Прокопьев Сергей. Клизмой по профессионализму (рассказы и повесть)

   Наконец, Омск ответил. Неприветливо. Дескать, вы что там в Таре очумели от свежего воздуха? Ночь на дворе, ни живой души на аэродроме!
   В Омске местные авиалинии тоже только в светлое время функционировали. Димка не сдается, требует зажечь посадочные огни во что бы то ни стало. "На борту инфекционный больной!" - врет и не морщится. Сам прет дальше согласно Иртышу. А тот выводит на море городских огней. Вон факелы нефтезавода, вон телевышка торчит. А вот и аэропорт местных авиалиний под крылом образовался. "Гоп" можно говорить, а Виктору не до "ура!". Суета наземная не понравилась: машины "скорой помощи", милиция с мигалками.
   "Сейчас сграбастают, - тоскливо подумалось в небе, - упрячут в изолятор с решетками. Заставят сдавать мочу и кал по полной программе, а потом ждать взаперти результатов". Оперативка накрывалась медным тазиком.
   Самолет приземлился, снизил скорость.
   "Катапультируйся!" - приказал себе Виктор.
   Не прощаясь с пилотом, выбрался на крыло, спрыгнул, распластался на бетонке, чтобы не долбануло хвостовым оперением. А когда самолет удалился, шмыгнул в кусты зеленого ограждения, росшие вдоль рулежки.
   И затих. Сдержал сумасшедшее желание бежать подальше от анализов. "Надо переждать, чтоб не засекли".
   К самолету устремились белые халаты с носилками, люди в погонах, аэродромные работники.
   - Где пассажир? - кричат.
   Хотят поскорее изолировать заразу от города.
   - Сзади! - отвечает пилот.
   - Где "сзади"?
   Димка обернулся.
   - Выпал! - ужаснулся увиденному.
   - Как это "выпал"? Это что мешок?
   - Больной человек... Наверное, когда я над Иртышом крутил...
   "Выпавший" под шумок разборок отполз в темноту, где удачно наткнулся на дорожку, которая вывела к дыре в заборе. Народную тропу для облегчения жизни натоптали аэродромные работники, дабы не делать здоровенного кругаля к проходной. Виктор нырнул в неофициальный выход...
   Ровно в девять он как ни в чем не бывало сидел на директорской оперативке.
   МЫШИНЫЕ ДОЙЧМАРКИ
   Яша Шишкин жил в сильно северном районе, но не из тех был, кто на деревенской улице герой, чуть в город попал - тише воды, ниже любого газона. Яшу хоть в Кремль помести, хоть к американцам в Белый дом забрось - не забьется в дальний угол известку тылом обтирать. Через пять минут он как всю жизнь там обретался. Через десять - душа компании. Такой Яша экземпляр. Обожает быструю езду, чтобы спидометр дымился, хоть верхом на лошади, хоть на мотоцикле. В последнее время на машине. Возраст - сорок пять - требует соответствия. Еще Яша любит пареную калину.
   Но не об этом речь.
   Рост у Яши, прямо скажем, ниже скромного, зато плечи со скамейку, грудь как стол, ручищи - такими медведей душить.
   Но не об этом речь.
   Должность у Яши неслабая. Главный человек в районе по березам, соснам, кедрам и другой флоре. Лесничий.
   Но не об этом речь.
   Огород в огород с Яшей живет тетка Амалья с нерусской фамилией Штырц. Теткой Яша ее по-соседски зовет, а так бабуля семидесяти пяти годков. Объеденье, какие окорока коптит. Что уж в дрова подмешивает, когда в огороде коптильню, из железной бочки сооруженную, кочегарит? Ветчина получается исключительно знатная. По национальности тетка, как поняли догадливые, немка. Сын с семьей перебрался пятнадцать лет назад в палестины, из которых предки при Екатерине II в Россию сквозонули. В Германию. Звал мать с собой, наотрез не согласилась. Тут дочь, тут внуки, могилка мужа... Сын на исторической родине умер, а дочь Фридка в Сибири вела беспутный образ существования.
