Все быстрее темнело, а мост был горбат и без перил. Человеку при таких обстоятельствах, особенно если он ранен, даже легко, надо соблюдать большую осторожность.
Не знаю, помнил ли об осторожности Аг-либол. Не знаю, помнил ли он вообще о чем-либо.
И он споткнулся и полетел вниз, туда, где за клубами черного вонючего дыма пылала «кровь огня», а точнее – черная, вязкая тягучая кровь земли, которую людям в здравом уме никогда не надо у земли забирать.
Таким образом, что бы там впоследствии ни говорили, на самом деле я не убивала ни Хепри, ни Аглибол а. Но их смерть была гораздо мучительнее той, которой я собиралась их предать.
ИСТОРИЯ, КОТОРАЯ ОСТАЛАСЬ НЕРАСКАЗАННОЙ.
ЕЛЕНА-МЛАДШАЯ
Хороший рапсод прекратил бы петь, во всех красках представив гибель царя. Он собрал бы выручку и удалился. Хороший рассказчик историй умолк бы, сообщив о решении отправиться на Змеиное болото, и ушел промочить горло, оставив слушателей пораз мыслить, что к чему. Потому что рапсоду важны победы и поражения, а рассказчику – причины и следствия.
Но есть те, о ком не поют и не рассказывают. Вовсе не по злому умыслу. И не потому, что петь и говорить не о чем – хотя кое-кто считает иначе. О них просто забыли. И в Промежутке, пока рапсод и рассказчик выпивают, приберегая про запас рыдания и насмешки, хвалу и хулу, в недолгой тишине пусть прозвучит детский голос.
Меня зовут Елена. Это в честь моей тети. Она – самая красивая женщина в мире. Так все говорят. Я ее никогда не видела, но все твердят, что моя тетя – как богиня. А когда при этом вспоминают про меня, то мама удивляется: «И этого поскребыша я назвала Еленой?»
А отец молчит, лишь смеется, когда пьяный. Моя мать – царица, мой отец – царь, значит, я – царевна, но меня так никто не зовет.
Правда, Эли тоже никто не зовет царевной. Одну Хрису. И она живет во дворце, а Эли – нет, только приходит и всегда ругается с мамой.
Эли и Хриса – мои сестры. Они уже совсем большие, не то что я. И отец у них другой, не мой.
Еще у меня есть брат, но об этом нельзя говорить.
Хриса красивая и добрая, а Эли – некрасивая и злая. Она ходит вся в черном и волосы стрижет под самый корень. И на всех кри чит, и со мной не говорит никогда, но бывает, когда видит меня, шипит разные слова, которых я не понимаю.
Хриса не хочет мне их объяснить, лишь гладит по голове и плачет. Я не знаю, отчего она плачет.
Может, потому, что отец у нее умер? Но ведь это было давно, и он оказался плохим человеком. Он стал вторым мужем мамы.
А раньше, совсем давно, у нее был другой муж, и она была царицей в другой стране. А тот, плохой, пришел и убил маминого мужа и их маленького ребеночка. Взял в руки и ударил головой о стену. Мне мама никогда об этом не рассказывала, но я слышала, как она сказала Эли, когда та кричала на нее.
Они не видели, что я прячусь в углу. Когда я узнала, как убили ребеночка, я всю ночь плакала.
Нянька Килисса позвала маму. Та пришла и сердилась из-за того, что я не сплю. А я не могла сказать, я боялась сознаться, что подслушивала. И она еще больше сердилась и называла меня плаксой и заморышем.
Мама никогда не плачет. Она большая, красивая и вся в золоте, даже глаза подведены золотым порошком (может, потому и не плачет) и волосы им посыпаны. Ее все боятся, и я тоже.
Но я рада, что тот человек умер. А если бы он и меня захотел ударить о стену, потому что я маленькая? А мамина сестра, в честь которой меня назвали, вышла замуж за брата того плохого человека. Но потом от него убежала. Если он был такой же злой, как брат, я бы тоже убежала.
