– Что-нибудь интересное сегодня видел, Оделл?
– Толстая Вильма Джонсон привела дружка и отплясывала с ним как сумасшедшая. Пол ходуном ходил, когда она подпрыгивала.
– Вильма любит плясать.
– Не знаю, как она ухитряется сохранять свою пышность при таких трудах и забавах.
– Наверное, не жалуется на аппетит.
Оделл развеселился. Я попросил его придержать для меня стул, а сам пошел по кругу, чтобы поздороваться со знакомыми. Я обходил столики, пожимая руки, и спрашивал всех, не встречали ли они здесь белую девушку по имени Делия, Далия или что-то в этом роде. Из предосторожности я не называл ее настоящего имени, чтобы в будущем, если мистер Олбрайт заварит кашу, не вспомнили обо мне. Но никто такую не встречал. Я спросил бы даже Фрэнка Грина, но к тому времени, когда я пробился к стойке, он уже ушел.
Я вернулся на свое место. Оделл сидел за столом и улыбался.
– Пришла Хильда Рэдд, – сообщил он.
– Ну и что?
– Ллойд позволил себе некоторые вольности, и она так долбанула его в толстое брюхо, что он чуть не отдал Богу душу. – Оделл изобразил Ллойда, надув щеки и выкатив глаза.
Мы все еще смеялись, когда услышали голос такой громкий, что даже Липс оторвался на миг от своей трубы.
– Изи!
Оделл поднял голову.
– Изи Роулинз, неужели это ты?
В комнату ввалился гигант в белом костюме в голубую полоску и шляпе, которая могла бы вместить чуть не пять литров. Черный гигант с широкой белозубой улыбкой проплывал по битком набитому помещению подобно грозовой туче, только обрушивая на встречавшихся ему по пути знакомых не громы и молнии, а радушные приветы.
– Изи, – расхохотался он. – Ты еще не выбросился из окна?
– Еще нет, Дюпре.
– Ты знаком с Кореттой?
Он тащил ее на буксире за спиной, как игрушечную тележку.
– Привет, Изи, – тихо сказала она.
– Привет, Коретта. Как ты?
– Прекрасно, – тихо ответила она. Меня поразило, что я расслышал ее, несмотря на музыку и шум. А может быть, я на самом деле не слышал ее, а просто по ее взгляду и улыбке понял, что она хочет сказать.
Трудно представить себе двух столь разных людей, как Дюпре и Коретта. Он мускулистый, выше меня на два с половиной или на пять сантиметров. Наверное, в нем было метр восемьдесят семь. И он был шумный и дружелюбный, словно большой пес. Дюпре хорошо разбирался во всем, что касалось книг и чисел, но постоянно сидел на мели, потому что транжирил деньги на спиртное и на женщин, а остатки у него легко можно было выманить, сочинив какую-нибудь душещипательную историю. А Коретта была совсем другая. Невысокого роста, с кожей цвета переспелой вишни, она всегда носила платья, подчеркивающие ее высокую грудь. Глаза точно сливы. Ее взгляд блуждал по лицам посетителей как бы бесцельно, но у меня было ощущение, что от ее внимания не ускользает ничего. Коретта была мечтой тщеславного человека.
– Мне тебя не хватает на заводе, – сказал Дюпре. – Без тебя совсем не то, некому держать меня в руках. Да и другие ниггеры пораспустились.
– Ну что ж, привыкайте обходиться без меня.
– Нет, так не пойдет. Бенни хочет, чтобы ты вернулся. Он сожалеет, что прогнал тебя.
– Впервые об этом слышу.
– Ты ведь знаешь этих итальянцев. Они считают зазорным извиняться. Но он хочет, чтоб ты вернулся.
– Не могли бы мы посидеть с тобой и с Оделлом, Изи? – мягко спросила Коретта.
– Конечно, конечно. Принеси для нее стул, Дюпре. Присаживайся между нами, Коретта.
Я попросил бармена принести кварту пшеничного виски и ведерко со льдом.
– Значит, он хочет, чтобы я вернулся? – спросил я Дюпре, когда стаканы у всех были наполнены.
– Да-да! Он сам мне признался в тот же день, что, покажись ты ему на глаза, он взял бы тебя обратно в ту же минуту.
– Но сначала он пожелает, чтобы я поцеловал его в задницу. – Я заметил, что ее стакан уже пуст, и спросил: – Хочешь, я налью тебе, Коретта?
– Может быть, еще чуть-чуть. – Она улыбнулась, и я всем своим нутром почувствовал ее улыбку.
– Действуй, Изи, – рычал Дюпре. – Я объяснил, что ты жалеешь о случившемся, и он готов все забыть.
– Я действительно жалею. Любой человек, оставшийся без работы, об этом жалеет.
Дюпре так громко захохотал, что Оделл чуть не свалился со стула.
– Приходи в пятницу, и мы наверняка устроим тебя на работу.
Я спросил их о девушке, но это было впустую. Ровно в полночь Оделл собрался уходить. Он попрощался с Дюпре и со мною, Коретте поцеловал руку. Она зажгла в этом тихом маленьком человечке искру былого огня. Затем мы с Дюпре принялись травить байки о войне. Коретта засмеялась и отодвинула бутылку с виски. Липс и его трио продолжали играть. Люди всю ночь приходили и уходили, но я на время отложил заботы о Дафне Моне. Сообразил, что, если меня восстановят на работе, я смогу вернуть мистеру Олбрайту его деньги. От виски я размяк, и мне хотелось только смеяться. Дюпре отключился еще до того, как мы прикончили вторую кварту. Было около трех часов утра.
Коретта фыркнула носом в затылок Дюпре и сказала:
– Раньше он обычно играл до первых петухов, но теперь старый петух уже не поет так часто.
Глава 6
Глава 7
Глава 8
– Толстая Вильма Джонсон привела дружка и отплясывала с ним как сумасшедшая. Пол ходуном ходил, когда она подпрыгивала.
– Вильма любит плясать.
– Не знаю, как она ухитряется сохранять свою пышность при таких трудах и забавах.
– Наверное, не жалуется на аппетит.
Оделл развеселился. Я попросил его придержать для меня стул, а сам пошел по кругу, чтобы поздороваться со знакомыми. Я обходил столики, пожимая руки, и спрашивал всех, не встречали ли они здесь белую девушку по имени Делия, Далия или что-то в этом роде. Из предосторожности я не называл ее настоящего имени, чтобы в будущем, если мистер Олбрайт заварит кашу, не вспомнили обо мне. Но никто такую не встречал. Я спросил бы даже Фрэнка Грина, но к тому времени, когда я пробился к стойке, он уже ушел.
Я вернулся на свое место. Оделл сидел за столом и улыбался.
