
Все эти условности стали результатом самой серьезной пропасти, возникшей между миссионерами и местными жи телями. Гавайцы, так любящие купаться, которые не могли проработать и двадцати минут, чтобы не сделать небольшой перерыв и хотя бы обрызгать свое тело прохладной водой, счи тали миссионеров не только грязными людьми, но и очень бы стро заметили, что от тел белых священников исходит весьма неприятный запах. Иногда Малама, которую тоже раздражал запах пота миссионеров, предлагала Эбнеру и Иеруше попла вать на запретном пляже, предназначенном исключительно для алии. Однако всякий раз Эбнер отказывался от этого при глашения, будто оно исходило от самого черта.
Кроме того, вся мудрость, собранная за долгие века островитянами, также игнорировалась миссионерами и их семьями. Потея в невероятно теплой и плотной одежде, они продолжали избегать потреблять здоровую пищу, которая окружала их со всех сторон. Эти странные люди упрямо трудились сверх своих сил, слабея из года в год, теряя здоровье и наконец умирая от истощения и перенапряжения. Но, даже погибая, они продолжали обращать народ островов в христианскую веру.
* * *
В году, когда строительство церкви было уже на две трети закончено, однажды вечером к Эбнеру подошел Келоло со своей последней просьбой.
Мы еще можем поменять место входа, - начал он. - Тогда злые духи не смогут попасть внутрь.
Господь позаботится о том, чтобы зло никогда не про никло в его церкви, - холодно ответил Эбнер.
Ты не смог бы пройти вместе со мной на площадку? - умоляющим тоном произнес Келоло.
Все уже было оговорено, - отрезал миссионер.
Я хотел бы показать тебе очень простой способ... - хотел посоветовать Келоло, но не успел.
Нет! - грубым окриком прервал его Эбнер.
Прошу тебя! - снова взмолился вождь. - Есть еще кое- что, что тебе должно быть известно.
Противясь самому себе, Эбнер отшвырнул перо и нехотя вышел в ночь, к месту, где строилась церковь. Здесь уже собралась небольшая группа пожилых людей. Они сидели на корточках и внимательно разглядывали будущее здание.
Что они тут делают? - с недоумением спросил Эбнер.
Это мои молящиеся кахуны, - охотно пояснил Келоло.
Ни за что! - воскликнул преподобный Хейл, отстраня ясь от жрецов. - Я не собираюсь обсуждать с кахунами про ект церкви Господа нашего.
Эти люди любят Бога, - не отступал Келоло. - Спроси их сам. Они знают катехизис. И они хотят, чтобы мы постро или крепкую церковь.
Келоло, - уже более спокойно попробовал объяснить Эб нер, приближаясь к неподвижно сидящим старцам, - я пре
красно понимаю, что в старые времена эти жрецы сделали много добра. Но Богу больше не требуются кахуны!
Макуа Хейл, - взмолился Келоло, - мы пришли сюда, как друзья, которым очень дорога эта церковь. Пожалуйста, не оставляй дверь там, где ты ее задумал. Каждый кахуна хо рошо знает о том, что это невозможно в наших местах с точки зрения влияния духов.
Высший дух - это Господь Бог! - возмутился Эбнер.
Однако ночь выдалась на редкость приятной, бледный полумесяц светил на западе, а по небу изредка пробегали почти прозрачные облака. Может быть, именно поэтому Эбнер решил все же присесть рядом с кахунами и побеседовать с ними о религии. Он был удивлен тем, как многое из Библии известно этим людям, и с каким умением они могли совмещать эти знания со своими древними верованиями. Один из стариков пояснил миссионеру:
Мы верим, что вы правы в том, что говорите, Макуа Хейл. Бог может быть только один, и мы привыкли называть его Кейн. Существует также Святой Дух, и мы называем его Ку. Есть также и Иисус Христос, для нас он - Лоно. И, кроме того, существует король преисподней, это - Каналоа.
Бог - это не Кейн, - логично возразил Эбнер, но каху ны не стали с ним спорить. Они только слушали миссионера, а когда настала очередь высказаться им, они заговорили:
Когда Кейн, то есть Бог, желает выстроить церковь, он наблюдает за ней. Он всегда так поступал, когда мы сооружа ли свои храмы.
Но Бог не лично следит за строительством именно этой церкви, - пояснил Эбнер.
Но Кейн следил.
-Кейн - это не Бог, - терпеливо повторил Эбнер. Мужчины глубокомысленно закивали и продолжали:
Итак, раз уж Кейн заинтересован в строительстве этой церкви, и так как мы всегда любили и почитали Кейна, мы ре шили, что было бы правильно посоветовать вам вот эту дверь...
Дверь будет находиться именно там, где я сказал, - за упрямился Эбнер. - Потому что именно с этой стороны стро ят двери во всех церквях. Вот, например, в Бостоне поступи ли бы точно так же. И в Лондоне дверь стояла бы на этом же месте.
Но в Лахайне Кейн не захотел бы, чтобы она находилась здесь, упорствовали кахуны.
Кейн - это не Бог, - упрямо повторил Эбнер.
-Мы понимаем, Макуа Хейл, - вежливо согласились старцы. - Но так как Бог и Кейн - это одно и то же понятие...
