Страница:
Алексею показалось, что время остановилось. Возможно, это неприятное ощущение усугублялось гробовой тишиной, царившей в квартире старого коллекционера — окна были наглухо закрыты, за то время, что старик находился в больнице, встали все его часы, включая и напольные. Он вглядывался в тускло поблескивающие в сумеречном полумраке циферблаты, будто говорящие ему: «Жизнь остановилась, раз хозяина нет дома, и войдет в привычную колею только с его возвращением… Да мы и сами не прочь передохнуть…»
Он услышал легкий скрип двери, шорох, резко обернулся и не столько разглядел, сколько ощутил всеми органами чувств — пришла Марина.
Он подошел к ней, но она, странное дело, не сделала даже малейшего движения ему навстречу, и он остановился, чувствуя легкое шевеление воздуха от ее дыхания.
— Не боишься? — спросила она, все так же неподвижно стоя у порога, словно не решаясь покинуть его, переступить некую грань, отделяющую ее от чего-то постыдного и необратимого.
— Значит, ты все-таки поверила этим бредням, — сказал он горько.
— Конечно, — просто ответила Марина, стараясь увидеть его глаза. Он не заметил в ее взгляде ни страха, ни смущения.
— Почему?
— Я же тебе не мама, — усмехнулась Марина. — Это ей ты мог задурить голову насчет того, что ни в чем не виноват…
Повисла тягостная тишина.
— Может, мы с тобой выпьем чего-нибудь? — не очень уверенно предложил Алексей, чтобы хоть как-то разрядить обстановку. — Наверняка ведь у папаши твоего есть заначка…
Она снова усмехнулась:
— Есть. Правда, вряд ли выпивка что-нибудь изменит, но давай…
Он помрачнел.
— Что, по-твоему, уже ничего изменить нельзя, да? А как же все слова, заверения, даже твои слезы… все это… все это… — Он запнулся. — Ты же ведь сама говорила, что любишь меня такого, каков я есть! И ты вот так, сразу и поверила? Ну и что? Теперь укажешь мне на дверь?
— Вот уж никогда не думала, что ты способен на такую… на такую красноречивую истерику, — спокойно сказала она. — Знаешь, она тебе как-то совсем не к лицу…
— А что, что мне к лицу?! — снова не выдержал он. — Нож, пистолет в руке, искаженная от злобы рожа? Это мне к лицу, да?
— Успокойся, — спокойно сказала она и вышла на кухню. Вернулась с бутылкой вина и двумя бокалами. Молча разлила вино, протянула один бокал ему, продолжила разговор: — Ты так странно нервничаешь, будто и впрямь виноват во всех тех грехах, в которых тебя обвиняют. — Потянулась к нему своим бокалом. — Прозит.
Оба молча осушили свое вино, посидели, оглушенные возникшей паузой.
— Самое смешное, что они правы, — угрюмо произнес Алексей. — И меня совсем не зря разыскивают по всей стране. Да, я бежал из колонии, куда попал за чужие грехи, да, я фактически ограбил человека, который обобрал моих однополчан, на мне даже чужая кровь есть — не на войне, здесь уже, в так называемой мирной жизни…. Но знаешь, я не чувствую себя виноватым ни в чем, потому что ни разу — слышишь? — ни разу я не поступился ни честью, ни совестью! Меня убивали, я числился в покойниках, и вот я воскрес, чтобы узнать, что на меня объявлен всероссийский розыск! Ну и черт с ним! Ты только скажи мне: ты со мной или?.. У тебя сейчас хорошая возможность поставить точку и не мараться ни в каком дерьме, которым меня уже вовсю поливают и неизвестно сколько еще будут поливать потом…
— Милый, зачем ты так кричишь? — мягко сказала она. — А насчет того, с кем я… Я тоже, как и ты, горжусь тем, что никогда ничего не делала вопреки совести или вопреки убеждениям. Я не могла бы полюбить, если бы не видела в тебе того человека, который моей любви достоин… Извини, что приходится это говорить. А оттого, что кто-то что-то объявил по телевизору — ничего изменить не может. Я как верила тебе, так и верю. Это можешь изменить только ты сам… Вот такое вот у меня убеждение… Хочешь переубедить меня? Попробуй…
Она помолчала, налила еще вина себе и ему, положила свою прохладную ладонь на его руку, добавила:
— Я только об одном прошу тебя — никогда мне не лги. Лучше рассказывай все как есть. Тогда я тоже буду с тобой откровенна до конца… Да, и чтобы расставить все точки над «i», сразу скажу: мне известно, что ты знаешь про завещание… — Она сглотнула горький комок и с трудом договорила: — Про завещание моего отца.
— Я понимаю, что ты этим хочешь сказать, — тяжело роняя слова, произнес он. — Что я решил использовать тебя, верно?
— Да, я не могу об этом не думать…
— Если поначалу даже и было так, то потом, чем больше я узнавал тебя, тем сильнее я… В общем, я вправду хочу, чтобы мы были вместе. Подожди, я еще найду свое место во всем этом бедламе, и у нас с тобой будет просто чудесная жизнь, я тебе обещаю! А коллекция… коллекция мне не нужна, мне просто надо было найти способ встретиться с братом Леонидом. И я очень хотел бы управиться до того, как меня заметут… Если, конечно, — сказал он вдруг с лукавой улыбкой, — заметут, в чем я сильно сомневаюсь… Вот такие вот пироги, Мариша.
— Ну вот, вроде как замуж зовешь, а сам собрался садиться, — печально сказала она, словно не слыша его последних слов.
— Я ж говорю — это бабушка надвое сказала насчет садиться. Но если честно, очень многое тут будет зависеть от моего братишки…
— Коля… — мягко сказала она.
— Ты разве не слышала? Меня зовут Алексей, — поправил он. — Алексей Остроумов. А по паспорту я сейчас и вовсе Расторгуев Василий Викентьевич. Видишь, какая путаница — такой у честных людей не бывает…
— Да-а, — протянула Марина. — Это уж точно. Но все-таки позволь, я пока буду называть тебя прежним именем… пока не привыкла… О, господи, зачем ты только свалился на мою голову! И, главное, во всем у меня теперь облом! Только полюбила — вдруг нате вам! Только узнала про отца, а он… Не жизнь — какая-то сплошная черная полоса!
Он прижал ее к себе, как маленькую, ласково принялся гладить по голове, испытывая от этих невинных прикосновений такую нежность, какой не знал никогда в жизни.
— Ну что ты, что ты, что ты, Манечка, — бормотал он, — успокойся, родная. Ну, я плохой, но Антон-то Григорьевич ведь хороший, и он жив, что ж ты его хоронишь раньше времени? Успокойся, поставят его на ноги. Ленька приедет — придумает что-нибудь и насчет заграничных врачей, будем папу как президента Ельцина выхаживать.
