Страница:
Нам показалось подозрительным, что жандармы застали Шико курящим, мы решили разоблачить доносчика, и, уж не знаю почему, недоверие наше вдруг вызвал Раймундо. Он много говорил и еще больше спрашивал. Может быть, поэтому мы избегали его, а после случая с сигаретами вообще перестали его замечать. Однако Раймундо не сдавался и каждый день, утром и вечером, стучал в стену, пытаясь завязать с нами контакты, задавал какие-то странные и нелепые вопросы и все время повторял: "Здоровье и твердость", а однажды в коридоре попросил у меня покурить. В кармане у меня лежала почти целая пачка, но я не дал ему ни одной сигареты и ничего не ответил. Можно было сойти с ума от нашего обвиняющего молчания, но он не терял присутствия духа и продолжал твердить: "Здоровье и твердость". Лишь позднее, слишком поздно, мы узнали, что Раймундо был героем сопротивления, след его затерялся в одной из тюрем - не он ли, решив умереть, бросился на ограду из колючей проволоки, через которую был пропущен электрический ток? Мы долго потом терзались, оттого что не давали ему сигарет и обрекли своим подозрением на одиночество.
Недоверие, Алберто. Оно рождается, когда за тобой наблюдают тысячи глаз, когда тебя тысячу раз обманывают. Как-то меня вместе с другими заключенными перевели в новую камеру - это случалось часто, - в камере было три розетки. Я включил в одну из них электробритву - тока не было, не было его ни во второй, ни в третьей розетке. Тогда я дотронулся до розетки рукой и ощутил слабое дуновение. Поднес горящую спичку к отверстию. Она погасла. Тюремщики замаскировали розетками отверстия, сделанные, чтобы подслушивать наши разговоры. Мы залепили их хлебным мякишем.
Доносчиков, бандитов, мошенников, всякую дрянь сажали вместе с политическими заключенными, пытаясь внушить нам мысль, будто и мы такие же подонки. Один картежник, например, но останавливался ни перед чем, когда дело касалось игры. Однажды он заявил, что у него день рождения, и мы подарили ему, что у кого было. Помню, я отдал ему остатки сыра, присланного неделю назад Марией Кристиной. Потом он нам же продавал понемногу то, что получил в подарок от товарищей, а деньги пошли на игру в карты. В другой раз он сказал, что жена ложится на операцию и надо бы послать ей телеграмму, а денег взять неоткуда. Мы ему не поверили, потребовали показать письмо жены, он порылся в карманах и воздел руки к небу: "Боже праведный, неужели я его потерял!", но на следующее же утро явился с письмом, которое согласился написать для него надзиратель. Этот надзиратель, наверное, тоже играл в карты, а может, - и такое вполне вероятно - поверил в россказни плута. Не помню, рассказывал ли я об этом надзирателе. И об интригах и соперничестве между агентами тайной полиции, о борьбе между ними за лучшее место, об их стремлении подняться еще на одну ступень к власти и преуспеянию. Нередко они пользовались нами как пешками в своей игре, и мы участвовали в ней, сами того не подозревая. Этот тюремщик несколько лет прослужил без выходных. Всякий раз, когда кого-нибудь из нас переводили в другую тюрьму или выпускали на свободу, он делался унылым и раздражительным. И как-то признался нам: "Пусть вы со мной не желаете разговаривать, пусть меня ненавидите, все равно вы моя семья. Что со мной будет, когда вы отсюда уйдете?"
Ужасный телефон. Но дело не только в нем. Лицо Марии Кристины постоянно выражало мольбу. О чем? Поняла ли она наконец, что не Жасинта виновата в их отчуждении, что они сами создали свою трагедию, избрали образ жизни, который неизбежно отдалял их друг от друга? "Если захочешь, Васко, всегда можно начать жизнь сначала". Но как, Мария Кристина, и какой ценой? Многое придется похоронить, чтобы он мог возвратиться домой со спокойной совестью, обновленным. Жасинта будет лишь символической жертвой. Жасинта, Жасинта, ложный след, превратившийся в истинный! Смирится ли Жасинта с их возвратом к прошлому, не за тем, чтобы его повторить, ибо созданное ими было слишком несовершенно, но чтобы найти в себе мужество избавиться от множества ошибок? Нет, она не выпустит добычи из своих когтей. Ей хотелось видеть Марию Кристину уничтоженной, не способной начать все сначала или же озлобленной, что одинаково привело бы к разрыву между ней и Васко. Забвение, которого искала Жасинта, та Жасинта, что боялась трав молчания и одиночества, прорастающих в ней самой, заживо ее погребая, и животное наслаждение, которому она отдавалась без остатка, пытаясь забыться, требовали, чтобы Мария Кристина была уничтожена. В тот день, когда они условились встретиться в церкви (странное место встречи было неслучайным - Жасинта воспользовалась тем, что Мария Кристина, отчаявшись, не замечает расставленных ловушек), в тот день... Васко представил себе Жасинту в черном - он увидел ее в этом маскарадном костюме несколько часов спустя у Барбары, черная вуаль скрывала возбужденное лицо, - прячущуюся за высокими колоннами, которые напоминали окаменелые стволы деревьев и словно бы начинали двигаться, таинственные и прекрасные, когда кто-нибудь проходил мимо, или притаившуюся в темноте, у ниши, отделанной мрачным гранитом и задрапированной лиловым шелком, лиловой же была и набедренная повязка Христа, который тщился изобразить свои многовековые муки на филигранном пьедестале среди запаха восковых свечей и смутных отзвуков, неподалеку от дарохранительницы, помещенной на престол, обычно короли сидят на престоле спиной к стене, потому что боятся тех, кого заставляют преклонять перед собой колени; приглушенный скрип колонн, напоминающих окаменелые стволы деревьев или колонны в зале судебных заседаний, бормотание молитв, милосердие владыки, дарующего помилование и наказание, скорбь цветов, не приемлющих этого жестокого мира, сумерки на холмах, там - естественный мир облаков и детей, здесь - запах воска, молитвы и музыка, торжественная церковная музыка под готическими сводами, которая слышится неизвестно откуда и поднимается к пустующему амвону, но, хотя он пока пустует, незримое присутствие судьи, палача тирании, все равно ощущается; притаившись в темноте, Жасинта сжалась, напрягшись, точно рысь перед прыжком, она ждала, когда Мария Кристина доставит ей радость своим унижением.
