Страница:
Послышался шум, это вошел в церковь Басаргин с двумя сельскими исполнителями. На них косились, но пока не задирали.
— Блажени вси бояшмеся господа…
Коля посмотрел на Машу. Она стояла рядом с ним, лицо у нее было восторженно-счастливое, и Коля понял, что Маша забылась и воспринимает происходящее всерьез.
— Ты что? — шепнул он ей. — Смотреть стыдно.
— Я играю роль, — сказала Маша, но глаза, вдруг вспыхнувшие самой неподдельной радостью, выдали ее и, поняв это, Маша попыталась все обратить в шутку. — Сколько волка ни корми, а он все равно туда, тебе понятно? — Она вздохнула: — Сначала я ждала этого дня. Потом мне стало казаться, что его уже никогда не будет. — Маша вдруг погрустнела: — Я ведь не дурочка блаженная, Коля. Не волнуйся, я понимаю, что все это — просто игра. Потерпи. Дай мне наиграться.
Подошел священник, и она замолчала.
— Послушайте, чада, поучительное слово, — сказал Серафим, — живите в супружестве богоугодно и честно, ибо близко пришествие антихриста и спасутся только претерпевшие за правду до конца. Знамение было недавно верующим и всем мирянам: пятиконечная звезда сияет над грешной Россией, остры ее лучи и пронзают они любящих бога. Жрецы же нечестивые той звезде служат и яко вурдалаки ненасытные пожирают внутренности истинно верующих.
— Прекратите агитацию, иначе я прикажу очистить храм! — крикнул Басаргин.
— Он сказал, — трагическим голосом провозгласил Серафим, — настали времена, когда русскому человеку и в храме нет спасения. Церковь уважали даже нехристи — татаро-монголы! А эти пожрали душу! Слуги антихристовы в храмах, ратуйте, православные, не допустите унижения дома господня!
— Прекратить! — Басаргин проталкивался к алтарю, исполнители — за ним. — Всем покинуть помещение!
Верующие возмущались, переговаривались. Кто-то крикнул:
— Креста на них нет! Вышвырнуть их из храма!
— Верно! — закричали в толпе. — Вон их!
— Чего вы слушаете поповских прихвостней! — заорал Скуластый. — Мало это жеребечье отродье попило нашей кровушки! Бей, круши поповский балаган! Да здравствует советская власть!
Коля переглянулся с Машей — она кивнула: вот она, проверка. Вот она. А Басаргин еще ничего не понимал. Он стоял в растерянности и беспомощно оглядывался. Коля пытался поймать его взгляд, мысленно кричал ему: «Берегись! К такому мы не были готовы! Это опасно! Очень опасно!» Но Басаргин чего-то ждал. Коля повернулся к Серафиму и наткнулся на его насмешливый, холодно-изучающий взгляд.
Между тем провокаторы вытащили спрятанные в голенищах сапог ломики, молотки, дубинки и начали разбивать иконостас, сбрасывать и топтать иконы.
— Долой самодержавие! — орали они. — Долой попов! Долой опиум для народа!
Басаргин и его помощники пытались задержать, остановить озверевших хулиганов, но тех было гораздо больше, они вошли в раж и легко сломили сопротивление представителей власти. Исполнителей сбили с ног и связали. Басаргина ударили ломиком, и Коля увидел, как по его лицу расплылась огромная клякса крови.
Анисим еще сопротивлялся. Он отбивался кулаками и ногами, но оружие не применял — вокруг были люди. Он хрипел — кричать уже не мог:
— Граждане. Остановите их. Неужто не видите.
— Бей! — Громилы внесли бидон с керосином, опрокинули и подожгли.
— Да чего же мы смотрим, мужики! — крикнул наконец кто-то. — Разве ж советская власть может допускать такое? Это подстрекатели!
Началась всеобщая свалка. Коля снова посмотрел на Машу. Она стояла с застывшим, безразличным лицом. Но Коля понял, о чем она сейчас думает. «Его убьют, помоги ему», — кричали ее глаза. «Нет… Ты же знаешь — я не должен вмешиваться, что бы ни случилось», — мысленно отвечал ей Коля. И снова натолкнулся на вопрошающий взгляд священника: «Что, отрок, с кем ты?»