— Ну и что? — всхлипнула она. — Мы его вылечим, он придет в себя, вернется, а коллекции больше уже нет? Вот уж когда его не спасут никакие врачи!
Алексей даже засмеялся — так вот чего она еще боится, глупая! Он еще крепче обнял ее за плечи.
— Да ты что, правда, что ли, так думаешь? Да никуда она не денется, эта коллекция! Она же только предлог! Мне нужно встретиться с братом, вот и все. Не могу же я всю жизнь где-то прятаться, отсиживаться! Я жить хочу!
Марина отстранилась от него, вытирая слезы.
— Когда должен приехать твой брат? — совсем другим, деловитым тоном осведомилась она.
— Если он вылетит сразу после получения письма… извини, но пришлось пойти на обман, послать ему письмо от имени Антона Григорьевича… то он будет здесь если не завтра, то послезавтра — точно. Он обязательно прилетит! Мало того что для него, для чудилы, птицы и все, что с ними связано, — главное хобби. Но я ему еще написал от себя, что я жив и здоров и что жду его здесь — я указал в письме этот адрес и телефон. Понимаешь, я же числился погибшим… Я к тому, что это немного извиняет мой подлог, разве нет? Хотя что я буду делать, если сюда нагрянет какой-нибудь ОМОН ума не приложу…
— Они сюда не придут, — уверенно сказала Марина. — К нам с мамой могут, чтобы проверить, не прячем ли мы тебя. А к папе… какое непривычное слово… а к папе — ни за что. Так что я готова к их приходу. И к новым душещипательным речам о морали и нравственности — дескать, негоже покрывать преступника и все такое прочее.
Эх, товарищи дорогие, да если б жизнь можно было вот так разлиновать и раскрасить: вот с этой стороны хорошее, с этой стороны — плохое. Может, он для вас и плохой, вот этот сильный, мужественный человек, а для нее, Марины Никоновой, он самый лучший и самый главный на свете!
Голос Алексея вернул ее к действительности.
— Мариша, дорогая, ты знаешь, что я думаю… Давай попробуем выбраться отсюда! Приедет Леонид — вытащит меня. Он, наверно, может, он очень богатый…
— Ты как маленький, честное слово! Интересно, как это он вывезет из страны человека, которого разыскивают за несколько преступлений сразу?
— Ох, Маня, деньги — это такая дрянь… они все могут, прогрызть любую стену. Вон вспомни, как Солоника вытащили. Уж убийца из убийц был, я по сравнению с ним — ангел во плоти… А окажусь за кордоном — ты сразу ко мне и приедешь. И Марию Олеговну отсюда заберем!
— А как же папа? — внезапно она заразилась этой успокаивающей нервы игрой.
— Его-то из этой параши необходимо вытащить в самую первую очередь! Я думаю, что, сколько ни заплати в наших больницах, проку все равно не будет. А там…
— Как же ты ненавидишь Россию, Коля, — прошептала Марина, тут же поправилась: — Лешенька…
— Да я ее люблю, это она меня не любит! А я ее люблю — аж до нервной дрожи. Я за нее жизнью своей рисковал, здоровьем платил… Я вот сейчас петушусь, хорохорюсь, а как там жить буду — даже и не представляю. А ненавижу я не Россию, а всю эту сволочь, которая каждый раз наверху оказывается и за людей нас не считает. Так бы и грыз зубами, а надо — и убивал бы, хотя я, в общем, человек мирный…
— Да уж, ты мирный! — с сомнением повторила она. — Ну а чего ж ты тогда уехать-то хочешь, мирный человек? Грызи их здесь — оттуда их нипочем не достанешь…
— Эх, Маришка, это ты всю жизнь провела в своей Москве благополучной. А пожила бы ты у нас на Болотах… Ты знаешь, на сколько лет выглядят твои ровесницы? Как минимум на полтинник! И это в тридцать, а то и меньше! Или спиваются, или от нечего жрать раздвигают ноги перед кем ни попадя… Прости за непотребное слово… Это раньше — и работа у людей была, и зарплата. А как пришли эти оглоеды к власти…
— Леша, ты же не зря вспомнил, что я журналист. Я прекрасно знаю, что происходит в глубинке, — сказала Марина. — Между прочим, кто хочет заработать…
— Прошу тебя, — прервал ее, поморщившись, Остроумов, и оба замолчали, сидели так, пока в квартире не стало совсем уже темно.
— Знаешь, я пойду, а ты сиди и не высовывай отсюда носа. Поесть я тебе принесу. Если нагрянет милиция — позвоню и попрошу к телефону Анну Петровну. Это будет означать, что ты не должен ни ходить, ни дышать, пока они не уберутся. Фонарика у тебя сегодня нету? Свет лучше все же не зажигать…
— Малыш, ты что, думаешь, если я с Нижних Болот, то, значит, малость дураковат?
Она засмеялась.
— Прости. Хотя, надо сказать, глупостей ты наделал предостаточно. Она, крепко чмокнув его в щеку, пошла было к двери, и тут затрезвонил легок на помине — телефон. Это было странно — кому надо, те все давно уже знали, что хозяин в больнице и квартира пустует. Может, ошибка? Она вопросительно посмотрела на Алексея — что делать? Он сказал почему-то шепотом:
— Возьми.
Марина сняла трубку и услышала ясный, сильный голос, будто звонивший находился где-то совсем рядом:
— Здравствуйте! Могу я попросить Антона Григорьевича?
— Простите, а кто его спрашивает, — поинтересовалась Марина и услышала:
— Меня зовут Леонид Александрович Остроумов, я звоню издалека, с Кипра. Я получил письмо от Антона Григорьевича и хотел бы переговорить с ним по этому поводу.
Марина растерянно посмотрела на Алексея, не зная, что ответить. Показала — может, возьмешь трубку сам? Но он поосторожничал, энергично замотал головой — нет, мол, потом сказал ей одними губами:
— Антон Григорьевич сейчас не может подойти, он у врача (что было, в общем-то, чистой правдой).
Марина повторила эти слова вслед за Алексеем и снова слышала голос будущего деверя:
— Будьте любезны передать Антону Григорьевичу, что ему звонил Остро-у-мов! Что письмо его я получил и буду в Москве завтра утром.
Тут Марина проявила полную самостоятельность и спросила:
— Встречать вас не надо? Адрес у вас есть?
— Встречать меня не надо, я в Москве ориентируюсь. К тому же еще не очень точно известно время вылета, поскольку я лечу не рейсовым, а частным самолетом. Адрес указан на конверте. Он прочел: Трифоновская улица, дом… квартира… Все верно?