Нет, - не отступался Эбнер. - Бог и Кейн - это совсем не одно и то же.
Конечно, - чистосердечно признали и это кахуны. - Имена у них разные. Но мы точно знаем, что Кейну не понра вилось бы, что дверь располагается именно так.
Дверь останется здесь, - подытожил результаты спора Эбнер.
Тогда Кейн сам разрушит эту церковь, - с грустью кон статировали кахуны.
Бог не разрушает свои собственные церкви, - попробо вал убедить мужчин преподобный Хейл.
Кейн поступает именно так, и нам это известно. Если, конечно, церковь выстроена неправильно, а так как Кейн и Бог - это одно и то же...
Внимательные и мудрые кахуны ни разу не вышли из себя и не стали нервничать, беседуя с этим маленьким человечком, который не совсем хорошо разбирался в религии, насколько они сами могли судить об этом. К этому времени Эбнер тоже научился оставаться спокойным при любых обстоятельствах, и поэтому дискуссия о правильном расположении двери длилась несколько часов, пока луна не исчезла на западе, и теперь только темные облака скользили по мрачному и такому таинственному небу. Так и не придя к обоюдному согласию, обе стороны решили закончить встречу. Кахуны весьма жалели своего заблудшего друга, так упорно вознамерившегося выстроить для Кейна церковь, которая заранее была обречена на гибель. Келоло, поднимаясь, объявил Эбнеру:
После того как я попрощаюсь с кахунами, обязательно провожу тебя до дома.
Но я прекрасно доберусь и сам, - заверил его миссио нер.
Но в такую ночь... - опасливо качал Келоло, погляды вая на низкие облака, проплывающие прямо над кокосовыми пальмами, - наверное, все-таки будет лучше, если я...
С этими словами он быстро попрощался с кахунами, чтобы успеть пробежаться по пыльной дороге и обогнать храброго мис
сионера. Однако не прошли мужчины и нескольких сотен ярдов, как Эбнер услышал, что кахуны - эти упрямые старцы - продолжают преследовать их, и тогда обратился к Келоло:
-Я не могу и не хочу с ними больше ни о чем спорить. Но когда сам вождь повернулся, чтобы самолично передать
это кахунам, он не увидел за собой ни единой живой души. Старцы вовсе не намеревались преследовать их. Никого, кроме, разве что, зловещего эха, раздававшегося, словно с неба. В тот же момент Келоло схватил Эбнера, заключив его в свои железные объятия, и в страхе забормотал:
-Это они! Идущие в ночи! О, мой бог! Теперь мы погибли! И прежде чем Эбнер успел промолвить хоть слово, Келоло
крепко ухватил его за талию и перебросил священника через живую изгородь в канаву, где тот сразу погрузился в грязную воду. Когда миссионер попробовал подняться, мощная рука Келоло прижала его к влажной почве, и только тогда преподобный Хейл понял, что громадный алии сейчас трясется от самого неподдельного страха.
Что это было? - быстро проговорил Эбнер, но ладонь Келоло тут же закрыла ему рот. Это было так неожиданно, что Эбнер чуть не подавился травой и грязью, прилипшими к ру ке вождя.
Это Идущие в ночи! - прошептал Келоло: при этом бы ли видно, как его губы дрожат от волнения.
Кто они такие? - еще тише переспросил Эбнер, убирая ладонь Келоло от своего лица.
Великие алии прошлых времен, - сообщил Келоло, и дрожь его при этом никак не унималась. - Боюсь, что на этот раз они явились за мной.
Это же просто смешно! - проворчал Эбнер, пытаясь вы свободиться из объятий своего друга. Однако тот надежно пригвоздил его ко дну канавы, и теперь преподобный Хейл мог хорошо прочувствовать всю силу мышц вождя. Келоло был перепуган по-настоящему.
А зачем они явились за вами? - еле слышно поинтере совался миссионер.
Этого не знает никто, - сообщил Келоло, продолжая сту чать зубами. Может быть, как раз потому, что я отдал землю, принадлежащую Кейну, для строительства твоей церкви.
С большой осмотрительностью вождь начал приподнимать свою огромную голову над канавой, пока не смог заглянуть за
живую изгородь. Некоторое время он всматривался в темную тропинку, при этом все тело его сотрясалось:
Они направляются к нам! - чуть не задохнулся от ужа са Келоло. - О, Макуа Хейл, теперь молись своему Богу за ме ня. Молись! Молись!
Келоло! - с трудом прохрипел полузадушенный свя щенник, продолжая ощущать неимоверную тяжесть на сво ей груди. - Там никого нет. Когда алии умирают, они так и остаются мертвыми.
Нет, они направляются прямо сюда, - настаивал Кело ло. И в тишине ночи, нарушаемой лишь шелестом сухих паль мовых листьев, в которых гулял легкий ветерок, оба мужчи ны отчетливо услышали топот человеческих ног. - Я вижу, как они проходят мимо строящейся церкви, - докладывал Келоло. - Они несут с собой факелы и посохи, украшенные перьями. Каждый из них одет в золотую накидку и шлем из перьев. Макуа Хейл, они идут за мной.