Я не знаю, все люди такие злые, или только эти братья. Я еще много чего не знаю, и мне никто ничего не объясняет. И отец тоже. Я не люблю своего отца. Это плохо, да? Он все время кричит, что с ним никто не считается. А смеется, только когда пьяный.
А Эли смеется, лишь когда говорит, что вернется Орест. Это мой брат, который здесь не живет. Она говорит, что, когда Орест вернется, все будет хорошо, по справедливости, и всем воздастся.
Это красивое слово – «воздастся», и Эли перестает быть некрасивой, когда говорит его.
А остальные не хотят рассказать про брата и запрещают спрашивать.
Один раз я слышала, как отец с матерью шептались, а потом отец как закричит: «Тебе он ничего не сделает, побоится гнева Эриний, а со мной что будет?»
Я испугалась и убежала, а потом спросила у Хрисы, что такое Эринии. Она тоже испугалась и спросила, где я про это слышала. Я сказала. Она ответила, что Эринии – это Ночные, а остальное она объяснит после. Но не объяснила. Я ничего не понимаю.
Ночные пугают злых людей, а Орест хороший, правда? Правда?
Мне так надоело прятаться по темным углам, бегать по коридорам, а когда поймают, сидеть одной в темноте! Мне так страшно одной!
Братец Орест, приди и забери меня отсюда!
Сегодня они с утра оставили меня одну. Даже Хрисы нет.
А отец вчера снова напился и плясал во дворе.
Очень хочется есть, но я боюсь выходить. Люди бегают по двору туда-сюда. Как мыши. Только они не мыши, они тяжело топают и громко дышат.
А еще говорят, что есть Мышиный Бог, может, это он так ходит?
Мне страшно. Я хочу, чтоб все забыли про меня, и боюсь, что все забудут про меня.
Опять побежали. Я узнала шаги. Это шаркает нянька Килисса, а за ней – Эли, и еще два человека, я их не знаю.
Звон, словно бы щиты попадали со стен в зале пиров…
Кто это кричит так страшно?…
А это кричит мама: «Орест! Орест!» И Эли смеется, смеется, и тоже кричит: «Орест!»
Как хорошо… Значит, мой брат пришел. Теперь не надо бояться! Я расскажу ему, как его ждала, и он выведет меня отсюда на солнце. И все перестанут злиться…
Я бы кинулась ему навстречу, но у меня дрожат ноги, и спина занемела от холода каменной стены…
И – свет за дверями! Он – там…
Братец Орест, какой ты красивый!
Он протягивает ко мне руки, большие и сильные. Я бросаюсь к нему, и он хватает меня и поднимает, как отец никогда не поднимал. И говорит слово, что всегда говорила Эли при встрече со мной. Только он не смеется. Он поднимает меня… Братец Орест, что у тебя на руках?
Братец Орест, не надо! Мама!…
И даже Эринии не вспомнили о ней.
ЭПИЛОГ
Я сидела в своей комнате во Дворце Справедливости и скучала. А чтобы заставить меня скучать, надо потрудиться. Царский дворец порядком выгорел, но при желании можно было найти там помещение. И уже через пару дней после штурма Ихи спросил у меня разрешения послать строителей на ремонтные работы. Разрешение я дала, но в царский дворец въезжать не пожелала. Помимо прочего, это означало бы, что я провозглашаю себя преемницей Хепри, а я и не собиралась этого делать.
После захвата Керне прошло двадцать дней. В первые из них была масса хлопот, и я ожидала, что повторится история с Самофракией.
Мы взяли под контроль порт и все возможные пристани острова.
Собственно, с этой задачей прекрасно справились мои кормчие, а я осуществляла только общее руководство. Разумеется, я объездила весь остров в сопровождении советниц и, конечно, Ихи.
Тут надо отметить обстоятельство, до которого мне было недосуг при штурме и Затмении.
Керне оказался необычайно красивым городом, оказавшим на меня сильное впечатление. Я таких еще не видела.