Васко не сомневался, что Мария Кристина придет. Даже если она долго колебалась, прежде чем открыть боковую дверь церкви, даже если она до крови закусывала губу, пытаясь смирить свою гордость; желание убедиться в измене мужа не позволит ей отказаться от встречи, кроме того, она верила в себя, в свой едкий сарказм и презрение, которое обязательно выразит ее тонкий рот в момент встречи с соперницей. Мария Кристина придет, да, она придет и станет разглядывать одно за другим искаженные тусклым огнем свечей лица тех, кто сидит на скамьях внизу, и тех, кто предпочитает уединение на балюстраде, где глубокие кресла с изогнутыми спинками угрожают сомкнуть железные объятия на горле у безбожников; она станет присматриваться к каждому профилю, каждому затылку, каждому жесту, стараясь уловить любой едва заметный знак, и так как никто не отзовется на ее молчаливый призыв, она разволнуется еще сильней и рана в ее сердце раскроется еще шире, а в это время Жасинта, уверявшая, что она боится трав молчания, прорастающих в ней самой, заживо ее погребая, будет изучать ее оценивающим и настороженным, как у дикаря, взглядом. Мария Кристина обязательно придет. Должна прийти. Дрожа от ледяного холода, под звуки органа, которые поднимаются из неведомых недр по серебряным трубам, радостно прославляя сияющий свет небес за окнами, льющийся на главный алтарь, на пламенеющие балдахины из дамаста, и полумрак, где произрастают травы молчания, она узнает правду. Сколько бы ни пришлось ждать. Однако, как бы зорко ни вглядывалась Мария Кристина в каждого, кто входил и выходил из церкви, даже в тех, кто никак не мог быть похожим на ту, что звонила, от внимания ее ускользнула дама в трауре - стоя за колонной, напоминающей старое дерево, она следила, раздув ноздри, за безуспешными поисками соперницы. Жасинта. Та самая Жасинта, которая через несколько часов, в комнате Барбары, зардевшись от возбуждения, скажет: "Ты спрашиваешь, ношу ли я траур и в душе? Нет, дорогой, в душе моей траур окрашен в цвет твоего желания", - и тут же из черной одежды возникнет ее теплая нагота в розовом и влажном сиянии, словно только что после ванны.
С каких пор Мария Кристина начала подозревать, что Жасинта, или главным образом Жасинта, стоит на ее пути, пытаясь обольстить Васко? Вероятно, с тех пор, как... Размышления Васко прервал шум, обрушившийся на него, точно гроза. Испуганные голуби быстро попрятались за крышами домов, и в небо взмыл, выбрасывая из жабр струи дыма, семичасовой самолет.
Он взглянул на часы.
Самолет вылетел точно по расписанию.
XVI
Вероятно, с тех пор, как...
Море не было таким спокойным, как казалось издали, белые барашки, возникая на его поверхности, догоняли друг друга и тут же отступали, серый туман на горизонте предвещал ветер, хотя небо над головой было ярко-синим, и запыхавшийся муж Жасинты еще с откоса холма возвестил о своем прибытии:
- Извините за опоздание. Представляете, я целых десять минут добирался сюда из Эсторила, впереди ехал какой-то чудак, он вцепился в руль и весь напрягся, словно приготовился испражняться. Правильно я подметил?
Разговорчивость Марио, который обычно обрывал на середине самые короткие фразы, свидетельствовала о необычном возбуждении. Впрочем, основания для этого возбуждения были: в тот день компания Малафайи обновляла катер Марио - красавец пятиметровой длины с мощным мотором, делающий сорок миль в час даже против ветра. Этот породистый жеребец у мола Морского клуба зарывался носом в пену прибоя от нетерпения пуститься вскачь по волнам. Опаздывая, Марио разнервничался еще больше, к тому же он не сразу нашел место на стоянке - нахалы, не состоящие в Морском клубе и вообще не имеющие доступа в приличное общество, располагались в парке под носом у сторожа, которого давно следовало бы прогнать за нерадивость.
- Ведь правильно я подметил?
Только Сара поддержала его своим нежным, едва слышным голосом:
- Ваше сравнение просто находка.
Похвала, от кого бы она ни исходила, даже от Сары, не имевшей вкуса к такого рода остроумию, была для Марио редкой милостью, и он решил в благодарность за нее проявить внимание:
- А как ваша голова?
Сара пожала плечами и ответила не сразу:
- Немного кружится.
- На море при легком освежающем ветерке все пройдет, вот увидите.
Он щелкнул пальцами, подавая знак матросу, матрос в свою очередь свистнул перевозчику, чтобы тот доставил пассажиров на катер, поскольку волны усиливались и было рискованно подводить его к причалу.
- Я сейчас пойду переоденусь, - Марио направился в кабину для переодевания, и служитель приветствовал его без малейшей почтительности, таким образом он выделял членов клуба, людей избранных, из толпы, явившейся сюда в сомнительном качестве "приглашенных".
Все уже надели купальные костюмы, один Малафайя, должно быть не доверяя этому глубокому, синему, как индиго, небу, предусмотрительно захватил свитер с высоким воротом, точно "рыболов на северном полюсе", съязвила Жасинта, поглаживая бедра, туго обтянутые купальником. Дочь Жасинты, как всегда, хранила молчание: руки ее безвольно свисали между колен, тусклый взгляд был устремлен куда-то вдаль, идеальная модель для скульптуры, олицетворяющей безразличие.
Гости прогуливались взад-вперед по аллее, подвижные или неторопливые, но все одинаково загорелые; слышались обрывки разговоров, казавшиеся лишенными смысла - собеседники зачастую изъяснялись на языках-космополитах, ведь так приятно, когда тебя понимают только посвященные, которые ни за что не хотят смешиваться со слоняющимися около клуба выскочками.
- Whisky, darling?*
______________
* - Виски, дорогая? (англ.)
- Mais ca, ma petite, c'est une affaire de viol*.
______________
* - Но это, малышка, чуть ли не изнасилование (франц.).
- Aujourd'hui tu es ennuyeuse*.
______________
* - Сегодня ты невыносимо скучна (франц.).
Мужчины, даже если им перевалило за пятьдесят, были плечистыми, как юноши, бодрыми от солнца, моря и гимнастики, впрочем, от виски тоже. Женщины держались развязно и вызывающе, занятые болтовней о тряпках и о мужчинах.