   С некоторых пор тетку Амалью стал навещать внук германский Зигфрид. Заскочит на день-другой, конфет, печенья привезет, марок немецких чуток отщипнет - "купи, бабуля, что-нибудь из одежды", спросит "не продает ли кто иконы?" и опять "пока-пока".
   Зигфрид - парень хваткий, в Россию не со слезой по родственникам ездил. В Германии надыбал нишу на рынке. Немцы, с их разлинованной до миллиметра страной, уважают полотна художников на темы вольных русских просторов. У кого-то ностальгия о прошлом, а кто-то, глядючи на луга и березки, о будущем России под протекторатом Германии бредит. Как бы там ни было, бюргерские стены украшают картины нашей природной действительности, с реками, полями, соснами, цветами.
   В тонкостях искусства бюргеры не больно разбираются, на этом Зигфрид и организовал прибыль. Да еще на слабом денежном содержании русского рисовального населения.
   Познакомился Зигфрид в Омске с восторженной любительницей живописи Людой, которая, добрая душа, вовсю бросилась помогать немецкому другу. Фроендшафт у них международный образовался. Где сама рисовала, но большей частью носила коллегам с кистью каталоги, по которым те делали нужные копии. Кто лучше, кто хуже, но для немецких "чайников" сойдет. Контингент копировальщиков постоянно менялся, так как Зигфрид вечно тянул с выдачей гонораров. Платил, надо сказать, слезы, и страсть как не обожал расставаться с дойчмарками. То придумает историю "обокрали" или другую легенду найдет потянуть с расчетом.
   В Германии русские полотна, само собой, по другой цене впихивал бюргерам. Бизнес был выгоднее, чем в народной мудрости: за морем полушка, да рубль перевоз. Товар такой, что в ручной клади умещался. Себе на билет потратил, вот тебе и все расходы на перевоз. Первое время, с месяц, у Зигфрида с Людой были чисто деловые отношения на почве любви к искусству, а потом неудержимо открылся зов плоти. Месяцами Зигфрид жил в Омске у Людмилы, точнее - с Людмилой на жилплощади ее родителей, собирая очередную партию картин. Кроме березок, сюрреализм возил в фатерлянд, некоторые продвинутые немцы слюни пускали от полотен, когда без шнапса не разберешь, то ли черт с копытом, то ли ведьма с метлой, то ли почище аллегория закручена. Зигфрид систематически окучивал в Омске честолюбивый молодняк от живописи, который без ума был, что шедевры из-под его кисти в Европу отбывают да еще на пиво перепадает.
   Как-то тетка Амалья в огороде завидела Яшу Шишкина:
   - Яшенька, в Омск не собираешься?
   - Жениха, тетка Амалья, привезти городского?
   - Мои женихи давно райские яблочки кушают.
   - С рогатыми?
   - Да ну тебя! Игорь мне деньги немецкие привозил. В нашем магазине не берут. Я в мешочек собирала, в кладовке прятала. Фридке дай - пропьет. Думала, может, когда сама в город соберусь. А все никак. Позавчера глядь деньги мыши погрызли.
   - Даешь ты, тетка Амалья! Мышей марками кормить! Много в чулок набила?
   - А я разбираюсь? Поменяй на рубли, хоть конфет куплю.
   Вынесла бабка "чулок". Пухленький, надо сказать. Некоторые купюры изрядно мышам понравились. Вплотную к номерам подобрались.
   Взялся Яша обменять. Как не пособить соседскому горю?
   - За это, тетка Амалья, окорок зимой закоптишь.
   - Конечно, Яшенька.
   Прикатил Шишкин в Омск по лесным вопросам, между делом заскочил в банк. За компанию взял с собой непосредственного областного начальника и одновременно хорошего приятеля. Яша знает, с кем дружбу водить.