Троянцы утверждали, будто их город строили боги, но у атлантов для подобного утверждения было гораздо больше оснований. Необыкновенно прямые и широкие улицы, как и портовая площадь, мощенные гладкими плитами. С военной точки зрения не слишком разумно и отражает высокомерие правителей, не способных представить собственное поражение, но в обиходе чрезвычайно удобно и глазу приятно. И белый-белый камень, из которого выстроено большинство зданий.
Это напомнило мне Темискиру, хотя между Керне и Темискирой не было ничего общего.
А самым красивым, хотя и несколько обветшалым зданием в Керне оказался Дворец Справедливости, хотя, ясное дело, это не главная причина, по какой я выбрала его своей резиденцией. В это белое с колоннадой здание на холме, по которому спускалась широкая лестница, по давнему обычаю мог прийти любой житель Керне. («Любой» – не совсем точное слово. Лишь мужчина, свободный и способный представить двух поручителей.)
При последних царях этот обычай тихо сошел на нет, потому дворец и обветшал.
Я решила возобновить обычай, хотя не думала, что это сразу принесет плоды.
Откровенно говоря, думала я совсем обратное. Я ожидала волнений на Керне. Все-таки это была не какая-то пиратская крепость, где после штурма просто не оставалось пленных, а довольно густонаселенный остров. И сведения, полученные мной при знакомстве с Аг-либолом, надежды не вселяли. Жители должны были нас здорово возненавидеть.
Полагаю, не стоит объяснять, почему. Я бы, например, возненавидела.
Но ничего подобного!
Чуть ли не на следующий день крестьяне и ремесленники принялись за работу, отрываясь от нее, только чтобы низко поклониться нам, когда мы проезжали мимо.
А во дворец являлось множество посетителей. Присягать мне. В основном из военного и жреческого сословия. Из-за этого держалась я все время настороже. Думала, что присяга – это предлог для возможного покушения.
Что касается родственников покойного царя, то Хепри сам избавил меня от этой головной боли, прикончив всех своих родичей собственноручно. Его сестра-супруга тоже давно умерла, и, похоже, не своей смертью. Значительная часть его гвардейцев и приближенных погибли при пожаре дворца.
Но в целом потери атлантов были не так велики, и я могла ожидать возмущения в любой час.
Так вот – ни возмущений, ни покушений не последовало. А публика, являвшаяся во Дворец Справедливости, хотела именно того, о чем заявляла – присягнуть мне.
Меня это озадачивало чрезвычайно. Ладно – Ихи, я как-никак спасла ему жизнь, но остальные мне ничем не обязаны. Правда, мне повезло, что Хепри, совершенствуя, видимо, свои методы уничтожения, а может, из чистой подозрительности – это, сказали мне, с ним часто случалось – недавно отправил на жертвенный камень несколько высших офицеров, чем, кстати, сильно облегчил мне захват города.
А жречество? Ведь я, мягко говоря, первым делом, ворвавшись в город, помешала свершиться священному обряду. Я не собиралась глубоко влезать в их религиозные дела, но человеческие жертвоприношения запретила сразу. А это должно было крайне им не понравиться.
Вообще-то при ближайшем рассмотрении эти служители Солнца мало походили на любителей кровавых жертв – тихие приличные люди с бритыми головами и в голубых одеждах – цвет, почитавшийся у греческого сословия священным.
Верховный жрец Керне отдал концы во время затмения от удара – он был очень стар, а его помощник и налетел на мой меч у подножия пирамиды.
Удачное совпадение – я не хотела устраивать казней. Кстати, хотя на Керне Солнце считалось воплощением мужского начала, здесь имелась и коллегия жриц, в которую входила Ихет.
Она почти постоянно присутствовала во дворце, отчасти из благодарности, отчасти потому, что я вменила ей в обязанность вводить меня в курс местных дел. Как и ее брата. И она действительно очень мне помогла. На Ихи она не слишком походила – не лицом, а характером. Она была явно умнее. И гораздо сдержаннее. В ней было нечто общее с некоторыми женщинами царских домов, которых мне приходилось встречать – но значительно более выраженное. Холодность. Мне это нравилось.
Она и объяснила мне, что жречество Керне не едино.
Между различными коллегиями шла непрекращающаяся борьба, и от благосклонности нового правителя многое зависело.