…Алексей потом только мотал головой — надо же, какой галантерейный у него братец: будьте любезны, да тыры-пыры. Он таким не был, когда в Болотах обретался! Ишь, на частном самолете он прилетит — читай, на своем собственном.
— Хорош гусь, а, Марин?
Она не ответила, вздохнула о чем-то своем. Ей все это начало казаться похожим на какой-то сбывающийся сон…
Глава 14
Он услышал легкий скрип двери, шорох, резко обернулся и не столько разглядел, сколько ощутил всеми органами чувств — пришла Марина.
Он подошел к ней, но она, странное дело, не сделала даже малейшего движения ему навстречу, и он остановился, чувствуя легкое шевеление воздуха от ее дыхания.
— Не боишься? — спросила она, все так же неподвижно стоя у порога, словно не решаясь покинуть его, переступить некую грань, отделяющую ее от чего-то постыдного и необратимого.
— Значит, ты все-таки поверила этим бредням, — сказал он горько.
— Конечно, — просто ответила Марина, стараясь увидеть его глаза. Он не заметил в ее взгляде ни страха, ни смущения.
— Почему?
— Я же тебе не мама, — усмехнулась Марина. — Это ей ты мог задурить голову насчет того, что ни в чем не виноват…
Повисла тягостная тишина.
— Может, мы с тобой выпьем чего-нибудь? — не очень уверенно предложил Алексей, чтобы хоть как-то разрядить обстановку. — Наверняка ведь у папаши твоего есть заначка…
Она снова усмехнулась:
— Есть. Правда, вряд ли выпивка что-нибудь изменит, но давай…
Он помрачнел.
— Что, по-твоему, уже ничего изменить нельзя, да? А как же все слова, заверения, даже твои слезы… все это… все это… — Он запнулся. — Ты же ведь сама говорила, что любишь меня такого, каков я есть! И ты вот так, сразу и поверила? Ну и что? Теперь укажешь мне на дверь?
— Вот уж никогда не думала, что ты способен на такую… на такую красноречивую истерику, — спокойно сказала она. — Знаешь, она тебе как-то совсем не к лицу…
— А что, что мне к лицу?! — снова не выдержал он. — Нож, пистолет в руке, искаженная от злобы рожа? Это мне к лицу, да?
— Успокойся, — спокойно сказала она и вышла на кухню. Вернулась с бутылкой вина и двумя бокалами. Молча разлила вино, протянула один бокал ему, продолжила разговор: — Ты так странно нервничаешь, будто и впрямь виноват во всех тех грехах, в которых тебя обвиняют. — Потянулась к нему своим бокалом. — Прозит.
Оба молча осушили свое вино, посидели, оглушенные возникшей паузой.
— Самое смешное, что они правы, — угрюмо произнес Алексей. — И меня совсем не зря разыскивают по всей стране. Да, я бежал из колонии, куда попал за чужие грехи, да, я фактически ограбил человека, который обобрал моих однополчан, на мне даже чужая кровь есть — не на войне, здесь уже, в так называемой мирной жизни…. Но знаешь, я не чувствую себя виноватым ни в чем, потому что ни разу — слышишь? — ни разу я не поступился ни честью, ни совестью! Меня убивали, я числился в покойниках, и вот я воскрес, чтобы узнать, что на меня объявлен всероссийский розыск! Ну и черт с ним! Ты только скажи мне: ты со мной или?.. У тебя сейчас хорошая возможность поставить точку и не мараться ни в каком дерьме, которым меня уже вовсю поливают и неизвестно сколько еще будут поливать потом…
— Милый, зачем ты так кричишь? — мягко сказала она. — А насчет того, с кем я… Я тоже, как и ты, горжусь тем, что никогда ничего не делала вопреки совести или вопреки убеждениям. Я не могла бы полюбить, если бы не видела в тебе того человека, который моей любви достоин… Извини, что приходится это говорить. А оттого, что кто-то что-то объявил по телевизору — ничего изменить не может. Я как верила тебе, так и верю. Это можешь изменить только ты сам… Вот такое вот у меня убеждение… Хочешь переубедить меня? Попробуй…
Она помолчала, налила еще вина себе и ему, положила свою прохладную ладонь на его руку, добавила:
— Я только об одном прошу тебя — никогда мне не лги. Лучше рассказывай все как есть. Тогда я тоже буду с тобой откровенна до конца… Да, и чтобы расставить все точки над «i», сразу скажу: мне известно, что ты знаешь про завещание… — Она сглотнула горький комок и с трудом договорила: — Про завещание моего отца.
— Я понимаю, что ты этим хочешь сказать, — тяжело роняя слова, произнес он. — Что я решил использовать тебя, верно?
— Да, я не могу об этом не думать…
— Если поначалу даже и было так, то потом, чем больше я узнавал тебя, тем сильнее я… В общем, я вправду хочу, чтобы мы были вместе. Подожди, я еще найду свое место во всем этом бедламе, и у нас с тобой будет просто чудесная жизнь, я тебе обещаю! А коллекция… коллекция мне не нужна, мне просто надо было найти способ встретиться с братом Леонидом. И я очень хотел бы управиться до того, как меня заметут… Если, конечно, — сказал он вдруг с лукавой улыбкой, — заметут, в чем я сильно сомневаюсь… Вот такие вот пироги, Мариша.
— Ну вот, вроде как замуж зовешь, а сам собрался садиться, — печально сказала она, словно не слыша его последних слов.
— Я ж говорю — это бабушка надвое сказала насчет садиться. Но если честно, очень многое тут будет зависеть от моего братишки…
— Коля… — мягко сказала она.
— Ты разве не слышала? Меня зовут Алексей, — поправил он. — Алексей Остроумов. А по паспорту я сейчас и вовсе Расторгуев Василий Викентьевич. Видишь, какая путаница — такой у честных людей не бывает…
— Да-а, — протянула Марина. — Это уж точно. Но все-таки позволь, я пока буду называть тебя прежним именем… пока не привыкла… О, господи, зачем ты только свалился на мою голову! И, главное, во всем у меня теперь облом! Только полюбила — вдруг нате вам! Только узнала про отца, а он… Не жизнь — какая-то сплошная черная полоса!
Он прижал ее к себе, как маленькую, ласково принялся гладить по голове, испытывая от этих невинных прикосновений такую нежность, какой не знал никогда в жизни.
