Страница:
— Исполню, — Коля вернул приговор и хотел уйти, но Тихон остановил его.
— Лукича знаешь кто убил? Сам Серафим. — Тихон заплакал. — Детей наших крестил. Родителей отпевал. Тать, места ему на земле нет! — Тихон помолчал несколько мгновений, взял себя в руки и продолжал: — Они к нему в дом ночью ворвались… Всех выгнали на улицу. Главный был с завязанным лицом — сидел в седле, командовал. Велел Лукичу отходную молитву читать, а тот задиристый, плюнул ему в лицо. Ну, главарь и расстрелял его собственноручно. А Платонида главаря узнала: Серафим это был. — Тихон снова замолчал, потом добавил: — Так что ты не сумлевайся. — Он заморгал, сгоняя слезы, высморкался в огромный холщовый платок. — Твое дело правое. Исстари заведено: бешеную собаку убей без пощады!
Коля слушал Тихона и вспоминал свою встречу с Лукичом и Платонидой. Тогда — сами полуголодные — они радушно напоили его и Машу молоком. Лукич суетился около трактора, вел бесконечные разговоры о будущей артели. И вот их нет. Они прожили недолгую жизнь, прожили ее в голоде, холоде, бесконечных заботах о хлебе насущном, о полене дров, об одежонке. Потолок в избе — углом вниз. Пол в избе — углом вверх. Всегда больные, золотушные дети — теперь последний сын остался сиротой. Всегда горе, нужда, долгие зимние вечера, бесконечные, выматывающие душу ночи, когда нечем укрыться, а утром нечем разжечь печь. И вот теперь, когда пришли, наконец, иные времена и впереди, пусть далеко, но забрезжил рассвет и стало ясно, что стоит жить на земле, и счастье — это не поповские проповеди, а земля, которая принадлежит тебе и кормит вдосталь, платя добром за стертые руки, сбитые ноги и спину, которую к заходу солнца уже не разогнуть, — вот теперь, когда все стало так обнадеживающе хорошо, — бандитская пуля обрывает жизнь, а рассвет снова сменяет ночь, уже навсегда.
«Нет им пощады… И не должно быть, — подумал Коля. — Пусть получат полной мерой, ибо сказано справедливо: „какой мерой меряете — такой и вам отмерено будет“…
— Подожди, — Феденька разгладил записку, еще раз прочитал. — Тут сказано — в десять… Давай так: я пошлю тебя, ты посмотришь…
— А ты скажешь, что я все придумал? — спокойно возразил Коля. — Нет уж. Пойдешь со мной.
— Если ты, не дай господь, прав. — Феденька жалко сморщился и всхлипнул: — Я, Коляча, от разрыва сердца кончусь! Ты меня пожалей! Я Скуластого пошлю, лады?
— Твое дело. Веришь ему — посылай, — нехотя согласился Коля и удивился тому, как неожиданно совпала кличка бандита с тем прозвищем, которое он, Коля, дал ему при первой встрече. — И второго кого-никого пошлю, — оживился Феденька. — Если ты, не дай господь, не обмишулился, — вот и выйдет из вас троих трибунал! — Феденька захохотал. — Ну, уж вы сами там решайте. А в случае, если ты, не дай господь…
— Завел шарманку, — перебил Коля. — Как там маруха моя?
— Да ничего, — вздохнул Феденька. — Еще двоих приложила — ходють с опухшими харями. Зверь она у тебя, не любит людей.
— Если что — я из тебя, блаженный, кирпичей для храма наделаю, — пообещал Коля.
Феденька помахал рукой и скрылся в лесу.
Нужно было придумать, как выманить бандитов на встречу Серафима с Коломийцем.
И Коля придумал. На листе ученической тетради Коломиец по просьбе Коли написал: «Встретимся у вас в 10 вечера. Необходимо обсудить очередное задание. Обеспечьте сохранение интимности». Потом Коля скомкал записку и поджег. На обгорелом обрывке читалось следующее:
— Согласен, — кивнул Коломиец. — Он не откажется. Будь начеку.
…Феденька бесновался, выходил из себя и каждые три секунды выдергивал из кобуры наган.
— Не верю! — вопил он истерично. — Это ты, Коляча, придумал! Да мало ли какая записка? Серафим? Отец? Нет!!!
Встреча была назначена на десять, и главной заботой Коли было сделать так, чтобы Серафим к этому времени никуда не ушел. Коля то и дело заглядывал в горницу, но все шло по плану — Серафим водрузил на нос очки и старательно шелестел страницами библии.
Без четверти десять Коля вышел во двор — его уже ждали Скуластый и Лысый, из руководства банды.
— Веди, — приказал Лысый.
— Из моей комнаты я в горницу дыры провертел, — сказал Коля. — Все видно и слышно. Занимайте места, я пойду ему скажу, что посланный приходил, Федя меня в лес зачем-то требует…
Все прошло гладко: Скуластый и Лысый уселись у наблюдательных отверстий, Серафим без малейших подозрений отпустил Колю. Пробило десять. Коля осторожно влез в окно своей комнаты и занял место рядом с гостями. Прошло еще пять минут. Внезапно с улицы осторожно постучали в ставень. Серафим удивленно выглянул:
— Кто там?
— Я, — послышался голос Коломийца. — Откройте, Черный.
Серафим покачнулся, схватился за сердце. Потом заметался по горнице. Коля торжествующе посмотрел на бандитов, те переглянулись в растерянности.
«Только бы он вошел, только бы он успел, пока Серафим не схватился за маузер. В комоде маузер, в верхнем ящике», — лихорадочно соображал Коля.
Коломиец вошел вовремя:
— Одни, как и условились?
Серафим хватал ртом воздух — он был настолько обескуражен, настолько не мог ничего сообразить, что Коля с радостью понял: первый раунд схватки выигран.
— Давайте сразу к делу, Черный, — продолжал между тем Коломпец. — Сообщение ваше мы получили, это гражданский ваш подвиг, мы считаем, что вы за него заслуживаете всяческой похвалы теперь и снисхождения в будущем. Если вы на самом деле сдадите нам вашу группу, мы гарантируем вам немедленный отъезд за границу, в любую страну по вашему желанию, и даже сохраним вам это, — Коломиец снял икону «Смоленской богоматери», вскрыл тайник и высыпал на скатерть содержимое.
Серафим застонал и повалился на стол лицом вниз. Он пытался что-то сказать, но у него ничего не получалось, он только мычал.
— Чтобы дать вам возможность легальной деятельности, церковь в Грели решено не закрывать, — сказал Коломиец.
— Ну, хватит! — пробормотал Лысый. — Тут и недоумку все ясно. — Он взвел курок нагана.
— Нет, — повернулся к нему Коля. — Нет, уважаемый. Поп не верил — мне. Мента пришить велел — мне. Жизнь под пули ставил — мою. А сам кто? Предатель, гнида, ссучившийся поп!