Перед Ихет, считая ее особо приближенной, они, вероятно, крутились еще больше, чем передо мной. Тем и объяснялось почти постоянное презрительное выражение ее лица.
Что до ее личных соображений по поводу возможных изменений в религиозной жизни острова, то она сказала мне следующее:
– То, что мы привыкли слышать о вере в Богиню и о том, что ей сопутствует – кровавых оргиях, детоубийстве, людоедстве, скотоложестве, полном безвластии, дикости и безумии – естественно, не может не внушать ничего, кроме отвращения. И большинство людей этому верят. Но в храмовых архивах я нашла некоторые записи по Криту, относящиеся ко времени, когда отношения между островами еще не были прерваны. И, насколько я поняла, никакой дикости и безвластия там нет. А ведь там исконно чтили Богиню – не знаю, как сейчас…
В ответ я процитировала ей отрывок одного из канонов Богини:
«Я – владычица всякой земли.
Я изобрела письмо.
Я дала людям закон.
Я отделила землю от неба.
Я указала путь звездам.
Я установила движение Солнца и Луны.
Я изобрела морское дело.
Я утвердила силу справедливости.
Я положила конец людоедству.
Я прекратила власть тиранов.
Я распоряжаюсь молнией.
Я побеждаю судьбу».
Она молча кивнула.
Я, кажется, не упоминала, что делали мои приближенные и что они думали обо всем случившимся. Впрочем, я бы не сказала, что Кирена или Келей о чем-либо задумывались. Они принимали происходящее как данность и не рассуждали.
Те, кого интересовала добыча, получили ее. Мы взяли личную казну Хепри, и в разграблении города не нуждались.
У всех было много дел.
Келей занимался флотом, к которому прибавились атлантские корабли, отозванные с побережья, Кирена – арсеналом. В помощь ей я дала наиболее толковых самофракийцев.
Кстати, тот Талос, которого выпустили, оказался единственным к тому времени исправным. Остальные стояли в арсеналах и не работали. Возможно, атланты могли бы их починить. Но я этого не желала. Все эти «медные великаны» должны были пойти в переплавку.
Кернийских ремесленников это только обрадовало, – они поняли, что при нас без работы не останутся. При этом моих людей поразило количество железных деталей в «медных великанах».
Менипп, возглавлявший весь этот отряд, явился ко мне, сияя воодушевлением, и предложил вещь невиданную – отковать для меня железные доспехи, единственные в Ойкумене. Таких и под Троей ни у кого из десятков царей не было.
Пришлось его разочаровать. Я сказала, что отродясь не носила доспехов и не собираюсь впредь. Пусть из железа делают мечи, а не доспехи.
Разумеется, я видела каждого из своих людей, занятых важными поручениями, постоянно. Или я к ним наезжала, или они являлись во дворец. Некоторые и находились во дворце в качестве охраны, которой руководила Митилена.
Вот с ней было не все гладко. Ей не нравился остров, не нравился дворец, не нравилось, что я принимаю здесь атлантов. Никому из них она не доверяла и с особым подозрением относилась к Ихи и Ихет. Причем, с братом держалась даже несколько лучше, чем с сестрой.
Меня это удивляло, поскольку мне известна была глубина ее враждебности к мужчинам.
Общество некоторых самофракийцев, – Келея, например, она за минувший год научилась терпеть. Однако Ихи к таким не относился. И, однако, Митилена как-то прощала ему то, что он существует. А вот Ихет она просто ненавидела. И я никак не могла понять, за что. Ведь год назад я спасла ее от нелепой смерти точно так же, как Ихет. Может быть, из-за того, что у Ихет, несмотря на то, что она побывала на жертвенном камне, не было – как выражалась Митилена – «опыта унижения»? (Как и у меня, но ведь ко мне она не испытывала ненависти?) А может, просто не могла понять, что Ихет от меня и от тех нас надо. Как Хепри не мог понять, что нам всем нужно от него. (Странно. С чего бы по мне вспомнился Хепри?)