Огромный алии прижался к земле, пряча Эбнера под своим мощным телом, и теперь миссионер ясно услышал, как испуганный вождь принялся молиться:
-О Пеле, спаси меня! Это я, твое дитя, Келоло, и я не хо чу умирать сегодня ночью.
Топот ног все приближался, и в этом момент Келоло начал судорожно извиваться, чуть совсем не придушив несчастного Эбнера, который успел прошептать:
Что вы делаете?
Раздеваюсь! - зарычал Келоло. - Нельзя разговари вать с богами, пока ты одет.
Когда вождь оказался полностью обнаженным, он продолжил тревожно взывать к богине Пеле, но неожиданно замолчал и через несколько секунд совершенно спокойным голосом сообщил кому-то:
-Этот маленький человек, которого я прячу, - Макуа Хейл. Он очень хороший и добрый, и он несет образование мо ему народу. Он мало понимает в подобных вещах, поэтому не успел сбросить свою одежду, но я прошу тебя простить его. - Наступила долгая пауза, после которой слово снова взял Ке лоло: - Я знаю, что этот человек читает проповеди против те бя, о Женщина несравненной Белизны, но несмотря на это он остается очень хорошим. - И опять тишина, затем топот ног, при котором Келоло затрепетал так, словно на него налетел
ураган, после чего вождь, наконец, заговорил: - Благодарю тебя, о Пеле, за то, что ты сказала Идущим в ночи, что я являюсь твоим ребенком.
В ту же секунду ветер стих. Только изредка доносился хруст листьев в самых вершинах пальм. Эхо марширующих ног людей тоже пропало. "Может быть, мы слышали, как ка-хуны возвращаются в свои дома? - судорожно размышлял Эбнер. - Или мимо пробегала стая собак?" Сейчас в ночи воцарилась полная тишина, исчезли даже низкие облака, и наверху выступили яркие звезды.
Что же все-таки это было? - еще раз обратился Эбнер к Келоло, вытирая рот от грязи.
Они шли сюда, чтобы забрать меня с собой, - пояснил вождь.
Ас кем вы разговаривали? - осведомился священник и сплюнул, чтобы избавиться от набившегося между зубов пес ка и мелких камушков.
С Пеле. Ты что же, сам не слышал, как она объясняла Идущим, что мы ее дети?
Эбнер ничего ему не ответил. Он только отряхнул песок с одежды, думая, как же ему теперь удастся полностью очистить свой костюм от такой грязи. Когда он дошел до брюк, Келоло неожиданно снова схватил священника в охапку, повернул к себе лицом и грозно потребовал ответа:
Ты ведь слышал голос Пеле, не правда ли? Когда она за щищала тебя?
И она называла меня по имени? - тихо поинтересовал ся Эбнер.
Значит, ты слышал ее! - радостно выкрикнул Келоло. - Макуа Хейл, когда Пеле защищает человека, это очень хоро шее знамение. Оно означает, что... Однако радость Келоло от того, что его спасли сегодня ночью от страшных и мстительных Идущих в ночи, была настолько велика, что он так и не смог выразить свою признательность до конца. Ни за то, что богиня сумела выручить его самого, ни за то, что она проявила неслы ханное милосердие в отношении маленького миссионера.
Ты мой брат, - страстно заявил Келоло. - Теперь-то ты понимаешь, как было бы глупо с моей стороны уничтожить ту каменную площадку, которую я создал для богов. Представь себе, что случилось бы, если бы Пеле не пришла сегодня к нам на помощь!
А вы сами видели этих Идущих в ночи? - настаивал Эб- нер.
Да, я их видел.
И вы своими глазами видели Пеле? - не унимался мис сионер.
Я часто вижу ее, - убедительно произнес Келоло. За тем, находясь еще под влиянием произошедшего, он взял Эб- нера за обе ладони и взмолился: Именно по этим причинам я и прошу тебя, Макуа Хейл, изменить положение двери.
Эта дверь... - начал было Эбнер, но не счел нужным за канчивать свою мысль. Когда же он подошел к своему дому, и взволнованная долгим отсутствием мужа Иеруша воскликну ла: - Эбнер, чем ты занимался все это время? - он просто от ветил ей: - Было темно, и я упал в канаву.
Что касается обучения мальчиков и взрослых мужчин, здесь свои знания и неутомимость сумел проявить Кеоки. Он был и преданным христианином, и опытным наставником, поэтому его школа считалась одной из лучших на всей группе островов. Но больше всего ему удавались ежедневные проповеди, поскольку этот молодой человек обладал врожденными способностями к ораторскому искусству, что свойственно гавайцам, и оттачивал свой талант, пуская в ход живое воображение и приводя всевозможные примеры. Например, его описание Великого потопа было настолько реалистичным, что слушатели краем глаза поглядывали на океан, ожидая, что в любую минуту со стороны рейда Лахайны могут появиться гигантские волны.
Но, конечно, если заглянуть в будущее, можно было смело сказать, что наибольшее значение для развития островов имела, конечно, школа Эбнера, которую посещали все алии. Самой любимой и способной ученицей оказалась дочь Мала-мы Ноелани, которую Эбнер спас от разбушевавшихся матросов.