Коля выдернул из-за пояса кольт, с криком ворвался в горницу; он играл, ломал, что называется, комедию, но вдруг в какой-то момент подумал, что этот крик и искаженное лицо — это не комедия, а самая настоящая ненависть.
— Бей продажных! Бей!
У Серафима было узкое, белое, иконописное лицо. Он вяло прикрывал его обеими руками и что-то бормотал — неразборчиво и быстро. Коля выстрелил. Серафима отбросило к столу, он упал на него и остался лежать, раскинув черные рукава рясы, как крылья.
Коломиец рвал застежку кобуры. Она не поддавалась, и тогда Коломиец бросился навстречу Коле, и в этот момент Коля выстрелил второй раз. Коломиец закричал что-то и покатился в угол избы. Коля сгреб драгоценности в карман:
— Керосин тащите, он в коридоре! Торопись, фраера…
Лысый и Скуластый послушно приволокли бидон с керосином. Лысый посмотрел на Серафима, потом ногой перевернул Коломийца:
— Знакомый… Да никак это… — он восторженно взглянул на Колю и взмахнул пухлыми ручками: — Это же сам… Коломиец! Ге-пе-ушник! Н-да, молодой человек… Далеко пойдете, это я, бывший жандарм, вам говорю. И бывший офицер контрразведки. Позвольте руку пожать…
— После! — уже спокойнее сказал Коля. — Чего ждете? Поливайте керосином и айда отседова!
Выплеснули керосин. Скуластый чиркнул обломком напильника по кремню, раздул фитиль и швырнул его на пол. С ревом взвилось пламя.
— Рвем когти! — крикнул Коля.
Побежали к лесу. Коля все время оглядывался и думал: «Только бы он выскочил… Только бы ничего с ним не случилось…» Опасения эти были далеко не напрасны. Сильный и ловкий Коломиец успел выпрыгнуть в окно в тот самый момент, когда Коля и бандиты покинули избу Серафима, и едва сумел погасить загоревшуюся одежду.
На опушке Коля оглянулся в последний раз. Дом священника скрыло яркое пламя с черной шапкой густого дыма, порыв ветра донес яростный звон колокола.
— Ну, все, — Скуластый отер пот со лба и устало опустился на траву.
— Позвольте еще раз, от всей души, — сказал Лысый и с чувством пожал Коле руку.
А Коля мысленно в это время был далеко. Казалось ему, что видит он сыплющие искрами бревна родного дома и жалкий, обгоревший комочек около собачьей будки — все, что осталось от верного пса, и белый-белый холст, которым было накрыто нечто очень страшное и непонятное. «Родители твои», — будто говорит ему кто-то в спину. «Нет, — про себя отвечает Коля. — Там, под этим холстом? Нет…»
Черная стена дыма встала над тем местом, где был поповский дом.
— Какой мерою меряете, такой и вам отмерено будет, — тихо сказал Коля. — Пошли.
В бандитском лагере Коля первым делом попросил собрать главарей банды, а когда все чинно расселись за дощатым столом в избушке лесника, высыпал на столешницу клад Серафима. Несколько камней и монет упали на земляной пол, и все, кроме Феденьки, бросились их поднимать. Феденька молча выслушал восторженно-красочный, с мелкими подробностями рассказ Лысого и долго молчал. Коля то и дело ловил на себе его цепкий, изучающий взгляд.
— Вели привести мою маруху, — Коля с усилием выговорил последнее слово.
Феденька кивнул, через минуту в дверь избушки вошла Маша. Коля испугался, что она не выдержит, бросится к нему и заплачет, но Маша остановилась на пороге и, глядя куда-то в сторону, спросила:
— Ну чего? Доказал портяночникам, почем что?
— Доказал, — кивнул Феденька. — Идите, милуйтесь… Заслужили. Два слова только. Выйди пока.
Маша вышла.
— Я понимаю, Коляча, какая глупость получается. Набей мне морду, я разрешаю. Но я кишками чувствую — есть во всем этом деле тухлятина. Прости, если не так сказал. Ты нынче — герой. Всех нас спас.
— Ты что же, — вдруг вступил в разговор Скуластый. — Сомневаешься? В ком! В ём? Гад ты ползучий. Не в ём! В нас, выходит дело… Слышь, Лысый… Скажи ему!
— В самом деле, — откликнулся Лысый. — Ты же не подозреваешь нас в сговоре с твоим приятелем? Все видели собственными глазами, слышали собственными ушами…
— Ты вот что, — сказал Скуластый. — Подозрения свои при себе держи. Еще раз его… — он кивнул в сторону Коли, — обидишь: видит бог, я тебя на тот свет отправлю.
— Ладно, — кивнул Феденька. — Давайте только Никодима спросим, так, для политесу. Он как-никак член нашего штаба, неловко без него. Я послал за ним.
Сели за стол. Коля закрыл глаза и сделал вид, что задремал от усталости. «Никодим… — вспоминал он. — Тот, на мужика похожий, молчаливый. Помнится, он еще сомневался при первой встрече в избушке, стоит ли Коле платить золотом за помощь бандитам. А зачем Феденьке нужен его совет? Затевает что-то Феденька».
Влетела Маща, зло крикнула с порога:
— Ну, хватит лясы точить! Отдай мне моего мужика, и баста! — Она села на лавку у стены, всем своим видом давая понять, что больше не уйдет.
Вошел Никодим. Не здороваясь, уселся к столу, навалившись на него всем телом.
— Ты все знаешь, Никодимушка, — сладким голосом пропел Феденька. — Вот твоего совета просим — как быть?
Никодим тяжело посмотрел на Лысого:
— Вам, сударь, стыдно. Жандарм, контрразведчик, а глупый! Не почуяли во всей этой оказии руки ГПУ!
Коля вскочил, схватился за кольт.
— Не рыпайся, петушок, — тихо сказал Никодим. — За стеной мои люди. Сиди тихо. Я не утверждаю, что ты агент ГПУ. Я это пока предполагаю. То, что случилось со священником, — это вполне может быть комбинацией органов. Надо проверить. Решим так: тебя и твою бабу запрем, все расследуем, тогда и высветлится.
Коля переглянулся с Машей. Она ответила на его взгляд взглядом, полным ужаса и тоски. «У нее сейчас сдадут нервы, и тогда провал неминуем, — пронеслось в голове у Коли. — Надо что-то предпринять сию же секунду».
Он посмотрел на Лысого, потом на Скуластого. Лысый едва заметно пожал плечами, а Скуластый подмигнул, косясь на свою кобуру с наганом. И тогда Коля решился.
— Запирайте, — сказал он покорно. — Воля ваша, только обидно. — Коля продолжал сидеть. Фраза отвлекла внимание Никодима и Феденьки, и Коля успел выдернуть из-за ремня кольт. Он стрелял от бедра, сквозь доски стола. Пули шли снизу вверх, выбивая щепки из столешницы. Феденька даже не успел схватиться за свой маузер, а Никодим успел, но так и упал — с наганом в руке.