– Пришла Хильда Рэдд, – сообщил он.
– Ну и что?
– Ллойд позволил себе некоторые вольности, и она так долбанула его в толстое брюхо, что он чуть не отдал Богу душу. – Оделл изобразил Ллойда, надув щеки и выкатив глаза.
Мы все еще смеялись, когда услышали голос такой громкий, что даже Липс оторвался на миг от своей трубы.
– Изи!
Оделл поднял голову.
– Изи Роулинз, неужели это ты?
В комнату ввалился гигант в белом костюме в голубую полоску и шляпе, которая могла бы вместить чуть не пять литров. Черный гигант с широкой белозубой улыбкой проплывал по битком набитому помещению подобно грозовой туче, только обрушивая на встречавшихся ему по пути знакомых не громы и молнии, а радушные приветы.
– Изи, – расхохотался он. – Ты еще не выбросился из окна?
– Еще нет, Дюпре.
– Ты знаком с Кореттой?
Он тащил ее на буксире за спиной, как игрушечную тележку.
– Привет, Изи, – тихо сказала она.
– Привет, Коретта. Как ты?
– Прекрасно, – тихо ответила она. Меня поразило, что я расслышал ее, несмотря на музыку и шум. А может быть, я на самом деле не слышал ее, а просто по ее взгляду и улыбке понял, что она хочет сказать.
Трудно представить себе двух столь разных людей, как Дюпре и Коретта. Он мускулистый, выше меня на два с половиной или на пять сантиметров. Наверное, в нем было метр восемьдесят семь. И он был шумный и дружелюбный, словно большой пес. Дюпре хорошо разбирался во всем, что касалось книг и чисел, но постоянно сидел на мели, потому что транжирил деньги на спиртное и на женщин, а остатки у него легко можно было выманить, сочинив какую-нибудь душещипательную историю. А Коретта была совсем другая. Невысокого роста, с кожей цвета переспелой вишни, она всегда носила платья, подчеркивающие ее высокую грудь. Глаза точно сливы. Ее взгляд блуждал по лицам посетителей как бы бесцельно, но у меня было ощущение, что от ее внимания не ускользает ничего. Коретта была мечтой тщеславного человека.
– Мне тебя не хватает на заводе, – сказал Дюпре. – Без тебя совсем не то, некому держать меня в руках. Да и другие ниггеры пораспустились.
– Ну что ж, привыкайте обходиться без меня.
– Нет, так не пойдет. Бенни хочет, чтобы ты вернулся. Он сожалеет, что прогнал тебя.
– Впервые об этом слышу.
– Ты ведь знаешь этих итальянцев. Они считают зазорным извиняться. Но он хочет, чтоб ты вернулся.
– Не могли бы мы посидеть с тобой и с Оделлом, Изи? – мягко спросила Коретта.
– Конечно, конечно. Принеси для нее стул, Дюпре. Присаживайся между нами, Коретта.
Я попросил бармена принести кварту пшеничного виски и ведерко со льдом.
– Значит, он хочет, чтобы я вернулся? – спросил я Дюпре, когда стаканы у всех были наполнены.
– Да-да! Он сам мне признался в тот же день, что, покажись ты ему на глаза, он взял бы тебя обратно в ту же минуту.
– Но сначала он пожелает, чтобы я поцеловал его в задницу. – Я заметил, что ее стакан уже пуст, и спросил: – Хочешь, я налью тебе, Коретта?
– Может быть, еще чуть-чуть. – Она улыбнулась, и я всем своим нутром почувствовал ее улыбку.
– Действуй, Изи, – рычал Дюпре. – Я объяснил, что ты жалеешь о случившемся, и он готов все забыть.
– Я действительно жалею. Любой человек, оставшийся без работы, об этом жалеет.
Дюпре так громко захохотал, что Оделл чуть не свалился со стула.
– Приходи в пятницу, и мы наверняка устроим тебя на работу.
Я спросил их о девушке, но это было впустую. Ровно в полночь Оделл собрался уходить. Он попрощался с Дюпре и со мною, Коретте поцеловал руку. Она зажгла в этом тихом маленьком человечке искру былого огня. Затем мы с Дюпре принялись травить байки о войне. Коретта засмеялась и отодвинула бутылку с виски. Липс и его трио продолжали играть. Люди всю ночь приходили и уходили, но я на время отложил заботы о Дафне Моне. Сообразил, что, если меня восстановят на работе, я смогу вернуть мистеру Олбрайту его деньги. От виски я размяк, и мне хотелось только смеяться. Дюпре отключился еще до того, как мы прикончили вторую кварту. Было около трех часов утра.
Коретта фыркнула носом в затылок Дюпре и сказала:
– Раньше он обычно играл до первых петухов, но теперь старый петух уже не поет так часто.
Глава 6
– Его вышвырнули из дому, потому что он не внес вовремя плату, – сказала Коретта. Мы тащили Дюпре из машины к дверям ее дома, его ноги оставляли две глубокие борозды на газоне. – Первоклассный машинист получает почти пять долларов в час и не может даже оплатить свои счета.
Я с улыбкой подумал, что ее злит не столько безденежье Дюпре, сколько его бесчувственное состояние после спиртного.
– Швырни его, Изи, на кровать, – велела она, когда мы втащили его в дверь.
Я не без труда взвалил крупного и грузного Дюпре на постель. Я изнемог, таща и толкая эту тушу, и едва доковылял из маленькой спальни Коретты до ее крохотной гостиной. Она налила мне последний стаканчик, и мы сели на кушетку. Сидели рядышком, потому что ее комната была немного больше чулана для метелок. И когда я говорил что-нибудь забавное, она хохотала и раскачивалась так, что касалась моих коленей. И время от времени озаряла меня светом своих карих глаз. Мы говорили тихо, и густой храп Дюпре заглушал добрую половину слов. Каждый раз, когда Коретта хотела мне что-то сказать, она доверчиво подвигалась поближе, чтобы я все расслышал.
Когда мы приблизились друг к другу настолько, что наше дыхание перемешалось, я забормотал:
– Мне пора, Коретта. Скоро рассветет, и я крадучись выйду из твоего дома. Что скажут соседи?
– Хм. Дюпре проспал меня, а ты собираешься показать спину и бросить меня одну?
– В соседней комнате лежит мой друг, малышка. Что, если он услышит?
– Ты слышишь, как он храпит? – Она расстегнула блузку и приоткрыла груди.
Я с трудом встал на ноги и сделал два шага к двери.
– Ты пожалеешь, если уйдешь, Изи.
– Я еще больше пожалею, если останусь.
Она молча улеглась на спину на кушетке, обмахивая грудь рукой.
– Я должен идти, – окончательно решился я и даже приоткрыл дверь.
