Страница:
Странное поведение охраны
Так что же произошло на даче в Кунцево 1 марта 1953 года? Кто там вообще присутствовал-то?
Присутствовал и, естественно, оставил свою версию Хрущев. Согласно его мемуарам, 28 февраля, в субботу, Сталин вызвал самых близких ему членов Политбюро в Кремль.
«И вот как-то в субботу, –пишет Хрущев, – от него позвонили, чтобы мы пришли в Кремль. Он пригласил туда персонально меня, Маленкова, Берию и Булганина. Приехали. Он говорит: “Давайте посмотрим кино”. Посмотрели. Потом говорит снова: “Поедемте, покушаем на Ближней даче”.
Поехали, поужинали. Ужин затянулся. Сталин называл такой вечерний, очень поздний ужин обедом. Мы кончили, его, наверное, в пять или шесть утра. Обычное время, когда кончались его “обеды”. Сталин был навеселе, в очень хорошем расположении духа. Ничто не свидетельствовало, что может случиться какая-нибудь неожиданность. Распрощались мы и разъехались».
Присутствие Сталина 28 февраля в Кремле никем, кроме Хрущева, не зафиксировано. Но это и не важно. Важен сам факт ужина. Как вспоминает охранник дачи П. Лозгачев: «В ту ночь на объекте должны были быть гости – так Хозяин называл членов Политбюро, которые к нему приезжали. Как обычно, когда гости к Хозяину приезжали, мы вырабатывали с ним меню. В ночь с 28 февраля на первое марта у нас было меню: виноградный сок “Маджари”… Это молодое виноградное вино, но Хозяин его соком называл за малую крепость. И вот в эту ночь Хозяин вызвал меня и говорит: “Дай нам сока бутылки по две…”» Крепких напитков Сталин не заказывал – сам-то он и не пил ничего крепче вина, но ведь ничего крепче вина не было заказано и для гостей! Каким же образом он сумел оказаться «навеселе»? От молодого вина, да еще под ужин, даже дети не пьянеют…
На самом деле отсутствие крепких напитков вечером 28 февраля говорит о том, что никакой это был не «ужин», а совещание «под виноградный сок». Может быть, совещание перед заседанием Президиума ЦК, назначенным на 2 марта, а может быть, и по иному поводу.
Чем обед закончился, в каком настроении выходили оттуда сотрапезники? Хрущев очень старается уверить нас в том, что настроение у Сталина было превосходным. «Он много шутил, замахнулся, вроде бы, пальцем и ткнул меня в живот, назвав Микитой. Когда он бывал в хорошем расположении духа, то всегда называл меня по-украински Микитой. Распрощались мы и разъехались».
Итак, внеплановое заседание партийной верхушки закончилось, по словам Хрущева, около пяти – шести часов утра, по данным же охраны – часа в четыре. Один из охранников, стоявший на посту у входа в дом, вроде бы, видел, как около четырех утра из дома выходили Маленков, Берия и Хрущев – правда, об этом охраннике рассказывает Красиков в своей книге «Возле вождей», а Красиков – автор весьма сомнительный. Но будем считать, что так оно и было.
После окончания обеда, по свидетельству охранника Лозгачева, записанному уже в 90-е годы Радзинским, Сталин будто бы сказал другому охраннику, полковнику Хрусталеву: «Я ложусь отдыхать. Вызывать вас не буду. И вы можете спать». «Хрусталев Иван Васильевич, – вспоминает Лозгачев, – закрывал двери и видел Хозяина, а тот сказал ему: “Ложитесь-ка вы спать. Мне ничего не надо. И я тоже ложусь. Вы мне сегодня не понадобитесь”. И Хрусталев пришел и радостно говорит: “Ну, ребята, никогда такого распоряжения не было…” И передал нам слова Хозяина…»
Что самое невероятное – как утверждает Лозгачев, они действительно легли спать, «чем были очень довольны. Проспали до 10 часов утра. Что делал Хрусталев с 5 часов утра до 10 часов утра, мы не знаем. В 10 часов утра его сменил другой прикрепленный, М. Старостин». Поскольку Хрусталев вскоре после смерти Сталина также отправился в мир иной, то он ничего уже не подтвердит и не опровергнет. Однако элементарное понимание психологии охраны говорит, что Сталин может позволить им все что угодно – хоть спать лечь, хоть по бабам отправиться, но выполнять они будут лишь то, что велят должностные обязанности. Запомним это крепко-накрепко, еще пригодится.
Тому же охраннику Лозгачеву принадлежит и хроника следующего дня – это было 1 марта 1953 года, воскресенье. В 10 часов утра охрана и обслуга собрались на кухне, чтобы спланировать распорядок наступившего дня и дождаться указаний Хозяина. Однако в хозяйских комнатах было тихо, как они говорили – «нет движения» (по некоторым данным, «движение» отслеживалось специальными датчиками, вделанными в мягкую мебель, хотя на самом деле охранники, когда было надо, просто входили к вождю). Не было движения ни в одиннадцать, ни в двенадцать часов, ни позднее. Заволновались. «Мы сидим со Старостиным, – вспоминает Лозгачев, – и Старостин говорит: “Что-то недоброе, что делать будем?” Действительно, что делать – идти к нему? Но он строго-настрого приказал: если нет движения, в его комнаты не входить. Иначе строго накажет. И вот сидим мы в своем служебном доме, дом соединен коридором метров в 25 с его комнатами, туда ведет дверь отдельная, уже шесть часов, а мы не знаем, что делать. Вдруг звонит часовой с улицы: “Вижу, зажегся свет в малой столовой”. Ну, думаем, слава Богу, все в порядке. Мы уже все на своих местах, все начеку, бегаем… и опять ничего! В восемь – ничего нет. Мы не знаем, что делать, в девять – нету движения, в десять – нету. Я говорю Старостину: “Иди ты, ты – начальник охраны, ты должен забеспокоиться”. Он: “Я боюсь”. Я: “Ты боишься, а я герой, что ли, идти к нему?” В это время почту привозят – пакет из ЦК. А почту передаем ему обычно мы. Точнее, я – почта моя обязанность. Ну что ж, говорю, я пойду, в случае чего вы уж меня, ребята, не забывайте. Да, надо мне идти…» Примерно то же самое рассказывал и охранник Старостин много лет спустя.
Итак, что было дальше?