Ворвались люди Никодима.
— Тихо! — яростно крикнул Лысый. — Назад, паскуды! Вся головка нашего отряда продалась ГПУ! Час назад мы казнили попа, а сейчас — его сообщников! Если у вас мозги, а не каша, — не дурите!
Шли секунды, и было неясно, как поступят бандиты. Наконец, кто-то сказал:
— Начальство всегда продает — рано или поздно. Должность у них такая, братва… Я верю.
— Ладно, верим, — загалдели бандиты. — Решайте, чего делать будем.
— Молчать! — крикнул Коля. Инициатива бесповоротно перешла к нему. — Как я говорил? Собраться всем вместе и ударить! Посылайте делегатов к паханам! Времени нет! Если поп успел выдать — нам и так и так хана! Торопиться надо! Может, мы еще и погуляем напоследок.
Бандиты ответили дружным ревом.
…Вышли за черту бандитской стоянки. Маша прислонилась к шероховатому стволу березы, бессильно опустила руки.
— Маша… — сказал Коля. — Маша…
— Помолчим, Коля. — Она глубоко вздохнула. — Давай помолчим.
Из лагеря доносились пьяные выкрики, ударил выстрел.
— Скоро все кончится, Маша. Потерпи.
— Каждый раз, когда мы расстаемся, мне кажется, я вижу тебя в последний раз, — сказала она. — Нам нужно уходить отсюда. Немедленно.
Коля покачал головой:
— Я взял на себя слишком много. Уйти мне нельзя, это сорвет операцию. Теперь фактически я во главе этих сволочей — ты сама видела. Сделаем так: я напишу записку Басаргину и пошлю кого-нибудь из них на связь. Ты — проводишь. Не спорь — тебе оставаться здесь больше нельзя. У тебя могут сдать нервы. Не спорь, Маша. Ты свое дело сделала, и скажу тебе прямо: дай бог любому из нас так его сделать.
— О какой связи ты говоришь? — удивилась Маша. — Какая связь может быть у Басаргина с ними? — Она кивнула в сторону лагеря.
— Мы подготовили отряд, нечто вроде ЧОНа. Этот отряд — как бы мои сообщники. Бандиты. Посланный приведет его на встречу главарей, и мы одним ударом покончим со всеми.
— На этот раз ты действительно рискуешь, — сказала Маша. — Можно я останусь?
— Нет, — жестко ответил Коля. — Ты сделаешь, как я сказал. А что касается риска… Это моя профессия, ты знаешь…
Маша в сопровождении Лысого и Скуластого в Грель отправилась верхом и добралась только поздно вечером. Около избы Тихона Маша спрыгнула с коня и предложила бандитам подождать. Лысый и Скуластый переглянулись.
— Дело тонкое, важное, — усмехнулся Лысый. — Не женское, одним словом. Вы, Мария Ивановна, нас представьте, а уж дальше мы, с вашего позволения, сами.
— Не спорь, — Скуластый положил ей руку на плечо. — Будет, как он сказал. Идите. Я подержу лошадей.
В ту минуту, когда Маша и Лысый остановились у порога, Коломиец собрался уходить — с минуты на минуту должны были прибыть на помощь сотрудники из Пскова, их надо было встретить, ввести в курс дела, разместить.
В дверь постучали. Коломиец ушел за занавеску, кивнул Тихону:
— Открывай.
Коломиец был в напряжении, нервничал и поэтому допустил ошибку: он не учел, что керосиновая лампа, которая освещала избу, стоит именно за занавеской таким образом, что любая тень отбрасывается на эту занавеску, словно на экран.
Лысый вошел и сразу же увидел: на другой половине избы сидит еще один человек. Увидела это и Маша. Тихон тоже заметил тень Коломийца на занавеске, но было уже поздно, и, сдерживая внезапно подступившую дрожь, он сказал:
— С чем пожаловали?
— Мир дому сему, — улыбнулся Лысый. — Я из лесу, по известному вам делу, она подтвердит.
— Вот мандат, верьте ему. — Маша протянула записку Коли.
Тихон прочитал, кивнул:
— Верим. Говори, что к чему?
— Извините. — Лысый спокойно подошел к занавеске, раздвинул ее. Увидев Коломийца, узнал его сразу и все понял. В отличие от уполномоченного ГПУ, Лысый всю свою жизнь посвятил политическому сыску и пополнил «образование» в контрразведке. Лесная жизнь приучила его сдерживать любые эмоции, не обнаруживать своих истинных чувств в самых невероятных ситуациях. Поэтому, мельком и внешне равнодушно взглянув на Коломийца, Лысый сказал:
— Извините, если помешал. Темновато было. Так вот: я проведу ваших людей в лес. Вы готовы?
— Отряд на месте, можем ехать, — сказал Коломиец. Вначале он испугался, но, убедившись, что бандит на его присутствие не среагировал, — успокоился.
— Я пойду у коней подпруги подтяну, — Лысый направился к дверям.
Маша стояла в тени, в углу. Лысый не мог видеть выражения ее лица, зато Маша видела бандита очень хорошо. Лысый шел к двери, на его лице была такая неуемная, такая жгучая ненависть, что Маша едва не закричала. «Он догадался, — в ужасе думала она. — Он обо всем догадался».
Коломиец заметил беспокойство Маши. Чутье опытного оперативника подсказало ему: что-то здесь не так.
— Подожди! — крикнул он Лысому.
Тот остановился у порога.
— Я хочу представить тебя нашему командиру, — сказал Коломиец. — Но к нему не положено входить с оружием. Дай твой револьвер.
Лысый молча кивнул и начал медленно вытаскивать из кобуры малый маузер. Маша стояла рядом с ним — чуть сзади и сбоку. В тот момент, когда Лысый вытащил пистолет и протянул его Коломийцу — дулом вперед, — Маша инстинктивно шагнула к бандиту.
— Командиру представить хочешь? — переспросил Лысый. — А почему ты живой, Коломиец? — он выстрелил, но мгновением раньше Маша изо всех сил ударила его по руке и маузер с грохотом упал на пол. На Лысого навалились все вчетвером, но он вырвался, прыгнул на крыльцо:
— Стреляй, чего ждешь! Засада!
Из темноты ярко сверкнуло пламя — раз, другой, третий. Скуластый прикрывал отход. Бил раскладной маузер, пули с шипением застревали в толстых бревнах избы. Басаргин и Коломиец ответили. Маузер смолк.
— Готов… — Басаргин перевернул убитого ногой и вложил наган в кобуру. — А второй утек, трясця его матери!
— Утек… — Коломиец в бессильной ярости стукнул кулаком по стояку крыльца. — А что теперь с Кондратьевым будет? Ты об этом… — он натолкнулся на отчаянный Машин взгляд и смолк.
