Страница:
Тэдди стояла прямо перед ним, опустив руки. Перед глазами у Мартина все настолько расплывалось, что он едва мог ее видеть.
– Все становится только хуже и хуже. – Слова сами рвались наружу. – Я пробуждаюсь утром и едва могу видеть.
– Я знаю, – сказала Теодора.
– Остановите это. Дайте мне еще один шанс, чтобы выиграть…
– Мартин, – ласково проговорила она. – Мы еще не знаем того, что обнаружим здесь сегодня вечером. Я обещаю сделать все от меня зависящее. Замечательно осознавать, каким старательным пациентом вы желаете и готовы стать для меня. Вы понятия не имеете, насколько это важно для врача.
– Я сделаю все, – пообещал он.
Когда она не ответила, Мартин замолчал. Он чувствовал, что его лицо покраснело, а голосовые связки болели так, словно он долго кричал. Он закрыл глаза и взял себя в руки. Так он всегда делал во время самых жестких игр. Докторша готова сделать все возможное. Он почувствовал ее руку на своем плече и поднял на нее застывшее, без улыбки лицо. Он смотрел на нее не мигая.
– Я готов, – сказал он.
Обследование началось.
Через кератоскоп концентрические кольца света проектировались на роговые оболочки его глаз. Потом Тэдди сделала роговичную топографию, объясняя, что она использовала новейшее оборудование, чтобы сделать карту любых тончайших расположенных изнутри структурных дефектов. Чтобы измерить толщину роговой оболочки и любую возможную опухоль, она использовала пачиметр.
Мартин заставлял себя сидеть спокойно, не двигаясь. Он сосредоточился на обследовании, как если бы готовил себя к броску по воротам. Он сказал себе, что это была важнейшая игра в его жизни, что, если он пройдет через все сегодня, он сделает это ради того, чтобы выйти в финал Кубка следующей весной и получить еще один шанс. Он чувствовал боль в груди и нестерпимое жжение в глазах.
Тэдди объяснила, что гониоскопия – это процедура, в соответствии с которой вычислялся передний угол глазного аппарата, что офтальмоскопия позволила ей рассматривать оптический нерв, сетчатку, кровеносные сосуды, хороид и часть мерцательного органа нерва – точку приложения для связи линзы, так же как ячеек, которые прячут переднюю часть хрусталика.
– Глаз – это аппарат, – сказала она. – Но на самом деле мы видим мозгом.
Она объяснила, что прозрачная передняя часть глаза пропускает свет через роговую оболочку, зрачок, и он попадает на линзу. Сетчатка действует как пленка, ткань, закрывающая заднюю часть. Благодаря своеобразным конусам и палочкам ткань преобразовывает свет в электрические импульсы, которые несут данные через оптический нерв к мозгу. Из этих данных изображения формируются мозгом.
– С правым глазом у меня все отлично, – заговорил Мартин, крепко вцепившись в ручку стула. – Я понимаю, что левый глаз ослаб, но я могу видеть благодаря правому…
Тэдди велела ему глубоко дышать, поскольку она вводила красящее вещество, и Мартин чувствовал волны тошноты. Он представил себе Йоргенсена, смеющегося над ним, и ожесточился, чтобы пройти через это, пока Тэдди с помощью специальной камеры делала записи по изменению сетчатки. Вспышки заставляли его вздрагивать, точно так же как фотоаппараты репортеров, ожидающих его за выходом из раздевалки, когда он менее всего хотел наткнуться на них.
Вспышки света освежали память: Мартину четыре или пять, он идет по длиннющему коридору с отцом после какой-то игры, в которой команда его отца победила. Мартин вспомнил глубокое чувство гордости от сознания того, что его отец лучший хоккеист в Канаде. Мартин несет коньки отца и чувствует, что ничто не сможет никогда разделить их. Его мать тогда удивила, неожиданно сфотографировав их.
Мартин до сих пор хранит ту фотографию. Годы спустя, когда Серж выиграл свой первый Кубок Стэнли, Мартин натолкнулся на ту фотографию, захороненную в ящике комода. Отдалившийся от отца к тому времени, Мартин почувствовал страдание, вызванное гневом, смешанным с гордостью.
Сидя в лаборатории, он думал об игре номер 7, о том, как же все-таки он хотел, чтобы отец увидел его победу. Он думал о посещении Мэй Сержа, о письме, которое он получил, но не стал открывать. Мартин с силой выдохнул, избавляясь от мыслей.
Изображения высвечивались на компьютере, и Тэдди печатала их. Мартину понадобилось сходить в туалет, и она направила его в конец коридора. Она спросила, не нуждался ли он в помощи, чтобы вернуться в ее кабинет. Он сказал «нет», и она подтвердила, что ждет его через несколько минут. Он только хотел узнать все новости, приступить к плану действий сразу же. Вплотную заняться исправлением зрения.
Ожидая Мартина, Мэй продолжала смотреть старые фотокарточки Тэдди. Свадьбу играли в одно июньское утро в старой Северной церкви, и поскольку в их с Уильямом окружении не нашлось никаких маленьких детей, Мэй была там цветочницей.
– Ваша семья была очень добра ко мне, – сказала Тэдди, заходя в кабинет.
Сердце Мэй ушло в пятки от такого начала. Почему она не упомянула Мартина? Если бы это были хорошие новости, разве она не сказала бы сразу же?
– Вы имеете в виду маму и бабушку, которые провели вашу свадьбу? – осторожно уточнила Мэй.
– Всех их. Всех вас. Вы были такой важной составляющей того дня.
– Спасибо. Мы не часто посещали свадьбы, которые организовывали. Ваша – одна из немногих, которые я помню.
– Возможно, именно поэтому я очень рада, что вы обратились ко мне. – Она говорила ровным голосом. – По этому поводу. Чтобы я могла помочь вам и Мартину.
«По этому поводу». Странные слова. Тэдди не улыбалась, произнося их. Была какая-то острота в голосе, как будто она предупреждала Мэй о чем-то, что следовало преодолеть. Мэй слышала, как невольно всхлипнула, у нее пересохло во рту. Мэй спрашивала ее глазами, но Тэдди уселась за стол, привела в порядок стопку бумаги и распечатки и подняла глаза только тогда, когда Мартин вошел через дверь.
Доктор Теодора Коллинз расположилась за своим столом. Перед столом стояли два виндзорских стула, на одном из которых сидела Мэй. Мартин пересек комнату и сел подле жены. Сжимая ее руку, он слышал свое дыхание. Он дышал так, будто только что поднялся на крутой холм. Его мучили вопросы, все сложные и запутанные. Тэдди надела очки для чтения и приготовилась к разговору.
– Я собираюсь сообщить вам сразу, – произнесла она. – Мы столкнулись со сложнейшим случаем.