Эта девушка уже с рождения должны была стать следую щей алии нуи, поскольку ее происхождение было безупреч ным. Ее отец и мать были родными братом и сестрой, каждый из них - благороден и мудр по-своему. Ноелани унаследовала славу бесчисленного количества поколений великих гавай цев. Она была умна и прилежна и могла бы украсить своим присутствием любое общество. В своем очередном отчете в Го нолулу Эбнер писал о ней: "Она почти такая же талантливая ученица, как и ее мать. Она уже умеет читать и писать, гово рить по-английски и выполнять элементарные арифметичес кие действия. Я чувствую, что она предана пути Господнему и, скорее всего, станет одним из первых равноправных членов новой церкви". Когда Эбнер зачитал вслух эти строчки де вушке, лицо ее просияло от радости.
* * *
Обучение Маламы оказалось более трудным. Огромная алии была упорной до степени бестолкового, ослиного упрямства. Она требовала, чтобы учитель объяснял ей все до мельчайших подробностей. Кроме того, у нее обнаружилась черта, которая раздражает любого педагога: Малама запоминала все то, что ее учитель рассказал ей накануне, и при следующей встрече она могла самостоятельно рассуждать о правильности его логических выводов. Так что, в случае чего, Малама могла представить наставнику его же собственные противоречия и уличить в ошибке. Вряд ли в истории педагогики можно было бы отыскать пример шумных уроков, где учитель и ученица настолько бы препирались друг с другом, как те занятия, когда Эбнеру приходилось заниматься с Алии Нуи наедине. Малама удобно располагалась на циновках, развалившись на своем огромном животе, кулаком подпирая лицо, формой напоминавшее луну, и требовала:
Научи меня, как достичь Божьей благодати.
Я не могу этого сделать, - неизменно отвечал Эбнер. - Вам придется научиться этому самой.
Однако сложными уроки получались не из-за интеллектуальной непримиримости Маламы, в чем ей, конечно, нельзя было отказать, а из-за того, что она настоятельно требовала, чтобы Эбнер отвечал на все вопросы, которые она пыталась задавать на ломаном английском. Малама сразу выделила английский, как избранный язык Господа, потому что именно на нем была написана Библия. И поскольку все те, кто был так дорог Богу, изъяснялись по-английски, Малама приняла решение обязательно овладеть этим языком.
Эбнер, с неменьшей решимостью, старался проводить уро ки только на гавайском. Он считал, что, раз уж ему суждено принести христианство на эти дикие острова, будет лучше, ес ли он сам как можно быстрее овладеет местным языком. Правда, многие алии из Гонолулу уже понимали английский, но священник собирался в дальнейшем разговаривать не только с алии. Таким образом, получалось, что когда Малама задавала Эбнеру вопрос на ломаном английском, он отвечал ей на еще более безобразном гавайском, и урок худо-бедно продолжался дальше. Например, когда преподобный Хейл начал яростно порицать местную традицию варить или печь
собак и есть собачье мясо, беседа между ученицей и учителем шла примерно следующим образом:
Собака хороню кау-кау. Ты не любить зачем? - спра шивала Малама.
Поки пилау, - пренебрежительно бросал в ответ Эбнер.
Свинья всякий раз спит грязь. Ты думать, собака тоже спит грязь?
Кела меа, кела меа, надо кушать пуаа. Пуаа - хорошо кушать, а поки плохо.
Если бы оба перестали упрямиться и говорили каждый на своем родном языке, беседа получилась бы более содержательной и простой, поскольку они прекрасно понимали языки друг друга. Но Малама вбила себе в голову что она - и только она! - будет первой на Мауи, кто заговорит по-английски. Эбнер был так же решительно настроен на то, что свою самую первую проповедь в новой церкви он обязательно должен прочитать на чистом гавайском.
Однако преподобного Хейла всякий раз раздражало еще то, что когда, наконец, ему удавалось загнать Маламу в логический тупик, чтобы ее следующее утверждение было больше похоже на признание поражения, она тут же призывала своих служанок и заставляла делать ей массаж. И пока они постукивали ее по огромному животу, перемещая по внутренностям пищу, Малама мило улыбалась учителю и произносила:
Продолжай! Продолжай!
Итак, если цивилизованные народы не едят собак, зна чит, и гавайцы тоже не должны этого делать, - преподносил Эбнер новый аргумент, и на этот раз Малама обращалась к од ной из служанок и просила обмахивать себе лицо опахалом из пушистых перьев.
Кокуо лицо этот человек тоже. Мухи очень много на ли цо, бедняжка.
И пока Эбнер беспомощно сражался с бесившими его перьями, его аргумент благополучно забывался.
Тем не менее, оба соперника уважали друг друга. Малама хо рошо понимала, что этот маленький миссионер сражается сей час за ее душу. И никакие уступки его бы не устроили. К тому же, он был честным человеком, и Алии Нуи могла доверять ему. Кроме того, она знала, что Макуа Хейл храбрый мужчина и готов встретиться с любым противником. Она чувствовала, что с ее помощью он вознамерился покорить весь остров Мауи.