Басаргин упал, толпа сомкнулась над ним. Пожар разгорался.
— Воды! Воды несите, православные! — вдруг завопил Серафим. — Сгорит божий дом! — Он повернулся к новобрачным, добавил с усмешкой: — Ну, милиционера нашего, небось, свои же и убили. Не знал я, не знал, что среди советских служащих такой разброд — кто куда, кто куда…
— Уйдем, батюшка, — попросила Маша. — Тошно мне.
— Уважим невесту, — кивнул священник. — Идем, Коля. — Они вышли из церкви. Навстречу бежали бабы с полными ведрами.
— Спасайте, спасайте божий храм, касатушки, — ласково сказал им Серафим.
Коля вытер с лица пот и сажу:
— Устроили вы нам праздник, спасибо.
— Проверку я вам устроил, как и обещал, — спокойно сказал Серафим. — Цена-то — ох, великая, ну и на проверку пришлось не поскупиться. Скажу сразу: ты и она — не знаю урки ли, но не с большевиками вы, нет. Не родился еще на свет такой большевик, чтобы друга и партийного брата его на глазах убивали, а он не вмешался. Отныне я вам верю, ждите, уже недолго осталось.
— Правда всегда торжествует, батюшка, — вздохнул Коля. — Восторжествует она и теперь, знаю это.
Коля и Маша ушли в дом. Из церкви выходили люди, крестились, говорили Серафиму сочувственные слова. Вынесли Басаргина.
— Хоть бы живой он был. Хоть бы живой… — Маша отошла от окна, посмотрела на мужа, и вдруг губы у нее задрожали: — Коля, — сказала она, — сколько у тебя седых волос.
— Ничего, — Коля стиснул голову руками. — Ничего. На крупный счет дело пошло, не ожидал я. Был миг — думал, не выдержу, брошусь к Анисиму. Я пойду к нему… — Коля встал. — Не бойся, я в своем уме. Слежку Серафим снял. Нет среди большевиков такого, кто не пришел бы на помощь другу. Даже ценой жизни. Прав Серафим, и поэтому слежку он снял.
Басаргин остался в живых. Его изрядно помяли, в голове у него гудело, но могучий организм, закаленный в юности подобными стычками, выдержал. К вечеру Басаргин постанывал, но чувствовал себя довольно сносно. Когда Коля вошел в избу, то увидел на табуретке, около топчана, на котором лежал Басаргин, незнакомого человека в городском костюме. Рядом стоял еще один — совсем молодой, лет двадцати, в вылинявшей гимнастерке и ботинках с обмотками.
Коля молча пожал Басаргину руку, тот сказал:
— Штатский — это Коломиец, из ГПУ. А в обмотках — Швыдак, секретарь укома партии. А я уже здоров, так что не теряй времени на расспросы. Одно скажу, товарищи: чувствуется у Кондратьева петроградская выучка! Это какие же нервы надо иметь!
— Ладно! — смутился Коля. — Не обо мне речь.
— Спасибо, — Швыдак пожал Коле руку, улыбнулся: — Дело, конечно, не в том, что ты приехал, и все началось. Как диалектика учит? Накопилось — изменилось. Однако авторитет Советской власти роняем! Бандиты, кулачье. Актив у нас есть? Мужик, бедный и средний, за нас — в подавляющем большинстве! За чем же дело стало? Давай, Коломиец, доложи обстановку.
— Активизируется кулак, — Коломиец одернул пиджак, словно это была гимнастерка, и Коля понял, что уполномоченный ГПУ — человек в недавнем прошлом военный и привык носить форму. — Выступления отмечаются повсеместно, по всей губернии, — продолжал Коломиец. — Жгут хлеб, обливают керосином, активистов убивают… Действовать нужно немедленно, но есть закавыка: наши люди не смогли выявить все группировки, руководителей, базы… А это в нашем деле — гласное…
Вошел Тихон:
— Слышь, Анисим, там к тебе на службу человек прибыл — говорит: из Питера. Документ имеет — из Ленинградского уголовного розыска. Ну, я рискнул его сюда привести.