– Дафна сейчас спит, – усмехнулась Коретта и расстегнула пуговичку. – Сейчас ты ничего не добьешься.
– Как ты ее назвала?
– Дафна. Ведь так? Ты говорил, ее зовут Делия. Мы здорово набрались на прошлой неделе с нашими кавалерами в "Плейруме".
– С Дюпре?
– Да нет, Изи. Это был другой. Ты ведь знаешь, я никогда не держалась за одного.
Коретта встала и приплыла прямо в мои объятия. Я вдыхал аромат прохладного жасмина из сада и горячего жасмина от ее груди. Я был достаточно взрослым, чтобы убивать мужчин на войне, но еще не стал вполне мужчиной. Во всяком случае, не в такой степени, в какой Коретта была женщиной. Она оседлала меня на кушетке и прошептала:
– Ой, папочка, ты попал в меня. Да-да!
Я едва удержался от вопля. А она спрыгнула с меня и сказала голосом скромницы:
– О-о-о, это просто изумительно, Изи!
Я попытался притянуть ее к себе, но Коретта никогда не шла, куда ей не хотелось. Она просто опустилась на пол и сказала:
– Я больше такого не выдержу, папочка, в такой обстановке.
– В какой обстановке? – вскричал я.
– Ты знаешь. – Она покрутила головой. – Дюпре в соседней комнате.
– Забудь о нем! Ты завела меня, Коретта.
– Это нехорошо, Изи. Я занимаюсь этим прямо рядом с Дюпре, а ты выслеживаешь мою подругу Дафну.
– Да я не выслеживаю ее, милая. Это всего только работа, вот и все.
– Какая работа?
– Один человек хочет, чтобы я ее нашел.
– Что за человек?
– Какая разница? Я никого не выслеживаю, кроме тебя.
– Но Дафна моя подруга...
– Это просто какой-то ее приятель.
Когда мой огонь стал угасать, она снова пустила меня к себе и позволила получить ее еще немного. Так она заставила меня трудиться до рассвета. Я все-таки добился от нее, кто приятель Дафны. Без всякого удовольствия я услышал это имя, но уж лучше знать его, чем не знать. Когда Дюпре закашлялся, готовый вот-вот проснуться, я натянул брюки и поспешил восвояси. Коретта прижалась к моей груди и вздохнула:
– Получит ли старушка Коретта десять долларов, если ты найдешь девушку, Изи? Ведь это я рассказала тебе о ней.
– Конечно, малышка, – обещал я. – Сразу же, как только ее найду.
Когда она поцеловала меня на прощанье, я понял, что ночь позади. Ее поцелуй вряд ли оживил бы мертвеца.
Я с улыбкой подумал, что ее злит не столько безденежье Дюпре, сколько его бесчувственное состояние после спиртного.
– Швырни его, Изи, на кровать, – велела она, когда мы втащили его в дверь.
Я не без труда взвалил крупного и грузного Дюпре на постель. Я изнемог, таща и толкая эту тушу, и едва доковылял из маленькой спальни Коретты до ее крохотной гостиной. Она налила мне последний стаканчик, и мы сели на кушетку. Сидели рядышком, потому что ее комната была немного больше чулана для метелок. И когда я говорил что-нибудь забавное, она хохотала и раскачивалась так, что касалась моих коленей. И время от времени озаряла меня светом своих карих глаз. Мы говорили тихо, и густой храп Дюпре заглушал добрую половину слов. Каждый раз, когда Коретта хотела мне что-то сказать, она доверчиво подвигалась поближе, чтобы я все расслышал.
Когда мы приблизились друг к другу настолько, что наше дыхание перемешалось, я забормотал:
– Мне пора, Коретта. Скоро рассветет, и я крадучись выйду из твоего дома. Что скажут соседи?
– Хм. Дюпре проспал меня, а ты собираешься показать спину и бросить меня одну?
– В соседней комнате лежит мой друг, малышка. Что, если он услышит?
– Ты слышишь, как он храпит? – Она расстегнула блузку и приоткрыла груди.
Я с трудом встал на ноги и сделал два шага к двери.
– Ты пожалеешь, если уйдешь, Изи.
– Я еще больше пожалею, если останусь.
Она молча улеглась на спину на кушетке, обмахивая грудь рукой.
– Я должен идти, – окончательно решился я и даже приоткрыл дверь.
– Дафна сейчас спит, – усмехнулась Коретта и расстегнула пуговичку. – Сейчас ты ничего не добьешься.
– Как ты ее назвала?
– Дафна. Ведь так? Ты говорил, ее зовут Делия. Мы здорово набрались на прошлой неделе с нашими кавалерами в "Плейруме".
– С Дюпре?
– Да нет, Изи. Это был другой. Ты ведь знаешь, я никогда не держалась за одного.
Коретта встала и приплыла прямо в мои объятия. Я вдыхал аромат прохладного жасмина из сада и горячего жасмина от ее груди. Я был достаточно взрослым, чтобы убивать мужчин на войне, но еще не стал вполне мужчиной. Во всяком случае, не в такой степени, в какой Коретта была женщиной. Она оседлала меня на кушетке и прошептала:
– Ой, папочка, ты попал в меня. Да-да!
Я едва удержался от вопля. А она спрыгнула с меня и сказала голосом скромницы:
– О-о-о, это просто изумительно, Изи!
Я попытался притянуть ее к себе, но Коретта никогда не шла, куда ей не хотелось. Она просто опустилась на пол и сказала:
– Я больше такого не выдержу, папочка, в такой обстановке.
– В какой обстановке? – вскричал я.
– Ты знаешь. – Она покрутила головой. – Дюпре в соседней комнате.
– Забудь о нем! Ты завела меня, Коретта.
– Это нехорошо, Изи. Я занимаюсь этим прямо рядом с Дюпре, а ты выслеживаешь мою подругу Дафну.
– Да я не выслеживаю ее, милая. Это всего только работа, вот и все.
– Какая работа?
– Один человек хочет, чтобы я ее нашел.
– Что за человек?
– Какая разница? Я никого не выслеживаю, кроме тебя.
– Но Дафна моя подруга...
– Это просто какой-то ее приятель.
Когда мой огонь стал угасать, она снова пустила меня к себе и позволила получить ее еще немного. Так она заставила меня трудиться до рассвета. Я все-таки добился от нее, кто приятель Дафны. Без всякого удовольствия я услышал это имя, но уж лучше знать его, чем не знать. Когда Дюпре закашлялся, готовый вот-вот проснуться, я натянул брюки и поспешил восвояси. Коретта прижалась к моей груди и вздохнула:
– Получит ли старушка Коретта десять долларов, если ты найдешь девушку, Изи? Ведь это я рассказала тебе о ней.