— Ну что ты, что ты, что ты, Манечка, — бормотал он, — успокойся, родная. Ну, я плохой, но Антон-то Григорьевич ведь хороший, и он жив, что ж ты его хоронишь раньше времени? Успокойся, поставят его на ноги. Ленька приедет — придумает что-нибудь и насчет заграничных врачей, будем папу как президента Ельцина выхаживать.
— Ну и что? — всхлипнула она. — Мы его вылечим, он придет в себя, вернется, а коллекции больше уже нет? Вот уж когда его не спасут никакие врачи!
Алексей даже засмеялся — так вот чего она еще боится, глупая! Он еще крепче обнял ее за плечи.
— Да ты что, правда, что ли, так думаешь? Да никуда она не денется, эта коллекция! Она же только предлог! Мне нужно встретиться с братом, вот и все. Не могу же я всю жизнь где-то прятаться, отсиживаться! Я жить хочу!
Марина отстранилась от него, вытирая слезы.
— Когда должен приехать твой брат? — совсем другим, деловитым тоном осведомилась она.
— Если он вылетит сразу после получения письма… извини, но пришлось пойти на обман, послать ему письмо от имени Антона Григорьевича… то он будет здесь если не завтра, то послезавтра — точно. Он обязательно прилетит! Мало того что для него, для чудилы, птицы и все, что с ними связано, — главное хобби. Но я ему еще написал от себя, что я жив и здоров и что жду его здесь — я указал в письме этот адрес и телефон. Понимаешь, я же числился погибшим… Я к тому, что это немного извиняет мой подлог, разве нет? Хотя что я буду делать, если сюда нагрянет какой-нибудь ОМОН ума не приложу…
— Они сюда не придут, — уверенно сказала Марина. — К нам с мамой могут, чтобы проверить, не прячем ли мы тебя. А к папе… какое непривычное слово… а к папе — ни за что. Так что я готова к их приходу. И к новым душещипательным речам о морали и нравственности — дескать, негоже покрывать преступника и все такое прочее.
Эх, товарищи дорогие, да если б жизнь можно было вот так разлиновать и раскрасить: вот с этой стороны хорошее, с этой стороны — плохое. Может, он для вас и плохой, вот этот сильный, мужественный человек, а для нее, Марины Никоновой, он самый лучший и самый главный на свете!
Голос Алексея вернул ее к действительности.
— Мариша, дорогая, ты знаешь, что я думаю… Давай попробуем выбраться отсюда! Приедет Леонид — вытащит меня. Он, наверно, может, он очень богатый…
— Ты как маленький, честное слово! Интересно, как это он вывезет из страны человека, которого разыскивают за несколько преступлений сразу?
— Ох, Маня, деньги — это такая дрянь… они все могут, прогрызть любую стену. Вон вспомни, как Солоника вытащили. Уж убийца из убийц был, я по сравнению с ним — ангел во плоти… А окажусь за кордоном — ты сразу ко мне и приедешь. И Марию Олеговну отсюда заберем!
— А как же папа? — внезапно она заразилась этой успокаивающей нервы игрой.
— Его-то из этой параши необходимо вытащить в самую первую очередь! Я думаю, что, сколько ни заплати в наших больницах, проку все равно не будет. А там…
— Как же ты ненавидишь Россию, Коля, — прошептала Марина, тут же поправилась: — Лешенька…
— Да я ее люблю, это она меня не любит! А я ее люблю — аж до нервной дрожи. Я за нее жизнью своей рисковал, здоровьем платил… Я вот сейчас петушусь, хорохорюсь, а как там жить буду — даже и не представляю. А ненавижу я не Россию, а всю эту сволочь, которая каждый раз наверху оказывается и за людей нас не считает. Так бы и грыз зубами, а надо — и убивал бы, хотя я, в общем, человек мирный…
— Да уж, ты мирный! — с сомнением повторила она. — Ну а чего ж ты тогда уехать-то хочешь, мирный человек? Грызи их здесь — оттуда их нипочем не достанешь…
— Эх, Маришка, это ты всю жизнь провела в своей Москве благополучной. А пожила бы ты у нас на Болотах… Ты знаешь, на сколько лет выглядят твои ровесницы? Как минимум на полтинник! И это в тридцать, а то и меньше! Или спиваются, или от нечего жрать раздвигают ноги перед кем ни попадя… Прости за непотребное слово… Это раньше — и работа у людей была, и зарплата. А как пришли эти оглоеды к власти…
— Леша, ты же не зря вспомнил, что я журналист. Я прекрасно знаю, что происходит в глубинке, — сказала Марина. — Между прочим, кто хочет заработать…
— Прошу тебя, — прервал ее, поморщившись, Остроумов, и оба замолчали, сидели так, пока в квартире не стало совсем уже темно.
— Знаешь, я пойду, а ты сиди и не высовывай отсюда носа. Поесть я тебе принесу. Если нагрянет милиция — позвоню и попрошу к телефону Анну Петровну. Это будет означать, что ты не должен ни ходить, ни дышать, пока они не уберутся. Фонарика у тебя сегодня нету? Свет лучше все же не зажигать…
— Малыш, ты что, думаешь, если я с Нижних Болот, то, значит, малость дураковат?
Она засмеялась.
— Прости. Хотя, надо сказать, глупостей ты наделал предостаточно. Она, крепко чмокнув его в щеку, пошла было к двери, и тут затрезвонил легок на помине — телефон. Это было странно — кому надо, те все давно уже знали, что хозяин в больнице и квартира пустует. Может, ошибка? Она вопросительно посмотрела на Алексея — что делать? Он сказал почему-то шепотом:
— Возьми.
Марина сняла трубку и услышала ясный, сильный голос, будто звонивший находился где-то совсем рядом:
— Здравствуйте! Могу я попросить Антона Григорьевича?
— Простите, а кто его спрашивает, — поинтересовалась Марина и услышала:
— Меня зовут Леонид Александрович Остроумов, я звоню издалека, с Кипра. Я получил письмо от Антона Григорьевича и хотел бы переговорить с ним по этому поводу.
Марина растерянно посмотрела на Алексея, не зная, что ответить. Показала — может, возьмешь трубку сам? Но он поосторожничал, энергично замотал головой — нет, мол, потом сказал ей одними губами:
— Антон Григорьевич сейчас не может подойти, он у врача (что было, в общем-то, чистой правдой).
Марина повторила эти слова вслед за Алексеем и снова слышала голос будущего деверя:
— Будьте любезны передать Антону Григорьевичу, что ему звонил Остро-у-мов! Что письмо его я получил и буду в Москве завтра утром.
Тут Марина проявила полную самостоятельность и спросила:
— Встречать вас не надо? Адрес у вас есть?