«Сложнейшим, – подумал Мартин, зацепившись за это слово.
Не обязательно страшным или даже плохим. Только сложнейшим». Тэдди взяла одну из фотографий, которые делала во время исследования, и Мартину показалось, что там изображено большое красное пятно с темными разводами и зубчатыми линиями, пересекающими его.
– Ваш левый глаз, – показала она, – на нем серьезный шрам. Когда отверстие или разрыв образовались в сенсорной сетчатке, через них просачивалось немного стекловидной жидкости, разъединяя сетчатку от того, что называется ретинальным пигментным эпителием. Хотя я могу видеть свидетельство киотерапии, лазерной сварки, о которой вы упомянули, ткань шрама сформировалась, чтобы вырвать ее снова.
– Итак, у меня опять отделилась сетчатка? – спросил Мартин.
Еще только задавая вопрос, он стал считать время, которое потребовалось тогда: один день на операцию, неделю в повязке и еще два месяца, прежде чем он смог снова играть.
– Это серьезно? – спросила Мэй.
– Это было не слишком плохо, – сказал Мартин, сжимая ее руку, чувствуя легкость.
Но Тэдди не улыбалась.
– Каким-то образом макула, то есть центральная часть сетчатки в вашем левом глазу, похоже, была отделена в течение некоторого времени. Вы, кажется, перенесли инфекцию, возможно, в то же самое время, которое вызвало закупорку вены, снабжающей сетчатку. Ваш левый глаз остался без зрения.
До Мартина дошел смысл сказанного. Он слышал, как Мэй вскрикнула; ее рука была настолько скользкая, что почти выскользнула из его ладони. Мартин прочистил горло, попробовал заставить сердце не выпрыгнуть из груди.
– Мы знали это. Даже оптик в Ла-Залле сказал нам это. К счастью, я могу видеть моим правым глазом. Я вижу обоими, только не одним левым.
– Мартин, – остановила его Тэдди, – ваш правый глаз также задет.
– Но у меня никогда не было травмы правого глаза.
– Никогда?
– Ничего особенного, ничего, требующего хирургического вмешательства.
– А вы никогда не получали высокой дозы лечения кортизоном вашего правого глаза?
– В оба глаза, да. Кортизон, – вспомнил Мартин. – Помню, получал инъекции тогда. Прямо около глаз… ничего веселого.
– Ему прописывали его из-за воспаления в коленях и лодыжках, – добавила Мэй. – Когда лечили бедра, плечи…
Мартин слушал ее голос, и ему хотелось ее лучше видеть. Он попытался сглотнуть, но во рту слишком пересохло.
– И вот что я вижу в вашем правом глазу, – начала Тэдди.
– Моем хорошем глазу.
– Да, вашем хорошем глазу. Я вижу, что там происходит процесс, известный как симпатическая офтальмия.
– Симпатическая… – повторила Мэй, и Мартин понял, что жена ухватилась за слово, которое звучало нежно и по-доброму.
– Симпатическая офтальмия, – продолжала объяснять Тэдди. – Это редкое воспаление глаза, которое иногда развивается в глазу, как следствие повреждений в другом. Ее признаки включают серьезную светочувствительность, трудность в фокусировке и заметное разбухание в глазу, который не пострадал от травмы.
– Но это случилось много лет назад, – возразил Мартин. – Йоргенсен ударил меня в Ванкувере почти четыре года назад…
– Такое состояние может проявиться в пределах одной или двух недель, а может притаиться на долгие годы.
– Но как? – спросила Мэй, уцепившись за руку Мартина. – Звучит невероятно.
– Повреждение части внутреннего вещества, из которого состоит поврежденный глаз, инициирует симпатический, иммунологический процесс, который неблагоприятно воздействует на тот же самый тип ткани в другом глазу. Парном органе, которым является второй глаз.
– Но кортизон помог? – спросил Мартин. – Именно поэтому вы хотели знать, были ли у меня инъекции?
– Может иногда помочь. Но длительное его использование ведет к тому, что организм перестает вырабатывать свой собственный материал, а в некоторых случаях начинает вырабатывать и накапливать сопротивляемость его воздействию.
– И что тогда? – спросил Мартин.
Он чувствовал взгляд Тэдди и слышал сдерживаемые рыдания Мэй. Мэй была огорчена и перепугана настолько, что Мартину хотелось спрятать ее в своих объятиях и успокоить. Сказать, что все будет хорошо. Но он словно окаменел, не в силах сдвинуться с места.
– Я слепну? – сумел выдавить из себя Мартин Картье, обращаясь к Тэдди.
– Да, – ответила она.
Глава 25
– Все становится только хуже и хуже. – Слова сами рвались наружу. – Я пробуждаюсь утром и едва могу видеть.
– Я знаю, – сказала Теодора.
– Остановите это. Дайте мне еще один шанс, чтобы выиграть…
– Мартин, – ласково проговорила она. – Мы еще не знаем того, что обнаружим здесь сегодня вечером. Я обещаю сделать все от меня зависящее. Замечательно осознавать, каким старательным пациентом вы желаете и готовы стать для меня. Вы понятия не имеете, насколько это важно для врача.
– Я сделаю все, – пообещал он.
Когда она не ответила, Мартин замолчал. Он чувствовал, что его лицо покраснело, а голосовые связки болели так, словно он долго кричал. Он закрыл глаза и взял себя в руки. Так он всегда делал во время самых жестких игр. Докторша готова сделать все возможное. Он почувствовал ее руку на своем плече и поднял на нее застывшее, без улыбки лицо. Он смотрел на нее не мигая.
– Я готов, – сказал он.
Обследование началось.
Через кератоскоп концентрические кольца света проектировались на роговые оболочки его глаз. Потом Тэдди сделала роговичную топографию, объясняя, что она использовала новейшее оборудование, чтобы сделать карту любых тончайших расположенных изнутри структурных дефектов. Чтобы измерить толщину роговой оболочки и любую возможную опухоль, она использовала пачиметр.
Мартин заставлял себя сидеть спокойно, не двигаясь. Он сосредоточился на обследовании, как если бы готовил себя к броску по воротам. Он сказал себе, что это была важнейшая игра в его жизни, что, если он пройдет через все сегодня, он сделает это ради того, чтобы выйти в финал Кубка следующей весной и получить еще один шанс. Он чувствовал боль в груди и нестерпимое жжение в глазах.
Тэдди объяснила, что гониоскопия – это процедура, в соответствии с которой вычислялся передний угол глазного аппарата, что офтальмоскопия позволила ей рассматривать оптический нерв, сетчатку, кровеносные сосуды, хороид и часть мерцательного органа нерва – точку приложения для связи линзы, так же как ячеек, которые прячут переднюю часть хрусталика.