— Давай, — кивнул Анисим.
Коля сразу понял, о ком докладывает Тихон. И когда вошел Витька, представил его:
— Это наш товарищ, ездил по специальному заданию в Новгород. Что узнал?
Витька осмотрелся:
— Основные ценности к новгородским перекупщикам поступили из ваших мест. Каналы пока не выяснены, но я установил, что руководит всем делом опытный бандит, с дореволюционным, можно сказать, стажем. Кличка — Черный. Предполагается, что имеет отношение к духовенству.
Коля и Басаргин переглянулись.
— Я с бандой «законтачил», — сказал Коля. — Они уголовники, а у меня как-никак — опыт. Мы с женой представляемся им блатной парой, битые, мол, много видели, седыми стали…
— Что ты предлагаешь? — спросил Швыдак.
— Влезу к ним, завоюю авторитет. Подготовлю выступление всех групп разом, соберу вожаков.
— А мы их раз — и квас, — задумчиво сказал Коломиец. — Банды без главарей — это сброд. Хорошая мысль! Дельная! Остатки банд с помощью наших людей разложим изнутри. Сагитируем — разойдутся…
Коломиец внимательно посмотрел на Колю:
— Как считаете, больше проверять вас не станут?
— Считаю, что станут. Но теперь уже легче будет…
— Вряд ли легче, — Коломиец покачал головой. — Не знаю, что они еще могут придумать, — главное, не ставить себя в положение, когда вынудят на самом деле убить кого-нибудь из своих. Чтобы этого не произошло, мы должны втянуть их в свою проверку — убедительную и точную. Я подумаю над этим.
— За жену не боишься? — спросил Швыдак. — Может, ей лучше отойти?
— Лучше, — кивнул Коля. — Но она не отойдет.
— Ладно. — Швыдак закурил. — Разошлись, мужики. Светает.
— Матери кланяйся, — Коля проводил Витьку до подъезда, — Бушмакину скажи: поручение выполняю по мере сил, пусть так и передаст Сергееву. А настроение у крестьян хорошее. В Советской власти у подавляющего большинства сомнений нет.
Спустя десять минут он вернулся в дом Серафима. Маша не спала.
— Ну что? — шепотом спросила она. — Как Анисим?
— Жив. Ничего. — Коля погладил ее по руке. — Ты извини, что я опять тебя втягиваю в свои дела.
— Муж — иголка, жена — нитка. Так меня учили в институте благородных девиц.
— Ты все шутишь. А я за тебя боюсь.
— Ты и должен за меня бояться. А я — за тебя. Давай спать, счастье мое… — Она улыбнулась — ласково и немного насмешливо. Так мать улыбается талантливому сыну — единственному и любимому.
Коля не уснул. Он думал о том, что десять лет назад в его жизни произошла та единственная и удивительная встреча, которая навсегда, до березки на краю могилы, делает человека счастливым, дает ему полной грудью ощутить радость бытия, дает ему крылья. Маша — настоящий и драгоценный подарок судьбы. Как страшно его потерять.
Серафим выглядел необычно: в холщовой рубахе, перепоясанный веревкой, в смазных сапогах.
— Вы, батюшка, никак мирянином решили стать? — пошутила Маша.
Серафим заткнул за веревку небольшой топор:
— В лес еду — дрова нужны. Может, составите кумпанию?
Коля и Маша переглянулись.
— Давно хотела в лесу побывать, да все случая не было, — улыбнулась Маша. — Съездим? Грибы пошли, земляника.
— Съездим, — кивнул Коля. — Трогай, святой отец.
Они выехали за околицу. У опушки леса, на обочине, сидел Скуластый, дымил самокруткой. Встал, поклонился:
— Бог в помощь, батюшка.
— Садись с нами. Мы вот решили за ягодкой прокатиться.
— Ягодка к ягодке, — бандит подмигнул Маше. — Вот и малинник, правильно я говорю? — он попытался ущипнуть Машу, но она взяла его за нос, сказала угрожающе:
— Грабки убери, локш потянешь.