Отказавшись от созерцания рыжей дамы в круглых очках, когда заметил, что Мария Кристина уже приготовилась отразить опасность и, пресекая дальнейшие поползновения мужа, презрительно скривила рот, Васко сел на железную перекладину рядом с двумя матросами, которые с помощью крана поднимали лодку, нуждавшуюся в ремонте. Старший из них, видимо, возражал младшему:
- Что ты мелешь? Коренные португальцы пришли с севера. На севере зародилась Португалия.
- В Гимараэнсе, это точно, - согласился другой, сраженный неопровержимым доводом.
- Это историки так говорят. А на самом деле она возникла в Порто. Вот послушай, Манел, - и оторвавшись на мгновение от работы, он провел смуглой рукой по губам, - послушай-ка, что получается: были Порто и Гайя. А потом грамотеи сложили два слова в одно и вышло... Португалия. Теперь разумеешь?
Манел, потрясенный столь впечатляющим арифметическим действием, выпустил трос, поддерживающий лодку в горизонтальном положении, за что ему и попало от товарища.
- Эй, дружище, заснул ты, что ли? Это тебе не в игрушки играть!
К берегу пристала шлюпка, из которой вышли две тощие длинноногие англичанки, их морщинистые, обычно бледные лица были покрыты бронзовым загаром. Англичанки смеялись, неизвестно чему. Их спутник тащил рыболовные снасти. Васко сунул руку в сумку Марии Кристины, где лежали одежда и завтрак ("Запаситесь едой, мы пробудем на катере целый день", - предупредил накануне муж Жасинты с подчеркнутой, почти жестокой веселостью), и достал персик. Он всегда ел фрукты в часы томительного безделья, чтобы не так обильно шла слюна, которая его мучила, как всех курильщиков трубки. Марио все еще по выходил из кабины, и, чтобы шлюпку не перехватили другие, Мария Кристина властным тоном предложила занять места. Лодка покачнулась, когда она прыгнула на скамейку. "Держись крепче", - предупредил Малафайя, видя, что жена колеблется, последовать ли ей примеру Марии Кристины, пока Васко делал вид, будто задумался, чтобы не помогать Жасинте, которая, заметив, что дочь отстает, сердито понукала ее: "Да пошевеливайся же ты, растяпа!" Когда все разместились в шлюпке, Жасинта воскликнула:
- А Марио все нет! И куда он запропастился?
Едва она произнесла это, Марио появился. Перепачканный, взволнованный, ликующий.
- Ты сегодня решил всюду опаздывать?
- Видишь ли, детка, я долго провозился, разыскивая ключ от кабины. А он оказался под решеткой, понятия не имею каким образом.
Мотор заработал, хотя шум его заглушала ветошь, матрос отдал швартовы. Шлюпка отчалила. Марио не сводил глаз со своего жеребца и уже представлял себе, как тот, закусив удила, помчится во весь опор, оставляя позади вспенившиеся волны. А Васко наблюдал за мужем своей любовницы; нескрываемое торжество не могло стереть с лица Марио выражение замкнутости, суровую и недоверчивую морщинку между бровями, следы надвигающейся старости. Однако, если приглядеться получше, в юношески энергичном, худом, мускулистом теле Марио ощущалась скрытая сила, которую он то ли из любви к комфорту, то ли из апатии предпочитал не проявлять. Вернее, проявлял, лишь управляя мощным катером, сообщая ему свой порыв, или элегантной спортивной машиной, покорной его умелым и твердым рукам - тем самым рукам, которые казались слабыми и смирившимися со своей слабостью, когда бездействовали. Васко наблюдал за мужем Жасинты, стараясь уловить в нем скрытое коварство или какую-нибудь смешную черточку, о которой слыхал, и хоть немного освоиться с мыслью, что это действительно муж Жасинты. Муж женщины, которой он обладал в жалкой комнатушке, значившейся в записной книжке Азередо ("Времена настали тяжелые, старик, полиция сует нос во все дырки. В этой стране святош даже приличного гнездышка не сыщешь. Потерпи, пока я найду для вас другое пристанище. Признаюсь тебе по секрету, есть у меня на примете восхитительное местечко. Просто мечта"), отчего еще более омерзительной становилась двусмысленность их отношений, в которых трудно было усмотреть хоть что-то достойное. Он наблюдал за мужем Жасинты, и, несмотря на суровую морщинку между бровями Марио, привлекшую внимание Васко, ему казалось естественным, что он, любовник, и другой, муж, находятся здесь вместе, в компании, мягким сентябрьским днем. Словно между ними существовал молчаливый договор, признающий законным такое положение.
Катер был пять метров в длину, с мотором в пятьдесят лошадиных сил, но для такого количества гостей он оказался тесноватым. Пока Марио поднимал якорь - "Ну, друзья, как вам правится мое приобретение?", - а потом заводил мотор, компания располагалась, кто где хотел. Васко вызвался быть рулевым, лишь бы чем-нибудь занять себя. Жасинта и Сара улеглись на брезенте в носовой части судна, и Сара опустила правую руку в бурлящую воду. Повинуясь приказу хозяина, катер яростно рванулся с места - "Держись крепче, Сара!", оставляя за собой пенный след, который у мола сливался с полосой прибоя. Бег жеребца постепенно ускорялся, становясь все более стремительным и грозным по мере того, как они удалялись от берега; казалось, нос катера ударяется о камни, с грохотом размалывая их, эхо этой схватки отдавалось в ушах; Марио, мышцы которого напрягались при каждом повороте руля, гордился своим бесстрашием.
- Пощадите! - взмолилась Сара, и ветер превратил ее крик о помощи в невнятный жалобный стон, тут же унесенный назад.
Но вот Марио повернул ключ зажигания, и жеребец, мигом укрощенный, затих, успокоился. Бешеная гонка прекратилась, поединок с морем окончился, волны улеглись, смиряя свой гнев, разбиваясь о выпуклые бока катера. Марио оглядел всю компанию, задержав взгляд на жене, его темные глаза вспыхнули от удовольствия.
- Ну как? Что я вам говорил? Вы справились с рулем, Васко?
- Более или менее.
- Да, этот зверь все равно что бык, ему нужны стальные вожжи.