«…Я открыл дверь, иду громко по коридору, а комната, где мы документы кладем, она как раз перед малой столовой, ну я вошел в эту комнату и гляжу в раскрытую дверь в малую столовую, а там на полу Хозяин лежит и руку правую поднял… Все во мне оцепенело. Руки, ноги отказались подчиняться. Он еще, наверное, не потерял сознание, но и говорить не мог. Слух у него был хороший, он, видно, услышал мои шаги и еле поднятой рукой звал меня на помощь. Я подбежал и спросил: “Товарищ Сталин, что с вами?” Он, правда, обмочился за это время и левой рукой что-то поправить хочет, а я ему: “Может, врача вызвать?” А он в ответ так невнятно: “Дз… Дз…” – дзыкнул и все. На полу лежали карманные часы и газета “Правда”. На часах, когда я их поднял, полседьмого было, в половине седьмого с ним это случилось. На столе, я помню, стояла бутылка минеральной воды “Нарзан”, он, видно, к ней шел, когда свет у него зажегся…»
Написано, надо сказать, весьма душевно, вот только один недостаток у этих воспоминаний – этого не могло быть, потому что не могло быть никогда. Надо же, какие пугливые у главы правительства охранники! Если б охранять Сталина поставили милиционеров из ближайшего отделения, даже те себя так не вели бы, не торчали б под дверью двенадцать часов – а это ведь специальная охрана, обученная и проинструктированная. Охраняют они старого и больного человека, у которого уже было два инсульта и с которым в любую минуту может произойти что угодно. На этот счет у них не могло не быть инструкций… Надо понимать, что такое охранник. Охранник – это машина, которая в ответ на определенное воздействие срабатывает строго определенным образом. И никак иначе.
Юрий Мухин раскопал и привел в своей книге воспоминания полковника КГБ Н. П. Новика, который был в то время заместителем начальника Главного управления охраны. И тот рассказал эпизод с баней, из которого видно, как охрана действовала в подобных ситуациях на самом деле. По субботам Сталин ходил в баню, которая была построена тут же, на территории дачи. Обычно он парился час с небольшим, но однажды в назначенное время из бани не вышел. Через двадцать минут охрана доложила Новику, тот связался с министром госбезопасности Игнатьевым, последний – с Маленковым. И через пятнадцать минут охрана получила команду: ломать дверь бани. Но едва они подошли с фомкой, как дверь открылась сама и вышел Сталин… Именно так обязана была действовать охрана, и так она действовала всегда. За одним-единственным исключением: 1 марта 1953 года.
Теперь о том, насколько охрана боялась Сталина. Все вспоминают, что он был чрезвычайно прост в обращении с обслугой и охраной, которые души в нем не чаяли и нисколько его не боялись. Тот же охранник Старостин вспоминает другой эпизод. На поминках по Жданову, которого Сталин очень любил, «вождь народов», против обыкновения, крепко выпил. И, уезжая домой, Молотов велел Старостину: если Сталин соберется ночью поливать цветы, из дома не выпускать, поскольку он может простудиться. Что делает Старостин? Он загоняет ключ в скважину так, что его заклинивает и дверь не открыть. Сталин пробует выйти из дома. Ничего не получается. Тогда он просит Старостина:
«– Откройте дверь.
– На улице дождь. Вы можете простыть, заболеть, – возразил Старостин.
– Повторяю: откройте дверь!
– Товарищ Сталин, открыть вам дверь не могу.
– Скажите вашему министру, чтобы он вас откомандировал! – вспылил Сталин. – Вы мне больше не нужны.
– Есть! – козырнул Старостин».
Дверь, правда, он так и не открыл. Еще немного повозмущавшись, Сталин ушел спать. А наутро вызвал Старостина и велел забыть о ночном инциденте… Как видим, охрана чрезвычайно «боялась» Сталина, да и он был «свиреп» необычайно. Если даже за явное неповиновение максимум, что могло грозить охраннику, так это откомандирование, то уж за несанкционированное вторжение в комнаты генсека с целью удостовериться, все ли с тем в порядке, ничего бы не было, кроме «спасибо». А вот за то, что охрана упустила время и ее нерасторопность могла обернуться смертью объекта– тут бы ей мало не показалось.
Итак, чему можно верить в рассказе Лозгачева? Тому, что охранники легли спать? Ни одной секунды не верим! Они не имели права спать на дежурстве. Значит, и не ложились. Точно так же нельзя верить и тому, что поняв, будто в комнатах нет движения, они ждали до восьми вечера. Самое позднее, в полдень дня начальник охраны должен был позвонить своему прямому начальству и доложить ситуацию, следовательно, позвонил и доложил. И так было, и иначе не могло быть, потому что не могло быть никогда. А самое трогательное – это, конечно, эпизод с часами. Агата Кристи в своем «Восточном экспрессе» высмеивала этот трюк как дешевый прием из плохих детективов, но авторы версии, вероятно, Агату Кристи не читали.
Почему же Лозгачев врет? И что на самом деле произошло 1 марта на Ближней даче?
Присутствовал и, естественно, оставил свою версию Хрущев. Согласно его мемуарам, 28 февраля, в субботу, Сталин вызвал самых близких ему членов Политбюро в Кремль.
«И вот как-то в субботу, –пишет Хрущев, – от него позвонили, чтобы мы пришли в Кремль. Он пригласил туда персонально меня, Маленкова, Берию и Булганина. Приехали. Он говорит: “Давайте посмотрим кино”. Посмотрели. Потом говорит снова: “Поедемте, покушаем на Ближней даче”.
Поехали, поужинали. Ужин затянулся. Сталин называл такой вечерний, очень поздний ужин обедом. Мы кончили, его, наверное, в пять или шесть утра. Обычное время, когда кончались его “обеды”. Сталин был навеселе, в очень хорошем расположении духа. Ничто не свидетельствовало, что может случиться какая-нибудь неожиданность. Распрощались мы и разъехались».
Присутствие Сталина 28 февраля в Кремле никем, кроме Хрущева, не зафиксировано. Но это и не важно. Важен сам факт ужина. Как вспоминает охранник дачи П. Лозгачев: «В ту ночь на объекте должны были быть гости – так Хозяин называл членов Политбюро, которые к нему приезжали. Как обычно, когда гости к Хозяину приезжали, мы вырабатывали с ним меню. В ночь с 28 февраля на первое марта у нас было меню: виноградный сок “Маджари”… Это молодое виноградное вино, но Хозяин его соком называл за малую крепость. И вот в эту ночь Хозяин вызвал меня и говорит: “Дай нам сока бутылки по две…”» Крепких напитков Сталин не заказывал – сам-то он и не пил ничего крепче вина, но ведь ничего крепче вина не было заказано и для гостей! Каким же образом он сумел оказаться «навеселе»? От молодого вина, да еще под ужин, даже дети не пьянеют…
На самом деле отсутствие крепких напитков вечером 28 февраля говорит о том, что никакой это был не «ужин», а совещание «под виноградный сок». Может быть, совещание перед заседанием Президиума ЦК, назначенным на 2 марта, а может быть, и по иному поводу.