— Я на оперпункт, — тихо сказал Басаргин. — Там уже должны быть все наши. Может, и успеем, как считаешь?
— Давай… — Коломиец поставил ногу в стремя, тяжело поднялся в седло. — Попробую догнать.
Он дал коню шенкелей и растаял в темноте.
— Срежь по Заячьей балке! — крикнул вслед Басаргин и посмотрел на Машу. — Он догонит… — Басаргин отвел глаза, ложь была слишком очевидной…
Коломиец воспользовался советом Басаргина и срезал несколько километров по Заячьей балке. Но Лысый имел значительное преимущество во времени, и когда Коломиец миновал распадок и под копытами снова пружинисто забил хорошо утоптанный проселок, — было уже поздно: Лысый пылил на версту впереди.
Коломиец дал коню шенкелей и сократил расстояние до полуверсты, но и Лысый пришпорил своего коня и снова оторвался от Коломийца. Уполномоченный выдернул из деревянной кобуры маузер. Прицельная планка была рассчитана на 1200 метров , и дальность полета пули примерно соответствовала этому расстоянию, но для меткого выстрела требовался упор. «Бесполезно, — подумал Коломиец и вложил маузер в кобуру. — Мне его не догнать. Ни за что не догнать. И это значит, что через полчаса Кондратьев будет расстрелян, бандиты покинут лагерь, и встреча главарей не состоится. И снова начнутся поджоги, погромы, выстрелы из-за угла. Снова будут голосить бабы, снова будет гореть хлеб, и отравленные коровы будут кричать от дикой боли — надсадно и страшно…»
Не щадя коня, Коломиец изо всех сил ударил его шенкелями, пожалев — уже в который раз, что нет на нем шпор и нет при нем друзей по эскадрону, и не атака теперь на окопы деникинцев, а безнадежная скачка по лесу.
Делая последние предсмертные скачки, лошадь Коломийца выиграла еще полуверсту и остановилась, дрожа. Прежде чем она упала, Коломиец успел спрыгнуть и, с ходу растянувшись в пыли, поднял маузер. Маленький всадник плясал на кончике мушки — так далеко и так безнадежно, что Коломиец в отчаянии закричал и начал нажимать на спусковой крючок резко и зло. Маузер враз выплеснул все свои десять зарядов, а Лысый исчез, словно его никогда и не было — только пыльное облако постояло еще несколько мгновений на повороте дороги, а потом растаяло и оно.
А Лысый мчался к лагерю. Он уже слышал условную перекличку бандитских часовых — крик кукушки, он уже чуял запах варева — наверное, убили кабана, он думал о том, как всего через несколько минут он выпустит всю обойму в ненавистную харю этого большевистского комиссара, этого гепеушника, этого негодяя, который сумел так ловко втереться в доверие и обмануть — что там лесных мужиков с их куриными мозгами, — его, человека, который десять лет служил в охранном отделении в Москве и всю гражданскую успешно плел сети в контрразведке одного из врангелевских подразделений.
«Что ни говори, они чему-то научились, — горько подумал Лысый. — И тем, кто примет эстафету от нас, будет еще труднее. А будет ли эта эстафета? — внезапно подумал он. — Чего заблуждаться? Все равно у любой веревочки есть конец, и, похоже, этот конец уже виден…»
У въезда в лагерь он назвал пароль и уже совсем было решил самолично рассчитаться с Колей, но в последний момент передумал. «Может быть, стоит попытаться выжать из него план? — думал Лысый. — Конечно, он — большевик, я их знаю, не одного отправил на луну. Он наверняка ничего не скажет, но ведь всякое может быть. Боль — очень сильное средство».
Уже на самом пороге избушки он снова подумал о том, что ГПУ и милиция наверняка знают от Коли точные координаты лагеря, и раз операция сорвана — чекисты и сотрудники УГРО вот-вот будут здесь, но жажда мести пересилила. Лысый вошел в избушку, с порога крикнул:
— Руки на затылок! И не вздумай шутить, — он упер дуло браунинга Коле в грудь и добавил: — Ты владеешь приемами, я — тоже. Не рыпайся. Я успею выстрелить раньше. Ко мне! — закричал он.
Вбежали бандиты.
— Свяжите его!
Коле завели руки назад и скрутили. От боли помутилось в глазах. «Еще вчера они кричали мне „ура“, — думал Коля, — они мне верили больше, чем богу. Сегодня — послушно вяжут и убьют не задумываясь».
— Мужики, — сказал Коля. — Как же так? Я же свой в доску!
— Нам все едино, — отозвался один из бандитов. — Скорее бы к одному концу.
И Коля понял, что у этих людей, уставших от бесконечного страха, не может быть убеждений и им действительно все равно — кому подчиняться и что делать, лишь бы еще на мгновение продлить привычное ощущение безнаказанности, еще на секунду окунуться в кровавое забытье насилия и не задумываться, только не задумываться ни о чем, потому что раздумье ведет к петле.
— Времени — в обрез, — сказал, Лысый. — Расскажи, кто еще тебе помогает, и ты легко умрешь. Лег-ко! — подчеркнул он. — Потому что если через пять минут ты не назовешь своих сообщников, я прикажу нарезать ремней — сначала из твоей спины, а потом — из живота. И ты будешь кричать от боли, ты станешь седым, будешь молить о смерти, как о глотке воды. Говори.
— Есть люди, — кивнул Коля. — Ты только не вздрагивай, они стоят за твоей спиной.
Лысый оглянулся, придвинулся вплотную к Коле:
— Не надо, Коляча, или как тебя там. Время шуток уже прошло. Свертывайте лагерь, мы уходим немедленно, — приказал он бандитам и добавил: — У тебя осталось пятнадцать минут — ровно столько, сколько нам нужно, чтобы уйти отсюда.
Коломиец шел по следам Лысого. Пригодилась служба в Буденновской коннице, умение безошибочно читать отпечатки лошадиных копыт. Коломиец понимал, что его затея безнадежна. В лагере триста вооруженных до зубов бандитов. У него — маузер без единого патрона. Лагерь тщательно охраняется. Он не знает даже пароля. Конечно же, Басаргин приведет отряд, и от банды останется одно воспоминание, но это уже никак не повлияет на судьбу Кондратьева: он будет мертв. Как попасть в лагерь? Как выручить Кондратьева? — в сотый раз задавал себе Коломиец этот вопрос и не находил ответа.
— Лукича знаешь кто убил? Сам Серафим. — Тихон заплакал. — Детей наших крестил. Родителей отпевал. Тать, места ему на земле нет! — Тихон помолчал несколько мгновений, взял себя в руки и продолжал: — Они к нему в дом ночью ворвались… Всех выгнали на улицу. Главный был с завязанным лицом — сидел в седле, командовал. Велел Лукичу отходную молитву читать, а тот задиристый, плюнул ему в лицо. Ну, главарь и расстрелял его собственноручно. А Платонида главаря узнала: Серафим это был. — Тихон снова замолчал, потом добавил: — Так что ты не сумлевайся. — Он заморгал, сгоняя слезы, высморкался в огромный холщовый платок. — Твое дело правое. Исстари заведено: бешеную собаку убей без пощады!