- Все это очень хорошо, но теперь мы заслужили отдых, - простонала Сара, от испуга у нее все еще теснило в груди и было больно дышать, так исхлестали ее порывы ветра.
- И купанье, - подхватила Мария Кристина.
Когда якорь был брошен в прозрачную зеленоватую воду, она первая красиво и уверенно нырнула с борта катера и вновь показалась на поверхности уже далеко впереди. Мария Кристина занималась своими любимыми видами спорта с удовольствием и почти мужской хваткой. И любила, когда ее ловкость отмечали другие. О бассейнах для плавания она и слышать не желала. Иное дело море - его необъятный простор не нужно ни с кем делить, он принадлежит ей одной. Васко не осмелился последовать за ней, катер был далеко от берега, а он начинал задыхаться, проплыв несколько метров, и не хотел, чтобы с борта видели, как он догоняет катер, судорожно работая руками. Васко полез в сумку за другим персиком и, увидев, что Мария Кристина положила туда утреннюю газету, решил перечитать ее. Впрочем, перечитать - не совсем подходящее слово. За завтраком он равнодушно пробегал глазами заголовки и иногда днем, если выдавалось свободное время, просматривал все заметки подряд, хотя и не очень вникал в их содержание и лишь изредка заглядывал в отдел объявлений. Газетой он как бы отгораживался от мира, и в то же время она не давала ему думать, будто он замкнулся в своей цитадели. Пустой цитадели, обнесенной крепостной стеноп, преодолеть которую не могла даже лживая газета. Читать книгу? Книга вызывала на откровенность, принуждала давать и брать. Можно сказать - раскрывать себя. Ее страницы никогда не кончались! Он брался за книгу, затем откладывал - напрасный и тщетный труд.
Жасинта все еще не решалась купаться. Она лежала на животе, положив подбородок на скрещенные руки. Вдруг она обернулась к нему:
- Вам не трудно будет намазать мне спину маслом для загара?
Васко отрицательно покачал головой, показав глазами на дочь Жасинты, словно намекал, что Мария Кристина может появиться с минуты на минуту и лучше попросить девочку, однако Жасинта не отступала:
- Не будьте таким лентяем. Флакон с маслом стоит рядом с вами.
Упорное нежелание выполнить ее просьбу ни к чему бы не привело, оно показалось бы смешным упрямством, поэтому Васко с явной неохотой перешел на нос катера и налил масла в ладонь. Он нарочно подчеркивал неловкость своих движений, которые и в любой другой обстановке были бы резкими и неуклюжими прикосновение к теплому трепетному телу Жасинты приводило его в замешательство, напоминая о том, что произошло между ними несколько дней назад.
- Я не просила вас растирать меня, Васко! Пожалейте мою кожу, она вся горит. Разве вы не можете делать это поосторожнее?
Однако голос выдал ее. Дочь уловила в нем удовольствие и теперь следила за ними со скрытой враждебностью. Васко торопился кончить натирание, пока не вернулась Мария Кристина, как вдруг она появилась у другого борта катера, ее голова была, как всегда, горделиво откинута назад, крепкая шея казалась полнее, оттого что волосы были схвачены на затылке лентой. Лицо Марии Кристины сразу помрачнело и продолжало выражать упрек, когда она, уже стоя на палубе, растиралась полотенцем.
- Вам не мешало бы научить своего мужа быть любезнее... Он превратил мою спину в сплошную рану. - Тонкая улыбка Жасинты придала словам двойной смысл.
- Думаю, вы не упустили случая дать ему первый урок.
Васко побагровел, пытаясь проглотить подступивший к горлу комок. Запертый, словно в клетке, на этом проклятом катере, под надзором тюремщиков, не спускающих с него глаз, он вынужден был слушать и терпеть. (У стен, казалось, были глаза, у потолка - уши. И - не правда ли, Шико Моура? нам слышался или мерещился шорох ночных насекомых.) Впрочем, Мария Кристина умела выбрать момент, зная, что Васко не вспылит в присутствии посторонних либо сдержится, чтобы не затевать ссоры. То ли инстинктивно, то ли благодаря своей проницательности она всегда чувствовала, когда пора остановиться.
После этой сцены (ловко спровоцированной Жасинтой, только непонятно зачем) Марш Кристина не выпускала Васко из поля зрения. Ему даже не нужно было специально убеждаться в слежке. Он догадывался о ней, едва перехватывал косой взгляд Марии Кристины, делавшийся вдруг подозрительным и узким, словно щель, через которую ведут наблюдение, или же злобным, обвиняющим, - взгляд либо движение, по которому он догадывался, что она приближается медленно и неотвратимо. Так или иначе, он вдруг совершенно утратил естественность. Даже воздух будто стал разреженным: дыхание Васко сделалось коротким и прерывистым.
- А что, если мы немного подплывем к берегу? Там, наверно, такая приятная прохлада, - зевая предложила Жасинта.
- Где же может быть прохладней, чем здесь? - насмешливо возразил муж, однако мускулы на его руках напряглись, он принялся выбирать якорь. Видно было, что все на свете ему надоело.
Катер спокойно заскользил к бухте, прокладывая путь среди косяков весельных лодок, медлительных и неповоротливых, и плотов под парусами, полных молодежи, которой наскучила суета на пляже и которая хотела почувствовать себя хозяевами солнца и моря. Прибой бешено ударялся об отвесные скалы и утесы, заслоняющие мягкие силуэты дюн, берег угрожающе нависал в этом месте над водой черным базальтовым плато, волны постепенно размывали его, не заботясь о том, сколько времени уйдет на эту работу. В центре плато возвышался, точно оседлав его, дом строгих и благородных очертаний, а по краям рос кустарник, в котором пестрели цветы, словно бросая вызов угрюмому пейзажу. Дом, скалы и песчаная отмель, доходящая до первых террас на горном склоне, принадлежали крупному промышленнику. Дымящиеся трубы его владений можно было видеть по обе стороны залива. Гости промышленника наводняли плато, размещаясь под сенью искривленных от северного ветра сосен, или у белых столиков, сервированных высокомерной прислугой, или внизу, на девственном пляже без тентов, без хозяев, без транзисторов и запаха пищи, - на маленьком пляже, кромке чистого песка, где раздавался приглушенный рокот волн, пытающихся добраться до птичьих гнезд на скалах.