— Ишь ты, — нахмурился бандит, но на всякий случай отодвинулся.
— Правильно, не распускай рук, дурак, — кивнул Серафим.
Коля одобрительно посмотрел на жену.
Въехали в чащу — свет померк, колеса зачавкали по жидкой грязи. Сидели молча. Приближался решительный момент, и все хорошо это понимали.
— Благостно, — потянулся бандит. — Хорошо. В этой глухомани никакая власть не достанет. Верно я говорю, начальник? — Он недобро посмотрел на Колю.
— Ешь раз назовешь меня начальником — пришью, — ровным голосом пообещал Коля. — Понятно объяснил?
Из-за деревьев выскочили двое, схватили лошадь под уздцы:
— С прибытием, батюшка.
— Все в сборе? — Серафима словно подменили. Голос его окреп, приобрел командирские интонаций, он выпрямился, сразу стал выше ростом.
— Конду сыграли, ельна ждет, — осклабил гнилые зубы бандит.
Серафим с усмешкой посмотрел на Колю:
— Ты, наверное, понял? Нас ожидают представители повстанцев.
«Ишь ты, — подумал Коля. — И название придумали из времен французской революции… Повстанцы. Ах вы, сволочи недорезанные…» А вслух сказал:
— Лучше бы с политикой нам не вязаться. За политику ГПУ к стенке ставит.
— Нынче без политики хода нет, — сказал бандит. — Вот батюшка, спасибо ему, нас просвещает.
Вошли в охотничью избушку. Вокруг — Коля успел заметить это — расположился лагерь: не менее двухсот — трехсот бандитов, перепоясанных патронными лентами, с пулеметами. Священник, поняв, что Коля потрясен увиденным, сказал торжествующе:
— Хороший сюрприз? От большевичков пыль пойдет. По всей губернии затрещит их антихристова власть!
— Затрещит, — искренне согласился Коля. — У вас ведь сила. А власть к такому не готова, это уж можете мне поверить. Даже я, битый-перебитый, не ожидал…
— Знакомься, — сказал Серафим.
— Да мы, я чай, знакомы, — улыбнулся шедший навстречу Феденька. — Здоров, Коляча…
— Здоров, Федя. А ты, однако, поумнел.
— А ты? — прищурился Феденька. — Вот и проверяли мы тебя, и Потылиха через твою бабу — здрасьте вам, — поклонился он Маше, — вроде бы подтвердила, что свой ты кулик в доску, а после нашей встречи и стычки в вагоне сумление у меня. Вот хошь убей, — есть в тебе душок ГПУ! — Он снова улыбнулся.
Коля тоже улыбнулся:
— Я за такие слова надысь одному дурачку уже пообещал дыру провертеть. Тебе прощаю по старой дружбе. Здравствуйте, господа.
Рядом с Феденькой сидели за столом еще двое: первый — Никодим, в мужицкой одежде, худой, заросший седой щетиной; второй — в грязной, изношенной офицерской форме — лысый, похожий на отставного интенданта. Его все так и звали — Лысый.
Оба промолчали, и Коля продолжал:
— Говорю сразу: на вашу политику мне плевать. Я — «вор в законе», блатной, чтобы вы знали, и у меня свой интерес. Я вам продаю мыслю — как дорваться до власти, вы мне позволяете награбить столько, сколько мы вдвоем с моей марухой на плечах подымем и унесем… Речь не о барахле, само собой, а об рыжье. Зайдем в банк, в «Торгсин», заберем, что поглянется, и ла-та-ты.
— Не дорого ли просишь? — спросил Лысый. — Нам тоже деньги нужны — на движение.
— Я не прошу. Я цену назначаю. Я продаюсь вам — если нужен, конечно.
— Мне пусть позволят выбрать золотые украшения, — сказала Маша. — Сверх всего. А на себе мы много ли унесем, миленький? Пусть дадут нам транспорт — автомобиль какой-нибудь комиссарский, мы его нагрузим доверху и ладненько.
— Круто заворачиваешь, — буркнул Никодим. — Я пока не вижу, за что платить.