– Глаз – это аппарат, – сказала она. – Но на самом деле мы видим мозгом.
Она объяснила, что прозрачная передняя часть глаза пропускает свет через роговую оболочку, зрачок, и он попадает на линзу. Сетчатка действует как пленка, ткань, закрывающая заднюю часть. Благодаря своеобразным конусам и палочкам ткань преобразовывает свет в электрические импульсы, которые несут данные через оптический нерв к мозгу. Из этих данных изображения формируются мозгом.
– С правым глазом у меня все отлично, – заговорил Мартин, крепко вцепившись в ручку стула. – Я понимаю, что левый глаз ослаб, но я могу видеть благодаря правому…
Тэдди велела ему глубоко дышать, поскольку она вводила красящее вещество, и Мартин чувствовал волны тошноты. Он представил себе Йоргенсена, смеющегося над ним, и ожесточился, чтобы пройти через это, пока Тэдди с помощью специальной камеры делала записи по изменению сетчатки. Вспышки заставляли его вздрагивать, точно так же как фотоаппараты репортеров, ожидающих его за выходом из раздевалки, когда он менее всего хотел наткнуться на них.
Вспышки света освежали память: Мартину четыре или пять, он идет по длиннющему коридору с отцом после какой-то игры, в которой команда его отца победила. Мартин вспомнил глубокое чувство гордости от сознания того, что его отец лучший хоккеист в Канаде. Мартин несет коньки отца и чувствует, что ничто не сможет никогда разделить их. Его мать тогда удивила, неожиданно сфотографировав их.
Мартин до сих пор хранит ту фотографию. Годы спустя, когда Серж выиграл свой первый Кубок Стэнли, Мартин натолкнулся на ту фотографию, захороненную в ящике комода. Отдалившийся от отца к тому времени, Мартин почувствовал страдание, вызванное гневом, смешанным с гордостью.
Сидя в лаборатории, он думал об игре номер 7, о том, как же все-таки он хотел, чтобы отец увидел его победу. Он думал о посещении Мэй Сержа, о письме, которое он получил, но не стал открывать. Мартин с силой выдохнул, избавляясь от мыслей.
Изображения высвечивались на компьютере, и Тэдди печатала их. Мартину понадобилось сходить в туалет, и она направила его в конец коридора. Она спросила, не нуждался ли он в помощи, чтобы вернуться в ее кабинет. Он сказал «нет», и она подтвердила, что ждет его через несколько минут. Он только хотел узнать все новости, приступить к плану действий сразу же. Вплотную заняться исправлением зрения.
Ожидая Мартина, Мэй продолжала смотреть старые фотокарточки Тэдди. Свадьбу играли в одно июньское утро в старой Северной церкви, и поскольку в их с Уильямом окружении не нашлось никаких маленьких детей, Мэй была там цветочницей.
– Ваша семья была очень добра ко мне, – сказала Тэдди, заходя в кабинет.
Сердце Мэй ушло в пятки от такого начала. Почему она не упомянула Мартина? Если бы это были хорошие новости, разве она не сказала бы сразу же?
– Вы имеете в виду маму и бабушку, которые провели вашу свадьбу? – осторожно уточнила Мэй.
– Всех их. Всех вас. Вы были такой важной составляющей того дня.
– Спасибо. Мы не часто посещали свадьбы, которые организовывали. Ваша – одна из немногих, которые я помню.
– Возможно, именно поэтому я очень рада, что вы обратились ко мне. – Она говорила ровным голосом. – По этому поводу. Чтобы я могла помочь вам и Мартину.
«По этому поводу». Странные слова. Тэдди не улыбалась, произнося их. Была какая-то острота в голосе, как будто она предупреждала Мэй о чем-то, что следовало преодолеть. Мэй слышала, как невольно всхлипнула, у нее пересохло во рту. Мэй спрашивала ее глазами, но Тэдди уселась за стол, привела в порядок стопку бумаги и распечатки и подняла глаза только тогда, когда Мартин вошел через дверь.
Доктор Теодора Коллинз расположилась за своим столом. Перед столом стояли два виндзорских стула, на одном из которых сидела Мэй. Мартин пересек комнату и сел подле жены. Сжимая ее руку, он слышал свое дыхание. Он дышал так, будто только что поднялся на крутой холм. Его мучили вопросы, все сложные и запутанные. Тэдди надела очки для чтения и приготовилась к разговору.
– Я собираюсь сообщить вам сразу, – произнесла она. – Мы столкнулись со сложнейшим случаем.
«Сложнейшим, – подумал Мартин, зацепившись за это слово.
Не обязательно страшным или даже плохим. Только сложнейшим». Тэдди взяла одну из фотографий, которые делала во время исследования, и Мартину показалось, что там изображено большое красное пятно с темными разводами и зубчатыми линиями, пересекающими его.
– Ваш левый глаз, – показала она, – на нем серьезный шрам. Когда отверстие или разрыв образовались в сенсорной сетчатке, через них просачивалось немного стекловидной жидкости, разъединяя сетчатку от того, что называется ретинальным пигментным эпителием. Хотя я могу видеть свидетельство киотерапии, лазерной сварки, о которой вы упомянули, ткань шрама сформировалась, чтобы вырвать ее снова.
– Итак, у меня опять отделилась сетчатка? – спросил Мартин.
Еще только задавая вопрос, он стал считать время, которое потребовалось тогда: один день на операцию, неделю в повязке и еще два месяца, прежде чем он смог снова играть.
– Это серьезно? – спросила Мэй.
– Это было не слишком плохо, – сказал Мартин, сжимая ее руку, чувствуя легкость.
Но Тэдди не улыбалась.
– Каким-то образом макула, то есть центральная часть сетчатки в вашем левом глазу, похоже, была отделена в течение некоторого времени. Вы, кажется, перенесли инфекцию, возможно, в то же самое время, которое вызвало закупорку вены, снабжающей сетчатку. Ваш левый глаз остался без зрения.
До Мартина дошел смысл сказанного. Он слышал, как Мэй вскрикнула; ее рука была настолько скользкая, что почти выскользнула из его ладони. Мартин прочистил горло, попробовал заставить сердце не выпрыгнуть из груди.
– Мы знали это. Даже оптик в Ла-Залле сказал нам это. К счастью, я могу видеть моим правым глазом. Я вижу обоими, только не одним левым.
– Мартин, – остановила его Тэдди, – ваш правый глаз также задет.
– Но у меня никогда не было травмы правого глаза.
– Никогда?
– Ничего особенного, ничего, требующего хирургического вмешательства.
– А вы никогда не получали высокой дозы лечения кортизоном вашего правого глаза?
– В оба глаза, да. Кортизон, – вспомнил Мартин. – Помню, получал инъекции тогда. Прямо около глаз… ничего веселого.