Коля слушал Тихона и вспоминал свою встречу с Лукичом и Платонидой. Тогда — сами полуголодные — они радушно напоили его и Машу молоком. Лукич суетился около трактора, вел бесконечные разговоры о будущей артели. И вот их нет. Они прожили недолгую жизнь, прожили ее в голоде, холоде, бесконечных заботах о хлебе насущном, о полене дров, об одежонке. Потолок в избе — углом вниз. Пол в избе — углом вверх. Всегда больные, золотушные дети — теперь последний сын остался сиротой. Всегда горе, нужда, долгие зимние вечера, бесконечные, выматывающие душу ночи, когда нечем укрыться, а утром нечем разжечь печь. И вот теперь, когда пришли, наконец, иные времена и впереди, пусть далеко, но забрезжил рассвет и стало ясно, что стоит жить на земле, и счастье — это не поповские проповеди, а земля, которая принадлежит тебе и кормит вдосталь, платя добром за стертые руки, сбитые ноги и спину, которую к заходу солнца уже не разогнуть, — вот теперь, когда все стало так обнадеживающе хорошо, — бандитская пуля обрывает жизнь, а рассвет снова сменяет ночь, уже навсегда.
«Нет им пощады… И не должно быть, — подумал Коля. — Пусть получат полной мерой, ибо сказано справедливо: „какой мерой меряете — такой и вам отмерено будет“…
* * *
— Как знаешь, — Коля повернулся, чтобы уйти. — Если потом начнутся провалы — я тебя предупредил, на меня не вали!— Подожди, — Феденька разгладил записку, еще раз прочитал. — Тут сказано — в десять… Давай так: я пошлю тебя, ты посмотришь…
— А ты скажешь, что я все придумал? — спокойно возразил Коля. — Нет уж. Пойдешь со мной.
— Если ты, не дай господь, прав. — Феденька жалко сморщился и всхлипнул: — Я, Коляча, от разрыва сердца кончусь! Ты меня пожалей! Я Скуластого пошлю, лады?
— Твое дело. Веришь ему — посылай, — нехотя согласился Коля и удивился тому, как неожиданно совпала кличка бандита с тем прозвищем, которое он, Коля, дал ему при первой встрече. — И второго кого-никого пошлю, — оживился Феденька. — Если ты, не дай господь, не обмишулился, — вот и выйдет из вас троих трибунал! — Феденька захохотал. — Ну, уж вы сами там решайте. А в случае, если ты, не дай господь…
— Завел шарманку, — перебил Коля. — Как там маруха моя?
— Да ничего, — вздохнул Феденька. — Еще двоих приложила — ходють с опухшими харями. Зверь она у тебя, не любит людей.
— Если что — я из тебя, блаженный, кирпичей для храма наделаю, — пообещал Коля.
Феденька помахал рукой и скрылся в лесу.
Нужно было придумать, как выманить бандитов на встречу Серафима с Коломийцем.
И Коля придумал. На листе ученической тетради Коломиец по просьбе Коли написал: «Встретимся у вас в 10 вечера. Необходимо обсудить очередное задание. Обеспечьте сохранение интимности». Потом Коля скомкал записку и поджег. На обгорелом обрывке читалось следующее:
«… ретимся у вас в 10… обсудить очередное… сохранен…»— Представлю записку Феденьке, — сказал Коля. — Я посмотрю, как он откажется это проверить.
— Согласен, — кивнул Коломиец. — Он не откажется. Будь начеку.
…Феденька бесновался, выходил из себя и каждые три секунды выдергивал из кобуры наган.
— Не верю! — вопил он истерично. — Это ты, Коляча, придумал! Да мало ли какая записка? Серафим? Отец? Нет!!!
Встреча была назначена на десять, и главной заботой Коли было сделать так, чтобы Серафим к этому времени никуда не ушел. Коля то и дело заглядывал в горницу, но все шло по плану — Серафим водрузил на нос очки и старательно шелестел страницами библии.
Без четверти десять Коля вышел во двор — его уже ждали Скуластый и Лысый, из руководства банды.
— Веди, — приказал Лысый.
— Из моей комнаты я в горницу дыры провертел, — сказал Коля. — Все видно и слышно. Занимайте места, я пойду ему скажу, что посланный приходил, Федя меня в лес зачем-то требует…
Все прошло гладко: Скуластый и Лысый уселись у наблюдательных отверстий, Серафим без малейших подозрений отпустил Колю. Пробило десять. Коля осторожно влез в окно своей комнаты и занял место рядом с гостями. Прошло еще пять минут. Внезапно с улицы осторожно постучали в ставень. Серафим удивленно выглянул:
— Кто там?
— Я, — послышался голос Коломийца. — Откройте, Черный.
Серафим покачнулся, схватился за сердце. Потом заметался по горнице. Коля торжествующе посмотрел на бандитов, те переглянулись в растерянности.
«Только бы он вошел, только бы он успел, пока Серафим не схватился за маузер. В комоде маузер, в верхнем ящике», — лихорадочно соображал Коля.
Коломиец вошел вовремя:
— Одни, как и условились?
Серафим хватал ртом воздух — он был настолько обескуражен, настолько не мог ничего сообразить, что Коля с радостью понял: первый раунд схватки выигран.
— Давайте сразу к делу, Черный, — продолжал между тем Коломпец. — Сообщение ваше мы получили, это гражданский ваш подвиг, мы считаем, что вы за него заслуживаете всяческой похвалы теперь и снисхождения в будущем. Если вы на самом деле сдадите нам вашу группу, мы гарантируем вам немедленный отъезд за границу, в любую страну по вашему желанию, и даже сохраним вам это, — Коломиец снял икону «Смоленской богоматери», вскрыл тайник и высыпал на скатерть содержимое.
Серафим застонал и повалился на стол лицом вниз. Он пытался что-то сказать, но у него ничего не получалось, он только мычал.
— Чтобы дать вам возможность легальной деятельности, церковь в Грели решено не закрывать, — сказал Коломиец.
— Ну, хватит! — пробормотал Лысый. — Тут и недоумку все ясно. — Он взвел курок нагана.
— Нет, — повернулся к нему Коля. — Нет, уважаемый. Поп не верил — мне. Мента пришить велел — мне. Жизнь под пули ставил — мою. А сам кто? Предатель, гнида, ссучившийся поп!
Коля выдернул из-за пояса кольт, с криком ворвался в горницу; он играл, ломал, что называется, комедию, но вдруг в какой-то момент подумал, что этот крик и искаженное лицо — это не комедия, а самая настоящая ненависть.