Я уже говорила, что Ихет напоминала некоторых знатных троянок – Поликсену, например. Но это не значит, что те женщины, па которых она была похожа, водили со мной компанию. Водили как раз те, на которых она похожа не была. Ну, там все казалось ясным. Они – особы царского дома, а я – чужеземная наемница. Здесь же роли переменились.
И все же я – и Митилена – чувствовали, что Ихет ходит сюда не только из-за благодарности за свое и брата спасение.
Здесь прятался какой-то личный интерес. Я не пыталась узнать, какой.
В остальном все катилось, как Талос по прибрежной площади, хоть мне и не нравилось такое сравнение.
После того, как я с помощью Ихет и некоторых местных чиновников, владевших критским, вникла в свод кернийских законов, то не сочла нужным коренным образом его менять. Слегка поправить – это да, но не ломать. Собственно говоря, все неудачи последних лет правления Хепри происходили именно из-за того, что законы не соблюдались. Нужно было их выполнять – и все.
Постепенно обнаружилось, что у меня остается много свободного времени, которое надо чем-то занять. Правда, оставались еще хроники и архивы – то, что меня всегда влекло. Но это вам не свод законов, здесь нужно знать язык. А я, хоть уже более-менее освоила местную разговорную речь, убедилась, что письменность у атлантов чрезвычайно трудна, и на ее изучение уйдут многие месяцы. Читать хроники в переводе я не хотела. Оставалось по-прежнему полагаться на Ихет и присягнувших мне жрецов. А они ведь не рукописи, не всегда будут под рукой.
Так что я скучала. Даже хуже. Было мне до крайности тошно. И я только смутно догадывалась, почему.
Потом начали появляться посетители.
Пришел Келей с комендантом порта, Сокар его звали. Деловой мужик, хоть и часто кланялся, и не бритый, как местные аристократы, а лысый. Именно эта лысая башка удумала, как при помощи условных морских сообщений, посланных с курьерским корабликом, отозвать суда, мыкающиеся под стенами прибрежной крепости.
Когда они вернулись, им приказано было – устами присягнувших высокородных атлантов – сдаваться, и они сдались без лишнего шума.
За ними подоспели Ихи с Ихет. Явилась и молча уселась в углу Митилена. Причем видно было, что дело есть только у Келея с Сокаром. Брат и сестра пришли просто поговорить, а Митилена – потому что здесь были атланты, за которыми нужен глаз да глаз.
Поэтому я начала с тех, для кого разговор был важнее. Речь шла О захиревшей в последние десятилетия торговле с Критом. Хепри, как известно, в свое время ознаменовал восшествие на престол резней критских купцов и разграблением их подворья. После чего ни один критский корабль в гавань Керне уже не заходил.
Теперь обстоятельства изменились с обеих сторон. Я понимала, что независимо от исхода Большой Осады и того, вернется ли на свой престол Идоменей, Крит будет истощен и заинтересован в торговле не меньше Керне. Поэтому мы можем начать с выгодных позиций и выдвигать свои условия.
Я высказала свои соображения на этот счет, Сокар – свои. При этом я заметила, что из всех присутствующих, кроме Келея, внимательно слушает нас одна Ихет. Ихи не перебивал из вежливости, но скучал. Ему подобные материи были чужды.
Митилену, сидящую за колонной, было не видно и не слышно. Сокар же говорил дельно, хотя и вставлял «Дочь Света» после каждого третьего слова.
Так что мы разобрались довольно быстро. Сокар вновь поклонился, сверкнув лысиной, заявил, что все распоряжения Дочери Света будут незамедлительно выполнены, и они с Келеем удалились. Прочие остались. Это хорошо, что они остались. Нужно было проверить, верны ли мои соображения.
Но вместо этого я спросила:
– И что это за выражение такое – «Дочь Света»? Что вы так к нему привязались?