– Ему прописывали его из-за воспаления в коленях и лодыжках, – добавила Мэй. – Когда лечили бедра, плечи…
Мартин слушал ее голос, и ему хотелось ее лучше видеть. Он попытался сглотнуть, но во рту слишком пересохло.
– И вот что я вижу в вашем правом глазу, – начала Тэдди.
– Моем хорошем глазу.
– Да, вашем хорошем глазу. Я вижу, что там происходит процесс, известный как симпатическая офтальмия.
– Симпатическая… – повторила Мэй, и Мартин понял, что жена ухватилась за слово, которое звучало нежно и по-доброму.
– Симпатическая офтальмия, – продолжала объяснять Тэдди. – Это редкое воспаление глаза, которое иногда развивается в глазу, как следствие повреждений в другом. Ее признаки включают серьезную светочувствительность, трудность в фокусировке и заметное разбухание в глазу, который не пострадал от травмы.
– Но это случилось много лет назад, – возразил Мартин. – Йоргенсен ударил меня в Ванкувере почти четыре года назад…
– Такое состояние может проявиться в пределах одной или двух недель, а может притаиться на долгие годы.
– Но как? – спросила Мэй, уцепившись за руку Мартина. – Звучит невероятно.
– Повреждение части внутреннего вещества, из которого состоит поврежденный глаз, инициирует симпатический, иммунологический процесс, который неблагоприятно воздействует на тот же самый тип ткани в другом глазу. Парном органе, которым является второй глаз.
– Но кортизон помог? – спросил Мартин. – Именно поэтому вы хотели знать, были ли у меня инъекции?
– Может иногда помочь. Но длительное его использование ведет к тому, что организм перестает вырабатывать свой собственный материал, а в некоторых случаях начинает вырабатывать и накапливать сопротивляемость его воздействию.
– И что тогда? – спросил Мартин.
Он чувствовал взгляд Тэдди и слышал сдерживаемые рыдания Мэй. Мэй была огорчена и перепугана настолько, что Мартину хотелось спрятать ее в своих объятиях и успокоить. Сказать, что все будет хорошо. Но он словно окаменел, не в силах сдвинуться с места.
– Я слепну? – сумел выдавить из себя Мартин Картье, обращаясь к Тэдди.
– Да, – ответила она.
Глава 25
Но все же положение было не столь безнадежным. Тэдди ввела Мартину инъекцию кортизона, вызывая онемение области рядом с его глазом перед предоставлением ему укола. Потом она предписала ему короткий курс высокой дозы преднизолона. Через неделю она проверила бы воспаление и определила, что делать дальше.
Хирургическое вмешательство было наиболее вероятно обозначено. Тэдди предлагала «склеральное выпучивание», операцию, в ходе которой она будет пришивать силиконовую скобу к белку глаза позади век. Другим вариантом могли стать внутриокулярные газовые введения: крохотный воздушный шарик заменял силиконовую скобу. При успешном развитии ситуации воздушный шарик можно было бы удалить после того, как сетчатка заново прикрепилась.
Мэй и Мартин слушали затаив дыхание. Пальцы Мартина заледенели, вид у него был отрешенным, словно он мысленно уже покинул комнату. Мэй подумала, что ей следовало бы делать пометки. Ей надо бы вытащить свой органайзер из соломенной сумки и записывать в него все, что говорит Тэдди.
– Процент успеха при анатомическом переприложении сетчатки весьма высокий, – сказала Тэдди. – Что же касается макулы, тут еще надо подумать.
– Макула? – тупо переспросила Мэй.
Вроде бы Тэдди уже объясняла, что это такое? Если бы она вела записи, она поняла бы Тэдди и не заставляла ее повторяться.
– Наиболее чувствительная, центральная секция сетчатки. – Тэдди, похоже, ничего не имела против повторно го объяснения. – Если макула была отделена на протяжении уже слишком долгого времени, прогноз для хорошего центрального видения может быть малообещающим.
– Что же тогда считать не столь малообещающим? – спросил Мартин. – Забудьте про это и расскажите, что поможет.
– Для сложных типов отслоений, подобных вашему, мы применяем многократные процедуры, такие как витриэктомия, или удаление стекловидных тел. Мне требуется досконально изучить ваш случай, прежде чем я смогу говорить наверняка. Давайте посмотрим, как на вас подействует преднизолон, и когда вы вернетесь через неделю…
– Неделю! – Мартин взорвался. – У меня нет недели. Скоро начнутся тренировки, и я должен быть на пути к восстановлению к тому времени.
– Мартин, я знаю, это удар для вас. Но попытайтесь понять: мы пробуем спасти столько из вашего зрения, сколько можем. Мы не говорим о восстановлении вашего зрения… скорее – о попытке приостановить ухудшение и…
– Вы хотите сказать мне, что я больше не смогу играть в хоккей? Никогда?
– Да. – Тэдди сложила руки на столе и не спускала глаз с Мартина.
В ее прямом взгляде чувствовалось сострадание. Мэй вздрогнула, это страшное слово пробрало ее до костей. Мартин вырвал руку.
– Ты идешь, Мэй? – бросил он жене, вскочив с места. – Идем же.
– Мартин! – Мэй попыталась успокоить его. – Дослушай доктора.
– Я уже услышал все, что мне требовалось. Идем.
– Лечение должно начаться незамедлительно, – спокойно проговорила Тэдди, словно Мартин по-прежнему сидел перед ней, а не готовился бежать. – Мы не должны терять время впустую.
– Вот именно, – резко оборвал ее Мартин. – Именно поэтому я ухожу отсюда.
Он схватил свою куртку, уронил ее, снова поднял. Направляясь к двери, он выбрал неправильное направление и врезался в книжный шкаф. Он развернулся и шагнул к выходу.
– Мэй?!
– Сядь, Мартин, – взмолилась она. – Пожалуйста, мы же говорим о твоих глазах!
– С моими глазами все почти в полном порядке. Я прочел таблицу в Ла-Залле, не так ли? Ты идешь со мной?
– Послушай меня, Мартин, – ожесточенно заговорила Мэй, слезы заволакивали ей глаза. – Все это время я делала все по-твоему. По твоему расписанию, не моему. Мы не можем больше притворяться. Я не позволю тебе. Я слишком сильно люблю тебя.
– Жду тебя в машине, – холодно процедил Мартин и хлопнул за собой дверью.
Мэй схватила голову руками и зарыдала. Выйдя из-за стола, Тэдди погладила ее по спине.
– Вполне нормальная реакция для него, – успокоила ее Тэдди. – Ничего другого я и не ожидала бы от Мартина. Принять ситуацию такой, какая она есть, сейчас выше его сил.
– Хоккей – его жизнь, – всхлипнула Мэй.