– Конечно, малышка, – обещал я. – Сразу же, как только ее найду.
Когда она поцеловала меня на прощанье, я понял, что ночь позади. Ее поцелуй вряд ли оживил бы мертвеца.
Глава 7
Когда я добрался домой на Сто шестнадцатую улицу, уже наступил еще один прекрасный калифорнийский день. Большие белые облака плыли на восток к горной гряде Сан-Бернардино. На вершинах еще белели следы снега. В воздухе висел запах сжигаемого мусора.
Мой диван-кровать оставался несмятым с прошлого утра. Газета, которую я читал вчера, была аккуратно сложена на стуле. Грязные тарелки от вчерашнего завтрака лежали в раковине. Я отдернул шторы и поднял с пола пачку писем, которую почтальон опустил в дверную прорезь. С тех пор как я стал домовладельцем, я получал ежедневную почту, и, честно говоря, мне это нравилось. Мне по душе была даже макулатура типа рекламных бюллетеней.
Я начал с письма, обещающего бесплатную страховку на год. Другое письмо сулило шанс выиграть тысячу долларов. Еще в одном грозились смертью, если я не сниму шесть точных копий и не разошлю своим знакомым. Кроме того, я должен был послать два серебряных десятицентовика в почтовое отделение в Иллинойсе. Скорее всего это было дело рук белой банды, спекулирующей на суевериях негров, выходцев с Юга. Я вышвырнул это письмо в мусорный ящик.
И все же было приятно сидеть в утреннем свете и просматривать почту. Из кухни доносилось бульканье электрической кофеварки, а в моем садике чирикали птицы.
Под большим красным пакетом с купонами я нашел синий конвертик, благоухающий духами и надписанный причудливым женским почерком. Письмо со штампом Хьюстона было адресовано мистеру Изекиелю Роулинзу. Мне пришлось переместиться к кухонному окну, где было светлее. Я далеко не каждый день получал письма с родины от людей, которые знали имя, дарованное мне от рождения.
Прежде чем приняться за чтение, я выглянул в окно. На изгороди сидела сойка и смотрела сверху на дворняжку из соседнего двора. Собака злобно ворчала и подпрыгивала, пытаясь схватить сойку. Каждый раз, когда она ударялась о проволочную сетку, сойка делала вид, что собирается взлететь, но не улетала. Она как зачарованная, не отрываясь смотрела на страшные собачьи челюсти.
"Привет, Изи! Не писал тебе, брат, целую вечность. Софи дала мне твой адрес. Она вернулась из Голливуда в Хьюстон и заявила, что "с нее хватит". Я спросил, что она имеет в виду, когда говорит, что "с нее хватит", но она только повторяла "хватит, и все". Что-то похожее я испытываю всякий раз, когда у меня случается простуда. Я тоже думаю, "с меня хватит".
У нас здесь все по-старому. Дом на Клакстон-стрит снесли. Посмотрел бы ты, сколько крыс в подвале!
Этта – девка что надо, но она вышвырнула меня из дому. Как-то вечером я пришел от Люсинды пьяный вдрызг и даже не помылся. Очень сожалею. Мы должны уважать наших женщин, и душ – не такая уж большая жертва. Но я надеюсь, что в один прекрасный день она сменит гнев на милость.
Посмотрел бы ты на нашего сына, Изи. Ламарк – красавец. Он так вырос! Этта говорит, что, к счастью, он не унаследовал мою крысиную внешность. Но мне показалось, что я заметил насмешку в его глазах. У малыша большие ступни и широкий рот, и я уверен, что у него все будет в порядке.
Тебе не кажется, что мы давненько не встречались, Из. Мне пришло в голову, что, раз я теперь снова холостой, почему бы мне не навестить тебя, и мы с тобой хорошенько развлечемся.
Почему ты не пишешь? Сообщи, какое время тебя устраивает. Ты можешь послать письмо на адрес Этты, она его мне перешлет. До скорой встречи.
P.S. Я попросил Люсинду написать это письмо и предупредил, что если она не запишет слово в слово все, что я ей скажу, то я прогоню ее пинками под зад по всей улице".
Прочитав первые же слова, я поспешил в кладовку. Сам не знаю зачем. Может, захотелось поскорее собрать вещи и удрать из города. А может, просто спрятаться.
В молодости, в Техасе, мы были неразлучны. Дрались на улице плечом к плечу, поочередно спали с женщинами, и это никогда не служило поводом для ссор. Что такое женщина по сравнению с дружбой? Но когда Крыса собрался жениться на Этте Харрис, все изменилось.
Как-то раз он пришел ко мне поздно вечером и попросил отвезти его на угнанной машине в сельский городок Пария. Сказал, что хочет попросить отчима отдать ему завещанное матерью наследство. Прежде чем мы покинули этот город, отчим Крысы и молодой человек по имени Клифтон были убиты. Когда я вез Крысу обратно в Хьюстон, у него в кармане было больше тысячи долларов. Я не имел никакого отношения к этому убийству. Но по дороге Крыса мне обо всем рассказал. Он и Клифтон прижали старого Риза, потому что тот отказался отдать деньги. Риз выхватил пистолет и застрелил Клифтона, и тогда Крыса убил Риза. Крыса рассказал обо всем этом с совершенно невинным видом и отсчитал мне триста долларов – деньги за кровь.
Угрызений совести Крыса никогда не знал. Такой уж он человек. Обо всем, что с ним случалось, он должен был кому-то рассказать. И как-то раз он признался, что дал мне триста долларов, чтобы знать, что я на его стороне. Самое скверное то, что я взял эти деньги. Но мой лучший друг, стоило ему во мне усомниться, всадил бы мне пулю в лоб. Посчитал бы меня врагом и убил бы как предателя.
Я удрал от Крысы и из Техаса, вступил в армию, а потом уехал в Лос-Анджелес. Я ненавидел себя и пошел добровольцем на войну, чтобы доказать себе, что я мужчина. Пока не началось наступление, пребывал в вечном страхе. Но я сражался. В первый раз, когда сошелся врукопашную с немцем, я все время, пока душил его, звал на помощь своих. Его мертвые глаза смотрели на меня целых пять минут, прежде чем я убрал руки с его горла.
Только рядом с Крысой я ничего не боялся. Он был так уверен в себе, что места для страха просто не оставалось. Крыса был ростом всего метр шестьдесят семь сантиметров, но если бы он выступил против человека ростом с Дюпре, я побился бы об заклад, что Крысе это сойдет с рук. Он мог пырнуть человека ножом в живот и через десять минут пожирать спагетти. Мне не хотелось писать Крысе, но оставить его без ответа я не мог. В моих глазах Крыса обладал такой властью, что я, не задумываясь, исполнил бы все, чего бы он ни пожелал. Но мне надоело быть вечным перекати-полем. Я стал собственником и хотел, чтобы мои дикие деньки ушли в прошлое.