— Бей продажных! Бей!
У Серафима было узкое, белое, иконописное лицо. Он вяло прикрывал его обеими руками и что-то бормотал — неразборчиво и быстро. Коля выстрелил. Серафима отбросило к столу, он упал на него и остался лежать, раскинув черные рукава рясы, как крылья.
Коломиец рвал застежку кобуры. Она не поддавалась, и тогда Коломиец бросился навстречу Коле, и в этот момент Коля выстрелил второй раз. Коломиец закричал что-то и покатился в угол избы. Коля сгреб драгоценности в карман:
— Керосин тащите, он в коридоре! Торопись, фраера…
Лысый и Скуластый послушно приволокли бидон с керосином. Лысый посмотрел на Серафима, потом ногой перевернул Коломийца:
— Знакомый… Да никак это… — он восторженно взглянул на Колю и взмахнул пухлыми ручками: — Это же сам… Коломиец! Ге-пе-ушник! Н-да, молодой человек… Далеко пойдете, это я, бывший жандарм, вам говорю. И бывший офицер контрразведки. Позвольте руку пожать…
— После! — уже спокойнее сказал Коля. — Чего ждете? Поливайте керосином и айда отседова!
Выплеснули керосин. Скуластый чиркнул обломком напильника по кремню, раздул фитиль и швырнул его на пол. С ревом взвилось пламя.
— Рвем когти! — крикнул Коля.
Побежали к лесу. Коля все время оглядывался и думал: «Только бы он выскочил… Только бы ничего с ним не случилось…» Опасения эти были далеко не напрасны. Сильный и ловкий Коломиец успел выпрыгнуть в окно в тот самый момент, когда Коля и бандиты покинули избу Серафима, и едва сумел погасить загоревшуюся одежду.
На опушке Коля оглянулся в последний раз. Дом священника скрыло яркое пламя с черной шапкой густого дыма, порыв ветра донес яростный звон колокола.
— Ну, все, — Скуластый отер пот со лба и устало опустился на траву.
— Позвольте еще раз, от всей души, — сказал Лысый и с чувством пожал Коле руку.
А Коля мысленно в это время был далеко. Казалось ему, что видит он сыплющие искрами бревна родного дома и жалкий, обгоревший комочек около собачьей будки — все, что осталось от верного пса, и белый-белый холст, которым было накрыто нечто очень страшное и непонятное. «Родители твои», — будто говорит ему кто-то в спину. «Нет, — про себя отвечает Коля. — Там, под этим холстом? Нет…»
Черная стена дыма встала над тем местом, где был поповский дом.
— Какой мерою меряете, такой и вам отмерено будет, — тихо сказал Коля. — Пошли.
В бандитском лагере Коля первым делом попросил собрать главарей банды, а когда все чинно расселись за дощатым столом в избушке лесника, высыпал на столешницу клад Серафима. Несколько камней и монет упали на земляной пол, и все, кроме Феденьки, бросились их поднимать. Феденька молча выслушал восторженно-красочный, с мелкими подробностями рассказ Лысого и долго молчал. Коля то и дело ловил на себе его цепкий, изучающий взгляд.
— Вели привести мою маруху, — Коля с усилием выговорил последнее слово.
Феденька кивнул, через минуту в дверь избушки вошла Маша. Коля испугался, что она не выдержит, бросится к нему и заплачет, но Маша остановилась на пороге и, глядя куда-то в сторону, спросила:
— Ну чего? Доказал портяночникам, почем что?
— Доказал, — кивнул Феденька. — Идите, милуйтесь… Заслужили. Два слова только. Выйди пока.
Маша вышла.
— Я понимаю, Коляча, какая глупость получается. Набей мне морду, я разрешаю. Но я кишками чувствую — есть во всем этом деле тухлятина. Прости, если не так сказал. Ты нынче — герой. Всех нас спас.
— Ты что же, — вдруг вступил в разговор Скуластый. — Сомневаешься? В ком! В ём? Гад ты ползучий. Не в ём! В нас, выходит дело… Слышь, Лысый… Скажи ему!
— В самом деле, — откликнулся Лысый. — Ты же не подозреваешь нас в сговоре с твоим приятелем? Все видели собственными глазами, слышали собственными ушами…
— Ты вот что, — сказал Скуластый. — Подозрения свои при себе держи. Еще раз его… — он кивнул в сторону Коли, — обидишь: видит бог, я тебя на тот свет отправлю.
— Ладно, — кивнул Феденька. — Давайте только Никодима спросим, так, для политесу. Он как-никак член нашего штаба, неловко без него. Я послал за ним.
Сели за стол. Коля закрыл глаза и сделал вид, что задремал от усталости. «Никодим… — вспоминал он. — Тот, на мужика похожий, молчаливый. Помнится, он еще сомневался при первой встрече в избушке, стоит ли Коле платить золотом за помощь бандитам. А зачем Феденьке нужен его совет? Затевает что-то Феденька».
Влетела Маща, зло крикнула с порога:
— Ну, хватит лясы точить! Отдай мне моего мужика, и баста! — Она села на лавку у стены, всем своим видом давая понять, что больше не уйдет.
Вошел Никодим. Не здороваясь, уселся к столу, навалившись на него всем телом.
— Ты все знаешь, Никодимушка, — сладким голосом пропел Феденька. — Вот твоего совета просим — как быть?
Никодим тяжело посмотрел на Лысого:
— Вам, сударь, стыдно. Жандарм, контрразведчик, а глупый! Не почуяли во всей этой оказии руки ГПУ!
Коля вскочил, схватился за кольт.
— Не рыпайся, петушок, — тихо сказал Никодим. — За стеной мои люди. Сиди тихо. Я не утверждаю, что ты агент ГПУ. Я это пока предполагаю. То, что случилось со священником, — это вполне может быть комбинацией органов. Надо проверить. Решим так: тебя и твою бабу запрем, все расследуем, тогда и высветлится.
Коля переглянулся с Машей. Она ответила на его взгляд взглядом, полным ужаса и тоски. «У нее сейчас сдадут нервы, и тогда провал неминуем, — пронеслось в голове у Коли. — Надо что-то предпринять сию же секунду».
Он посмотрел на Лысого, потом на Скуластого. Лысый едва заметно пожал плечами, а Скуластый подмигнул, косясь на свою кобуру с наганом. И тогда Коля решился.
— Запирайте, — сказал он покорно. — Воля ваша, только обидно. — Коля продолжал сидеть. Фраза отвлекла внимание Никодима и Феденьки, и Коля успел выдернуть из-за ремня кольт. Он стрелял от бедра, сквозь доски стола. Пули шли снизу вверх, выбивая щепки из столешницы. Феденька даже не успел схватиться за свой маузер, а Никодим успел, но так и упал — с наганом в руке.
Ворвались люди Никодима.