   И вот эта парочка подруливает к солидному банку. Яша впереди в парадной форме лесничего - благородно темно-зеленый китель с иголочки (Яша из дремучего леса, а одежду, когда надо, как лорд носит), в петлицах горят отличительные значки, башмаки начищены, физиономия здоровьем лоснится от лосятины, гусятины и кабанятины. Ну, генерал и генерал! Заходит беспрепятственно в банк. А сзади его областной начальник вышагивает. Тоже неслабо упакован: длинное кашемировое пальто, норковая шапка... На две головы выше подчиненного. Яшу пропускают безоговорочно, а начальника... Не успел тот глазом моргнуть, как на пути охранник грозно вырос, профессиональными руками давай шмонать по всей протяженности сверху донизу. "Сдать, - приказывает, - оружие!"
   За Яшиного телохранителя принял.
   Яша хохочет от такой обозначки. А в банке очередь. Ни раньше, ни позже всем понадобились валютные операции. Клиент, естественно, не базарный. Чинно стоит. Одного Яшу распирает распрекрасное настроение. Как не поделиться таким богатством. Накануне похода в банк с начальником бутылочку коньячка раскатали. Принялся Яша рассказывать посетителям финансового учреждения про тетку Амалью.
   - Вот народ у нас! Бабка, соседка моя, валютой мышей кормила! Оказывается, этим грызунам только дай дойчрубли. Может, немцы шпигом их смазывают для долговечности? Бабка в чулок марки лет восемь пихала. Дочь, конечно, у бабки пьет, мужиков меняет, но ведь внуки есть. Нет, лучше в чулке пусть деньга преет. Она бы и дальше складировала, кабы мыши не почикали. Я со смеху чуть не кончился, как увидел эту торбу. Внучок у бабки в Германии дурит немецкого брата мазней русских художников. Они здесь за рублевые гроши малюют, он там за недешево впаривает. И ведь находятся лопухи, берут, валюту не жалко! Как-то подкатил: продай ему икону. Есть у меня, от бабушки осталась. Я, конечно, послал его по прямому проводу. Купец заморский! В детстве вечно сопливый бегал, по чужим огородам промышлял. Всю дорогу Игоряном звали, а теперь не хвост собачий, а собачачий исключительно Зигфрид.
   Развлекает Яша публику, для наглядности рассказа достал мешочек с погрызенными марками: полюбуйтесь, люди добрые, на чудеса в "чулке". И вдруг из очереди выскакивает дама пенсионного возраста и прямо на Шишкина прыгает:
   - Это наши деньги мыши жрут! - кричит в Яшу. - Отдайте!
   И хвать Шишкина мертвой хваткой за руку.
   У Яши, конечно, глаз выпал. Все-таки не в сумасшедшем доме, в передовом банке области. И вдруг почище базарных рядов выходка.
   Через две минуты глаз в другой раз выпал. Дама, отталкиваясь от подпорченных мышами дойчмарок, продолжила Яшин рассказ с обратной стороны живописной медали.
   Как ни жил Шишкин в крайне северном районе, а все одно мир тесен. Оказывается, Людмила, что пособляла немецкому любителю искусства днем и ночью, - не кто иная, как родная дочь дамы, вцепившейся в тетки Амальин "чулок". Можно сказать, произошла неожиданная смычка города с деревней на почве валюты Зигфрида.
   Он, как поведала дама, на третьесортных копиях поднялся и захотел скупать полотна у без дураков художников. Компаньона подыскал, тот был тертый калач в картинном бизнесе, но без выхода за рубеж. Зигфрид говорит: чем я не выход! Бьют по рукам. Российский купец подобрал партию картин и за десять тысяч долларов предложил немецкому негоцианту. "Без базару", согласился по-новорусски тот и повез товар на реализацию. Столковались, что через пару месяцев компаньон приедет в Висбаден за американскими деньгами, параллельно расслабится по-европейски.