Чем обед закончился, в каком настроении выходили оттуда сотрапезники? Хрущев очень старается уверить нас в том, что настроение у Сталина было превосходным. «Он много шутил, замахнулся, вроде бы, пальцем и ткнул меня в живот, назвав Микитой. Когда он бывал в хорошем расположении духа, то всегда называл меня по-украински Микитой. Распрощались мы и разъехались».
Итак, внеплановое заседание партийной верхушки закончилось, по словам Хрущева, около пяти – шести часов утра, по данным же охраны – часа в четыре. Один из охранников, стоявший на посту у входа в дом, вроде бы, видел, как около четырех утра из дома выходили Маленков, Берия и Хрущев – правда, об этом охраннике рассказывает Красиков в своей книге «Возле вождей», а Красиков – автор весьма сомнительный. Но будем считать, что так оно и было.
После окончания обеда, по свидетельству охранника Лозгачева, записанному уже в 90-е годы Радзинским, Сталин будто бы сказал другому охраннику, полковнику Хрусталеву: «Я ложусь отдыхать. Вызывать вас не буду. И вы можете спать». «Хрусталев Иван Васильевич, – вспоминает Лозгачев, – закрывал двери и видел Хозяина, а тот сказал ему: “Ложитесь-ка вы спать. Мне ничего не надо. И я тоже ложусь. Вы мне сегодня не понадобитесь”. И Хрусталев пришел и радостно говорит: “Ну, ребята, никогда такого распоряжения не было…” И передал нам слова Хозяина…»
Что самое невероятное – как утверждает Лозгачев, они действительно легли спать, «чем были очень довольны. Проспали до 10 часов утра. Что делал Хрусталев с 5 часов утра до 10 часов утра, мы не знаем. В 10 часов утра его сменил другой прикрепленный, М. Старостин». Поскольку Хрусталев вскоре после смерти Сталина также отправился в мир иной, то он ничего уже не подтвердит и не опровергнет. Однако элементарное понимание психологии охраны говорит, что Сталин может позволить им все что угодно – хоть спать лечь, хоть по бабам отправиться, но выполнять они будут лишь то, что велят должностные обязанности. Запомним это крепко-накрепко, еще пригодится.
Тому же охраннику Лозгачеву принадлежит и хроника следующего дня – это было 1 марта 1953 года, воскресенье. В 10 часов утра охрана и обслуга собрались на кухне, чтобы спланировать распорядок наступившего дня и дождаться указаний Хозяина. Однако в хозяйских комнатах было тихо, как они говорили – «нет движения» (по некоторым данным, «движение» отслеживалось специальными датчиками, вделанными в мягкую мебель, хотя на самом деле охранники, когда было надо, просто входили к вождю). Не было движения ни в одиннадцать, ни в двенадцать часов, ни позднее. Заволновались. «Мы сидим со Старостиным, – вспоминает Лозгачев, – и Старостин говорит: “Что-то недоброе, что делать будем?” Действительно, что делать – идти к нему? Но он строго-настрого приказал: если нет движения, в его комнаты не входить. Иначе строго накажет. И вот сидим мы в своем служебном доме, дом соединен коридором метров в 25 с его комнатами, туда ведет дверь отдельная, уже шесть часов, а мы не знаем, что делать. Вдруг звонит часовой с улицы: “Вижу, зажегся свет в малой столовой”. Ну, думаем, слава Богу, все в порядке. Мы уже все на своих местах, все начеку, бегаем… и опять ничего! В восемь – ничего нет. Мы не знаем, что делать, в девять – нету движения, в десять – нету. Я говорю Старостину: “Иди ты, ты – начальник охраны, ты должен забеспокоиться”. Он: “Я боюсь”. Я: “Ты боишься, а я герой, что ли, идти к нему?” В это время почту привозят – пакет из ЦК. А почту передаем ему обычно мы. Точнее, я – почта моя обязанность. Ну что ж, говорю, я пойду, в случае чего вы уж меня, ребята, не забывайте. Да, надо мне идти…» Примерно то же самое рассказывал и охранник Старостин много лет спустя.
Итак, что было дальше?
«…Я открыл дверь, иду громко по коридору, а комната, где мы документы кладем, она как раз перед малой столовой, ну я вошел в эту комнату и гляжу в раскрытую дверь в малую столовую, а там на полу Хозяин лежит и руку правую поднял… Все во мне оцепенело. Руки, ноги отказались подчиняться. Он еще, наверное, не потерял сознание, но и говорить не мог. Слух у него был хороший, он, видно, услышал мои шаги и еле поднятой рукой звал меня на помощь. Я подбежал и спросил: “Товарищ Сталин, что с вами?” Он, правда, обмочился за это время и левой рукой что-то поправить хочет, а я ему: “Может, врача вызвать?” А он в ответ так невнятно: “Дз… Дз…” – дзыкнул и все. На полу лежали карманные часы и газета “Правда”. На часах, когда я их поднял, полседьмого было, в половине седьмого с ним это случилось. На столе, я помню, стояла бутылка минеральной воды “Нарзан”, он, видно, к ней шел, когда свет у него зажегся…»
Написано, надо сказать, весьма душевно, вот только один недостаток у этих воспоминаний – этого не могло быть, потому что не могло быть никогда. Надо же, какие пугливые у главы правительства охранники! Если б охранять Сталина поставили милиционеров из ближайшего отделения, даже те себя так не вели бы, не торчали б под дверью двенадцать часов – а это ведь специальная охрана, обученная и проинструктированная. Охраняют они старого и больного человека, у которого уже было два инсульта и с которым в любую минуту может произойти что угодно. На этот счет у них не могло не быть инструкций… Надо понимать, что такое охранник. Охранник – это машина, которая в ответ на определенное воздействие срабатывает строго определенным образом. И никак иначе.
Юрий Мухин раскопал и привел в своей книге воспоминания полковника КГБ Н. П. Новика, который был в то время заместителем начальника Главного управления охраны. И тот рассказал эпизод с баней, из которого видно, как охрана действовала в подобных ситуациях на самом деле. По субботам Сталин ходил в баню, которая была построена тут же, на территории дачи. Обычно он парился час с небольшим, но однажды в назначенное время из бани не вышел. Через двадцать минут охрана доложила Новику, тот связался с министром госбезопасности Игнатьевым, последний – с Маленковым. И через пятнадцать минут охрана получила команду: ломать дверь бани. Но едва они подошли с фомкой, как дверь открылась сама и вышел Сталин… Именно так обязана была действовать охрана, и так она действовала всегда. За одним-единственным исключением: 1 марта 1953 года.