"Что ж, это было бы совсем неплохо, - рассуждала Малама. - Из всех белых людей, которые появлялись в Лахайне (а она хорошо помнила и китобоев, и торговцев, и военных), пожалуй, он единственный, который принес больше, чем забрал. В конце концов, что именно он требует от меня? - размышляла Алии Нуи. - Он хочет, чтобы я больше не посылала в горы мужчин за сандаловым деревом. Он хочет, чтобы рыбных прудов стало больше, и чтобы увеличилось количество полей таро. Он требует, чтобы я защищала наших девушек от матросов, и чтобы новорожденных девочек никто бы не закапывал заживо. Все, что говорит и советует мне Макуа Хейл, правильно и хорошо". После этого мысли Маламы перекидывались на ее мужа Келоло, с которым священник запретил ей спать. "Но от Келоло я отказываться не собираюсь, упрямилась женщина. - Разве что только перед самой смертью". И так продолжалась война между Маламой и Эбнером. Однако если утром миссионер, занятый другими делами, не мог прийти к своей ученице в ее травяной дворец, она чувствовала, как ей не хватает этого маленького человечка, потому что как раз бесконечные споры с ним и составляли самую интересную и восхитительную часть всего дня. Она интуитивно чувствовала, что все то, что он говорит - истина, и он был первым человеком, который вел себя с Алии Нуи честно и справедливо, желая добра ей самой и ее острову.
* * *
Когда наступила пора рожать Иеруше, от доктора Уиппла пришли неутешительные вести: "Меня задерживают на острове Гавайи, где сразу три жены миссионеров должны родить, поэтому я не смогу приехать к вам в Лахайну. Однако я уверен в том, что брат Эбнер будет в состоянии справиться со всем самостоятельно, и роды пройдут нормально. Тем не менее, я прошу вашего прощения за то, что не смогу присутствовать при этом лично. Извините".
Прочитав это послание, Иеруша перепугалась по-настоящему. Бедная женщина волновалась настолько, что как-то раз даже предложила мужу нечто совсем невероятное:
- Может быть, нам стоит попросить помощи у кого-нибудь из местных женщин?
Но Эбнер оставался непреклонным в своем решении и снова вспомнил слова Иеремии, когда Господь запретил следовать
путям язычников. После этого преподобный Хейл принялся убеждать свою супругу в том, что вряд ли женщина-язычница, смысл жизни которой составляют лишь служение идолам и всевозможные пороки, смогла бы понять, как должен рождаться христианский ребенок. Против этого Иеруша поспорить уже не могла. На этот раз упрямый Эбнер чуть ли не наизусть выучил справочник по акушерству Деланда. Сама же Иеруша настолько уверовала в знания своего мужа, что мальчик родился без всяких осложнений. И когда Эбнер впервые поднял малыша в руках, он не забыл с самым невозмутимым видом поздравить себя с этой победой в медицине. Однако когда ему нужно было положить ребенка у левой руки Иеруши и устроить его маленький ротик у груди женщины, переполнявшие Эбнера эмоции, наконец, вырвались наружу, и он, упав на колени перед кроватью, признался:
-Мой дорогой, мой любимый товарищ! Я люблю тебя так сильно, что никогда не смогу объяснить это или выразить в словах. Я люблю тебя, Иеруша.
И она, услышав эти обнадеживающие слова на чужой земле, те самые слова, о которых так долго мечтала, быстро успокоилась и, радостная и счастливая, смогла покормить ребенка.
Мы назовем мальчика в честь библейского пророка Ми хея, - наконец, произнес Эбнер.
Нет, я думаю, имя должно быть более приятным, напри мер, Давид, предложила Иеруша.
Мы назовем его Михей, - ответил Эбнер.
-А он сильный? - слабым голосом поинтересовалась женщина.
-Его сила зависит от доброты Господа, - убедил ее Эбнер, и уже через две недели Иеруша возобновила свои занятия с ме стными девушками. Она снова стала прежней сестрой Хейл: стройной, светящейся добром и радостью женой миссионера, изнывающей от жары в своем тяжелом шерстяном платье.
Кстати, одной из особенностей, присущей миссионерам, было то упорство, с которым они, живя в тропиках, продол жали следовать всем старым привычкам и традициям, словно уже успели вернуться домой в свою холодную и неприветли вую Новую Англию. Они упорно носили тяжелую одежду из плотной ткани, так же долго и упорно работали и питались те ми же продуктами, столь тяжелыми для желудка, к которым привыкли, когда, конечно, могли их раздобыть. В стране, бо
гатой всевозможными фруктами, величайшей радостью для миссионера было достать с прибывшего судна, например, несколько сушеных яблок, чтобы насладиться традиционным толстым яблочным пирогом. Горы изобиловали дичью, но миссионеры с огромным удовольствием поглощали солонину. В море на отмели можно было с легкостью наловить рыбы, но они отказывались от нее и продолжали потреблять сушеную говядину, которую доставляли им из самого Бостона. Белые священники редко прикасались к плодам хлебного дерева, а кокосы считали исключительно едой язычников. За все годы, проведенные на Мауи, Эбнер Хейл ни разу не вышел из дома на работу, связанную с миссионерством, если на нем не было надето теплое нижнее белье, плотные шерстяные брюки, рубашка с длинными рукавами, фрак, а если собрание проводилось на свежем воздухе, то еще и его знаменитая касторовая шляпа. Иеруша одевалась соответственно.