— Встречать меня не надо, я в Москве ориентируюсь. К тому же еще не очень точно известно время вылета, поскольку я лечу не рейсовым, а частным самолетом. Адрес указан на конверте. Он прочел: Трифоновская улица, дом… квартира… Все верно?
…Алексей потом только мотал головой — надо же, какой галантерейный у него братец: будьте любезны, да тыры-пыры. Он таким не был, когда в Болотах обретался! Ишь, на частном самолете он прилетит — читай, на своем собственном.
— Хорош гусь, а, Марин?
Она не ответила, вздохнула о чем-то своем. Ей все это начало казаться похожим на какой-то сбывающийся сон…
Глава 14
Леонид Александрович сдержал свое слово — утром следующего дня его небольшой голубой самолет, рассчитанный всего на десять пассажиров, поднялся в воздух, держа курс на Москву. Места в этом самолете были строго расписаны. Сам Леонид Александрович удобно устроился в большом мягком кресле в середине салона. Одетый в строгий темный костюм, не поднимающий глаз от какого-то глянцевого журнала, он выглядел довольно мрачно и неприступно. Чего нельзя было сказать о Софье Михайловне. Бывшая банковская служащая сидела напротив мужа, время от времени пригубливая бокал с холодным апельсиновым соком. Лицо ее не выражало ничего, но Леонид Александрович, давно изучивший свою жену, словно ощущал ее недовольство и понимал, чем оно вызвано. Чванов, которому полагалось сидеть сзади, через одно кресло от них, исподтишка наблюдал за происходящим, делая вид, что читает книгу — образцовый секретарь, расширяющий свой и без того широкий кругозор даже в дороге…
— Женя, — предложил ему вдруг босс, — ты бы не мог ненадолго нас покинуть? Пойди прогуляйся, поболтай со стюардессой, что ли…
Евгений Кириллович повиновался, не скрывая недовольной мины.
Едва он исчез из поля зрения Остроумова, тот сразу отложил журнал в сторону и тихо, словно извиняясь, сказал жене:
— Потерпи еще немного, Соня. Скоро уже прибудем.
Она больше не сдерживала себя:
— Слава богу, наконец-то ты внял моим словам, дорогой, удовлетворенно кивнула Софья. — Я так давно убеждаю тебя, что этот твой разлюбезный Евгений Кириллович — жулик и подлец, на котором пробы негде ставить… Но ведь ты же слушаешь только себя, пока жареный петух сам знаешь куда не клюнет…
— Петух в задницу не клюнет — мужик не перекрестится, — засмеялся Леонид Александрович, беря ее руку в свою.
— Довольно оригинальная трактовка народной мудрости, — заметила она, отвечая легким пожатием на его мимолетную ласку — дескать, я здесь, дорогой. Но начатый разговор завершила: — И все же, что ты собираешься с ним делать? Учти, я больше не намерена терпеть его рядом.
— Я же тебе говорю, Сонечка, потерпи еще немного! Это вопрос решенный. Меня, если честно, больше всего интересует сейчас встреча с братом. Ты не представляешь, что я испытываю. Ведь я его столько времени считал погибшим, а он жив! Знаешь, я тебя прошу: не думай сейчас ни о чем плохом, чтобы не сглазить. И тогда, уверяю, все будет в порядке.
— Хорошо, Леня, не буду. Но все же, зная тебя, я боюсь, что ты обойдешься с Чвановым мягко, и тогда он в любой момент сможет вернуться на Кипр и снова взяться за старое… У меня такое ощущение, что делать гадости в ответ на добро — это его хобби.
— Напрасно ты считаешь меня мягкотелым. Я, например, уже позвонил директору нашего банка на Кипре и попросил его аннулировать все счета Евгения Кирилловича, — улыбнулся Остроумов.
— Директор банка не имеет права этого делать, — возразила Софья.
— Имеет. Если деньги нажиты нечестным путем. А доказательства этого ты предоставила мне сама. Так что директору банка известно про все художества и Куркибы, и Чванова. Не забывай, кроме того, что у меня все-таки есть определенное реноме в деловом мире. Кому, по-твоему, больше поверят — мне или моему референту-жулику? Между прочим, я уже поставил Чванова в известность о своих действиях. Поэтому он такой и мрачный. Теперь у него одна надежда — на обещанные мною двести пятьдесят тысяч.
— Господи, безумие какое-то! Да я бы вообще не дала ему ни цента! — в сердцах воскликнула Софья. — За что? За то, что он тебя обворовал? Гуманизм, милый мой, должен иметь свои границы.
— Ты хотела сказать — альтруизм, не так ли?
— Милосердие, альтруизм — какая разница! — сказала Софья, отворачиваясь к иллюминатору. — Чванова надо наказать, а не откупаться от него деньгами. Ох, Леня, с твоей добротой… — Она недоговорила.
Остроумов лукаво усмехнулся и вновь взялся за журнал.
Через сорок минут самолет приземлился на специально отведенной для «частников» взлетно-посадочной полосе, а еще спустя четверть часа Остроумов с супругой и Чванов были препровождены в зал VIP, где Леонид Александрович, предложив Софье и Евгению Кирилловичу выпить по чашечке кофе в баре, отправился на поиски банковского окошка — для местного банкомата его сумма, наверно, была бы велика.
Чванов с нетерпением ждал его возвращения. Холуйские задатки были сильны в нем и, конечно, научившись угадывать любое желание хозяина, Евгений Кириллович уже в самолете понял, что тот принял для себя какое-то решение и готов как можно скорее от него избавиться.
«Ну и xpен с тобой, деревня! — размышлял Евгений Кириллович, воодушевленный тем, что Остроумов, не откладывая в долгий ящик, пошел за наличными. Почему-то ему показалось, что босс — теперь уже бывший, судя по всему, — собрался расплатиться с ним здесь, в аэропорту. — Главное получить четверть лимона, а там-то уж…»
Он, не обращая теперь никакого внимания на недовольство Софьи, выкурил в нетерпеливом ожидании две сигаретки и еще бы выкурил — назло ей, если бы к нему наконец не подошел Леонид Александрович.
— Ну что ж, пора нам расставаться, Евгений Кириллович, — произнес он то, чего Чванов и ожидал.
— А как же новое задание? — для проформы осведомился он.
— Вы, верно, уже догадались, Евгений Кириллович, что в свете последних событий нам с вами больше не по пути? — проговорил Остроумов. — Так что никаких больше заданий. Будьте добры получить расчет.
Чванов вскочил с кресла в предвкушении огромных денег и тут же, с мгновенно оборвавшимся сердцем, опустился назад, увидев, как этот мужлан, этот никчемный везунчик Остроумов с сосредоточенным видом отсчитывает ему, купюра за купюрой, коричневатые российские сторублевки…
— Вот, прошу вас, — с изысканной вежливостью сказал наконец Остроумов. — Ровно двести пятьдесят тысяч рублей.