– Тут медицина не даст никаких ответов. Но я сделаю все возможное, чтобы спасти, что я сумею.
– Он действительно никогда больше не сможет играть в хоккей?
– Да.
– Вы уверены?
Тэдди замолчала. Она ждала, пока Мэй высушит слезы и посмотрит на нее. Лампа освещала умное и обаятельное лицо пожилой женщины. Ее смеющиеся глаза излучали тепло, и в них совсем не было трагизма.
– Я никогда не решилась бы произнести слово «никогда» в случае с Мартином Картье. Как его доктор, я обязана возражать. Это только нанесет вред его глазам, да, честно говоря, я и не верю, что он вообще способен разглядеть лед. Но вы видели его в игре, и вы знаете его лучше, чем я. Этот человек скроен как-то иначе, чем все остальные.
– Вы правы, – подтвердила Мэй.
– Уильям был сходной породы, – задумчиво продолжала Тэдди. – Он был изобретатель, и мы путешествовали по миру в поиске идей. Куда бы мы ни попадали, он везде находил что-то, что не оставляло его равнодушным. Тот маяк на острове Ре. – Она показала на фотографию. – И вот тот на Корфу. Послеполуденный свет на Блок-Айленде, в Бретани. Но вот однажды его кардиолог сказал ему, что из-за риска, связанного с путешествиями, он советует Уильяму оставаться дома.
– Он послушался?
– Нет, не послушался. – Тэдди покачала головой. – Прямо из кабинета доктора он пошел домой и заказал нам круиз на «Королеве Элизабет». Трансатлантический круиз и две недели по Средиземноморью.
– Вы пытались остановить его?
– Пыталась, – сказала Тэдди. – Но не слишком долго.
– Почему?
– Наверное, я любила Уильяма таким, каким он был. Даже его напористость, его упрямство. – Она уронила го лову, потом подняла ее и слабо улыбнулась. – По крайней мере, так я говорю себе сейчас. В свое время… что ж, это было нелегко.
– Вы поехали в круиз вместе с ним?
– Да, – ответила Тэдди.
Мэй глубоко вздохнула. Она знала, что, когда она подойдет к машине, она найдет там Мартина, взбешенного словами доктора. Он захочет пойти к любому другому окулисту, тому, который скажет ему то, что он желал слышать.
– Он хочет выиграть Кубок Стэнли. Больше всего на свете. Он говорит, это важно для него, но я думаю…
Тэдди ждала.
– Для его отца. – Слова, рвались из груди. – Я думаю, что он хочет выиграть Кубок ради Сержа.
– Ему понадобится твоя поддержка. Поддержка во всем. Я раньше работала с профессиональными спортсменами. Потеря контроля над ситуацией, которую они связывают с потерей зрения, ужасна. Ему будет казаться, что под вопросом оказывается существование его как личности. Будь терпеливой, насколько сможешь. Но имей в виду: нет времени, которое можно тратить впустую. Он нуждается в незамедлительном лечении.
– Я поняла. – Мэй снова вытерла слезы.
– Это сложная задача для тебя. Но я знаю, ты сумеешь.
– Вы хорошо провели время? – спросила Мэй.
– Извини, не поняла, о чем ты?
– О круизе, который заказал Уильям…
– Он умер там, дорогая, – тихо проговорила Тэдди. – В нашу третью ночь на борту.
Мартин выскочил из кабинета Тэдди, не захватив ключей от машины. Он ждал Мэй, облокотившись на машину. Ночь была жаркая и душная, и на стоянке воняло маслом и выхлопными газами. Где-то внизу на юго-восточной скоростной автомагистрали ревели двигатели. Флит-центр был всего в нескольких кварталах от госпиталя, и Мартин представил себе, как команда готовится к сезону.
– Прости, я задержалась, – извинилась Мэй.
– Не переживай. – Он спокойно ждал, пока она отопрет двери.
Они оба избегали смотреть друг на друга и старались не касаться друг друга. Мэй села на место водителя, неловко достала ключи и уронила их на пол. Потом нагнулась, подняла их с пола, вставила ключ в зажигание и не смогла повернуть. Мартин протянул руку и завел машину.
– Я нервничаю.
– Не стоит. В этот час машин не так много.
– Не из-за движения, – сказала она, и он слышал, как у нее сорвался голос.
Мартин отодвинул сиденье, достал бейсболку, натянул ее на голову. Если не считать игры «Блю Джейс» в Торонто, они совсем не смотрели бейсбол в этом году. Обычно он брал билеты на несколько игр «Экспос», а в свои редкие летние посещения Бостона ходил на игру «Ред Соке».
– Ты знаешь, что я люблю в лете? – спросил он.
– Нет, – ответила она, поворачивая на Сторроу-драйв.
– Бейсбол и рыбную ловлю. Я вот над чем задумался: в это лето у нас нет ни того, ни другого.
– Вы с Кайли несколько раз удили рыбу. – Она тщательно следила за голосом, чтобы не перейти на крик. – И мы ходили на бейсбол с Гарднерами.
– Ах, разве это считается? Мы должны каждый день вставать на рассвете, уходить на озеро и дать шанс Кайли разобраться с этой прапрапрабабушкой форелью. Поймать ее на крючок, сказать «привет» и отпустить восвояси.
– Ей еще представится такая возможность, и не раз. Меня беспокоишь ты.
– Обо мне нечего беспокоиться. Я в порядке.
– Ты слышал Тэдди. Вовсе нет.
Когда они выехали к Чарльз-ривер, Мартин опустил стекло. Ветерок холодил лицо, и он задумался, начали ли студенты свой байдарочный сезон или еще нет. В прошлом году ему доставляло удовольствие по дороге на тренировку из Варна наблюдать, как блестящие белые лодки команд из Гарварда, Массачусетского и Бостонского университетов скользили по ленивой воде.
– Хоккейный сезон начинается…
– Плевать мне на этот проклятый хоккейный сезон! – закричала Мэй.
– А мне не плевать.
– Послушай меня! Я волнуюсь за тебя. Я люблю тебя! У тебя есть шанс хоть что-то сделать, и сделать прямо сейчас, чтобы спасти твои глаза. Твои глаза, Мартин. Что такое ты говоришь мне? Видишь ли, ты готов выйти на лед, чтобы тебя опять кто-нибудь переехал, чтобы каждый мог ударить тебя…
– Никто со мной не справится.
– Но ты ничего не видишь! Я знаю, ты хочешь играть, но ты же не видишь, Мартин.
– Один глаз делает работу за оба, – уперся Мартин, зацепившись за слова Мориса Пайлота.
– Разве ты не слышал? Тэдди сказала, что ты теряешь и этот глаз! Тебя ждет слепота…
Мартин заскрипел зубами, отказываясь слышать слово. Слепота. Если бы он не услышал это слово, все продолжалось бы, как прежде.