Ответила Ихет:
– Это вопрос, относящийся в равной мере как к титулованию, так и к религии. Как тебе хорошо известно, наши верования основаны на почитании Солнца. Все наши храмы, наши обряды, наши пирамиды (она произнесла это, не запнувшись) – посвящены Солнцу. Но вот приходишь ты. Приходишь с победой. А ты носишь двойной знак Луны, на шее и вот на этом – она указала на царский топор с его серповидным лезвием, стоявший за креслом. – Объяснить народу, что Луна оказалась сильнее Солнца? Это было бы полным ниспровержением всех святынь. Сделать вид, что ничего подобного не было – означало бы полную глупость. Однако и Солнце, и Луна – источники света. Если подчеркнуть их родство, а не различие, это может послужить спокойствию умов. А также праву. Поскольку ты отказываешься от титула царицы…
– Вы что же, эту кличку навечно на меня налепили?
Поскольку титул утвержден на общем заседании жреческих коллегий, можешь считать его официальным. Высокое положение правителя Керне должно быть очевидно. А сейчас Керне, несомненно, правишь ты.
– Вот этого я и не понимаю! Почему я правлю Керне? Ответьте вы оба. Почему вы сразу мне подчинились? Я понимаю – самофракийцы, я их не завоевывала, но вы! Я убивала ваших воинов, я опозорила ваших вождей, я поломала вашу гордость! А вы не сопротивляетесь и ведете себя так, как будто все правильно – все вы!
– Но почему бы и нет? – удивление Ихи, кажется, было искренним. – Твоя победа означает, что царь и его вожди оказались плохи. Но это не значит, что были плохи законы нашей жизни…
– Людям легче принять тебя и систему своих ценностей, чем менять обычаи, – вставила Ихет.
Я услышала, как презрительно усмехнулась в углу Митилена.
. – Все равно! Если бы мою страну захватили, я дралась бы до последней капли крови!
– Но наши люди больше, чем захватчиков, боятся беспорядков, – сказал Ихи. – Как только они убедились, что беспорядков не будет, они явились к тебе.
– Раболепствуя, – заметила Митилена.
Она впервые подала голос.
– Что касается рабства, – заметила Ихет, – то мы предпочитаем, по большей части, использовать труд свободных ремесленников и крестьян. Он выгоднее.
– Разумеется, – сказала я. – В Темискире и вовсе нет рабов.
Но про себя отметила, что это был хоть и вежливый, но укол в сторону ахейских и ост ровных государств, и Митилене нечего ответить. Тем более что она сама побывала в рабстве, о чем Ихет не знала.
– Ладно, кончим с этим. – Я повернулась к Ихи. – Расскажи мне лучше о горгонах. Я сама удивилась, почему задала этот вопрос. Не говоря уж о том, как был удивлен Ихи. Однако ответил незамедлительно, хоть и не очень уверенно.
– Это племя, с которым мы воюем уже много десятилетий, если не больше. Крепости на побережье – в основном для защиты от них. Они были построены, когда мы еще имели поселения на материке… Это кочевники, довольно храбрые, но не знающие правильного ведения войны и осады. Мы оттеснили их с побережья вглубь материка, но они не оставляют своих набегов.
Об этом говорить ему было значительно легче, здесь он был среди знакомых понятий, но все же что-то его смущало. Может быть, нелогичность – зачем держать крепости и гарнизоны на материке, если атланты там уже не живут? Хотя это вполне в духе Хепри. Кроме того, и крепостей-то всего три. Прежде Ихи от меня это тщательно скрывал, но теперь я знала. Или он не вполне точно излагает последовательность событий. Ведь Горгона говорила нечто прямо противоположное. Нет, это в порядке вещей, противники склонны все перетолковывать в свою пользу. Что-то другое…
– Но правят у них женщины?
Ну… вроде бы да. Но они не воюют, – быстро добавил он. – Во всяком случае, среди их воинов женщин я никогда не видел.
– Тогда с чего ты взял, что они правят?
Ихи посмотрел на сестру, как будто ожидая, что ответит она. Но Ихет промолчала, и Ихи пришлось отвечать самому.
– Есть у них такое место… священное. Называется Змеиное Болото. Там живут их жрицы. Говорят, что их повеления обязаны выполнять все вожди горгон.