Теперь о том, насколько охрана боялась Сталина. Все вспоминают, что он был чрезвычайно прост в обращении с обслугой и охраной, которые души в нем не чаяли и нисколько его не боялись. Тот же охранник Старостин вспоминает другой эпизод. На поминках по Жданову, которого Сталин очень любил, «вождь народов», против обыкновения, крепко выпил. И, уезжая домой, Молотов велел Старостину: если Сталин соберется ночью поливать цветы, из дома не выпускать, поскольку он может простудиться. Что делает Старостин? Он загоняет ключ в скважину так, что его заклинивает и дверь не открыть. Сталин пробует выйти из дома. Ничего не получается. Тогда он просит Старостина:
«– Откройте дверь.
– На улице дождь. Вы можете простыть, заболеть, – возразил Старостин.
– Повторяю: откройте дверь!
– Товарищ Сталин, открыть вам дверь не могу.
– Скажите вашему министру, чтобы он вас откомандировал! – вспылил Сталин. – Вы мне больше не нужны.
– Есть! – козырнул Старостин».
Дверь, правда, он так и не открыл. Еще немного повозмущавшись, Сталин ушел спать. А наутро вызвал Старостина и велел забыть о ночном инциденте… Как видим, охрана чрезвычайно «боялась» Сталина, да и он был «свиреп» необычайно. Если даже за явное неповиновение максимум, что могло грозить охраннику, так это откомандирование, то уж за несанкционированное вторжение в комнаты генсека с целью удостовериться, все ли с тем в порядке, ничего бы не было, кроме «спасибо». А вот за то, что охрана упустила время и ее нерасторопность могла обернуться смертью объекта– тут бы ей мало не показалось.
Итак, чему можно верить в рассказе Лозгачева? Тому, что охранники легли спать? Ни одной секунды не верим! Они не имели права спать на дежурстве. Значит, и не ложились. Точно так же нельзя верить и тому, что поняв, будто в комнатах нет движения, они ждали до восьми вечера. Самое позднее, в полдень дня начальник охраны должен был позвонить своему прямому начальству и доложить ситуацию, следовательно, позвонил и доложил. И так было, и иначе не могло быть, потому что не могло быть никогда. А самое трогательное – это, конечно, эпизод с часами. Агата Кристи в своем «Восточном экспрессе» высмеивала этот трюк как дешевый прием из плохих детективов, но авторы версии, вероятно, Агату Кристи не читали.
Почему же Лозгачев врет? И что на самом деле произошло 1 марта на Ближней даче?
Еще более странное поведение соратников
Итак, охрана в десять часов вечера обнаружила Сталина лежащим на полу – с ним явно было что-то очень и очень не так. Что же происходило дальше? Вспоминает охранник Старостин:
«В первую очередь я позвонил Председателю МГБ С.Игнатьеву и доложил о состоянии Сталина. Игнатьев адресовал меня к Берии. Звоню, звоню Берии – никто не отвечает. Звоню Г.Маленкову и информирую о состоянии Сталина. Маленков что-то промычал в трубку и положил ее на рычаг. Минут через 30 позвонил Маленков и сказал: “Ищите Берию сами, я его не нашел”. Вскоре звонит Берия и говорит: “О болезни товарища Сталина никому не говорите и не звоните”. Положил трубку».
Что охранник делает дальше? Сидит и ждет. «В 3 часа ночи 2 марта около дачи зашуршала машина. Я оживился, полагая, что сейчас я передам больного Сталина медицине. Но я жестоко ошибся. Появились соратники Сталина Берия и Маленков… Стали соратники поодаль от Сталина. Постояли. Берия, поблескивая пенсне, подошел ко мне поближе и произнес: “Лозгачев, что ты панику наводишь? Видишь, товарищ Сталин спит. Его не тревожь и нас не беспокой”. Постояв, соратники повернулись и покинули больного».
Тем временем взбунтовалась обслуга дачи, требуя немедленного вызова врачей. Тогда охранники вновь позвонили Маленкову и Берии, около 7 утра. И только после этого появились медики…
Странно, очень странно вели себя соратники, вы не находите? Впрочем, на Берию к тому времени можно было валить все грехи мира. Вот и валили…
О чем находившийся в доме охранник Лозгачев не знал? Немногим раньше, вечером в воскресенье, на дачу приезжал и Хрущев. По крайней мере, так рассказывает сам Никита Сергеевич. По его словам, около полуночи позвонил Маленков, он вызвал машину, и, взяв с собой Булганина, приехал на дачу. Однако в дом они почему-то не пошли. «Мы условились, что войдем не к Сталину, а к дежурным. Зашли туда, спросили: “В чем дело?” Они: “Обычно товарищ Сталин в такое время, часов в одиннадцать вечера, обязательно звонит, вызывает и просит чаю. Иной раз он и кушает. Сейчас этого не было”. (Заметьте, ни слова о том, что они не видели Сталина с самого утра! – Е. П.) Послали мы на разведку Матрену Петровну, подавальщицу, немолодую женщину, много лет проработавшую у Сталина. Ограниченную, но честную и преданную ему женщину.
Чекисты сказали нам, что они уже посылали ее посмотреть, что там такое. Она сказала, что товарищ Сталин лежит на полу, спит. А под ним подмочено. Чекисты подняли его, положили на кушетку в малой столовой. Там были малая столовая и большая. Сталин лежал на полу в большой столовой. Следовательно, поднялся с постели, вышел в столовую, там упал и подмочился. Когда нам сказали, что произошел такой случай и теперь он как будто спит, мы посчитали, что неудобно нам появляться у него и фиксировать свое присутствие, раз он находится в столь неблаговидном положении. Мы разъехались по домам».
То есть, попросту говоря, надрался товарищ Сталин до совершенно неприличного состояния (это с виноградного-то сока!), пьяный упал и обмочился, и желательно было бы, чтоб он не знал, что кто-то его в таком положении видел. (Все логично увязывается, если вспомнить, что Хрущев – единственный из многих – утверждал, что Сталин пил.)
Ну, то, что рассказ Хрущева не стыкуется с версией охранников по многим пунктам – неудивительно. Это как с арестом Берии. Спустя много лет после событий от их участников потребовались подробности, о которых они тогда не договаривались – вот и лепят теперь кто во что горазд, в меру ума сообразуясь с теми версиями, что бродили все эти годы. И в первую очередь с запущенной в обращение Хрущевым и приобретшей статус общеизвестной истины байкой, что все они, и партийные, и даже охранники, так боялись Сталина, ну так боялись, что аж коленки тряслись…
И, на закуску, еще одна версия – заместителя министра и будто бы начальника правительственной охраны Василия Рясного, записанная Ф. Чуевым:
«Беда со Сталиным случилась в ночь с 1 на 2 марта 1953 года. Рясному позвонил его подчиненный Старостин, начальник личной охраны Сталина:
– Что-то не просыпается…
Было уже часов девять утра. А он обычно вставал рано». И какой же совет дает своему починенному начальник правительственной охраны?