Однако, что было еще более непостижимым, так это то, что каждый год первого октября, когда гавайское лето было в самом разгаре, семьи миссионеров неизменно одевались в плотное шерстяное нижнее белье. Эта привычка сохранилась у них еще с Бостона, и они не собирались расставаться с ней здесь. Кроме того, они так и не научились расслабляться, купаясь в прохладных водах лагуны, поскольку "Лондонский медицинский словарь" Бартоломью Парра особо предупреждал их: "Плавание является трудоемким упражнением, и не должно практиковаться, с тем чтобы не истощать запас своих сил. Для человека, в отличие от четвероногого, плавание неестественно, поскольку зверь в воде повторяет те же движения, которые производит и на суше".
Все эти условности стали результатом самой серьезной пропасти, возникшей между миссионерами и местными жи телями. Гавайцы, так любящие купаться, которые не могли проработать и двадцати минут, чтобы не сделать небольшой перерыв и хотя бы обрызгать свое тело прохладной водой, счи тали миссионеров не только грязными людьми, но и очень бы стро заметили, что от тел белых священников исходит весьма неприятный запах. Иногда Малама, которую тоже раздражал запах пота миссионеров, предлагала Эбнеру и Иеруше попла вать на запретном пляже, предназначенном исключительно для алии. Однако всякий раз Эбнер отказывался от этого при глашения, будто оно исходило от самого черта.
Кроме того, вся мудрость, собранная за долгие века островитянами, также игнорировалась миссионерами и их семьями. Потея в невероятно теплой и плотной одежде, они продолжали избегать потреблять здоровую пищу, которая окружала их со всех сторон. Эти странные люди упрямо трудились сверх своих сил, слабея из года в год, теряя здоровье и наконец умирая от истощения и перенапряжения. Но, даже погибая, они продолжали обращать народ островов в христианскую веру.
* * *
В году, когда строительство церкви было уже на две трети закончено, однажды вечером к Эбнеру подошел Келоло со своей последней просьбой.
Мы еще можем поменять место входа, - начал он. - Тогда злые духи не смогут попасть внутрь.
Господь позаботится о том, чтобы зло никогда не про никло в его церкви, - холодно ответил Эбнер.
Ты не смог бы пройти вместе со мной на площадку? - умоляющим тоном произнес Келоло.
Все уже было оговорено, - отрезал миссионер.
Я хотел бы показать тебе очень простой способ... - хотел посоветовать Келоло, но не успел.
Нет! - грубым окриком прервал его Эбнер.
Прошу тебя! - снова взмолился вождь. - Есть еще кое- что, что тебе должно быть известно.
Противясь самому себе, Эбнер отшвырнул перо и нехотя вышел в ночь, к месту, где строилась церковь. Здесь уже собралась небольшая группа пожилых людей. Они сидели на корточках и внимательно разглядывали будущее здание.
Что они тут делают? - с недоумением спросил Эбнер.
Это мои молящиеся кахуны, - охотно пояснил Келоло.
Ни за что! - воскликнул преподобный Хейл, отстраня ясь от жрецов. - Я не собираюсь обсуждать с кахунами про ект церкви Господа нашего.
Эти люди любят Бога, - не отступал Келоло. - Спроси их сам. Они знают катехизис. И они хотят, чтобы мы постро или крепкую церковь.
Келоло, - уже более спокойно попробовал объяснить Эб нер, приближаясь к неподвижно сидящим старцам, - я пре
красно понимаю, что в старые времена эти жрецы сделали много добра. Но Богу больше не требуются кахуны!
Макуа Хейл, - взмолился Келоло, - мы пришли сюда, как друзья, которым очень дорога эта церковь. Пожалуйста, не оставляй дверь там, где ты ее задумал. Каждый кахуна хо рошо знает о том, что это невозможно в наших местах с точки зрения влияния духов.
Высший дух - это Господь Бог! - возмутился Эбнер.
Однако ночь выдалась на редкость приятной, бледный полумесяц светил на западе, а по небу изредка пробегали почти прозрачные облака. Может быть, именно поэтому Эбнер решил все же присесть рядом с кахунами и побеседовать с ними о религии. Он был удивлен тем, как многое из Библии известно этим людям, и с каким умением они могли совмещать эти знания со своими древними верованиями. Один из стариков пояснил миссионеру:
Мы верим, что вы правы в том, что говорите, Макуа Хейл. Бог может быть только один, и мы привыкли называть его Кейн. Существует также Святой Дух, и мы называем его Ку. Есть также и Иисус Христос, для нас он - Лоно. И, кроме того, существует король преисподней, это - Каналоа.
Бог - это не Кейн, - логично возразил Эбнер, но каху ны не стали с ним спорить. Они только слушали миссионера, а когда настала очередь высказаться им, они заговорили:
Когда Кейн, то есть Бог, желает выстроить церковь, он наблюдает за ней. Он всегда так поступал, когда мы сооружа ли свои храмы.