— Скажу. — Коля сел, навалился на стол. — Вас — много, но это видимость одна. Чтобы в губернии власть взять — надо вдесятеро больше. Знаю людей с оружием, опытных — человек сто. Скажу им слово — они к вам перекинутся.
— Где эти люди? — спросил Серафим. — Кто они?
— В свое время я их вам объявлю. А суть вот в чем: всем, кто против Советов, надо бы собраться и договориться — под единым началом план придумать — кто откуда бьет, да и ударить разом! Конечно, навсегда мы власть не захватим, но дней десять продержимся, пока комиссары будут чухаться. А за это время — активистов в расход, хлеб спрячем — сожжем, повсюду сунем наших людей. Пущай коммунисты возвертаются — у них земля под ногами гореть станет!
Все долго молчали.
— Заманчиво, — вздохнул наконец Серафим.
— Заманчиво, — кивнул Лысый. — Только где гарантия, что мы соберемся, а нас ГПУ в оборот не возьмет?
— И возьмет, — улыбнулся Феденька. — Если своих мер не примем. — Он посмотрел на Машу. Коля перехватил его взгляд, и у него упало сердце. — Заклад нужен, — сказал Феденька, не спуская глаз с Маши.
— Ах ты, Мехмет… Хитер, как азият. — Серафим с уважением похлопал Феденьку по спине. — Выкладывай, что придумал.
— Заклады разные бывают, — Феденька с садистским наслаждением взглянул на Колю. — Иной заклад вроде и дорогой, а хозяин на него наплюет в случае чего. Верно я говорю, Коляча? Ладно, не отвечай, сначала дослушай. Есть, братцы, такой заклад, что его даже гадюка не предаст. Скажем так: для матери — ребенок ейный, для мужика — любимая его… Догадался, Коляча?
— Нет, — Коля побледнел, отодвинулся от стола. Рука невольно поползла к поясу.
— Не надо. — Лысый приставил к голове Коли дуло нагана. — Сиди тихо, думай. А за штаны не хватайся.
— Нет, — снова сказал Коля.
— Да, — Маша встала, подошла к Феденьке. — Хочешь из меня фортыцер[1] сделать? А я не боюсь. Чего нам бояться, Коля? Или мы их продать хотим? Остаюсь я.
— Ладно. — Коля тоже встал. — Будь по-вашему. Хоть волос с ее головы уроните — вечная вам память будет.
— Ты нас не стращай, — осклабился Феденька. — А чтобы уж совсем мне уверенным быть — такой я недоверчивый уродился, ты, Коляча, возьми на себя Оглоблю — Анисима, товарища Басаргина. С юности он мне ненавистен, ты уж доставь мне наслаждение, пришей его… Где и как и кто свидетелем будет — мы тебе скажем. Принимаешь?
— Дурак ты, — презрительно сказал Коля. — Да хоть сей секунд!
…На обратном пути, покачиваясь в телеге рядом с Серафимом, Коля думал о том, что очень сильно недооценил бандитов, а главное — позволил-таки им поставить себя в ситуацию, когда необходимо стрелять в своего, в Басаргина, и другого выхода практически нет.
Басаргин спокойно выслушал Колин рассказ, почесал в затылке:
— Придумаем что-нибудь. Вот с Машей твоей — это, сказать по-научному, и в самом деле неувязка. Черт их знает — лишь бы они глупости какой с ней не сделали. Все-таки мужичье озверевшее.
— Ты мне об этом лучше не говори, — стиснул зубы Коля. — А то я поеду туда.
— Э-э-э, — протянул Коломиец. — От тебя ли слышу, герой. Их, брат, умом надо побеждать, а не только числом или пулями. Ну, с отрядом этим ты, прямо скажем, придумал хорошо. Прямо сейчас начну подбирать и готовить надежных людей, поместим их в лесу, километрах в тридцати — сорока от лагеря. Но что с Басаргиным делать, вот вопрос. — Коломиец улыбнулся. — Давай, Басаргин. Тебе, как кандидату в покойники, первое слово.