«– А ты поставь лестницу или табуретку и загляни! – посоветовал Рясной Старостину.
Над дверью в спальню было стеклянное окно. В комнате стояли диван, стол. Маленький столик для газет и рядом с ним мягкий диванчик, покрытый шелковой накидкой. Старостин приставил лестницу, заглянул в окно и увидел, что Сталин лежит на полу. Потрясенный, он тут же позвонил Рясному, у которого на даче всегда дежурила машина. Рясной помчался в Кунцево и, приехав, сразу вскарабкался на ту же лестницу. Сталин лежал на полу, и похоже было, что он спиной съехал с диванчика по шелковой накидке.
– Скорей звони Маленкову! – приказал Рясной Старостину. Дверь в спальню заперта на ключ. Ломать не смеют. Ключ у Хозяина.
“Не знаем, что делать, – говорит Рясной, – ждем, приедет Маленков, распорядится. Я-то чего?”
Маленков и Берия приехали вместе. Рясной встретил их во дворе, кратко доложил о случившемся и добавил:
– Надо срочно вызвать врачей!
Тучный Маленков побежал в коридор к телефону, а Берия усмехнулся:
– А наверное, он вчера здорово выпил!
“Эта фраза покоробила меня настолько, что до сих пор заставляет кое о чем задуматься”, – признается Рясной. Тем самым Берия нежданно высказал свое отношение к Сталину».
В общем, как в фильме Дэвида Линча: чем дальше, тем страннее. Одно с другим до такой степени не вяжется, что дальше некуда. Рассказ Рясного вообще ни в какие ворота… А впрочем, подождем исключать его версию, она еще может пригодиться…
«В первую очередь я позвонил Председателю МГБ С.Игнатьеву и доложил о состоянии Сталина. Игнатьев адресовал меня к Берии. Звоню, звоню Берии – никто не отвечает. Звоню Г.Маленкову и информирую о состоянии Сталина. Маленков что-то промычал в трубку и положил ее на рычаг. Минут через 30 позвонил Маленков и сказал: “Ищите Берию сами, я его не нашел”. Вскоре звонит Берия и говорит: “О болезни товарища Сталина никому не говорите и не звоните”. Положил трубку».
Что охранник делает дальше? Сидит и ждет. «В 3 часа ночи 2 марта около дачи зашуршала машина. Я оживился, полагая, что сейчас я передам больного Сталина медицине. Но я жестоко ошибся. Появились соратники Сталина Берия и Маленков… Стали соратники поодаль от Сталина. Постояли. Берия, поблескивая пенсне, подошел ко мне поближе и произнес: “Лозгачев, что ты панику наводишь? Видишь, товарищ Сталин спит. Его не тревожь и нас не беспокой”. Постояв, соратники повернулись и покинули больного».
Тем временем взбунтовалась обслуга дачи, требуя немедленного вызова врачей. Тогда охранники вновь позвонили Маленкову и Берии, около 7 утра. И только после этого появились медики…
Странно, очень странно вели себя соратники, вы не находите? Впрочем, на Берию к тому времени можно было валить все грехи мира. Вот и валили…
О чем находившийся в доме охранник Лозгачев не знал? Немногим раньше, вечером в воскресенье, на дачу приезжал и Хрущев. По крайней мере, так рассказывает сам Никита Сергеевич. По его словам, около полуночи позвонил Маленков, он вызвал машину, и, взяв с собой Булганина, приехал на дачу. Однако в дом они почему-то не пошли. «Мы условились, что войдем не к Сталину, а к дежурным. Зашли туда, спросили: “В чем дело?” Они: “Обычно товарищ Сталин в такое время, часов в одиннадцать вечера, обязательно звонит, вызывает и просит чаю. Иной раз он и кушает. Сейчас этого не было”. (Заметьте, ни слова о том, что они не видели Сталина с самого утра! – Е. П.) Послали мы на разведку Матрену Петровну, подавальщицу, немолодую женщину, много лет проработавшую у Сталина. Ограниченную, но честную и преданную ему женщину.
Чекисты сказали нам, что они уже посылали ее посмотреть, что там такое. Она сказала, что товарищ Сталин лежит на полу, спит. А под ним подмочено. Чекисты подняли его, положили на кушетку в малой столовой. Там были малая столовая и большая. Сталин лежал на полу в большой столовой. Следовательно, поднялся с постели, вышел в столовую, там упал и подмочился. Когда нам сказали, что произошел такой случай и теперь он как будто спит, мы посчитали, что неудобно нам появляться у него и фиксировать свое присутствие, раз он находится в столь неблаговидном положении. Мы разъехались по домам».
То есть, попросту говоря, надрался товарищ Сталин до совершенно неприличного состояния (это с виноградного-то сока!), пьяный упал и обмочился, и желательно было бы, чтоб он не знал, что кто-то его в таком положении видел. (Все логично увязывается, если вспомнить, что Хрущев – единственный из многих – утверждал, что Сталин пил.)
Ну, то, что рассказ Хрущева не стыкуется с версией охранников по многим пунктам – неудивительно. Это как с арестом Берии. Спустя много лет после событий от их участников потребовались подробности, о которых они тогда не договаривались – вот и лепят теперь кто во что горазд, в меру ума сообразуясь с теми версиями, что бродили все эти годы. И в первую очередь с запущенной в обращение Хрущевым и приобретшей статус общеизвестной истины байкой, что все они, и партийные, и даже охранники, так боялись Сталина, ну так боялись, что аж коленки тряслись…
И, на закуску, еще одна версия – заместителя министра и будто бы начальника правительственной охраны Василия Рясного, записанная Ф. Чуевым:
«Беда со Сталиным случилась в ночь с 1 на 2 марта 1953 года. Рясному позвонил его подчиненный Старостин, начальник личной охраны Сталина:
– Что-то не просыпается…
Было уже часов девять утра. А он обычно вставал рано». И какой же совет дает своему починенному начальник правительственной охраны?
«– А ты поставь лестницу или табуретку и загляни! – посоветовал Рясной Старостину.
Над дверью в спальню было стеклянное окно. В комнате стояли диван, стол. Маленький столик для газет и рядом с ним мягкий диванчик, покрытый шелковой накидкой. Старостин приставил лестницу, заглянул в окно и увидел, что Сталин лежит на полу. Потрясенный, он тут же позвонил Рясному, у которого на даче всегда дежурила машина. Рясной помчался в Кунцево и, приехав, сразу вскарабкался на ту же лестницу. Сталин лежал на полу, и похоже было, что он спиной съехал с диванчика по шелковой накидке.