– Это еще не значит, что они правят. У скифов воюют мужчины, правда, у некоторых племен это и женщинам не запрещено, а женщины возносят жертвы богам. Но власть принадлежит мужчинам. И правят цари.
При этой реплике Митилена вышла из-за колонны. Она заинтересовалась не меньше меня.
Обнаружить здесь, на Жаркой Земле, государство, управляемое женщинами – может быть, последнее из оставшихся, не считая Темискиры…
– Нет, здесь совсем другое, – сказал Ихи. – Судя по тому, что я слышал…
– Если пересказывать все сказки, что плетут о Змеином Болоте, – сухо оборвала его сестра, – не хватит и этого дня, и следующего.
– О чем же эти сказки, если свести их смысл воедино?
– Об их кровожадности.
Мне непонятен смысл, который вы, атланты, вкладываете в это слово. Аглибол называл кровожадными и нас, и горгон. Но мы вовсе не пьем ничьей крови, если это имеется в виду, хотя мне известны народы, которые ее пьют – те же скифы, например. Или речь идет о вызывании Сил путем пролития крови?
– Можно сказать и так.
– Тогда не вижу разницы с вашими жертвоприношениями Солнцу.
Они не ответили. Митилена улыбалась.
– Значит, точно об этом святилище, именуемым Змеиным Болотом, вам ничего не известно?
– Говорят, что оно совершенно недоступно непосвященным, и находится под землей. Якобы там, во мраке, происходят скрытые мистерии, позволяющие колдовать и проникать за завесу будущего. Говорят, что один взгляд посвященной жрицы может заставить человека окаменеть…
– Говорят, говорят, говорят…
– Одно могу сказать точно, – заверил Ихи, – по донесениям разведчиков ты можешь убедиться – болото там есть. И в змеях тоже нет недостатка.
– В змеях? Я посмотрела на свой щит, прислоненный к стене.
И все остальные тоже посмотрели на него. Вернее, на изображение змеи на щите. Горгона, повстречавшаяся нам в пустыне за побережьем, была в маске, украшенной змеями. Змея, издревле сопутствующая мистериям Богини…
Был еще какой-то оттенок у этой мысли, очень важный, но ускользающий от меня. Я взглянула на груду записей на столе, дощечки со счетами и планами, подумала о заботах, которые изо дня в день заполняют жизнь этого острова – суд, ремесла, делопроизводство… Неужели Пентезилея была права, и мой удел, мое прямое призвание – вести счета при каком-нибудь храме?
– Ты сумеешь пойти к Змеиному Болоту, и твоя змея послужит тебе пропуском, – произнесла Митилена.
Я кивнула.
– Я с тобой!
– Нет. Талос этого острова, который я завела, может работать дальше и без меня, но за ним нужно будет присматривать. Вы все останетесь. Я пойду одна. Я не хотела говорить об этом, но горгона, приходившая к нам, была ведь одна! И она предсказала нам победу.
Митилена должна была это понять. И, вероятно, поняла. Ихет встала:
– Не ходи на Змеиное Болото, Дочь Света. Зачем тебе стучать в ворота чужого храма, когда всегда есть распахнутые двери? Ты нужна на Керне. И теперь твой народ – здесь.
Впервые она осмелилась открыто возражать мне и в упор смотрела на меня светлыми глазами.
Говорил ли в ней вековой страх? Ведь аристократы Керне – я это прекрасно чувствовала-с презрением отзывались о ведьмах с болота и в глубине души их боялись. И в этих суевериях я узнавала отголосок клеветы, сопутствующей нам и окутывающей нас. Или Ихет действительно понимала что-то недоступное мне?
Сказала я, впрочем, нечто совсем другое. – Я свободна, Ихет.
– Так! И все же не ходи туда. Нет ничего хуже, чем идти за недостижимой мечтой. Это губительно для всех. Неужели ты не предчувствуешь?
Я довольно резко ответила:
– У меня никогда не бывает не предвидений, ни видений. Я не Кассандра и не Пентезилея. Я умею только считать.
Теперь я знаю, что Ихет была права, а я – нет. А может быть, и не так. Ничего не поделаешь.