Муж Жасинты поднял руку, приветствуя компанию избранных, которая разместилась на выступающей пз моря скале, а сам погромче запустил мотор, чтобы они услыхали его шум.
- Ты кого-нибудь узнал? - недовольно спросила Жасинта, щуря глаза, чтобы получше разглядеть компанию.
- Нет, но это не имеет значения.
- Нет, имеет, мой дорогой.
Его суетливость не нравилась Жасинте, и она не скрывала этого, хотя сделала свое замечание самым мирным тоном, и Васко заметил в пристальном взгляде Сары сдержанную, но едкую насмешку.
Недоверие, Алберто. Оно рождается, когда за тобой наблюдают тысячи глаз, когда тебя тысячу раз обманывают. Как-то меня вместе с другими заключенными перевели в новую камеру - это случалось часто, - в камере было три розетки. Я включил в одну из них электробритву - тока не было, не было его ни во второй, ни в третьей розетке. Тогда я дотронулся до розетки рукой и ощутил слабое дуновение. Поднес горящую спичку к отверстию. Она погасла. Тюремщики замаскировали розетками отверстия, сделанные, чтобы подслушивать наши разговоры. Мы залепили их хлебным мякишем.
Доносчиков, бандитов, мошенников, всякую дрянь сажали вместе с политическими заключенными, пытаясь внушить нам мысль, будто и мы такие же подонки. Один картежник, например, но останавливался ни перед чем, когда дело касалось игры. Однажды он заявил, что у него день рождения, и мы подарили ему, что у кого было. Помню, я отдал ему остатки сыра, присланного неделю назад Марией Кристиной. Потом он нам же продавал понемногу то, что получил в подарок от товарищей, а деньги пошли на игру в карты. В другой раз он сказал, что жена ложится на операцию и надо бы послать ей телеграмму, а денег взять неоткуда. Мы ему не поверили, потребовали показать письмо жены, он порылся в карманах и воздел руки к небу: "Боже праведный, неужели я его потерял!", но на следующее же утро явился с письмом, которое согласился написать для него надзиратель. Этот надзиратель, наверное, тоже играл в карты, а может, - и такое вполне вероятно - поверил в россказни плута. Не помню, рассказывал ли я об этом надзирателе. И об интригах и соперничестве между агентами тайной полиции, о борьбе между ними за лучшее место, об их стремлении подняться еще на одну ступень к власти и преуспеянию. Нередко они пользовались нами как пешками в своей игре, и мы участвовали в ней, сами того не подозревая. Этот тюремщик несколько лет прослужил без выходных. Всякий раз, когда кого-нибудь из нас переводили в другую тюрьму или выпускали на свободу, он делался унылым и раздражительным. И как-то признался нам: "Пусть вы со мной не желаете разговаривать, пусть меня ненавидите, все равно вы моя семья. Что со мной будет, когда вы отсюда уйдете?"
Ужасный телефон. Но дело не только в нем. Лицо Марии Кристины постоянно выражало мольбу. О чем? Поняла ли она наконец, что не Жасинта виновата в их отчуждении, что они сами создали свою трагедию, избрали образ жизни, который неизбежно отдалял их друг от друга? "Если захочешь, Васко, всегда можно начать жизнь сначала". Но как, Мария Кристина, и какой ценой? Многое придется похоронить, чтобы он мог возвратиться домой со спокойной совестью, обновленным. Жасинта будет лишь символической жертвой. Жасинта, Жасинта, ложный след, превратившийся в истинный! Смирится ли Жасинта с их возвратом к прошлому, не за тем, чтобы его повторить, ибо созданное ими было слишком несовершенно, но чтобы найти в себе мужество избавиться от множества ошибок? Нет, она не выпустит добычи из своих когтей. Ей хотелось видеть Марию Кристину уничтоженной, не способной начать все сначала или же озлобленной, что одинаково привело бы к разрыву между ней и Васко. Забвение, которого искала Жасинта, та Жасинта, что боялась трав молчания и одиночества, прорастающих в ней самой, заживо ее погребая, и животное наслаждение, которому она отдавалась без остатка, пытаясь забыться, требовали, чтобы Мария Кристина была уничтожена. В тот день, когда они условились встретиться в церкви (странное место встречи было неслучайным - Жасинта воспользовалась тем, что Мария Кристина, отчаявшись, не замечает расставленных ловушек), в тот день... Васко представил себе Жасинту в черном - он увидел ее в этом маскарадном костюме несколько часов спустя у Барбары, черная вуаль скрывала возбужденное лицо, - прячущуюся за высокими колоннами, которые напоминали окаменелые стволы деревьев и словно бы начинали двигаться, таинственные и прекрасные, когда кто-нибудь проходил мимо, или притаившуюся в темноте, у ниши, отделанной мрачным гранитом и задрапированной лиловым шелком, лиловой же была и набедренная повязка Христа, который тщился изобразить свои многовековые муки на филигранном пьедестале среди запаха восковых свечей и смутных отзвуков, неподалеку от дарохранительницы, помещенной на престол, обычно короли сидят на престоле спиной к стене, потому что боятся тех, кого заставляют преклонять перед собой колени; приглушенный скрип колонн, напоминающих окаменелые стволы деревьев или колонны в зале судебных заседаний, бормотание молитв, милосердие владыки, дарующего помилование и наказание, скорбь цветов, не приемлющих этого жестокого мира, сумерки на холмах, там - естественный мир облаков и детей, здесь - запах воска, молитвы и музыка, торжественная церковная музыка под готическими сводами, которая слышится неизвестно откуда и поднимается к пустующему амвону, но, хотя он пока пустует, незримое присутствие судьи, палача тирании, все равно ощущается; притаившись в темноте, Жасинта сжалась, напрягшись, точно рысь перед прыжком, она ждала, когда Мария Кристина доставит ей радость своим унижением.