— К-как рублей?! — чувствуя, что теряет над собой контроль, что готов постыдно рухнуть в обморок, переспросил Чванов. Он даже обернулся за поддержкой к Софье, но та, болтая ложечкой в пустой чашке, смотрела не на него, а на своего разлюбезного муженька и, судя по всему, была целиком на его стороне.
— Да, рублей. А в чем дело? Что-то не так? — невинно спросил Леонид Александрович.
— Но… но… позвольте! Ведь речь шла о четверти миллиона долларов, которые вы обещали мне выплатить в качестве… гм… отступного.
Остроумов посмотрел на него с каким-то странным выражением — не то жалел в душе, не то презирал…
— Вы, верно, ослышались, Евгений Кириллович, — мягко ответил он. Разве я называл сумму в долларах? Я обещал вам выплатить двести пятьдесят тысяч, но, извините… ни о каких долларах даже не могло идти речи. А-а, понимаю, понимаю… По-видимому, вас сбило с толку то обстоятельство, что мы с вами беседовали о вышеуказанной сумме, находясь за границей, где рубли, как говорится, не в чести. Но сейчас-то мы с вами в России, так что не обессудьте.
Потеряв голову от унижения и отчаяния, Чванов чуть не бросился на босса, но тот шутя поймал его руку и резко вывернул ее вниз.
— Ну зачем же так неосторожно, Евгений Кириллович? Вспомните сарайчик. К тому же, — он заговорщически оглянулся вокруг, — здесь общественное место, на нас люди смотрят. Вы что, не хотите брать деньги? Двести пятьдесят тысяч рублей — довольно большая сумма, даже в условиях российского кризиса. Почти девять тысяч долларов. И это, заметьте, вместо того, чтобы сдать вас правосудию, дорогой, за то, что вы в течение нескольких лет самым беспардонным образом меня обкрадывали. Другой бы на вашем месте радовался, а вы… — Он вдруг каким-то непостижимым образом на глазах превратился из респектабельного джентльмена в страшного леспромхозовского парня с чудовищными кулаками, способного намылить холку любому обидчику. — А ну, бери деньги, пока я не передумал, и вали отсюда, гнида! — процедил вдруг Леонид сквозь зубы. — И чтобы духу твоего больше рядом со мной не было!
Чванов готов был завыть от обиды. Его кинули! И как кинули! Как последнее фуфло! И, главное, кто! Скрипя зубами от бессилия, он задом, чтобы не выпустить Остроумова из вида — мало ли какая пакость еще взбредет ему в голову, — попятился к выходу.
Очутившись на недосягаемом для Леонида Александровича расстоянии, он все же малость отвел душу, злобно выкрикнул:
— Ты меня еще попомнишь, гад!
Хотел крикнуть что-то еще, но двое дюжих секьюрити, аккуратных и непреклонных, подхватив его под белы руки, вывели, как скандалиста, из зала для особо важных особ.
Леонид Александрович возвратился к жене.
— Ты все видела? — спросил он. — Все правильно или у тебя по-прежнему есть ко мне какие-то претензии?
Она рассмеялась, накрывая его руку своей.
— Какой сильный стиль! Претензии! Все правильно, Леня, я рада за тебя… И за нас.
— Ну и ладно, — кивнул он. — И давай больше не будем об этом. Давай лучше о том, что будет дальше. У меня такое предложение: сейчас закажем напрокат по машине, и ты отправишься к маме, а я — к своему старичку. Не терпится, знаешь ли… Извинись за меня перед Катериной Константиновной, скажи, что постараюсь приехать к вечеру. Ждите нас с Алешкой. Я думаю, это будет замечательный вечер.
— Хорошо, дорогой, — счастливо улыбнулась Софья и поцеловала мужа в щеку.
Вчера у него были все основания сердиться на дядьку: он, Денис, выложил ему на блюдечке адрес разыскиваемого Алексея Остроумова, а ни самого Дениса, ни кого другого из его «Глории» лагутинские оперативники даже не взяли с собой — а уж как хотелось пошуровать там, по горячим следам, как хотелось поговорить с Остроумовым! Денис был абсолютно уверен, что там, в этой остроумовской берлоге, обязательно отыщутся улики, которые помогут прояснить последние неясности в «книжном» деле. Но — увы…
Впрочем, совсем уже к вечеру дядька дрогнул, сам позвонил, разрешил ему с кем-нибудь еще съездить на Грузинскую, поработать там вместе с Лагутиным — убойный отдел плотно держал руку на пульсе розыска…
— Ты, дядька, как французский маркиз. Право первой ночи твое, а обсосков не жалко — нате, пользуйтесь, — упрекнул его Денис.
— Радуйся, что это-то дозволяю! — отрезал Вячеслав Иванович. — Ишь, сопля! Обсоски! Скажи спасибо и за это!
Короче, поговорили. Вообще-то, несмотря на свое ворчание, в душе Денис был рад, что Вячеслав Иванович не забыл про него, про «Глорию». И вообще, хорошо все-таки иметь в родственниках начальника МУРа, думал Денис, когда они вместе с одним из лагутинских офицеров и Щербаком начали осматривать и простукивать немаленькую чвановскую квартиру. Сам Лагутин беседовал с комендантом дома и лифтершами. Так что вскоре картина у них нарисовалась довольно ясная.
Алексей Остроумов пересекся каким-то образом с Чвановым, владельцем этой квартиры, проживающим в настоящее время за рубежом. Пересекся предположительно в квартире Решетникова — в день убийства последнего — на такую гипотезу наводили найденные в одном из тайников квартиры патроны редкого калибра 6,35. Вспомнили про необычный револьвер, о котором рассказывала Ухтомская, и решили ее допросить еще раз, предъявив чвановские фотографии…
Вообще, количество тайников в этой квартире поражало воображение даже привычных ко всему муровских сыщиков, но все эти тайники или почти все были основательно кем-то выпотрошены. Большинство из них было обследовано еще вчера, и обследовано на совесть. Лишь в одном Денису попалась россыпь липовых документов, да в большой электронной записной книжке английского производства ему удалось раскрыть файлы с разнообразнейшими сведениями о коммерческих операциях заграничного босса Чванова. Однако фамилия босса, название фирмы — все это было уже кем-то из памяти удалено… Но главную свою находку он сделал ближе к середине дня, когда, потеряв надежду найти еще что-нибудь путное, уже хотел предложить Щербаку не терять зря времени и возвращаться к себе в «Глорию». Он на пару с лагутинским лейтенантом Юрой обследовал большой диван в гостиной и вдруг нащупал за спинкой, под гобеленом обивки, какое-то квадратное уплотнение. Сердце его екнуло: почему-то еще не вытащив содержимое нового тайника на свет, он уже знал, что там.