Но Бог не лично следит за строительством именно этой церкви, - пояснил Эбнер.
Но Кейн следил.
-Кейн - это не Бог, - терпеливо повторил Эбнер. Мужчины глубокомысленно закивали и продолжали:
Итак, раз уж Кейн заинтересован в строительстве этой церкви, и так как мы всегда любили и почитали Кейна, мы ре шили, что было бы правильно посоветовать вам вот эту дверь...
Дверь будет находиться именно там, где я сказал, - за упрямился Эбнер. - Потому что именно с этой стороны стро ят двери во всех церквях. Вот, например, в Бостоне поступи ли бы точно так же. И в Лондоне дверь стояла бы на этом же месте.
Но в Лахайне Кейн не захотел бы, чтобы она находилась здесь, упорствовали кахуны.
Кейн - это не Бог, - упрямо повторил Эбнер.
-Мы понимаем, Макуа Хейл, - вежливо согласились старцы. - Но так как Бог и Кейн - это одно и то же понятие...
Нет, - не отступался Эбнер. - Бог и Кейн - это совсем не одно и то же.
Конечно, - чистосердечно признали и это кахуны. - Имена у них разные. Но мы точно знаем, что Кейну не понра вилось бы, что дверь располагается именно так.
Дверь останется здесь, - подытожил результаты спора Эбнер.
Тогда Кейн сам разрушит эту церковь, - с грустью кон статировали кахуны.
Бог не разрушает свои собственные церкви, - попробо вал убедить мужчин преподобный Хейл.
Кейн поступает именно так, и нам это известно. Если, конечно, церковь выстроена неправильно, а так как Кейн и Бог - это одно и то же...
Внимательные и мудрые кахуны ни разу не вышли из себя и не стали нервничать, беседуя с этим маленьким человечком, который не совсем хорошо разбирался в религии, насколько они сами могли судить об этом. К этому времени Эбнер тоже научился оставаться спокойным при любых обстоятельствах, и поэтому дискуссия о правильном расположении двери длилась несколько часов, пока луна не исчезла на западе, и теперь только темные облака скользили по мрачному и такому таинственному небу. Так и не придя к обоюдному согласию, обе стороны решили закончить встречу. Кахуны весьма жалели своего заблудшего друга, так упорно вознамерившегося выстроить для Кейна церковь, которая заранее была обречена на гибель. Келоло, поднимаясь, объявил Эбнеру:
После того как я попрощаюсь с кахунами, обязательно провожу тебя до дома.
Но я прекрасно доберусь и сам, - заверил его миссио нер.
Но в такую ночь... - опасливо качал Келоло, погляды вая на низкие облака, проплывающие прямо над кокосовыми пальмами, - наверное, все-таки будет лучше, если я...
С этими словами он быстро попрощался с кахунами, чтобы успеть пробежаться по пыльной дороге и обогнать храброго мис
сионера. Однако не прошли мужчины и нескольких сотен ярдов, как Эбнер услышал, что кахуны - эти упрямые старцы - продолжают преследовать их, и тогда обратился к Келоло:
-Я не могу и не хочу с ними больше ни о чем спорить. Но когда сам вождь повернулся, чтобы самолично передать
это кахунам, он не увидел за собой ни единой живой души. Старцы вовсе не намеревались преследовать их. Никого, кроме, разве что, зловещего эха, раздававшегося, словно с неба. В тот же момент Келоло схватил Эбнера, заключив его в свои железные объятия, и в страхе забормотал:
-Это они! Идущие в ночи! О, мой бог! Теперь мы погибли! И прежде чем Эбнер успел промолвить хоть слово, Келоло
крепко ухватил его за талию и перебросил священника через живую изгородь в канаву, где тот сразу погрузился в грязную воду. Когда миссионер попробовал подняться, мощная рука Келоло прижала его к влажной почве, и только тогда преподобный Хейл понял, что громадный алии сейчас трясется от самого неподдельного страха.
Что это было? - быстро проговорил Эбнер, но ладонь Келоло тут же закрыла ему рот. Это было так неожиданно, что Эбнер чуть не подавился травой и грязью, прилипшими к ру ке вождя.
Это Идущие в ночи! - прошептал Келоло: при этом бы ли видно, как его губы дрожат от волнения.
Кто они такие? - еще тише переспросил Эбнер, убирая ладонь Келоло от своего лица.
Великие алии прошлых времен, - сообщил Келоло, и дрожь его при этом никак не унималась. - Боюсь, что на этот раз они явились за мной.
Это же просто смешно! - проворчал Эбнер, пытаясь вы свободиться из объятий своего друга. Однако тот надежно пригвоздил его ко дну канавы, и теперь преподобный Хейл мог хорошо прочувствовать всю силу мышц вождя. Келоло был перепуган по-настоящему.
А зачем они явились за вами? - еле слышно поинтере совался миссионер.
Этого не знает никто, - сообщил Келоло, продолжая сту чать зубами. Может быть, как раз потому, что я отдал землю, принадлежащую Кейну, для строительства твоей церкви.