Васко не сомневался, что Мария Кристина придет. Даже если она долго колебалась, прежде чем открыть боковую дверь церкви, даже если она до крови закусывала губу, пытаясь смирить свою гордость; желание убедиться в измене мужа не позволит ей отказаться от встречи, кроме того, она верила в себя, в свой едкий сарказм и презрение, которое обязательно выразит ее тонкий рот в момент встречи с соперницей. Мария Кристина придет, да, она придет и станет разглядывать одно за другим искаженные тусклым огнем свечей лица тех, кто сидит на скамьях внизу, и тех, кто предпочитает уединение на балюстраде, где глубокие кресла с изогнутыми спинками угрожают сомкнуть железные объятия на горле у безбожников; она станет присматриваться к каждому профилю, каждому затылку, каждому жесту, стараясь уловить любой едва заметный знак, и так как никто не отзовется на ее молчаливый призыв, она разволнуется еще сильней и рана в ее сердце раскроется еще шире, а в это время Жасинта, уверявшая, что она боится трав молчания, прорастающих в ней самой, заживо ее погребая, будет изучать ее оценивающим и настороженным, как у дикаря, взглядом. Мария Кристина обязательно придет. Должна прийти. Дрожа от ледяного холода, под звуки органа, которые поднимаются из неведомых недр по серебряным трубам, радостно прославляя сияющий свет небес за окнами, льющийся на главный алтарь, на пламенеющие балдахины из дамаста, и полумрак, где произрастают травы молчания, она узнает правду. Сколько бы ни пришлось ждать. Однако, как бы зорко ни вглядывалась Мария Кристина в каждого, кто входил и выходил из церкви, даже в тех, кто никак не мог быть похожим на ту, что звонила, от внимания ее ускользнула дама в трауре - стоя за колонной, напоминающей старое дерево, она следила, раздув ноздри, за безуспешными поисками соперницы. Жасинта. Та самая Жасинта, которая через несколько часов, в комнате Барбары, зардевшись от возбуждения, скажет: "Ты спрашиваешь, ношу ли я траур и в душе? Нет, дорогой, в душе моей траур окрашен в цвет твоего желания", - и тут же из черной одежды возникнет ее теплая нагота в розовом и влажном сиянии, словно только что после ванны.
С каких пор Мария Кристина начала подозревать, что Жасинта, или главным образом Жасинта, стоит на ее пути, пытаясь обольстить Васко? Вероятно, с тех пор, как... Размышления Васко прервал шум, обрушившийся на него, точно гроза. Испуганные голуби быстро попрятались за крышами домов, и в небо взмыл, выбрасывая из жабр струи дыма, семичасовой самолет.
Он взглянул на часы.
Самолет вылетел точно по расписанию.
XVI
Вероятно, с тех пор, как...
Море не было таким спокойным, как казалось издали, белые барашки, возникая на его поверхности, догоняли друг друга и тут же отступали, серый туман на горизонте предвещал ветер, хотя небо над головой было ярко-синим, и запыхавшийся муж Жасинты еще с откоса холма возвестил о своем прибытии:
- Извините за опоздание. Представляете, я целых десять минут добирался сюда из Эсторила, впереди ехал какой-то чудак, он вцепился в руль и весь напрягся, словно приготовился испражняться. Правильно я подметил?
Разговорчивость Марио, который обычно обрывал на середине самые короткие фразы, свидетельствовала о необычном возбуждении. Впрочем, основания для этого возбуждения были: в тот день компания Малафайи обновляла катер Марио - красавец пятиметровой длины с мощным мотором, делающий сорок миль в час даже против ветра. Этот породистый жеребец у мола Морского клуба зарывался носом в пену прибоя от нетерпения пуститься вскачь по волнам. Опаздывая, Марио разнервничался еще больше, к тому же он не сразу нашел место на стоянке - нахалы, не состоящие в Морском клубе и вообще не имеющие доступа в приличное общество, располагались в парке под носом у сторожа, которого давно следовало бы прогнать за нерадивость.
- Ведь правильно я подметил?
Только Сара поддержала его своим нежным, едва слышным голосом:
- Ваше сравнение просто находка.
Похвала, от кого бы она ни исходила, даже от Сары, не имевшей вкуса к такого рода остроумию, была для Марио редкой милостью, и он решил в благодарность за нее проявить внимание:
- А как ваша голова?
Сара пожала плечами и ответила не сразу:
- Немного кружится.
- На море при легком освежающем ветерке все пройдет, вот увидите.
Он щелкнул пальцами, подавая знак матросу, матрос в свою очередь свистнул перевозчику, чтобы тот доставил пассажиров на катер, поскольку волны усиливались и было рискованно подводить его к причалу.
- Я сейчас пойду переоденусь, - Марио направился в кабину для переодевания, и служитель приветствовал его без малейшей почтительности, таким образом он выделял членов клуба, людей избранных, из толпы, явившейся сюда в сомнительном качестве "приглашенных".
Все уже надели купальные костюмы, один Малафайя, должно быть не доверяя этому глубокому, синему, как индиго, небу, предусмотрительно захватил свитер с высоким воротом, точно "рыболов на северном полюсе", съязвила Жасинта, поглаживая бедра, туго обтянутые купальником. Дочь Жасинты, как всегда, хранила молчание: руки ее безвольно свисали между колен, тусклый взгляд был устремлен куда-то вдаль, идеальная модель для скульптуры, олицетворяющей безразличие.
Гости прогуливались взад-вперед по аллее, подвижные или неторопливые, но все одинаково загорелые; слышались обрывки разговоров, казавшиеся лишенными смысла - собеседники зачастую изъяснялись на языках-космополитах, ведь так приятно, когда тебя понимают только посвященные, которые ни за что не хотят смешиваться со слоняющимися около клуба выскочками.
- Whisky, darling?*
______________
* - Виски, дорогая? (англ.)
- Mais ca, ma petite, c'est une affaire de viol*.
______________
* - Но это, малышка, чуть ли не изнасилование (франц.).
- Aujourd'hui tu es ennuyeuse*.
______________
* - Сегодня ты невыносимо скучна (франц.).
Мужчины, даже если им перевалило за пятьдесят, были плечистыми, как юноши, бодрыми от солнца, моря и гимнастики, впрочем, от виски тоже. Женщины держались развязно и вызывающе, занятые болтовней о тряпках и о мужчинах.
Отказавшись от созерцания рыжей дамы в круглых очках, когда заметил, что Мария Кристина уже приготовилась отразить опасность и, пресекая дальнейшие поползновения мужа, презрительно скривила рот, Васко сел на железную перекладину рядом с двумя матросами, которые с помощью крана поднимали лодку, нуждавшуюся в ремонте. Старший из них, видимо, возражал младшему:
- Что ты мелешь? Коренные португальцы пришли с севера. На севере зародилась Португалия.