   Прилетает наш бизнесмен от изобразительного искусства в объединенную Германию, кошелек неслабый прихватил под десять тысяч долларов. Накануне созвонился с Зигфридом. "Все абдемах, - докладывает тот, - деньги жгут мою ляжку!" И попросил гостинца - вкусной водки "Гжелки". Обрадованный партнер водчонку под мышку и на самолет. Но в аэропорту назначения никто в объятья гостя из России не сграбастал. Отсутствовал Зигфрид и по висбаденскому адресу. Неделю компаньон наугад рыскал по городу, вторую, язык на плече, с достопримечательностями знакомился - вдруг среди них наглая физиономия Зигфрида мелькнет, - нервничать начал: как вернуть картинные доллары? От перевозбуждения в одиночестве, как алкаш последний, "Гжелку" выхлестал. Вместе с водкой виза закончилась, немцам наплевать на издержки живописного производства, дранг нах остен указали.
   Рассвирепел компаньон. "Ах ты, фашист! - начал обзываться в самолете. Ах ты, Геббельс! Ах ты, немчурина недобитая! Развел меня, как лоха!"
   И Курскую дугу не устроишь с утюгом на животе, кирпичом, к мошонке притороченном.
   На подлете к Омску чуток успокоился обманутый бизнесмен. Прямо с аэропорта к Людмиле на такси рванул. А у той сын, Александр Зигфридович, пол животом полирует, ждет, когда папка, как давно обещал мамке, заберет их на постоянное жительство в Германию. Компаньон обрадовался наличию подрастающего поколения, говорит Людмиле:
   - Ты мне должна десять тысяч долларов. Через месяц не отдашь, я этого немчуренка за ноги и об стену шарахну! Ферштейн, фрау?
   Никакого человеколюбия! А ведь не сивушно-водочный предприниматель, с образцами высокого искусства коммерцию имеет.
   - Связывайся со своим Геббельсом, пусть шлет долг! Или квартиру продавай! Мне лично по барабану! Но через месяц деньги на бочку.
   На следующий день еще раз проведал Людмилу, в компании с двумя мордоворотами, но с тем же шкурным интересом.
   - Мы квартиру продали! - ревела теща Зигфрида в банке. - Купили халупу в деревне, крыша течет, туалет завалился... Это наши деньги мыши жрут! Наши! Отдайте!
   И Шишкин отдал "чулок".
   - Зачем? - спросил начальник в машине.
   - Все одно их вроде как мыши съели!
   - А соседка?
   - Куплю сладостей и будет довольна.
   - Она, поди, не совсем дура. Понимает, не на кило пряников в чулке было!
   - Не боись, Марфута, все сходится - ребеночек не наш! - захохотал Яша и похлопал себя по карману. - В мешке только сильно погрызенные были, марок двести, остальные триста у меня. Тетку Амалью забижать нельзя, окорок обещала закоптить. Привезу на пробу, пальчики оближешь.
   - О правнуке ей не трекни!
   - За кого меня держишь?
   - За Яшу Шишкина!
   - То-то!
   И они поехали в другой пункт валютного обмена.
   ДЕТЕКТИВНОЕ КОЛДОВСТВО
   Есть переделанная из давнишнего шлягера песенка: "Любовь-любовь, ах, чтоб ты сдохла! Ой, Жигули вы, Жигули!" Само собой, для смеху поется, но в ней намек, красным девицам урок - не всякая любовь впрок. Сколько раз было молоденькая да свеженькая втюрится в экземпляр на две головы старше, молью травленный, женой запиленный. Вцепится дуреха всеми руками в поношенное добро и не хочет отбежать на пару шагов, трезво оглядеть портретную и остальную сущность Ромео. Ладно бы он из себя Аполлон или творческого пошиба: на сцене играет, стихи в книжки пишет. Ничего рядом не пробегало: ни экстерьера, ни внутреннего интеллекта. А она рвет сердечко на клочки. Пусть бы круглый день носил благоухающий цветочек на руках... Он едва не на пинках... Нехотя завоешь: "Любовь-любовь, ах, чтоб ты сдохла!"