Смотреть из окна в Лос-Анджелесе совсем не то, что в Хьюстоне. Независимо от того, где вы в южном городе живете, пусть даже в таком диком и опасном месте, как пятый район Хьюстона, глядя в окно, вы увидите всех своих знакомых. Каждый день вы имеете возможность наблюдать этот парад родственников, старых друзей, а также бывших любовниц, которые в один прекрасный день снова могут к вам вернуться.
Наверное, поэтому Софи Андерсон и вернулась домой. Ей была по душе медлительность жизни Юга. Когда она смотрела в окно, ей хотелось увидеть друзей и родных. И если она окликала кого-нибудь из них, они останавливались перекинуться с ней словечком.
Софи, настоящей южанке, не по душе был деловой мир Лос-Анджелеса.
В Лос-Анджелесе у людей нет времени остановиться поболтать. К тому же они разъезжают в автомобилях. В Лос-Анджелесе у последнего бедняка есть автомобиль. Он может не иметь крыши над головой, но машина у него есть. И ясная цель впереди. В Хьюстоне и Галвестоне, а также в Луизиане жизнь совсем другая. У каждого свое маленькое дело, но никто, чем бы он ни занимался, не может заработать настоящих денег. А в Лос-Анджелесе вы можете, если очень постараетесь, заработать сотню долларов в неделю. Надежда разбогатеть заставляет людей работать в двух местах, да еще подрабатывать по субботам и воскресеньям. Когда кто-то готов платить хорошие деньги за перевозку холодильников, не остается времени шататься по улицам или устраивать пикники.
Так что в тот день я смотрел на пустые улицы. Время от времени видел пару ребятишек на велосипедах или стайку девчушек, устремившихся в лавку за леденцами и содовой водой. Я потягивал водку, подремывал и перечитывал письмо Крысы, пока до меня не дошло, что я ничего не могу поделать. Я решил не отвечать на письмо, а если когда-нибудь он спросит, притвориться, что никакого письма не получал.
К тому времени, когда солнце село, я уже совсем успокоился. У меня были имя, адрес, сотня долларов, и завтра я пойду проситься на старую работу. У меня был дом и пустая бутылка из-под водки, которая заметно улучшила мое настроение.
Письмо было отправлено две недели назад. Если мне очень повезет, Этта уже приняла Крысу обратно.
– Алло?
– Мистер Роулинз? А я жду и жду звонка...
Я был ошеломлен.
– Что? – спросил я.
– Надеюсь, у тебя есть для меня хорошие новости.
– Мистер Олбрайт?
– А кто же еще, Изи? Что нового?
Мне понадобилась секунда, чтобы взять себя в руки. Я собирался позвонить ему дня через два, чтобы у него не сложилось впечатления, что я трачу время даром.
– Мне удалось кое-что узнать, – сказал я. – Она с...
– Держи это при себе, Изи. Когда речь идет о деле, люблю смотреть человеку в лицо. Телефон здесь неуместен. Во всяком случае, я не могу передать твои премиальные по телефону.
– Я мог бы заглянуть к вам в контору завтра утром.
– А почему бы нам не встретиться сейчас? Ты знаешь, где находится карусель? Возле парка в Санта-Монике?
– Да, но...
– Это примерно на полпути между нами. Почему бы нам там не встретиться?
– Но который сейчас час?
– Около девяти. В девять карусель закрывается, и мы будем там одни.
– Даже не знаю. Я как раз собирался...
– Я же плачу.
– Хорошо. Я постараюсь приехать побыстрее.
Мистер Олбрайт бросил трубку.
Мой диван-кровать оставался несмятым с прошлого утра. Газета, которую я читал вчера, была аккуратно сложена на стуле. Грязные тарелки от вчерашнего завтрака лежали в раковине. Я отдернул шторы и поднял с пола пачку писем, которую почтальон опустил в дверную прорезь. С тех пор как я стал домовладельцем, я получал ежедневную почту, и, честно говоря, мне это нравилось. Мне по душе была даже макулатура типа рекламных бюллетеней.
Я начал с письма, обещающего бесплатную страховку на год. Другое письмо сулило шанс выиграть тысячу долларов. Еще в одном грозились смертью, если я не сниму шесть точных копий и не разошлю своим знакомым. Кроме того, я должен был послать два серебряных десятицентовика в почтовое отделение в Иллинойсе. Скорее всего это было дело рук белой банды, спекулирующей на суевериях негров, выходцев с Юга. Я вышвырнул это письмо в мусорный ящик.
И все же было приятно сидеть в утреннем свете и просматривать почту. Из кухни доносилось бульканье электрической кофеварки, а в моем садике чирикали птицы.
Под большим красным пакетом с купонами я нашел синий конвертик, благоухающий духами и надписанный причудливым женским почерком. Письмо со штампом Хьюстона было адресовано мистеру Изекиелю Роулинзу. Мне пришлось переместиться к кухонному окну, где было светлее. Я далеко не каждый день получал письма с родины от людей, которые знали имя, дарованное мне от рождения.
Прежде чем приняться за чтение, я выглянул в окно. На изгороди сидела сойка и смотрела сверху на дворняжку из соседнего двора. Собака злобно ворчала и подпрыгивала, пытаясь схватить сойку. Каждый раз, когда она ударялась о проволочную сетку, сойка делала вид, что собирается взлететь, но не улетала. Она как зачарованная, не отрываясь смотрела на страшные собачьи челюсти.
"Привет, Изи! Не писал тебе, брат, целую вечность. Софи дала мне твой адрес. Она вернулась из Голливуда в Хьюстон и заявила, что "с нее хватит". Я спросил, что она имеет в виду, когда говорит, что "с нее хватит", но она только повторяла "хватит, и все". Что-то похожее я испытываю всякий раз, когда у меня случается простуда. Я тоже думаю, "с меня хватит".
У нас здесь все по-старому. Дом на Клакстон-стрит снесли. Посмотрел бы ты, сколько крыс в подвале!
Этта – девка что надо, но она вышвырнула меня из дому. Как-то вечером я пришел от Люсинды пьяный вдрызг и даже не помылся. Очень сожалею. Мы должны уважать наших женщин, и душ – не такая уж большая жертва. Но я надеюсь, что в один прекрасный день она сменит гнев на милость.
Посмотрел бы ты на нашего сына, Изи. Ламарк – красавец. Он так вырос! Этта говорит, что, к счастью, он не унаследовал мою крысиную внешность. Но мне показалось, что я заметил насмешку в его глазах. У малыша большие ступни и широкий рот, и я уверен, что у него все будет в порядке.