– Заткнись!
– Мартин…
– Ты хотела вынудить меня повидаться с отцом, а теперь ты вынуждаешь меня принять ложь.
– Ты даже не хочешь слышать меня! Если бы ты повидался с отцом вовремя, это было бы самое лучшее для тебя, но сейчас все это не в счет. Тэдди говорит….
– Я не буду одним из тех калек с белой палочкой и в темных очках, – тщательно выговаривая слова, словно произнося клятву, прорычал Мартин. – Просидеть в темноте всю оставшуюся жизнь. Ты думаешь, я такой? Ты думаешь, я смогу когда-либо жить так? Я – хоккеист, и я не стану слепым, чтоб все провалились!
Он вмазал кулаком в торпеду, разрывая кожаную обшивку своими костяшками. Он орал так громко, что его собственный голос звенел у него в ушах.
Мэй рыдала, и ей никак не удавалось вести машину по прямой. Им сигналили. Сердце Мартина стучало как бешеное. Ему казалось, он сейчас вылетит из автомобиля. Он прикинул, что они шли на шестидесяти, и он стал решать, будет ли удар головой о мостовую много хуже, чем тот, когда ловишь клюшку какого-нибудь игрока весом «две сотни шестьдесят фунтов».
– Тормози.
– Нет, я должна отвезти тебя домой.
– Стать слепым хуже, чем сесть в тюрьму. Я не инвалид.
– Да, я знаю!
Она схватила руль обеими руками, слезы заливали ей лицо. Он увидел это, когда щурился от ярких фонарей на шоссе. Вытянувшись, он коснулся ее щеки.
– Мэй.
– Я не хочу, чтобы ты ослеп, – рыдала она.
– Тормози. – От избытка чувств у него перехватило горло. – Пожалуйста. Мне нужно обнять тебя. Пожалуйста, Мэй. Мне жаль, что я вопил, вот испугал тебя. Я не хотел.
– Мы едем домой, к озеру, – сказал Мартин на следующее утро.
Всю ночь они обнимались, ни на минуту не отпуская друг друга. Мэй потерял счет тому, сколько раз они были близки в ту ночь. Они засыпали, тут же просыпались, и все начиналось сначала, снова и снова. Словно оба боялись тьмы, боялись, что тьма заползет в их сны.
– Лучше Тэдди никого не найти. Мы не можем уехать. Она хочет видеть тебя через неделю, после того, как ты пройдешь курс лечения преднизолоном.
– Я пройду этот курс, – пообещал он. – И вернусь сюда. Но мне нужно озеро.
– Даешь слово? – с сомнением спросила она.
– Да.
Она не знала, верить ли ему или нет. Он отвел взгляд, значит, он мог солгать.
– От меня требуется терпение. Но также мне надо заставить тебя начать лечение как можно скорее. Как мне это удастся делать одновременно?
– Сейчас лето. Рыбная ловля и плавание. Мы едем домой.
– Ладно, – согласилась Мэй, снова уступая ему. – Только если вернемся.
Озеро и горы приветствовали их по возвращении домой, и Мэй знала, что Лак-Верт и есть именно то место, где им следовало находиться. Вода была спокойна и таинственна; она могла смотреть на нее часами, думая, что принесет с собой будущее. Солнце вставало и садилось за горы, а днем в воздухе стояло удивительное марево, диковинный желтый свет, искрящийся влагой и пыльцой, и все это заставляло Мэй верить в чудеса. Все еще будет хорошо, ведь любовь могла излечить все недуги!
Она, Мартин и Кайли плавали каждый день, и Мэй на деялась, что вода Лак-Верта вылечит глаза Мартина. Она отыскала Библию своей свекрови и нашла там историю Иисуса, излечивающего слепого человека. Она снова по весила на стене в гостиной картину Агнес, вышитую крестом. Пока Мартин и Кайли плескались в воде, она любовалась летним светом, и ей хотелось, чтобы лето не кончалось никогда.
Ночью Мартин обнимал ее. Они заключили молчаливый договор и притворялись, будто ничего не случилось. У них была неделя, чтобы проверить, как действовал преднизолон, а затем они возвратятся к Тэдди и обсудят дальнейшее лечение. Она терпеливо слушала, когда Мартин говорил об НХЛ, обсуждал недавние продажи игроков, рассказывал, кто возвращался, а кто уезжал, и рассуждал о перспективах «Медведей» в новом сезоне первенства.
Когда он, лежа на спине, рисовал расстановку игроков в воздухе, хвастался, как он забивал свои лучшие шайбы, выигрывал свои самые трудные игры, она смеялась и поддакивала и даже пыталась мысленно представить себе все, о чем он рассказывал.
Хирургическое вмешательство было наиболее вероятно обозначено. Тэдди предлагала «склеральное выпучивание», операцию, в ходе которой она будет пришивать силиконовую скобу к белку глаза позади век. Другим вариантом могли стать внутриокулярные газовые введения: крохотный воздушный шарик заменял силиконовую скобу. При успешном развитии ситуации воздушный шарик можно было бы удалить после того, как сетчатка заново прикрепилась.
Мэй и Мартин слушали затаив дыхание. Пальцы Мартина заледенели, вид у него был отрешенным, словно он мысленно уже покинул комнату. Мэй подумала, что ей следовало бы делать пометки. Ей надо бы вытащить свой органайзер из соломенной сумки и записывать в него все, что говорит Тэдди.
– Процент успеха при анатомическом переприложении сетчатки весьма высокий, – сказала Тэдди. – Что же касается макулы, тут еще надо подумать.
– Макула? – тупо переспросила Мэй.
Вроде бы Тэдди уже объясняла, что это такое? Если бы она вела записи, она поняла бы Тэдди и не заставляла ее повторяться.
– Наиболее чувствительная, центральная секция сетчатки. – Тэдди, похоже, ничего не имела против повторно го объяснения. – Если макула была отделена на протяжении уже слишком долгого времени, прогноз для хорошего центрального видения может быть малообещающим.
– Что же тогда считать не столь малообещающим? – спросил Мартин. – Забудьте про это и расскажите, что поможет.
– Для сложных типов отслоений, подобных вашему, мы применяем многократные процедуры, такие как витриэктомия, или удаление стекловидных тел. Мне требуется досконально изучить ваш случай, прежде чем я смогу говорить наверняка. Давайте посмотрим, как на вас подействует преднизолон, и когда вы вернетесь через неделю…
– Неделю! – Мартин взорвался. – У меня нет недели. Скоро начнутся тренировки, и я должен быть на пути к восстановлению к тому времени.
– Мартин, я знаю, это удар для вас. Но попытайтесь понять: мы пробуем спасти столько из вашего зрения, сколько можем. Мы не говорим о восстановлении вашего зрения… скорее – о попытке приостановить ухудшение и…
– Вы хотите сказать мне, что я больше не смогу играть в хоккей? Никогда?