   Катюху Алимпиеву поразила такая страсть. Двадцать лет от роду, кожа чистый атлас, щечки - маков цвет, а втрескалась в мужика, у которого вместо аполлонства и поэзии сорок лет от роду, из коих три лагерной биографии сидел, внешность из разряда пересортицы. Жена, двое детей. И с головой не дружит. Вот расщедрился, подарил белье - дорогое да шикарное. Катюха и так принцесса, тут - вообще! Хоть в газету на конкурс снимок посылай. Да не успела перед зеркалом крутнуться, трах-бах - разругались. Кавалер наезжает: отдавай подарочные тряпки! Катюха тащит презент со слезами. Не так из-за кружевных лоскутков влагу пускает, как из-за ссоры с любимым. В другой раз возвращай ему деньги, что потратил, когда в ресторан водил. Рыцарь без стыда и с упреком.
   Подруга со школьных лет Люся Гавричкова не одобряла данный выбор. Но Катюха уговорила ее на разведку сбегать, узнать, что за жена у ненаглядного.
   "Сходи, - канючила, - посмотри. Завтра вечером его как раз дома не будет".
   Что ни сделаешь ради дружбы.
   Вместо жены сам дверь отворил. Красаве-е-е-ц! Люся исплевалась на обратной дороге. Лысина в полчерепушки, в трусах семейных, на груди с одной стороны купола церковные синеют, с другой - русалка с голливудским бюстом хвостом машет.
   "Он хороший!" - защищала Катюха.
   И перспектив-то супружеских ни два, ни один с половиной. Вроде как обещал жениться, да все "после-после".
   Люся пыталась втолковать подружке: "После будет шиш да в подоле малыш". Та или хохочет, уши затыкает: не учи ученого. Или ревмя ревет: опять у них нарастопырку, нижние подарочные тряпки в обратную сторону требует.
   В тот раз Катюха веселая пришла. Она медсестрой в больнице работала. Кстати, раз пошла речь о вопросе занятости - Люся в университете уму разуму училась.
   Катюха принялась рассказывать больничный прикол. Пациенту надо обследовать почки. Он пятьдесят лет розово витал в облаках - не для его органов хвори с армией врачей. В поликлинику дорогу только с кариесом знал. И вдруг здоровье беспутно вильнуло хвостом, почки развякались мочи нет - на стенки гонят. Направили бедолагу в стационар. Лежит сам не свой, думку невеселую мнет-крутит - отгарцевался, теперь пойдут клизмы, таблетки и стариковские валенки вместо тапочек.
   - Знаешь, как мужики над ним прикололись? - Катюха хохочет.
   Перед тем как идти дилетанту от медицины на обследование, соседи по палате принялись с умными физиономиями учить, что да как. Почки, де, исследуются зондом, что через задний проход вводится в недра организма. Придешь в кабинет, объясняют, врач скажет: идите готовьтесь. Проследуешь в соседнюю комнатку, разденешься догола и становись раком на кушетку. "Носки обязательно сними!" - наказывают. "Носки-то зонду как мешают?" - удивляется обреченный. "При этом обследовании в пот кидает, ноги шибко потеют, особенно - в носках. Врачи на вонь злятся".
   - Прикинь, поверил, - Катюха хихикает. - Разделся, как учили, да от волнения носки забыл стянуть. Врач, Наталья Арнольдовна, заходит, а он на четырех костях во всей красе выставился. Кушетка так стоит, что голой задницей как раз в Наталью Арнольдовну нацелился. Она дамочка манерная, как закричит: "Вы что?" Думала, за-ради издевательства над ее женским достоинством задница. Больной подхватился: "Извините! забыл!" И давай носки с себя срывать! Ржачка!
   Похохотали над больничным анекдотом, потом Катюха принялась жаловаться на судьбу-непруху. Опять у нее с женатиком нелады.
   - Сдался он тебе, - в который раз просвещает задуренную голову подруги Люся. - Давай с кем-нибудь с нашего факультета познакомлю.
   - Он хороший, - защищает свое добро Катюха.
   Почирикали, на следующее утро вскочила Люся в университет бежать, глаза промыла-накрасила, хвать-похвать, а золотого кольца и цепочки из того же драгматериала нет. Перерыла все - увы и ой-е-ей!