С большой осмотрительностью вождь начал приподнимать свою огромную голову над канавой, пока не смог заглянуть за
живую изгородь. Некоторое время он всматривался в темную тропинку, при этом все тело его сотрясалось:
Они направляются к нам! - чуть не задохнулся от ужа са Келоло. - О, Макуа Хейл, теперь молись своему Богу за ме ня. Молись! Молись!
Келоло! - с трудом прохрипел полузадушенный свя щенник, продолжая ощущать неимоверную тяжесть на сво ей груди. - Там никого нет. Когда алии умирают, они так и остаются мертвыми.
Нет, они направляются прямо сюда, - настаивал Кело ло. И в тишине ночи, нарушаемой лишь шелестом сухих паль мовых листьев, в которых гулял легкий ветерок, оба мужчи ны отчетливо услышали топот человеческих ног. - Я вижу, как они проходят мимо строящейся церкви, - докладывал Келоло. - Они несут с собой факелы и посохи, украшенные перьями. Каждый из них одет в золотую накидку и шлем из перьев. Макуа Хейл, они идут за мной.
Огромный алии прижался к земле, пряча Эбнера под своим мощным телом, и теперь миссионер ясно услышал, как испуганный вождь принялся молиться:
-О Пеле, спаси меня! Это я, твое дитя, Келоло, и я не хо чу умирать сегодня ночью.
Топот ног все приближался, и в этом момент Келоло начал судорожно извиваться, чуть совсем не придушив несчастного Эбнера, который успел прошептать:
Что вы делаете?
Раздеваюсь! - зарычал Келоло. - Нельзя разговари вать с богами, пока ты одет.
Когда вождь оказался полностью обнаженным, он продолжил тревожно взывать к богине Пеле, но неожиданно замолчал и через несколько секунд совершенно спокойным голосом сообщил кому-то:
-Этот маленький человек, которого я прячу, - Макуа Хейл. Он очень хороший и добрый, и он несет образование мо ему народу. Он мало понимает в подобных вещах, поэтому не успел сбросить свою одежду, но я прошу тебя простить его. - Наступила долгая пауза, после которой слово снова взял Ке лоло: - Я знаю, что этот человек читает проповеди против те бя, о Женщина несравненной Белизны, но несмотря на это он остается очень хорошим. - И опять тишина, затем топот ног, при котором Келоло затрепетал так, словно на него налетел
ураган, после чего вождь, наконец, заговорил: - Благодарю тебя, о Пеле, за то, что ты сказала Идущим в ночи, что я являюсь твоим ребенком.
В ту же секунду ветер стих. Только изредка доносился хруст листьев в самых вершинах пальм. Эхо марширующих ног людей тоже пропало. "Может быть, мы слышали, как ка-хуны возвращаются в свои дома? - судорожно размышлял Эбнер. - Или мимо пробегала стая собак?" Сейчас в ночи воцарилась полная тишина, исчезли даже низкие облака, и наверху выступили яркие звезды.
Что же все-таки это было? - еще раз обратился Эбнер к Келоло, вытирая рот от грязи.
Они шли сюда, чтобы забрать меня с собой, - пояснил вождь.
Ас кем вы разговаривали? - осведомился священник и сплюнул, чтобы избавиться от набившегося между зубов пес ка и мелких камушков.
С Пеле. Ты что же, сам не слышал, как она объясняла Идущим, что мы ее дети?
Эбнер ничего ему не ответил. Он только отряхнул песок с одежды, думая, как же ему теперь удастся полностью очистить свой костюм от такой грязи. Когда он дошел до брюк, Келоло неожиданно снова схватил священника в охапку, повернул к себе лицом и грозно потребовал ответа:
Ты ведь слышал голос Пеле, не правда ли? Когда она за щищала тебя?
И она называла меня по имени? - тихо поинтересовал ся Эбнер.
Значит, ты слышал ее! - радостно выкрикнул Келоло. - Макуа Хейл, когда Пеле защищает человека, это очень хоро шее знамение. Оно означает, что... Однако радость Келоло от того, что его спасли сегодня ночью от страшных и мстительных Идущих в ночи, была настолько велика, что он так и не смог выразить свою признательность до конца. Ни за то, что богиня сумела выручить его самого, ни за то, что она проявила неслы ханное милосердие в отношении маленького миссионера.
Ты мой брат, - страстно заявил Келоло. - Теперь-то ты понимаешь, как было бы глупо с моей стороны уничтожить ту каменную площадку, которую я создал для богов. Представь себе, что случилось бы, если бы Пеле не пришла сегодня к нам на помощь!
А вы сами видели этих Идущих в ночи? - настаивал Эб- нер.
Да, я их видел.
И вы своими глазами видели Пеле? - не унимался мис сионер.
Я часто вижу ее, - убедительно произнес Келоло. За тем, находясь еще под влиянием произошедшего, он взял Эб- нера за обе ладони и взмолился: Именно по этим причинам я и прошу тебя, Макуа Хейл, изменить положение двери.
Эта дверь... - начал было Эбнер, но не счел нужным за канчивать свою мысль. Когда же он подошел к своему дому, и взволнованная долгим отсутствием мужа Иеруша воскликну ла: - Эбнер, чем ты занимался все это время? - он просто от ветил ей: - Было темно, и я упал в канаву.