Это был тот самый крафтовый конверт с двумя листами плотной, тяжелой, сваренной вручную бумаги…
Денис кликнул Щербака, чтобы посмотрел тоже. И вот они втроем склонились над столом, и Денис выложил на него содержимое крафтового конверта. Да, это было то самое. Дюрер!
Скуластый мужик в берете. Рахитичная дамочка, затянутая в корсет до потери пульса. Сильный, уверенный штрих, необычайной энергетики линия и бесподобно живущие своей собственной жизнью изображенные невесть как давно лица…
— Женя, — предложил ему вдруг босс, — ты бы не мог ненадолго нас покинуть? Пойди прогуляйся, поболтай со стюардессой, что ли…
Евгений Кириллович повиновался, не скрывая недовольной мины.
Едва он исчез из поля зрения Остроумова, тот сразу отложил журнал в сторону и тихо, словно извиняясь, сказал жене:
— Потерпи еще немного, Соня. Скоро уже прибудем.
Она больше не сдерживала себя:
— Слава богу, наконец-то ты внял моим словам, дорогой, удовлетворенно кивнула Софья. — Я так давно убеждаю тебя, что этот твой разлюбезный Евгений Кириллович — жулик и подлец, на котором пробы негде ставить… Но ведь ты же слушаешь только себя, пока жареный петух сам знаешь куда не клюнет…
— Петух в задницу не клюнет — мужик не перекрестится, — засмеялся Леонид Александрович, беря ее руку в свою.
— Довольно оригинальная трактовка народной мудрости, — заметила она, отвечая легким пожатием на его мимолетную ласку — дескать, я здесь, дорогой. Но начатый разговор завершила: — И все же, что ты собираешься с ним делать? Учти, я больше не намерена терпеть его рядом.
— Я же тебе говорю, Сонечка, потерпи еще немного! Это вопрос решенный. Меня, если честно, больше всего интересует сейчас встреча с братом. Ты не представляешь, что я испытываю. Ведь я его столько времени считал погибшим, а он жив! Знаешь, я тебя прошу: не думай сейчас ни о чем плохом, чтобы не сглазить. И тогда, уверяю, все будет в порядке.
— Хорошо, Леня, не буду. Но все же, зная тебя, я боюсь, что ты обойдешься с Чвановым мягко, и тогда он в любой момент сможет вернуться на Кипр и снова взяться за старое… У меня такое ощущение, что делать гадости в ответ на добро — это его хобби.
— Напрасно ты считаешь меня мягкотелым. Я, например, уже позвонил директору нашего банка на Кипре и попросил его аннулировать все счета Евгения Кирилловича, — улыбнулся Остроумов.
— Директор банка не имеет права этого делать, — возразила Софья.
— Имеет. Если деньги нажиты нечестным путем. А доказательства этого ты предоставила мне сама. Так что директору банка известно про все художества и Куркибы, и Чванова. Не забывай, кроме того, что у меня все-таки есть определенное реноме в деловом мире. Кому, по-твоему, больше поверят — мне или моему референту-жулику? Между прочим, я уже поставил Чванова в известность о своих действиях. Поэтому он такой и мрачный. Теперь у него одна надежда — на обещанные мною двести пятьдесят тысяч.
— Господи, безумие какое-то! Да я бы вообще не дала ему ни цента! — в сердцах воскликнула Софья. — За что? За то, что он тебя обворовал? Гуманизм, милый мой, должен иметь свои границы.
— Ты хотела сказать — альтруизм, не так ли?
— Милосердие, альтруизм — какая разница! — сказала Софья, отворачиваясь к иллюминатору. — Чванова надо наказать, а не откупаться от него деньгами. Ох, Леня, с твоей добротой… — Она недоговорила.
Остроумов лукаво усмехнулся и вновь взялся за журнал.
Через сорок минут самолет приземлился на специально отведенной для «частников» взлетно-посадочной полосе, а еще спустя четверть часа Остроумов с супругой и Чванов были препровождены в зал VIP, где Леонид Александрович, предложив Софье и Евгению Кирилловичу выпить по чашечке кофе в баре, отправился на поиски банковского окошка — для местного банкомата его сумма, наверно, была бы велика.
Чванов с нетерпением ждал его возвращения. Холуйские задатки были сильны в нем и, конечно, научившись угадывать любое желание хозяина, Евгений Кириллович уже в самолете понял, что тот принял для себя какое-то решение и готов как можно скорее от него избавиться.
«Ну и xpен с тобой, деревня! — размышлял Евгений Кириллович, воодушевленный тем, что Остроумов, не откладывая в долгий ящик, пошел за наличными. Почему-то ему показалось, что босс — теперь уже бывший, судя по всему, — собрался расплатиться с ним здесь, в аэропорту. — Главное получить четверть лимона, а там-то уж…»
Он, не обращая теперь никакого внимания на недовольство Софьи, выкурил в нетерпеливом ожидании две сигаретки и еще бы выкурил — назло ей, если бы к нему наконец не подошел Леонид Александрович.
— Ну что ж, пора нам расставаться, Евгений Кириллович, — произнес он то, чего Чванов и ожидал.
— А как же новое задание? — для проформы осведомился он.
— Вы, верно, уже догадались, Евгений Кириллович, что в свете последних событий нам с вами больше не по пути? — проговорил Остроумов. — Так что никаких больше заданий. Будьте добры получить расчет.
Чванов вскочил с кресла в предвкушении огромных денег и тут же, с мгновенно оборвавшимся сердцем, опустился назад, увидев, как этот мужлан, этот никчемный везунчик Остроумов с сосредоточенным видом отсчитывает ему, купюра за купюрой, коричневатые российские сторублевки…
— Вот, прошу вас, — с изысканной вежливостью сказал наконец Остроумов. — Ровно двести пятьдесят тысяч рублей.
— К-как рублей?! — чувствуя, что теряет над собой контроль, что готов постыдно рухнуть в обморок, переспросил Чванов. Он даже обернулся за поддержкой к Софье, но та, болтая ложечкой в пустой чашке, смотрела не на него, а на своего разлюбезного муженька и, судя по всему, была целиком на его стороне.
— Да, рублей. А в чем дело? Что-то не так? — невинно спросил Леонид Александрович.
— Но… но… позвольте! Ведь речь шла о четверти миллиона долларов, которые вы обещали мне выплатить в качестве… гм… отступного.