– Скорей звони Маленкову! – приказал Рясной Старостину. Дверь в спальню заперта на ключ. Ломать не смеют. Ключ у Хозяина.
“Не знаем, что делать, – говорит Рясной, – ждем, приедет Маленков, распорядится. Я-то чего?”
Маленков и Берия приехали вместе. Рясной встретил их во дворе, кратко доложил о случившемся и добавил:
– Надо срочно вызвать врачей!
Тучный Маленков побежал в коридор к телефону, а Берия усмехнулся:
– А наверное, он вчера здорово выпил!
“Эта фраза покоробила меня настолько, что до сих пор заставляет кое о чем задуматься”, – признается Рясной. Тем самым Берия нежданно высказал свое отношение к Сталину».
В общем, как в фильме Дэвида Линча: чем дальше, тем страннее. Одно с другим до такой степени не вяжется, что дальше некуда. Рассказ Рясного вообще ни в какие ворота… А впрочем, подождем исключать его версию, она еще может пригодиться…
Так что же на самом деле произошло?
А теперь будем думать. То, что основные свидетели – охранники – беспардонно врут, думаю, оговаривать особо не надо. Но в чем они врут и зачем? И почему делают это даже сорок лет спустя, когда, казалось бы, им давно ничего не грозит? И нет ли в этом вранье следов правды?
Что мы можем сказать точно? Что врачи появились на даче не ранее утра 2 марта – это общеизвестно. Что охранники, обнаружив неладное, тут же связались со своим прямым начальством – потому что иначе они поступить не могли. И тут возникает два очень интересных вопроса: когда они обнаружили неладное и кто был этим начальством?
До весны 1952 года начальником охраны Сталина был генерал Власик – личность весьма приметная. Три класса образования, служака, ограниченный и прямолинейный, как асфальтовый каток, но кристально преданный. В апреле 1952 года на него завели дело о хищениях и отправили сначала начальником колонии куда-то на Урал, а потом и вовсе арестовали. Преемника ему нашли не сразу, так что охрана временно подчинялась напрямую министру госбезопасности Игнатьеву, а тот – лично Сталину. Поэтому охрана и звонила Игнатьеву – не как министру МГБ, а как своему прямому начальству, и не «посоветоваться», а за приказами. О Рясном как о начальнике охраны нигде не упоминается.
Что мог и чего не мог в этом случае сделать Игнатьев? Он не могприказать охранникам самостоятельно искать членов Президиума ЦК – по двум простым причинам. Во-первых, он лично, персонально отвечал за безопасность Сталина, и если б отмахнулся от такого сигнала, с него, дойди дело до следствия, с живого кожу сняли бы. А как он мог быть уверен, что до следствия не дойдет?.. Во-вторых: есть такая штука, как субординация. Охрана подчинялась лично Игнатьеву, министру ГБ. И Маленков, и Хрущев, и Берия для охранников были никто и звать их никак, ибо должностная инструкция обязывала их знать только Игнатьева. И только Игнатьева они и знали. Механизм действия в подобных обстоятельствах очень четко разложен по полочкам как в случае с баней. Охранники позвонили Игнатьеву, тот – Маленкову, заместителю председателя Совмина, Маленков отдал приказ. Игнатьев передал приказ подчиненным, и те приступили к активным действиям. Это схема, определенная инструкцией, и события могли разворачиваться так и только так. Следовательно, так все и происходило 1 марта. Охрана позвонила Игнатьеву, тот связался с кем-то из «верхушки», этот, который «сверху», отдал приказ… Какой? Естественно, взять врача и немедленно мчаться на дачу. А скорее всего, «некто» из партийной верхушки помчался на дачу сам, дело-то важное… Можно (что значит – можно? Нужно!) ни на секунду не сомневаться, что именно так все и было.
И еще два вопроса: кто был этот «некто сверху» и когда все произошло? Ответ на второй вопрос прост: ни в коем случае не вечером 1 марта, и не днем, и не утром, потому что в это время вся обслуга уже давно была на ногах, так что приехать незамеченными они никак не могли. Но никто о подобном визите не упоминает. Стало быть, остается либо время между 4 часами ночи и утром 1 марта, когда на даче спали все, кроме охраны, либо следующая ночь.
А вот теперь все сходится. Вспомним-ка о странном сне охранника Лозгачева, который спать права не имел ни малейшего. А раз не имел права, значит, и не спал: что он, самоубийца, что ли, под расстрел захотел – заснуть на такомпосту! А ежели он утверждает, что спал, значит, было нечто такое, что он не должен был видеть. И не видел, не видел – и все, и хоть ты тресни, даже двадцать пять лет спустя намертво стоит на своем: «не видел»!!! И его можно понять – те, кто видел, поплатились жизнью. Так что же это было?
Немножко поразмыслив, мы получаем точное время действия: ночь на 1 марта. Охрана спать не ложилась, а вот обслуга, нежелательные свидетели, крепко спала и видеть ничего не могла. Из тех, кто охранял Сталина в эту ночь, в живых остался только Лозгачев. Хрусталев умер, еще два охранника покончили жизнь самоубийством вскоре после смерти Сталина – можно с вероятностью 90 % утверждать, что это были как раз те, что стояли на посту на улице. Ну, а Лозгачев спал.
Итак: как, вероятней всего, развивались события? Кто-то из охраны ночью, после отъезда соратников, заметил, что Сталин без сознания. Либо Сталину стало плохо в присутствии кого-либо из задержавшихся соратников (только не Берии, конечно). Тут же позвонили Игнатьеву, который через несколько минут примчался на дачу вместе с «кем-то» из партийной верхушки и врачом. Врач поставил диагноз – правильный, и сообщил его своим спутникам. А также дал прогноз: что будет, если оказать помощь немедленно, и что будет, если ее не оказывать, допустим, сутки.
Что потом? Потом соратники вышли из кабинета и что-то сказали охране. Что именно? А вот это вопрос. Покавопрос… Но мы знаем, как охрана действовала – изо всех сил тянула время. Слабо верится, что стражи на виду обслуги по-детски волновались, теребили друг друга за рукав: «Что делать?», «Кто пойдет?» Та же подавальщица Матрена сама вошла бы в кабинет и сама бы врача вызвала. Скорее всего, охранники имитировали «движение»: носили чай, газеты, говорили что-нибудь вроде: «Товарищ Сталин велел не беспокоить», а может статься, и укольчики какие-нибудь делали, чтобы товарищ Сталин уж точно отправился в мир иной. Получает обоснование и непонятный визит Хрущева с Булганиным на дачу вечером 1 марта, когда они в комнаты не пошли. А чего им туда ходить? Вызвали Лозгачева: «Ну как?» – «Да все так же…» – «Хорошо, продолжай в том же духе…» Перекинулись парой фраз и уехали.