— Пальни в меня холостыми, — сказал Басаргин. — А уж я постараюсь притвориться мертвым…
— Он-то пальнет холостыми, — сказал Коломиец. — А они проверят боевыми. Тебе, брат, и притворяться не придется. Тут надо построить острую и точную комбинацию. Вот если бы у Серафима были ценности…
— Наверняка есть, — сказал Коля. — Забыли про сообщение Виктора? Кличка — Черный, из духовных… Регулярно снабжал перекупщиков золотишком.
— Я выманю Серафима в уезд, — сказал Коломнец. — Ты проведешь у него негласный обыск. Законные основания для этого у нас налицо. Возражений нет? Принято.
На следующий день возбужденные жители Грели повалили на площадь: прошел слух, что по всему уезду церкви будут ликвидированы, а в первую очередь — в Грели. Прибежал Серафим, взошел на паперть.
— Братья и сестры во Христе, — начал он негромко и проникновенно. — Пришел и наш черед пострадать за веру православную… Не остыл еще пепел в нашем храме после недавнего нападения хулиганствующих советских активистов, как пришло новое испытание: верьте, как верю я, что без плохого нет и хорошего, а стало быть, все это от господа нашего, примем же со смирением. Я еду к отцу благочинному и вместе с ним буду добиваться справедливости у властей предержащих.
Толпа запела «Спаси, господи, люди твоя». Серафим сошел с паперти и направился к телеге, благословляя толпу направо и палево, словно епископ. Потом сел в телегу. Толпа опустилась на колени.
— Уезжает, — сказал Коля. — Можно начинать.
Коля, Коломиец и Басаргин разошлись по комнатам. Выстукали стены и полы. Осмотрели сундуки и шкафы. Ничего подозрительного не было. Басаргин взмок и улегся на пол, раскинув руки.
— Не то делаем, — сокрушался Коля. — Меня так учили: «кто спрятал, что спрятал, где спрятал…» Вот и раскиньте мозгами.
— Ну кто спрятал? — привстал Басаргин. — Священник, если сказать по-научному, — поп.
— И второе ясно, как божий день, — пожал плечами Коломиец. — Спрятал ценности — золото, бриллианты, еще какую-нибудь чепуху. А вот — где? Ответь, если знаешь?
Коля подошел к иконам.
— Смотрел уже, — сказал Басаргин.
— Плохо смотрел, — отозвался Коля. — Прятал священник, бандит, где? — Коля начал снимать иконы, взвешивая их на руке. Снял последнюю — это была плохонькая, примитивно написанная «Смоленская богоматерь». — Ого! — Коля протянул икону Коломийцу. Тот качнул ее на руке:
— Ровно свинцом набита.
— И мне она показалась тяжелой, — заметил Басаргин. — Я решил, что она от сырости тяжелая.
— От сырости, — укоризненно сказал Коломиец. — Давай, Кондратьев.
Коля отодрал бархат, которым икона была заделана с обратной стороны, и все увидели, что в доске имеется квадратная деревянная вставка — вроде дверцы. Коля поддел ее ножом, и на скатерть хлынули драгоценные камни и золото в монетах разного достоинства. Здесь были и пятерки, и десятки, и даже пятнадцатирублевки — каких Коля и не видел никогда.
— А молодец мой Витька, — обрадовался Коля. — Верно вышел на Серафима.
Коломиец взял один камушек, осмотрел.
— Бриллиант… Каратов на пять потянет. — Он разворошил всю кучку: — Здесь в твердой валюте — охо-хо!
— Тыщ на десять, — сказал Басаргин.
— На сто, если не на двести… — Коломиец положил бриллиант на место. — Аккуратно все заделай и повесь назад, — сказал он Коле. — Есть план… Они предлагают тебе убить Анисима?
— Ну? — Несмотря на поучения Колычева и Маши, Коля так и не сумел избавиться от этого «ну»…
— А мы им предложим убить Серафима.
Коля вытаращил глаза:
— Ты… ты угорел, Коломиец. Думай, что говоришь! За что им убивать своего главаря?
— Им будет за что, не волнуйся. Но с точки зрения законности у нас должны быть очень веские основания для такой акции. Тем более, что проведешь ее лично ты.