Остроумов посмотрел на него с каким-то странным выражением — не то жалел в душе, не то презирал…
— Вы, верно, ослышались, Евгений Кириллович, — мягко ответил он. Разве я называл сумму в долларах? Я обещал вам выплатить двести пятьдесят тысяч, но, извините… ни о каких долларах даже не могло идти речи. А-а, понимаю, понимаю… По-видимому, вас сбило с толку то обстоятельство, что мы с вами беседовали о вышеуказанной сумме, находясь за границей, где рубли, как говорится, не в чести. Но сейчас-то мы с вами в России, так что не обессудьте.
Потеряв голову от унижения и отчаяния, Чванов чуть не бросился на босса, но тот шутя поймал его руку и резко вывернул ее вниз.
— Ну зачем же так неосторожно, Евгений Кириллович? Вспомните сарайчик. К тому же, — он заговорщически оглянулся вокруг, — здесь общественное место, на нас люди смотрят. Вы что, не хотите брать деньги? Двести пятьдесят тысяч рублей — довольно большая сумма, даже в условиях российского кризиса. Почти девять тысяч долларов. И это, заметьте, вместо того, чтобы сдать вас правосудию, дорогой, за то, что вы в течение нескольких лет самым беспардонным образом меня обкрадывали. Другой бы на вашем месте радовался, а вы… — Он вдруг каким-то непостижимым образом на глазах превратился из респектабельного джентльмена в страшного леспромхозовского парня с чудовищными кулаками, способного намылить холку любому обидчику. — А ну, бери деньги, пока я не передумал, и вали отсюда, гнида! — процедил вдруг Леонид сквозь зубы. — И чтобы духу твоего больше рядом со мной не было!
Чванов готов был завыть от обиды. Его кинули! И как кинули! Как последнее фуфло! И, главное, кто! Скрипя зубами от бессилия, он задом, чтобы не выпустить Остроумова из вида — мало ли какая пакость еще взбредет ему в голову, — попятился к выходу.
Очутившись на недосягаемом для Леонида Александровича расстоянии, он все же малость отвел душу, злобно выкрикнул:
— Ты меня еще попомнишь, гад!
Хотел крикнуть что-то еще, но двое дюжих секьюрити, аккуратных и непреклонных, подхватив его под белы руки, вывели, как скандалиста, из зала для особо важных особ.
Леонид Александрович возвратился к жене.
— Ты все видела? — спросил он. — Все правильно или у тебя по-прежнему есть ко мне какие-то претензии?
Она рассмеялась, накрывая его руку своей.
— Какой сильный стиль! Претензии! Все правильно, Леня, я рада за тебя… И за нас.
— Ну и ладно, — кивнул он. — И давай больше не будем об этом. Давай лучше о том, что будет дальше. У меня такое предложение: сейчас закажем напрокат по машине, и ты отправишься к маме, а я — к своему старичку. Не терпится, знаешь ли… Извинись за меня перед Катериной Константиновной, скажи, что постараюсь приехать к вечеру. Ждите нас с Алешкой. Я думаю, это будет замечательный вечер.
— Хорошо, дорогой, — счастливо улыбнулась Софья и поцеловала мужа в щеку.
Вчера у него были все основания сердиться на дядьку: он, Денис, выложил ему на блюдечке адрес разыскиваемого Алексея Остроумова, а ни самого Дениса, ни кого другого из его «Глории» лагутинские оперативники даже не взяли с собой — а уж как хотелось пошуровать там, по горячим следам, как хотелось поговорить с Остроумовым! Денис был абсолютно уверен, что там, в этой остроумовской берлоге, обязательно отыщутся улики, которые помогут прояснить последние неясности в «книжном» деле. Но — увы…
Впрочем, совсем уже к вечеру дядька дрогнул, сам позвонил, разрешил ему с кем-нибудь еще съездить на Грузинскую, поработать там вместе с Лагутиным — убойный отдел плотно держал руку на пульсе розыска…
— Ты, дядька, как французский маркиз. Право первой ночи твое, а обсосков не жалко — нате, пользуйтесь, — упрекнул его Денис.
— Радуйся, что это-то дозволяю! — отрезал Вячеслав Иванович. — Ишь, сопля! Обсоски! Скажи спасибо и за это!
Короче, поговорили. Вообще-то, несмотря на свое ворчание, в душе Денис был рад, что Вячеслав Иванович не забыл про него, про «Глорию». И вообще, хорошо все-таки иметь в родственниках начальника МУРа, думал Денис, когда они вместе с одним из лагутинских офицеров и Щербаком начали осматривать и простукивать немаленькую чвановскую квартиру. Сам Лагутин беседовал с комендантом дома и лифтершами. Так что вскоре картина у них нарисовалась довольно ясная.
Алексей Остроумов пересекся каким-то образом с Чвановым, владельцем этой квартиры, проживающим в настоящее время за рубежом. Пересекся предположительно в квартире Решетникова — в день убийства последнего — на такую гипотезу наводили найденные в одном из тайников квартиры патроны редкого калибра 6,35. Вспомнили про необычный револьвер, о котором рассказывала Ухтомская, и решили ее допросить еще раз, предъявив чвановские фотографии…
Вообще, количество тайников в этой квартире поражало воображение даже привычных ко всему муровских сыщиков, но все эти тайники или почти все были основательно кем-то выпотрошены. Большинство из них было обследовано еще вчера, и обследовано на совесть. Лишь в одном Денису попалась россыпь липовых документов, да в большой электронной записной книжке английского производства ему удалось раскрыть файлы с разнообразнейшими сведениями о коммерческих операциях заграничного босса Чванова. Однако фамилия босса, название фирмы — все это было уже кем-то из памяти удалено… Но главную свою находку он сделал ближе к середине дня, когда, потеряв надежду найти еще что-нибудь путное, уже хотел предложить Щербаку не терять зря времени и возвращаться к себе в «Глорию». Он на пару с лагутинским лейтенантом Юрой обследовал большой диван в гостиной и вдруг нащупал за спинкой, под гобеленом обивки, какое-то квадратное уплотнение. Сердце его екнуло: почему-то еще не вытащив содержимое нового тайника на свет, он уже знал, что там.
Это был тот самый крафтовый конверт с двумя листами плотной, тяжелой, сваренной вручную бумаги…
Денис кликнул Щербака, чтобы посмотрел тоже. И вот они втроем склонились над столом, и Денис выложил на него содержимое крафтового конверта. Да, это было то самое. Дюрер!
Скуластый мужик в берете. Рахитичная дамочка, затянутая в корсет до потери пульса. Сильный, уверенный штрих, необычайной энергетики линия и бесподобно живущие своей собственной жизнью изображенные невесть как давно лица…