Может быть, конечно, все произошло и в ночь на 2 марта. Но зачем тогда Лозгачеву врать про свой сладкий сон? Зачем вообще охранники врали? Почему они тянули время? Кто мог им приказать? Или: кто мог поставить на этот пост людей, которые по особому распоряжениюстанут тянуть время?
Вот тут-то на авансцену и выходит фигура, которую все действующие лица той ночной драмы упорно прячут в тени: министр госбезопасности, генерал-майор Игнатьев. Ибо кто бы ни срежиссировал спектакль, разыгравшийся на Ближней даче, сыграть его мог только один человек – тот, кому по долгу службы подчинялась сталинская охрана, не подчинявшаяся никаким членам Политбюро. Только Сталину и ему.
ИГНАТЬЕВ Семен Денисович. Родился 1 (14) сентября 1904 года в деревне Карловка Елисаветградского уезда Херсонской губернии, в украинской крестьянской семье. С десяти лет работал на Термезском хлопкоочистительном заводе, затем в железнодорожных мастерских. С 1920 года работал в политотделе Бухарской группы войск, с 1921 года – в военном отделе Всебухарской ЧК, затем в главном управлении милиции Бухарской республики. В 1922 году стал заместителем заведующего орготделом ЦК КСМ Туркестана, затем работал в профсоюзах. В 1931 году закончил Промакадемию по специальности инженера-технолога по самолетостроению, но тут же начинал работу в аппарате ЦК ВКП(б), дальше делает чисто аппаратную партийную карьеру. После того, как 4 июля 1951 года к Маленкову обратился следователь М. Д. Рюмин с жалобой на министра госбезопасности Абакумова, Игнатьев стал членом комиссии Политбюро по расследованию этой жалобы, затем представителем ЦК в МГБ, а 9 августа 1951 года – министром госбезопасности, так что и «дело врачей», и прочие дела 1951–1952 годов – на его совести. 3 апреля 1952 года направил Сталину обвинительное заключение по делу ЕАК с предложением приговорить всех «еврейских националистов – американских шпионов» к расстрелу, кроме академика Лины Штерн. Тогда же доложил Сталину о завершении следствия по делу «сионистской организации» на Кузнецком металлургическом комбинате, по которому в сентябре того же года было расстреляно четыре человека. В сентябре же Игнатьев направил Сталину подготовленную Рюминым справку по допросам арестованных врачей и по медэкспертизам, касающимся возможного убийства врачами Лечебно-санитарного управления Кремля Щербакова и Жданова, после чего сразу же были арестованы несколько крупных медиков… То есть, как видим, перед нами точная копия Ежова – партаппаратчик, ставший министром ГБ и раскручивавший маховик репрессий. Казалось бы, и судьба его должна была ждать ежовская. Но не спешите…
После смерти Сталина Игнатьев действительно был снят с поста министра – зато стал секретарем ЦК. Однако 6 апреля, по докладной записке Берии, в которой тот писал: «Игнатьев не обеспечил должного контроля за следствием, шел на поводу у Рюмина», был снят с этого поста и 28 апреля выведен из состава ЦК. Вскоре Берия предложил арестовать Игнатьева, но не успел. 7 июля, через десять дней после исчезновения Берии, Игнатьев был восстановлен в членах ЦК, стал первым секретарем Татарского, затем Башкирского обкома КПСС. В 1960 году вышел на пенсию. Умер 27 ноября 1983 года, похоронен на престижнейшем Новодевичьем кладбище.
Странная фигура и странная биография. Человек, повинный в тяжелейших должностных преступлениях, сразу же после смерти Сталина идет на крутое повышение. За фальсификацию следственных дел по настоянию Берии его скидывают с поста, но после смерти последнего он снова на коне, получает не слишком заметную, однако хлебную должность и находит последнее упокоение там, где человеку с его биографией явно не место. Да, странная, очень странная фигура этот Игнатьев…
Что мы можем сказать точно? Что врачи появились на даче не ранее утра 2 марта – это общеизвестно. Что охранники, обнаружив неладное, тут же связались со своим прямым начальством – потому что иначе они поступить не могли. И тут возникает два очень интересных вопроса: когда они обнаружили неладное и кто был этим начальством?
До весны 1952 года начальником охраны Сталина был генерал Власик – личность весьма приметная. Три класса образования, служака, ограниченный и прямолинейный, как асфальтовый каток, но кристально преданный. В апреле 1952 года на него завели дело о хищениях и отправили сначала начальником колонии куда-то на Урал, а потом и вовсе арестовали. Преемника ему нашли не сразу, так что охрана временно подчинялась напрямую министру госбезопасности Игнатьеву, а тот – лично Сталину. Поэтому охрана и звонила Игнатьеву – не как министру МГБ, а как своему прямому начальству, и не «посоветоваться», а за приказами. О Рясном как о начальнике охраны нигде не упоминается.
Что мог и чего не мог в этом случае сделать Игнатьев? Он не могприказать охранникам самостоятельно искать членов Президиума ЦК – по двум простым причинам. Во-первых, он лично, персонально отвечал за безопасность Сталина, и если б отмахнулся от такого сигнала, с него, дойди дело до следствия, с живого кожу сняли бы. А как он мог быть уверен, что до следствия не дойдет?.. Во-вторых: есть такая штука, как субординация. Охрана подчинялась лично Игнатьеву, министру ГБ. И Маленков, и Хрущев, и Берия для охранников были никто и звать их никак, ибо должностная инструкция обязывала их знать только Игнатьева. И только Игнатьева они и знали. Механизм действия в подобных обстоятельствах очень четко разложен по полочкам как в случае с баней. Охранники позвонили Игнатьеву, тот – Маленкову, заместителю председателя Совмина, Маленков отдал приказ. Игнатьев передал приказ подчиненным, и те приступили к активным действиям. Это схема, определенная инструкцией, и события могли разворачиваться так и только так. Следовательно, так все и происходило 1 марта. Охрана позвонила Игнатьеву, тот связался с кем-то из «верхушки», этот, который «сверху», отдал приказ… Какой? Естественно, взять врача и немедленно мчаться на дачу. А скорее всего, «некто» из партийной верхушки помчался на дачу сам, дело-то важное… Можно (что значит – можно? Нужно!) ни на секунду не сомневаться, что именно так все и было.