— Тихо! — яростно крикнул Лысый. — Назад, паскуды! Вся головка нашего отряда продалась ГПУ! Час назад мы казнили попа, а сейчас — его сообщников! Если у вас мозги, а не каша, — не дурите!
Шли секунды, и было неясно, как поступят бандиты. Наконец, кто-то сказал:
— Начальство всегда продает — рано или поздно. Должность у них такая, братва… Я верю.
— Ладно, верим, — загалдели бандиты. — Решайте, чего делать будем.
— Молчать! — крикнул Коля. Инициатива бесповоротно перешла к нему. — Как я говорил? Собраться всем вместе и ударить! Посылайте делегатов к паханам! Времени нет! Если поп успел выдать — нам и так и так хана! Торопиться надо! Может, мы еще и погуляем напоследок.
Бандиты ответили дружным ревом.
…Вышли за черту бандитской стоянки. Маша прислонилась к шероховатому стволу березы, бессильно опустила руки.
— Маша… — сказал Коля. — Маша…
— Помолчим, Коля. — Она глубоко вздохнула. — Давай помолчим.
Из лагеря доносились пьяные выкрики, ударил выстрел.
— Скоро все кончится, Маша. Потерпи.
— Каждый раз, когда мы расстаемся, мне кажется, я вижу тебя в последний раз, — сказала она. — Нам нужно уходить отсюда. Немедленно.
Коля покачал головой:
— Я взял на себя слишком много. Уйти мне нельзя, это сорвет операцию. Теперь фактически я во главе этих сволочей — ты сама видела. Сделаем так: я напишу записку Басаргину и пошлю кого-нибудь из них на связь. Ты — проводишь. Не спорь — тебе оставаться здесь больше нельзя. У тебя могут сдать нервы. Не спорь, Маша. Ты свое дело сделала, и скажу тебе прямо: дай бог любому из нас так его сделать.
— О какой связи ты говоришь? — удивилась Маша. — Какая связь может быть у Басаргина с ними? — Она кивнула в сторону лагеря.
— Мы подготовили отряд, нечто вроде ЧОНа. Этот отряд — как бы мои сообщники. Бандиты. Посланный приведет его на встречу главарей, и мы одним ударом покончим со всеми.
— На этот раз ты действительно рискуешь, — сказала Маша. — Можно я останусь?
— Нет, — жестко ответил Коля. — Ты сделаешь, как я сказал. А что касается риска… Это моя профессия, ты знаешь…
* * *
К следующему вечеру, предупрежденные гонцами, главари «повстанческих групп», как их громко именовал Лысый, должны были собраться в избушке лесника. Вместе с Машей решили поехать и Скуластый с Лысым. Коля пытался их отговорить — понимал, что даже случайная встреча бандитов с Басаргиным или Коломийцем может свести на нет все усилия уголовного розыска, но не смог этого сделать и только успел предупредить Машу: в избе Тихона следует проявить особую осторожность, сделать все, чтобы Лысый и Скуластый не столкнулись с Коломийцем или Басаргиным.Маша в сопровождении Лысого и Скуластого в Грель отправилась верхом и добралась только поздно вечером. Около избы Тихона Маша спрыгнула с коня и предложила бандитам подождать. Лысый и Скуластый переглянулись.
— Дело тонкое, важное, — усмехнулся Лысый. — Не женское, одним словом. Вы, Мария Ивановна, нас представьте, а уж дальше мы, с вашего позволения, сами.
— Не спорь, — Скуластый положил ей руку на плечо. — Будет, как он сказал. Идите. Я подержу лошадей.
В ту минуту, когда Маша и Лысый остановились у порога, Коломиец собрался уходить — с минуты на минуту должны были прибыть на помощь сотрудники из Пскова, их надо было встретить, ввести в курс дела, разместить.
В дверь постучали. Коломиец ушел за занавеску, кивнул Тихону:
— Открывай.
Коломиец был в напряжении, нервничал и поэтому допустил ошибку: он не учел, что керосиновая лампа, которая освещала избу, стоит именно за занавеской таким образом, что любая тень отбрасывается на эту занавеску, словно на экран.
Лысый вошел и сразу же увидел: на другой половине избы сидит еще один человек. Увидела это и Маша. Тихон тоже заметил тень Коломийца на занавеске, но было уже поздно, и, сдерживая внезапно подступившую дрожь, он сказал:
— С чем пожаловали?
— Мир дому сему, — улыбнулся Лысый. — Я из лесу, по известному вам делу, она подтвердит.
— Вот мандат, верьте ему. — Маша протянула записку Коли.
Тихон прочитал, кивнул:
— Верим. Говори, что к чему?
— Извините. — Лысый спокойно подошел к занавеске, раздвинул ее. Увидев Коломийца, узнал его сразу и все понял. В отличие от уполномоченного ГПУ, Лысый всю свою жизнь посвятил политическому сыску и пополнил «образование» в контрразведке. Лесная жизнь приучила его сдерживать любые эмоции, не обнаруживать своих истинных чувств в самых невероятных ситуациях. Поэтому, мельком и внешне равнодушно взглянув на Коломийца, Лысый сказал:
— Извините, если помешал. Темновато было. Так вот: я проведу ваших людей в лес. Вы готовы?
— Отряд на месте, можем ехать, — сказал Коломиец. Вначале он испугался, но, убедившись, что бандит на его присутствие не среагировал, — успокоился.
— Я пойду у коней подпруги подтяну, — Лысый направился к дверям.
Маша стояла в тени, в углу. Лысый не мог видеть выражения ее лица, зато Маша видела бандита очень хорошо. Лысый шел к двери, на его лице была такая неуемная, такая жгучая ненависть, что Маша едва не закричала. «Он догадался, — в ужасе думала она. — Он обо всем догадался».
Коломиец заметил беспокойство Маши. Чутье опытного оперативника подсказало ему: что-то здесь не так.
— Подожди! — крикнул он Лысому.
Тот остановился у порога.
— Я хочу представить тебя нашему командиру, — сказал Коломиец. — Но к нему не положено входить с оружием. Дай твой револьвер.
Лысый молча кивнул и начал медленно вытаскивать из кобуры малый маузер. Маша стояла рядом с ним — чуть сзади и сбоку. В тот момент, когда Лысый вытащил пистолет и протянул его Коломийцу — дулом вперед, — Маша инстинктивно шагнула к бандиту.
— Командиру представить хочешь? — переспросил Лысый. — А почему ты живой, Коломиец? — он выстрелил, но мгновением раньше Маша изо всех сил ударила его по руке и маузер с грохотом упал на пол. На Лысого навалились все вчетвером, но он вырвался, прыгнул на крыльцо:
— Стреляй, чего ждешь! Засада!
Из темноты ярко сверкнуло пламя — раз, другой, третий. Скуластый прикрывал отход. Бил раскладной маузер, пули с шипением застревали в толстых бревнах избы. Басаргин и Коломиец ответили. Маузер смолк.