   "Петька что ли?" - погрешила на младшего брата. Тот "твое-мое" хорошо усвоил. Запросто мог в кошелек к сестре залезть не с празднолюбопытной целью.
   "Уже до золота подрос?" - злилась Люся. И вдруг вспомнила: брат третий день с родителями на даче.
   "Может, сорока украла?"
   На даче белобока зеркальце может со стола умыкнуть, мыла кусок.
   "Сорока не моль, - рассуждала дальше, - мимо зрения в квартиру впорхнуть-выпорхнуть. И не с ридикюлем ведь под крылом - одним приемом кольцо с цепочкой уволочь?"
   В тот день только Катюха была у них.
   - Что ты менжуешься! - наседала на Люсю университетская подружка Полина Шкурапет. - За горло возьми, чтоб вернула! Это не заколку невзначай прихватить!
   - Вдруг не Катюха!
   - А кто? Связалась с уголовником и сама по воровству пошла!
   - Я когда в седьмом классе ноги ломала, мама столько не сидела в больнице, сколько Катюха.
   - Ты еще времена декабристов вспомни!
   Мозг Полины кипел негодованием и сварил коварную задумку - прикинуться колдуньей для разоблачения.
   - Катюха, говоришь, девушка впечатлительная. Это хорошо. И меня не знает. На этом поставим комедь с нравственным уклоном...
   Полина жила с родителями. В приданое имела однокомнатную квартиру. Пустующую жилплощадь выбрала для хитротонкого трюка.
   Люся разрекламировала Катюхе гадалку-колдунью. Дескать, та прорицательница, ясновидящая, делегат всемирного конгресса психоаналитиков и колдунов. Корректирует судьбу, выправляет кривизну ног. Девчонки к ней табунами ходят. Одной сняла венок безбрачия, у другой на парне порча была бывшая возлюбленная-ведьма мужской потенциал на ноль с минусом свела. Колдунья исправила изъян так, что подружку за пропуски скоро из университета выпрут, полгода не могут с дружком из медового месяца выйти.
   Одним словом - на все любовные случаи мастерица. Мужей от любовниц отваживает.
   Полина решила во время сеанса нагнать жути на Катюху, задурить белибердой и подкинуть наживку про кольцо с цепочкой. Если ее рук воровское дело, обязательно разоблачится.
   - Только не молотком в лоб действуй! - умоляла Люся Полину. - Вдруг не она.
   Полина не жгучая брюнетка, как ведьме положено, и очи не выдающихся размеров, но так может стегануть взглядом, рука сама креститься дергается. Нос... для красоты лучше поменьше, для ведьмы - в самый раз. В объемах худобой не назовешь. Здоровьем пышет, с первого взгляда чувствуется: дай диск или копье, зашвырнет, с собаками не отыщешь. Представительная особа.
   Чтобы веселей комедию гнать, подружку Вику Мухамедзянову призвала в подручные. "Прогоним дурочку, - с большой охотой откликнулась позабавиться Вика, - что не брала - приволокет".
   Девки тумана чертячьего нагнали в "колдовской квартире". Полумраку бордовыми шторами напустили. Свечек запашистых нажгли. Разорились на сигару, углы обкурили. Заходишь с улицы, сразу ясно - не на чай с шанежками сюда ходят.
   Не разбираясь в магии, постановили, чем дурнее - тем лучше.
   - Пусть волос хахаля несет, - наказала Полина.
   - Он же лысый, - хохотнула Люся.
   - Тем хлеще! Но строго-настрого накажи: волос добывать незаметно! О ворожбе зек не должен знать ни под каким гарниром! А то еще прищучит ножичком!
   Любовь у Катюхи была с абортом. "Пойдет! - обрадовалась колдунья роковому факту "истории болезни" пациентки. - В самый раз для ясновидения козырь!"