И еще два вопроса: кто был этот «некто сверху» и когда все произошло? Ответ на второй вопрос прост: ни в коем случае не вечером 1 марта, и не днем, и не утром, потому что в это время вся обслуга уже давно была на ногах, так что приехать незамеченными они никак не могли. Но никто о подобном визите не упоминает. Стало быть, остается либо время между 4 часами ночи и утром 1 марта, когда на даче спали все, кроме охраны, либо следующая ночь.
А вот теперь все сходится. Вспомним-ка о странном сне охранника Лозгачева, который спать права не имел ни малейшего. А раз не имел права, значит, и не спал: что он, самоубийца, что ли, под расстрел захотел – заснуть на такомпосту! А ежели он утверждает, что спал, значит, было нечто такое, что он не должен был видеть. И не видел, не видел – и все, и хоть ты тресни, даже двадцать пять лет спустя намертво стоит на своем: «не видел»!!! И его можно понять – те, кто видел, поплатились жизнью. Так что же это было?
Немножко поразмыслив, мы получаем точное время действия: ночь на 1 марта. Охрана спать не ложилась, а вот обслуга, нежелательные свидетели, крепко спала и видеть ничего не могла. Из тех, кто охранял Сталина в эту ночь, в живых остался только Лозгачев. Хрусталев умер, еще два охранника покончили жизнь самоубийством вскоре после смерти Сталина – можно с вероятностью 90 % утверждать, что это были как раз те, что стояли на посту на улице. Ну, а Лозгачев спал.
Итак: как, вероятней всего, развивались события? Кто-то из охраны ночью, после отъезда соратников, заметил, что Сталин без сознания. Либо Сталину стало плохо в присутствии кого-либо из задержавшихся соратников (только не Берии, конечно). Тут же позвонили Игнатьеву, который через несколько минут примчался на дачу вместе с «кем-то» из партийной верхушки и врачом. Врач поставил диагноз – правильный, и сообщил его своим спутникам. А также дал прогноз: что будет, если оказать помощь немедленно, и что будет, если ее не оказывать, допустим, сутки.
Что потом? Потом соратники вышли из кабинета и что-то сказали охране. Что именно? А вот это вопрос. Покавопрос… Но мы знаем, как охрана действовала – изо всех сил тянула время. Слабо верится, что стражи на виду обслуги по-детски волновались, теребили друг друга за рукав: «Что делать?», «Кто пойдет?» Та же подавальщица Матрена сама вошла бы в кабинет и сама бы врача вызвала. Скорее всего, охранники имитировали «движение»: носили чай, газеты, говорили что-нибудь вроде: «Товарищ Сталин велел не беспокоить», а может статься, и укольчики какие-нибудь делали, чтобы товарищ Сталин уж точно отправился в мир иной. Получает обоснование и непонятный визит Хрущева с Булганиным на дачу вечером 1 марта, когда они в комнаты не пошли. А чего им туда ходить? Вызвали Лозгачева: «Ну как?» – «Да все так же…» – «Хорошо, продолжай в том же духе…» Перекинулись парой фраз и уехали.
Может быть, конечно, все произошло и в ночь на 2 марта. Но зачем тогда Лозгачеву врать про свой сладкий сон? Зачем вообще охранники врали? Почему они тянули время? Кто мог им приказать? Или: кто мог поставить на этот пост людей, которые по особому распоряжениюстанут тянуть время?
Вот тут-то на авансцену и выходит фигура, которую все действующие лица той ночной драмы упорно прячут в тени: министр госбезопасности, генерал-майор Игнатьев. Ибо кто бы ни срежиссировал спектакль, разыгравшийся на Ближней даче, сыграть его мог только один человек – тот, кому по долгу службы подчинялась сталинская охрана, не подчинявшаяся никаким членам Политбюро. Только Сталину и ему.
ИГНАТЬЕВ Семен Денисович. Родился 1 (14) сентября 1904 года в деревне Карловка Елисаветградского уезда Херсонской губернии, в украинской крестьянской семье. С десяти лет работал на Термезском хлопкоочистительном заводе, затем в железнодорожных мастерских. С 1920 года работал в политотделе Бухарской группы войск, с 1921 года – в военном отделе Всебухарской ЧК, затем в главном управлении милиции Бухарской республики. В 1922 году стал заместителем заведующего орготделом ЦК КСМ Туркестана, затем работал в профсоюзах. В 1931 году закончил Промакадемию по специальности инженера-технолога по самолетостроению, но тут же начинал работу в аппарате ЦК ВКП(б), дальше делает чисто аппаратную партийную карьеру. После того, как 4 июля 1951 года к Маленкову обратился следователь М. Д. Рюмин с жалобой на министра госбезопасности Абакумова, Игнатьев стал членом комиссии Политбюро по расследованию этой жалобы, затем представителем ЦК в МГБ, а 9 августа 1951 года – министром госбезопасности, так что и «дело врачей», и прочие дела 1951–1952 годов – на его совести. 3 апреля 1952 года направил Сталину обвинительное заключение по делу ЕАК с предложением приговорить всех «еврейских националистов – американских шпионов» к расстрелу, кроме академика Лины Штерн. Тогда же доложил Сталину о завершении следствия по делу «сионистской организации» на Кузнецком металлургическом комбинате, по которому в сентябре того же года было расстреляно четыре человека. В сентябре же Игнатьев направил Сталину подготовленную Рюминым справку по допросам арестованных врачей и по медэкспертизам, касающимся возможного убийства врачами Лечебно-санитарного управления Кремля Щербакова и Жданова, после чего сразу же были арестованы несколько крупных медиков… То есть, как видим, перед нами точная копия Ежова – партаппаратчик, ставший министром ГБ и раскручивавший маховик репрессий. Казалось бы, и судьба его должна была ждать ежовская. Но не спешите…
После смерти Сталина Игнатьев действительно был снят с поста министра – зато стал секретарем ЦК. Однако 6 апреля, по докладной записке Берии, в которой тот писал: «Игнатьев не обеспечил должного контроля за следствием, шел на поводу у Рюмина», был снят с этого поста и 28 апреля выведен из состава ЦК. Вскоре Берия предложил арестовать Игнатьева, но не успел. 7 июля, через десять дней после исчезновения Берии, Игнатьев был восстановлен в членах ЦК, стал первым секретарем Татарского, затем Башкирского обкома КПСС. В 1960 году вышел на пенсию. Умер 27 ноября 1983 года, похоронен на престижнейшем Новодевичьем кладбище.
Странная фигура и странная биография. Человек, повинный в тяжелейших должностных преступлениях, сразу же после смерти Сталина идет на крутое повышение. За фальсификацию следственных дел по настоянию Берии его скидывают с поста, но после смерти последнего он снова на коне, получает не слишком заметную, однако хлебную должность и находит последнее упокоение там, где человеку с его биографией явно не место. Да, странная, очень странная фигура этот Игнатьев…