— Готов… — Басаргин перевернул убитого ногой и вложил наган в кобуру. — А второй утек, трясця его матери!
— Утек… — Коломиец в бессильной ярости стукнул кулаком по стояку крыльца. — А что теперь с Кондратьевым будет? Ты об этом… — он натолкнулся на отчаянный Машин взгляд и смолк.
— Я на оперпункт, — тихо сказал Басаргин. — Там уже должны быть все наши. Может, и успеем, как считаешь?
— Давай… — Коломиец поставил ногу в стремя, тяжело поднялся в седло. — Попробую догнать.
Он дал коню шенкелей и растаял в темноте.
— Срежь по Заячьей балке! — крикнул вслед Басаргин и посмотрел на Машу. — Он догонит… — Басаргин отвел глаза, ложь была слишком очевидной…
Коломиец воспользовался советом Басаргина и срезал несколько километров по Заячьей балке. Но Лысый имел значительное преимущество во времени, и когда Коломиец миновал распадок и под копытами снова пружинисто забил хорошо утоптанный проселок, — было уже поздно: Лысый пылил на версту впереди.
Коломиец дал коню шенкелей и сократил расстояние до полуверсты, но и Лысый пришпорил своего коня и снова оторвался от Коломийца. Уполномоченный выдернул из деревянной кобуры маузер. Прицельная планка была рассчитана на 1200 метров , и дальность полета пули примерно соответствовала этому расстоянию, но для меткого выстрела требовался упор. «Бесполезно, — подумал Коломиец и вложил маузер в кобуру. — Мне его не догнать. Ни за что не догнать. И это значит, что через полчаса Кондратьев будет расстрелян, бандиты покинут лагерь, и встреча главарей не состоится. И снова начнутся поджоги, погромы, выстрелы из-за угла. Снова будут голосить бабы, снова будет гореть хлеб, и отравленные коровы будут кричать от дикой боли — надсадно и страшно…»
Не щадя коня, Коломиец изо всех сил ударил его шенкелями, пожалев — уже в который раз, что нет на нем шпор и нет при нем друзей по эскадрону, и не атака теперь на окопы деникинцев, а безнадежная скачка по лесу.
Делая последние предсмертные скачки, лошадь Коломийца выиграла еще полуверсту и остановилась, дрожа. Прежде чем она упала, Коломиец успел спрыгнуть и, с ходу растянувшись в пыли, поднял маузер. Маленький всадник плясал на кончике мушки — так далеко и так безнадежно, что Коломиец в отчаянии закричал и начал нажимать на спусковой крючок резко и зло. Маузер враз выплеснул все свои десять зарядов, а Лысый исчез, словно его никогда и не было — только пыльное облако постояло еще несколько мгновений на повороте дороги, а потом растаяло и оно.
* * *
Коля спокойно сидел в избушке лесника. Он был один. Он не сомневался в успехе — оставалось только терпеливо ждать.А Лысый мчался к лагерю. Он уже слышал условную перекличку бандитских часовых — крик кукушки, он уже чуял запах варева — наверное, убили кабана, он думал о том, как всего через несколько минут он выпустит всю обойму в ненавистную харю этого большевистского комиссара, этого гепеушника, этого негодяя, который сумел так ловко втереться в доверие и обмануть — что там лесных мужиков с их куриными мозгами, — его, человека, который десять лет служил в охранном отделении в Москве и всю гражданскую успешно плел сети в контрразведке одного из врангелевских подразделений.
«Что ни говори, они чему-то научились, — горько подумал Лысый. — И тем, кто примет эстафету от нас, будет еще труднее. А будет ли эта эстафета? — внезапно подумал он. — Чего заблуждаться? Все равно у любой веревочки есть конец, и, похоже, этот конец уже виден…»
У въезда в лагерь он назвал пароль и уже совсем было решил самолично рассчитаться с Колей, но в последний момент передумал. «Может быть, стоит попытаться выжать из него план? — думал Лысый. — Конечно, он — большевик, я их знаю, не одного отправил на луну. Он наверняка ничего не скажет, но ведь всякое может быть. Боль — очень сильное средство».
Уже на самом пороге избушки он снова подумал о том, что ГПУ и милиция наверняка знают от Коли точные координаты лагеря, и раз операция сорвана — чекисты и сотрудники УГРО вот-вот будут здесь, но жажда мести пересилила. Лысый вошел в избушку, с порога крикнул:
— Руки на затылок! И не вздумай шутить, — он упер дуло браунинга Коле в грудь и добавил: — Ты владеешь приемами, я — тоже. Не рыпайся. Я успею выстрелить раньше. Ко мне! — закричал он.
Вбежали бандиты.
— Свяжите его!
Коле завели руки назад и скрутили. От боли помутилось в глазах. «Еще вчера они кричали мне „ура“, — думал Коля, — они мне верили больше, чем богу. Сегодня — послушно вяжут и убьют не задумываясь».
— Мужики, — сказал Коля. — Как же так? Я же свой в доску!
— Нам все едино, — отозвался один из бандитов. — Скорее бы к одному концу.
И Коля понял, что у этих людей, уставших от бесконечного страха, не может быть убеждений и им действительно все равно — кому подчиняться и что делать, лишь бы еще на мгновение продлить привычное ощущение безнаказанности, еще на секунду окунуться в кровавое забытье насилия и не задумываться, только не задумываться ни о чем, потому что раздумье ведет к петле.
— Времени — в обрез, — сказал, Лысый. — Расскажи, кто еще тебе помогает, и ты легко умрешь. Лег-ко! — подчеркнул он. — Потому что если через пять минут ты не назовешь своих сообщников, я прикажу нарезать ремней — сначала из твоей спины, а потом — из живота. И ты будешь кричать от боли, ты станешь седым, будешь молить о смерти, как о глотке воды. Говори.
— Есть люди, — кивнул Коля. — Ты только не вздрагивай, они стоят за твоей спиной.
Лысый оглянулся, придвинулся вплотную к Коле:
— Не надо, Коляча, или как тебя там. Время шуток уже прошло. Свертывайте лагерь, мы уходим немедленно, — приказал он бандитам и добавил: — У тебя осталось пятнадцать минут — ровно столько, сколько нам нужно, чтобы уйти отсюда.
Коломиец шел по следам Лысого. Пригодилась служба в Буденновской коннице, умение безошибочно читать отпечатки лошадиных копыт. Коломиец понимал, что его затея безнадежна. В лагере триста вооруженных до зубов бандитов. У него — маузер без единого патрона. Лагерь тщательно охраняется. Он не знает даже пароля. Конечно же, Басаргин приведет отряд, и от банды останется одно воспоминание, но это уже никак не повлияет на судьбу Кондратьева: он будет мертв. Как попасть в лагерь? Как выручить Кондратьева? — в сотый раз задавал себе Коломиец этот вопрос и не находил ответа.