   В назначенный час заходят Люся с Катюхой в квартиру, там свечи горят, табачище вперемежку с духами и свечным ароматом шибает. Полина за столом в черном платье восседает, Вика рядом стоит. Парик для убедительности напялила. Была крашеной блондинкой, стала пепельно-фиолетовой мамзелью вульгарного разлива. На столе среди всякой всячины щипцы слесарные.
   "Они-то зачем?" - удивилась Люся.
   Сама с Катюхи глаз не спускает. Та заметно вибрирует.
   - Волос принесла? - колдунья даванула тяжелым взглядом пациентку.
   - Да, - дрожащими ручонками разворачивает Катюха носовой платочек с пегим волоском.
   - Что-то волос не такой! - подмастерья Вика наклонилась к атрибуту ворожбы. - Откуда взяла?
   - С пиджака, - испуганно ответствовала Катюха и принялась жевать нижнюю губу.
   - Если не его, - Полина выстрелила пальцем в пациентку, - плохо будет! Обоим!
   - Клянусь! - хлопнула себя в грудь Катюха и ускорила жевание.
   Полина подняла волос кончиками пальцев, над свечкой пронесла и принялась вещать загробным голосом:
   - Парень твой, девонька, еще в одну постель скачет. Женатый?
   - Д-да! - заикается Катюха.
   - Плохо! Ой, плохо! - гвоздит колдунья.
   Волос сожгла, в Катюхин живот, зверски прищурившись, вперилась. Долго, накапливая каменную паузу, смотрела, потом изрекла:
   - Вижу тяжкий грех! Не знаю, отмолишь, нет ли! Два младенца страдают через тебя! Мальчик и... еще мальчик! Невинные! Ой, тяжкий грех на душу взяла!
   Гонит картину, даже у Люси поджилочки екают. Достала из-за спины бутылку кроваво-красного "Кагора", в широкий бокал наливает. Да не пить. Снова магические штучки. Льет и через струю винную Катюху пристально разглядывает.
   - И ребенка своего, крошечку нерожденную, извела!
   Катюха бледнее снега деревенского стоит, губу зубами мочалит.
   - Вика, - Полина безжалостно накаляет атмосферу, - ножницы подай!
   - Вика пятое, Вика десятое, - помощница дождалась выхода на подмостки, давай изображать утомление от ведьмачества. - Крыс ловить - Вика, сало крысиное топить - Вика...
   Лениво ножницы из кухни несет.
   - Остриги ей ноготь с мизинца! - приказывает колдунья.
   Руки у Катюхи ходуном ходят. Вика без церемоний хвать за мизинец, отчекрыжила необходимую плоть. Полина капнула на нее из пузырька водой, щипцами за край подцепила, к свечке поднесла.
   - Видишь, - комментирует, - не горит! Порча на тебе! Снимать буду.
   А пациентка губу догрызает. Верхняя помадой пламенеет, нижняя как в уксусе побывала.
   Вика незаметно ноготь в жидкость для снятия лака сунула. Полина поднесла к свече. С ацетоном веселее загорелся.
   - Порчу сняла! - говорит колдунья. - Что еще хочешь? На замужество приворожить?
   - Д-да!
   - А дети как же? Мальчик и мальчик?
   - Н-не знаю!
   - Есть на тебе, девонька, еще один смертный грех, - подняла колдунья главную тему спектакля. - Подругу кинула!
   Все трое на Катюху воззрились. Та бровью не дрогнула.
   - Дорогое у нее стащила! - ясновидит Полина дальше.
   Катюха губу есть прекратила. И будто понять не может, о чем речь колдовская.
   "Не она!" - Люся в напряжении замерла.
   - Драгоценность украла! - режет правду-матку колдунья. - Да?
   Катюха плечами жмет, какие десять копеек?
   "Пора кончать издевательство", - подумала Люся и шагнула к столу.
   - Отдай кольцо! - вдруг вскочила со стула Полина со щипцами в руках. Отдай! Не то загнется твой зек от рака простаты!
   - Отдам! - бросилась к двери Катюха. - Отдам! - затарахтела каблуками по ступенькам.
   ...Не носит Люся ни то кольцо, ни цепочку. Пылятся в шкатулке.