— Я? — Коля даже отодвинулся от Коломийца. — Нет!
— Ты выполняешь задание, ты солдат революции, слова «нет» не может быть, — холодно сказал Коломиец. — Слушай, как все это будет. Вернется поп, дашь мне знать. Я приду к нему, ты и двое свидетелей из банды должны будете сидеть в засаде, но так, чтобы видеть и слышать мой разговор с Серафимом. В результате этого разговора бандитам, — Коломиец усмехнулся, — и тебе, — он подчеркнул это «тебе», — станет ясно, что попа и меня надо убить. Давай твой кольт.
Коля, ничего не понимая, послушно протянул Коломийцу свой револьвер.
— Смотри. — Коломиец достал из кармана и заменил в барабане кольта один из патронов. — Я поставил холостой. Проворачиваем барабан так, чтобы первый выстрел был боевым, а второй — холостым, ясно тебе?
Коля все понял, но решил дослушать до конца.
— Первый выстрел в попа, второй — в меня, — сказал Коломиец. — Не перепутай, иначе их задание ты выполнишь вдвойне: все-таки я — уполномоченный ГПУ, стало быть, — выше участкового уполномоченного милиции.
— Ты еще можешь шутить, — оторопело сказал Басаргин. — Ну и башка у тебя, Коломиец. Тебе бы академиком, научно сказать, быть.
— Или папой римским, — поддержал его Коля. — Не обижайся, план изощренный, на грани дозволенного.
— Время теперь, можно сказать, за все грани перешло, — рассуждал Коломиец. — Говорю сразу: на преступление тебя не толкаю, все будет в рамках закона.
В дверь постучали. Коломиец и Басаргин отскочили за портьеру, Коля открыл. Это был Тихон.
— Лукича… — начал он, давясь от рыданий. — Лукича убили и Платониду… На глазах мальчонки убили, гады…
Басаргин вышел из-за портьеры:
— Иди, Тихон. Нельзя тебе быть здесь, иди. В руках себя держи.
Тихон ушел.
Коломиец вздохнул:
— Брат его двоюродный этот Лукич. Жаль мужика. Нашенский был по всем статьям! Пойдем, Басаргин, нужно все выяснить.
Коля долго сидел в своей комнате и размышлял над предложением Коломийца. Что ж. Ему не раз приходилось убивать врагов-бандитов в открытых вооруженных схватках. Но теперь… «Маша у них, — думал Коля. — Разве они на моем месте раздумывали бы? Убили бы Машу без всяких-яких, при малейшем подозрении… И еще убьют, не дай бог! — Коля даже вздрогнул от такой мысли. — Ну нет. Нет, Кондратьев, никаких колебаний. Не я — так меня. А Серафим — бандит и трижды заслужил свою участь».
…Утром, когда Коля умывался, у колодца появился Тихон, повернул в сторону кладбища. Коля двинулся следом. Когда последние дома околицы скрылись за боярышником, пышно разросшимся среди могил, Тихон сказал:
— Думаешь, я тебя сюда так привел? — Он подошел к двум осевшим холмикам, провел по ним рукой. — Поговорить мы в любом месте могли бы… Это могилы твоих родителей, ты их искал, но не нашел. Вот, смотри.
Коля опустился на колени. Холмики были едва видны — давно осели, заросли высокой травой.
— Мне Коломиец настрого запретил тебе говорить, — голос Тихона дрожал. — Но я скажу, я для того тебе и показываю эти могилы. Серафим их убил, родителей твоих… Феденька дом поджег, а двери колом подпер. Серафим ему приказал.
— Я догадывался. — Коля встал. — Говори суть дела.
— Пусть у тебя рука каменной станет, — глухо сказал Тихон. — Читай… — Он протянул Коле лист бумаги. Это был приговор. За активную, доказанную свидетельскими показаниями борьбу против Советской власти, массовые убийства советских активистов, поджоги, бандитские налеты и грабежи коллегия Псковского ГПУ приговорила служителя культа Серафима Воздвиженского к высшей мере социальной защиты.