Тебе не кажется, что мы давненько не встречались, Из. Мне пришло в голову, что, раз я теперь снова холостой, почему бы мне не навестить тебя, и мы с тобой хорошенько развлечемся.
Почему ты не пишешь? Сообщи, какое время тебя устраивает. Ты можешь послать письмо на адрес Этты, она его мне перешлет. До скорой встречи.
P.S. Я попросил Люсинду написать это письмо и предупредил, что если она не запишет слово в слово все, что я ей скажу, то я прогоню ее пинками под зад по всей улице".
Прочитав первые же слова, я поспешил в кладовку. Сам не знаю зачем. Может, захотелось поскорее собрать вещи и удрать из города. А может, просто спрятаться.
В молодости, в Техасе, мы были неразлучны. Дрались на улице плечом к плечу, поочередно спали с женщинами, и это никогда не служило поводом для ссор. Что такое женщина по сравнению с дружбой? Но когда Крыса собрался жениться на Этте Харрис, все изменилось.
Как-то раз он пришел ко мне поздно вечером и попросил отвезти его на угнанной машине в сельский городок Пария. Сказал, что хочет попросить отчима отдать ему завещанное матерью наследство. Прежде чем мы покинули этот город, отчим Крысы и молодой человек по имени Клифтон были убиты. Когда я вез Крысу обратно в Хьюстон, у него в кармане было больше тысячи долларов. Я не имел никакого отношения к этому убийству. Но по дороге Крыса мне обо всем рассказал. Он и Клифтон прижали старого Риза, потому что тот отказался отдать деньги. Риз выхватил пистолет и застрелил Клифтона, и тогда Крыса убил Риза. Крыса рассказал обо всем этом с совершенно невинным видом и отсчитал мне триста долларов – деньги за кровь.
Угрызений совести Крыса никогда не знал. Такой уж он человек. Обо всем, что с ним случалось, он должен был кому-то рассказать. И как-то раз он признался, что дал мне триста долларов, чтобы знать, что я на его стороне. Самое скверное то, что я взял эти деньги. Но мой лучший друг, стоило ему во мне усомниться, всадил бы мне пулю в лоб. Посчитал бы меня врагом и убил бы как предателя.
Я удрал от Крысы и из Техаса, вступил в армию, а потом уехал в Лос-Анджелес. Я ненавидел себя и пошел добровольцем на войну, чтобы доказать себе, что я мужчина. Пока не началось наступление, пребывал в вечном страхе. Но я сражался. В первый раз, когда сошелся врукопашную с немцем, я все время, пока душил его, звал на помощь своих. Его мертвые глаза смотрели на меня целых пять минут, прежде чем я убрал руки с его горла.
Только рядом с Крысой я ничего не боялся. Он был так уверен в себе, что места для страха просто не оставалось. Крыса был ростом всего метр шестьдесят семь сантиметров, но если бы он выступил против человека ростом с Дюпре, я побился бы об заклад, что Крысе это сойдет с рук. Он мог пырнуть человека ножом в живот и через десять минут пожирать спагетти. Мне не хотелось писать Крысе, но оставить его без ответа я не мог. В моих глазах Крыса обладал такой властью, что я, не задумываясь, исполнил бы все, чего бы он ни пожелал. Но мне надоело быть вечным перекати-полем. Я стал собственником и хотел, чтобы мои дикие деньки ушли в прошлое.
* * *
Я заехал в винный магазин и купил бутылку водки и галлон газированного грейпфрутового сока. Расположился на стуле перед окном и следил за тем, как уходит день.Смотреть из окна в Лос-Анджелесе совсем не то, что в Хьюстоне. Независимо от того, где вы в южном городе живете, пусть даже в таком диком и опасном месте, как пятый район Хьюстона, глядя в окно, вы увидите всех своих знакомых. Каждый день вы имеете возможность наблюдать этот парад родственников, старых друзей, а также бывших любовниц, которые в один прекрасный день снова могут к вам вернуться.
Наверное, поэтому Софи Андерсон и вернулась домой. Ей была по душе медлительность жизни Юга. Когда она смотрела в окно, ей хотелось увидеть друзей и родных. И если она окликала кого-нибудь из них, они останавливались перекинуться с ней словечком.
Софи, настоящей южанке, не по душе был деловой мир Лос-Анджелеса.
В Лос-Анджелесе у людей нет времени остановиться поболтать. К тому же они разъезжают в автомобилях. В Лос-Анджелесе у последнего бедняка есть автомобиль. Он может не иметь крыши над головой, но машина у него есть. И ясная цель впереди. В Хьюстоне и Галвестоне, а также в Луизиане жизнь совсем другая. У каждого свое маленькое дело, но никто, чем бы он ни занимался, не может заработать настоящих денег. А в Лос-Анджелесе вы можете, если очень постараетесь, заработать сотню долларов в неделю. Надежда разбогатеть заставляет людей работать в двух местах, да еще подрабатывать по субботам и воскресеньям. Когда кто-то готов платить хорошие деньги за перевозку холодильников, не остается времени шататься по улицам или устраивать пикники.
Так что в тот день я смотрел на пустые улицы. Время от времени видел пару ребятишек на велосипедах или стайку девчушек, устремившихся в лавку за леденцами и содовой водой. Я потягивал водку, подремывал и перечитывал письмо Крысы, пока до меня не дошло, что я ничего не могу поделать. Я решил не отвечать на письмо, а если когда-нибудь он спросит, притвориться, что никакого письма не получал.
К тому времени, когда солнце село, я уже совсем успокоился. У меня были имя, адрес, сотня долларов, и завтра я пойду проситься на старую работу. У меня был дом и пустая бутылка из-под водки, которая заметно улучшила мое настроение.
Письмо было отправлено две недели назад. Если мне очень повезет, Этта уже приняла Крысу обратно.
* * *
Телефон зазвонил, когда уже стемнело.– Алло?
– Мистер Роулинз? А я жду и жду звонка...
Я был ошеломлен.
– Что? – спросил я.
– Надеюсь, у тебя есть для меня хорошие новости.
– Мистер Олбрайт?
– А кто же еще, Изи? Что нового?
Мне понадобилась секунда, чтобы взять себя в руки. Я собирался позвонить ему дня через два, чтобы у него не сложилось впечатления, что я трачу время даром.
– Мне удалось кое-что узнать, – сказал я. – Она с...
– Держи это при себе, Изи. Когда речь идет о деле, люблю смотреть человеку в лицо. Телефон здесь неуместен. Во всяком случае, я не могу передать твои премиальные по телефону.
– Я мог бы заглянуть к вам в контору завтра утром.