– Да. – Тэдди сложила руки на столе и не спускала глаз с Мартина.
В ее прямом взгляде чувствовалось сострадание. Мэй вздрогнула, это страшное слово пробрало ее до костей. Мартин вырвал руку.
– Ты идешь, Мэй? – бросил он жене, вскочив с места. – Идем же.
– Мартин! – Мэй попыталась успокоить его. – Дослушай доктора.
– Я уже услышал все, что мне требовалось. Идем.
– Лечение должно начаться незамедлительно, – спокойно проговорила Тэдди, словно Мартин по-прежнему сидел перед ней, а не готовился бежать. – Мы не должны терять время впустую.
– Вот именно, – резко оборвал ее Мартин. – Именно поэтому я ухожу отсюда.
Он схватил свою куртку, уронил ее, снова поднял. Направляясь к двери, он выбрал неправильное направление и врезался в книжный шкаф. Он развернулся и шагнул к выходу.
– Мэй?!
– Сядь, Мартин, – взмолилась она. – Пожалуйста, мы же говорим о твоих глазах!
– С моими глазами все почти в полном порядке. Я прочел таблицу в Ла-Залле, не так ли? Ты идешь со мной?
– Послушай меня, Мартин, – ожесточенно заговорила Мэй, слезы заволакивали ей глаза. – Все это время я делала все по-твоему. По твоему расписанию, не моему. Мы не можем больше притворяться. Я не позволю тебе. Я слишком сильно люблю тебя.
– Жду тебя в машине, – холодно процедил Мартин и хлопнул за собой дверью.
Мэй схватила голову руками и зарыдала. Выйдя из-за стола, Тэдди погладила ее по спине.
– Вполне нормальная реакция для него, – успокоила ее Тэдди. – Ничего другого я и не ожидала бы от Мартина. Принять ситуацию такой, какая она есть, сейчас выше его сил.
– Хоккей – его жизнь, – всхлипнула Мэй.
– Тут медицина не даст никаких ответов. Но я сделаю все возможное, чтобы спасти, что я сумею.
– Он действительно никогда больше не сможет играть в хоккей?
– Да.
– Вы уверены?
Тэдди замолчала. Она ждала, пока Мэй высушит слезы и посмотрит на нее. Лампа освещала умное и обаятельное лицо пожилой женщины. Ее смеющиеся глаза излучали тепло, и в них совсем не было трагизма.
– Я никогда не решилась бы произнести слово «никогда» в случае с Мартином Картье. Как его доктор, я обязана возражать. Это только нанесет вред его глазам, да, честно говоря, я и не верю, что он вообще способен разглядеть лед. Но вы видели его в игре, и вы знаете его лучше, чем я. Этот человек скроен как-то иначе, чем все остальные.
– Вы правы, – подтвердила Мэй.
– Уильям был сходной породы, – задумчиво продолжала Тэдди. – Он был изобретатель, и мы путешествовали по миру в поиске идей. Куда бы мы ни попадали, он везде находил что-то, что не оставляло его равнодушным. Тот маяк на острове Ре. – Она показала на фотографию. – И вот тот на Корфу. Послеполуденный свет на Блок-Айленде, в Бретани. Но вот однажды его кардиолог сказал ему, что из-за риска, связанного с путешествиями, он советует Уильяму оставаться дома.
– Он послушался?
– Нет, не послушался. – Тэдди покачала головой. – Прямо из кабинета доктора он пошел домой и заказал нам круиз на «Королеве Элизабет». Трансатлантический круиз и две недели по Средиземноморью.
– Вы пытались остановить его?
– Пыталась, – сказала Тэдди. – Но не слишком долго.
– Почему?
– Наверное, я любила Уильяма таким, каким он был. Даже его напористость, его упрямство. – Она уронила го лову, потом подняла ее и слабо улыбнулась. – По крайней мере, так я говорю себе сейчас. В свое время… что ж, это было нелегко.
– Вы поехали в круиз вместе с ним?
– Да, – ответила Тэдди.
Мэй глубоко вздохнула. Она знала, что, когда она подойдет к машине, она найдет там Мартина, взбешенного словами доктора. Он захочет пойти к любому другому окулисту, тому, который скажет ему то, что он желал слышать.
– Он хочет выиграть Кубок Стэнли. Больше всего на свете. Он говорит, это важно для него, но я думаю…
Тэдди ждала.
– Для его отца. – Слова, рвались из груди. – Я думаю, что он хочет выиграть Кубок ради Сержа.
– Ему понадобится твоя поддержка. Поддержка во всем. Я раньше работала с профессиональными спортсменами. Потеря контроля над ситуацией, которую они связывают с потерей зрения, ужасна. Ему будет казаться, что под вопросом оказывается существование его как личности. Будь терпеливой, насколько сможешь. Но имей в виду: нет времени, которое можно тратить впустую. Он нуждается в незамедлительном лечении.
– Я поняла. – Мэй снова вытерла слезы.
– Это сложная задача для тебя. Но я знаю, ты сумеешь.
– Вы хорошо провели время? – спросила Мэй.
– Извини, не поняла, о чем ты?
– О круизе, который заказал Уильям…
– Он умер там, дорогая, – тихо проговорила Тэдди. – В нашу третью ночь на борту.
Мартин выскочил из кабинета Тэдди, не захватив ключей от машины. Он ждал Мэй, облокотившись на машину. Ночь была жаркая и душная, и на стоянке воняло маслом и выхлопными газами. Где-то внизу на юго-восточной скоростной автомагистрали ревели двигатели. Флит-центр был всего в нескольких кварталах от госпиталя, и Мартин представил себе, как команда готовится к сезону.
– Прости, я задержалась, – извинилась Мэй.
– Не переживай. – Он спокойно ждал, пока она отопрет двери.
Они оба избегали смотреть друг на друга и старались не касаться друг друга. Мэй села на место водителя, неловко достала ключи и уронила их на пол. Потом нагнулась, подняла их с пола, вставила ключ в зажигание и не смогла повернуть. Мартин протянул руку и завел машину.
– Я нервничаю.
– Не стоит. В этот час машин не так много.
– Не из-за движения, – сказала она, и он слышал, как у нее сорвался голос.
Мартин отодвинул сиденье, достал бейсболку, натянул ее на голову. Если не считать игры «Блю Джейс» в Торонто, они совсем не смотрели бейсбол в этом году. Обычно он брал билеты на несколько игр «Экспос», а в свои редкие летние посещения Бостона ходил на игру «Ред Соке».
– Ты знаешь, что я люблю в лете? – спросил он.
– Нет, – ответила она, поворачивая на Сторроу-драйв.