- В Гимараэнсе, это точно, - согласился другой, сраженный неопровержимым доводом.
- Это историки так говорят. А на самом деле она возникла в Порто. Вот послушай, Манел, - и оторвавшись на мгновение от работы, он провел смуглой рукой по губам, - послушай-ка, что получается: были Порто и Гайя. А потом грамотеи сложили два слова в одно и вышло... Португалия. Теперь разумеешь?
Манел, потрясенный столь впечатляющим арифметическим действием, выпустил трос, поддерживающий лодку в горизонтальном положении, за что ему и попало от товарища.
- Эй, дружище, заснул ты, что ли? Это тебе не в игрушки играть!
К берегу пристала шлюпка, из которой вышли две тощие длинноногие англичанки, их морщинистые, обычно бледные лица были покрыты бронзовым загаром. Англичанки смеялись, неизвестно чему. Их спутник тащил рыболовные снасти. Васко сунул руку в сумку Марии Кристины, где лежали одежда и завтрак ("Запаситесь едой, мы пробудем на катере целый день", - предупредил накануне муж Жасинты с подчеркнутой, почти жестокой веселостью), и достал персик. Он всегда ел фрукты в часы томительного безделья, чтобы не так обильно шла слюна, которая его мучила, как всех курильщиков трубки. Марио все еще по выходил из кабины, и, чтобы шлюпку не перехватили другие, Мария Кристина властным тоном предложила занять места. Лодка покачнулась, когда она прыгнула на скамейку. "Держись крепче", - предупредил Малафайя, видя, что жена колеблется, последовать ли ей примеру Марии Кристины, пока Васко делал вид, будто задумался, чтобы не помогать Жасинте, которая, заметив, что дочь отстает, сердито понукала ее: "Да пошевеливайся же ты, растяпа!" Когда все разместились в шлюпке, Жасинта воскликнула:
- А Марио все нет! И куда он запропастился?
Едва она произнесла это, Марио появился. Перепачканный, взволнованный, ликующий.
- Ты сегодня решил всюду опаздывать?
- Видишь ли, детка, я долго провозился, разыскивая ключ от кабины. А он оказался под решеткой, понятия не имею каким образом.
Мотор заработал, хотя шум его заглушала ветошь, матрос отдал швартовы. Шлюпка отчалила. Марио не сводил глаз со своего жеребца и уже представлял себе, как тот, закусив удила, помчится во весь опор, оставляя позади вспенившиеся волны. А Васко наблюдал за мужем своей любовницы; нескрываемое торжество не могло стереть с лица Марио выражение замкнутости, суровую и недоверчивую морщинку между бровями, следы надвигающейся старости. Однако, если приглядеться получше, в юношески энергичном, худом, мускулистом теле Марио ощущалась скрытая сила, которую он то ли из любви к комфорту, то ли из апатии предпочитал не проявлять. Вернее, проявлял, лишь управляя мощным катером, сообщая ему свой порыв, или элегантной спортивной машиной, покорной его умелым и твердым рукам - тем самым рукам, которые казались слабыми и смирившимися со своей слабостью, когда бездействовали. Васко наблюдал за мужем Жасинты, стараясь уловить в нем скрытое коварство или какую-нибудь смешную черточку, о которой слыхал, и хоть немного освоиться с мыслью, что это действительно муж Жасинты. Муж женщины, которой он обладал в жалкой комнатушке, значившейся в записной книжке Азередо ("Времена настали тяжелые, старик, полиция сует нос во все дырки. В этой стране святош даже приличного гнездышка не сыщешь. Потерпи, пока я найду для вас другое пристанище. Признаюсь тебе по секрету, есть у меня на примете восхитительное местечко. Просто мечта"), отчего еще более омерзительной становилась двусмысленность их отношений, в которых трудно было усмотреть хоть что-то достойное. Он наблюдал за мужем Жасинты, и, несмотря на суровую морщинку между бровями Марио, привлекшую внимание Васко, ему казалось естественным, что он, любовник, и другой, муж, находятся здесь вместе, в компании, мягким сентябрьским днем. Словно между ними существовал молчаливый договор, признающий законным такое положение.
Катер был пять метров в длину, с мотором в пятьдесят лошадиных сил, но для такого количества гостей он оказался тесноватым. Пока Марио поднимал якорь - "Ну, друзья, как вам правится мое приобретение?", - а потом заводил мотор, компания располагалась, кто где хотел. Васко вызвался быть рулевым, лишь бы чем-нибудь занять себя. Жасинта и Сара улеглись на брезенте в носовой части судна, и Сара опустила правую руку в бурлящую воду. Повинуясь приказу хозяина, катер яростно рванулся с места - "Держись крепче, Сара!", оставляя за собой пенный след, который у мола сливался с полосой прибоя. Бег жеребца постепенно ускорялся, становясь все более стремительным и грозным по мере того, как они удалялись от берега; казалось, нос катера ударяется о камни, с грохотом размалывая их, эхо этой схватки отдавалось в ушах; Марио, мышцы которого напрягались при каждом повороте руля, гордился своим бесстрашием.
- Пощадите! - взмолилась Сара, и ветер превратил ее крик о помощи в невнятный жалобный стон, тут же унесенный назад.
Но вот Марио повернул ключ зажигания, и жеребец, мигом укрощенный, затих, успокоился. Бешеная гонка прекратилась, поединок с морем окончился, волны улеглись, смиряя свой гнев, разбиваясь о выпуклые бока катера. Марио оглядел всю компанию, задержав взгляд на жене, его темные глаза вспыхнули от удовольствия.
- Ну как? Что я вам говорил? Вы справились с рулем, Васко?
- Более или менее.
- Да, этот зверь все равно что бык, ему нужны стальные вожжи.
- Все это очень хорошо, но теперь мы заслужили отдых, - простонала Сара, от испуга у нее все еще теснило в груди и было больно дышать, так исхлестали ее порывы ветра.
- И купанье, - подхватила Мария Кристина.