– А почему бы нам не встретиться сейчас? Ты знаешь, где находится карусель? Возле парка в Санта-Монике?
– Да, но...
– Это примерно на полпути между нами. Почему бы нам там не встретиться?
– Но который сейчас час?
– Около девяти. В девять карусель закрывается, и мы будем там одни.
– Даже не знаю. Я как раз собирался...
– Я же плачу.
– Хорошо. Я постараюсь приехать побыстрее.
Мистер Олбрайт бросил трубку.
Глава 8
В те годы между Лос-Анджелесом и Санта-Моникой еще оставалась большая полоса обрабатываемой земли. По обе стороны шоссе японские фермеры выращивали артишоки, салат и клубнику. В ту ночь поля чернели в бледном свете луны и воздух был в меру прохладен. Мне очень не хотелось ехать на встречу с Олбрайтом, я не привык появляться в кварталах для белых вроде Санта-Моники. Завод, на котором я работал, находился в Санта-Монике, но я приезжал туда днем и после смены возвращался домой. Я никогда и нигде не слонялся без дела, только в своей округе, среди своих.
Но мысль о том, что я выложу ему нужную информацию и получу достаточно денег, чтобы выкупить закладную в следующем месяце, делала меня счастливым. Я мечтал о том дне, когда смогу купить еще несколько домов, может быть, даже двухквартирный дом. Мне всегда хотелось иметь столько земли, чтобы она окупалась за счет ренты.
Когда я добрался до места, карусель уже закрыли. Ребятишки с родителями покидали площадку, а рядом тусовались молодые оболтусы. Они курили сигареты и вели себя задиристо, как это принято у молодых.
Я пересек пирс и подошел к перилам, откуда был виден пляж. Я решил, что мистер Олбрайт заметит меня здесь и что я буду держаться подальше от белых парней, чтобы не нарваться на неприятности. В последние дни судьба меня не жаловала.
Круглолицая девушка в облегающей юбке покинула свою компанию. Она была самой молодой из них, наверное лет семнадцати, и, видимо, единственной девушкой без своего парня. Заметив меня, она улыбнулась и сказала: "Привет". Я ответил и отвернулся, чтобы поглядеть на слабо освещенную береговую линию Санта-Моники.
– Как здесь красиво, – сказала она.
– Да, неплохо.
– Я приехала из Айовы. Там нет океана, как здесь. А вы из Лос-Анджелеса?
– Нет, из Техаса. – У меня начало покалывать в затылке.
– А в Техасе есть океан?
– Нет, там залив.
– Значит, вы привыкли к океану. – Она облокотилась на перила рядом со мной. – Где бы я ни видела океан, он меня ошеломляет. Меня зовут Барбара, Барбара Московитц. Это еврейское имя.
– Изекиель Роулинз, – прошептал я. Мне не хотелось, чтобы между нами возникла какая-то близость, дающая ей право называть меня Изи. Я посмотрел через плечо и заметил, что двое парней оглядываются по сторонам, словно кого-то потеряли.
– Наверное, они ищут вас, – сказал я.
– Кому какое дело, – ответила она. – Моя сестра привела меня, потому что родители устроили ей скандал. А ей только и нужно – гулять с Германом да курить сигареты.
– Девушке небезопасно ходить одной. Хорошо, что ваши родители заботятся о вас.
– Но вы же меня не обидите? – Она пристально посмотрела на меня. Я пытался разглядеть цвет ее глаз и тут услышал окрик:
– Эй, ты, черномазый! Что здесь происходит?
Это был прыщавый низкорослый парень лет двадцати. Но он подошел ко мне уверенно, как бывалый боец. Обыкновенный молодой дурак.
– Что вам угодно? – вежливо осведомился я.
– А ты еще не догадался, – отвечал он, приблизившись ко мне на расстояние вытянутой руки.
– Оставь его в покое, Герман, – вскрикнула Барбара. – Мы просто разговаривали.
– Ты разговаривал, да? – сказал он мне. – А мы не хотим, чтобы ты разговаривал с нашими женщинами.
Я мог бы свернуть ему шею, выдавить глаза или переломать все пальцы. Но вместо этого я затаил дыхание. Пятеро его дружков направились к нам. Пока они приближались, еще не составив одно целое, я мог бы поубивать всех до одного. Что они знали о насилии? Я мог бы свернуть им шеи, и они были бы бессильны противостоять мне. Они даже не смогли бы спастись от меня бегством. Я все еще был машиной для убийства.
– Эй, – сказал самый высокий из них. – Что здесь происходит?
– Ниггер пытался закадрить Барбару.
– Оставьте его в покое, – закричала Барбара. – Он просто сказал мне, откуда он.
Наверное, она пыталась помочь мне, как мать, прижимающая к себе ребенка, которому только что переломали ребра.
– Барбара! – воскликнула другая девушка.
– Эй, парень, что с тобой? – спросил высокий, дыша мне в лицо. Он был широкоплечий, чуть выше меня ростом, сложен как футболист. На его широком мясистом лице глаза, нос и рот казались крошечными островками.
Я заметил, что двое парней взяли в руки палки. Они окружили меня и притиснули спиной к перилам.
– Мне не нужны проблемы, – сказал я. От высокого парня пахло спиртным.
– Считай, что они у тебя есть.
– Послушайте, я только сказал ей "привет". – Но какого дьявола я должен перед ними оправдываться?
– Он сообщил ей, где он живет, – сказал Герман. – Это ее собственные слова.
Я пытался представить, с какой высоты придется спрыгнуть, чтобы попасть на пляж. Я уже знал, что должен выбраться отсюда, прежде чем здесь будут лежать два-три трупа, и один из них – мой.
– Прошу прощения, – послышался мужской голос.
За спиной футболиста произошло какое-то движение, и вдруг рядом с ним появилась белая шляпа.
– Прошу прощения, – повторил мистер Де-Витт Олбрайт. Он улыбался.
– Чего вам нужно? – спросил футболист.
В ответ Де-Витт только улыбнулся. Он вытащил из-под пиджака пистолет и направил его длинный ствол на правый глаз футболиста.
– Мне хочется посмотреть, как твои мозги заляпают шмотки твоих приятелей, сынок. Мне хочется, чтобы ты сдох мне на потеху.
Белый парень в красных плавках поперхнулся, словно заглотнул собственный язык, его плечо чуть дернулось. Де-Витт взвел курок с таким треском, как будто хрустнула сломанная кость.
– Я бы на твоем месте не двигался, сынок. Если будешь дышать слишком громко, я просто убью тебя. И если кто-нибудь из твоих приятелей двинется с места, убью и его, а потом отстрелю вам всем яйца.
Океан грохотал, стало холодно. Барбара рыдала, прижавшись к сестре. Это был единственный человеческий звук.