– Бейсбол и рыбную ловлю. Я вот над чем задумался: в это лето у нас нет ни того, ни другого.
– Вы с Кайли несколько раз удили рыбу. – Она тщательно следила за голосом, чтобы не перейти на крик. – И мы ходили на бейсбол с Гарднерами.
– Ах, разве это считается? Мы должны каждый день вставать на рассвете, уходить на озеро и дать шанс Кайли разобраться с этой прапрапрабабушкой форелью. Поймать ее на крючок, сказать «привет» и отпустить восвояси.
– Ей еще представится такая возможность, и не раз. Меня беспокоишь ты.
– Обо мне нечего беспокоиться. Я в порядке.
– Ты слышал Тэдди. Вовсе нет.
Когда они выехали к Чарльз-ривер, Мартин опустил стекло. Ветерок холодил лицо, и он задумался, начали ли студенты свой байдарочный сезон или еще нет. В прошлом году ему доставляло удовольствие по дороге на тренировку из Варна наблюдать, как блестящие белые лодки команд из Гарварда, Массачусетского и Бостонского университетов скользили по ленивой воде.
– Хоккейный сезон начинается…
– Плевать мне на этот проклятый хоккейный сезон! – закричала Мэй.
– А мне не плевать.
– Послушай меня! Я волнуюсь за тебя. Я люблю тебя! У тебя есть шанс хоть что-то сделать, и сделать прямо сейчас, чтобы спасти твои глаза. Твои глаза, Мартин. Что такое ты говоришь мне? Видишь ли, ты готов выйти на лед, чтобы тебя опять кто-нибудь переехал, чтобы каждый мог ударить тебя…
– Никто со мной не справится.
– Но ты ничего не видишь! Я знаю, ты хочешь играть, но ты же не видишь, Мартин.
– Один глаз делает работу за оба, – уперся Мартин, зацепившись за слова Мориса Пайлота.
– Разве ты не слышал? Тэдди сказала, что ты теряешь и этот глаз! Тебя ждет слепота…
Мартин заскрипел зубами, отказываясь слышать слово. Слепота. Если бы он не услышал это слово, все продолжалось бы, как прежде.
– Заткнись!
– Мартин…
– Ты хотела вынудить меня повидаться с отцом, а теперь ты вынуждаешь меня принять ложь.
– Ты даже не хочешь слышать меня! Если бы ты повидался с отцом вовремя, это было бы самое лучшее для тебя, но сейчас все это не в счет. Тэдди говорит….
– Я не буду одним из тех калек с белой палочкой и в темных очках, – тщательно выговаривая слова, словно произнося клятву, прорычал Мартин. – Просидеть в темноте всю оставшуюся жизнь. Ты думаешь, я такой? Ты думаешь, я смогу когда-либо жить так? Я – хоккеист, и я не стану слепым, чтоб все провалились!
Он вмазал кулаком в торпеду, разрывая кожаную обшивку своими костяшками. Он орал так громко, что его собственный голос звенел у него в ушах.
Мэй рыдала, и ей никак не удавалось вести машину по прямой. Им сигналили. Сердце Мартина стучало как бешеное. Ему казалось, он сейчас вылетит из автомобиля. Он прикинул, что они шли на шестидесяти, и он стал решать, будет ли удар головой о мостовую много хуже, чем тот, когда ловишь клюшку какого-нибудь игрока весом «две сотни шестьдесят фунтов».
– Тормози.
– Нет, я должна отвезти тебя домой.
– Стать слепым хуже, чем сесть в тюрьму. Я не инвалид.
– Да, я знаю!
Она схватила руль обеими руками, слезы заливали ей лицо. Он увидел это, когда щурился от ярких фонарей на шоссе. Вытянувшись, он коснулся ее щеки.
– Мэй.
– Я не хочу, чтобы ты ослеп, – рыдала она.
– Тормози. – От избытка чувств у него перехватило горло. – Пожалуйста. Мне нужно обнять тебя. Пожалуйста, Мэй. Мне жаль, что я вопил, вот испугал тебя. Я не хотел.
– Мы едем домой, к озеру, – сказал Мартин на следующее утро.
Всю ночь они обнимались, ни на минуту не отпуская друг друга. Мэй потерял счет тому, сколько раз они были близки в ту ночь. Они засыпали, тут же просыпались, и все начиналось сначала, снова и снова. Словно оба боялись тьмы, боялись, что тьма заползет в их сны.
– Лучше Тэдди никого не найти. Мы не можем уехать. Она хочет видеть тебя через неделю, после того, как ты пройдешь курс лечения преднизолоном.
– Я пройду этот курс, – пообещал он. – И вернусь сюда. Но мне нужно озеро.
– Даешь слово? – с сомнением спросила она.
– Да.
Она не знала, верить ли ему или нет. Он отвел взгляд, значит, он мог солгать.
– От меня требуется терпение. Но также мне надо заставить тебя начать лечение как можно скорее. Как мне это удастся делать одновременно?
– Сейчас лето. Рыбная ловля и плавание. Мы едем домой.
– Ладно, – согласилась Мэй, снова уступая ему. – Только если вернемся.
Озеро и горы приветствовали их по возвращении домой, и Мэй знала, что Лак-Верт и есть именно то место, где им следовало находиться. Вода была спокойна и таинственна; она могла смотреть на нее часами, думая, что принесет с собой будущее. Солнце вставало и садилось за горы, а днем в воздухе стояло удивительное марево, диковинный желтый свет, искрящийся влагой и пыльцой, и все это заставляло Мэй верить в чудеса. Все еще будет хорошо, ведь любовь могла излечить все недуги!
Она, Мартин и Кайли плавали каждый день, и Мэй на деялась, что вода Лак-Верта вылечит глаза Мартина. Она отыскала Библию своей свекрови и нашла там историю Иисуса, излечивающего слепого человека. Она снова по весила на стене в гостиной картину Агнес, вышитую крестом. Пока Мартин и Кайли плескались в воде, она любовалась летним светом, и ей хотелось, чтобы лето не кончалось никогда.
Ночью Мартин обнимал ее. Они заключили молчаливый договор и притворялись, будто ничего не случилось. У них была неделя, чтобы проверить, как действовал преднизолон, а затем они возвратятся к Тэдди и обсудят дальнейшее лечение. Она терпеливо слушала, когда Мартин говорил об НХЛ, обсуждал недавние продажи игроков, рассказывал, кто возвращался, а кто уезжал, и рассуждал о перспективах «Медведей» в новом сезоне первенства.
Когда он, лежа на спине, рисовал расстановку игроков в воздухе, хвастался, как он забивал свои лучшие шайбы, выигрывал свои самые трудные игры, она смеялась и поддакивала и даже пыталась мысленно представить себе все, о чем он рассказывал.