Когда якорь был брошен в прозрачную зеленоватую воду, она первая красиво и уверенно нырнула с борта катера и вновь показалась на поверхности уже далеко впереди. Мария Кристина занималась своими любимыми видами спорта с удовольствием и почти мужской хваткой. И любила, когда ее ловкость отмечали другие. О бассейнах для плавания она и слышать не желала. Иное дело море - его необъятный простор не нужно ни с кем делить, он принадлежит ей одной. Васко не осмелился последовать за ней, катер был далеко от берега, а он начинал задыхаться, проплыв несколько метров, и не хотел, чтобы с борта видели, как он догоняет катер, судорожно работая руками. Васко полез в сумку за другим персиком и, увидев, что Мария Кристина положила туда утреннюю газету, решил перечитать ее. Впрочем, перечитать - не совсем подходящее слово. За завтраком он равнодушно пробегал глазами заголовки и иногда днем, если выдавалось свободное время, просматривал все заметки подряд, хотя и не очень вникал в их содержание и лишь изредка заглядывал в отдел объявлений. Газетой он как бы отгораживался от мира, и в то же время она не давала ему думать, будто он замкнулся в своей цитадели. Пустой цитадели, обнесенной крепостной стеноп, преодолеть которую не могла даже лживая газета. Читать книгу? Книга вызывала на откровенность, принуждала давать и брать. Можно сказать - раскрывать себя. Ее страницы никогда не кончались! Он брался за книгу, затем откладывал - напрасный и тщетный труд.
Жасинта все еще не решалась купаться. Она лежала на животе, положив подбородок на скрещенные руки. Вдруг она обернулась к нему:
- Вам не трудно будет намазать мне спину маслом для загара?
Васко отрицательно покачал головой, показав глазами на дочь Жасинты, словно намекал, что Мария Кристина может появиться с минуты на минуту и лучше попросить девочку, однако Жасинта не отступала:
- Не будьте таким лентяем. Флакон с маслом стоит рядом с вами.
Упорное нежелание выполнить ее просьбу ни к чему бы не привело, оно показалось бы смешным упрямством, поэтому Васко с явной неохотой перешел на нос катера и налил масла в ладонь. Он нарочно подчеркивал неловкость своих движений, которые и в любой другой обстановке были бы резкими и неуклюжими прикосновение к теплому трепетному телу Жасинты приводило его в замешательство, напоминая о том, что произошло между ними несколько дней назад.
- Я не просила вас растирать меня, Васко! Пожалейте мою кожу, она вся горит. Разве вы не можете делать это поосторожнее?
Однако голос выдал ее. Дочь уловила в нем удовольствие и теперь следила за ними со скрытой враждебностью. Васко торопился кончить натирание, пока не вернулась Мария Кристина, как вдруг она появилась у другого борта катера, ее голова была, как всегда, горделиво откинута назад, крепкая шея казалась полнее, оттого что волосы были схвачены на затылке лентой. Лицо Марии Кристины сразу помрачнело и продолжало выражать упрек, когда она, уже стоя на палубе, растиралась полотенцем.
- Вам не мешало бы научить своего мужа быть любезнее... Он превратил мою спину в сплошную рану. - Тонкая улыбка Жасинты придала словам двойной смысл.
- Думаю, вы не упустили случая дать ему первый урок.
Васко побагровел, пытаясь проглотить подступивший к горлу комок. Запертый, словно в клетке, на этом проклятом катере, под надзором тюремщиков, не спускающих с него глаз, он вынужден был слушать и терпеть. (У стен, казалось, были глаза, у потолка - уши. И - не правда ли, Шико Моура? нам слышался или мерещился шорох ночных насекомых.) Впрочем, Мария Кристина умела выбрать момент, зная, что Васко не вспылит в присутствии посторонних либо сдержится, чтобы не затевать ссоры. То ли инстинктивно, то ли благодаря своей проницательности она всегда чувствовала, когда пора остановиться.
После этой сцены (ловко спровоцированной Жасинтой, только непонятно зачем) Марш Кристина не выпускала Васко из поля зрения. Ему даже не нужно было специально убеждаться в слежке. Он догадывался о ней, едва перехватывал косой взгляд Марии Кристины, делавшийся вдруг подозрительным и узким, словно щель, через которую ведут наблюдение, или же злобным, обвиняющим, - взгляд либо движение, по которому он догадывался, что она приближается медленно и неотвратимо. Так или иначе, он вдруг совершенно утратил естественность. Даже воздух будто стал разреженным: дыхание Васко сделалось коротким и прерывистым.
- А что, если мы немного подплывем к берегу? Там, наверно, такая приятная прохлада, - зевая предложила Жасинта.
- Где же может быть прохладней, чем здесь? - насмешливо возразил муж, однако мускулы на его руках напряглись, он принялся выбирать якорь. Видно было, что все на свете ему надоело.
Катер спокойно заскользил к бухте, прокладывая путь среди косяков весельных лодок, медлительных и неповоротливых, и плотов под парусами, полных молодежи, которой наскучила суета на пляже и которая хотела почувствовать себя хозяевами солнца и моря. Прибой бешено ударялся об отвесные скалы и утесы, заслоняющие мягкие силуэты дюн, берег угрожающе нависал в этом месте над водой черным базальтовым плато, волны постепенно размывали его, не заботясь о том, сколько времени уйдет на эту работу. В центре плато возвышался, точно оседлав его, дом строгих и благородных очертаний, а по краям рос кустарник, в котором пестрели цветы, словно бросая вызов угрюмому пейзажу. Дом, скалы и песчаная отмель, доходящая до первых террас на горном склоне, принадлежали крупному промышленнику. Дымящиеся трубы его владений можно было видеть по обе стороны залива. Гости промышленника наводняли плато, размещаясь под сенью искривленных от северного ветра сосен, или у белых столиков, сервированных высокомерной прислугой, или внизу, на девственном пляже без тентов, без хозяев, без транзисторов и запаха пищи, - на маленьком пляже, кромке чистого песка, где раздавался приглушенный рокот волн, пытающихся добраться до птичьих гнезд на скалах.
Муж Жасинты поднял руку, приветствуя компанию избранных, которая разместилась на выступающей пз моря скале, а сам погромче запустил мотор, чтобы они услыхали его шум.
- Ты кого-нибудь узнал? - недовольно спросила Жасинта, щуря глаза, чтобы получше разглядеть компанию.
- Нет, но это не имеет значения.
- Нет, имеет, мой дорогой.
Его суетливость не нравилась Жасинте, и она не скрывала этого, хотя сделала свое замечание самым мирным тоном, и Васко заметил в пристальном взгляде Сары сдержанную, но едкую насмешку.