– Познакомьтесь с моим другом, ребята. Мистер Джонс.
Я не знал, как себя вести, и молча кивнул.
– Он мой друг, – продолжал мистер Олбрайт. – И я был бы горд, если бы он согласился трахнуть мою сестру и мою мать.
Все промолчали.
– А теперь, мистер Джонс, я хотел бы задать вам один вопрос.
– Слушаю вас, сэр... мистер... э-э... Смит.
– Как вы считаете, должен ли я прострелить глаз этому подонку?
Но мысль о том, что я выложу ему нужную информацию и получу достаточно денег, чтобы выкупить закладную в следующем месяце, делала меня счастливым. Я мечтал о том дне, когда смогу купить еще несколько домов, может быть, даже двухквартирный дом. Мне всегда хотелось иметь столько земли, чтобы она окупалась за счет ренты.
Когда я добрался до места, карусель уже закрыли. Ребятишки с родителями покидали площадку, а рядом тусовались молодые оболтусы. Они курили сигареты и вели себя задиристо, как это принято у молодых.
Я пересек пирс и подошел к перилам, откуда был виден пляж. Я решил, что мистер Олбрайт заметит меня здесь и что я буду держаться подальше от белых парней, чтобы не нарваться на неприятности. В последние дни судьба меня не жаловала.
Круглолицая девушка в облегающей юбке покинула свою компанию. Она была самой молодой из них, наверное лет семнадцати, и, видимо, единственной девушкой без своего парня. Заметив меня, она улыбнулась и сказала: "Привет". Я ответил и отвернулся, чтобы поглядеть на слабо освещенную береговую линию Санта-Моники.
– Как здесь красиво, – сказала она.
– Да, неплохо.
– Я приехала из Айовы. Там нет океана, как здесь. А вы из Лос-Анджелеса?
– Нет, из Техаса. – У меня начало покалывать в затылке.
– А в Техасе есть океан?
– Нет, там залив.
– Значит, вы привыкли к океану. – Она облокотилась на перила рядом со мной. – Где бы я ни видела океан, он меня ошеломляет. Меня зовут Барбара, Барбара Московитц. Это еврейское имя.
– Изекиель Роулинз, – прошептал я. Мне не хотелось, чтобы между нами возникла какая-то близость, дающая ей право называть меня Изи. Я посмотрел через плечо и заметил, что двое парней оглядываются по сторонам, словно кого-то потеряли.
– Наверное, они ищут вас, – сказал я.
– Кому какое дело, – ответила она. – Моя сестра привела меня, потому что родители устроили ей скандал. А ей только и нужно – гулять с Германом да курить сигареты.
– Девушке небезопасно ходить одной. Хорошо, что ваши родители заботятся о вас.
– Но вы же меня не обидите? – Она пристально посмотрела на меня. Я пытался разглядеть цвет ее глаз и тут услышал окрик:
– Эй, ты, черномазый! Что здесь происходит?
Это был прыщавый низкорослый парень лет двадцати. Но он подошел ко мне уверенно, как бывалый боец. Обыкновенный молодой дурак.
– Что вам угодно? – вежливо осведомился я.
– А ты еще не догадался, – отвечал он, приблизившись ко мне на расстояние вытянутой руки.
– Оставь его в покое, Герман, – вскрикнула Барбара. – Мы просто разговаривали.
– Ты разговаривал, да? – сказал он мне. – А мы не хотим, чтобы ты разговаривал с нашими женщинами.
Я мог бы свернуть ему шею, выдавить глаза или переломать все пальцы. Но вместо этого я затаил дыхание. Пятеро его дружков направились к нам. Пока они приближались, еще не составив одно целое, я мог бы поубивать всех до одного. Что они знали о насилии? Я мог бы свернуть им шеи, и они были бы бессильны противостоять мне. Они даже не смогли бы спастись от меня бегством. Я все еще был машиной для убийства.
– Эй, – сказал самый высокий из них. – Что здесь происходит?
– Ниггер пытался закадрить Барбару.
– Оставьте его в покое, – закричала Барбара. – Он просто сказал мне, откуда он.
Наверное, она пыталась помочь мне, как мать, прижимающая к себе ребенка, которому только что переломали ребра.
– Барбара! – воскликнула другая девушка.
– Эй, парень, что с тобой? – спросил высокий, дыша мне в лицо. Он был широкоплечий, чуть выше меня ростом, сложен как футболист. На его широком мясистом лице глаза, нос и рот казались крошечными островками.
Я заметил, что двое парней взяли в руки палки. Они окружили меня и притиснули спиной к перилам.
– Мне не нужны проблемы, – сказал я. От высокого парня пахло спиртным.
– Считай, что они у тебя есть.
– Послушайте, я только сказал ей "привет". – Но какого дьявола я должен перед ними оправдываться?
– Он сообщил ей, где он живет, – сказал Герман. – Это ее собственные слова.
Я пытался представить, с какой высоты придется спрыгнуть, чтобы попасть на пляж. Я уже знал, что должен выбраться отсюда, прежде чем здесь будут лежать два-три трупа, и один из них – мой.
– Прошу прощения, – послышался мужской голос.
За спиной футболиста произошло какое-то движение, и вдруг рядом с ним появилась белая шляпа.
– Прошу прощения, – повторил мистер Де-Витт Олбрайт. Он улыбался.
– Чего вам нужно? – спросил футболист.
В ответ Де-Витт только улыбнулся. Он вытащил из-под пиджака пистолет и направил его длинный ствол на правый глаз футболиста.
– Мне хочется посмотреть, как твои мозги заляпают шмотки твоих приятелей, сынок. Мне хочется, чтобы ты сдох мне на потеху.
Белый парень в красных плавках поперхнулся, словно заглотнул собственный язык, его плечо чуть дернулось. Де-Витт взвел курок с таким треском, как будто хрустнула сломанная кость.
– Я бы на твоем месте не двигался, сынок. Если будешь дышать слишком громко, я просто убью тебя. И если кто-нибудь из твоих приятелей двинется с места, убью и его, а потом отстрелю вам всем яйца.
Океан грохотал, стало холодно. Барбара рыдала, прижавшись к сестре. Это был единственный человеческий звук.
– Познакомьтесь с моим другом, ребята. Мистер Джонс.
Я не знал, как себя вести, и молча кивнул.
– Он мой друг, – продолжал мистер Олбрайт. – И я был бы горд, если бы он согласился трахнуть мою сестру и мою мать.
Все промолчали.
– А теперь, мистер Джонс, я хотел бы задать вам один вопрос.
– Слушаю вас, сэр... мистер... э-э... Смит.
– Как вы считаете, должен ли я прострелить глаз этому подонку?